Прекрасное далёко - Продолжение 6

                У меня аппендикокс!

Мысль о том, что после операции с аппендицитом я мог бы получить свободу на два месяца, не давала мне покоя целую неделю. Если до этого у меня еще не было цели в жизни, то теперь она появилась.
Ежедневно после вечерней тренировки я повторял дома свой главный вопрос:
– Так мы пойдем к детскому хирургу или не пойдем?
– А что, твой бок все-таки беспокоит? – спрашивала мама. 
– Конечно! Когда на тренировке делаю прыжки, – больно!
Не заметив энтузиазма на мамином лице, ее готовности не медля, завтра же с утра, мчаться со мной к хирургу, я прибавлял дополнительный аргумент:
– Не хочется же рисковать… А если во время соревнований случится приступ?! 
Этот аргумент был неотразим, поэтому мама все-таки решила отвести меня к самому знаменитому хирургу, конечно, тоже – участнику войны, Ануфрию Ануфриевичу Степанову.
Очередь к нему в детской поликлинике оказалась необычайно длинной, на весь коридор.
– Сейчас уже не рекомендуют детям вырезать аппендицит, – авторитетно сказала одна из мам, сидящих в очереди. – Появились данные, что он тоже выполняет какие-то важные функции, в иммунной системе играет роль. Так что пусть ваш мальчик терпит, пока терпится.
– А у моей девочки был не просто аппендицит, у нее был перитонит, – подхватила другая мама из очереди. – Знаете, как это сложно с перитонитом, эти промывания, высокая температура. А меня не пускали к ней после операции. Леночке очень хотелось пить, – лето, жара, в палате никого не было. Тогда она встала, хотя еще нельзя было вставать, – и выпила сырую воду, из какого-то сомнительного стакана, стоявшего на окне, – наверно, для полива цветов. И у нее получилось осложнение… еле-еле спасли…   
За два часа ожидания мы наслушались столько леденящих душу историй об операциях по поводу аппендицита, что у мамы появилось желание как можно скорее улепетнуть отсюда. Однако моя решимость после всего услышанного не убавилась.
рис 20

Подошла наша очередь. Вспыхнула лампочка над дверью, мы вошли в кабинет, а затем – в смежную комнату, из которой мама тут же была выдворена строгим голосом Ануфрия Ануфриевича: 
– А ты куда, мамаша? Ты сиди здесь, жди. Когда надо, – позову.
Ануфрий Ануфриевич со всеми пациентами и их родственниками был "на ты", – независимо от их возраста, пола и социального статуса. Не потому, что был не воспитан. Он полагал, что в силу своего возраста и исключительной квалификации он имеет право на такое обращение. Это «ты» все принимали как естественное и позволительное; оно добавляло изюминку и неповторимое обаяние к этой уникальной личности военного хирурга. Ануфрий Ануфриевич был шутлив, насмешлив, немного грубоват, но всё «с какой-то милою, душевною приятцей», – как говорила мама, цитируя Есенина. Доктор с первых слов покорял и детей, и взрослых, чувствовавших за его простотой огромную дистанцию между ними.
…Маме не сиделось на белом деревянном табурете и она, стоя у распахнутой двери, наблюдала за манипуляциями седого худощавого хирурга и думала: "После жутких историй, о которых мы наслышались в очереди, у Саньки, может, пропадёт желание ходить к хирургам? Аппендицит оперируют, когда человека привозят на "скорой"! Пока терпится, кто возьмет на себя ответственность резать, тем более десятилетнего ребенка?" 
Выйдя к маме, Ануфрий Ануфриевич объявил:
– Пока ничего не могу сказать. Нужно понаблюдать. Придите в среду.
А в среду, немного поколебавшись, он написал направление в стационар.
Было начало июня, в школе закончились занятия, солнечно, тепло. На поляне, через которую проходили мы с мамой, возвращаясь домой из детской поликлиники с направлением в больницу, мальчишки, ошалев от летнего счастья, играли в футбол.   
– Лёшка! – закричал я, различив среди них своего знакомого, на котором была надета красная футболка, делавшая его заметным даже издалека. – А у меня аппендикокс!
– Что с тобой, Санька? – возмутилась мама. – Этот Лешка за километр от тебя, а ты на весь город кричишь ему о такой новости?
Я не обратил внимания на замечание и снова заорал:
– Лёшка!!!
Увлеченный футболом Лёшка наконец-то услышал.
– Чего-чего? – закричал он.
 – Аппендикокс у меня! Завтра в больницу лягу!
– Бедняга! – крикнул Лёшка и помчался за мячом.
Зашагали дальше по тропинке в направлении к своему дому.
– Петька! А у меня аппендикокс! – вновь заорал я, увидев шедшего навстречу пацана с хозяйственной сумкой в руке.
Петька тоже не разделил со мной радость. Он удивленно посмотрел на меня, пробормотав: "Нашёл чему радоваться!" – и потопал дальше, торопясь в магазин за хлебом.
– Сань! Зачем ты всем подряд сообщаешь о своем аппендиците, да еще с такой радостью, будто это праздник? – возмутилась мама. 
– Да, мама,  праздник! Только никто не поймет меня! Пойми хотя бы ты! Два месяца после операции у меня будет свобода! Свобода от тренировок!



