Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 18

      Глава 18

      — Жаль, но рано или поздно приходится переходить к низким материям. Ты наверняка проголодался, а я потчевал тебя одними персиками. Разделишь со мной трапезу?

      — Если только не злоупотреблю твоим гостеприимством.

      — О чём ты! Я испытываю такое удовольствие от твоего присутствия… Не возражаешь против короткой прогулки верхом? Твоя лощадь уже отдохнула, а за полчаса в шатре успеют накрыть обед.

      — Мне нравится эта идея. Пошли!

      — Но романтической прогулки я тебе не обещаю. — Гефестион поднялся из-за стола.

      — У нас была такая романтическая беседа…

      — Что память о ней я надолго сохраню. — Выйдя из шатра, Гефестион осмотрелся. — Вон он, штаб Александра. Ты его уже видел?

      — Издалека, — безразлично ответил Луций. — Там такой муравейник — меня определённо бы затёрли.

      — Да, до ночи всё кипит, — Гефестион не смог сдержать досаду в голосе. — Ты прав, мы превратились в азиатов. Огромная свита, да и шатёр персидский. Имущество Дария, раздобыли по случаю…

      — После Исса? — Луций обернулся к сыну Аминтора, и оба рассмеялись.

      — Кстати, тебе мой рассказ не показался чересчур однобоким? Я ни слова не сказал обо всех наших сражениях.

      — Ничуть, я читал реляции.

      Они уже ехали вдоль обоза. Вечерело. Из повозок доносились женские визги, пьяный хохот, плач младенцев, блудницы, договариваясь с клиентами, пересчитывали оболы, скабрезные песенки то затихали, то распевались вновь, то сменялись ещё более сальными. Гефестион поморщился.

      — Ты не поверишь, но здесь одно развлечение — еда.

      — Кстати, отменная.

      — Да, единственное, в чём персы преуспели. Летом было трудно, но, когда добрались до обжитых краёв, всё переменилось.

      — Ну вот видишь, даже здесь можно найти что-то положительное, а то ты показался мне немного печальным, когда ностальгировал.

      Гефестион усмехнулся.

      — Это не полная компенсация. А ты ехал именно ко мне?

      — Да. То, что Александр будет в великих трудах, предполагал, а ты второе лицо в государстве по важности и первое во всей Ойкумене по красоте — меня снедало просто неприличное любопытство.

      — А я склоняюсь к тому, что красивейшие в мире не только римские женщины, но и мужчины.

      — Ну… это преувеличение. — Луций слегка порозовел.

      — Глядя на тебя — ничуть.

      — Взаимный обмен любезностями.

      Оба снова рассмеялись.


      Дождь, собиравшийся с утра, полил сразу. Тяжёлые крупные капли падали почти отвесно, одно мгновение — и в воздухе уже стояла стена воды. Ударяясь о листья на деревьях, о дорогу, о полотнища повозок и прочий скарб армии на привале, она создавала огромный шум, сразу стало свежо. Гефестиону словно сообщили какой-то заряд энергии, он оживился, хотя планы рушились.

      — А я хотел тебе ближайшую рощицу показать. Правда, развлечение это было весьма сомнительным — ну и в Аид его! Поехали быстрей назад, пока дорога не размокла, а то от грязи потом за час не отмоемся…

      Гефестион и Луций развернулись, быстро доехали обратно, спешились, бросив поводья конюхам, тут же отвёдшим коней под навес, вошли в шатёр — и замерли, оглушённые обрушившейся тишиной. Стихли пьяные визги и хохот, оборвались песни. Люди молча разбрелись по повозкам, самые рачительные покрывали грубой рогожей своё имущество, желая предохранить от порчи ценные трофеи, — эта возня, и без того негромкая, доносясь снаружи, из-за полога, становилась почти беззвучною. Умолкли птицы, и сам дождь уже не звенел, ударяясь о сухую землю, а гулко шлёпал по размякшей почве. Гефестион снял с себя гиматий, Луций последовал его примеру, отстёгнув фибулу, скреплявшую полы его плаща посередине, как это было принято у римлян, а не слева, как носили их эллины. Мир сузился до маленького пятачка шатра, от того, что осталось снаружи, находящихся внутри отделяли полог и стена дождя за ним, эта обособленность рождала таинство и желание уединения в нём.

