Обо мне

Я — репатриант
Какое счастье! После шести лет, проведенных в Москве, я уже два года живу на родине! Я;аботал на телеканале «Россия», а на канале ТВЦ у;еня довольно долгое время выходила передача под названием «Москва и немосквичи». Меня потому и пригласили ее вести, что я тоже не москвич. Программа была посвящена звездам, для которых столица стала второй родиной.
У меня многие снимались в этом цикле, ведь почти все наши звезды — не москвичи. Но для меня Москва второй родиной не стала. Во-первых, я не звезда. И потом, с первого до последнего дня у меня было ощущение, что это не мой город. Каждый месяц я приезжал в Питер на трое суток, чтобы «подзарядиться энергией». Почти никуда не выходил, проводил все время дома с отцом, и так было хорошо… А после этого можно было снова месяц жить в белокаменной.
Мое сладкое прошлое
Родители мои из Питера, и бабушка, и прабабушка «с;ерегов Невы». Мои папа и мама были совершенно удивительными людьми. Про таких говорят: настоящие питерские интеллигенты. Отец закончил Мухинское училище и работал всю жизнь художником-промграфиком. Все мои друзья в детстве его очень любили: ведь он оформлял конфеты! Мы ходили с папой на кондитерскую фабрику поесть сластей: их не всегда можно было купить в магазине, а на фабрике — пожалуйста, ешь, сколько влезет! Было только одно правило: нельзя ничего брать с собой!
Я не очень любил сладкое, поэтому приглашал как можно больше друзей, и у них там был пир на весь мир: кто запускал руки в чернослив, кто объедался зефиром, конфетами, а кто и печеньем «Мечта»!
Моя мама очень любила петь, и ей, наверное, стоило стать певицей: у нее был замечательный голос. Но так сложилось, что она работала архитектором, пока не вышла замуж за папу и не родила меня.
Отец работал дома, а мама называлась «домохозяйкой» (его заработки это вполне позволяли, что в совет­ские времена было редкостью). Гораздо позже мама пошла на работу, тоже на кондитерскую фабрику, и мы ходили к ней уже с моими сокурсниками, а потом — с сотрудниками. Это был конец 80-х–начало 90-х годов, в;тране были продовольственные трудности, и нам тогда было не до зефира с черносливом. Мы приходили, например, просто поесть конфетной начинки. Помню, на столе стояли большие банки и можно было ложкой есть орехи с;едом и тому подобные изыски.
«Мои университеты»
Родители мечтали, что и я стану художником. Все детство я рисовал. Потом вдруг, вопреки воле родных, переметнулся в театральную студию. В театральный институт меня, к моему огромному сожалению, не приняли. И я совершенно неожиданно для себя поступил на журналистику. Я от этого не был в восторге, зато радовались одноклассники: «Пускай читают, нас, по крайней мере, не вызывают к доске!» И вот моя соседка по парте, мечтавшая стать журналисткой, предложила мне поступать с ней за компанию. Ее не приняли, а меня приняли.
В общем я рос домашним ребенком, все близкие всегда были дома, и все было замечательно… Такое своего рода безоблачное детство продолжительностью в 35 лет. А в 35 я потерял маму. Это была такая потеря, такая трагедия, такая встряска… Моя жизнь изменилась. Я возглавил семью. Мне пришлось освоить многие функции, о которых я раньше, честно говоря, и не подозревал. Хотя бы просто мыть пол. Все, что делала мать, — а дом держался на ней; стал делать я. Нет, хорошо, что я всему этому научился. Сожалеть стоит о том, что все это я стал делать так поздно.
Зачем я поехал в Москву?
