Якобинец. Глава 11. Шуанское гнездо. Майенн

      В сентябре 1793 года Норбер Куаньяр был откомандирован в департамент Майенн в качестве правительственного комиссара с самыми широкими полномочиями от Комитета Общественного Спасения.
      Даже продвижение по западным департаментам, симпатии жителей которых к старому режиму общеизвестны, было небезопасно для республиканца.
    
      Второй комиссар Конвента, его спутник Лоран Лапьер на пару дней задержался в Париже, сдавая дела. Он временно замещал переводчика с английского при Комитете Общественного Спасения.

     Комиссары командировались из числа депутатов Национального Конвента и всегда вдвоем, их власть была поистине огромна, за их спиной грозной тенью стояло революционное правительство и местные власти им не указ.

     На дорогах западных департаментов свирепствовали «белые» мятежники, "лесные братья" шуаны, в основном из местных крестьян, возглавляемые офицерами из аристократов, эти роялистские отряды терроризировали слабую местную власть, убивали с особой жестокостью якобинцев и всех сочувствующих успехам молодой Республики.

     Бретонцы, веками хранившие свой отдельный язык и жители близких к Бретани департаментов не считали себя такими же французами, как прочие, таким образом политический конфликт усиливался "культурно-племенной" рознью.

     Неосторожный радикализм иных комиссаров в отношении Церкви также подлил масла в огонь бретоно-вандейского конфликта.

     Религиозный фанатизм здешних крестьян причудливо смешался с политической ненавистью сторонников короля к сторонникам Революции и Республики.

     Верность средневековым ценностям, сословному обществу, Королю и Церкви заменила шуанам и вандейцам отвергнутую ими Декларацию Прав Человека.

     Принято считать, что мятеж в этих краях возник как протест на массовый призыв, это лишь одна из многих причин.

     А может и вообще это не есть причина, ведь под белые монархические знамена с золотыми лилиями местные встают вполне добровольно...
 
    Мятеж против Парижа им по душе, а родину защищать от австрийских, прусских, британских, испанских и прочих интервентов они не желают... Сплошная контрреволюция, что тут выдумывать!

     Местные власти, нередко из "умеренных" республиканцев - жирондистов, зачастую  и не способствовали укреплению новой власти, мстили  за поражение своей партии в Париже..

     Уезжая из столицы, молодой комиссар вполне отдавал себе отчет о тех трудностях и опасностях, которые ждут его на новом месте службы.

     Так, департамент Верхней Соны отказался принять комиссаров Данжу и Мартена, задержал их и отправил этапом в Париж под конвоем жандармерии.
     Эти комиссары, по-видимому, не успели совершить никаких злоупотреблений властью, так как Исполнительный Совет 5 октября приказал их освободить и потребовал объяснений от администрации.

     А департамент Финистер задержал Гермера, которого Исполнительный Совет послал в Брест и Лориан, чтобы разыскать в арсеналах оружие, назначенное для вооружения волонтеров.

     При этом Гермер произносил речи, направленные против лидеров Жиронды – Ролана, Бриссо, Гюаде, восхвалял Робеспьера и распространял памфлеты Марата. Он был лишен свободы в течении нескольких месяцев.
     Потребовался особый декрет Конвента от 4 марта 1793 года, чтобы заставить власти Финистера освободить его…
 ... ... ...


     Дорога, скверно содержимая,  давно уже потеряла тот ухоженный и оживленный вид, какой имела еще несколько лет назад.

     Сельские жители выглядели недоверчивыми и мрачными.
    Куаньяр нечасто встречал поселян, да и те поглядывали на всадника хмуро или испуганно,  а иной раз делали вид, что вовсе не замечают его.
    Некоторые же, наиболее смелые или напротив более осторожные или хитрые приветствовали его поклоном.

     Между тем внешний вид молодого всадника был весьма привлекательным и сам по себе не мог внушать ни ужаса, ни отвращения.

     Только костюм Куаньяра выдававший революционера  внушал опасения и неприязнь жителям западных департаментов, известных своей крайней консервативностью и склонностью к королевскому режиму.

     Шляпа его с выгнутыми полями и трехцветной национальной кокардой, длинные иссиня-чёрные волосы отдуваемые ветром падали на смуглое лицо и широкий белый галстук.
    Очертания тела скрывал темный плащ, расходящийся на широкой груди, позволяя увидеть тёмно-синий сюртук и широкий трехцветный пояс-шарф, означавший представителя новой власти, на ногах обуты высокие, но без шпор сапоги.

     Всадник постоянно шпорил коня, как бы желая поскорее добраться до места. До Лаваля оставалось менее часа пути. Места и впрямь были неспокойные  и Куаньяр понимал опасения мирных жителей.

     Сегодня зверствуют здешние "лесные братья", шуаны, режут местных республиканцев  "именем Религии и Короля", убивают  за малейшее сочувствие новой власти, а  завтра на местных обрушивается месть Парижа за эти убийства, и парижские комиссары гильотинируют за ношение  белых кокард и верность «старому режиму»...

     Сам Друг Народа, изображаемый господами жирондистами «свирепым зверем», еще весной 1793 в споре с жирондистом Ланжюинэ высказался в Конвенте против неразборчивых расправ со здешними жителями. 

     И то верно, карать следовало их вожаков и подстрекателей из дворянства и не присягнувших конституции священников, убеждающих невежественную паству, что убийства и даже утонченные пытки революционеров «угодны Богу».

     До  какой крайности запугала их вражеская агитация Парижем и    якобинцами, выдумывая мнимые «ужасы», будто-бы происходящие в столице, оболгав до неузнаваемости виднейших деятелей клуба и Конвента.

     Нужно пресекать враждебные инсинуации и разъяснять людям ситуацию. Они должны правильно понять нас, и тогда перестанут бояться.

     Революционеры не бессмысленные звери, думал Норбер, лучшие из нас очень далеки от какой-либо намеренной жестокости.
    А худшие...хамелеоны, нацепившие революционные кокарды, чтобы прикрывшись ими дать волю природной жестокости, властолюбию или воровским рукам, в какой партии нет таких уродов, от них надо чистить ряды...

     У нас есть серьезная программа глубоких реформ,  для их осуществления мы пришли к власти, она для нас только средство, но не цель. 

     Голос Власти…должен, наконец, стать и голосом Разума…
    "Революционное правительство опирается в своих действиях на священнейший закон общественного спасения и на самое бесспорное из всех оснований – необходимость", как верно заметил гражданин Робеспьер в своем докладе… 

     Глухой стук копыт на каменистой пыльной дороге заставил Куаньяра обернуться. К нему быстро приближались семеро всадников.

     Долгое время спустя, вспоминая всё, что случилось, он не мог понять, зачем придержал коня, поджидая случайных попутчиков..

     Он узнал троих из этих молодых людей, они сидели за соседним столиком в трактире, откуда он выехал около часа назад.

     Один из них неожиданно вскинул руку с пистолетом, и резкая боль свалила его с седла. Молодые люди спешились и обступили раненого Куаньяра, который с трудом пытался приподняться.

- Граждане, во имя Разума, за что?! - вырвалось со стоном, он попытался приподняться, но сильный удар сапогом повалил его на землю.

- Знал бы за что, содрал бы кожу живьём, одним якобинцем меньше, мир чище - к Куаньяру склонилось бледное перекошенное ненавистью лицо.

    На раненого градом посыпались удары каблуков.
    Били методично и долго, выбирая наиболее болезненные точки и раненое плечо.
   
    Норбер  закричал от невыносимой боли, но уже вскоре лишь корчился, стонал  и хрипел, уткнувшись лицом в потемневшую от крови пыль.
    А сапог всё бил и бил в голову и дикая боль отдавалась в глубине черепа…

- Господин  Желамбр, остановитесь или мерзавец сдохнет слишком быстро - один из нападающих схватил товарища за рукав.

- Господин Ленонкур, вы хладнокровней всех нас. Я слишком ненавижу этих чудовищ Конвента, спущенных на наши головы с адских цепей!

