Якобинец. Глава 7. Якобинцы и Жиронда

                … Лишь тот достоин жизни и свободы,
                Кто каждый день готов  за них на бой…»
                (Гёте «Фауст»)

     Жирондисты, обвиняя своих коллег-соперников в дезорганизации и анархизме, не прекращали своих агрессивных выходок, инсинуаций и противодействия во всём. Стоит строго заметить, их деятельность в этот период свелась к интригам и инсинуациям против якобинцев, к красивым речам, расточаемым с трибуны Конвента и громогласной защите интересов крупных собственников, что не добавляло им симпатий малоимущего большинства французов…

     29 октября 1792 года жирондист Лувэ произнес агрессивную обвинительную речь, прямым текстом требовал эшафотов для Робеспьера, Марата и Дантона одновременно, обвинения были размыты, противоречивы  и часто абсурдны, но озлобление совершенно искренне и направленно.

     Их агрессия против якобинцев не прекращались месяцами: нападения на Марата в октябре 1792  и  в апреле 1793, а 24 мая добрались до Эбера, Варлэ, Марино  и других, решившись снова поднять дело о событиях сентября.  Показательны в этом отношении анти-якобинские памфлеты Бриссо, обращенные к своим избирателям от 24 октября 1792, от 23 мая 1793 года.

     По призыву жирондиста Барбару в октябре 1792 город Марсель выслал отряды федератов, состоящих из богатой молодежи «для защиты от санкюлотов», они вели себя агрессивно, орали песенки, в которых требовали кровавых расправ и казней якобинцев:
      «От Парижа к берегам Ривьеры
      Докатился звон набата -
      Вот и мы пришли на голос звона.
      Мы казним сегодня Робеспьера,
      Завтра снимем голову Марата,
      Послезавтра – голову Дантона!»

     Вот так «гуманисты и миротворцы», вот так «умеренная» оппозиция»… Но в этом вся  суть подобных «миротворцев» всех времен и народов…

     Интереснее будет другое, федераты, призванные, чтобы защитить депутатов   крупной буржуазии от санкюлотов, чуть позднее и вместе с последними,  будут штурмом брать Тюильри... 
   
     Видимо, активность и профессионализм якобинских агитаторов Сантерра, Шометта и прочих, посещавших казармы федератов нельзя сбрасывать со счетов.
     Современники характеризуют жирондистов, как «партию людей ловких, тонких интриганов и крайне честолюбивых». По словам Кутона: «Они хотят Республики, но хотят также аристократию».

     Они презирали народ и боялись его, стоит прочесть их мемуары. Например, послушаем  Бюзо: «Париж – это сентябрьские убийцы», «чтобы нравиться парижскому народу - надо обладать его пороками» и т.п. Стоит послушать и Робеспьера: «Они обнаруживали большую чувствительность, но такую, которая плачет почти исключительно над врагами Свободы».
 
     И то верно, агрессивные к коллегам по Конвенту, они расточали свое показное миролюбие исключительно в отношении роялистов.

     В  январе 1793 роялистом Пари был убит депутат Конвента Лепелетье, за то, что он голосовал за казнь бывшего короля…

    Процесс Людовика это главным образом процесс политический и показательный, именно поэтому его исход был предрешён без лишних эмоций. Личный интерес в смерти Людовика мог иметь только Филипп Орлеанский и его сын, герцог Шартрский…

     Обвинения в государственной измене подтверждали сотни писем и документов, извлеченных из сейфа бывшего короля после штурма Тюильри.

     Стоит сказать сразу, Людовик  не невинная жертва и пострадал отнюдь не «за грехи предков», как любят писать роялисты и сочувствующие им авторы, а за свои собственные грехи. Во всех странах мира,  в это время, во всяком случае, государственная измена автоматически означала высшую меру.

     С другой стороны, жизнь или смерть Людовика это жизнь или смерть самой Революции и Демократии. Жить или погибнуть молодой Республике во Франции, вот в чем вопрос. Этот человек опасен не только сам по себе, он личность весьма незначительная, а как коронованная фигура и ненавистный символ монархии.

    Пока он жив, это поддерживает агрессивный боевой дух роялистов, они не прекратят устраивать заговоры ради его освобождения, высланный же за границу, он станет живым знаменем для эмигрантских корпусов, стоящих на французской границе и готовящихся к вторжению, его присутствие поднимет боевой дух роялистов.

