Ночная стирка трусов

Ночная стирка трусов.

На квартире отставного инженера Иоганна Николаевича Бомбозюльда происходила ночная стирка трусов. Почему ночная? Потому что днём Иоганн Николаевич спал. Он, вообще, чаще спал днём. Во-первых, потому что днём ему все равно делать было нечего. А во-вторых, днём так хорошо снятся странные, иногда страшные, но жутко интересные сны. Да, сны Иоганна Николаевича давно были гораздо интереснее, чем его реальная жизнь.

Во сне вместо озера у его дома было море, сам дом во сне был целым дворцом, с затейливыми архитектурными деталями, разноуровневыми этажами, потайными ходами и тайными комнатами. А на месте невзрачной колхозной пекарни на отшибе села был то расписной древнерусский терем, то замок, а однажды, там было просто чистое поле. Каким-то образом Иоганн Николаевич понял, что это было именно то место, где пекарня, хотя никакие внешние признаки не указывали на это. Посреди этого чистого поля горел костер, да была ночь, и горел костёр... И какие-то люди в белых одеждах, молча, водили вокруг костра хоровод. А когда Иоганн подошёл к хороводу, он увидел небольшой неотесанный камень, как бы постамент, где стоял небольшой же, как бы сейчас сказали, дисплей, где зелёным светом светилась какая-то надпись, очень важная. Но что именно было там написано, Иоганн Николаевич, конечно же, не запомнил…

А за озером (которое в снах иногда было морем) была гора. Она и в жизни была не похожа на естественную гору, ровная и продолговатая такая..., как стена скорее. Вал крепостной.  И в снах она была такой же, но на склоне её – украшенные непонятными изображениями и письменами ворота-порталы, ведущие вроде бы в какие-то подземные сооружения. За горой этой в снах была железная дорога и вокзал, но не такой, как обычные вокзалы из жизни, необычный, с которого можно было уехать на необычных поездах в  какие-то большие города. Однажды, на этом вокзале Иоганн Николаевич даже встретил свою умершую в жизни невесту и перекинулся с ней парой слов. Также в снах по станице и из неё на вокзал ходили круглосуточные автобусы, чего в жизни никогда не было. И дома были совсем другими, но все равно было ясно, что это то место, что и в жизни. А на берегу озера, где в жизни был жидкий лесок и несколько полузаброшенных турбаз, Иоганн Николаевич как-то видел во сне автомобили, похожие на настоящие автомобили 30-х и 40-х годов, но только похожие. А на самом деле, какие-то другие автомобили, каких не было в реальной жизни. И там были какие-то люди, одновременно незнакомые и вроде бы как знакомые ему, и где-то среди этих людей вроде был его умерший дед, но встретиться тогда с ним так и не получилось... И железной дороги в жизни поблизости не было, хотя потом, спустя годы узнал, что железная дорога неподалеку от станицы все-таки была. Сто лет назад. Только действовала  она совсем недолго, всего несколько лет. А за 60 лет до рождения Иоганн Николаевича её совсем разобрали. А неподалеку от того вокзала (из сна) раскопали древнее городище... И, вывезя золотые украшения (украшения ли?) быстро закопали обратно. Да и море там было в очень древние времена. Остаток его – это озеро даже при жизни дедушек и бабушек Иоганна Николаевича было соленым. Потом соленое озеро опреснили, направив воды реки  «куда велят большевики». Так что, кто знает? Где сон, где явь?
Много таких снов было, долго рассказывать.

Вернёмся к тому дню.

В этот день ему снилась старая ведьма, хромая старуха из его детства… Её так и звали на улице – «Хромая». Женщины почему-то чаще всего снились ему. Старые женщины. Иногда прабабки, которых он при жизни даже не застал. Предки же мужчины не снились ему почти никогда.