Потом я переехал в Москву: в Питере конца 90-х телевидение тихо умирало. Получилось так, что город лишился большого эфира и многие мои коллеги остались не у дел. Я;ичего другого делать не умею и, честно говоря, не хочу. Нет, мне бы хотелось уметь что-то еще, чтобы как-то себя обезопасить. Но тем не менее ничего другого я для себя пока не придумал. А в Москве работа была, там знали, куда звали. Я уехал и каждый месяц приезжал домой, чтобы отец не чувствовал себя совсем одиноким. То, что он пять лет прожил один, — это моя боль. И вот три года назад ушел и он. Папа очень тяжело переживал потерю мамы, мне кажется, он ушел вслед за ней. У них была такая любовь, какую никто из моих знакомых никогда не видел. Все говорят, что такого просто не бывает. Мне очень жаль, что родители не дожили до того момента, когда я стал «украшением» «Пятого канала». Они были бы очень рады. До этого дожила моя бабушка. Она ушла из жизни совсем недавно, в возрасте 90 лет. Она жила одна — такой крепкий, самостоятельный человек, все делала сама. Характер у нее был жесткий, властный, но она меня всегда очень любила. Кстати, именно она когда-то придумала мое имя. Говорят, хороший ведущий смотрит в камеру, а видит за ней конкретных людей. И я всегда видел свою бабушку. Выходя в эфир, здоровался именно с ней. Она смотрела все передачи, а потом рассказывала мне, что было не так: «Мне так нравится, что я тебя вижу каждый день, что мне совершенно не важно, что у тебя то не так, это не эдак! А не так сегодня было вот что...» И вот она начинает перечислять, а я думаю: «Боже, как можно смотреть такую плохую передачу!»
Моя любимая игрушка
Кстати, с раннего моего детства дома у нас всегда работал телевизор. Помню, отец сидит, рисует, мама по дому хлопочет, а я прилип к экрану. Это была моя любимая игрушка: не медведи, не солдатики, не куклы, а этот «ящик». Я умел им пользоваться, знал, что включать, как переключать… Видимо, телевидение сразу, с детства, предполагалось в моей судьбе! Я обожал тетю Нелю Широких, нашего замечательного диктора, с этими Тяпами-Ляпами-Жаконями. И когда много лет спустя я рассказал ей, что она — мое первое детское впечатление, тетя Неля ужаснулась: «Боже мой, какая я старая!» Любил тетю Валю Дроздовскую, тетю Раю Байбузенко — это были мои «подруги детства»!
«Где родился — там и сгодился»
В газетах часто пишут, что «Михаил Грушевский — представитель истинно петербургского стиля». Я не знаю, что это такое, я просто чувствую сильнейшее притяжение этого города! Выхожу на Невский, да и в любое другое место Петербурга, — и чувствую себя дома. Не знаю, почему так происходит. Хотя до того, как пожить в Москве, я не придавал этому особенного значения. Все было как бы само собой разумеющимся. Видимо, эти шесть лет в чужом городе были для меня как армия. Была у меня в свое время такая шутка для журналистов: я поступил на журфак, чтобы не идти в армию (в университете была военная кафедра). Хотя, может быть, и напрасно я туда не пошел, армия могла добавить мне характера.
Во всяком случае годы, проведенные вне Питера, очень на меня повлияли. Это была «школа жизни». Или даже «школа выживания». Там частенько случалось, что просто было нечего есть. Может быть, людям нашей профессии на чужбине особенно тяжело. Такое ощущение, что город не впускает, перед тобой стоит стена: есть свои и чужие. В столице проще людям, которые приехали из настоящей провинции, из глубинки, они всему удивляются, на каждом шагу раскрывают рот. Мы-то про красоту все знаем с детства. И;е считаем, что в чем-то уступаем москвичам, напротив, мы их даже в чем-то превосходим. А им это кажется снобизмом. Хотя я, по-моему, никогда не задирал нос, наоборот, старался с этим бороться, если замечал в себе что-то подобное. Может быть, москвичи чувствуют какое-то превосходство Питера, «белую кость», не знаю…
И Москва меня била. Один раз в буквальном смысле. Когда я только переехал, меня избили ночью до полусмерти. Всякое в этом городе бывало. Были периоды, когда я себе говорил: «Все, больше не могу, не хочу, уезжаю!» Но чувствовал, что надо продолжать: дела, работа, долг перед отцом обязывают.
Кстати, все мои столичные друзья восприняли мое возвращение в Питер как наконец удавшуюся попытку суицида. Для них это стало таким трауром! Они до сих пор звонят и спрашивают: «Когда ты возвращаешься? Где ты будешь жить, где хочешь работать?» Они не могут поверить, что я не вернусь.
Но без дела сидеть нельзя! И когда появилась возможность вернуться домой, чтобы им, этим делом, заниматься, когда я прошел кастинг на обновленном «Пятом канале», это стало для меня праздником. Сейчас все настолько хорошо, что даже страшно.
