Поддельная медкомиссия

     За два дня до отхода рыбацкого судна “Коломенское“ я обнаружил,  что медицинский паспорт камбузного матроса Чубыкина не в порядке. На странице пройденной на днях медкомиссии подпись терапевта и председателя комиссии были поддельные. Здесь же в конце страницы плохим почерком и малограмотно было написано заключение: “годен матрос через двен. мес.“ Зато печать медсанчасти была настоящая. А вот прямоугольное клише с текстом о годности в плавсостав отсутствовало.
     Я поднялся на мостик к старпому и сообщил о подделке. Мне было жаль, что я не смог выявить это нарушение раньше: медицинские паспорта принимал от новоприбывших вахтенный штурман, и теперь, когда их сдали почти все, он отдал их мне, судовому врачу. И теперь надо что-то делать иначе при отходе санитарный врач порта, выявив это нарушение, не выпустит камбузного матроса в рейс.
– А что теперь сделаешь? Уже поздно. Все данные об экипаже занесены в компьютер в отделе кадров, – сказал старпом.
– Другого человека пусть введут в компьютер, а этого уберут.
     Старпом вызвал нового камбузника. Прибежал маленький, худощавый, чернявый молодой человек.
–  Миша, твой медицинский паспорт поддельный, – сказал старпом.
– Ну как так поддельный? Я прошел комиссию, как все, и сдал свой медицинский паспорт в окошко регистратуры на заключение. А за остальное я не отвечаю. Говорю правду. Могу поклясться, чем угодно.
     Я с удивлением и и неодобрением смотрел на молодого человека, для которого ничего не свято, который и своей матерью поклянется, если ему это надо.
– Заключение медицинской комиссии поддельное, – подтвердил я. – Я ведь знаю подпись председателя комиссии.
– А я почем знаю, кто там должен расписываться?
– Поеду в медсанчасть, и разберусь там с этим: почему там им нужно подделывать подпись председателя комиссии, находящегося рядом, – сказал я, и пошел вниз.
     В медсанчасти я еще успел застать председателя медицинской комиссии Цораева на месте. Это был мой давний приятель. Приветливо поздоровавшись, он осведомился о причине моего визита.
– Есть одно недоразумение – ответил я, протягивая ему открытый медицинский паспорт камбузника. – В заключении твоя подпись?
– Нет, не моя, – ответил председатель.
     Он тут же перечеркнул крест-накрест поддельную страничку и написал на ее свободном месте: “комиссия поддельная”, и расписался.
– Скажу ему, пусть честно пройдет освидетельствование у терапевта, чья подпись тоже поддельная. Снимать его с рейса и менять на другого нет смысла: взамен могут дать бывшего сварщика, а это худший вариант. За этот проступок ты его уж не задерживай с заключением, потому что через два дня у нас должен быть отход судна, – попросил я приятеля.
– Хорошо, пусть приходит, – согласился Цораев. – Пусть покупает новый чистый медпаспорт, заносит туда подписи пройденных им врачей, затем пройдет терапевта – и ко мне на заключение.
     Мы пожали друг другу руки и я вышел. Вернувшись на судно, я возвратил старпому забракованный медицинский паспорт камбузника. Через некоторое время в моей каюте зазвенел телефон. Меня вызывал к себе капитан Зверев, низкорослый пятидесятилетний, лысый, круглоголовый человек со своеобразным характером, кажущимся при первой встрече замечательным.
– Мы уже на отходе, а вы нам такие помехи строите. Я звонил в отдел кадров, и там возмущены вашим действием. Они считают, что судовой врач должен всячески содействовать морякам при прохождении ими комиссии, а вы, наоборот, препятствуете. У них некем заменить этого камбузника. Взамен него могут дать сварщика для работы на камбузе. Вас это устраивает?
– Нет, меня это не устраивает. Но не устраивает и подделка. Вы же видели, что председатель комиссии не признал свою подпись, и зачеркнул страницу.
– А с амбулаторной картой вы медпаспорт сверяли? – спросил капитан.
– А зачем сверять, когда и так все ясно.
     В душе я был зол на капитана, которому камбузник внушил свою ангельскую невиновность, и теперь он ищет для него любые оправдания. К тому же, я был разочарован отношением капитана к подделке: любой ценой – законно или незаконно – решать свои проблемы. Если ты уж капитан и любишь командовать, опираясь на данную тебе законом власть, то будь добр уважать все законы, а не только те, которые выгодны тебе. Я думал, что встречу в его лице эдакого законника, а он, наоборот, выгораживает поддельщика документа.
– В прошлом рейсе у нас на судне не было врача, и у нас на отходе не было проблем. С вашим приходом я надеялся, что их будет меньше, а вы пришли и принесли новые заботы, и мне с вами труднее.
– Это естественно, – ответил я. – И санитарный надзор предъявляет больше требований судну, где есть врач, и сам врач тоже выявляет те или иные нарушения.
– Тогда я вас вычеркиваю? – сказал полувопросительно капитан.
– Решайте сами, Я на ваше судно не просился. Если вычеркнете, это прибавит вам еще одну заботу, кроме этого камбузника, – ответил я. – А, к тому же, я за этого поддельщика и вруна просил председателя комиссии,чтобы его не задерживали с заключением о годности в плавсостав.
– Ладно. идите, – сказал капитан.
     Я вышел из его кабинета, раздосадованный такой его вольностью: я вас вычеркиваю. У меня появилась мысль не  пойти с ним в рейс. Но вспомнив, какая была сумасшедшая неделя в подготовке судна к рейсу, решил это унижение пережить.
     На следующий день Чубыкин встал спозаранку, и оформил в медсанчасти свой документ беспрепятственно. После обеда он сдал мне его для предъявления портовому саннадзору.