    Самый старший из четверки, изящный блондин лет тридцати в темном костюме вылил на голову Куаньяра воду из фляги, послышался глухой стон.
  Блондин присел рядом с ним и взял за подбородок, приподняв голову,  и с видимым наслаждением заглянул в расширенные от боли тёмные глаза:

- Вот видите, он жив, эти простолюдины вообще потрясающе живучи, как черви. Сейчас наглядно покажу вам, господа, как на моей плантации в Сен-Доминго наказывают непокорных черномазых рабов!
    Французские плебеи, эти белые обезьяны... ничуть не лучше черномазых…
   
    Элегантный молодой аристократ наклонился к Норберу, красиво очерченные губы змеились жестокой улыбкой:

- Любезный друг, не думай, что для тебя всё закончилось. Видишь этот кнут, я недурной художник,  сейчас я нарисую прямо на твоей якобинской шкуре «Закат над Луарой»…

      Дальнейшее Куаньяр помнил плохо, его оттащили в сторону от дороги,  раздели до пояса, связали руки.

      Роль палача взял на себя блондин, бил вдумчиво, умело, с оттяжкой и с видимым удовольствием, вслушиваясь в каждый хрип и болезненный стон, вглядываясь в искаженное страданием разбитое лицо.

     Тело превратилось в комок боли и ужаса. С каждым ударом из под кнута брызгала  кровь, скатываясь рубиновыми ленточками по худым бокам.

     А «благородный» палач не унимался, веревки срезаны,  пнув под рёбра сапогом, его перевернули на спину, острое лезвие сабли коснулось груди, сделав один глубокий  надрез за другим...

     Господи, придет ли этому конец! Остановитесь, мы же люди! Убейте, но не издевайтесь...мысли мучительно бились в черепе, как узник в каменном мешке...

     Неожиданно он услышал молодой женский голос, один из палачей оказался женщиной, одетой по-мужски:

- Это ждёт всех их… всех… - в голосе девушки звучала холодная ненависть, - участь цареубийцы Дамьена. Ты меня слышишь, якобинец?! Этьен, я хочу, чтобы он страдал до последнего вздоха!

      Она ткнула носком сапога израненное тело и глухо рассмеялась, услышав тихий болезненный стон…

      Добровольный палач испытывал при этом явное зверское наслаждение, глаза блестели, тонкие ноздри раздувались, а его спутники наблюдали за жестокой пыткой, словно младшие жрецы за магическим ритуалом, торжественно и бесстрастно.

     Много раз он терял сознание и столько же раз его приводили в чувство.

     Сознание покинуло истерзанное тело надолго, когда мучители принялись обсуждать, не следует ли напоследок вырезать ему глаза и отрубить руки.
 
     Он думал, что умирает и чувствовал облегчение, последнее, что он услышал, словно в тумане:

- Верный пёс революции сдох.. Якобинские выродки надолго запомнят нас в этих краях, клянусь честью, господа!
... ... ...


     Окровавленного и полуживого, Куаньяра подобрал экипаж, в котором возвращались в Лаваль доктор Розели с сестрой.
    Сознание вернулось в измученное тело во время перевязки в доме Розели.

- Несчастный мученик! - услышал он мягкий женский голос, медленно открыв глаза,  Норбер увидел склонившееся над ним миловидное личико девушки с жемчужно-серыми, полными жалости глазами.

 - Арман, он открыл глаза, подойди!

    Изящно, но скромно одетый мужчина лет сорока, приблизился к постели:
 - Как вы себя чувствуете? Мы подобрали вас в жутком состоянии..

   Куаньяр слабо улыбнулся вспухшими разбитыми губами:
-  Я... жив и... жизнью обязан вам, ...гражданин…

- Меня зовут Арман Розели, я врач и вы в моем доме. А это моя сестра Анна-Мария... успокойтесь, здесь вы в безопасности...

- Мою лошадь не нашли? В седельной сумке мои документы… - он хотел еще добавить «я комиссар из Парижа», но осторожность удержала, почём знать, кто эти люди... и продолжать не стал, замолчал, прикрыв от боли глаза.

- Нет, видимо лошадь убежала.  Потеря документов это конечно не шутка, но сейчас не об этом надо думать, вы ранены в плечо, жестоко избиты, а  эти раны на спине, боках, на груди, - тонкие губы доктора Розели болезненно дёрнулись, - видимо, нет пределов человеческой жестокости. Вам нужен отдых и покой, пока мы оставим вас.

     Норбер был очень слаб, он уже не слышал,  как за братом и сестрой Розели закрылась дверь.
.. ... ...


      На пятый день после этих событий под покровом темноты на пороге двухэтажного дома доктора Розели появились двое, мужчина, в надвинутой на глаза шляпе, закутанный в плащ и высокая темноволосая девушка слегка за двадцать, она резко постучалась, с тревогой оглядываясь по сторонам.

      Но никого поблизости не было, улица была безлюдна в этот поздний час.

      Появление младшей сестры с мужем застало хозяина врасплох, что было видно по бледности его лица и нервным жестам.

      Молча прошли они в гостиную, и уселись  в кресла, обитые зелёным утрехтским бархатом.

     Мария, разбуженная резким стуком, быстро оделась и сошла в гостиную. Ее тонкое лицо выражало и оживление и озабоченность.

- Как ты неосторожна, Элен, - упрекнул девушку Арман Розели, - тебя могли увидеть.

    И сдержанно обернувшись к молодому человеку:
 - Чем мы обязаны  столь поздним визитом, господин маркиз? Надеюсь, к теме, поднятой в прошлый раз,  мы уже не вернемся,  ибо я уже объяснял, при всей моей глубокой неприязни к революционной  власти, к её идеям и к дьявольским санкюлотам,  я не намерен становиться «под ружьё» и уходить в леса, я врач, врачом и останусь впредь.

      Молодой человек выслушал  Розели, изящно откинувшись в кресле, вытянув длинные ноги в высоких сапогах.

      На его красиво очерченных губах скользила ироническая усмешка, сузив голубые,  острые как льдинки глаза он нервно постукивал стеком по голенищу сапога.

-  Я и не намерен более убеждать вас, любезный. Всё проще, мы пришли как гости и притом ненадолго, девочка скучает, вынужденная жить в стесненных условиях совсем неподходящих для утонченной женщины нашего круга. 
   
     Элен отличалась от старшей сестры не только более темным цветом волос и глаз, но и надменным взглядом и жестковатым выражением лица, что  уменьшало впечатление от юной девичьей красоты.

     Розели обеспокоенно прислушался, но было тихо. Налил коньяк себе и молча подвинул вторую рюмку д,Эспаньяку.

- Я заглядывала в его комнату, он спит - успокоила брата Мария.

- У вас гость? Я могу узнать, кто он? - Элен удобнее расположилась в глубоком кресле, отложив в сторону дорожный плащ и широкополую шляпу с яркими перьями, - было бы неплохо провести время в хорошем обществе, а то  шуаны, которые нас окружают,  хотя и  союзники, но всё из той же черни...
 
   Услышав историю Куаньяра, она мрачно нахмурилась, и безапелляционно заявила:
 - Проклятые санкюлоты, варвары, хамы, им мало гильотины, нет такого скотства, до которого не опустились бы эти отбросы человечества!

    Мари переглянулась с братом и поэтому оба не заметили, как напрягся       
 д, Эспаньяк, как дёрнулись в нехорошей усмешке его губы, как стиснули стек холёные белые руки.

- Говори тише. Мы еще не знаем, кто это сделал и кто он сам, наш невольный гость.

   Элен сделала нервный жест:
-  Надеюсь, вы не считаете, что люди благородной  крови из хорошего общества могут опуститься до побоев и пыток, просто застрелили бы и только! А впрочем, - девушка холодно сузила глаза, - между нами, нет таких адских мук, каких не заслужили бы эти цареубийцы!
 
   Она обменялась с мужем понимающим взглядом, они словно вспомнили о чём-то.

   Мария грустно покачала головой и недоверчиво улыбнулась, тряхнув русо-золотистыми волосами:   
-  Ты говоришь, как дикарка из племени людоедов, но ведь сердце же у тебя не каменное!

