Ловцы чудовищ. часть 3

   Как только охотники примчались в номер Такера, чтобы забрать камеру и остальной киноскарб, туда,  сразу вслед за ними вошел Полонски, будто поджидал их в засаде.

– Как успехи?

– Да все здорово, Юзеф, все просто здорово. Вот собираемся выехать на пленэр, видишь, за техникой прискакали. Всё, ребята подготовлены, сейчас поедем снимать. Рэй, позвони на ресепшн, пусть нам такси вызовут.

– Не надо звонить, Миллер. Не надо такси. Вас будет возить наш человек. Собирайте все, что нужно, и пойдемте вниз, я вас познакомлю.

      Нагрузившись кофрами, они спустились в холл, Полонски шел впереди, выступая бароном, за которым слуги тащили сундуки с добром. Проходя через холл, Рэй оглядел немногочисленную публику, пытался угадать, кто может оказаться «нашим человеком». Но Полонски, не останавливаясь, вышел на улицу, и спустился по ступенькам. Они пересекли небольшую площадь перед парадным фасадом гостиницы и подошли к краю тротуара. И тут же к ним подъехала светло-зеленая «Волга», несколько потрепанного вида, с надписью «Такси» на помятой дверце. Из машины вышел высокий плотный мужик лет сорока, в синем спортивном костюме и смешной белой кепочке. Она выглядела какой-то детской, абсолютно нелепой на его большой коротко стриженой голове. Несмотря на свой заурядный вид, он показался Рэю вторым Полонски, такие же широкие плечи, такой же собранный вид, такой же внимательный пристальный взгляд.

- Знакомьтесь, Алекс Смит, сотрудник нашего консульства. Поработает вашим водителем.

     Мужик протянул руку сначала Такеру, потом Миллеру.

               

                ***

    Кулаков уже ждал их на улице у входа в общежитие. Сев в машину сзади рядом с Рэем, сказал водителю:

– Давай на П-петроградку, Ленина, тридцать один. И там п-подождать минут двадцать, потом дальше поедем.

– За подождать доплатить придется, - Алекс развернулся к Жене, - Эти иностранцы ничего про подождать не говорили. Доплатите, — подожду.

– Езжай, шеф, не обидим, - Кулаков похлопал водителя по плечу.

– Ну, смотри.

     Алекс завел мотор, и они поехали. То, что их водитель свободно говорит по-русски, Рэя почему-то совсем не удивило, а вот то, что приехал он на самом обычном потрепаном  такси, и сам изображал из себя таксиста, показалось ему странным. К чему этот спектакль?

     Через полчаса они стояли на узкой лестничной клетке перед обшарпанной, обитой дерматином дверью. Женя нажимал на кнопку звонка уже третий раз, не отпуская ее все дольше и дольше с каждым разом.

– Может дома никого, - предположил Барни.

– Не, кто-нибудь да есть, п-просто открывать не хотят, - и звонок снова затрезвонил.

     На этот раз в глубине квартиры что-то задвигалось, зашумело, потом с грохотом рухнуло и заорало. Потом опять повисла тишина, и, наконец, что-то завозилось совсем рядом, заскрежетал замок, и  тяжелая дверь слегка приоткрылась. В щели, перегороженной цепочкой показался любопытный старушечий глаз, он поморгал, и из-за дверного монолита раздалось дребезжащее:

– Каво?

– Ваня дома?

     Дверь затворилась и тут же вновь открылась на этот раз широко. Старухи за ней уже не было, она сгинула, растворилась в пыльном пространстве. Кулаков уверенно пошел по коридору, освещенному лишь узкими едва видными полосками света, проникающего из-под многочисленных дверей по одной стене. Вторая стена терялась в сером мраке, и ширина коридора оставалась неизвестной. Тишина была полной. Она была тяжелой, осязаемой и тревожной как в детстве с головой под одеялом. Наконец, их проводник резко остановился перед одной из одинаковых дверей. Так резко, что идущий сзади Рэй налетел на него и выругался почему-то шепотом, будто боялся разрушить плотное тело тишины.

– Ванька, ты дома? Открывай давай! - Женя двумя руками отстучал какой-то африканский ритм по двери. А потом еще раз. Если за дверью и был кто-то живой, то открывать явно не спешили.

– Нет никого, зря приехали , - Рэй повернулся к Барни, - а почему он сначала не созвонился с этим, как его, с приятелем этим? Спроси его.