Михаилы Грушевские в моей жизни
За что еще я люблю Питер? Когда приехал в столицу, выяснилось, что там есть еще один Михаил Грушевский, пародист. Как же мне это сначала мешало! Звоню куда-нибудь, что-то спрашиваю, а в ответ раздается: «Миш, да мы же с тобой вчера виделись и это обсудили. Не помнишь, выпил много?!» Постоянно были какие-то несовпадения, недоразумения. Потом мы с ним познакомились, он снимался у меня в программе. Там был безумно смешной титр, наверное, единственный в истории телевидения: мы сидели вдвоем в кадре, а внизу было написано: «Михаилы Грушевские»!
Потом мы поняли, что нам безумно повезло: мы вдвоем работаем на одно имя! А когда узнали, что первого президента Украины тоже звали Михаилом Грушевским и в Киеве множество улиц, переулков, тупиков названо в его честь, а;упюру в 50 гривен украшает его портрет, мы хохотали как сумасшедшие! После этого я уж точно решил не брать псевдоним. Тем более что, если меня кто-то за что-то ругает, я всегда могу сказать, что это сделал не я. Это дело рук Михаила Грушев­ского. А вот Питер отличается как раз тем, что здесь знают, прежде всего, меня, а;олько потом — паро­диста. Город меня знает. Я его, к великому стыду,; плохо.
Мой отец — вот кто действительно знал Питер. О Петербурге он знал все! Всю свою юность, все годы учебы в «Мухе» он провел в Эрмитаже, делал копии с картин, его узнавали все старушки-смотрительницы, которые дежурят на своих бархатных стульчиках. Отец изучил все залы, все факты обо всех картинах, об этом здании, о зданиях вокруг, вообще о нашей архитектуре. Он узнавал любую классическую мелодию, мог назвать композитора, чья ария, из какой оперы и пр. Мне иногда бывает стыдно перед моими гостями из других городов: ну не помню я, кто и когда построил это здание! Не удерживается в;олове! Хотя это надо знать.
По грушевским местам
Я люблю весь центр города, его невозможно не любить. Я люблю свою квартиру на проспекте Космонавтов, где прожил 28 лет. Это была жуткая «хрущоба», но я провел там все «золотое время»: детство, юность… Я люблю Комендант­ский аэродром, где жил до недавнего времени, там было все; «и любовь, и смерть…» Буду любить Лахту, где сейчас достраивается мое новое жилище. А Репино, в котором мы снимали дачу, знаменитый курорт на берегу Финского залива! Сколько там было пикников, сколько написано сценариев! Это потрясающее место: там нельзя не писать, мысли сами в голову лезут! Ты приезжаешь выпить вина и поесть шашлыка, но к тебе прилетает муза, ты хватаешься за ручку и начинаешь записывать то, что она диктует.
Может, это покажется смешным и сентиментальным, я;юблю прогулки на речных трамвайчиках. Особенно мне нравится то место, где прошло детство моей мамы: это там, где вместе сходятся много мостов, там Крюков канал и Никольский собор. Там не строят ничего нового и сохранилась аура старого города.
Интересно, что мои друзья из столицы совершенно по-разному реагируют на Петербург. Один мой приятель, с которым мы как-то гуляли по Питеру сереньким ноябрьским днем, сказал: «Боже мой, ничего красивее Казанского собора я не видел нигде в Европе!» Я ему: «Ну что ты, я тебе еще Исаакий покажу!» Мы шли пешком по этим узким улочкам… Там есть такое место: выходишь — и сразу видишь Исаакиевский собор. Это как в Париже: выходишь — и сразу видишь Эйфелеву башню. Я, помню, от этого зрелища чуть в обморок не упал! Так вот, я другу и говорю: «Посмотри, какая красота!» А он мне: «Да что тут красивого, сахарница себе и сахарница! Такая же, как храм Христа Спасителя, только другого цвета!» Когда мы зашли внутрь, на него собор, конечно, произвел сильное впечатление. Потом приехали другие мои друзья-моск­вичи. Я им, конечно, сразу показываю Казанский. (Я его очень люблю, на меня действует эта атмосфера старого храма. И;ак хорошо, что он снова стал храмом, а не музеем какой-то глупости!) Они: «Ну да, церковь!» Я: «Можно еще Исаакий посмотреть, но он москвичам не нравится, говорят, на сахарницу похож!» Подъезжаем — они возмущаются: «Идиоты так говорят! И ты идиот! Как мог человек, с детства смотревший на эту красоту, уехать в Москву?»