   Элен холодно улыбнулась сестре  и положила на стол пистолет:
 -  Я не расстаюсь с ним ни днем ни ночью, с тех пор, как я, маркиза д,Эспаньяк с мужем и другими благородными людьми разделили образ жизни шуанов. Эта игрушка мне не для красоты…

    Мария смотрела на младшую сестру,  широко открыв глаза:
-  Нет, я не верю, ты же не сможешь.. Знаю, как ты ненавидишь якобинцев, но всё же, окажись один из этих несчастных под дулом твоего пистолета, ты же в него не выстрелишь? Не сможешь хладнокровно убить?!

    Розели грустно смотрел на сестру, словно не узнавая её, вчерашнего подростка, что-то чужое и жестокое в глубине красивых карих глаз отталкивало его.

    Д, Эспаньяк, потягиваясь в кресле с ленивой грацией сытого хищника,  слушал спор сестёр с явным удовлетворением и одобрительно улыбался молодой жене.

-  Я стреляю в санкюлота как в бешеное животное - яркие губы Элен сжались решительно и зло, - а тебе Арман недурно было бы точно узнать, кого ты спас и не привел ли ты врага в свой дом...

    Маркиз поднял на хозяина светлые волчьи глаза с расширенными зрачками, его тонкое надменное лицо помрачнело, он брезгливо поморщился:

 -  Кажется,  я знаю, кого вы могли подобрать на этом участке дороги. Так он не сдох? Санкюлоты поразительно живучи… Сударь, уверяю вас, этот негодяй стопроцентный якобинец и при высокой должности, на нем был трехцветный шарф … А теперь сами решайте, как вам поступить с ним…

  Побледнев, Розели поднялся с кресла и принялся мерить комнату неровными шагами. Заговорил он отрывисто и нервно:

- Из-за этого мы уже ссорились и не раз..  Я, прежде всего врач, и сказать честно, горжусь этой профессией.  Я врач  и для меня больной и раненый не роялист или якобинец, не дворянин или простолюдин, а человек, нуждающийся в милосердии и помощи.

    Кто бы он ни был, сейчас он  ранен и совершенно беззащитен, в любом случае я не бросил бы его умирать на дороге, будь он хоть членом их проклятого революционного правительства, хуже того, окажись он хоть самим Робеспьером или Сен-Жюстом! 

     Элен разочарованно, мрачно и чуть презрительно смотрела на старшего брата.

- Удивляюсь я тебе и не понимаю. Мы родные по крови и в то же время будто чужие. Кто ты и с кем?
  Не забыл ли ты о долге дворянина?  Разве тебе не свято,  то же, что объединяет  в единое целое всё дворянство Франции, более того, всей Европы?

   Предпочитаешь бесстрастно наблюдать, как безродные плебеи, рождённые, чтобы пахать землю и прислуживать, негодяи, regicide, казнившие королевскую семью и тысячи людей из старинных благороднейших фамилий страны, изображают из себя правительство и законодателей? 
   Если бы ты не был моим братом, я решила бы, что ты изменник! Ведь здешние санкюлоты не трогают тебя, почему?

  Молча слушая резкие выпады жены в адрес брата д, Эспаньяк явно получал удовольствие и не прерывал её.

   Сдержав гнев, Розели пожал плечами:
-  Я же сказал, я врач и не занимаюсь политикой. Вы сами знаете, у меня нет ни малейших симпатий к якобинцам и их Республике, моим убеждениям близка  конституция  91 года, но участвовать в разжигании гражданской войны не стану, мое призвание лечить людей, а не убивать их.

   Отсюда вывод, поскольку я ни в чем не замешан, не совершил преступления против их Республики, то и в эмиграцию подаваться не собираюсь. Буду жить, и лечить людей, это нужно при любом режиме.
 
     Увы, короля в нашей стране больше нет, но Франция и французы никуда не исчезли!

     Мы всё еще надеемся на помощь наших принцев и иностранных государей?
      Les souverains? Qu ont ils fait pour Louis XYI, pour la reine, pour madam Elisabeth? Rien».  (фр. «Государи? Но что они сделали для Людовика Шестнадцатого, для королевы, для Елизаветы? Ничего».)

        И секунды помолчав,  добавил:

- И ещё, я хотел бы знать, сударь, - обращаясь к маркизу, - откуда вам известны все подробности этой расправы? Так это были ваши люди? Значит, всё что я слышал о зверствах шуанов всё-таки правда… Но это же чудовищно…

   Думаете, война всё оправдает? Отнюдь! Ни война, ни борьба идей   не требуют и не объясняют подобного каннибализма!   

   Я слышал о диких расправах над пленными республиканцами в Машкуле в Вандее, когда  раненых и умирающих зарывали живьём вместе с трупами, живым отрубали кисти рук…Я считал  эти ужасные рассказы грубой якобинской пропагандой, но теперь... теперь я верю.. »

     Маркиз вяло потянулся в кресле, смерил Розели ледяным насмешливым взглядом и заговорил врастяжку, решив разъяснить этому «далекому от суровой реальности»  человеку истинное  положение вещей:

- Барон, вы прекраснодушный и наивный идеалист. Всем этим хамам, черни нужен намордник и кнут, добра они не помнят и благородства, так свойственного нашей расе, не понимают.

    Революционные идеи, права человека, демократию, республиканизм, то есть, в итоге якобинизм следует выжигать калёным железом, уничтожая физически их защитников,  и делать это следует эффектно и с размахом, дабы привести обнаглевших простолюдинов к приличествующей им покорности.

    Как вы думаете, что будет, когда объединенные силы французского дворянства, наших эмигрантов, англичан, австрийцев, пруссаков сметут к дьяволу их поганую Республику и займут Париж?

     А я вам точно скажу, на повестке дня будет Террор, да-да, наш, «белый» анти-якобинский террор! Мы имеем право на ужасную месть, мы намерены казнить цареубийц  десятками тысяч, нет, сотнями тысяч, если надо миллионами! Мы не станем отменять гильотину, она славно потрудится и для нас.

    Граф д,Антрэг в одном из писем решительно заявил: « Я намерен стать вождём контрреволюции и отрубить сто тысяч голов!» Не уступит   претензиям Марата! И ему хочется верить! Эмигранты настроены решительно и жаждут мести!

    Хотя по мне, - он хищно улыбнулся, - якобинцы правы и гильотина действительно гуманное орудие казни, по-моему, медленная мучительная смерть, четвертование или колесование выглядят куда эффектнее и страшнее, а стало быть, для низкородного сброда поучительнее…»

    Розели смотрел на него с холодным отвращением:
-  Господин маркиз, по- вашему выходит, что я сейчас должен подняться наверх и добить раненого или позволить вам это сделать, отдав его на расправу вашим шуанам?   

   Д,Эспаньяк жёстко рассмеялся:
- Неожиданный вывод для вашего характера, но в целом верный! Это было бы разумно для нашей же безопасности. Но вы никогда на это не решитесь, я это знаю, и заметьте, даже не обвиняю вас. Таков ваш характер, у вас всё наполовину, как у всех конституционных роялистов, в этом ваша беда.

   Вы проклинаете якобинскую Республику с их народовластием и равноправием, но при этом верите, что древнему институту монархии надобна конституция!

   Тысячи лет короли и императоры правили без неё,  опираясь на естественную защиту своего верного дворянства,  и мир оттого не рухнул, а главное чернь знала своё место!

     Воля государя вот основной закон для каждого верноподданного! Государь издаёт законы, он же и отменяет их.

     Права?  Король милостиво дарует их самым родовитым, самым верным и    разумным. Разве наши с вами права были ограничены?

     Но как ими может распорядиться тупоумное стадо простонародья, гордо называемое «нацией» с легкой руки Марата и Демулена?! И это мы теперь видим!

     Знаете, когда начались все наши неприятности? В самом начале этого века, около ста лет назад, когда король, забыв о своей древней роли представителя дворянства, перешагнув через его исключительность, заявил, что он представитель всех сословий...

     Прежнее общество было устроено вполне справедливо и вы, как роялист тоже это понимаете, хотя мягкость характера и заставляет вас сопереживать плебеям, этот же ложно понятый гуманизм заставил вас как панацее радоваться этой убогой мёртворождённой конституции 1791 года!