Вместо отца      

Пролежав в больнице около недели в обществе Конан Дойля и Стивенсона и не успев огорчиться, что на улице – лето, а я дышу воздухом больничной палаты, – я был выписан без всякой операции. Пока я спокойно валялся на кровати, не делая никаких прыжков, кувырков, углов и махов, все мои колики прекратились, и боль предательски покинула меня вместе с мечтой о моем двухмесячном освобождении от спортзала.
На следующий день после выписки я отправился на тренировку.
– Ну что, разобрались с твоим аппендицитом? – спросил тренер, довольный возвращением питомца.
– Разобрались, – не очень весело ответил я.
– Постарайся больше не болеть! Наверно, самому обидно: был первый гимнаст города, области, а за этот год то одно, то другое с тобой приключается – и вот, отстал от своих ребят. Придется догонять!
Алексей Алексеевич работал с нами уже около года. Работал не щадя живота – ни нашего, ни своего. Почти каждый воскресный день он отправлялся с нами на рыбалку, собирал на футбол, устраивал поход. Всё это делалось не только "во имя любви" к природе и свежей рыбе, но и из практических соображений. Мы же не просто шагали к реке, а бежали кроссом, "дыхание ровное", – значит, и выходной день не препятствовал потере спортивной формы, которая ценой  больших усилий практически ежедневно выковывалась в течение многих месяцев. Не оставлял он без задания даже тех, кто летом уезжал на две недели с родителями во время их отпуска.   
– Кросс бегай  обязательно! Два часа в день! Иначе потеряешь спортивную форму, и придется начинать с нуля, – такой наказ получал от тренера каждый отъезжающий.
А спортивная форма, благодаря стараниям Алексея Алексеевича, действительно, у нас появилась. Когда мы делали сальто, тренер уже не подхватывая нас за майку. И прыжки через коня, и упражнения на кольцах мы делали чисто, будто настоящие гимнасты, выступающие на серьезных соревнованиях. Смирились с утренними тренировками почти все мамы, включая Костину: она просто нарадоваться не могла на молодого тренера, она обожала его. 
– У моего Кости отца нет, так Алексей Алексеевич ему – вместо отца! – радостно удивлялась она неожиданному повороту событий. – Такой хороший человек и так детей любит! И в меру строгий – строгость тоже нужна! И справедливый!
Она была абсолютно права.  Мне и моим родителям Алексей Алексеевич тоже очень нравился.