    Его казнь сделает революцию необратимой, а Республику окончательной ормой французского государства.  Как верно заметил Робеспьер, штурмом    Тюильри, народ уже вынес смертный приговор Людовику, ведь ранее, простые люди считали личность монарха священно неприкосновенной, таким образом, всё остальное по существу формализм.  Это с одной стороны всё  так…

    Но эти рассуждения доступны лишь уму образованных революционеров, способных к глобальному и абстрактному мышлению, свободных от благоговения перед коронованными и титулованными особами…
   
    С другой стороны, поразительно, с этой логикой не согласился Марат, буркнувший под нос после аналогичной речи Сен-Жюста:

- «Этой доктриной нам причинят больше зла, чем все тираны мира вместе взятые!»      
    Тем удивительнее, что все эти соображения вовсе не исключали сочувствия к Людовику, как к человеку. Это было заметно даже в поведении Марата, которого противники рисовали типом с садистскими наклонностями, слёзы Эбера тоже выглядели вполне искренними.

   Марат был сторонником открытого процесса, пусть даже он будет чисто политическим и уже потому предрешенным.. Он считал, что в ином случае, в глазах простых малограмотных людей, приученных рабски почитать коронованных особ эта казнь,  будет выглядеть как обычное убийство…

   Удивительно, но каждый по-своему прав.

   А что же жирондисты, эти лже-республиканцы? Они откровенно пытались выгородить Людовика, аппелируя   к чисто роялистской логике, диктующей формулу, согласно которой личность королевской крови является особой «священной» и не подлежащей никакому суду в принципе!

    Но разве это рассуждения революционеров и республиканцев?  Что же будет дальше? Qui vivra verra… («поживём, увидим…»)

    Вся правда в том, что значительная часть этих людей, не была искренними республиканцами и их тайные симпатии всегда склонялись к конституционному роялизму.

    В их планы входило сначала подчинить Людовика своей воле и при формальном сохранении монархии стать фактически правящей силой, событий 10 августа они не хотели и приняли Республику задним числом, имея в виду, что она должна стать сугубо олигархической, буржуазной, но не подлинно демократической, к чему так стремились якобинцы.
 
    Поэтому на разных этапах  1791-1792 года их политика существенно менялась, успешно шли тайные переговоры с королем и, они становились защитниками трона и крестили сторонников Республики анархистами и экстремистами, но  если Людовик не шел на уступки, бриссотинцы стуча в грудь, изображали из себя пламенных республиканцев, да еще «отцов-основателей Республики»,  и это те, кто был против штурма дворца 10 августа…

    Спасение короля оставляло последнюю лазейку к сговору с династией Бурбонов на выгодных условиях. Их избирательный «гуманизм» неизменно распространялся только на тайных и явных врагов Республики, но никогда не распространялся на коллег по Конвенту, якобинцев, что характерно и станет видно позднее.
    В схватке вокруг бывшего короля кипели политические страсти, но не личные чувства, это борьба социальных интересов, но не чьей-то личной жестокости или милосердия…

    В новом 1793 году противостояние жирондистов и якобинцев продолжалось в ускоренном темпе.

    А далее? По порядку: в марте 1793 года с фронта пришло известие об измене генерала Дюмурье, ставленника Жиронды, пытавшегося повернуть войска на Париж, разогнать Конвент и усадить на восстановленный трон герцога Шартрского, сына Филиппа Орлеанского, родственника казненного короля, изображавшего из себя якобинца.

   Не поддержанный ни офицерами, ни солдатами генерал Дюмурье сбежал в Англию вместе с герцогом Шартрским,   отец которого, герцог Орлеанский был казнен, как сообщник.

   Апрель 1793 года. Жиронда обезумела от ненависти к якобинцам, они придумали повод и рискнули отдать под трибунал Марата.

  Обвинения были построены на том, что из циркуляра, написанного Маратом крайне эмоционально, впрочем, как всегда, они произвольно выдергивали фразы, вне основного текста звучавшие агрессивно и жестоко, якобинцы настояли на том, чтобы злосчастный документ был зачитан полностью. Впрочем, есть мнение, что Друг Народа всего лишь подписался под этим документом, будучи в тот день председателем Клуба.

  Это был тот самый злосчастный циркуляр, из которого враги Друга Народа с 1793 года и по сей день выдёргивали цитату о «100 тысячах голов, которые следует отсечь ради победы французской Республики..» Эта цифра         произвольно повышалась вместе с накалом эмоций от 600 голов до 500 тысяч…

  Но в общем тексте смысл этих слов был иным, он, как и всегда предостерегал нацию и её представителей от беззаботности перед лицом врага.