    Оседлав «любимого конька» темы сословно-расовых различий, маркиз не мог остановиться:

- Тысячи лет, со времен античности,  существовало божественное предопределение:  наверху общества находятся самые лучшие, самые талантливые, умные, способные люди страны, ведь «аристократия» переводится как «власть лучших», чего же более?
 
   Чем меньше ума,  достоинств и способностей – тем ниже общественное положение и меньше прав! Таким образом, наши сословные дворянские привилегии морально оправданы и объяснимы.

   Откройте глаза, Арман, эти плебеи иные, не такие же, как мы с вами, не только их физиономии и тела лишены изящества,  но и умы и души примитивны и грубы, способности и таланты этого сброда, потомков туземцев, кельтов, также оставляют желать лучшего!

    И в нравственном отношении они дикари. Кто еще способен носиться по городу с головами на пиках?

    Начитавшись в юности Руссо,  вам жаль задеть чувства образованных буржуа? Считаете, что они близки к нам? Но и это не так, так называемый «средний класс» не что иное, как потомки «выбившихся в люди» крестьян и прислуги!»

      Обычно спокойный де Розели решился его прервать:
- Вы сторонник идей де Буленвилье начала века? «Раса аристократов против нации граждан», так, кажется, называют эти идеи сейчас? Интернациональный союз дворянства Европы против плебеев? Вы из тех, кто убежден, что дворянство Франции это потомки германских завоевателей франков, а остальное население – потомки побежденных кельтов... галлов?   

    Вы серьезно считаете, что то, что у нас происходит, вовсе не «гражданская» война, а война двух чуждых  рас, германской и латинской? Причем все основные таланты и интеллектуальные достоинства на стороне нашей знати, потомков германцев?»

    Впервые злые искорки исчезли из голубых глаз дЭспаньяка, он кивнул:

    - Ну вот, когда хотите, вы всё прекрасно понимаете.  Розели, вы никогда не жили в колониях, а у меня до августа 1791 была  плантация на Сен-Доминго и 200  чёрных рабов ... «ниггеров», как их называют англичане и американцы,  пока и их не взбунтовали наши якобинцы.

     Уверяю вас, наши плебеи это белые негры, малайцы или   индейцы, а наивные идеалисты вроде вас, собрались сесть с ними за один стол и назвали братьями!
      А они же вас, гуманистов и отблагодарили своевременным изобретением гильотины..  Ха-ха! В этом есть своя логика! Без кнута от зверя и дикаря уважения не ждите.

    То, что для них «равноправие», для нас глубочайшее унижение!
    Их «свобода», угроза свободе нашего класса.

    Братство? Помилуй Бог, с кем, с сыновьями провинциальных учителей, врачей  и адвокатов, с детьми кучеров, поваров и сапожников?!

    Всё именно так, Арман, аристократия и чернь это две разные расы, высшая и низшая  и не стать им единым смешанным обществом никогда!

   Коснувшись злободневной темы, д Эспаньяк говорил всё более отрывисто и резко, с очередным бокалом вина всё менее сдерживаясь в выражениях:

 -Чёрт, я ненавижу этих животных всем сердцем и если ради нашей победы, победы утонченной христианской и монархической цивилизации  над анархией и дикостью их народной Республики понадобится даже стать палачом и заменить Сансона, я не отступлю, и лично буду расстреливать их!

      Доктор Розели слушал его с холодным отвращением, но не прерывал.

     И помолчав, через  секунду д,Эспаньяк продолжал всё более страстно и резко:

 - Мне вполне близок русский князь или английский лорд, но не французский конюх. С теми меня объединяет принадлежность к высшему обществу, общие интересы, воспитание, а с этим что общего? Но я сказал всё это не столько даже о простолюдинах в целом, их я более презираю, чем ненавижу, я говорил о наших апологетах революции конкретно.

    Всё было веками продумано и логично, пока не вмешалась эта шайка, называемая энциклопедистами и просветителями во главе с Руссо и дикая чернь взбеленилась, свобода, и равноправие  им вдруг потребовались! Права Человека, подумайте же, это самая наглая выдумка низкородного сброда, произведение своекорыстных адвокатов!
 
    У них у всех есть одно прирождённое право, знать своё место,   верно и покорно служить королю и своему господину, пахать землю или прислуживать, наконец!

   Розели, Франция сейчас это Сен-Доминго, а наши санкюлоты это взбунтовавшиеся белые негры, да что там, они просто рабочие машины, автоматы Вокансона для обслуживания потребностей государства и наших с вами потребностей!

   Не спорю и среди них есть недурные существа, готов сколь угодно их оценить, но только на своём, отведенном для них обществом и традицией месте.

     Наконец он замолчал, ожидая возражений, но видя, что Розели больше его не прерывает, смерил собеседника выразительным взглядом, облизнув губы:

-К примеру, я очень люблю собак, но если пёс полезет за мой стол,  я огрею его кнутом!

  Нет же, теперь этому сброду понадобилось образование, равные с нами права, понадобилось заседать в парламенте и писать для страны законы, вместо того, чтобы чистить выгребные ямы, накрывать столы или пахать!
   А я настаиваю, зверя нужно загнать в клетку и все благомыслящие люди со мной согласны!

  Согласны и вы, Арман, и препираетесь со мной,  только из самолюбия и упрямства, вы просто любите порисоваться, поиграть в либерала! Но... как нам не нравится избранная вами позиция нейтралитета, так и они не поверят в неё...и однажды за вами придут... тогда вы вспомните моё предупреждение...

   Только теперь он, наконец, выдохся и, откинувшись на спинку кресла, взял очередной бокал.

  Элен д, Эспаньяк мерила брата холодными чужими глазами:
-  Сказать, что я разочарована, братец, ничего не сказать. Думала ты все же не так труслив, да-да, именно ужас перед этими хамами ты прячешь под маской миролюбия!   
   Дорогой, ты как всегда был прав, кажется, мы действительно зря пришли сюда, нам здесь нечего делать, пусть мой братец и далее любезничает с милыми его сердцу якобинцами, пока они его не отблагодарили гильотиной…это дело чести и совести», - девушка встала, взяла шляпу и спрятала под плащ пистолет, - прощайте, ГРАЖДАНИН Розели.

   Следом лениво поднялся и д, Эспаньяк. Розели наблюдал за ними, скрестив на груди руки:
-  Боюсь, ты права, вам обоим не следует больше приходить сюда.

      Мария пыталась вмешаться и помирить брата с сестрой, но Арман сделал резкий предупреждающий жест.

     Когда за обоими захлопнулась дверь, Розели вздохнув, вернулся в гостиную.
- Она весьма изменилась, когда три года назад вышла замуж за д ,Эспаньяка, кажется она полностью под его влиянием - Мария грустно покачала головой.

-  Эта пара еще вовлечет нас в неприятности. Я не был в восторге от ее выбора, самоуверенный красавчик, ограниченный, высокомерный и жестокий, с его взглядами жить бы ему в средневековье.  Подумать только, идеолог сословной ненависти и розни Буленвилье, его кумир?  Да-да, идеи Буленвилье  очень популярны в среде наших эмигрантов...

    Что она в нем нашла? Разве изящную внешность? Или всё же родственную душу? Кажется, дело не только в нём, Элен и в детские годы не отличалась  женственным поведением и вкусами и даже была склонна к жестоким выходкам. Она воспитана в строгих традициях верности трону, это так, теперь же она стала яростной  фанатичкой, не удивлюсь, если она преклоняется перед ножом Шарлотты Кордэ…

     Свет в гостиной доктора Розели потух лишь около полуночи.
... ... ...

 
     Розели безукоризненно выполнял свой профессиональный долг, Мария была добра и заботлива к раненому, но общаясь с ним, оба невольно испытывали напряжение и скованность.

    Что-то говорило им, что д,Эспаньяк прав и спасённый ими человек действительно республиканец.
    В это утро между братом и сестрой уже не в первый раз состоялся разговор на волновавшую их обоих тему.

- Ничего не изменилось бы, если б я даже был уверен, что он республиканец», - сказал Розели сестре, - я в любом случае не оставил бы его умирать на дороге, как уже сказал д,Эспаньяку.