Хотя нет, однажды или дважды снился прадед. Иоганн Николаевич застал его немного при жизни. Они приезжали с отцом (прадед был его дедом) к нему в гости. Два раза домой и один раз в больницу. И, хотя Иоганн Николаевич был тогда уже лет шести-семи от роду, причём, он опережал сверстников в развитии и мог вести (и вёл) вполне разумные и интересные разговоры даже с взрослыми, прадед ни разу не сказал ему ни слова. С отцом, своим внуком, прадед разговаривал, а правнуку ничего не сказал. Как будто Иоганн Николаевич был каким-то чужим, случайным, вертящимся вокруг мальчиком, а не самым прямым правнуком, старшим сыном старшего сына его старшего сына, наследником, которому сам Б-г велел передать что-то важное перед уходом из этого мира. Возможно, прадед обиделся на то, что Иоганна Николаевича назвали не в его честь, как он, наверное, хотел, (хотя и не сказал об этом прямо, только намёками). А назвали Иоганна Николаевича вот этим-вот, прямо скажем, экзотическим для этой местности именем, хотя, как выяснилось потом, фамилии оно вполне соответствовало. И одного из предков вполне могли так звать. Да, наверное, прадед потом, уже после смерти, понял, что правнука назвали всё-таки в честь пращура, но более древнего, забытого. Тому было нужнее, чем прадеду. И прадед явился правнуку во снах. И что-то всё-таки сказал. Но Иоганн Николаевич опять не запомнил, что.

А прабабки снились чаще. Но вот что странно. Все сны с ними были страшными, самыми кошмарными, какие только видел в своей долгой и богатой сновидческой жизни Иоганн Николаевич. Причем, источником страха и опасности были эти самые, казалось бы, родные, праматери. Один раз приснилась наполовину вросшая в землю избушка в лесу, на берегу небольшой лесной речушки. Был день. Солнечный день. Иоганн Николаевич вышел из чащи к этой избушке, он знал, что там бабушка (не та, которая была в жизни, а другая, более древняя). Из избушки выглянула старушка в платочке, лица ее он не увидел, но это было так страшно, ничем не объяснимый жуткий страх. Он хотел бежать прочь, но ноги перестали повиноваться… И… он проснулся, дрожа, в холодном поту. «Мокрый, как мыш», так говорила в таких случаях живая, настоящая, добрая и заботливая бабушка, прапраправнучка той, из сна. Она, кстати, тоже иногда видела странные сны. Много лет спустя, гуляя по лесу, в котором раньше не был, Иоганн Николаевич набрел на это место. Это было именно оно. Место из того давнего детского сна. Та же речка, тот же бережок… Избушки, конечно, там никакой не было, но Иоганн Николаевич знал, что она здесь была. И всё неслучайно…

Другой раз снилось, что в доме деда за книжным шкафом была потайная комнатка. Без дверей. Точнее дверь была когда-то, но потом ее заштукатурили и побелили, как белили стены старых хат когда-то в их степной местности. Никто и никогда не рассказывал мальчику об этом тайнике, но Иоганн Николаевич как-то догадался сам. Во сне бывает так. И когда рассказал деду, дед лишь посмеялся… Но комнатка там была! И вот, в этой комнатке жила (или не жила, но как-то обитала) еще одна, другая прабабка. По ночам она могла выйти…И это было страшно. Чтобы не допустить этого, маленький Иоганн Николаевич зажигал перед давно замурованной дверью свечу. Но в ту ночь, ночь сна, прабабка вышла. Всё-таки вышла! С горящей свечой в руках. Лица не видно, но тот же ужас…

Почему, из-за чего? Непонятно. Возможно, Иоганна Николаевича напугала в детстве какая-то старуха… Не было такого! Точно не было. Об этом не помнит ни сам Иоганн, ни его родные. Нет, старухи были добры к мальчику. И сам он был к ним добр и вовсе никогда их не боялся. Наоборот, они были жутко ему интересны, как источник воспоминаний о странно милой сердцу только что (казалось бы) пришедшего в этот мир мальчика старине. Старине, которую он вроде бы никогда не видел и не жил в ней.