      По щеке Луция стекала капля дождя, то призрачно блестевшая в неярком освещении, то становившаяся невидимой. Вот она уже зависла над губой, ещё несколько мгновений — и, смочив розовую выпуклость, исчезнет в складке рта. Не сознавая, что делает, не сознавая почему, Гефестион прикоснулся раскрытыми губами, стремясь поймать маленькую слезинку, будто она могла напоить его; руки взлетели вверх и сомкнулись на шее, Луций обнял своими стройный стан и, прижавшись к нему, ответил на поцелуй.


      Нечаянная любовь, подарок судьбы, прелесть измены и сладость боли, наносимой другому, сладость её измерения, сладость самого удара, усиленная сознанием его справедливости, — за всё это, конечно, надо было заплатить в будущем. Но — кто знает! — может быть, и не придётся? Война заставляет торопиться и быстро делает людей циничными и скорыми на решения…


      «Вот так вот тебе, Александр!» — желание отмщения неизвестно за что было последней мыслью, промелькнувшей в голове Гефестиона, а потом всё потонуло в хмельном дурмане.

      На ходу сбрасывая с себя то, что на нём ещё оставалось, сын Аминтора потянул Луция к ложу.


      По ковру, драпировавшему стену, плыли тени двух силуэтов, в постели скользили в согласии тела, их порождавшие. Голова Луция, закинутая за изголовье, открывала шею, грудь выгибалась, подставляя себя под поцелуи, торс вибрировал в руках, сжимавших его.

      Сплетение, скольжение, захлёст, и ещё, и ещё, и снова, и снова… Пальцы, летящие по целующим и опалявшим их жарким дыханием устам, спархивающие с них и снова ложащиеся на тонкий стан, пекло обжигающих ласк, плавящих плоть, пойманный ритм и взлёт в звенящую вышину… Останься со мной навсегда, останови рукой мгновение, когда оно так прекрасно! Или раздели со мной вечность и увези меня в свою волшебную страну…

      Бесспорно, предстоявшая разлука не была единственной причиной, по которой за какую-нибудь пару часов, проведённую вместе, Гефестион так прикипел к Луцию: всё, явившееся оттуда, с запада, со стороны его родины, казалось ему откровением свыше и в глухом краю увеличивало свою ценность стократно, идеализировалось, возносилось на пьедестал, но Луций и без этого был красив, умён, молод и знатен — если так высоко ценилось обыкновенное, то исключительное обожествлялось, тем более что время до последнего мига свидания истаивало неумолимо. Останься со мной навсегда, но я знаю, что это невозможно… И оба пили щедро наливавшееся друг другом, не упуская ни капли. Чтобы насладиться, снова забыться в упоительных объятиях и подольше не пускать в сердце предстоявшее расставание: оно ещё вдоволь намучит их в будущем…

      — Напиши письма, я доставлю их быстрее курьеров, — прошептал Луций.

      Они ещё не отдышались после очередного оргазма. Гефестион зарылся лбом в белую шею.

      — Не напоминай мне… А впрочем… — Сын Аминтора с неохотой разорвал касание и, поднявшись с ложа, сел за стол и взялся за пергаменты. Отвлечёт его это или усугубит тоску, всё более овладевающую душой, он не знал. Синие глаза тепло посмотрели в серые. — Присоединяйся, пока я пишу. Мы совсем позабыли об обеде, вон сколько нам приготовили…

      Луций тоже поднялся, сел к столу и взял ломтик мяса.

      «Милые Диодор и Мария! Уже четвёртый год мы на конях, но не прошло и часа, чтобы я не вспомнил о том, что оставил в Македонии…» «Отец мой и мама, родные! Не беспокойтесь за меня…»

      — Ты привязчивый?

      — Очень.

      — Я тоже… — слова падали в тишину, дождь стих. — Но нужно крепиться…

      — Зачем? К чему? — горечь в словах Гефестиона стала невыносимой. — Ты ведь не забудешь меня… там?

      — Никогда.

      И они снова кинулись друг другу в объятия, топя в сладости близости отраву завтрашнего дня. Ещё и ещё… Уйди, чёрное будущее! Ненасытное чудовище, у тебя будет много времени для мучения своих жертв…



      Вконец истомлённые любовью, Гефестион и Луций заснули только тогда, когда на землю опустилась южная ночь, зажёгшая на чёрном небе серебро тысяч звёзд, и Александр, разобравшийся с горой неотложных дел и ворохом пергаментов, уже смог со спокойной совестью отправиться к своему любимому.