- Ты добрый, я знаю, - улыбаясь, Мари погладила руку брата, - и сильный, только сильный духом человек может позволить себе роскошь быть добрым в такое жестокое время и совсем не нуждается в защитной маске напускной суровости.

- Допустим худшее и он действительно республиканец. Поэтому, Мари, будь крайне осторожна и настрого предупреди прислугу. Следите за языком, избегать острых тем, Республика, революция, Конвент и всё прочее.
  Робеспьера, Сен-Жюста и других якобинцев не поминать, точнее либо хорошо, либо никак, обращаться только «гражданин».  Наше дворянское происхождение само по себе не криминал, среди нашего класса тоже есть республиканцы. Но и докладывать об этом тоже не стоит. Он не должен догадаться о главном.

      И с минуту подумав, продолжал:
 - Последний визит д,Эспаньяка вывел меня из равновесия, - нахмурился Розели, - не желаю видеть эту парочку в нашем доме, да-да, и Элен тоже, хоть она и наша сестра, она также жестока и фанатична, как и он,  и не питай особых иллюзий относительно её родственных чувств. Наши пути разошлись, как ни грустно.

         Наивный идеалист, так назвал меня господин маркиз, как думаешь, насколько он прав? Сам набит до отказа сословным и расовым высокомерием, чванлив и чудовищно жесток.
    
        Но Бог мой, я тоже потомственный дворянин, пусть никогда не был  богат или приближен ко двору, я тоже роялист, и всё же, мне больно резали слух его человеконенавистнические декларации о «высшей» и «низшей» расе, о миллионах французов  как о «скотах», о желании  лично четвертовать, расстреливать и вешать…

- Ужасно, - Мария неприязненно передёрнула плечами, - у меня даже возникло жуткое ощущение, что он не просто наслышан о пытке этого несчастного, а сам лично приказал истязать его.. Мне кажется, у него нет сердца, он бы смог.. У тебя не возникло такого чувства, Арман?
 
   Доктор Розели метнул на молодую женщину быстрый взгляд, но промолчал. Порывисто повернулся он к сестре:

 - Любое живое существо, поверь мне Мари, и человек не исключение привлекает добро и гуманное обращение, а они –   «террор»… И те и другие.

    Как странно, противоположные идеи, но при этом как оказывается одинаковая логика. Поразительно!

   И чем же, скажи мне, их «белый монархический» террор лучше революционного? Снова кровь, снова слёзы жён и детей, снова ненависть и жажда мести. Замкнутый круг!

       Дантов ад - «оставь надежду всяк сюда входящий»! Наверное, я действительно перезрелый идеалист, но кто же сумеет порвать порочный круг и остановиться первым? Или же на смену обоим придет некая третья страшная сила и сметет всех?…
... ... ...

       Куаньяр находился в доме доктора Розели уже две недели. Их доброжелательность и деликатное сочувствие, забота и мягкость обращения нравились ему, он отвечал им искренней благодарностью и симпатией. 

       Но иногда Норбер замечал, что добрые хозяева осторожно присматриваются к нему, ведут себя немного скованно, а у молодой и хорошенькой гражданки Розели и вовсе иногда мелькал в глазах страх, которого он не мог понять.

      Доля личного обаяния и подчеркнутая мягкость обращения между тем делали свое дело, настороженность в синих глазах Марии Розели постепенно сменилась  более мягким чувством. 

      Но этим жарким утром Норбер,   вдруг услышал под окном разговор двух мужчин:

 - Шутки ли, Северьёф, покушение на парижского комиссара.. Сам-то ты веришь, что он еще жив? Лошадь поймали, седло в крови, кровью забрызгана трава у дороги, правда, тела так и не нашли. Розыски оказались безуспешны.. И второй еще не прибыл..Такого еще не бывало..

     У Норбера стукнуло сердце. Он приподнялся на постели.
- Что там?

     Мари грациозным движением отодвинула портьеру:
 -  А… это санкюлоты ищут исчезнувшего комиссара Конвента, его ждали из Парижа еще две недели назад, да вам то что?
- Тсс! Дайте послушать!

    Наконец-то, пора дать о себе знать! Но он был еще весьма слаб и подходя к окну, пошатнулся и неловко столкнул с подоконника (комнаты располагались на втором этаже) огромный горшок с цветком…

     Снизу проклятия посыпались, как горох из дырявого мешка, злосчастный цветок едва не приземлился кому-то на голову.

   Уже через минуту в двери дома доктора Розели уже громко стучали прикладами, послышалась хорошо знакомая грозная фраза:
-  Именем Республики!

   Испуганная Мария  возмутилась,  беззаботный смех Куаньяра поразил её, по ее мнению радоваться  было совершенно нечему!

- Вам смешно!? Зачем вы привлекли их внимание?!

   Его же удивил нескрываемый ужас в ее глазах. Норбер мягко взял девушку за руки.

- Бояться нечего. Вы же не разбойники  и  не «белые». Пусть ваш брат откроет и проведет их сюда, ко мне. Не вы оба, а я нужен им.

   Двое мужчин, показавшихся на пороге комнаты,  выглядели весьма характерно, трёхцветная кокарда на шляпе одного, на другом красный фригийский колпак, лица были мрачны и даже злы.

   Еще бы - подумалось Норберу, он вспомнил о тяжелом горшке с цветком. Интересно, кого из них он осчастливил?   

   За их спинами толпилось человек десять, вооруженные молодые люди не  старше 25 лет с решительными лицами,  в красных колпаках и карманьолках, члены революционного комитета Лаваля.

   В страхе и оцепенении застыли брат и сестра Розели.

   С минуту они разглядывали Куаньяра. Он был без сюртука, одет лишь в полосатый жилет с белой рубашкой, воротник небрежно расстегнут и полосатые же брюки, заправленные в высокие кавалерийские сапоги.

    Густые и длинные черные волосы отросли длиннее обычного, на скуле и под правым глазом красовались характерные ссадины и густая синева.
   Он был еще слаб и заметно хромал, передвигаясь с помощью трости, но держался уверенно и властно.

- Кто ты такой, чёрт тебя дери! Документы! - зарычал рыжеволосый коренастый субъект в шерстяном красном колпаке.

  На разбитых вспухших губах Куаньяра зазмеилась ироническая усмешка, свирепость незнакомцев, вызвавшая страх обоих Розели,  не произвела на молодого человека ровно никакого впечатления.

- Норбер Мари Куаньяр.  Я парижский комиссар от Комитета Общественного Спасения, присланный  на замену гражданина Мэнье. Мои документы и лошадь у вас, насколько я мог слышать. Мою личность может также удостоверить мой коллега, комиссар Лапьер.   

     Понаблюдав как с их лиц исчезают злость и свирепая решимость,  и не дав опомниться, Куаньяр произнес еще более уверенно и властно:

- Я хочу видеть местного председателя клуба и мэра, когда это будет возможно?

    Он смотрел в упор на местных чиновников и потому не видел, как еще сильнее изменились и побледнели лица его домохозяев, как они переглянулись между собой.

    Рыжеволосый неловким жестом стянул с головы красный колпак:
- Франсуа Кенель, председатель революционного комитета Лаваля.

     Невысокий, худощавый мужчина лет 40 с миндалевидными зелеными, как у дикой кошки глазами вежливо наклонил голову, но шляпы не снял:

-  Я и есть председатель местных якобинцев, Антуан Северьёф, гражданин. Мы уже считали вас погибшим. Во имя Разума, что с вами произошло?

    Якобинский клуб грозная сила, с ней имеет смысл считаться даже делегату революционного правительства. Хотя полномочий данных ему Комитетом хватит и на них и всё же… ( «Мне с ним работать, надо присмотреться к нему..», - подумалось Норберу).

    Только теперь Куаньяр увидел страшное напряжение на бледных лицах своих добродушных хозяев. Это озадачило его и счел нужным успокоить их:

- Доктор Розели, - он мягко кивнул Марии, - гражданка, всё в порядке, всё хорошо. Надеюсь, вы извините мою дерзость, но мне нужно поговорить с гражданином Северьёф с глазу на глаз. Гражданин Кенель, вы и ваши люди свободны, сообщите обо мне мэру и общественному обвинителю, жду их завтра в девять.

