Отрывок из книги А вот была история

                ...
       Перегон 303-й км
       На перегоне стояло четыре жилых дома; три барачного типа, и один одноквартирный, его занимала многодетная семья. Дома были старой постройки, в них проживали только рабочие со своими семьями, обслуживающие железную дорогу. В 2.5 км,  дальше на восток, находился остановочный пункт 305-й км, а в обратную сторону, к Иркутску, в 5 км, располагалась небольшая станция - Прибой.
      Мы поселились в одном из бараков, в маленькой квартире-комнате, с отдельным входом из широкого общего коридора, с одним окном и с большой русской печью, на которой мы с братом спали, постелив старые отцовские полушубки из овчины. Стены в комнате были  поштукатурены и побелены, а полы не крашеные, сильно грязнились, и мать при мытье скоблила их ножом. Электричества не было до 1956 года, освещались керосиновой лампой, которая постоянно коптила. В большом дефиците были стекла для ламп. Отец ни кому не доверял их чистку, боялся, что разобьем и прятал, уходя с матерью на работу. В углу, под потолком,  висел репродуктор, в виде черной тарелки, посредине которой была коробочка с небольшим язычком для  громкости, который мы с братом, забравшись на табуретки, поставив одна на одну, резко двигали,  увеличивая или уменьшая громкость, и смеялись. Это нам доставляло какую-то забаву. Сидели-то мы целый день под замком, дожидаясь родителей с работы.
      Места здесь были прекрасные!
      От нашего дома, через пути, не более чем в трёхстах метрах, синевой блестел Байкал. Тропа к нему проходила через поляну с невысокой травой и редкими кустами ольхи, отдельными березками, осины и рябины. Летом, на поляне было много земляники, брусники, в затемнённых местах пряталась черника, а ближе к лесу на опушке, росла голубика и жимолость. Поляна резко заканчивалась небольшим обрывом к берегу Байкала и по её краю росли невысокие сосны с причудливо исковерканными стволами. Тропа круто спускалась к каменистому берегу, выложенному хорошо окатанными валунами различного размера, вперемежку с галькой. Южнее к Иркутску, за устьем небольшого ключа, берег был песчаным, беловато-желтого цвета. Здесь мы любили купаться, особенно летом, в августе, когда вода была уже изрядно прогрета и стояла тишь. Купались мы и в шторм, но за это нас  наказывали родители, боялись, что нас унесёт волной в море.
     С друзьями, с утра, взяв с собой бутылку молока и кусок хлеба с солью, часто убегали к Байкалу и проводили там целые дни. Песчаный берег здесь переходил в не широкую поляну, тянувшуюся полоской вдоль железнодорожной насыпи, на которой паслись наши коровы. Из плавника, выброшенного на берег во время шторма, разжигали костер, шли на каменистый берег, где под камнями, руками ловили бычков и собирали их икру. Называли мы бычков «шириками», за широкую голову, и в обед жарили их на костре,  нанизав предварительно на прутик.
      Вечером, накупавшись, мы любили сидеть и смотреть на оранжевые закаты солнца, на гладь воды, как недалеко от берега плескалась рыба, выпрыгивая за мошкарой. Очень редко, вдали, медленно проходили пароходы, дымя трубой. Здесь всегда дышалось легко, воздух был напоен ароматом моря, чувствовался легкий запах тины.
       Рыболовные снасти, лески, крючки, сети, почти ни у кого не  были. Продавались они в городах, считались большой редкостью и стоили дорого.
       Помню, отец привез откуда-то леску, сплетённую  из конского волоса. Сделав из иголки крючок  мы с братом довольные побежали на рыбалку. Отплыв недалеко от берега, на самодельном плоту, начали рыбачить. С первого же заброса клюнула рыба! Но она тут же сорвалась с крючка. Забросив снова леску,  опять клюнула, но уже крупнее и брат уже вытащил ее из воды, она вся изгибалась, блестя чешуей на солнце, леска раскачивалась,  я даже успел её коснуться   рукой, но вдруг леска лопнула и рыба вместе с крючком бултыхнулась в воду. От обиды я даже заплакал. Показав отцу обрывок лески, он сказал, что леску ему продали гнилую.
        А вот весной, в мае, после схода льда, по ручью поднимался хариус на икромёт. Рыба могла подняться только до моста через железную дорогу, так как под мостом, русло и борта ручья, были забетонированы и вода бежала по крутому бетонному скату. Мы, вооружившись вилками,  бродили по ручью и кололи рыбу, прятавшуюся за корягами и валунами. Особенно это хорошо получалось у брата. Так мы ловили не больше десяти дней, затем рыба спускалась в озеро.       
    От дома через небольшой лес, к востоку, тянулись болота, на которых осенью женщины собирали клюкву. Мать собирала клюквы много, приносила ее в мешках до полутора  ведер за один раз. Засыпали ягодой полные сусеки в кладовке, а в конце зимы отец возил ее на продажу в Иркутск или в Улан-Удэ. Варенье не варили из-за отсутствия сахара, который продавался по норме и в основном был кусковым.
       За болотами начиталась густая тайга, преимущественно кедровая, простираясь до гор Хамар-Дабана, вершины которых уже в середине августа покрывались снегом и блестели серебром. На болоте, вдоль леса, росла ягода морошка. Местами ее было так много и казалось, что кто-то рассыпал желтые бусинки. Ах, какие вкусные мать пекла с морошкой пироги!
      В лесу, недалеко от дома, собирали черемшу и с удовольствием ели с хлебом, макая в солонку, иногда мать добавляла ее в суп.
      Осенью, во время перелёта птиц, когда тучи и туман закрывали горы, мужики ходили на охоту на гусей и уток, устраивая скрадки у небольших озерков на болотах. Иногда, после ночной охоты, отец приносил до десятка уток и гусей.
       Вверх по долине ручья, среди смешанного леса, росли в основном крупные кедры. Мы называли их дубасинами. Орех становился спелым к середине сентября, но мы с братом уже в конце августа начале сентября ходили за шишками. Чтобы их достать лазали на кедры, на  те, у которых первые сучки были не очень высоко. Главное было добраться до первого сучка, а затем, как по лестнице лезли до макушки и оттуда сбивали шишки руками. Много шишек было на дубасинах, если удавалось забраться на такой кедр, подставив укосину, снимали до шестисот штук, ровно стандартный мешок!
     Дрова  для дома, в основном березовые, готовили не далеко, чтобы как можно ближе было возить. На их заготовку выходили всей семьей. Пилили лес двуручной пилой родители, а когда мы  с братом подросли, это была наша обязанность. Чурки колол отец, а мы  с сестрами складывали поленницу и подбирали сучья. Из леса вывозили дрова и сено, на санях - розвальнях, которые отец сделал сам без единого гвоздя. Они были с оглоблями и с лямкой. Отец впрягался, а мы с братом, помогая ему,  толкали сани сзади. Снега выпадали очень большие и перед тем как возить дрова и сено, мы малые, топтали тропы. Для нас это было развлечением! Мы барахтались в снегу, зарывались в него, играли в догонялки, с нами играла любимая наша собака по кличке Соболь.
      Взрослых людей на перегоне проживало не больше пятнадцати человек. Посторонние появлялись очень редко. Всех незнакомых, кто шёл по путям, рабочие расспрашивали, «кто такой и куда идет?», а тех, кто вызывал подозрение, задерживали, помещали в отдельную комнату в нашем бараке и бригадир по селектору сообщал в Мысовую. Оттуда приезжал человек, допрашивал незнакомца и увозил. Особенно часто приводили подозрительных  мужчин в 53году, после известной амнистии. Ночью путевые обходчики, опасаясь разбойных нападений, ходили по двое. Отец на дежурство брал с собой нож и прятал его за голенище, а ложась спать, клал его под подушку. Нам он строго- настрого наказывал, что бы далеко по одному от дома не уходили,  держались «кучкой» с другими детьми. Дверь в квартиру всегда закрывали на два крючка. Скот держали в стайках под замком.