  Марат считал, что неуместная сентиментальность впоследствии будет стоить народу миллионов    жизней, которых роялисты и их иностранные союзники не пощадят, когда снова почувствуют себя хозяевами страны…

  Итак, пусть погибнут эти опасные и совершенно бесполезные как паразиты   «золотые» 100 тысяч привилегированных, графов и маркизов, чем миллионы людей  из народа.  Эти слова продиктованы чувством республиканского самосохранения, а не личной «жажды крови».

   К тому же, количество «100 тысяч» было «снято с потолка» для эффекта, что позднее признал и сам Друг Народа, и таким образом не представляла собой никакого «чудовищного продуманного плана истребления»…

  Таким образом, стало понятно, что обвинения строились на грубых инсинуациях, в общем тексте смысл этих фраз имел несколько иное значение.
 
  Якобинцы, сотни людей разом в один голос решительно заявили со своих мест, что все подпишутся под злополучным циркуляром, не видят в нём никакого «бешенства»  и призывов к анархии,  жирондисты были растеряны и взбешены провалом обдуманного процесса. Усилия жирондистов были напрасны. Друг Народа был оправдан с триумфом.

   Но этот процесс лишил жирондистов последних симпатий парижан.

   Май 1793 года. Жиронда не унимается, вопреки закону они хватают  якобинцев, бросают в тюрьмы, на основании смехотворных несерьезных обвинений, запрещают их собрания.

   Ослепленные ненавистью, они рискнули создать Комиссию 12-и,  состоявшую из одних жирондистов, то есть людей заранее предубежденных, чтобы снова поднять тему «сентября»…

   Жирондистов не пугал устроенный ими раскол Конвента… И это делают люди, всё время выставлявшие  якобинцев «анархистами и дезорганизаторами», что они и напишут в своих мемуарах, полных восхваления своей  политики, как единственно разумной,  и яростных проклятий в адрес оппонентов.    

   Не примирения, а подавления якобинцев и казней их руководителей добивались эти люди, называвшие себя   «умеренными» и «сторонниками нестрогих мер» , интриговали и проявляли агрессию с самого сентября 1792 по май 1793 года, пока у тех не истощились остатки терпения…

   Восстание, во главе которого стоял Марат, более других пострадавший от их нападок,  разразилось в Париже 31 мая- 2 июня. Здание Конвента было окружено национальной гвардией под командованием генерала Анрио, лидеры Жиронды, 22 человека были были отданы под нестрогий домашний арест и лишены депутатского иммунитета. 

   Однако, «кровожадные» якобинцы отнюдь не репрессировали своих оппонентов как партию в целом, а лишь арестовали руководивших ими подстрекателей,22 человека, занявших контрреволюционные позиции, в лице Антуана Сен-Жюста выразив остальным сожаление и надежду на их благоразумие, сумев отделить людей заблуждавшихся от изменников. Эти жирондисты оставались в Конвенте до октября 1793 года.

   Из переписки некоторых жирондистских депутатов, можно привести в пример Дюбо и Шассе,  с друзьями из провинции видно, они сами задумали переворот, устранение якобинцев и казни их крупнейших руководителей, письма датированы 15 мая, 24 мая..стали создаваться отряды для «крестового похода» на Париж. 

   Так кто же реально развязал гражданскую войну летом 1793? Разве якобинцы?   
   Так, Марсель, руководимый жирондистской администрацией, взбунтовался еще до 31 мая,  а отнюдь не в следствии, как станут утверждать они сами и их защитники…

   Жирондисты Бордо еще 8 мая отправили в Париж открытое письмо с угрозами в адрес якобинцев… А 12 мая взбунтовалась жирондистская администрация Лиона…
   Выходит, якобинцы Парижа 31 мая всего лишь опередили их…

   Это июнь 1793 года… После перечисленных фактов становится ясно, что «агрессивность» якобинцев и «гуманизм» жирондистов это политический миф, созданный самими жирондистами.

     И эти люди еще восхваляли себя как «отцов основателей» Республики и «подлинных» революционеров.  Они, которые были против штурма дворца и стали «республиканцами» задним числом! По крайней мере, это касается этих знаменитостей…

    Высокое самомнение у этих буржуазных «граждан-господ», не сумевших ни  открыто признать себя умеренными роялистами, к которым всегда склонялись, ни стать настоящими республиканцами, для этого они слишком чурались народа и брезгливо презирали его, всех этих грубых, необразованных, плохо одетых людей…

    «Подлинные революционеры»,  «отцы-основатели Республики»?  Разве что в собственных глазах...