      Подойдя к шатру, царь Македонии и Малой Азии насторожился, ему не понравилось поведение охраны у входа: молоденькие этеры обменялись тревожными взглядами, стоявший справа хотел было юркнуть внутрь, но Александр предостерегающим жестом остановил его и, нахмурившись, сам переступил порог. Увиденное им было ужасно: Гефестион спал в объятиях прекрасного незнакомца, тёмно-каштановые волосы разметались по белой груди, любовники даже во сне переплелись руками и ногами. Лицо царя почернело, по скулам загуляли желваки, желание обнажить меч и вонзить его в неожиданно обнаруженного соперника, конечно, появилось. С трудом сдерживая ярость, Александр подошёл ближе и всмотрелся в подлого изменника, рука оперлась на стол и почувствовала под собой тонкий пергамент — царь дёрнулся, как от ожога, и, повернув голову, склонил её над письмами. «Отец и мама… не беспокойтесь…» — это было естественно. «Милые Диодор и Мария… не прошло и часа…» — какая горечь!

      Губы были искусаны до крови: похоже, дело обстояло гораздо хуже того, чем казалось прежде. Александр с трудом сдерживал дыхание и готовый вырваться из горла крик. Убить, убить дерзнувшего покуситься на его любовь — и что? Пойди он на это — и Гефестион в тот же миг уедет в Македонию, его не остановит ни Александр, ни его ярость и ненависть, ни возможность опалы — вообще ничто на свете… Удар приходилось принимать самому, в своё собственное сердце. Выхода не было. То есть был. Один — прочь отсюда, где его не ждали…

      Александр вышел — сгорбленный, с поникшей головой и потухшими глазами. Вернулся к своему шатру — и здесь был встречен тем же немым боязливым обменом взглядами.

      Щитоносцы затаили дыхание: царь возвращался от любимого так скоро, не остался у него на ночь — явно дело нехорошо! Значит, слухи, летающие с вечера в лагере, — правда. Только бы гроза миновала, только бы сын Зевса не одолжил молнии у своего отца!

      Прошло мгновение, два… Четверть часа… Внутри всё было тихо. Охрана перевела дух: слава богам, на этот раз обошлось! А вот что будет завтра…



      Гефестион проснулся рано, сразу же всё вспомнил, подавил вздох и с нежностью оглядел ещё не пробудившегося гостя. Уехать вместе с ним, раз он приглашает, — через Македонию, в которую войдёт на коне, со щитом — под взоры Марии, под крылышко родителей, к родному очагу, а после уже и в Рим. Оставить ненавистную Азию — неужели вся мерзость, сброшенная со своих плеч, не перевесит потерянного Александра? И почему же он, Гефестион, не может просто посчитать и просто прийти к такому естественному итогу — следовать за своим тихим счастьем, а не за непрестанной мукой?

      Гефестион вздохнул во второй раз и, сев за стол, дописал начатые вчера письма. Скорее, скорее, время не ждёт, ему ещё многое надо успеть…

      Покончив с корреспонденцией, Аминторид отправился на поиски Гарпала. Конечно, быстрее всего он мог обнаружиться в постели у Неарха — так и получилось: войдя к другу, Гефестион увидел казначея, спокойно и сладко (и везёт же некоторым!) посапывавшего на плече любимого. Пепельные пряди, поднырнув под чёрные, топорщили шевелюру критянина, короткая ножка покоилась между бёдер флотоводца, чувствовала себя прекрасно и ни мгновения не сокрушалась из-за своей хромоты.

      Гефестион начал расталкивать похожего на серого зайчика заведующего финансами. Поднявшееся двойное ворчание перешло в одинарное, когда Неарх разглядел, кто поднимает возню, и лучезарно улыбнулся:

      — Гефа, ты? Какое счастье! Хочешь присоединиться? Сваливай немедленно, сейчас и ты нас, и мы тебя!

      — Мне бы твои заботы! — И Гефестион продолжил тормошить Гарпала: — Да проснись же ты, соня! Тунеядец, лежебока!

      — Ну что? — наконец откликнулся растолканный.

      — Мне твоя консультация нужна!

      — Ты в счетоводы переводишься?