– Да, действительно. Женя, а почему ты ему не позвонил? У вас, что, телефонов нет?

– П-почему нет. Есть. В общаге внизу висит. Даже работает. А вот здесь т-телефона нет. Ну, то есть, он был, но жильцы не смогли договориться, кому за него п-платить, и телефон обрезали. Да дома он. Спит, наверно, еще.

– Куда спит-то, -  Такер удивленно поднял бровь, - уж за полдень.

– Д-дак выходной!

     Тем временем за дверью действительно что-то зашевелилось. Закашлялось и чертыхнулось. Прошаркало по полу. И дверь открылась. Неясный, расплывчатый несколько силуэт возник в проеме. По форме он напоминал расширявшийся к низу индейский вигвам.


– А, Женька, ты. Чего колотишься-то? Выспаться дадут когда-нибудь? - не получив ответа на этот риторический вопрос, фигура отступила внутрь комнаты, и охотники вошли вслед за ней.
     Теперь при дневном свете фигура превратилась в того самого паренька, которого Рэй уже видел на видеозаписи. Он стоял босиком, завернувшись в свисающее почти до полу одеяло, зевал. Понятно, что его только что разбудили. Оглядев всю тройку, он спросил:

– Ты кого ко мне привел?

– Т-ты не поверишь, это американцы. Хотят про нас киношку снять. Как мы йети ловили.

– Американцы?! - Иван выпростал из-под своего одеяльного плаща  голую  руку и протянул Рэю. Тот пожал ее и, как всегда, счел, что представиться «Миллер» - более чем достаточно. Содержательную часть переговоров он оставлял Такеру.

– Вы, это, посидите тут, - хозяин комнаты махнул рукой в сторону стола, накрытого какой-то старой или даже старинной скатертью с черно-золотым рисунком, - я хоть оденусь, что ли.

     И подхватив валяющуюся на полу  возле дивана кучку одежды, как был босиком, ушлепал в коридор.

     Когда Иван вернулся в комнату, гости его сидели на шатких венских стульях у стола, вернее Рэй и Евгений — на стульях, а Барни, свернув хозяйскую постель в рулон, уселся на диван с высокой стеганой крупными ромбами спинкой, развалился вальяжно, закинул ногу на ногу.  Рядом с ним на полу стояли кофры с аппаратурой. 

– Ну, рассказывай, - Иван взял третий стул за спинку, отодвинув от стола, сел.

– Т-так я же говорю, американские киношники будут делать фильм про снежного человека, н-ну, как мы его искали. Сейчас п-поедем  и поснимаем в лесу.

– Чё там сейчас снимать-то. Тогда снег был, следы было видно, и забор они там уронили. Сейчас-то не осталось ничего. Снег растаял, забор починили. Зачем туда вообще ехать?

– Н-ну да...

     Видя, что энтузиазм тает на глазах, Барни решил вмешаться.

– Снег, следы и забор мы из вашей старой передачи вырежем. А сейчас снимем, как вы по лесу идете, все нам показываете, «вот тут это было», и  раз — вклейка, «а вот тут то» , и снова —  вклеечка. Исторический подход, так сказать. Расскажете поподробнее. Чем больше подробностей, тем зрителю милее. А потом где-нибудь в городе поснимаем, чтоб картинка покрасивше была.

     Барни, войдя в роль ушлого киношника, поднялся с дивана, ходил взад-вперед по малюсенькой комнатешке, размахивал руками, показывая «вот это» и «вон то» и говорил-говорил без пауз, «пересказывал» текст передачи, сочиняя его на ходу. И видел, что энтузиазм постепенно возвращается, отражается в двух парах следящих за ним глаз.