     Ошеломленные Розели, как две тени бесшумно выскользнули из комнаты.
... ... ...


    Тремя днями позднее в город приехал Лапьер. Комиссары в Лавале занимали здание особняка дворянина-эмигранта, некоего герцога де...

      Да какая, в сущности, разница, как звали этого «бывшего», на первом этаже располагались мелкие городские службы, продовольственный комитет и другие подобные организации.

     Лестницу наверх и двери в приемную делегата революционного правительства охраняли национальные гвардейцы.

    Кабинет отличался от обычного только огромными размерами, но выглядел в целом вполне привычно: пол, устланный ковром, у стен резные шкафы с документами и пачками бумаги и бланков (такие шкафы в будущем назовут «в стиле Людовика XYI»), позади стола у стены неизменный триколор.

      Из этого основного помещения незаметная дверь вела в комнату, обставленную вполне по-домашнему, временное место службы было и временным домом, слишком часто комиссару приходилось работать до самой глубокой ночи, до утра..

     Из огромных окон была видна площадь и здание Ратуши, где располагалась мэрия Лаваля.
    Слева здание, где размещался революционный трибунал, словно по примеру Парижа Якобинский клуб занял помещение бывшего монастыря.   

        Правительственному комиссару полагалась личная охрана, после нападения роялистских убийц  Куаньяру ее удвоили.

    Он шел прямо в шумящую толпу клерков, чиновников и просителей, наполнявшую холл, быстрым пружинящим шагом крупного хищника, который давался ему очень нелегко,  вскинув черноволосую голову.
 
    Шел уверенно, не сворачивая, но временами все, же опираясь на трость, лишь хромота напоминала о недавнем ранении.

    Увидев опоясывающий его трехцветный шарф, толпа сама рассекалась, образуя на его пути широкий проход.

    Поднявшись по широкой, устланной красным ковром лестнице на площадку перед дверями в зал совещаний он обернулся и резко поднял руку, призывая к тишине:

- Сегодня не приму никого - и не обращая внимания на разочарованные возгласы вошел в зал.

    Следом за ним зашел невысокий, худой как подросток молодой человек не старше 24-х лет, секретарь Лавинь.

    Только сейчас Норбер почувствовал  резкий приступ слабости, слегка пошатнулся и оперся о косяк, в глазах потемнело. На лбу мелкими бисеринками выступил пот.

- Гражданин комиссар - тихо, но настойчиво Лавинь пытался привлечь внимание Куаньяра.

    Когда Норбер резко обернулся, юноша заметно вздрогнул.  «Как же запугал же вас всех Мэнье», - подумалось невольно. 
 
- Сегодня рано утром произошло нечто возмутительное. На стене мэрии какой-то негодяй повесил наглую роялистскую прокламацию. Она у гражданина Эрбо, они уже около получаса ждут вас в соседней зале - Лавинь неуверенно поправил кисейный галстук.   

- Они?
 
 - Да, еще председатель клуба и мэр.
- А где гражданин Лапьер?
- Он в клубе, общается с местными патриотами..

   Соседний зал выглядел почти также, как и приемная. За круглым, покрытым сукном столом сидели трое.

    Жак Анж Эрбо, общественный обвинитель революционного трибунала, отличавшийся чёрным цветом костюма  и шляпой с черным плюмажем (это форменная одежда трибунала), важный и представительный мэр Лаваля Филипп Жютлэ и уже известный председатель якобинцев Антуан Северьёф.   

    Куаньяр переводил взгляд с одного озабоченного и хмурого лица на другое.
- Salut et fraternite! (франц.«Привет и братство!»)

   Ответ на стандартное приветствие прозвучал кисло, что можно понять.

-  Где прокламация, гражданин Эрбо?

Общественный обвинитель развернул узкий и длинный лист бумаги:
-  Я прочту, если позволите, гражданин комиссар...

      Наступила тишина.

 -  16 фрюктидора II года эры дьяволов, спущенных с адских цепей Тартара, чтобы погубить всё прекрасное во Франции...- начал Эрбо.

     Норбер вдруг прервал его:
- Дьяволы, спущенные с адских цепей...- и задумался.

- Это мы, республиканцы, защитники нового мира и французской демократии, а «всё прекрасное во Франции» по мнению наших феодалов, это они сами»,- вежливо, с усмешкой пояснил Эрбо - и что?

- Где-то я подобное уже слышал и не так давно, но читайте дальше.

- Я, маркиз д Эспаньяк, подписываюсь под строками графа Фланшландэна в том, что «сопротивление не прекратится, пока Конвент  не будет истреблен, пока не будут казнены все чудовища, голосовавшие за казнь помазанника Божия. Если...
  Если...», - Эрбо умолк, пробегая глазами текст, - тут целый список   лиц, роялисты, аристократы и шуаны, содержащиеся в городской тюрьме,  и что?..
  А вот что, «если хоть один волос упадет с их голов,  то... Мерзавцы смеют угрожать нам! Далее всё в том же духе.  Читайте сами - протянул лист Норберу, - и вот это тоже…, - выражение лиц присутствующих насторожило.

- Бросали пленных солдат Республики в колодец и добивали камнями, местных якобинцев прибивали длинными строительными гвоздями к дверям домов, зарывали в землю живьем, - Норбер нахмурился и отодвинул бумаги, - знаю, эти зверства творили банды Шаретта на Луаре, в Вандее…Но что вы хотите от меня здесь?

  Северьёф резким жестом пододвинул комиссару бумаги обратно:

- Нет уж, гражданин, вы читайте дальше. Это они так с рядовыми солдатами, а вот, что касается чиновников Республики…и не только там, а здесь…», - голос Северьефа понизился, в лице появилось нечто такое, что заставило Норбера продолжить изучение документа - видите ли, гражданин, вы уже в курсе, перед вашим приездом мы похоронили моего секретаря Жубера. Эти твари так издевались над ним, что гроб нельзя было открыть. Живому вырезали глаза... отсекли кисти рук, а затем  добивали штыками!…Чего вам еще?!

   - О судьбе вашего секретаря я в курсе. Так, что же вы молчали про своего предшественника, Северьеф? Они  убиты одновременно в доме прежнего председателя клуба?

   Изменившийся в лице председатель якобинцев бросил на комиссара Конвента диковатый взгляд и промолчал, наблюдая, как сам собой меняется оттенок его лица.  Некоторое время Норбер молчал.

- Обе ноги ниже колен и  обе кисти рук отсутствуют…  Судя по жутко искаженному выражению лица трупа, когда его кромсали он был живым… Дикость… Тут и атеист перекрестится. Почему же его никто не слышал?.. Он не мог не кричать?! Ах, да, остатки лауданума. Странные палачи, а опиум зачем?! - тут Норбер решительно отодвинул жуткий документ.  Это что за дьявольщина…?!

- Вот и я об этом, гражданин. Приходится молчать, чего народ пугать? Представьте, что тут начнется. Тут версия такая… эти извращенцы сначала сильно напоили его этой дрянью, затем сотворили это…  Они ушли видимо, совсем не сразу…   Вы понимаете, что это такое?
   А позже, измученная полуживая игрушка надоела, они ушли,  а действие опиума закончилось…», - последними словами Северьеф подавился,- подозреваем дЭспаньяка…так как известны его кровавые «забавы» с чёрными рабами на Сен-Доминго. Я что, теперь следующий, гражданин Куаньяр?

- Один вопрос, вы или кто-иной видели лично их искалеченные тела? Я даже не об этом случае, это факт. Ведь случалось нечто выходящее за рамки разума и гуманности здесь и до меня? Звучит всё как-то чрезмерно дико..

   Хочу напомнить сплетни перепуганных жителей Нанта о трупах беременных женщин со вспоротыми животами и о младенцах, воткнутых на пики якобы по  личному приказу Карье.
   Хочу напомнить бред о "республиканских свадьбах", когда раздетых догола священников и молодых девиц будто-бы связывали вместе и топили, сплетни то есть, а изуродованных тел не видел лично никто, всё на уровне бабьих сплетен, где что-то кто-то кому-то  сказал…
   Не обычный ли это психоз, вызванный попеременными репрессиями обеих сторон?