Чужая собака      

В этом году декабрь рычит, как голодный зверь. Завывания ветра между домами  ночью особенно пронзительны и тоскливы, а ошалевшие от его воя тучи мешают вовремя приходить и без того неторопливому зимнему рассвету. Но я сплю богатырским сном и не слышу воплей природы, а мама слышит, и ей очень неприятно.
Будильник ради меня не заводят, чтобы не создавать с утра стрессовое состояние, – поэтому мама часто зажигает ночью свет и смотрит на часы. О, шесть пятнадцать – надо будить, а так жалко...
– А может, не будить сегодня? – спорит мама с собой. – Пусть пропустит разок, хоть один разок... 
Но быстро передумывает:
– Ведь расстроится потом, что не разбудила… как бы хуже не получилось. Ладно, пусть минут пять еще поспит. Успеет. Все равно ведь не завтракает.
рис 21

В шесть двадцать мама подходит к широкой зеленой софе и, вздохнув, натягивает мне на плечи сползшее одеяло, хотя в этом уже нет никакой необходимости. 
– Сынуля!.. Подъём! 
Сынуля не отзывается. Мама грустно молчит и ждет. Через несколько секунд я открываю глаза, включаю два белых шара светильника на торце книжного шкафа и смотрю  на стенные часы с боем, висящие напротив.
– Такая холодрыка на улице, метель… Слышишь, как воет? Может, пропустишь сегодня утреннюю тренировку? – робко спрашивает мама.
– Ни за что! – и я решительно скидываю с себя одеяло. – Если я хожу в спортивную школу, то хожу как надо. Или совсем не буду ходить. Морочить голову Бедосею я не собираюсь!
В ванной я открываю кран с холодной водой, смачиваю два пальца, подношу к глазам и, считая после этого процедуру умывания завершенной, по-быстрому одеваюсь. Пока натягиваю брюки, мама повязывает мне пионерский галстук, – чтобы хоть как-то сэкономить время, – потом заносит расческу над моей головой, чтобы причесать. Если ее инициатива с галстуком удается, то с причесыванием не выходит: я ловко уклоняюсь от расчески с помощью молниеносного нахлобучивания  шапки-ушанки из черного кролика. Во время всех виртуозно выполняемых процедур мама успевает возникнуть вновь, на сей раз уже с котлетой на кончике вилки.
– Ну, хоть кусочек! – умоляет она.
– Вот привязалась! – отбиваюсь я, зашнуровывая второй ботинок. – Сказал ведь: не хочу!
– Ты хоть в школе, как только буфет откроется, сразу иди обедать! Не тяни до третьей перемены! – жалобно умоляет бедная мама. – Каждое утро одно и то же – и голодный, и не выспавшись...
Выхожу, легкой спортивной походкой печатаю шаг по коридору, сбегаю по лестнице. В подъезде хлопает дверь, и для некоторых жильцов этот хлопок в одно и то же утреннее время служит будильником.
Через минуту мама, невзирая на холод и ветер, выходит, как обычно, на балкон. Вскоре, в свете единственного уцелевшего на микрорайон ночного фонаря она видит своего шестиклассника, шагающего по темной, безлюдной улице с портфелем в одной руке и переобувкой – в другой. Снег еще не выпал, и обледенелый асфальт, объединившись с напором ветра, препятствуют моему быстрому продвижению, так что приходится слегка склоняться, чтобы уменьшать сопротивление стихии. Эта картина кажется маме очень грустной. Но я чувствую себя отлично, мне нравится спорить с ветром; я даже забыл, что совсем не выспался.
На первый урок, – а это была физика, – я опоздал, хотя из спортивки шел, как мне казалось, быстро. Конечно, лучше было бы бежать, но… не хотелось. Такое опоздание становилось для меня почти правилом: Бедосею надо бы хоть на пять минут раньше отпускать нас с утренней тренировки, а вместо этого он: «А теперь быстренько, бегом – на занятия!».
Вошел в класс; все уже за партами. Антонина Васильевна сделав вид, что посмотрела в журнал, объявила:
– Каранов, к доске!
Я оставил свой портфель у двери и направился к доске.
– Рассказывай урок, – говорит учительница.
В первый момент я растерялся: не мог сразу вспомнить, что было на прошлом уроке. Я ведь не делаю устные задания, а в этот раз задач по физике не задавали, так что накануне, после вечерней тренировки, я, естественно, учебник не открывал.
– А что рассказывать?
Сразу с нескольких парт раздались дружеский шепот:
– Давление жидкости!.. Давление жидкости!..
Я сориентировался и начал:
 – Давление столба жидкости зависит от ее плотности и высоты столба жидкости и не зависит от площади, на которую производится давление. 
Написал формулу, решил на доске простенькую задачку, заработал четверку. Если бы не опоздал, Антонина Васильевна поставила бы пятерку: урок я ответил правильно и даже больше сказал, чем в учебнике.   
Я прошел к своей парте, сел и незаметно уснул. Когда прозвенел звонок на перемену, меня разбудили ребята. Ничего, досплю на других уроках, если удастся. На истории или ботанике можно вздремнуть на несколько минут, но на географии – об этом даже речи не может быть! 
Когда после уроков шел через поляну домой, на моей тропинке повстречалась большая черная собака, похожая на водолаза. Почему-то она была без хозяина, хотя ошейник у нее был.
«Наверно, хозяин доверяет ей гулять одной, – подумал я. – Значит, добрая».
И я погладил собаку.
В ответ она схватила мою варежку, которой я гладил ее, и не успел я опомниться, как она стащила ее с руки.
– Отдай! 
Но собака ничего не сказала и быстро побежала прочь от меня, зажав варежку в зубах.
– Воровка! – крикнул я ей вслед.
Дома поел немного борща, одну котлету (перед тренировкой нельзя нагружать желудок) и отправился на тренировку. 
…Десятый час вечера. Наконец-то явился, чтобы переночевать.
– А где твоя вторая варежка? – поинтересовалась мама, пока я раздевался.
Я рассказал.
– Я не рискнул отнимать: еще укусит.
– Ну и правильно. Наверно, она запах Тишки учуяла… Вот так доверишься кому-то, а что выйдет из этой доверчивости, – неизвестно. Но чужих собак гладить ни в коем случае нельзя, какими бы добрыми они ни казались.