        Уехать на товарном поезде, человек незамеченным, не мог. Все проходящие поезда на ходу просматривались обходчиками, и увидев, что либо подозрительное, вывешивали днем определенные цветом флажки – желтый или красный, а ночью керосиновый фонарь с разными цветом стекол, подавая сигнал кондуктору.
       Товарные составы сопровождали три кондуктора; передний, сидел впереди состава, средний в середине и главный в конце последнего вагона. Все они закутывались в огромные тулупы.  Поезда шли не быстро, и мы часто кричали;
    - Главный, главный, - он высовывался, стоя на подножке и отвечал,
    - Что, что такое? А мы ему в ответ,
    - Передай среднему, чтоб тот показал  … переднему.
Или бросали ему букет цветов, поместив в серединку какую-нибудь ерунду.
* * *
       До 1953 года на восток шло много товарных поездов гружёных военной техникой, а в конце состава, как правило, прицеплялись вагоны-теплушки с солдатами. Мы просили у солдат папиросы, и пробовали курить, хлеб, звездочки. Часто видели солдат с наградами на гимнастёрках.  На запад, в основном, шел порожняк. Паровозы дымили, свистели, колеса вагонов сильно громыхали на стыках рельсов.
        Автомобильной дороги, соединяющей ст. Мысовую и ст. Слюдянка  не было. По существовавшему Московскому тракту, построенному еще в период строительства железной дороги, проехать было невозможно из-за прогнивших деревянных мостов и мостиков, больших ям, промоин и уже значительного подлеска. Участками тракт проходил непосредственно по берегу Байкала, где он был размыт полностью.
Единственной ниточкой связывающей нас с миром оставалась только железная дорога!
       Однажды, в 1954 году летом, сидя на крыльце, мы услышали странный, приближающейся звук и побежали туда откуда он исходил, и увидели медленно ехавших по Московскому тракту, давя кусты и мелкий подлесок,  две машины. Одна машина была с будкой и наверху высовывалась труба от железной печки, а вторая груженая запчастями, тросами и различным инструментом. Сколько было радости! Мы впервые увидели «живые» машины.
     Сбежались дети, подошли взрослые, каждый приглашал в гости. Здесь же на улице, на костре сварили чай, принесли хлеб, сало, угощали чем могли. Приезжих было пять человек. Ночевать они не остались, торопились. Проехав от нас немного, на небольшом мостике одна из машин провалилась задними колесами. Наши мужики принесли большую вагу, приподняли, подложили под колеса бревнышки и машина выехала. Вместе со взрослыми мы сопроводили их километра три,  до следующих домов. Отец сказал, что это были инспектора, едут они в Мысовую, оценивают состояние дороги и что, скоро здесь будут строить новую автомобильную дорогу.
* * *
     Жили мы бедно, особенно первые два года. Денег ни на что не хватало. Да и необходимых товаров не было, сказывалась прошедшая война. Ближайшие магазины находились в Мысовой, а на 305 км и на ст. Прибой были только торговые лавки и продавали в них небольшой набор продуктов.
Отец с матерью собирали деньги на покупку коровы, экономя на всём. Отец говорил:
- Без коровы мы пропадём.
      Корову родители купили осенью 52 года, а молоко начали пить в марте следующего года после отёла. Мать, постоянно, по ночам, ходила проверять корову, и в тайне от нас молилась, чтобы всё прошло хорошо. Когда принесли телёночка в дом, мы все не спали, радовались. Он был такой забавный! Вначале он не мог встать, скользя копытцами по полу, а потом когда подрос, его привязали коротенькой веревкой к стене. Поили его молоком из глубокой кастрюли, покрошив туда немного хлеба. Когда он допивал, бодал кастрюлю и нужно было держать ее крепко. Отец запрещал нам гладить и чесать его лоб и трогать маленькие рожки, говорил; «Будет бодливый». Но мы не слушали и часто, когда не было родителей, согнувшись подставляли ему свой зад и он бил по нему лбом. Это приводило нас в восторг.
     В школу мы ходили на остановочный пункт «305-км», за 2.5 км на восток. Школа, представляла собой большую комнату - класс в бараке,  в которой стояли не больше десяти парт, на стене висела доска, а возле нее стоял учительский стол. Всего не более 15 учеников посещали начальную школу с первого по четвертый класс и одновременно со всеми, в одной комнате, занималась одна учительница. Ученики старших классов, с пятого по десятый, учились и жили в интернате на ст. Танхой, что в 25км к Иркутску.
Я до сих пор помню, свою первую учительницу, она была участницей войны, звали ее Зинаида Степановна, очень добрый и внимательный человек. Жила она в смежной с классом комнате.
      Я очень любил школу. Здесь было все интересно, книги, карты, различные занятия, появилось много новых друзей. Как только я научился читать, читал все подряд. Особенно меня поразили книги Конек-Горбунок, Севастопольские рассказы Л. Толстого, рассказы о войне  Б. Полевого, стихи Лермонтова, Пушкина и другие.
Ходил в школу пешком по путям, что было не безопасно, особенно зимой в декабре-январе месяцы. В этот период Байкал замерзает, и становление льда сопровождается сильными ветрами со снежной пургой. Чтобы как-то уберечься от ветра, прикрывался небольшой деревянной лопатой для уборки снега. Самое опасное в этот период было  попасть под поезд, ходил как учил отец, только по пути на встречу поезду. Провожать в школу и обратно никто не мог. Брат уезжал на неделю в интернат, а мать оставалась дома с маленькими моими сестрами.
       Однажды, уже во втором классе, в один из дней января, проснувшись, мы увидели, что стекла единственного окна покрыты толстым слоем инея. Явный признак - на улице сильный мороз. Быстро позавтракав, я начал собираться в школу. Мать уговаривала меня не ходить, но я плача, настоял на своём. Уроки начинались в девять часов утра.
Когда я вышел из дома на улице был полумрак и дул с Байкала порывистый ветер. Он усиливался, когда мимо громыхая,  проходили поезда, неся с собой снежную пыль.  Лицо словно обжигало ветром. Боясь отморозить щеки и нос, периодически тер их руками. Шею и рот вместо шарфа закрывало полотенце. Пройдя немного пешком, переходил на бег. Так еле-еле доплёлся до школы, но когда я дернул ручку двери класса, она оказалась закрытой. Из учеников никто не пришел.
      Я понимал, что если сейчас же пойти обратно, то до дому вряд ли смогу дойти, уже изрядно замерзли ноги и руки. В коридоре было пустынно и очень прохладно, в углу свернувшись клубком, лежала собака, по кличке Байкал и, не поднимая головы, смотрела на меня. Она знала нас всех учеников, поскольку на переменах мы постоянно с ней играли, а я давал  ей иногда кусочки хлеба. От обиды навернулись слёзы, кое-как сдерживал себя, что бы не зареветь. И вдруг, открылась соседняя дверь и вышла Зинаида Степановна, видимо она услышала мои шаги. Увидев меня, сильно удивилась и запричитала:
       - Виталичка! Да кто же тебя отправил в такой мороз?
       - Я сам, - еле шевеля языком, ответил я.
       - Ну-ка, быстро заходи ко мне.
Зайдя в комнату, я остановился у порога.  В комнате было чисто и очень тепло, топилась печь.
        - Снимай телогрейку, рукавички, разувайся и быстро к печке!
Снимать валенки я отказался наотрез, т.к. у меня не было ни носков, ни портянок. В валенки мы клали сено, а потом совали туда ноги. Я стеснялся.
     - Не, у меня ноги не замерзли.  Соврал я, шмыгая носом.
Пока я сидел у печки  вскипел чайник.
     - Сейчас, мы с тобой чай попьём с вареньем!
     - Не, я не буду, я не хочу, я дома поел! Я сопротивлялся. Она отступила. Хотя мне так хотелось варенья. Я даже старался не смотреть на стол.
Она рассказывала, как на фронте они пили чай, какая вкусная там была каша.
