Елена Соловей. Раба республики

Как все началось и чуть было сразу не закончилось

У всех бывает переходный период. У нас с режиссером Игорем Морозовым он тоже случился. Наш тандем сложился в 1988 году в детской редакции Ленинградского телевидения. К лету 1991-го мы устали делать детские передачи. Захотелось чего-то взрослого. И оно не заставило ждать. Всем известная журналистка Белла Куркова добилась открытия в Ленинграде филиала только что образованного Российского телевидения — РТР. Она пригласи­ла нас в компанию тех, кто долгие годы прославлял Ленинградское телевидение под общим названием «Пятое колесо». Мы «вероломно» перешли из дет­ской редакции на РТР. И, как всегда бывает в такой ситуации, нам надо было «всех победить»! Показать, на что мы способны. Сделать так называемую убойную передачу. Мы заявили цикл телепрограмм о современном искусстве под громким названием «Арт-обстрел».
Сделали красивую «шапку», нашли подходящую музыку. Нужны были гости — герои программы. Всеобщее за­блуждение гласит, что на телевидении все делается по блату. Неправда, вот по знакомству — многое, это факт. Мой режиссер (это был тот счастливый и очень редкий период, когда бывает «свой режиссер») уже дважды снимал в своих спектаклях кинозвезду. Она с ним дружила, меня — просто знала. И мы изложили ей ситуацию. А она — в ответ — свою. Елена Соловей с мужем и семьей готовилась к эмиграции в США. Ей было не до наших передач.
Пока мы ее «обраба­тывали», грянул путч. Помню, мы стоим в знаменитом кафе на втором этаже Ленинградского телецентра. Кафе, где вершились судьбы всего и всех… А тут все вместе стоят и не знают, что будет с ними. С;ами. И все слушают радио (ТВ не работает, сплошное «Лебединое озеро»)… А я пишу вступительный текст к передаче, понимая, что путч — путчем, а Соловей-то уедет… Передача с Еленой получила название «Раба республики».
Однажды я спросил у Соловей, какая она на самом деле. Ведь критики не раз замечали, что ее главное достоинство; безукоризненное чувство стиля, будь то ранний Чехов или образ крепостной актрисы в стиле художника Боровиковского. Каждая роль будто специально написана для Соловей.
Актриса ответила: «Я — обыкновенная. Я очень советская. Человек должен жить хорошо, он должен жить радостно… Но это не главное. Важно, чтобы жизнь была полноценна».
Как мы ее «уговорили»
Такое бывает раз в жизни. Мы просто были очень молоды. Максимализм говорил: «Что бы там ни было, все как-то образуется. А Соловей уедет. Надо снимать!» Она по-прежнему отказывалась.
Помню, как она вышла на лестничную площадку своего дома на улице Халтурина и долго отрицательно мотала головой. И как я при ней довольно резко сказал режиссеру: «Ну хватит, все понятно! Пойдем отсюда!» И как она вдруг гордо вскинула голову и бросила в воздух: «Идите во двор, я только губы накрашу и сейчас приду!» Я не мог поверить. Во дворе стояла заранее приготовленная для съемки машина. Машина была бесподобная. Белая, открытая, старинная. Представьте, чего стоило в дни путча найти эту машину и уговорить владельца выехать в ней на улицу. В машине, как и в фильме «Раба любви», должен был состояться важный разговор. И момент был «как в кино», для страны решающий. И Соловей — большая актриса — собиралась уезжать навсегда. Вот только я не был героем наподобие Родиона Нахапетова и не мог заставить ее остаться на родине… В памяти стояла неземной красоты женщина. Актриса начала века. Пышный седой парик, выщипанные брови… И вот конец того же века. Передо мной сидела та же актриса много лет спустя. Красивое и испуганное лицо, яркая помада, нервные руки, блестящее от дождя лобовое стекло автомобиля.