     Пока Барни выступал на арене импровизированного им самим цирка, Рэй отвлекся. Он смотрел в пустое окно на облупившуюся серую стену замыкавшую двор-колодец. Когда они входили в этот двор через вонючую подворотню, обходя сомнительного вида лужи, а потом поднимались по узкой лестнице с черными металлическими перилами, браться за которые категорически не хотелось, задерживали дыхание  на площадках с помойными ведрами, Рэю казалось, что они попали в какой-то фантастический фильм, вроде только что вышедшего «Назад в будущее — 2».  А теперь он сидел во вполне приятной комнатке, полной старой удобной мебели, фарфоровые собачки и фигурки каких-то селянок  на буфете прошлого века, легкая этажерочка с книгами. «Как они живут здесь? Как моллюски в раковинах. Закрываются в уютной тесноте, не обращая внимания на внешний мир. Жизнь вовнутрь».  Всё. Этот город ему надоел, не принял его, чужака, повернулся к нему облезлым вонючим боком. Ну и ладно, пусть остается сам по себе, а он, Рэй Миллер, охотник за тайнами и чудесами, - сам по себе. Ему хотелось поскорее уж покончить с этим делом и убраться отсюда, убраться из этого странного города, полного дворцов и грязных подворотен, убраться от их куратора, этого сомнительного культуриста-профессора и его таксиста из консульства.  А в комнате тем временем обстановка переменилась. Теперь громче всех говорил, почти кричал Тарханов, а Барни и Кулаков вдвоем его уговаривали.

– Барни, что тут у вас? Поясни.

– Да понимаешь, Малыш, я таки их уговорил, все воодушевились и готовы ехать на съемки.

– А мне что-то кажется, что вот он, - Рэй кивнул головой в сторону Ивана, - не готов никуда ехать. Его что-то не устраивает?

    Такер запустил короткопалую пятерню в свою седеющую бороденку, поскреб там:

– Его сегодня ехать не устраивает. Он сегодня занят. У него пати.

– Что у него?

– Пати. Он на день рождения приглашен и не намерен манкировать приглашением. Девушка! - Барни поднял вверх большой палец.

     Иван отрицательно мотал головой:

– Нет, Женька, я сегодня не поеду. Хочешь один с ними езжай. Меня Марина пригласила на дэрэ, я в Мастобу иду, а мне еще бутылку купить надо.

– Маринкина днюха — это серьезно! А штатовские киношники — фигня п-полная, они к нам каждый день п-приезжают, мы в них как в сору роемся. 

– Как хочешь, а я не поеду. Сказал уже.

– Чего т-ты там не видел в Мастобе этой?! Обычная п-пьянка будет, п-потом блевать будешь дальше, чем видишь, до десятого бревна.

     Рэй, видя, что напряженность в их диалоге растет, дернул Такера за рукав:

– Уйми их, они сейчас передерутся, и никто уже никуда не поедет. Сорвут нам дело.

– Эй, эй, ребята, хорош, - Барни замахал руками перед вставшими друг против друга парнями, - не проблема, поедем завтра. Завтра-то вы свободны?

– Завтра, вообще-то, в универ.

– Д-да, ладно, универ —  не днюха, можно пропустить. Свободны, завтра п-поедем.

– А что это за Мастоба такая? - проявил любопытство Такер.

– Т-такое объединение свободных художников. Они там живут, ну и там типа мастерские у них тоже.

– В Союзе есть свободные художники?

- Ну, дак типа п-перестройка. Вроде.

– Это очень интересно. А нам можно посмотреть?

– П-посмотреть, я думаю, можно, т-только камеру не берите, распугаете всех. Ванька, давай их с собой возьмем.

      Иван успокоился так же быстро, как и вскипел перед этим.

– Давай. Ты приводи. Я ж говорил, мне еще за бухлом стоять.

– Т-тогда и на меня пузырь возьми, - Кулаков вытащил из кармана джинсов мятую зеленую купюру, отдал приятелю.

               
                ***

– Почему не сегодня? Почему завтра? У нас нет лишних суток, у нас на все про все три дня, и первый уже прошел. И, благодаря вам,  прошел бездарно и зря! Какой, к черту, день рожденья?! Вы бы еще на благотворительный бал собрались, Матка Боска, - Полонски прямо бушевал, Рэй еще не слышал от него такой длинной и такой гневной тирады. «Ишь ты, вышибло, таки, из седла, где ваше спокойствие, граф?»

– Да не беситесь вы, Юзеф. Мы бы уперлись, они бы вообще ехать отказались. Вот тогда, действительно, край. Лучше отложить на один день, чем насовсем.

– Ладно, черт с вами. Но завтра, завтра все должно состояться. С утра съемка, потом отвезете русских в город и поедете обратно работать. И вот еще что...

     Полонски открыл лежащий на кровати чемодан и вытащил оттуда два комбинезона телесного цвета с темно-коричневыми капюшонами, что-то вроде гидрокостюмов.