      — Нет, в благотворители.

      — А я тут при чём?

      — При том! — Гефестион начал объяснять причину своего неожиданного визита: — Мне нужно знать, могу ли я передать во владение другому лицу крупную сумму денег, если напишу соответствующий документ?

      — А просто вручить не можешь?

      — А я об этом не подумал, да? Ну ты и болван: они же в Македонии, эти лица!

      — Так бы и говорил с самого начала, — уловил суть вопроса Гарпал. — Можно, конечно. Тебе переводное письмо нужно написать. Деньги — мне, я их отправлю в госказначейство с суммами, посылаемыми Александром Антипатру и матери. Твои адресаты, нало полагать, не в Пелле живут?

      — Нет, в деревне.

      — И ты не хочешь рисковать, передоверив не известным тебе лицам везти по просёлочным дорогам в стране, которая находится на военном положении, крупную сумму, когда людям, которым она предназначена, могут не потребоваться все деньги целиком?

      — Как же ты умно и быстро соображаешь, когда хочешь!

      — Недаром одни мечами машут, другие плавают, а третьи всё это оплачивают.

      Неарх захохотал, Гефестион только хмыкнул и, сев за стол, начал писать письма-переводы.

      — А какие суммы? — поинтересовался Гарпал.

      — Пятьсот и двести талантов.

      — Ого! Куда?

      — Первое — в Пеллу.

      — Марии? — догадался Неарх.

      — Диодору и Марии, — поправил Гефестион. — А второе — в Гревену, а вот кому… — Сын Аминтора задумался. Как же звали того старика, старосту? Царевича и его этера, приехавших за первыми в своей жизни головами варваров, проводил к главе общины болтливый мальчишка, Иона… А провёл он их… Да, к Никомеду, старика звали Никомед, но это было одиннадцать (о боги, как летит время!) лет назад — сейчас Никомед, верно, уже отдыхает в Элизиуме… А Иона… «Я ведь даже не знаю, кто его отец, — как я обозначу адресата одним именем?» — подумал Гефестион. — Гарпал, я не знаю, кому именно в Гревену. Я могу написать «общине»?

      Гарпал удивился:

      — А ты на что деньги посылаешь?

      — На строительство. Мы как-то мечтали с Александром, чтобы у всех сельских были просторные каменные дома, а не жалкие мазанки, да царь Македонии о Македонии позабыл, — с горечью ответил Гефестион.

      Напряжённое, всем понятное молчание, установившееся в маленькой компании после слов Аминторида, прервал Гарпал:

      — Тогда пиши «общине Гревены на обустройство» — они сами разберутся, куда деньги распределить.

      — Хорошо. Только бы деревенька сохранилась… Я ведь там одиннадцать лет назад был — не переселил ли её Филипп на север?

      В пору царствования Филиппа действительно проводилось регулярное переселение македонских деревень из приграничных областей на завоёванные территории Фракии.

      — Ну пиши. — Гарпал махнул рукой. — Я запрошу канцелярию в Пелле. Если деревня расселена, деньги переведут твоим родителям — сам потом решишь куда что…

      — А и правда, — согласился Гефестион и передал письма Гарпалу. — Моей и твоей подписей хватит?

      — Э, нет! — заупрямился педантичный Гарпал. — Сумма большая, пойдёт вместе с государственной — печать Александра необходима.

      — Проклятье! — Гефестион закусил губу. — Без неё никак нельзя?

      — Нет, конечно. Это же государственное дело. Я даже не знаю, согласится ли Александр или не поставит свою печать: твои переводы — всё-таки личная благотворительность. — Держа в уме возможную строптивость Александра, Гарпал прежде всего имел в виду не бюрократические проволочки, а частную размолвку: слухи о визите прекрасного римлянина и о том, что он на весь вечер и, вероятно, и далее уединился со вторым лицом в государстве, правой рукой Александра, быстро распространились по стоянке ещё накануне.

      — Поставит. А если не захочет, — глаза Гефестиона загорелись злостью, — скажи ему, что я сегодня же уеду в Македонию.

      — И не один, — дополнил Неарх. — Гефа, ты играешь с огнём. Александр приходил к тебе вчера ночью и сразу же вернулся к себе чернее тучи — это всё, что мы знаем. Вряд ли сегодня с утра он будет настроен миролюбиво.