— Если помните, в «Ра­бе любви» Потоцкий показывает Ольге кадры хроники, которую он снял. Ей приходит в голову, что, возможно, все, чем она занималась, не имеет смысла, потому что «там нет дыхания жизни». Потоцкий ей говорит: «Вы хотите жить в привычном для Вас, приятном мире. Но его уже нет». Каким бы Вы хотели видеть мир, который окружает нас?
— Нормальным совершенно. Чтобы человек чувствовал себя человеком.
Несколько слов об «Арт-обстреле»
В самом начале 90-х нам казалось, что мир становится все лучше. Отпуск закончился. Лето заканчивалось тоже. Мы любили съемочной группой выезжать на пикники, которые устраивались на берегу Финского залива. Иногда на песчаном пляже снимались эпизоды программ. Мы с режиссером подчас обижались: мы работаем, а все остальные уже едят мясо и пьют сухое вино. Впрочем, нам всегда всего хватало. У нас была очень дружная и суперпрофессиональная команда.
В нашем деле команда вообще очень важна. Иногда она формируется не один год. Мы еще в детской редакции стали сотрудничать с художником Машей Сиговой, оператором Максом Волохом, гримером Галей Пономаревой, ассистентом Кирой Зайдес, администратором Ритой Гороховой. Режиссер монтажа Вадим Кузенков — тот вообще творил чудеса. Переходя на Российское телевидение, мы с Игорем Морозовым, естественно, пригласили всех с собой. Ведь начиналась интенсивная работа, как всегда бывает на телецентре после теплого трехмесячного затишья. Для нас сезон начинался съемками новой программы — о мастерах, людях известных и неизвестных. Людях, которых мы считаем достоянием нации, достоянием республики. А тут…
Покрывшись испариной, радио сообщало страшные новости, подписанные незнакомой и оттого еще более пугающей аббревиатурой. ГКЧП. И наступили те три дождливых дня. И мы остались разными, но стали другими. Происходящее почему-то стало казаться нереальным. Мы все как бы зависли во времени и пространстве, не зная, что еще случится завтра. В нашем городе тихо и незаметно готовилась к отъезду актриса — известная, многими любимая. У нее были нелегкие предотъездные дни. У нас у всех были нелегкие дни. На Дворцовой только что закончился митинг; у нее только что вывезли мебель. Мы сидели во дворе ее дома на улице Халтурина и старались не говорить о том, что будет. Ни с нею, ни с нами.
«„Раба любви“ — это чудо!»
— Кто Вы по гороскопу?
— Я по гороскопу Рыба, а Рыбы очень трепетные существа, они очень импульсивны. У меня есть характер — я;граю в то, что я не строптива. Все равно в конечном результате я делаю то, что мне хочется.
— А как это соотносится с Вашей профессией?
— Наверное, это выглядит кокетством, но дело в том, что я не актриса. Это — моя профессия. Но все же я не стопроцентная артистка, так скажем. Я, скорей, человек, который так живет. Способ моей жизни таков.
— После того как Вы сыграли Ольгу Вознесенскую, некоторые критики писали, что Елене Соловей безумно повезло с этой ролью, но потом добавляли, что она, конечно, это заслужила. Что было после этого фильма? Больше не везло? Больше не заслужили? Или просто больше не было материала хорошего?
—Да почему? Я думаю, что у меня было очень много хорошего материала. У каждого артиста, хочет он этого или нет, есть своя роль. Может быть, она одна. Может быть, две; это его счастье. То есть это — роль, когда актер попадает в десятку. Когда происходит абсолютное слияние актерской индивидуальности и персонажа. Но таких ролей бывает очень мало, их не может быть много. Я думаю, что у меня единственная такая роль — роль Ольги Вознесенской в «Рабе любви». Эта героиня ассоциируется со мной лично. Она шлейфом идет за мной, ее образ ложится на все остальные мои роли. И на меня тоже. Наверное, это справедливо. Но дело в том, что актриса должна прожить очень много женских жизней, разных женских жизней. И мне кажется, что у;еня были другие очень неплохие работы. Я благодарна судьбе за то, что они у меня были. Эти работы — обе картины у Никиты Сергеевича Михалкова, у Вити Титова и у Динары Асановой.… Это и «Открытая книга», и «Жизнь Клима Самгина» — я очень люблю эти картины.