Потом неожиданно сказала:
      - В Мысовой, в клубе, скоро будут показывать кино «Подвиг разведчика». Скажи об этом папе и обязательно посмотрите.
Я уже согрелся, и начал было собираться, чтобы пойти домой и тут она спросила:
       - А домашние уроки ты сделал?
       - Да!
       - Пойдем в класс я посмотрю.
Я достал из матерчатой сумки тетради и передал ей. Она дала мне небольшое задание и сказала, что тетради проверит дома и подойдет через некоторое время.  Быстро всё сделав, сидел, опустив голову на парту ожидая её. В классе было тепло и тихо, меня разморило и я … уснул! Сколько спал, не знаю. Проснулся от того, что кто-то трогал мокрым моё лицо. Открыв глаза, увидел Байкала стоявшего возле меня и его передние лапы были на парте. Пес вилял хвостом и пытался еще раз меня лизнуть. Дверь была полуоткрыта и там стояла Зинаида Степановна  и шепотом звала собаку, видимо не хотела меня будить. Я быстро встал и сказал, что   всё сделал. Она вошла, передала мне проверенные тетради и сказала:
      - Всё, уроки на сегодня закончились. Тебя проводить до дома?
      - Нет, нет, я сам! - Ответил я, и одевшись, вышел из класса.
      - Если завтра будет такой мороз, в школу не приходи! Уже вдогонку крикнула мне. Придя домой, мать спросила:
      - Были уроки, не замёрз?
      - Да, были мама, не много замёрз.
     Прежде чем положить свою школьную сумку, достал и посмотрел тетради, за домашнюю работу стояли пятерки.
     Я поел хлеба с молоком и полез на русскую печку греться. С нетерпением ждал прихода отца с работы, чтобы  сказать ему про кино.
     В Мысовую мы съездили, кино нам очень сильно понравилось, а о том, что один был в школе в сильный мороз ни кому не рассказывал.
* * *
     Когда отец с матерью ездили в город продавать ягоду или орехи всегда привозили нам сладости или подарки. А однажды отец привез из Иркутска … гармонь! Она была такая красивая, настоящая и такая приятная на ощупь.
К сожалению, я играть на ней так и не научился, а вот брат играл. Отец почти всегда брал его с собой на гулянки.
     Здесь в марте 1949 года родилась сестра Лида, в ноябре 1952года сестра Неля, а после рождения в 1957 году  сестры Вали, мы переехали на ст.  Выдрино.
Выдрино
      Прожив около года, в двух км от ст. Выдрино, в отдельном доме для железнодорожников, родители купили собственный дом, о котором мечтали давно.
Станция Выдрино была основана в 1902 году при строительстве железной дороги. Само название получила от наименования реки «Выдряная», в дальнейшем р. Снежная, в которой водилось много выдр и бобров. Первые поселенцы появились здесь в 17 веке.
      В годы гражданской войны в районе станции шли ожесточенные бои красногвардейцев с семеновцами и каппелевцами.
     На станции, возле клуба, стоял  памятник погибшим в боях красногвардейцам. Будучи в 2017г. к сожалению, его уже там не было.
     В середине 50-х годов, между станцией и озером Байкал, была построена крупная лесоперевалочная база и основан посёлок Выдрино. 


      Лесоперевалочная база являлась градообразующим  предприятием. Её продукцию отправляли во многие регионы СССР. При нехватке рабочей силы, вблизи базы, в 1958г. была выстроена исправительная колония.
      Сырьё для переработки поступало с леспромхозов расположенных по обоим берегам Байкала. Брёвна, увязанные пачками в крупные сигары, по Байкалу, тянул пароход и заводил их в небольшой карман-пристань. Иногда во время шторма сигары разрывало,  и брёвна разбрасывало волнами по берегу на значительное расстояние. Чтобы исключить такое в дальнейшем, в 1957 году начали увеличивать приёмную пристань. Работали мощные экскаваторы, расширяя и углубляя её, а берега укрепляли крупными блоками пород, которые возили на машинах МАЗ из карьера, расположенного в 5.5 км от автодороги вверх по реке, недалеко от Теплых Озер.
     Дорога до карьера проходила по долине р. Снежная, на не большом расстоянии от левого берега. В настоящее время эту дорогу используют для проезда туристов на турбазу, выстроенную на Тёплых Озёрах, как один из туристических маршрутов.
     Тёплые Озёра - это три небольших, довольно глубоких озера, расположенных недалеко друг от друга,  большей частью с песчаными берегами и вода в них летом прогревается до 25 градусов. Места  здесь очень живописные и чистые.
     От Теплых Озер, примерно в 25км, непосредственно в горах Хамар-Дабана, где на высоте 650 метров расположено уникальное озеро Соболиное, являясь, по сути, руслом р. Селенгинка, впадающей в р. Снежная. Тропа к озеру идет через дикий лес, буреломы, через каменные осыпи и многочисленные ручьи. Но если вы выдержите, пройдя этот путь, будете награждены незабываемыми впечатлениями.
     Виды здесь – потрясающие!
     Река вблизи поселка довольно быстрая и своенравная. Во время летних затяжных дождей особенно в июне - июле, вода в реке сильно и резко пребывает, образуя бурный мощный поток, неся поваленные деревья, коряги, пеньки и различный древесный мусор. В устьевой части она сильно разливается, иногда подтапливая жилые дома. При нормальном режиме, вода в ней холодная, поражает своей чистотой и содержит очень мало примесей, так как питание реки идёт за  счёт таяния ледников и снега.
       Выше по течению, недалеко от посёлка, в долине встречаются огромные  чёрные тополя, обхватить которые могут до пяти человек. Ближе к горам тайга становится очень густой и тёмной, а из-за частых дождей в лесу очень влажно и пахнет сыростью.
Произрастают здесь в основном ели, кедры, пихта, редко сосны и берёзы, а стелющийся пихтовый стланик, среди елей, с папоротником  густым покровом закрывает землю.
В смешанном лесу, недалеко от поселка, можно было встретить голубые ели, цвет которых отличался яркой насыщенностью, придавая лесу сказочный вид, особенно осенью, среди оранжево-красной листвы берез, ольхи и рябин. На относительно открытых  полянах росло много ягоды черники, брусники, голубики.
       По реке Снежной проходит административная граница между республикой Бурятия и Иркутской областью.               
                * * *
        Дом наш располагался  на правом высоком берегу реки Снежная, в ста пятидесяти метрах от воды, на перекрёстке двух улиц. Со стороны фасада,  перекрёстка, главная улица расширяясь, образует зеленую поляну, на которой росли цветы. С задней стороны участка, прямо от изгороди, начинался лес.
Дом нам очень нравился и казался большим и уютным. В нем было три комнаты и кухня, посередине, стояла небольшая русская печь. Заходили в дом через светлую веранду. Во дворе имелись стайка, с огромным сеновалом, сарай, дровяник за которым стояла низенькая баня. Огород мне казался очень большим. Переехали мы со своим скотом и не богатым скарбом.
      Отец продолжил работу на железной дороге. Мать не работала, поскольку нас детей было пятеро, младшей сестре не было и двух лет, да и по хозяйству хватало забот.
    Поселок интенсивно расстраивался и нам казался почти городом. Здесь было несколько магазинов, большой клуб, стадион, по улицам ездили машины, в основном грузовые, а между станцией и поселком с большим перерывом, курсировал маленький рабочий автобус.
     Мы с братом продолжили учиться в поселке, в только что выстроенной школе десятилетке, а сестры Лида и Нэля учились в начальной школе, которая находилась рядом со станцией.
     Свободного времени у нас почти не было. Кроме школы много приходилось работать по дому, помогая родителям. Готовили дрова, ухаживали за скотом. Воду домой носили  с реки, а зимой постоянно убирали снег, так как снега здесь выпадают очень большие, образуя во время пурги огромные сугробы, порой скрывая двухметровые заборы.