     Во имя Разума! «Отцы-основатели»?!
    Они были против штурма Тюильри перед 10 августа и вообще не принимали в нём участия!

    Они защищали Людовика и  открыто одобряли преступление фанатичной роялистки Кордэ, что характерно, также воображавшей себя республиканкой, да еще и «подлинной», это уже диагноз.

    Последнее есть отнюдь не христианские чувства, а выражение политической позиции, ибо эти же самые люди рукоплескали массовым убийствам рядовых якобинцев в Лионе, Марселе и Тулоне…

    В марте 1793 года именно жирондист Ланжюинэ предложил проект закона о расстреле за ношение белой (монархической) кокарды в мятежной Вандее.

    В то время как Марат, оклеветанный противниками как «кровожадный монстр» резко осудил этот проект, справедливо заметив, что такой закон противоречил бы совести и здравому смыслу, карать следует не невежественных крестьян, а их подстрекателей – дворян и неприсягнувших конституции священников, убеждавших паству, что убийства и даже пытки пленных республиканцев «угодны Богу..».

    Тем временем Верньо, Бриссо, Петьон, Жансонэ, Барбару, Гюаде без труда сбежали из Парижа в течение первых же дней, настолько нестрогим был их «домашний арест».  И занялись разжиганием гражданской войны в родных департаментах, сея у населения страх и ненависть к якобинцам, особенно к Марату, активнее других способствовавшему их свержению с политического Олимпа.

    В целях пропаганды все средства хороши и они лгали, не стесняясь, расписывая мнимые «ужасы и зверства» творящиеся будто-бы в Париже, «улицы залитые кровью, изуродованные трупы на тротуарах...» 
    Они нашли благодарных слушателей, именно бежавшие в Канн жирондисты - вдохновители фанатичной дворянки Шарлотты Кордэ д,Армон.

    Следует, наконец, развенчать и миф о мнимом «героизме» мадемуазель Кордэ раз и навсегда. Замкнутая, высокомерная и тщеславная молодая особа,  она с юности считала себя умственно и духовно выше окружающих и мечтала чем-нибудь выделиться и прославиться. 
    Впрочем, стоит по спр
аведливости отметить, девушка была очень вдумчивой, читала только серьезную литературу, увлекалась историей, презрительно игнорируя легкие «дамские» романы.
 
     Мечтала об общественной деятельности на пользу Франции, её совершенно не привлекала типичная для ее времени женская судьба, роль соблазнительной любовницы или домохозяйки, матери семейства.

     Напрасно тетка пыталась знакомить ее с кавалерами, Шарлотта оставалась вежливо-холодной, ее интерес к мужчинам ограничивался дружескими чувствами к некоторым из них. Девушка оставалась одинокой и независимой, никому не жена, не невеста и не любовница.   

     Сентиментальную историю, возникшую сразу «по горячим следам», о том, что совершенное ею громкое убийство это месть за казнь своего жениха или любовника следует считать бездоказательным домыслом.
 
     Дело в том, что общество конца 18 столетия считало, что у женщины не может быть никаких политических убеждений (раз она существо сугубо домашнее, все интересы которого сосредоточены на мужчине и ребенке), тем более, считалось, что эти убеждения не могут быть самостоятельными, а не внушенными каким-либо мужчиной, отцом, братом или мужем.

    Люди обоего пола тогда были уверены, что единственным побуждающим к действию мотивом для женщин могут быть только эмоции, нечто сугубо личное, в первую очередь любовная страсть или материнский инстинкт,  но никогда интеллект и какие-либо абстрактные идеи. 
   
    Мадемуазель Кордэ ярко демонстрировала своей речью и поведением, что это не так, она держала себя не хуже, чем мужчина в ее положении,  и уже этим сильно раздражала публику, именно поэтому некоторые журналисты называли ее «мужеподобной», неженственной особой. 

    В известном смысле, Шарлотту пытались унизить, приписывая ей любовника и объясняя убийство личной местью. Убийство по личным мотивам,  бытовой криминал,  для такой личности как она слишком мелко. 
 