Но вместе с тем у меня была одна мечта, когда мы долж­ны были в театре делать «Анну Каренину» и спектакль должен был ставить Виктюк… И если представить себе соединение Толстого, Виктюка, пьесы, которую написал Рощин с Виктюком… И если бы эту Анну Каренину сыграла я, если бы это было все вместе — мне кажется, вот это могло быть то, что называется «чудо». Что такое «Раба любви»? Это очень просто — это чудо, а чудес много на свете не;ывает.
Возвращаясь к истокам
Я вспоминаю мои стародавние и редкие встречи с Еленой Соловей, которые предшествовали этому интервью. Вот на Ленинградском телевидении снимается спектакль «Несъедобный ужин» (Теннеси Уильямс). Елена Яковлевна в роли жестокой и эгоистичной Куколки.
Режиссер Морозов руководит процессом съемки. Я — за камерой, установленной на большом кране. Снимаем крайне драматическую сцену, и вдруг в разгар записи актриса заяв­ляет, что грязь с ботинок оператора падает прямо ей в тарелку! Все негодуют, а; возмущен: какая чудовищная ложь, у меня чистая обувь, на дворе — лето! Все успокаиваются, она, видите ли, пошутила. Я решаю мстить. Проходит время. Мы опять снимаем спектакль с участием Соловей — «Шли лихие эскадроны» по пьесе Радия Погодина. Я уже не оператор, а;ценарист. Ее героиня — снова дамочка эксцентричная. По ходу пьесы у нее на голове должна оказаться живая крыса. Соловей хотела этого ужаса избежать любыми путями. Я;ешил эту сцену сохранить. Мы нашли компромисс. На акт­рису надели парик, сверху — шарф, а уже на него прицепили бедную, перепуганную крысу. Соловей кричала от ужаса очень громко и крайне натурально. Все получили большое удовольствие. Общение с Еленой всегда было чудом.
И вот последнее интервью в России. Я — рядом с ней. Явь, похожая на сон. Помню, я еще подумал: какое счастье, что меня не приняли в театральный, потому что иначе этого интервью просто могло не быть. И зачем я хотел стать артистом?
— Мне кажется, все девочки и многие мальчики хотят быть артистами еще совсем-совсем маленькими. И я всегда хотела быть артисткой, в школе всегда играла в каких-то там спектаклях детских, очень любила это…
— А Ваши родители как к этому относились? Они не были против?
— Да нет, они, по-моему, нормально относились к этому. Вы знаете, несмотря на то что я кажусь слабой, изнеженной, в детстве я была очень самостоятельным чело­веком. Я занималась музыкой, занималась в драмкружках, в балетных кружках. Мне этого хотелось.
Несколько вопросов в сослагательном наклонении
— Елена, если бы Вы могли начать все сначала, что бы Вы сделали по-другому?
— Ничего. Если бы была другая жизнь — она была бы другая. Душа человеческая живет же не одну жизнь… И все равно, я не хочу ничего по-другому.
— Сейчас многие считают, что Соловей — кинозвезда, красивая женщина — имеет все, что хотела, добилась всего, что только можно. Есть то, чего бы Вам хотелось?
— Я — не кинозвезда… Но мне хочется очень многого. И комфорта, которого нет, к сожалению… Я понимаю, что живу лучше, чем кто-нибудь другой… Я, наверное, живу лучше, чем огромное количество женщин. Не во всем, конечно. Но я бы хотела, чтобы не было очень многих бытовых проблем. Чисто женских бытовых проблем, которые забирают огромное количество времени и не оставляют времени на просто жизнь. Женскую жизнь, человеческую жизнь.
«Раба республики» о людях, о времени и свободе…
Странно бывает в жизни. Можно жить рядом с человеком много лет и не узнать его. Путч длился всего три дня. Одни строили баррикады из бревен и скамей, другие с большим или меньшим интересом следили за ними из окон, третьи выжидали. А мы были на работе. И Соловей была на работе. На съемках передачи. Последний раз в этой стране. Потому что ее работа — сниматься, работа актрисы, женщины из реальной жизни.