– Это что, карнавальный костюмчик Русалочки? -  Барни сразу цапнул один комбез и начал мять и растягивать его в руках.

– А зачем щиток на капюшоне?

     Не отвечая, Полонски достал из недр кожаного красавца две пары носков и две пары перчаток из того же материала.

- Примерьте. Это ваш, - он перебросил более длинный костюм Миллеру, потом протянул ему  пару носков и пару перчаток, - это защитный комбинезон, оденете под одежду.

- Защитный от чего? От русских комаров?

- Мы исходим из того, что у йети развиты не только телепатические способности, но и чувствительность к биотокам живых существ, - речь поляка, видимо, взявшего себя в руки, снова полилась ровным бесцветным потоком, педантичная и воспитующая.

- Эти, как вы выразились, карнавальные костюмчики будут экранировать ваши биотоки. Поэтому, когда будете работать, опустите щитки. Так они вас «не увидят». Наверное.

- Ключевое слово «наверное», - хохотнул Барни. Но Полонски еще не закончил свою лекцию:

- Щитки, кроме того, это еще и тепловизоры. Улавливают инфракрасное или, попросту говоря, тепловое излучение. Чтобы вам было лучше видно.



                ***

    Около пяти вечера все на том же такси с Алексом за рулем охотники подкатили к знакомой уже общаге, где у двери их поджидал Кулаков с букетиком белых гвоздичек в оберточной бумаге.

- З-здорово,  шеф.

- Снова здорова, - ответил, широко улыбаясь, Алекс, - я вроде как подряд взял вас возить. Уже и назавтра договорились. Красота, быстро план сделаю. Ну, дак куда на этот раз?

- Давай на Пряжку. Я номер дома не знаю, но это на углу с Рабочим переулком. Там школа, знаешь? Дурдом еще напротив на другом берегу.

- Найдем, - Алекс просто лучился радостью и уверенностью.

     Мастоба расположилась в заброшенном здании, построенном в стиле сталинского классицизма с гербами и пилястрами. Еще совсем недавно здесь была школа-интернат для трудных подростков. Полгода назад ее то ли закрыли, то ли перевели, куда подальше с глаз долой. А в опустевшем  доме почему-то не отключили ни свет, ни воду, забыли. И стали сюда стекаться художники, бывшие студенты института Репина и Мухинского училища. Иногородцы-приезжанты, те, кто уже закончил Репу или  Муху, но из города не уехал и здесь обрел тихое бесплатное пристанище. Кто-то здесь хранил свои картины или скульптуры, кто-то халтурил, быстро выписывая маслом открыточные виды Ленинграда размером с ту же открытку, их неплохо брали перекупщики, чтобы продавать потом иностранцам, а кое-кто и вовсе жил здесь. Таких жильцов было человек двадцать. Спали на вечных, кочующих из эпохи в эпоху, панцирных кроватях с высокими металлическими спинками, унаследованных от трудных подростков. От них же остались столы, стулья, тумбочки и даже кое-какие шкафы. Все это было растащено по бывшим просторным классам, превращенным теперь в жилые покои. Так что жизнь в Мастобе была вполне себе ничего.
      
- Все, шеф, п-приехали, вот здесь останови.

     Такси высадило их возле забора из необрезных досок, в котором была хорошая, просторная дыра. Если бы кто-то додумался повесить на нее дверь, получилась бы либо слишком широкая калитка, либо слишком узкие ворота. Даже Барни легко пролез в эту дыру, несмотря на то, что в обоих пещероподобных карманах его куртки покоилось по бутылке коньяка, приобретенного в «Березке». За забором обнаружилась утоптанная тропинка, которая, попетляв среди зарастающего свежей зеленью строительного мусора, вывернула к деревянной низкой двери в полуподвал. А уже из этого темного холодного полуподвала вышли  они к подножию широкой лестницы, и поднялись на второй этаж. Коридор был длинен, замусорен и пуст, но откуда-то слышался смех, выкрики и гитарные нестройные всплески. Толкнув крашеную белую дверь с табличкой «Кабинет биологии», Женя, а  за ним и Рэй с Барни вошли в комнату, середину которой занимали сдвинутые тонконогие школьные парты. Весь этот импровизированный стол был заставлен тарелками с незамысловатой снедью, бутылками и чашками-стаканами. Вокруг сидело два-три десятка молодых парней и девушек. Было видно, что веселье продолжается уже некоторое время, пять или шесть пустых винных бутылок стояло возле чугунной батареи под окном. Раздались возгласы: «О! Женька! Чё так долго? Кто это с тобой?» Парни поднимались из-за стола, протягивали Кулакову руки, здоровались, кое-кто из девиц, приподнявшись, чмокнул его в щеку.