      Весной копали лопатами огромный огород под посадку картофеля, а с началом покосного сезона и до начала учебы, почти ежедневно отправлялись на заготовку сена. Покосы были плохие, приходилось накошенную траву в лесу выносить на себе. Домой приходили поздно вечером после заката солнца. Осенью собирали ягоды, грибы, ходили за кедровым орехом, значительную часть которых отец продавал на рынке в Иркутске.
     Продукты на зиму хранили в глубокой яме, выкопанной во дворе. Туда ссыпали картофель, репу, турнепс, засоленные в бочонках огурцы и грибы. Яму перекрывали досками, оставляя лаз, который засыпали вначале толстым слоем сена, тряпьем, а сверху присыпали землей, оставляя отдушину, которую также затыкали сеном. В середине января яму открывали и доставали оттуда огурцы с холодным рассолом и удивительно вкусные соленые груздя.
       Капусту солили большую бочку и оставляли ее на зиму в кладовке.  Свинью и бычка полуторагодовалого резали к празднику Революции, а мясо нарубленное кусками складывали в деревянные бочки и засыпали снегом. Мясо хватало только до мая, дольше его хранить было нельзя из-за тепла. Холодильников не было. Часть мяса и молока родители продавали.
      Есть готовили чаще картофель в разных видах, жареный, вареный толченый, запечённый и щи в чугунке, в русской печке,  где они томились несколько часов. Иногда мать ставила томиться и молоко. Оно получалось по цвету коричневым, с толстыми пенками и после заправки его сметаной выставляла охладиться. Называлось оно - варенец и было очень вкусным!
     Коров держали практически все семьи, проживающие на станции, и пасли стадо по очереди по два человека. От нашей семьи отец всегда отправлял меня. Иногда, некоторые очередники, не могли выйти сами по каким либо причинам и  просили моих родителей, чтобы я их подменил,  соответственно за плату. Я очень не любил пасти коров за чужих очередников, но поскольку зарплаты отца не хватало, каждая копейка была на счету, приходилось мириться, да и приказы отца мы не обсуждали.
* * *
     И вот однажды, когда мне было 12 лет, в один из летних дней, я пас коров с одним дедом в долине небольшого ручья. В стаде был племенной огромный бодливый бык. Когда стадо гнали по улице, взрослые и дети старались держаться от него подальше. Рога у него были короткие, толстые и росли не вперед, а отходили ото лба резко в сторону. Бык неоднократно бросался на людей когда он шел один. Спасались от него бегством, забегая в ближайшую ограду. Однако двух мужиков он покалечил изрядно,  один из них через некоторое время умер, а второй остался инвалидом. В стаде же бык вёл себя вполне прилично.
      Время перевалило за полдень. Основное стадо отдыхало в небольшом лесу и, лишь некоторые коровы лениво ели траву. Делать было нечего. Я заметил медленно идущего, невдалеке, быка. Мелькнула мысль подразнить его. Если он кинется на меня, я увернусь и буду бегать вокруг невысокого куста ольхи, меняя направление, думая, что он из-за своих огромных размеров не сможет быстро развернуться.
Однако бык думал по - другому!
        Отложив сумку с едой и книжкой в сторону, начал его дразнить. Вначале я изобразил  бычий рев, чтобы привлечь его внимание, затем бросил в него попавшую под ноги не большую гниловатую палку. Бык, заметив меня, видимо опешил от такой наглости и начал приближаться ко мне, а я, стоя с обратной стороны куста, приготовился к гонкам. Однако бык, не смотря на свои большие размеры, резко бросился через куст и сбил головой меня с ног. Я попытался вскочить, но он сразу же прижал меня своим лбом к земле, ворочая головой так, чтобы достать меня рогом. Когда он поднимал голову, чтобы начать новую атаку, я делал  попытки встать, но он моментально бросался и катал меня как мешок. Наконец мне удалось каким-то чудом оказаться на четвереньках, и тут же почувствовал сильный удар под зад, что отлетел метров на шесть к одиноко стоящей толстой берёзе. Бык кинулся вновь ко мне и вот я уже крутился вокруг березы, изворачиваясь от его головы, которой он бил резко по стволу так, что с березы падали сухие ветки, а кора задиралась, если попадал по ней рогом. Я видел в метре от себя его обезумевшие красные глаза, а в голове пронеслась вся моя короткая жизнь. Вдруг, увидев по близости корову, бык остановился и глухо замычав, пошел к ней.
      Миновало, подумал я и лег на траву. Меня всего трясло от случившегося и я не чувствовал  ни какой боли. Постепенно приходя в себя, начал ощупывать свое тело. Руки и ноги были целы, слегка ломило позвоночник, тело тупо ныло в разных местах, в ушах и в волосах был песок. Встал, стряхнул с себя песок и начал осматривать место, где бык «катал» меня. На илистом рыхлом песке, намытом  большой водой, среди бычьих глубоких следов были видны отпечатки моей головы, и других частей тела.
        Благодаря рыхлому песку я и остался жив! На другом месте он размазал бы меня по земле как кусок масла. Своему напарнику я ничего не стал говорить.
Придя домой, о случившимся,  рассказал только брату. Он вначале не поверил, но когда показал ему огромный синяк на заднице, и порванную рубаху, он был сильно удивлён.
     Мать, узнав об этом, немного поплакала, а отец спросил;
        - Болит что-нибудь.
        - Нет, сказал я.
 Отец помолчал немного и добавил,
        - Ну и балбееес  ты, Виталка!
* * *
       После переезда в Выдрино мы с братом знакомились и заводили дружбу с местными ребятами, в основном с одногодками. Но знакомство не всегда проходило гладко. Взрослые ребята, как правило, стравливали малолеток между собой побороться, «кто сильней» и даже на драку. Главное правило было – не струсить. Тех, кто отказывался, звали трусами и относились к ним с неуважением.
     Стихийно собирались в группу и ходили драться в посёлок, вооружившись палками, с такой же шпаной как и мы. За это нам сильно попадало от взрослых.
Вместе ходили купаться на речку или на Байкал и там, накупавшись, играли в «чику» или в «пристенок» на деньги.
       Игра в чику была простой и заключалась в том, что играющие слаживали монеты одна на одну, решкой вверх и назывался кон.  Затем проводили две черты, одну за коном, а вторую, границу, от которой игрок бросал шайбу. Нужно было бросить шайбу так, чтобы попасть по кону или ложилась бы она как можно ближе к нему. Если шайба «улетала» дальше, за черту, бросивший игрок добавлял монетку. После окончания бросков начиналась разбивка кона шайбой. Били по очереди в зависимости от положения шайбы во время броска. Ударяя по монетке ребром шайбы старались, чтобы она перевернулась и легла орлом вверх, и в этом случае, бьющий забирал монету себе. Каждый играл со своей шайбой, но предварительно договаривались, чтобы шайба в диаметре была не больше спичечного коробка. Некоторые ребята вместо шайбы играли медалями отцов.
      А игра в пристенок была еще проще. Нужно монетой о стену ударить так, чтобы она легла рядом с монетой перед тобой бросившего игрока, и если ты дотягивался пальцами одной руки от своей монеты до его - забираешь его монету. Эту игру великолепно описал в своем рассказе «Уроки французского» Г. Распутин. Советую всем прочитать.
       В пристенок играли чаще, даже в школе, за хозяйственным сараем во время перемен. За это, если ловили учителя, сильно наказывали, сразу же жаловались родителям, делая запись красными чернилами в дневнике. Я старался не играть, и не потому-то что боялся. Во-первых, мне не везло, а во-вторых, проигрывая двадцать копеек - я оставался без обеда в школе. Иногда на деньги мы играли и в ножички. Она заключалась в том, нужно бросить перочинный нож так, с какой либо части тела, чтобы он воткнулся в землю. Если он падал не воткнувшись – ты проиграл.
       Учился я не плохо, но иногда  хватал и плохие оценки. Отец, проверяя дневник и увидев не хорошую оценку, неважно по какому предмету, сильно ругался, и ни каких оправданий не принимал. Он говорил;
     - С такой учебой пойдешь со мной на дорогу костыли забивать.