А возможно, в прошлых жизнях Иоганн Николаевич бывал жертвой нередкого в те старые времена (сейчас еще больше детей убивается абортами, но одно дело убивать до появления на свет, а другое дело убийство уже родившихся, а иногда и уже ходящих и говорящих маленьких детей) детоубийства. Которое как раз и совершали бабки – бабке-то не так жалко, как матери своё дитя... Или не он сам был жертвой, а предки – Иоганн Николаевич читал в доставшемся по наследству от любознательного отца советском научно-популярном альманахе об РНК – рибонуклеиновой кислоте, гораздо, кстати, менее известной, чем близкозвучащая по названию ДНК. Так вот, в этой кислоте, в её молекулах и содержалась (могла содержаться) по гипотезе учёных та самая генетическая память, воспоминания из жизни предков… Так что, никакой мистики. Хотя нет, мистика была в том, что рассказ об этом был только в той самой статье той самой книги. Больше нигде, даже во времена всезнающего интернета, Иоганн Николаевич эту статью не нашёл… Странно, тема сенсационная казалось бы… Да и как Иоганн Николаевич мог помнить то, что помнили эти дети, ведь они не успели родить своих детей и передать дальше свои гены со своей РНК?
Ну да ладно.

Так вот, Хромая… В жизни она же не считалась ведьмой. И не занималась ничем таким оккультным. Помнится, она читала много научно-популярных журналов и литературы, и делилась прочитанным с соседями, простыми, в общем-то, людьми. Интересная была женщина. Сейчас бы Иоганн Николаевич с ней пообщался… Но нет её уже давно. Над ней посмеивались, но в какой-то степени и уважали. И жалели. У неё была богатая личная жизнь. В Краснодаре (кажется) она увела из семьи армянина Жору (на самом деле, у него было другое имя). Иоганн Николаевич знал его – тот потом сожительствовал с бабкой жены его дяди. И бывал на семейных праздниках тогда ещё большой семьи Иоганна Николаевича. О, это был настоящий, классический армянин... А вот его дочь, которую ему родила Хромая, была скорее похожа на грузинку. И жила в Грузии. Там она родила сына от абхаза. Куда делся потом этот абхаз, неизвестно. А сын его, ставший впоследствии товарищем детских игр Иоганна Николаевича, по секрету сказал тому как-то, что его папа умер от ультрамодной в те годы болезни – СПИДА. Скорее всего, это было не так, но не суть.

А суть в том, что и дочь и внук Хромой обращались со своей матерью очень грубо, безо всякого уважения, даже не стыдясь соседей. Почему, непонятно. Но это было так. Но при этом приезжали к ней в гости всё равно. Наверное, Хромая давала своей дочери и внуку деньги, фрукты, опять же, из её сада можно было есть прямо с ветки… Да, у Хромой был очень интересный (для Иоганна Николаевича) дом. Много книг, красивые и стильные (Иоганн Николаевич тогда еще не знал такого слова, но знал понятие) старинные вещи, ни у одной из его бабок не было таких. Наоборот, те не любили «рухлядь», «хлам» и покупали в свои дома всё новое. А Иоганн Николаевич старину любил и ценил. Хромая подарила ему одну книгу – небольшую брошюру о том, как стать и быть настоящим мужчиной. Иоганн Николаевич мало что запомнил из той брошюры, разве что то, что надо втягивать живот и выпячивать грудь колесом. И почти всю оставшуюся жизнь старался держать эту осанку…

Еще были разговоры на лавочке летними ночами, разговоры женщин-соседок с их маленькой улицы, в которых иногда участвовали и дети. Под вкусные, только что со сковородки жареные семечки (местный наркотик)… Но Иоганн Николаевич мало что из этих бесед запомнил, почти ничего. Потом он стал юношей, и с Хромой лишь здоровался кратко на ходу. Её походка и взгляд были тверды. Несмотря на хромоту и старость. Как в бой, как на врага. Как будто преодолевая невидимую силу. Как на последнем своем параде… Такую же походку и взгляд приобрел и Иоганн Николаевич со временем…