Вертолет и Нью-Йорк как решающие факторы
А у меня, кстати, эта мысль тоже возникала. Было у меня два момента — их можно назвать модным словом «знаковые». В 2003 году — уже зрела уверенность, что я снова буду работать дома, я уже очень хотел снова жить здесь. И;от, когда праздновалось 300-летие города, телеканал «Россия» прислал нас сюда в командировку. (Забавно жить у себя дома в командировке!) Помимо всего прочего у нас была вертолетная съемка. То, что я полечу, не планиро­валось, да еще я страшно боюсь высоты! И вдруг меня в по­следний момент спрашивают: «Ну что, полетишь?!» И я выпаливаю: «Да!» Режиссер Кира Зайдес изумилась и сказала, что тогда и она полетит, хоть у нее и маленький ребенок.
Вертолет с тяжелой аппаратурой и с нами каким-то чудом все-таки взлетел, и я фотографировал через открытый иллюминатор. Вместо положенных 15 минут мы провели в;оздухе 3,5 часа. Страшновато было, но кадры получились просто замечательные. Я;акой красоты не видел никогда. Мы летали во­круг всех ку­полов, всех шпилей, облетели ангела на Петропав­ловке… Город сверху восприни­мается со­вершенно по-другому. Я удивился, увидев, какой, оказывается, маленький Васильевский остров. Было от­четли­во видно, что город рас­полагается кругами. Пер­вый, маленький кружок; Петропавловская крепость. Следующий, большой круг — Санкт-Петербург: темный, красивый, величественный, достойный. И вокруг — еще одно кольцо, светлое — это Ленинград. Это был первый момент, когда я понял, что обязательно вернусь. И даже сверху присмотрел, на какой улице буду жить.
И второй момент. В декабре прошлого года друзья из Нью-Йорка пригласили меня на Рождество. Сказать, что от этого города я испытал шок, — ничего не сказать. Это не заграница, это другая планета. Невозможно, непередаваемо красиво.
Именно Манхэттен, небоскребы, все остальное меня не интересует — это просто Америка. Из окна квартиры моих друзей видна статуя Свободы. Так получилось, что они купили квартиру рядом с тем местом, где был Всемирный торговый центр, башни-близнецы. После теракта там распродавалось жилье, а сейчас уже растут новые небоскребы.
Вот эта вертолетная съемка в Питере и посещение Нью-Йорка произвели во мне какой-то перелом. Я подумал, что если и уезжать из Питера, то только в Нью-Йорк. Мне, кстати, там и работу предлагали.
Но жизнь в этом городе еще дороже, чем в нашей столице. И я понял, что там не нужно жить. Там нужно родиться.
Города и годы
Вообще для меня любая страна, город — это, прежде всего, люди, а только потом архитектура, достопримечательности, магазины. Петербург называют Северной Венецией, но, по-моему, у Венеции с Питером общего — только каналы. Очень сильные ассоциации с Питером вы­звал Париж. Я был там проездом, всего семь часов. Помните, в фильме «Экипаж»: мне показалось, что по огромно­сти Париж — это Москва, по архитектуре — старая Одесса, а по духу — Петербург. В Париже все было необычно. За границей всегда изъясняются по-английски, все приветливы и общительны. Так вот, в Париже мне нужно было найти одну мастерскую на Монмартре, передать художнику по фамилии Чепик подарки от его русской жены. Времени мало, города я не знаю. Подхожу к одному, к другому, к третьему… и никто не говорит по-английски. Вижу, что понимают, но не хотят. Как когда-то в Риге не хотели понимать по-русски: «Мы отдельные, мы другие, мы можем как все, но не хотим!»
Окончательно запутавшись в нумерации домов на Монмартре, подхожу к двум мирно беседующим парижанам: извините, помогите, подскажите! Они окатывают меня презрением, как ледяным душем: «Отойдите, вы что, не видите, что мы разговариваем?!» Я так обозлился, что сам нашел эту несчастную мастерскую.
Лондон — хотя там и строгая архитектура, много воды, туманы — на Питер не похож. Дух совсем другой. Город более чопорный, но при этом и гораздо более демократичный, космополитичный и европейский. Такая дьявольская смесь. Когда мы с подругой там отдыхали, то набрали с собой строгих одежд, пиджаков с галстуками — чтобы соответствовать. Ничего подобного — все в кроссовках, бейсболках, шортах и футболках. Мы в этих своих костюмах один раз вышли и были абсолютно белыми воронами. Питерцы и здесь отличились!