     - Папа я исправлю, - отвечал я.
     - Ты ходишь в школу учиться или двойки исправлять?
На этом, как правило, разговор заканчивался.
 
   Вспомнил случай, как в школе на уроке физики, молодая учительница вызвала к доске девчонку решить задачу. Выйдя к доске, она медленно соображала, робко писала на доске, а ответ написала по подсказке, кто-то тихо подсказал, когда учительница была в конце класса. Повернувшись, и увидев, что ответ готов, спросила:
     -  Светлана, расскажи, почему у тебя получился такой ответ?
     Света задумалась глядя на своё решение.
     - Так, Светлана, ну рассказывай, почему?
     Света молчала и продолжала смотреть на доску. Учительница вновь спросила её уже с некоторым раздражением в голосе.
     - Светлана мы ждём, объясни, почему получился такой ответ?
 Света, подумав, что ей от ответа всё равно не уйти и надо как-то заканчивать эту «пытку», вдруг резко повернулась  к учительнице и выдала:
     - Почему, почему … по кочану!
     Весь класс хохотал минут пять.
* * *
       По соседству с нами жила репрессированная татарская семья. Хозяина звали дядя Володя. Это был красивый стройный с сединой мужчина, в возрасте около шестидесяти лет и работал где-то в поселке. Его супруга, тетя Фиса, довольно полная женщина, плохо говорила по-русски, сильно хромала и нигде не работала. У них была дочь Лариса, моложе меня на год, симпатичная смуглая девчонка с большими черными глазами и слегка вьющимися темными волосами. Она мне нравилась, но я всячески старался этого не показывать. Дядя Володя очень любил лошадей. Они, одни из немногих жителей станции, держали коня - Карьку, на котором зимой  возил знакомым дрова, сено, а иногда выгуливал его сидя верхом. Я, когда видел его на коне, всегда представлял Чапаева, кино про которого посмотрел недавно, и мне так хотелось   на коне прокатиться. Но дядя Володя вел себя как-то сухо, когда подходил к нему, не предлагал, а я и не просил.
     И вот однажды, у них появилось желание помыться у нас в бане. Отец дал согласие, но сказал, чтобы воду наносили сами и топили баню своими дровами. Баню готовила тетя Фиса и часто мелькала перед окнами.  Дома я был один, делал уроки. И вот, мельком заметил, как они вдвоем с тазиками проследовали в баню.  Прошло около получаса,  и вдруг услышал сильный стук в окно. Подбежав к окну, увидел дядю Володю в майке и брюках, он что-то шепелявил и показывал  в сторону бани. Я  выбежал на улицу. Он еле-еле стоял, держась за стену дома, и шептал; «Фиса, Фиса».
      Я побежал в баню. Открыв дверь прихожей-раздевалки, увидел лежащую на полу тетю Фису в одном нижнем белье без сознания, и понял, что они угорели. В голове мелькнули кадры из кино про войну, как наши санитарки выносили бойцов с поля боя. Приподняв у изголовья, взял её за подмышки, с большим трудом вытащил на улицу, а затем волоком дотащил до крыльца нашего дома. Забежав домой, схватил телогрейки и подстелил под неё, чтобы не простудилась. Буквально сразу же тетя Фиса начала приходить в себя, захлопала глазами, протяжно начала ойкать и что-то односложно говорить по-татарски. Оставив сидящей, сходил в баню за её халатом и помог ей одеться.  Вдруг  вспомнил, что мы недавно проходили  по химии про угарный газ. Быстро достал учебник, прочитал и оказалось, что правильно сделал, вытащив пострадавшую на свежий воздух. Затем, нужно дать пострадавшему напиток богатый витамином С. Зачерпнув ковшом в кладовке клюквы и раздавив ее кружкой, налил холодной воды и начал поить тётю Фису. Вода вначале лилась почти мимо рта, а потом она начала пить большими глотками и выпила больше половины. Посидев немного, попросила довести её до дома. Когда дядя Володя увидел нас, почти  умирающим голосом выдавил;
      - Что, б…, живая.
Тётя Фиса продолжала тихо ойкать, одной рукой держась за голову и ответила ему по- татарски. Он уже громко, вновь сказал что-то тоже по-татарски, а  затем, обращаясь ко мне, почти приказал;
      - Виталя, отведи эту старуху снова в баню, пусть там сдохнет.
Постояв немного, спросил:
       - Что-нибудь вам ещё нужно?
       - Спасибо, Виталик, ты маладес, иди домой, - промолвила тётя Фиса.
      Я молча вышел.
     Оказалось, что тётя Фиса, не выгребла из печи угли и закрыла трубу полностью, хотя мать ей все рассказывала. Потом уже, тётя Фиса призналась; «я пожалела выбросить красивые угли!».
     После этого, дядя Володя проникся ко мне уважением. Он учил меня ездить верхом на коне, давал водить его на водопой на речку, чистить щеткой и показал, как нужно прибивать подковы. А однажды, смеясь, сказал;
    - Лариску в невесты забирай!
* * *
       Даже здесь в Выдрино,  в глухом посёлке, было видно, как развивается страна. Больше становилось машин, был заложен г. Байкальск и началось строительство Байкальского БЦБК, много говорили о готовности Иркутской ГЭС, новой железнодорожной ветке вокруг Байкала.
        Я помню, как мы радовались, когда объявили о запуске первого спутника, а какую испытывали гордость за страну, когда полетел в космос Ю. Гагарин! Мы первые, мы первые, мы обогнали Америку! Мы ликовали.
        Здесь в 1958 году, на станции в диспетчерском зале, я впервые увидел телевизор. Народу набилось много, показывали кино «Волга-Волга». Экран был маленький, постоянно мелькали черно-белые полосы и весь телевизор хрипел. Мне он не понравился.
        В школе, в 1960 году неожиданно, всех учеников построили в линейку и завуч тожественно объявил;
        - Вот вы, молодые, через двадцать лет будете жить при коммунизме!
Придя домой, сказал отцу, что коммунизм  наступит в 80-м году. Он помолчал немного и ответил, скорей себе:
         - Опять, чёрт,  карточки введут.
* * *
      Однажды, в 1958 году мать отправила меня отнести отцу обед на работу. Когда подошел, рабочие уже усаживались в круг на полянке поесть и среди них я заметил нового мужчину. Пообедав и закурив, один из рабочих спросил его:
    - Ну, расскажи Витас, за что тебя посадили?
Усевшись поудобнее мужик начал рассказывать:
    - Вызвал, меня следователь и просил назвать самых лучших моих друзей.
    - Я назвал человек пять, а он,
    - Хватит, это вы хотели взорвать выдринский мост?
А я в ответ:
    - Что вы, что вы.
    - Пригласив еще одного сотрудника, меня начали бить. Я так и не сознался.      Просидел в лагере шесть лет, а в 54 выпустили.
 Дома, спросил отца:
     - Что, правда, они хотели взорвать мост?
    - Врёт. Он из Прибалтики, фамилия у него Ладис, и воевал против нас, - ответил отец.
* * *
      В 1960-61 годах стало не хватать хлеба. Очередь в магазин  занимали с вечера, и мы пацаны, сменяя друг друга, дежурив жгли костер невдалеке от магазина, следя за очередью. Хлеб продавали по две булки одному человеку, приходилось  вставать в очередь от семьи по три, четыре человека. Кормить скот хлебом категорически запрещали, а комбикормов вообще в продаже не было. Больше одной коровы семье держать не разрешали, облагали большим налогом.  Многие резали скот на мясо, избавляясь от него, сильно ругая Н. Хрущева. По радио и в газетах трубили о больших урожаях «царицы» полей кукурузы.
    Позднее, уже работая, знакомый фотокорреспондент  местной газеты в частной беседе рассказывал:
     - Нас заставляли ехать в колхозы и делать репортажи про кукурузу, хотя все понимали, что в Сибири она растёт плохо.
     - Ну и написал бы,  что плохо растёт, - ответил я.