Да вот, собственно, и всё о Хромой в реальной жизни. Она умерла, когда Иоганн Николаевич был уже студентом и лишь изредка бывал в родных краях. Прошли годы. Он даже забыл о ней. Совсем. Лишь познакомившись в далекой Москве с женщиной из Саратова, припомнил, как уже в его детстве, будучи уже достаточно пожилой женщиной, Хромая «выписала» себе по переписке (были тогда,  даже в те доинтернетные времена, знакомства по переписке) мужчину из Саратова. Почти сверстника своей дочери. Тот настолько влюбился в свою заочную собеседницу, что бросил семью и поехал чёрте-куда к женщине, которую видел только на паре фото из конверта (Хромая прислала ему то ли чужие, то ли свои фото, но в молодости). Увидев обман, этот мужчина долго бил и гонял Хромую по улице. А потом, конечно, запил. Через несколько лет он умер, в старой двухэтажке, где давали квартиры таким вот как он, неприкаянным. Беженцам всяким и прочее. Его труп лежал в пустой квартире какое-то время, и крысы отъели ему руку… Женщина эта саратово-московская сказала, что Иоганн Николаевич всё это выдумал, чтобы «постебаться» над ней. Но Иоганн Николаевич ответил, что нет, всё правда. Посмеялись и забыли. Женщина была слишком полной. И без хорошего вкуса. У нее были омерзительные модные «брежневские» «деланные» брови. Причем, какие-то редко-плешивые, наклеенные на нарисованный шаблон темные волосины… Бррррр! Иоганн Николаевич сделал так, что она ушла сама.

А во сне Хромая была ведьмой. И жила не там, где в жизни, а на параллельной той улице. На улице, которой в жизни не было. В жизни там была трасса, а за ней небольшой лесок, а за ним колхозные поля. А во сне там была пара-тройка старых улочек одноэтажных домов, где и жила ведьма. Иоганн Николаевич пытался пойти туда к ней, но всё что-то мешало... Наконец, он всё-таки дошёл, но ведьмы не было дома. В другой раз она была, но отказалась его принимать. В третий раз приняла, но отказалась в чём-то  помочь ему, что-то сделать для него. При пробуждении, Иоганн Николаевич припомнил только, что он просил ведьму дать ему богатство, а когда она отказала ему в этом, просил дать власть. «Я же всё равно не смогу быть обычным человеком! - кричал он ведьме, «Я же с ума сойду! Помоги мне! Дай хотя бы три высших должности... или три условия власти...». Приблизительно, что-то такое было. И Иоганн Николаевич проснулся.

Его жизнь не имела больше никакого смысла. Не было семьи, никогда не было, была лишь надежда, но её убили безо всякой жалости. А теперь уже не было работы и высокой зарплаты, радости потребительства и накопительства. Творчество же его было никому не понятно, не интересно и не нужно. Не было даже наркотиков и алкоголя. Все собеседники и «друзья» рано или поздно отворачивались от него… «Один на льдине», вспоминал Иоганн Николаевич, размышляя о себе, название очень редкой и диковинной тюремной масти, о которой было упомянуто вскользь в прочитанной когда-то газетной статье. Когда-то он читал бумажные газеты, ведь интернета не было. Как будто в другой жизни…

Осталось только гигиена. Да! Пусть он будет всю жизнь один, но лучше он будет «на коне», а не «в говне». И в чистых трусах, в частности. Да, постирать трусы было где. Хорошая машина стиральная, надёжная. Сколько лет прослужила верно. Иоганн Николаевич купил её когда-то для молодой, долгожданной и такой любимой несостоявшейся жены. И она (жена, пусть и несостоявшаяся) там даже когда-то что-то постирать успела. И ремонт шикарный в ванной Иоганн Николаевич делал для неё. Да, именно для неё, хотя она уже к тому времени полгода как умерла. Но ей бы понравилось… Дверь, узкая, темно-вишневого благородного дерева, стрельчатая, «как в старой синагоге». Почему-то Иоганн Николаевич любил это, должно быть, смешное (для одной старой и давно уже отвернувшейся от него смешливой подруги (другой, не невесты)) сравнение. Иоганн Николаевич никогда не видел старой синагоги. И двери такой там не видел. Он лишь читал в книге, романе о старой Праге, про Голема, да...

Стирка окончилась. За окном был уже рассвет. И тишина. Но вдруг за окном Иоганн Николаевич услышал мычание коров. Целого стада коров, которого он не слышал с самой юности. Надо сказать, что дом, в котором жил (жил!? скорее, обитал, как та прабабка из тайной замурованной каморки) Иоганн Николаевич, был на окраине, в окружении промзоны. А за промзоной был затерянный цыганский поселок. Цыгане жили там своей замкнутой особой жизнью. У них даже сохранялись лошади! И конные повозки. Они ездили на них и собирали металлолом. И иногда под своим окном Иоганн Николаевич мог слышать цокот копыт, как в кино. Но коров не было, по-моему, даже у этих цыган. Ни мясокомбината, ни фермы поблизости не было. И даже бывшие колхозники из окрестных сел и хуторов давно перестали держать коров... Откуда же здесь целое стадо?