     Рэй поискал глазами Ивана: «Ага, вон он, в торце стола, рядом с… Кто это, девочка? Мальчик?»  Конечно, это была девушка, худенькая, с острым лицом подростка и с очень короткой стрижкой, солдатской, как решил Миллер. Он не знал, что здесь такая стрижка называется «Здравствуй, боткинский барак», а сказали бы, все равно бы не понял, о чем речь. Да и половина тех, кто пользовался этим названием, вряд ли ассоциировали его с тифозными бараками Боткинской больницы, где умирали в двадцатых годах такие вот девчонки с выстриженными почти под ноль головами.
      
- З-знакомьтесь, - Кулаков повел рукой в сторону охотников, - это американцы! - слово это прозвучало внушительно, даже интригующе, - журналисты.

     И впечатление было произведено. Теперь уже руки тянулись в сторону Миллера и Такера. Руки пожимались, приветствия, улыбки, смех, «How are you?», «How do You do?» и прочее… А когда Барни освободил узниц своих необъятных карманов, и на стол были водружены две (!) бутылки французского (!) коньяка (!), восторг достиг своего апогея, буквально едва не перерос в овации. Американцев усадили во главу стола, туда, где сидели Иван и девушка с ультракороткой стрижкой. Оказалось, это и есть виновница торжества, а заодно и виновница срыва их планов, Марина. Всем что-то налили, в стакане, который был передан Рэю, было какое-то белое вино, кислое, это было ясно уже по запаху, Барни достался кроваво-красный напиток, коньяк быстро растворился на другом конце стола.

- Что это? - покрутив стакан в ладонях, спросил Барни.

- «Медвежья кровь», сладкое, шмурдяк, - коротко как телеграмму отчеканила его стриженая соседка, качнув тяжелыми длинными, почти до плеч, серьгами.

- Шмурдяк? Я такого слова не знаю, объясните, барышня, - Барни улыбался ласково как любящий дядюшка.

- Шмурдяк is not drinking wine, technological. But You can drink, - добавила она, видя, что Барни отставил свой стакан, - this term means only that wine is very cheap  and not high quality.

- Вы, видимо, неплохо разбираетесь в винах и неплохо говорите по-английски, мисс, - дальше разговор шел на родном для Рэя языке, и он начал прислушиваться.

- Я надеюсь, - серьги опять качнулись, - английская филология, пятый курс. А вы неплохо говорите по-русски.

Барни захохотал:

- Славянская филология, сто лет назад. Выходит, мы с вами коллеги.

- Выходит, так, - она была не особо многословна.

      В большое ничем не занавешенное окно прокралось солнце, внезапно выскочив из-за унылой тучи. Лучи его упали на коротко остриженные каштановые волосы, и те засверкали, разбрасывая в стороны солнечные зайчики каждый раз, когда она поворачивала голову. И серьги ее тоже вдруг стали бликовать радужными разводами, и Миллер увидел, что это что-то явно старинное, потемневшее серебро или даже платина, и камни в них настоящие, не стекляшки. Одета она была во что-то темно-бордовое, бархатное, с большим вырезом, открывавшим хрупкие ключицы, и совсем без рукавов, и Иван, сидевший с другой стороны, когда говорил что-то, склонялся к ней и все старался хоть так, хоть этак прикоснуться к ее тонкой обнаженной руке. Но сейчас все ее внимание оттянул на себя старый сатир Такер. Когда хотел, он мог быть очень галантным.

- А я думал, вы художница. Что вы делаете здесь столь далеко от пыльных филологических изысков, мадмуазель?

- А я – натурщица. Подрабатываю в Репе на уроках и тут тоже. Вон там, - она показала куда–то на противоположный край стола, - видите лохматый такой? Это Юров, очень перспективный художник. Он с меня балеринок пишет, что-то среднее между Дега и Шагалом. «Красные балерины». Они всегда хорошо идут.

- Куда идут?

- Не «куда», а «почём». Фирмачи по тридцатке берут. Тридцать долларов в смысле. Моя доля – десять. Вам не нужны балеринки по сходной цене?

