Дверь

  В назначенный час, миновав снайперскую точку и сидевших там Гуселю с Ермошей, поднялись на четвертый этаж пятьдесят первого дома. Двумя этажами ниже задумчиво читал литейный учебник будущий металлург Харитон, а Серега Попков, недавно отпущенный из ментовки, нервно курил на лестничной клетке этажом выше. Буквально за стеной под кримсоновский ред Рыба монотонно листал большого Босха, а Буторка со второго мечтательно смотрел в окно - ведь там, в щемящем танце уходящего лета, кружили свои предосенние фуэте любимые им лебеди-листья, а через десять лет, день в день, телевизор начнет свое вещание с черного дна-зеркала лебединого озера.

  Но пока на дворе август восемьдесят первого, и Леонид Ильич, будучи в полуисправном состоянии, решает важнейшие вопросы внешней и внутренней политики, наши, уже без помощи недавно комиссованного Корнеева, мертво стоят в Кабуле, а в местных гастрономах продают остатки олимпийской роскоши - финские Мальборо и ментоловый Салем. Отец, выполняя сложное поручение еврейской родни, пишет для итальянской тетки трактат о Лескове, а мама делает цикл передач "О людях хороших".

  Мы с Борькой стоим перед заветной дверью, - той, за которой пять лет скрывалась Мечта, и вот-вот нажмем на вожделенную кнопку. И тут до меня доходит.

  Ведь за эти пять лет она-Мечта не сказала мне ни одного слова. И несмотря на миллион общих знакомых, я не сделал ничего, чтобы приблизить реальность. Мог позвонить, подойти - хоть в школе, хоть во дворе, пригласить в приличное место или просто предложить погулять. Нет, упрямо избегал любого шага. С завидным упорством лелеял образ, построенный из одного взгляда, одного танца и одной песни. Подчинившись общему восприятию затвердил себя в мысли о ее недоступности, заоблачности и аристократичности - превратил в символ поклонения, кумира, богиню.

  А теперь, буквально через секунду, предстоит знакомство. Первое, которое запросто может оказаться последним, ибо неисповедимы пути господни. Почему простое вдруг оказалось архисложным. Почему обычная симпатия, мимолетная детская влюбленность покрылась импрессионисткой дымкой, сюрреалистическим пафосом, самолично вскормленным дадаистским бредом.

  Миллионы людей, ничего не зная о Серебряном веке, Клоде Моне, Лентулове и Рахманинове, действуя интуитивно, по душевному порыву и велению сердца, знакомились, встречались, женились, растили детей, побеждали в войне, открывали космос и осваивали целину. Зачем такие галеры.
  И пока не нажата кнопка можно все отменить - уйти или замкнуться, спрятаться за салонный этикет или под маской весельчака-культуриста.

  Быть иль не быть - вот в чем вопрос...

  Сейчас, в век дизайна, интерьеров и прочих прелестей цивилизации детские комнаты, вернее, просто детские являют собой верх и средоточие всех совершенств любящих родителей, особенно, мамочек. Оригинальные эко-обои, эргономичное пространство, умело подобранный свет, норвежские реклайнеры, спецкресла, стол по индивидуальному заказу, супер-компьютер с игровыми прибамбасами, и масса иных изысков.

  Тогдашняя, если взять мою, совсем другая. Рукотворный, Бокаревым деланный стеллаж из шестидесятых - грубо-сколоченный, морилкой мореный, кузбасслаком крытый, от пола до потолка забитый книгами, с нишей под стол и широкой полкой для проигрывателя с колонками. Диван из комиссионки, простые занавески, балкон с лоджией и стенной шкаф под одежду. Лампа на штативе, стул, который просто стул, и гэдэровский палас.
  Ничего лучшего - ни до, ни после - в смысле интерьера, в моей жизни не было. И не будет. А вся эта хрень из мира мега-удобств, эко-дизайна, продвинутости и креатива, гроша ломаного не стоит.

  Ага, таки позвонили.
  На одном дыхании открыла, обрадовалась искренно, радушно пригласила в комнату. Предложила чай, познакомила с котом и попросила дать им с Борькой десять минут - пошептаться о былом.

  Комната понравилась. Аскетичная - в меру. Большой платяной шкаф, добротный диван, на другой стороне пианино, перед окном школьный стол со стулом и, чуть сбоку, кресло. На полу ковер. Все. Никаких рюшей, игрушек, цветочичков, обойчиков или попугайчиков. Строго, но с чуть заметной, почти неуловимой женственностью.

  Освоившись в пространстве глянул на хозяйку - теперь повнимательней. Одета со вкусом, в домашнее, но приличествующее. Держится естественно, без панибратства - на комфортной дистанции. Говорит умеренно, внятно, слушает внимательно, отвечает подумав. Начитана, разумна и спокойна. Уверенна в себе без перехлеста. Никакой косметики, специально деланной прически, броского маникюра. В меру серьезна, и с юмором порядок.

- Присоединяйтесь, граф, мы закончили, - это она мне, - подсаживайся поближе, - и улыбнулась.
  Теперь лицом к лицу, не пряча глаз. Правда, о пустяках, но вблизи. Опасной, скажем так, близи. Особенно для больного умом. И я заговорил.
  Сейчас не помню о чем, скорее всего, что-то шутливо-интеллигентное, незатертое, но и не радикальное - для понимающих. Другими словами, для своих, тех, чья принадлежность к особому-кругу-сословию вопрос не вербальный, а стилистически-интонационный, а может, и вовсе, мимический.

  Сословный тест прошла без всякого напряжения. Безошибочно и стилистически точно. Пять минут, и вот мы старые знакомые, которые увиделись после летнего отпуска. Обсудив общих знакомых, новинки из Нового мира, Иностранки, и вообще, с литературно-художественной поверхности, плавно перешли к музыкальной части.

- Много рассказывали о твоей уникальной коллекции...

  Оп-ля, девушка, оказывается, информирована. Коллекция - моя гордость.
- Ну, рассказ длинный, и лучше слушать пластинку, чем Мойшу-соседа.
Смеется.
- Может быть, разумеется, если это не вызовет категорических возражений, и у вас обоих найдется время навестить старую полковую лошадь еще раз - до Бориного отъезда... Борь, как тебе такое предложение, - смеется, - подумай хорошо...
  Разумеется, Борька кивает - ему вообще нравиться разрешать.
... по своему усмотрению из любимого, пластинку...

  Ребят, это уж флирт, чистейший.