    Она холодный фанатик контрреволюции, это так,  но она не экзальтированная дамочка, действующая в запале личных страстей. Можно даже сказать, что она противник достойный уважения.

    Всё ее «мужеподобие» заключалось не только в факте совершенного убийства, но в четко выраженных политических убеждениях, которых женщинам иметь не полагалось, сильном характере, хорошо развитом интеллекте и слабой эмоциональности,  в то время, как у традиционно «женственной» женщины эмоциональность «должна» была зашкаливать, подавляя всякую умственную активность.

     Провинциальная дворянская семья Кордэ жила очень бедно, по крайней мере, по меркам своего класса. Тем не менее, и родственники и всё окружение мадемуазель Кордэ принадлежали к «правоверным» роялистам, её брат в начале революции эмигрировал.
 
     Сама Шарлотта гордо считала себя республиканкой, так, однажды за столом она решительно отказалась пить за здоровье короля, чем возмутила отца и шокировала остальных присутствующих.

     Свой вызывающий поступок она объясняла тем, что Людовик, как правитель, слаб, а слабый король не сможет принести счастье и процветание своей стране.

     Кажется, ее представления о Республике носят скорее отвлеченно-идеализированный характер, замешанный на фантазиях об античном Риме, и к реальности имеют мало отношения.

    Зато вполне очевидна  ненависть баронессы Кордэ д А,рмон к якобинцам и  страх, отвращение к живому реальному народу, к санкюлотам. 

     Желание героического поступка в духе Древнего Рима, известности любой ценой, вера в свою исключительную судьбу, это Герострат в юбке, убийство Марата дало этой  особе шанс «сохранить свое имя в истории».

     Она взяла с собой «на дело» свидетельство о рождении. Зачем? Ответ очевиден, если взбешённая толпа убьёт её на месте, она умрёт безымянной и не попадет на страницы Истории…
 
     Почему жертвой был избран именно тяжелобольной 50-летний Марат, а не молодые и здоровые Робеспьер, Дантон или Эбер, которые (чисто теоретически) проживут еще очень долго или кто-либо еще из видных якобинцев?

     Понять нетрудно, Марат  активнее других способствовал падению Жиронды и их ораторы, чьи выступления в Канне она посещала,  проклинали главным образом именно его, не сдерживаясь  в выражениях: « Свирепый зверь, кровожадный монстр, маньяк», фанатичка Кордэ узрела в этом шанс  и воображала  себя «девой мстительницей»,   едва ли не Жанной д, Арк.

     Прибыв в Париж, она не обнаружила на улицах ни крови, ни трупов, как то расписали предатели, бежавшие в Канн, да и сами парижане отнюдь не выглядели запуганными и не шарахались как тени вдоль стен домов, казалось бы, задумайся…  Но нет,  минуя громкое убийство, она никогда не прославится, о ней не напишут в газетах!

    На суде девица Кордэ, по свидетельствам современников, вела себя холодно и отстраненно, словно презирая всех окружающих, этих ненавистных якобинцев и народ, санкюлотов, эту «грязную чернь в красных колпаках».

    Ответы поражали четкостью, скорее всего даже, что они были заготовлены заранее, замкнутая и честолюбивая, Кордэ «спала и видела» свое имя на скрижалях истории. По дороге на эшафот её сопровождали крики возмущения, гнева и ненависти, хотя нельзя не отметить, что раздавались и приветственные крики…

    Незначительная сама по себе, Кордэ своего добилась, ее имя осталось в истории Франции, но ее помнят именно как убийцу Друга Народа…

    На родине Шарлотты Кордэ в нормандском городе Кане по улицам маршировали отряды, состоявшие из бывших членов местной Национальной гвардии, которых аристократы презрительно обозвали «каработами», то есть «бандитами, злоумышленниками».

    Девизом отрядов каработов стал  прозрачный ребус «Законы или...», а далее, вместо слов, мертвая голова. Они носили на рукавах черные повязки, где серебром поблескивал пиратский череп со скрещенными костями.

    Противники Марата и якобинцев, летом 1793 каработы присоединились к жирондистам, вошли в состав армии роялистского генерала барона Вимпфена, готовившейся для похода на революционный Париж и были разбиты при Верноне. В августе 1793 якобинцы законодательным путем распустили отряды каработов...

   В день казни Шарлотты Кордэ 17 июля 1793 года в Лионе был убит, притом с особой жестокостью, председатель Якобинского клуба Жозеф Шалье , тупое лезвие гильотины превратило его казнь в жуткую пытку, трижды опускался тупой нож, дробя позвонки, но не отсекая головы осужденного, нервы сдали даже у палача, добившего несчастного милосердным ударом сабли ..