Натурщик, который всегда с тобой
Наш город замечательно снят во многих фильмах. Например, в «Осеннем марафоне». Если бы Марина Неёлова шла не по Львиному мостику, а по какому-нибудь мосту, скажем, в Новгороде, это был бы уже другой фильм. По-моему, все самые духовные фильмы сняты именно здесь. Опять вспомню о своем отце: некоторые его конфетные коробки, на которых изображен Ленинград, были настоящими произведениями искусства. Их, как это тогда называлось, «отметил совет»! Существовал в советское время некий художественный совет, на который художники сдавали работы, и, если их отмечали, это очень много значило, да и денег за это добавляли. После некоторых таких работ отцу даже несколько раз заказывали подарочные коробки ручной работы для Брежнева и тогдашнего главы города Григория Романова. По-моему, самое красивое, что было у папы на городскую тему, — длинная этикетка для минеральной воды «Полюстрово», стилизация под старинную гравюру: на фоне Петропавловки плывет старинный парусник, палит из пушек…
Мне нравятся виды города, которые пишет мой дядя, Александр Тульнов. Он делает миниатюры маслом. Дядя обожает Питер, он лазает по всяким крышам в поисках видов и меня всегда таскает с собой. В свое время он реставрировал знаменитую мечеть на «Горьковской». Там, где сейчас голубая мозаика, были леса, откуда мы смотрели на город. Вообще в Питере хорошая уличная живопись. В столице 95 процентов мазни. А у нас на Невском, у костела Святой Екатерины, у Екатерининского садика множество вполне приличных картин. Хотя сам наш город — настолько замечательное произведение искусства, что все попытки писать с него картины, посвящать ему музыку, делать о нем передачи все равно всегда были и будут несравнимо мельче.
Особенно Питер радует в последнее время. Есть впечатление, что к 300-летию городу сделали наконец очень удачную пластическую операцию. Восстановили Константиновский дворец, город вычистили, стали его возрождать… Мне нравится, что стали красить Невский проспект, что вместо асфальта делают булыжные мостовые. Причем не только в;ентре, но и в самых неожиданных закоулках и двориках. Выходишь из такого дворика — а дальше не помойка, а;оже мощеный дворик. Очень приятно гулять по улицам, появилась масса мест, где можно сидеть, отдыхать, встречаться с друзьями. Лет пять назад такого еще не было, все было мрачно. Очень мне по вкусу все эти «маленькие подробности» — Чижики-Пыжики, Коты, в которых кидают деньги на Малой Садовой. Раньше на этой улице была проезжая часть, с детства помню какие-то свиные туши, которые сгружали в мясной магазин. В голову не приходило, что когда-нибудь на этой улице можно будет сидеть за столиком и отдыхать! Мне не очень нравится, что такие маленькие по­дробности часто не оригинальны, их можно увидеть и в других городах мира. Я не очень понимаю, почему именно здесь поставили фонтан с крутящимся шаром. Такие же шары — в Копенгагене, в Париже, в Амстердаме… Но это в любом случае лучше, чем свиные туши на асфальте.
Мне очень нравится, как оформили площадь Искусств. Убрали никому не нужную жуткую проезжую часть, вы­ложили мостовую, сделали скамеечки, уютные уголочки. В;ороде все более грамотно обживается пространство. Хотя можно спорить о многом. Если бы главным архитектором города был я, то снес бы старое здание метро «Сенная площадь», оно и так уже рушилось, и были жертвы. Есть метро «Садовая», ну к чему нам эта старая избушка на месте церкви? Мама рассказывала, что до войны на месте метро была огромная красивая церковь. Я бы ее восстановил.
Дворцовую площадь неплохо сделали. У Медного всадника хорошо всегда, хотя там, кажется, ничего нового не сделали. Стрелка Васильевского радует тем, что не рушится, что отреставрировали фигуры и даже иногда зажигают факелы. Кто-то мне говорил, что в генеральном плане развития города есть строительство 100-этажного небоскреба рядом с гостиницей «Прибалтийская». Думаю, это могло бы быть очень красиво!
Я бы очень хотел, чтобы продолжилось возрождение города, начатое в последние годы. Не хочу, чтобы Питер считался провинцией. И возрождение моего родного «Пятого канала» я считаю одним из камней, уложенных в фундамент Питера как крупного европейского города. В Питере очень много всего стало происходить! Жизнь уплотнилась, каждый день наполнен событиями до предела, очень интересно стало жить!