Сомнения   

Субботним вечером мама вновь вернулась к спортивной теме.
– Знали бы, что будет такая нагрузка, оставили бы Саньку на плавании. Хотя говорят, там тоже сделали утренние тренировки. Это технологии современного спорта? 
Папа кивнул головой и пробурчал, не отрываясь от паяльника:
– Да. От спортсменов теперь ждут больше, чем в наше время. 
– Каждый тренер мечтает увидеть своих питомцев в сборной страны. Им повышают квалификацию за качество подготовки спортсменов, так что есть стимул, чтобы не давать покоя детям... А Санька, как нарочно, упрямый, чересчур добросовестный: другие ребята спокойно пропускают утренние тренировки, а наш – хоть бы раз! Ладно, если бы мечтал стать чемпионом или тренером! Но он-то не хочет этого. Зато как рассуждает! "Если что-то делать, то делать хорошо, или вообще не делать. По-другому я не хочу. Или я вообще не хожу в спортивную школу, или хожу, как положено». У него такой моральный кодекс. Хорошо быть таким ответственным, но себя тоже надо любить…
Бабушка, уже давно твердившая о перегрузках, вредных для детского здоровья, обеспечивала дочери горячую поддержку с помощью медицинских аргументов.
Папа пытался вяло спорить, но его возражения были неубедительны и сводились к тому, что спартанские условия формируют настоящий мужской характер и вырабатывают силу воли. 
рис 22