   Это был прямой вызов Парижу и новой власти.  И Париж на него ответит…
   Что характерно, до убийства якобинца Шалье, гильотина в Лионе стояла без употребления, если бы её активно использовали, лезвие было бы наточено, и смерть Шалье не была бы так ужасна.

   Как раз до убийства Марата о многочисленных казнях говорить в действительности не приходилось. Предательство жирондистов и цепь политических убийств спровоцировали Париж на агрессивные меры.

   И всё же, прав Альбер Матьез, когда пишет, что даже убийство Марата не сделало парижский трибунал более активным, что и вызвало возмущение Робеспьера в августе 93…

    Реки крови после 10 августа? Очередная сентиментальная чушь роялистов и Жиронды.

    Почти не бывало  в истории примера, чтобы в стране ведущей одновременно и внешнюю и гражданскую войну, правительство не ввело сокращенного и ускоренного судопроизводства для предотвращения любых сношений с врагом, подавления заговоров и измены, которые отнюдь не являлись измышлениями...

    Французский революционный трибунал был основан 17 августа 1792 года, через неделю после штурма Тюильри. Он произнес буквально несколько смертных приговоров и  был упразднен по настоянию жирондистов (а их     позиции в реальности были еще очень сильны в Конвенте ) уже 29 ноября 1792 года.

    В августе 92 Робеспьеру предлагалась должность председателя трибунала, однако Неподкупный отказался в открытом письме. В чем тут дело? Сам он пишет, что среди арестованных у него слишком много врагов, и он не сможет соблюсти беспристрастность. Можно сказать, что это не аргумент.

    Возможно, он не хотел взваливать на себя прямую ответственность, возможно, думал о предстоящих выборах в Конвент, это более важно, возможно, наконец, отказ от должности был ответом на обвинения в честолюбивых устремлениях, уже тогда, сыпавшихся на него со стороны бриссотинцев.. Любили они перекладывать собственные умыслы на других…

     Революция лишилась политического судопроизводства. Обвиняемые в заговорах против безопасности государства  приказчики королевских имуществ Сен-Фуа  и Дюфрен-Сен-Лион, мадам де Роган-Рошфор, обвиненная с отношениях с эмигрантом Бертраном де Мольвиль, бывший страсбургский мэр Дитрих, соучастник мятежа Лафайетта  в этот период привлекались к суду обычных уголовных трибуналов, которые по большей части, их оправдывали.

    Только 10 марта 1793 года был вновь создан и заработал реорганизованный политический трибунал.

     Действия жирондистов поначалу противившихся учреждению трибунала и даже обозвавших это политическое судопроизводство учреждением «инквизиционным»  тут же назначили   комиссию 6-и, но только из своих, которые одни  и имели право привлекать людей в этот трибунал, практически парализовали его работу и на этом этапе.

     Как уже было сказано, письма депутатов Жиронды к коллегам в провинции от 15, 24 мая показывают, что они сами готовили переворот, устранение якобинцев из Конвента и казни их руководителей.

   Якобинцы восстанием 31 мая всего лишь упредили их намерения. Бриссотинцы станут утверждать, что именно якобинцы «развязали агрессию» и единственно виновны в гражданской войне лета 1793 года.
 
     Невзирая на восстание 31 мая, федералистский мятеж лета 1793 года и убийство Марата трибунал отнюдь не ускорил своей деятельности, вопреки распространенным представлениям о «массовых казнях» этого периода.
 
     С марта по сентябрь 1793 года предстали перед трибуналом всего 266 человек и только 66 из них были казнены. Стоит учесть, что по понятиям восемнадцатого столетия это отнюдь не «море крови».

     А сочувствовавший жирондистам председатель трибунала Монтанэ даже явно пытался выгородить убийцу Марата, представив ее действия как помешательство или обычное уголовное преступление.

    При этом подсудимая возмутилась подобной формой защиты и заявила, что действовала в здравом уме, не имея ничего личного против убитого, но только под влиянием убеждений.

     И это не случайность, еще ранее, когда судили убийц депутата Конвента, Монтанэ убрал из текста приговора формулировку о том, что имущества осужденных поступают в казну Республики, таким образом, конфискация не могла произойти, а среди обвиняемых был миллионер. И это не единственный раз, когда Монтанэ «забывает» именно эту формулу, чуть позднее ему жёстко напомнят об этом.