      — Я всё сказал, — злость Гефестиона теперь обозначилась и в его голосе. — Неарх, ты прекрасно знаешь, что мне всё это давно обрыдло к Аидовой матери…

      Но и Гарпал к возможному шантажу тоже отнёсся без воодушевления:

      — Гефестион, ты подумал, как Александр себя поведёт, если ты ему будешь условия ставить через третье лицо?

      — Я не знаю, как он себя поведёт, — я только знаю, как поведу себя я.

      — А я? — заорал Гарпал. — Это же я перед ним буду, а не ты! Сам иди за печатью!

      — Ну Гапи, миленький! Неарх, убеди же его! Не хочу я сейчас Александра видеть! — в голосе Гефестиона зазвучало отчаяние, но он быстро перешёл к угрозам: — А то я с тобой поссорюсь, и ты мне не будешь друг!

      — Ага, то-то у меня прекрасный выбор: или Александр мне вторую ногу укоротит, или его любовник. Ну и парочка, один другому под стать — какого Аида вы поссорились!

      — Пойдёшь?

      — Тьфу на вас! Давай свою бухгалтерию! — Уже одевшийся Гарпал взял пергаменты и вышел.

      Гефестион так и остался сидеть, только уронил голову на руку — по голове и погладил его Неарх.

      — Опять помрачение?

      — Неарх, а только у меня? — Гефестион по-прежнему упрекал, по-прежнему Александра. — Ты думаешь, я не догадываюсь, что и тебе этот поход не по душе? Ты флотоводец, твоя стихия — море, тебе суда водить, в морских сражениях участвовать…

      — Да нет их уже, Эгейское море и восток Срединного — наши.

      — Ещё Понт* остался.

------------------------------
      * Понт, или Понт Аксинский, от др.-греч. ;;;;;; ;;;;;;, «Негостеприимное море», — из-за трудностей с навигацией, а также диких враждебных племён, населявших его берега, или Понт Эвксинский — от греч. ;;;;;; ;;;;;;;, «Гостеприимное море», после удачного освоения берегов греческими колонистами — Чёрное море.
------------------------------

Посуди сам: у него огромная акватория, прекрасный климат, в Колхиде золота, может быть, не меньше, чем у персов: ещё когда туда Ясон за руном отправился! У скифов огромные стада, огромные земли, Вифиния ещё независима — нам бы по всему побережью города строить, форты! Мы же уже продвигались туда, до Малой Скифии дошли, ещё Филипп Атея порубил…

      — Я тебя понимаю, но царь — всё-таки Александр, а не Гефестион и не Неарх… В том, что было вчера, я тебя не виню, этот римлянин прекрасен, как бог, он явился к тебе оттуда, из Европы, с рассказами о великом Риме. Он воспитан, образован, умён, тебе с ним интересно, но… ты же сам знаешь, что твоя судьба иная.

      — Поэтому у меня возникает огромное желание её изменить.

      — Не обольщайся. Представь, что уедешь отсюда, — да ты же через пару месяцев от тоски по Александру взвоешь! И вернёшься быстрее, чем уезжал… Изменить судьбу! Это даже не в силах богов — что тут говорить о воле людей, пусть это даже Александр, Гефестион, Луций… — Неарх вздохнул.

      Оба разбередили старые раны, у Гефестиона к ним прибавилась новая боль. Гнетущую атмосферу нарушило возвращение Гарпала, казначей вернулся красный и едва ли не всклокоченный.

      — Ну как? — хором осведомились Неарх и Гефестион.

      — Держи, мать твою! И больше ко мне с такими поручениями не суйся!

      Гефестион схватил протянутые Гарпалом пергаменты и увидел на них драгоценную царскую печать.

      — Слава богам! И тебе! — мигом поправился сын Аминтора. — Гарпал, миленький, с меня хиосское…

      — Где ты его здесь раздобудешь? — Гарпал лениво как бы отмахивался от благодарных поцелуев Гефестиона.

      — Осторожней, Гефа! Если ты дальше так продолжишь, казначей с тебя другой натурой предпочтёт взять. — И Неарх захохотал, уже в который раз за сегодняшний день: даже печальные размышления не могли надолго сбивать его вечный оптимизм.

      — А и правда! Тысячу спасибо, и я побежал! — И Гефестион удалился, бережно неся в руках драгоценные свитки.

      Продолжение выложено.