— Вы верите в судьбу?
— Да, конечно. Ну а как? Иначе невозможно. Хотя человек может и должен влиять на свою судьбу, но все равно у каждого человека свой путь, по которому он должен пройти. То есть либо пройти, либо — нет, но путь свой есть, никуда от этого не деться.
— А в связи с этим Вы считаете себя свободной?
— Быть свободным человеком — это когда ты никогда, ни в какую секунду не предаешь себя, понимаете? Никогда вообще, ни капельки. Ты всегда такой, какой ты есть. Хотя я актриса и представительница свободной профессии, я — несвободный человек. Я думаю, что только мои внуки, наверное, смогут быть свободными, дети, может быть. Если им повезет. Не потому, что мы все время жили в ситуации нечеловеческой, а потому, что это пока невозможно. И даже тот прорыв, который образовался и который есть, — он все равно недостаточен. То есть все равно должно пройти время, прежде чем мы станем людьми.
— А что мы с Вами можем изменить?
— Люди обозлены не оттого, что что-то не то делали вы или я… Добро и зло — две стороны одной медали. И в мире должно быть поровну и того и другого. Я думаю, что если бы добро уравновешивало зло, то этого достаточно. Важно, чтобы добро было, понимаете? А если оно есть — значит, я думаю, что все в порядке. Просто сейчас монетка повернута другой стороной. Той, на которой зло. Нужно, чтобы она перевернулась.
— Что для этого нужно?
— Просто должно пройти время. Человеческая жизнь; это же не та, которая на людях, это истинная жизнь, во мне. Но она все равно должна быть. Сейчас мы сидим в машине, и;не пришла в голову очень смешная фраза из «Рабы любви». Когда Ольга Вознесенская, эта женщина из нереальной жизни, говорит: «Я просто хотела бы быть». Потоцкий ей: «Вы есть». Она: «Нет, меня нет. А я хочу быть».
Это очень трудно — быть. Людям, которые способны «быть», очень трудно, потому что нет среды, в которой они могут быть. Наша среда, к сожалению, убивала людей. Они попадали в эту ситуацию нечеловеческую и погибали раньше времени.
Должно пройти время… И придет время, когда человек «сможет быть».
Перед моими глазами проплывают фрагменты фильма, они монтируются встык с кадрами, снятыми нами.
Соловей и Нахапетов, Соловей и Грушевский, белые авто, клубы белого дыма, «картинку» сносит ветер времени. Елену Соловей унес в туман обезумевший от страха трамвай. За ним с выстрелами поскакали бандиты-белогвардейцы. Позади осталась революция. И путч. Те три дня. И еще много других дней. Баррикады разобраны, преступники арестованы, актриса уехала. А мы снова на работе. Все получили то, что заслужили. Все ли? Как бы мне хотелось, чтобы Елена была последней актрисой, покинувшей нашу страну. Как бы хотелось, чтобы нам самим не нужно было так менять свою судьбу. Как бы хотелось, чтобы те три дня изменили страну настолько, чтобы прекратились эти бесконечные потери. И мы, сумевшие стать свободными в августе девяносто первого, научились быть свободными всегда!
Постскриптум
Я надеюсь, сбудется фраза, написанная мне тогда Еленой на собственной фотографии: «Мише на память о нашей работе, дай Бог, не по­следней!» Актриса уехала в Нью-Йорк. Передача вышла в эфир. За ней была вторая, третья, сотая… Последнее интервью Елены Соловей в России стало для меня первым серьезным уроком. Прошло 10 лет. Сентябрь 2001 года. Утро, навсегда изменившее наш мир. На пер­вых полосах всех российских газет — фотографии Ман­хэттена, места, где еще вчера стоял Всемирный торговый центр. И рядом — ее лицо. И фраза: «Мы уехали сюда ради детей. Куда нам ехать дальше? Елена Соловей».

1991, 2005