    Андрэ Шенье, при жизни известный   как  крайне агрессивный контрреволюционный публицист, призывавший к расправам над якобинцами, но не как поэт, прославлял убийцу Марата, как «героиню», в крайне грубой форме нападал на Комитет Общественного Спасения, на Робеспьера и Колло персонально,  затем более полугода скрывался, и был в итоге арестован и заключен в Сен-Лазар.

    Но в сентябре 1793 года ультра-радикальное течение эбертистов возобладало в Конвенте и прозвучало грозное: «Поставим Террор на повестку дня!» Трибунал был реорганизован еще раз, его состав расширен.

    И только с октября 1793 года начались крупные политические процессы: 14-16 число, процесс Марии-Антуанетты, 28-30 октября процесс 22-х жирондистов.
   С октября по декабрь 1793 года в Париже были казнены 177 человек. И всё же и это не «реки крови» по меркам эпохи.

   Репрессии в провинциях напрямую зависели от того, была ли их территория захвачена мятежом, какова была степень его опасности, какова близость к границе, где шли бои с интервентами.

  Существует статистика, что 90% известных нам крайностей революционного террора происходили именно в западных и южных департаментах Франции, но не растекались равномерно по всей стране, как обычно все думают. По меркам этого сурового времени, как раз в Париже было вполне спокойно,  чиновники находились под жестким контролем правительственных Комитетов.

   Хороший пример, за все время Террора в нормандском округе Кальвадос, к слову, откуда родом Шарлотта Кордэ,  не произошло вообще ни одной казни!     Чаще комиссары ограничивались снятием с должности провинившихся чиновников и тюремным заключением, при необходимости вмешивались в дела местной администрации, на фронтах наблюдали за политической благонадежностью генералов.

   Но мятежи в Лионе, в Бордо, в Нанте, в Тулоне и Марселе приняли крайний, чрезвычайный характер. Там жирондисты, открыто объединившись с роялистами, в отдельных случаях даже с интервентами, массово убивали якобинцев, нередко с исключительной жестокостью.

   Федералистский мятеж лета 1793-го, охвативший 60 департаментов Франции из 83, это вовсе не «народное восстание», а бунт буржуазной, т.е.  жирондистской администрации запада и юга Франции против решений якобинского Парижа. 

   Жирондистский мятеж  - это прежде всего бунт потесненных от власти крупных собственников, уже видевших себя новой «аристократией», новой «элитой», рвущихся на смену дворянству.

   В дикой ненависти к якобинцам, эти вчерашние революционеры приняли в свои ряды открытых врагов молодой Республики, аристократов-монархистов, чем и поставили сами себя «вне закона», показавшись открытыми контрреволюционерами.

   Летом 1793 они объединили свои силы с роялистами, граф де Пюизе, барон де Вимпфен должны был возглавить совместное наступление на Париж…
   Настало раздолье для многочисленных преступных шаек, бандиты пользовались тем, что власти временно стало не до них.

   В 1793 году бандиты и грабители, насильники и убийцы часто напяливали на головы красные колпаки и переодевались в мундиры жандармов, снятые с убитых республиканцев и терроризировали население, предъявляя даже поддельные документы, грабили под видом реквизиций, безнаказанно убивали и насиловали, запуганные люди уже не понимали, с кем действительно они имеют дело, вследствие чего некоторые поверили, что грабежи и насилия дело рук революционеров...

    Впрочем, по справедливости нельзя не отметить и того, что некоторое количество контрреволюционных партизан, шуанов также имели темное уголовное прошлое. Возможно, что особые зверства с обоих сторон совершались именно подобными личностями, а не собственно идейными "синими" и "белыми". Возможно...

    Существование Королевской Католической Армии Вандеи в каком-то смысле миф,  созданный самими сторонниками старого режима. 

    В западных департаментах Франции действовали разрозненные вооруженные формирования.
    Полевые командиры «белых» соперничали между собой за влияние, иногда они объединялись, посланцы от принцев-эмигрантов могли на некоторое время добиться этого. Но принцы далеко за границей... и внутренние раздоры и склоки продолжались... Для них это был минус, но для защитников молодой Республики плюс.
 
    Самые известные полевые командиры роялистов это Ларош-Жаклен, де Боншан,  д,Эльбэ, Пюизэ, Лескюр,  Шаретт.