- Я, фройляйн, не торгую ни предметами искусства, ни женским телом. Да и вообще, мы с Рэем здесь проездом, еще несколько дней, и мы покинем вашу интересную страну. Едва ли даже успеем по паре матрешек купить.      
    
     Градус веселья за столом постепенно повышался, пошла по рукам гитара, и после нескольких быстро глохнувших попыток спеть что-либо, наконец задалось, и все сидевшие за столом подхватили «Ой, да не вечер, да не вечер…» Пели красиво, мужские голоса уходили вниз, девичьи рвались вверх, и над всем этим хором ледяными бубенчиками звенел маринин голос: «Мне малым-мало спало-о-ось…» Потом пели еще что-то такое же тягучее, печальное, и сразу жахнули весело: «По рюмочке, по маленькой, налей, налей, налей!» Выпито было  далеко не по одной рюмочке, и после песен народ решил танцевать. Уже темнело, серый прозрачный сумрак штриховал за окном узкую речку, желтый высокий забор на другом ее берегу, жирафоподобные силуэты портовых кранов на заднем плане. Рэй стоял, облокотившись о подоконник, за его спиной наяривал магнитофон, в полумраке двигались пары. Кто-то споткнулся, с колокольным звоном покатились по полу пустые бутылки. Барни зажали в углу два «перспективных» живописца, наперебой убеждая его, что скоро русские художники вообще и они оба в частности будут очень популярны на Западе, и тот, кто сейчас начнет собирать их, тот будет самый большой молодец. Не пытаясь возражать, Такер кивал головой и поддакивал. Это так воодушевило «перспективных», что, подхватив под руки, они потащили американца в глубины Мастобы показывать свои работы.

      Кто-то положил руку Миллеру на плечо, он обернулся.

– Пойдем танцевать?

      Марина. Оказалось, что, то бордовое бархатное с вырезом, было длинным, почти в пол платьем, узким в талии и расклешенным вниз. Из-под подола выглядывали тупые черные носки армейских берцев. Все в ее облике казалось настолько не сочетаемым между собой, картинка просто рассыпалась на кусочки, и собиралась вновь, яркой арабеской. Рэй приобнял девушку за талию, они начали медленно танцевать под хит пятнадцатилетней давности о гостинице, которую нельзя покинуть никогда.

- Иван сказал, вы про них фильм снимать будете. Как они снежного человека ловили?

- Да, завтра поедем на точку, будем снимать.

- Глупости это все, никаких снежных человеков у нас тут нет. Будут они в двух шагах от поселка и, тем более, от вояк прогуливаться. Вояки, наверное, сами забор снесли, чтоб в самоволку ходить или за выпивкой, а на снежников свалили.   

- Да это, в общем, не важно, был снежный человек, не было снежного человека. Если красиво снять, люди поверят. А это главное. Мы же киношники, а не ученые. 

- А, так вы публике очки втираете, подлые обманщики, - она рассмеялась, - торговцы мифами.

- Да, мы именно такие. Мифотворцы и мифоторговцы.

     Музыка звучала и звучала, перерывов между мелодиями не было, Марина сказала, что это  называется «танцевальный марафон». Они болтали и танцевали, танцевали и болтали. Пока Такер не потянул Рэя за рукав:

- Пойдем-ка, Малыш, на минуточку.

Он оттащил Рэя от его партнерши в сторонку и зашипел ему в ухо:

- Ты что? С ума сошел? Растанцевался он. Ты посмотри, каким волчонком на тебя малец смотрит, ты ж его девушку танцуешь. Давай завязывай, а то он опять заартачится и все дело нам завалит.

     Рэй оглянулся и увидел Ивана, сидевшего в самом дальнем углу и угрюмо смотревшего на танцующие пары через полупустой стакан.

- Давай-ка сваливать, пока не стало мучительно поздно, я с Кулаковым на завтра договорился, он к Ивану ночевать поедет, там мы их в восемь утра и подберем.

- Ладно, Барни, сейчас, я только попрощаюсь.

     Миллер подошел к Марине, курившей у окна.

- Надо ехать. Пока.

- Пока, - она выдохнула дым, подняв лицо.

     И когда он уже отвернулся, чтобы уходить, сказала:

- Позвони.

     Он почувствовал, что в ладонь скользнула маленькая бумажка, сжал ее:

- Позвоню.