Совесть

    Луна выглядывает из-за портьеры. Ей любопытно - что там, внизу делается теперь. Ветреный портье пытается оттолкнуть её, сокрыть от пытливых излишне. Но тщетно. И, недовольный нарушением порядка, задёргивает весомый серый бархат. А после отходит и, присев на край скамейки горизонта выдыхает клубы туч. Те убегают послушно прочь. Покорность нравится. Только ли ветру?

- Это всё, на что ты  способен,- гримасничает луна.
- А ты, ты можешь удивить?
- Могу.
- Чем? И кого?!
- Мне незачем изумлять прочих. Достаточно поразить саму себя.
- Ха!
- Зря смеёшься. Это, ох как непросто.

    Ветр закрутился на одной ноге смерчеобразно. Образно выразил было замешательство своё, но к завершению третьего полукружия остепенился, столкнулся с поднятой самим собою пылью:
- А ведь и вправду. Чем могу удивить я? Каким порывом, которым намерением? Ведь если, даже не ведая, зачем иду, чувствую для чего совершаю это... - И едва не взвыл, - но других-то... прочих... могу?!
- Зачем? - луна остановилась в беззубом зевке и задремала, не озаботившись о том, чтобы, хотя отчасти, утаить свою ущербность. Равнодушие выдавало её зрелость, но луне не было дела и до того.
 А ветер томился, ходил, расталкивая деревья немым плечом. Ронял тучи. Даже принимался рыдать, но скоро утих. Некому было слышать его. Не к чему.
    Ко времени, когда луна уже мочила в реке  бледные щёки, ветер изнемог. Его сил хватало лишь на то, чтобы тронуть пальцем воду. Она прогибалась едва, но не рвалась волной.

- Так-то ты силён? - вопрошала луна.
- Я? Слаб... Я безнадёжно немощен и не способен ни на что! - восклицал Ветр.
Луна сделалась перламутровой от удовольствия и улыбнулась:
- Ты - милый, храбрый мальчик! И... удивил меня более, чем я надеялась. Видишь ли, сострадать надо всем, но заботить нас должно лишь мнение тех, кого хотим видеть рядом. Да помни, что подле каждого очень мало места.

     Ветер воспрянул и, согнав сонных птиц с куста у воды, отправился пересчитывать верстовые столбы, в поисках того, кого бы ему хотелось удивить, кроме себя самого. А луна глядела с макушки ночи и терпеливо ждала, когда остудив все воды и затушив все костры, он вернётся назад. Она хранила место подле себя тому, в ком нуждалась. Но говорить о том зря, раньше времени, не желала. Ибо мера участия каждого зреет под солнцем яблоком, а познаётся при свете луны. Чёткий негатив ночи убирает помеху красок. Оставляет главное,- тебя и способность дивить. Некоторые называют это совестью. Пусть так.