    Одних можно назвать вполне честными противниками, другие, среди них граф Шаретт  добивали раненых республиканских солдат, бросали людей в колодцы   и забивали камнями, сотнями расстреливали пленных,  разрешали своим шуанам развлекаться пытками якобинцев, насиловали их жён и убивали детей.   
 
    Эта информация может не нравиться сторонникам роялистов и шуанов, но эти многочисленные зверства «белой» партии имели место.    

    В ряде департаментов власть захватили тёмные личности анархистского толка вроде самозваного «комиссара» Шнейдера в Эльзасе, арестованного позднее Сен-Жюстом и отданного под трибунал.

    Контрреволюционно настроенные обыватели, однако, с готовностью поверили, что эти бесчинства творят якобинцы. 

    Отряды шуанов Бретани и Вандеи тоже нередко перемещались по департаментам, переодетые для безопасности под солдат-республиканцев,  их главари использовали подлинные бланки пропусков, щедро выдаваемые им изменниками-жирондистами.

    А пока что, аресту и казни подлежали 22 лидера Жиронды и  т.н. «федералисты», участники мятежа, а вовсе не все члены этой партии. 
 
    Часть жирондистов согласилась на сотрудничество  с якобинцами во имя общих целей и победы революции, но часть высокомерно отвергла мирную инициативу и превратилась в глубоко враждебную силу.
    
    «Мирные» бриссотинцы оставались в Конвенте и далее, по крайней мере, до октября 1793 года.  Позднее именно Робеспьер личным вмешательством не раз спасал жизни этих 73 человек, отбивая атаки ультра-радикалов Эбера:
 - «Пусть не будет новых и напрасных жертв гильотины!»

   Он имел огромное моральное влияние, но не был правителем, поэтому не имел возможности освободить их, учитывая жесткое сопротивление коллег по Комитету.  Но, по крайней мере, благодаря этому вмешательству они остались живы и даже вернулись в Конвент после Термидора, чтобы в общем хоре осыпать проклятиями имена казненных якобинских лидеров, проклиная среди них и человека, который по существу спас им жизнь. 

    Летом-осенью 1793 года в департаментах Запада и Юга Франции (в Бордо, в Нанте, в Лионе, в Марселе, в Тулоне и др.) образовалась смешанная жирондистско-монархическая администрация, начались репрессии и казни якобинцев. Эти области отказывались подчиниться Парижу!

   Характерно, что Марсель восстал и сдался врагу еще до событий 31 мая... из чего видно, что Жиронда имела собственный план уничтожения якобинцев, и эти последние лишь опередили их намерения…

   Именно эта смешанная власть сдала английским интервентам Марсель и Тулон в мае 1793 года и подняла там белый флаг Бурбонов.

   И этой чёрной измене тоже нашли оправдание,  штамп, ставший широко известным в литературе - «несчастные искали спасения у иностранцев от якобинских зверств»! В то время, как именно якобинцев и убивали в этот момент в Марселе и в Тулоне…
 
   В маленьком городке Юга в том же июле был убит  председатель Якобинского клуба. С ним безжалостно расправились прямо во дворе собственного дома.
- «Как там у вас говорится: «Если враги не сочтут меня достойным казни, значит, мои заслуги перед революцией недостаточны?» Или еще лучше, «ненависть врагов лучшее украшение патриота?» Ты своего добился! Твои заслуги, любезный, в таком случае даже чрезмерны! Ты достоин и пули, и веревки, и ножа гильотины разом!»
- «Едва ли это возможно одновременно… Остановитесь на чём-нибудь одном…», - ирония слышалась в голосе председателя. Обреченный на смерть держался удивительно спокойно.
- «А мы попробуем совершить чудо, тебе достанется всего понемногу! Держите же его!»

    Сначала его повесили, следя при этом, чтобы он не умер. Быстро    перерезали веревку и затем в корчащееся полузадушенное тело несколько раз стреляли, но так, чтобы причиняя мучительную боль не убить при этом. Роль «гильотины» выполнила сабля в руках одного из убийц якобинца…

   Летом 1793 подобное происходило повсеместно там, где власть захватывали роялисты и их новые союзники бриссотинцы.

   Всё это не оставляло повода для благодушия и дальнейшей игры в терпимость. Враг вспомнит еще о милосердии, тогда, когда оно понадобится ему самому, завопит о «ужасах революции и варварстве санкюлотов», но будет слишком поздно.