    Хмурый и бледный Северьеф без слов ткнул себя в грудь.

- Я видел это тело. Потребуете эксгумации, гражданин комиссар?

    Куаньяр сделал отстраняющий жест в знак отказа, резко поднялся и  пригласил секретаря к столу:

- Пишите, Лавинь!» - и снова умолк.

  Пару раз Норбер измерил кабинет от окна к столу и зло буркнул под нос: 
- Говорите, угрожают… Хоть один волос упадет с  голов их сообщников...

   Наконец он успокоился и остановился, поднял кисть правой руки, призывая к вниманию:

-  Пишите! Голов у них уже нет. Список прилагается, впишите те имена, которые эти господа столь любезно сами предоставили нам.

    Но далее...  пишите, Лавинь: вопреки распространенному заблуждению, я совсем не так кровожаден. Высшая мера коснется только взрослых участников мятежа обоего пола, то есть не моложе 17 лет, беременным женщинам дается 9-месячная    отсрочка,  согласно гуманному примеру Парижа.

    Но при этом я еще раз, решительно заявляю, что всякая попытка контрреволюции еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет всё, что понимается обычно под революционным террором… - он умолк.

    Лица коллег заметно светлели, в глазах засветилась надежда.

    Северьёф мягко склонил голову:

 -  Это хорошо. Нам нужен непреклонный, решительный человек. Только вашу гуманную оговорку они вряд ли оценят по достоинству. Их подростки и женщины участвуют в убийствах и пытках патриотов наравне с   мужчинами.
 
    Смуглое лицо Куаньяра при упоминании шуанов приняло серый оттенок. Воспоминания о пытках были свежи и страшны.

    Северьёф мрачно смотрел в упор на комиссара,  напоминая, чем здесь встретили самого парижского делегата.

   И всё же его следовало понять правильно, Северьёф вовсе не имел в виду допустить применение пыток, что противоречило принципам самой Революции и психологии французских якобинцев, последователей Руссо.

   Очень суровый, принципиальный человек,  он   тяжело переживал жуткую смерть своих товарищей.

    Норбер упрямо нахмурился:

-  Решение уже принято. Гражданин Эрбо подготовит обвинительный акт. Включите в список 800 пленных шуанов, к тем вышеуказанным. Завтра я всё подпишу.
    Северьёф, выслушайте меня. Мы не имеем права унизиться до «равенства» с врагом в дикости и зверстве.

   Роялисты подвергают пыткам наших пленных? Да. Шуаны убивают  10-летних детей и беременных женщин, если они дети и жены республиканцев?  Да.
     Но они защищают древний королевский деспотизм и привилегии феодалов, а мы защищаем будущее, свободу и новый мир.

    Они лишь волчьи стаи, терзающие тело Французской Республики, а мы представляем государство и должны действовать, следуя законам и революционной целесообразности.

    Целесообразно строгое и неуклонное уничтожение интервентов и врагов нации, но даже это не предполагает пыток и зверств, достойных дикарей  или больных психопатов.
       Их следует уничтожать, но не издеваться, это ниже достоинства патриота и республиканца.

      Наконец, Северьеф, с точки зрения разума  крайняя жестокость не вызывает нужного эффекта, она лишь ожесточает, но не побуждает бросать оружие, лишь выставит мучениками наших врагов, а нас злодеями,  и добрые сердцем, но наивные и аполитичные жители начнут сочувствовать им.

     Этого ли нам надо? На это обращал внимание еще Друг Народа в споре с жирондистом Ланжюинэ. Разве он не авторитет для каждого настоящего патриота?! Пусть наша совесть будет чиста, как и наши принципы!»

     Имя Марата не могло не произвести на гражданина Северьефа желаемого эффекта, кто же станет оспаривать мнение героя и «мученика Революции»?

     Северьёф как будто успокоился, а остальные и не думали спорить.

- Во всяком случае, моя совесть не будет осквернена» - устало добавил Куаньяр, стирая капли пота, выступившие на лбу.

    Он был еще нездоров,  и чувствовал себя скверно. Страшная история тоже сидела в душе гвоздем.

     Северьёф упрямо вскинул голову и выразительно, страстно продолжал:

-  Безразлично, будет ли осквернена совесть отдельных людей, важно другое, победит ли наша Революция, будет ли спасена Республика во Франции.
   Важно также, чтобы с людей не драли кожу живьем за политические убеждения…

   Также важно, будет Европа  якобинской или нет,  расцветет ли на ее территории союз свободных демократических Республик или по вине нашей ложной сентиментальности народы будут обречены на вечное рабство под деспотией  Бурбонов, Габсбургов, Романовых, величеств и сиятельств, банкиров и фабрикантов!

   Вот, что единственно важно, гражданин комиссар… или вы не согласны со мной?
 
- Гражданин Северьёф!»,- мэр взглянул на него опасливо, искоса, с упреком.

  Но Куаньяр уже знал, как следует вести себя с председателем клуба, он устало улыбнулся и протянул ему руку:

- У вас развито глобальное мышление, это можно объяснить, вы представляете революционную общественность Лаваля – «Глас народа – глас Божий». Но у меня задача более узкая, борьба с мятежами и контрреволюцией в этом департаменте. Именно за это я в ответе перед Комитетом Общественного Спасения.

     Северьёф на секунду задумался, кивнул и взял протянутую руку, сурово сжатые губы дрогнули, лицо приняло приветливое выражение.

    Мэнье, прежний комиссар имел характер натурального диктатора, он был   неадекватно жестокий,  властолюбивый, часто нетрезвый при исполнении обязанностей и к тому же  нечистый на руку.

     А потому, принципиальный и непреклонный Северьёф, не боящийся авторитетов и чуждый всякому чинопочитанию, как настоящий якобинец,  был для него как кость в горле. 

    Возможно, что Северьёф  и  сам бы не уцелел, если бы не имел надежной защиты в Якобинском клубе Парижа…Честный человек, достойный уважения. Не без его активного участия Мэнье отозвали для отчета в Париж, к огромному облегчению местного населения.

    Общественный обвинитель и мэр вздохнули с облегчением. Куаньяр обратился к секретарю:

- Гражданин Лавинь, завтра утром повесьте то, что я вам продиктовал на стену мэрии, а рядом пусть висит их прокламация. И честные граждане, и бандиты должны это прочесть.

  Он обернулся к общественному обвинителю:
- Готовьте акт, гражданин Эрбо, я всё подпишу.

  И помолчав, добавил:
 - А сейчас, граждане,  можете быть свободны, я жду доктора Розели.

  Эрбо, Жютлэ и Северьёф направились к выходу, последним вышел молодой секретарь.

   Увидев на пороге Розели, Куаньяр улыбнулся, даже привстал, поправив трехцветный пояс-шарф, он заметно повеселел:

- Гражданин Розели, проходите, пожалуйста, я ждал вас.. Даже если бы я был совершенно здоров, для вас у меня всегда найдется время!

  Розели отчего-то выглядел неуверенно, в знак приветствия он слегка наклонил голову, как всегда мягкий и спокойный…

- Вы позволите осмотреть вас…гражданин комиссар?

- Разумеется, мне кажется, левый бок заживает слишком медленно.. очень   больно.. и вот еще, гражданин Розели, если вам не кажется это несвоевременным.. я отношусь к вам, как к другу.. и можете звать меня по имени.. просто Норбер.. - на губах Куаньяра появилась добрая усмешка, он мягко положил руки на плечи удивленного, слегка растерявшегося  Розели.

- Хорошо... Норбер, - он невольно запнулся, - в таком случае можете и меня называть просто Арман, а теперь позвольте всё же осмотреть вас. Как врач вынужден сказать, что вы недостаточно здоровы для такой  активной деятельности, впрочем, в этом, конечно, вы меня не послушаете..

- У меня нет времени на свои болячки, Арман. Какой же отчет я смогу дать Комитету и Конвенту? Что я напишу, если не выполню возложенной на меня задачи? Я же сам себя не прощу, - вдруг он  слабо улыбнулся, - хотите увидеть мой срочный отзыв и глупый бесславный конец?