     - Нельзя было. Ты знаешь, я один раз как сделал фотоснимок агронома?
     - Как?
     - Попросил его вставать на колени среди кукурузы, чтобы показать, какая она высокая выросла!
     - И что встал?
     - Встал, куда ему было деваться. Задание партии надо было выполнять!
* * *
       Я, сдав экзамены за восьмой класс, решил поступать в «авиационный» техникум в Иркутске. Выбор мой родители одобрили, отец сказал;
      - Сын учись, человеком хоть станешь!
Учёба в техникуме
     Вступительные экзамены я сдал успешно, и был зачислен на отделение КИП (контрольные и измерительные приборы) Иркутского техникума точного машиностроения. Ранее он назывался – Авиационный и готовил специалистов в основном, для Иркутского авиазавода.
      А вот жить было негде. При техникуме не было общежития, а дальние родственники по отцу, проживали в коммунальной двух комнатной квартире на две семьи и сразу сказали мне, что у них возможностей для проживания ещё одному человеку нет. Надо было искать место.
       После долгих поисков, меня пустила одна пожилая еврейская семья к себе в частный дом на улице Фридриха Энгельса, недалеко от музея декабриста Волконского.
     Дом был не большой, состоял из двух комнат и пристроенной из толстых досок кухни. Заходили в дом через маленькую полутёмную веранду и попадали сразу на кухню, а потом расходились по комнатам. В одной комнате располагались хозяева, а вторую сдавали четырем девушкам - студенткам третьего курса торгового техникума. Мне отвели место на кухни у дальней стены, рядом с кухонным столом. Кухня была узкая и длинная, вместо кровати я сам из досок, подставив короткие чурки, соорудил что-то наподобие кровати.
     Хозяин дома, по имени Мойша, супруга при мне называла его Миша, недавно перенёс операцию по ампутации ноги, болел сахарным диабетом, иногда сильно стонал. Спал он в кресле-качалке и ему постоянно требовался уход. Когда его супруга   была дома, он иногда стонущим голосом, почти на распев повторял несколько раз:
     - Ой, Сарааа, скоро мы с тобой растааанемся,
     - Ой, Сарааа, как ты будешь без меняаа.
     В тёплые дни осени, вечерами,  просил меня вывезти его на улицу. Я помогал ему выйти из дома, усаживал в коляску и медленно катил. При встрече с его знакомыми он всегда говорил:
      - Вот видишь, чужой человек мне помогает, а свои дети, сволочи, даже не приходят, - и начинал всхлипывать.
      Супруга его, работала парикмахером.  Приходя с работы сразу начинала готовить еду, занимая почти полностью кухонный стол и однажды мне тихо сказала:
      - Скорей бы Миша умер, он так мне надоел, идти домой с работы не охота.
     Печь была простой, топили углём и она слегка дымила, отчего постоянно пахло противным дымом. Кухня, от печи, сильно нагревалась, и первое время, потея, тяжело засыпал, а зимой, быстро охлаждалась, и к утру становилось довольно прохладно. Кухонный стол постоянно был завален посудой, часто не мытой. Свои вещи, в том числе и книги я хранил под кроватью. Было тесно, неуютно и неприятно.
       Девушки, которые снимали комнату, были в возрасте за двадцать и часто приходили домой поздно, стуча дверью. Поскольку кухня одной стеной, у которой я спал, выходила в улицу и близко прижималась к тротуару, неоднократно слышал их ахи и вздохи при прощании со своими парнями.
      Однажды, уже засыпая, за стенкой послышалось очередное расставание. И тут одной из девушек понадобилось выйти на улицу, но буквально через короткий промежуток времени она забежала обратно в дом, и в комнате послышался хохот. Через некоторое время в комнату вошла девушка, которая прощалась со своим парнем, и вновь послышался смех,  они всеми силами сдерживали себя,  чтобы не расхохотаться во весь голос. Сквозь смех было слышно:
    - Ну, Светка ты даешь! Он меня целует, а ты вышла, как пустишь в две струи, да еще с воздухом!
       Стараясь не слышать продолжения, я закрыл голову одеялом,  меня трясло от смеха.
* * *
      Город Иркутск мне очень нравился. Я ходил в кино, в музеи, заходил в магазины и глазел на товары, ездил смотреть  ГЭС, бродил по центральным улицам, катался просто так, на трамвае и ел мороженое, изредка читал книжки, сидя на лавочке, стараясь как можно позднее приходить в эту неприятную для меня кухню.
    В Иркутске местная шпана, преподала мне урок, что ходить через дворы путь получается не всегда короче.
      Возвращаясь однажды вечером, в одном из дворов ко мне направились человек пять парней явно не с дружескими намерениями. Убегать я не стал. Подойдя, один из них спросил:
    - Дай закурить.
    - Не курю,- ответил я.
    - Такой большой и не куришь, - и замахнулся чтобы ударить. Я поймал его руку, но сразу же получил удар с боку, от другого парня. Закрыв лицо руками, тут же посыпались на меня удары. Вдруг резкий голос их остановил:
    - Что вы делаете, прекратите сейчас же!
  Это был пожилой мужчина, вышедший из подъезда дома.
     - Вы представляете, я его спросил «у тебя спички есть», а он матом мне ответил, - объяснял негодяй мужику.
    Я не стал ничего говорить, а постарался быстрее покинуть этот двор. Под глазом горело, - будет синяк,- подумал я.
     Питался я в столовой на ул. Карла Маркса. Заходил туда два раза в день. Брал тарелку супа, а на второе почти всегда двойную порцию гарнира без мяса или рыбы. Вечером перед сном постоянно хотел есть. Готовить дома не было ни каких условий, да и денег у меня ни на что не хватало. Стипендии нам не платили. Иногда поздно вечером заходил в столовую, покупал стакан чая и, пил его с хлебом, намазав горчицей.  Благо черный хлеб в столовых был бесплатным и лежал горкой в тарелках на столиках. Однажды, устроившись со стаканом чая (посетителей было немного)  ко мне подошла сотрудница столовой и спросила недовольным голосом:
      - Почему ты ешь у нас один хлеб и, уже не первый раз?
     Я молчал. Мне было неприятно признаться , что у меня очень мало денег. Она с некоторой напористостью, выговаривала уже не глядя на меня:
     - Хлеб положен тем, кто берет первые или вторые блюда. Приходят, едят один хлеб, как бездомные, не успеваешь нарезать.
     Даже не допив чай, я пошел к выходу. До меня донеслось, как вторая сотрудница ей сказала:
     - Зачем ты так с ним, он наверняка голодный, сытый же не придет.
     После такого замечания я в эту столовую старался заходить реже
* * *
     Заданий на дом задавали много, особенно по точным предметам, а заниматься в таких условиях мне было тяжело, и я начал заметно отставать в учёбе, появились не хорошие оценки. Поиски другого места для проживания не увенчались успехом.
    В конце января 1963года, меня вызвал завуч и предложил написать заявление об уходе из техникума по собственному желанию. Согласившись,  попросил, чтобы выдали  справку о том,  какие изучал дисциплины, для продолжения учебы в школе.
Подсознательно, даже немного обрадовался, что наконец-то закончились мои мытарства и уеду от этого чёртового дома, вот только мучила меня одна мысль, как показаться отцу и матери. Они так гордились мной, особенно отец, ведь  сын учится на лётчика!
     Собрав все свои вещи, сел на поезд и рано утром приехал в Выдрино. Сразу домой не пошёл, ждал, когда отец уйдёт на работу. Однако, когда вошёл в дом и увидев отца, обомлел и сразу ему выпалил:
      - Папа, я бросил техникум.
      Господи, что тут началось. Этот грандиозный скандал не забуду никогда.
Отец кричал, матерился, быстро ходил по дому, пинал попадавшие под ноги вещи, обвинял во всем мать, которая сидела тихо на табуретке и плакала, а сестрёнки испуганно смотрели за передвижением отца, сидя на кровати и молчали.