Иоганн Николаевич выглянул в окно. Там по улице, насколько доставал взгляд, шли и шли коровы. Бесчисленные десятки, сотни и тысячи друг за другом. Справа налево, из города в лес, где было когда-то, уже при жизни Иоганна Николаевича было открыто раскопано древнее городище и, по-видимому, в доисторическую эпоху был большой древний город. Людей и машин на улице не было. Одни коровы. По бокам стада... Да, пастух всегда сзади или, вообще, в стороне от стада. Впереди всегда – главная корова. Корова, а не бык. Быков в стаде не бывает. Когда-то давно они были, но кастрированные, чтобы не буянили. Они использовались для разных работ. Потом работы эти стали выполнять с помощью машин, и бычкам перестали давать вырасти, даже при условии кастрации. Напоминает человеческое общество и его современное состояние, не правда ли? Иоганн Николаевич вообще многое понял о человеческом обществе, наблюдая за коровами. Как когда-то царь Давид и прочие древние пастухи скота, ставшие царями.

Так вот, по сторонам от стада шли и иногда подгоняли его… какие-то люди, похоже, солдаты. Необычные солдаты. Все они были какие-то лысые, без растительности на голове и на лице, без головных уборов. В светло-серой красивой форме. С черными погонами с синим кантом. На погонах были серебристые «лычки» и маленькие серебристые же, как будто бы коровьи черепа. Все солдаты как на подбор были высокого роста и идеально сложены. У всех были небесно-синие глаза. Действовали они согласованно и профессионально. При этом, они не производили впечатление клонов или роботов. Напротив, каждый имел что-то своё: в лице, походке, движениях, взгляде… Отпечаток высокой души, интеллекта, культуры. Неземной, невиданной, но при этой Иоганну Николаевичу как будто смутно знакомой...

- Смотрите! Смотрите! Там, на балконе! Там человек! – закричал товарищам один из солдат.
- Человек? Здесь!? Откуда!? Людей здесь давно уже нет и быть не может.
- Смотрите, какой он тощий, покрыт частично коростой какой-то... или шерстью коровьей...
- Возможно, гибрид?
- Нет, это уж точно исключено – от связи коров и людей не бывает потомства... Разве что, с помощью генной инженерии. Но коровам она не была открыта в той степени, чтобы... Хотя была же когда-то у них сказка об «Иване – Коровьем Сыне»...
- Да что же вы, смотрите, он еле на ногах держится! У него глаза гаснут уже! Помогите ему! Скорее!

Затухающим сознанием Иоганн Николаевич успел услышать голоса на лестнице, звук ломаемой двери... И заботливые, мягкие, но крепкие руки, как руки отца в далёком детстве, подхватили его, не дали упасть.

Его понесли вниз, на улицу. Солдаты говорили между собой на другом, не русском языке, в котором Иоганн Николаевич узнал иврит, который когда-то учил, нет, не потому что был евреем, а из интереса к очень необычной, уникальной, из ряда вон человеческой цивилизации, но так и не выучил толком. Но разговаривали они не как евреи. Без малейшего еврейского акцента. Скорее, как русские. А самое удивительно, что Иоганн Николаевич обнаружил неожиданно для себя самого, что он понимает! Понимает каждое слово! Ясно, как на своем родном языке.

Его вынесли во двор. И тут к ним подошел человек, по-видимому, главный здесь. Ростом он был ещё выше солдат, и одет не в серую форму, а в серебристые сверкающие одежды без знаков различия.

- Шмарьяhу, что у вас тут?
- Человека нашли. Только какого-то странного. Полумертвого и какого-то... неполноценного что ли... Недоразвитого... Может, это все-таки гибрид? Как вы думаете, Кводе Рав?
- Да это же мой учитель! Сам... - он произнес имя, непроизносимое ни на одном из человеческих языков, даже на иврите, но при этом странно знакомое Иоганну Николаевичу - Удивительно, никакие признаки не указывают на это, но я все равно вижу явно, что это он! Узнаю его! И непонятно, по чему? Да, он же сам рассказывал мне когда-то, что такое может быть! А я не верил до конца, и вот – убеждаюсь!
Иоганн Николаевич подумал, что так же было и с ним в снах. Он узнавал какие-то места из жизни во сне, хотя никакие признаки, ориентиры на это не указывали, выглядели эти места совсем по-другому. Да и вообще, с ориентацией на местности в реальной жизни у Иоганна Николаевича было неважно... Но вот же...