В метро стало много забавного происходить, особенно с тех пор, как меня начали узнавать. Подходит ко мне нищий и просит: «Дай 10 рублей, я тебя по телевизору видел!» Я:;А завтра вы втроем придете?» — «Не, обещаю, завтра не придем!»
Вот еще необычное воспоминание. Мне было 17 лет, и;ак-то я пошел с девушкой в цирк Чинизелли. А клоун помог мне объясниться ей в любви. У Анатолия Марчевского был такой номер: он ходил с микрофоном на длинном «журавле» по залу, направлял его на сердце зрителя, и раздавалась какая-нибудь мелодия. Мы сидели в первом ряду. Клоун поднес микрофон ко мне, и зазвучало: «Сердце, тебе не хочется покоя!» Сначала я хотел клоуна убить: «Какого черта! При всех! Такое! Ой, как стыдно, какой ужас!» Но девушка-то была умная, она все поняла правильно.
Я часто проезжаю мимо здания возле Володарского моста, где располагался Невский райком комсомола. Я там по­сле университета год отработал инструктором. Не самые веселые воспоминания. За этот год я отшлифовал до филигранного мастерства один трюк. Я до сих пор умею мгновенно задвигать ящик стола, где лежат бумаги и стоит чашка с чаем — так, чтобы не залить одним другое! Год тренировался…
Для меня дух города — это его люди. Совершенно особенные люди. Я не знаю, в чем состоит у нас эта особенность, но она есть. В последнее время я зачастил в одно уличное кафе на пешеходной зоне в центре Питера. Беру кружку пива, сажусь за столик — и чувствую себя дома. Сижу и проверяю рейтинг. Мне все равно, как я выгляжу, мне хорошо, здесь со мной не может произойти ничего плохого. В Москве, даже когда мы гуляли с друзьями или отмечали чей-то день рождения, у меня всегда было ощущение праздника ВДВ: ждешь удара в спину или кирпичом по голове. Я понимаю, что все это очень субъективно. Но тем не менее дух города для меня; в его людях.
Ребята, я из Питера!
Если бы я родился не в Питере, это был бы другой человек! Вот вам еще одна столичная история. Сестра моего режиссера Игоря Морозова Катя вышла в Москву замуж. Когда ее спросили: «Правда же, тебе здесь лучше, чем в Питере?» — она ответила так, что и я готов полностью подписаться под ее словами: «Если бы я была из любого другого города — Ростова, Новгорода, Махачкалы, я была бы в восторге от Москвы! Москва — мать русских городов. Но, ребята, я из Питера! Это другая история!» Кстати, многие наши знаменитости растворились в столице. Слишком большой город, звезд много, а количество посадочных мест ограничено. И не случайно мои гости из программы «Арт-обстрел» — Эдита Пьеха, Алиса Фрейндлих — не уехали, хотя возможность была не раз. Они ездили туда на гастроли, но всегда возвращались домой. Олег Басилашвили и Светлана Крючкова — они вообще переместились сюда из белокаменной. Наверное, есть в нашем городе что-то такое, что иначе и быть не могло!
Чем мы отличаемся?
Петербуржца от приезжего можно отличить сразу! В;оскве сосем другие люди. Когда-то я в интервью сказал, что там по-другому ходят, разговаривают, едят, пьют… Это напечатали, вышла статья на целую полосу, и я, потрясая газетой, довольный и гордый, пришел в гости к столичным друзьям.
Они ждут меня, лучатся радостью… Доходят до этого места в статье — и улыбки с лиц начинают сползать: «Так, минуточку! Это как же мы по-другому ходим, едим и разговариваем?» Конечно, коренные москвичи по своей интеллигентности практически не отличаются от питерцев. Но там так много приезжих, что аборигены столицы практически незаметны. Они мне говорили не раз: «Вы, питерские, всегда ходите в черном и ведете себя так, как будто знаете что-то такое, чего не знает больше никто!» В;ерном — да. В моем родном телецентре — точно, этот стиль царит уже 20;ет, и мне это нравит­ся. А что до нашего «знания»; что-то в этом есть.
И главное, что бы мне хотелось разгадать к концу жизни: что такое знают петербуржцы, чего не знает больше никто?!


2006