    Я стоял, опустив голову и думал, если отец ударит хоть раз, уйду из дома и больше не приду. Перед уходом на работу, отец, немного успокоившись, подошёл ко мне и сказал, как отрезал:
    - Чтобы завтра шёл работать на завод и ни какой дневной школы. Понял.
    - Понял, - ответил я.
   Когда отец вышел, начал успокаивать мать и пообещал, что всё равно поступлю в институт. Бедная моя мама, как ты выдержала это всё, не знаю. Прости меня. Отца я тоже понимал и на него не сержусь.
Сеансы трудотерапии
Работа на лесоперевалочной базе
      Придя в контору завода (назывался лесоперевалочная база) устраиваться на работу,  получил вначале отказ, поскольку мне только исполнилось шестнадцать лет, а лёгкой работы для малолеток не было.  Зашел к директору и рассказал ему кратко свою историю и умоляюще попросил устроить меня хоть кем-нибудь. Приняли меня простым рабочим и зачислили в бригаду грузчиков, которая занималась погрузкой коротких досок,  для крепления стен штолен, в крытые вагоны.
     Деревообрабатывающий завод был большой и состоял из главного 2-х этажного деревянного корпуса, в котором стояло четыре больших пилорамы и несколько небольших пилорам за пределами основного корпуса. На последних, пилили в основном шпалу. Брёвна на распиловку подавали по транспортёрам, концы которых уходили в воду. Рабочие, в основном расконвоированные заключенные (зэки), баграми подавали их на транспортёр, а затем лебёдками тянули  и складировали в огромные штабеля. Часто из-за заторов, которые случались перед транспортёрами, приходилось лезть в холодную воду, чтобы восстановить подачу. По мелким пилорамам брёвна развозили на тракторах. Завод работал в две смены, много было ручной тяжёлой работы.
      Одной из главных проблем для руководства завода было - куда девать опилки! Ими отсыпали улицы, сваливали на обочину  дорог,  а зимой вывозили на лёд реки Снежной которая, вскрываясь  весной, уносила опилки в Байкал. Потом уже, с согласия местных властей, было решено засыпать ими болото, которое простиралось вдоль берега Байкала восточнее завода!
       В нашей бригаде было семь человек, в основном молодые мужики, из них двое расконвоированных. Крытые вагоны для погрузки ставили в конце ж/д тупиков на территории зоны, где работали заключённые  только в первую смену. Доски грузили руками, после того как их на тракторе подвозили к вагону. За смену мы грузили не менее двух вагонов, и до окончания погрузки никто не имел права уходить.
     После работы, прибегая домой, ел и шёл в вечернюю школу, в девятый класс, куда меня зачислили без проблем. Занятия проходили три раза в неделю, начинались в семь часов вечера и заканчивались в половине первого ночи. Утром я должен  быть на работе к восьми часам. Об опоздании не могло быть и речи, выгоняли сразу или наказывали штрафом, особенно если допускали не обоснованный простой вагонов.
     Свою первую зарплату получил в размере 140 рублей и отдал полностью матери. Отец, в это время получал не более восьмидесяти рублей, а брат, работая помощником автослесаря, около сорока пяти рублей. Для сравнения бутылка водки «сучок» стоила около двух рублей.
      Мать очень обрадовалась таким деньгам, а отец никак не отреагировал. Он после того как я бросил техникум со мной старался не разговаривать и на мои вопросы отвечал всегда односложно, а однажды мне выдал:
     - Вырастишь, не женись.
     - Почему? - спросил я.
     - От этого рождаются такие дураки как ты.
* * *
      На заводе проработал три месяца. В конце апреля 1963 года завод сгорел. Версий пожара выдвигали две; либо от сварочных работ или его подожгли зэки. После пожара многих сократили, в том числе и меня.
     Работа на заводе оказала на меня очень большое влияние. Я понял, что такое мужской рабочий коллектив, что такое поставленная задача и что она должна быть выполнена в срок, появилось чувство ответственности, узнал, что в коллективе всегда ценится честность и порядочность. Но наряду с этим, узнал немного о порядках и нравах в зоне. Один, из бывших надзирателей, рабочий нашей бригады, молодой мужик, говорил мне:
     - Будут просить зэки принести водку или чай, ни в коем случае этого не делай, продадут тебя, и испортишь себе жизнь. Никогда и никому не рассказывай о своей личной жизни. Не верь им, что они сидят ни за что, большинство из них воры, а часть мотает срок за разбой.
     Он иногда рассказывал, кого в зоне избили, кого посадили в одиночку, а кого изнасиловали. Однажды, наш расконвоированный рассказал, что один зэк в соседнем бараке утром встал на якорь.
      - Как это? - Спросил я.
 Мужики рассмеялись, а он продолжил.
      - Не захотел идти на работу и прибил себя к нарам.
      - Как? - Опять спросил я.
      - Как, оттянул мошонку и большим гвоздем прибил!
 От представленной картины у меня всё сжалось внутри.
* * *
        Большую проблему для нас в семье обнаружил отец, после того как решил посмотреть стены дома у основания фундамента. Оторвав несколько досок обшивки наружных стен в нескольких местах, он был неприятно удивлён. Оказалось, что наш дом был построен из старых шпал, а первые венцы, почти до окон и отдельные половые балки, оказались полу гнилыми. Родителей просто обманули. Они поверили  словам продавца, а сами не посмотрели состояние дома перед покупкой.
      На семейном совете решили, легче будет построить новый дом, чем провести капитальный ремонт. Начали копить деньги на строительство дома.
Работа на строительстве ЛЭП
     Буквально, через неделю после сокращения, я был принят на работу в строительную организацию,  которая готовила трассу под ЛЭП 300кВ от Иркутска на Улан-Удэ.
     ЛЭП должна была пройти в нескольких километрах от станции на юг, через густую тайгу. В начале, до ЛЭП и вдоль ее оси, бульдозерами была расчищена дорога для доставки рабочих, техники и снаряжения, а потом по интервалам, начали расчищать саму трассу шириной около шестидесяти метров.
     Наша бригада состояла из  девяти мужчин, преимущественно уже преклонного возраста, некоторые из них были участниками войны  и трех женщин. Лес спиливали двое рабочих-вальщиков бензопилами «Дружба», а остальные обрубали сучья с поваленных деревьев, вырубали мелкий подлесок  и складывали ветки в кучи. Одна женщина готовила обед, следила за имуществом, считала объем поваленных деревьев и принимала участие в подборе порубочных остатков.
Часто пилы у вальщиков капризничали, ломались, и бригада простаивала, а иногда и сами рабочие не работали,  выпивая по разным поводам. Привозили с собой водку или самогонки. Даже в лесу ставили брагу. Я в попойках старался не участвовать, незаметно уходил и объяснял свое отсутствие тем, что занимаюсь подготовкой к школе. В часы перерывов читал книги, которые брал с собой.
     Большим уважением в бригаде пользовались фронтовики. Один из них дядя Ваня, как-то сказал мне;
    - Не пей, учись, я завидую тебе, что ты молод и тебе не пришлось испытать войны.
Там было страшно.
Впоследствии, на одном из торжественных собраний я увидел его и поразился, у него на груди было много боевых наград.
     Как-то, в один из дней, бригада не работала, выпивали по поводу дня рождения одного из рабочих. Я не стал участвовать в этой гулянке, а взял бензопилу и пригласил в помощники  нашу работницу.  Мы за два дня, пока гуляла бригада, свалили леса больше чем за неделю всей бригадой. Приехавший начальник участка спросил:
    - Кто пилил?
    - Да, это молодой, -  и показали на меня.
    - Вот пусть он и работает вальщиком, - сказал начальник.
    Зарплату сразу стали получать огромную, больше трехсот рублей в месяц.
Деньги, как всегда отдавал матери. С первой же зарплаты мы купили телевизор, пальто матери, одежду сестрам и многое другое.
     Здесь  проработал до середины сентября, но пришлось уволиться, поскольку трасса значительно удалилась от Выдрино и нужно было выезжать в командировки на неделю, с ночевкой в передвижных вагончиках. А я не мог, т.к.  начались занятия в вечерней школе.