- Кводе Рав, что вы здесь делаете? И почему вы в таком состоянии?
- О чем вы? Я ничего не помню – ответил Иоганн Николаевич. Но что-то смутно он уже начинал припоминать...
- Да что вы спрашиваете! Не видите, в каком он состоянии! Быстрее на корабль! К свету! К воздуху!

Здесь силы и сознание оставили Иоганна Николаевича.
Очнулся он в маленькой, светлой и уютной каюте корабля. Где-то шумело море. Постель была мягкой и теплой. Слегка качало. Как в колыбели.

«На корабле умер король,
У короля маленький сын.
Корабли, корабли
Далеко от земли». –

Вспомнил он слова песни из далекой юности. Песни, напоминавшей ему тогда о чем-то близком, хотя и давно забытом. Там еще дальше было про боль... Но боли не было. Было хорошо. Как никогда (или очень-очень давно) хорошо не было раньше. Иоганн Николаевич оглядел себя и обнаружил, что ростом он как будто стал выше... И тело... руки... были мускулистыми. И без единого волоска. Он откинул одеяло и... какое идеальное сложение! Но не как у бодибилдеров, этих накачанных коров... а как... Да, как у инопланетян – создателей людей в фильме «Прометеус»! Он видел этот фильм когда-то, в том далеком году, когда умерла его несостоявшая... тёлка? Или не тёлка, в ней, в отличие от других тёлок, он увидел тогда что-то человеческое, что-то неуловимое... Из-за этого он и выбрал её тогда.

- Ничего человеческого в ней не было. Вы увидели в глазах этой тёлки, как в зеркале, всего лишь отражение своей великой души, Кводе Рав. Но не душу этой самки, которой у неё, конечно же, не было – сказал голос откуда-то – Кстати, вас приглашает к себе Неназываемый, когда вам будет удобно. Позовите тогда – вас проводят.

- Сейчас пойдемте, я уже достаточно отдохнул, ответил Иоганн Николаевич.

Он встал с постели и с удивлением обнаружил, как легко даются ему все движения. С рук и ног как будто сняли пудовые гири. И как всё четко видно! И как красив звук и сладок свет и воздух! И мысли! Он может полностью ими управлять! Нет, не совсем так, как бы это сказать... Как выразить, чтобы было понятно для человека... Для человека? Для коровы! Или... Впрочем, неважно. Всё это, что было там, неважно.
Теперь – другое. Теперь будет новая (или забытая старая?), совсем другая жизнь. Настоящая. Только небо, только ветер, только радость впереди... И разгадки всех тайн. И новые, еще более интересные тайны. И настоящие люди. И настоящая любовь.

Труп Иоганна Николаевича долго находился неубранным в пустой квартире. В подъезде кроме него жила одна старая бабка, с которой они не общались и крайне редко даже пересекались на общедомовой и придомовой территории. Остальные квартиры давно были выморочными – оставшуюся немногочисленную молодежь такие дома не интересовали, а старые жильцы умерли или уехали. Но когда всё же квартиру вскрыли... Нет, смрада не было. Иоганн Николаевич был чистым стариком. Во всех смыслах. И мумия его сидела, иссохнув, на табурете, прямо как в седле. На коне. А не в говне. Как он и хотел.

Хотели его, было, даже причислить к «лику святых», нарезать мумию его на куски и возить с гастролями по городам и весям для поклонения страждущих. Да, эта странная молодежь, несмотря на весь свой позитив и современность, еще больше былых старух любила поклоняться всяким золочёным мумиям... Но потом соседка вспомнила, что был он жидовствующим немцем, и в церковь никогда не ходил. Нет, это не было препятствием, в той церкви и не такие «святые» бывали. Что-то другое там было. А что, непонятно. Как и вся жизнь Иоганна Николаевича.