А мама вооружилась раздобытым где-то учебником с впечатляющим названием "Спортивная медицина". Подойдя к папе, склонившимся над черно-белым телевизором с паяльником в руках, она открыла страницу, помеченную закладкой, и прочитала:
– "Чрезмерные физические нагрузки могут быть чреваты возникновением отклонений от нормального физиологического состояния". Саша, ты слышишь, что я читаю? Между прочим, это учебник для педагогических вузов. Слушай, пожалуйста! Твоего сына касается: «…расширением сердечной аорты...». Видишь, о расширении аорты пишут!
– К тому же речь идет о взрослых, – вмешалась бабушка, – а у детей еще больше риска. 
Отец  молча слушал, молча кивал головой в знак того, что все понял и имеет право продолжить ремонт телевизора, затем снова брал в руки паяльник и склонялся над лампами, диодами, триодами, транзисторами – это была его стихия, там всё было просто и понятно.
– Эх, скоро не останется ни одного черно-белого телевизора, – весело прокурлыкал он.
– В каком смысле?
– Будут только цветные. Прогресс! И никуда от этого не деться. Также и в спорте: всё сложней и совершенней. 
А мама не унималась:
– Пусть в железе будет прогресс – не жалко! А вчера наш сын опоздал на первый урок, физики, из-за утренней тренировки. Как только вошел в класс, – с порога к доске вызвали, не дали опомниться. А некоторые учителя любят назло: раз опоздал – к доске. Но их тоже можно понять… А потом он уснул на биологии! 
Она умолкла и стала рассеянно перелистывать "Спортивную медицину". Так и не дождавшись реакции мужа, она с досадой  воскликнула:
– Ну что молчишь? 
– А что ты предлагаешь? – спросил отец, с усилием подняв голову. – Ты хочешь, чтобы сын бросил спортивную школу?
– Ну, не знаю... Все в меру… без перегрузок, без утренних тренировок… Но тренер на это не пойдет...
И понуро добавила:
– Мы с другими родителями предлагали Алексею Алексеевичу: если он считает абсолютно неприемлемым отмену утренних, то пусть хотя бы через день их устраивает. Чтобы дети высыпались. Но он – максималист, и даже на такую уступку не идет. 
Она немного помолчала, затем робко произнесла то, о чем твердила бабушка уже неоднократно: 
– Может, вообще бросить Саньке спортивную школу?
– Нет! – немедленно отреагировал батя. – Ты подумай, сколько у него свободного времени появится… Что он будет с ним делать?
– А что ты делал в свободное время? Сам ты ведь спортом не занимался?
Измученный непосильной проблемой, отец вдруг махнул рукой и глухо проронил:
– Ладно, пусть переходит на плавание! 
– А там теперь тренировки еще раньше, чем  наши, – в шесть утра, – вздохнула мама. 
Так ничего и не решили...

Клад      

Был поздний вечер. Я выгрузил из портфеля тетради и учебники, ненужные на следующий день, достал дневник и посмотрел, какие номера задач заданы по математике. Когда я уткнулся в задачник, в комнату вошла мама с тряпкой в руках и стала наводить порядок, вытирая пыль и раскладывая по местам мои книги и тетради, разложенные на подоконнике, на ножной швейной машинке, на письменном столе, перепутанные на книжных полках.
– А это еще что? – удивленно воскликнула она, взяв в руки желтый кожаный чехольчик для очков, обнаруженный ею в книжных завалах. – Тяжеленький!..
Она вытряхнула его содержимое, и на стол высыпались монеты разного достоинства: от копейки до полтинника.
– О! Да тут целый клад! – вскрикнула она. – Твой капитал?
У меня аж загорчило внутри от досады. 
– Где откопал его?
– Накопил, – пробормотал я.
В комнату вошел Тишка. Я взял его на руки прижал к себе, чтобы он своим мягким теплом хоть слегка утолил мои печали.
Мама застонала и схватилась за голову. 
– Всё ясно, – убито прошептала она. – Вот почему ты так наваливаешься на еду после школы... Дома не завтракаешь, в школе не ешь – и это при такой нагрузке? Страшно представить: столько дней до половины третьего ты был совершенно голодным! Зачем ты копил деньги, которые мы давали на буфет?
– Я хотел накопить на коньки с ботинками, – скорбно признался я. – Вы же не хотите их покупать...
– Солнышко мое! – вздохнула мама. – Зачем тебе эти ботинки, если у тебя нет времени играть в хоккей? Ну, встанешь ты на коньки один раз на зимних каникулах, а на другой год они будут тебе уже малы – и куда прикажешь девать их?
Она сгребла монеты в чехольчик, где я хранил их, и направилась к папе на кухню, а затем в комнату бабушки – показать мой «капитал».
– Ну и сюрпризик, – покачала головой строгая бабушка, выслушав очередную историю о внуке. – Семь часов в день – спорт… а еще учеба… а еще подъем в шесть утра… И всё это – без завтрака? Без буфета? Ну и сюрпризик…
Клад был национализирован. Мои коньки накрылись.
Я стал ходить в школьный буфет.
Коньки купили через год.