Перед увольнением, договорился с мастером выкупить лес, который мы спиливали на просеке, для строительства дома и получив согласие,  зимой вывезли его на тракторе.
* * *
     Летом 1963 года мы сами укоротили дом на половину, по печь, сделали двойную стену из досок и засыпали опилками, со стороны печи глиной и землей, а в оставшейся половине  стали жить. Осенью двое мужиков, знакомых отца, начали строить новый дом рядом с прежним.
      Брат, летом начал работать шофёром на самосвале,  чем сильно помог семье. Договорившись со своим начальником, он приезжал по вечерам на машине, и мы домой возили сено и дрова.  В декабре он был призван в армию и прослужил на Дальнем Востоке три года.
Работа на строительстве автодороги
      В 1963 году, на интервале Слюдянка-Мысовая, интенсивно велось строительство федеральной автомобильной дороги. Я устроился разнорабочим на один из участков, контора которого базировалась в Выдрино, не далеко от нашего дома. Работал целый день, с восьми утра и до пяти часов вечера, наравне с взрослыми. Заработок был гораздо меньше, чем на прежних работах, не только у меня, но и у других рабочих.
     Вспомнил один комичный случай, свидетелем которого стал случайно. Мой напарник, молодой мужик в возрасте около 25 лет, решил выяснить у мастера участка, почему так мало начислили зарплаты за прошедший месяц. Мастера я не видел ни разу, поскольку работал недавно. По словам  рабочих, он появлялся  редко, в связи с большой нагрузкой. И вот, представился благоприятный случай для разговора, поскольку мастер сам прибыл к нам, посмотреть как у нас идёт работа.
      У напарника был один серьезный недостаток, он сильно заикался, особенно когда волновался. Спотыкался на словах, которые начинались с буквы П, при этом у него сразу начинались надуваться щеки, широко открывались глаза, а правая рука непроизвольно поднималась и опускалась, как-будто он пытается остановить машину, и при этом тихо издавал пупупупу...
       Подойдя к мастеру быстрым шагом, напарник сразу решил задать ему вопрос и тут же забуксовал на слове «Почему». Преодолев кое-как этот барьер, его снова заело на слове «Платите» и наконец, громко, буквально выдавил из себя как хлопок:
     - Мало! - и замолчал, ожидая ответа.
    Мастер, пристально глядел на него, держал паузу и наконец, вздохнув глубоко, как будто перед нырком в воду, начал отвечать. И, о, господи! Он оказался тоже … заикой! Я, не ожидая такого, даже опешил, а потом непроизвольно рассмеялся, отвернувшись от них,  и приготовился слушать дальше.
      Мастера клинило  на словах с буквой И, где бы она не была, тянул  её протяжно как соловей и часто моргал глазами, а нижняя челюсть в это время отвисала.
       Этот разговор-комедия, на повышенных тонах, продолжался около пяти минут. Они буквально издевались надо мной. Смеясь,  держался за живот и старался не смотреть на них. Но они добили меня окончательно, когда в конце разговора мой напарник, после долгого пупупупу… резанул:
    - Пошел на х…  заика!
    - Ииииии ты тоже, - ответил мастер.
Я буквально уползал от них, умирая от смеха.
После отъезда мастера, напарник подошел ко мне с лицом победителя и сказал:
    - Ты слышал как я его пупупу…. послал на х…!
    - Хватит!  - взмолился я.
Дней через десять напарника уволили. Рассказав в красках их разговор в бригаде, все хохотали, а к мастеру с тех пор прилипло прозвище соловей.
* * *
     Очень тяжело было работать зимой, когда меня ставили убирать оставшийся грунт с кузовов машин-самосвалов при отсыпке дороги. Грунт был влажный, частично примерзал к днищу кузовов и приходилось буквально соскрёбывать его лопатой. Чтобы как-то ускорить  этот процесс,  я привёз из дома кувалду, бил ей по поднятому кузову и остатки земли отлетали. И вот, ударив по кузову очередной машины кувалдой, из кабины буквально вылетели два прилично одетых человека и один из них заорал:
    - Уберите б… этого молотобойца, он же нам все машины разобьёт! После этого, схватил мою кувалду и швырнул в снег.
   Оказалось, это был главный инженер автоколонны и приехал он из Иркутска ознакомится, как работают его люди и техника.
    После отъезда инженера, меня буквально резанула мысль – если не поступлю в ВУЗ,  буду всю жизнь долбить землю, и особого уважения ко мне не будет, где бы я не работал. После этого случая старался не выпускать учебники из рук.
Однако работы было много. Из помощников мужчин в доме я остался один. Брат служил в армии. Заканчивали строительство нового дома, заготавливали на зиму для скота сено, готовили дрова, сестры трудились на огороде, а мне еще надо было успевать ходить в вечернюю школу.
     У отца ко мне так и не прошла обида.
В июне я успешно сдал экзамены за десятый класс и встал вопрос, куда и когда поступать. Сильно вымотался, устал.  Решил, закончу курсы водителей от военкомата, хорошо подготовлюсь, отдохну год и потом буду поступать в Ейское высшее авиационное училище летчиков-испытателей или на юридический факультет Иркутского университета.
      Но судьба повернулась иначе.
Поступление в ВУЗ
    В конце августа 1964 года я случайно встретил своего одноклассника по вечерней школе, приехавшего из Иркутска. Лицо его светилось, он был очень рад, что поступил в политехнический институт. В конце разговора сказал, что в Иркутском университете объявлен дополнительный набор на геологический факультет и посоветовал мне проверить свои знания.
    Я подумал, что терять мне собственно нечего, если и не поступлю, то хотя бы отдохну от работы. Собрал все необходимые справки, взял 10 рублей, матери сказал, что еду в Иркутск в командировку дней на десять и зайцем, на поезде, приехал в Иркутск. Мое заявление было около трехсотым, точно не помню, а всего надо было набрать группу в 25 человек. Я понял, что мне тут не светит. Большинство абитуриентов, не поступивших в другие ВУЗы, подали сюда заявления.
    Остановился я у дальних родственников отца, что проживали в коммунальной квартире, сказав им, что мне нужно только переночевать, что уеду, может быть раньше чем через 10 дней. Они согласились. Спал на полу у окна, за большим цветком фикуса. Уходил  часов в 9 утра, а приходил к семи - восьми часам вечера, старался  не стеснять родственников. За все время экзаменов они ни разу не пригласили меня за стол поесть. Но я был доволен тем, чтоу меня было место для ночевки.
      На экзаменах никакого волнения не испытывал, а вел себя смело, что видимо и послужило причиной успешной сдачи.
     Премного благодарен А.И. Бердникову, фронтовику, декану геологического факультета, председателю приемной комиссии, который на собеседовании, при зачислении из 45 абитуриентов, успешно сдавших экзамены, сказал:
     - Зачислите его, этот будет учиться.
     Но я не уезжал пока не увидел свою фамилию в списках зачисленных студентов.
Не стал возвращаться к родственникам, а пешком дошел до вокзала и ждал  любого пассажирского поезда, чтобы уехать домой в Выдрино. Сильно проголодался. В последние два дня, съел только штук пять пирожков с капустой, запивая простой водой, поскольку деньги закончились, а нужно было еще доехать до дома.

     Поезд, на который мне удалось сесть без билета, попросившись у проводника,  прибыл около часа ночи в Выдрино. Я не шёл, я бежал домой. Когда  постучал в окно, все уже спали, дверь открыл отец и  с радостью выпалил:
     - Папа, я поступил в университет, буду учиться на геолога!
      Он вначале не поверил, потом оделся куда-то ушел и вернулся с литровой банкой самогона. Все проснулись. Мать накрыла стол и все время повторяла: «Слава Господи, Слава Господи». Выпили изрядно и я опьянел, отец обнимал меня и плача говорил:
     - Прости меня сынок, прости, а дом мы достроим.
      Вот так я стал студентом Иркутского госуниверситета.