   И невольно подумалось, что насчет «безвременного конца» вышел явный перебор, его ждал бы просто отзыв, но может быть потеря уважения и доверия Робеспьера... нет.. что угодно, только не это… лучше смерть от рук шуанов, чем такое моральное падение…

    Розели бросил на Куаньяра внимательный взгляд:

- Я не желаю вам зла, Норбер.. Вас и так здесь встретили крайне жестоко. Жители департамента надеются, что …эти страдания не озлобили вас, и вы не забудете… о милосердии и справедливости... - это звучало полувопросительно.

- Не сомневайтесь, Арман, я не безумец и не хищник, каждый получит  по справедливости, при необходимости не бойтесь обращаться прямо ко мне..Обращайтесь сразу ко мне, не в местный комитет, даже не в клуб к Северьёфу..

   Отводя взгляд, Розели подумал «вот уж сказал, чтобы я в здравом уме сунул нос в клуб.. к этим бешеным патриотам.. а уж появиться в комитете, я что же, сошел с ума?

   Да-да.. он просто не понимает.. не знает.. и это хорошо, иначе стал бы он покровительствовать мне и Марии? Что же будет, если он узнает..Что ждет нас..»

- А теперь я весь в вашем распоряжении, доктор. Как жаль, что у меня ничтожно мало личного времени, я чудовищно устаю, но если вы не имеете ничего против, я иногда   буду наведываться в ваш дом, я очень расположен к вам, Арман, вы интересный человек, приятно общаться с вами..

- Когда вам будет угодно, гражданин комиссар… Норбер...

... ... ...


   Суд и казни роялистов и шуанов начались. За первые пять дней были гильотинированы  уже двести пятьдесят человек.

   Среди них и местные аристократы, схваченные в рядах шуанов, нередко их жёны и сёстры, фанатички, воевавшие вместе со своими любовниками, мужьями и братьями, убивавшие республиканцев наравне с ними и едва ли не с большей жестокостью.

   Это последовательницы Антуанетты Адамс, мадам де Лескюр, любительницы пускать своего коня галопом по телам республиканцев, павших в бою..по трупам, уверяла она.. возможно и по раненым, умирающим, скажем мы..

   В плену оказалось немало офицеров и солдат «королевской католической     армии Вандеи», и даже несколько англичан и один австриец с французскими паспортами и фальшивыми франками.. агенты Лондона и Вены…

   В плен попал раненый граф де Рошфор, правая рука кровавого извращенца маркиза  д ,Эспаньяка! Вот это улов! 

   Утром на центральной площади Майенна собралась огромная толпа жителей, желающих послушать нового парижского комиссара.
 
   Норбер выглядел весьма эффектно в чёрном сюртуке,  опоясанном трехцветным шарфом, с такой же трехцветной кокардой на шляпе.

   Энергичный гнедой жеребец под ним фыркал и пританцовывал, лоснящаяся шерсть животного отливала на солнце красной медью. В большей степени обращался он к молодым новобранцам…

- Крестоносцы Свободы! Памятным в истории Французской Республики останется грозный 93-й год! 
   Идёт священная война народа против благородных изменников Родины,  сиятельных насильников и  вельможных убийц!

   Мы намерены в ближайшее время покончить с бандой д Эспаньяка, и отомстить за страдания и смерть ваших братьев, земляков и соседей!
   Мы не отступим перед соображениями фальшивой сентиментальности и запоздалыми напоминаниями о христианских чувствах!

    Господа из Берлина, Лондона и Вены решили стряхнуть с Республики её красный колпак, но они не понимают, как опасно испытывать терпение французских патриотов!   И не стоит, задним числом, напоминать о милосердии. 

    У нас перед глазами чудовищное преступление фанатички Кордэ, мученическая смерть Шалье в Лионе, сотни зарубленных, сожжённых и зарытых живьём патриотов Вандеи!

    У нас в памяти подлая сдача англичанам Марселя и Тулона! Но.. голос власти должен, наконец, стать и голосом Разума!  Добрые граждане имеют право рассчитывать на всю полноту национального покровительства,  для врагов нации у нас только смерть!..

- Мы готовы умереть ради спасения Республики! - юношеский голос выкрикнул из толпы, его подхватили другие.

     Норбер направил коня в ту сторону, откуда услышал голос.

- Но вы должны  жить ради защиты Республики! Пусть умирают наши враги! - эти слова со страстью вырвались из горла как низкое рычание и прокатились по затихшей площади.

    Молодой комиссар резко натянул поводья, конь поднялся на дыбы.

- Ca ira! Пойдёт на лад! Не уклонись с избранного пути, патриот!

  Не поддавайся опасным колебаниям и ложной сентиментальности!  Не забывай никогда, что подчёркнутая слезливость в отношении врага означает скрытую форму сочувствия к ним и желание затормозить, то есть похоронить  Революцию и погубить всех её защитников, как это случилось с изменниками Бриссо…

     Сделай всё необходимое и будь что будет! Ненависть врага – лучшее украшение патриота!

     Нужно спасать Республику каким-бы то ни было способом, преступно лишь то, что ведёт к её поражению и гибели..

     Лишь победив, мы позволим себе роскошь дать волю сердцу и чувствам!...»

     Толпа, запрудившая площадь Майенна была разношёрстной. Резко различалась беднота, основная часть публики и богатые обеспеченные люди. Треуголки, цилиндры, крестьянские широкополые шляпы и рядом красные колпаки активных патриотов.

     Трехцветные кокарды, однако, не у всех означали искренность республиканских убеждений, нередко они служили просто знаком лояльности аполитичных обывателей, желания не привлекать к себе лишнего внимания или даже следствием страха перед новой властью, Норбер не мог не думать об этом. Это было отчасти верно даже для  Парижа.

     А здесь, на охваченном контрреволюционным мятежом Западе...сколько      искреннего неприятия и даже ненависти скрывалось за внешней лояльностью обывателей, за их принужденным: «Да здравствует Республика!»

    Майенн и Лаваль не Париж, опасная близость роялистской Бретани  и Вандеи  чувствовалась во всём. Шуанское  змеиное гнездо...

  Слушая парижского комиссара, в толпе перешёптывались разные группы горожан, обменивались впечатлениями.

- Красавчик, и ещё так молод - женский шёпот.

- Тьфу, всё же дуры вы бабы, ты его лучше послушай, чем разглядывать.. да он же свиреп, как дикарь из Новой Гвинеи.. не лучше Мэнье.. он ещё наведёт шороху, только держись... Казни уже начались...

- Пхе,  может, хоть порядок наконец будет! - фыркнула, пожав плечами женщина средних лет, одетая модно и недешево. 

   Из кареты высунулся солидный, богато одетый мужчина лет шестидесяти:
- Порядок может и будет, мадам... не будет нас с вами - бросает он сквозь зубы.

  Обоих меряет мрачным подозрительным взглядом коренастый низкорослый мужчина в шерстяном красном колпаке санкюлота, возможно, член местного Революционного комитета.

   А вот совсем другая группа. Прислонясь к углу дома трое хорошо одетых молодых людей и один, одетый как крестьянин, наблюдают за происходящим на площади.

    Один из юношей зло цедит сквозь зубы:

-   "Француза француз убивает... как брат,
    В пылу якобинской морали...
    Прекрасная картина:   
    Проблемы все и козни
    Решает гильотина
    Без споров и без розни…»

     Сдавленный шёпот:
- Ты погляди на него, Шарло.. Якобинцы дьявольски живучи.. Мы его превратили в сырой ростбиф, много ли прошло времени? Он уже гарцует здесь.. и ещё угрожает всеми карами.. земными и небесными?!

   Правоверный якобинец… речи толкает, нет Бога, кроме Руссо и Робеспьер пророк его!

   Кто бы тогда знал, что в наши руки попал не просто местный чиновник-якобинец, а парижский депутат и комиссар Конвента?! Если бы знать... действительно содрал бы шкуру чулком... и засолил живьем, как свинину!

    Шарло, крестьянский парень с жёсткими чертами лица, сплёвывает себе под ноги:
- А я тогда еще говорил, господин граф.. добить надо.. А вы что? Сам сдохнет! Как бы не так.. вон.. речи толкает.. хромой бешеный пёс!