– Ну, вот и молодец, – похвалил я его. – Можно ведь по-честному пройти комиссию.
– Это как сказать, – ответил камбузник.
     Судно вышло в море. Стоял месяц март. Погода на море постоянно была хмурая. Наш путь был в северные широты. Ни одного дня море не было спокойным и огромные водяные валы, подымавшиеся рядом с судном, казалось, хотели захлестнуть судно, но, подойдя к нему, уменьшались в размере и исчезали. В Норвежском море рыбаки уже поставили трал на добычу рыбы и скорость хода судна уменьшилась.
     В течение первого месяца камбузник на радостях, что все обошлось у него хорошо, работал на камбузе безупречно. На судне экипаж был небольшой, всего сорок человек и потому на камбузе работало только два человека: повар и, в качестве его помощника, камбузник. У него мне удалось выяснить, почему у него медкомиссия была поначалу поддельная. Он рассказал мне, что, проходя обследование у терапевта, у него получилась загвоздка, потому что врач сказала ему, что у него бледный вид и, следовательно, ему надо пройти обследование в поликлинике. А времени на обследование у него не оставалось, и он обратился за помощью к бывшему судовому врачу, проживавшему в его городе Советске. Тот, мол, будучи терапевтом, подписался за терапевта сам, а на заключение комиссии они оба, якобы, вместе ходили к председателю комиссии, который и подписал медпаспорт. Я вам это уже сто раз говорил это, – нервно оправдывался камбузник.
     В том, что они оба могли войти в кабинет к председателю я особенно не сомневался: возможно, там, улучив момент, его протеже и поставил ему печать в медпаспорт.
    – Председатель не подписывал ваш медпаспорт, – еще раз напомнил я ему. – Он ведь не признал поддельную подпись за свою. И я показывал вам отличие поддельной подписи от его личной. И, наконец, я знаю кто вам подделал заключение  медкомиссии. Могу назвать даже фамилию.
     Камбузник вопросительно смотрел на меня своими хитроватыми глазами. Я вспомнил невысокого, сорокалетнего коренастого черноголового врача из города Советска (место проживания камбузника), который три года назад приезжал в медсанчасть для оформления на работу. Пару рейсов он сделал, но в последний раз, будучи на отходе судна пьяным, поругался с таможенниками и был уволен с работы. Мне вспомнилась также виденная мною на одном документе его личная печать, заказанная в типографии, с двумя ошибками в одном слове, обозначавшем его специальность: “кордеолог“, вместо кардиолог. Он, якобы кавказец, и потому не удивительно, что писал с ошибками.
– Его фамилия Сатаров, – сказал я.
     У камбузника от удивления отвисла челюсть: он был поражен моей осведомленностью.
– Вы его знаете? – спросил он.
– Немного. Поэтому нечего было вам так запираться и сочинять нелепицы. Меня не проведете.
     Через некоторое время наш траулер встал на ремонт в норвежском порту Санберг. Рыбаки с удовольствием ступили на твердую землю после длительного качания по волнам. И сразу же пошли прогуляться по городу. Со мной  вместе пошел в город мой земляк Гонта из украинского города Черновцы. Он часто навещал меня в медпункте, и мы предавались воспоминаниям о родных местах. Вдоволь нагулявшись и насмотревшись на красивые дома и аккуратные, чистые улицы северного городка,мы возвратились на судно.
     На следующий день после захода в порт капитан объявил, что от местных властей поступила жалоба на попытку нашего моряка украсть ночью один из прислоненных у входа в магазин велосипедов. Кража была предотвращена, но вор убежал. Требовалось не допустить подобное в дальнейшем. Капитан объявил, что виновный при повторении подобного поступка будет списан с судна.
– Вы знаете, кто пытался украсть велосипед? – спросил у меня Гонта.
– Интересно, кто?
– Это камбузник пытался сделать. Все знают об этом, но молчат.
– Вряд ли капитан не знает. Кто-то ведь мог сказать старпому, а тот – капитану. Все равно камбузник будет наказан.
– Странный он парень. Говорят, что он женился на женщине старше себя на тринадцать лет. А ее дочь всего на семь лет моложе него.
– Со временем разведется с мамой и женится на ее дочке, – пошутил я.
     Шеф-повар Юра, высокий, чернявый сорокалетний человек с мягким характером, при очередной проверке мною санитарного состояния камбуза пожаловался мне, что камбузник плохо ему помогает, и на него одного свалилась обязанность готовить четыре раза в день пищу для сорока членов экипажа. Камбузник, мол, говорит, что его главная обязанность – мыть посуду и столовую. А носить из провизионной камеры продукты, чистить картошку и готовить чай отказывается. При проверке я убедился, что даже регулярные приборки камбуза не производятся. Я пошел к старпому и сообщил ему об отлынивании камбузника от работы. Старпом тут же вызвал к себе Чубыкина.
– Ты почему не делаешь приборку на камбузе и в провизионке, а также не помогаешь шеф-повару? – строго спросил старпом.
     Камбузник виновато потупил голову и сказал:
– Шеф считает, что, если я моложе него, то мною можно помыкать, как мальчиком.
– Выполняй то, что должен, и не строй из себя обиженного, – сказал старпом, – Работа есть работа.
     После этого разговора камбузник стал работать лучше. Везде была чистота – не придерешься. И шеф-повар получил возможность чуть подольше отдохнуть. Но конфликт
у него был не только с шеф-поваром, но и с матросами. Однажды он пришел ко мне в каюту, которая была также и медпунктом, и показал свою потертую, поцарапанную шею.
– Доктор, посмотрите, что со мной сделали. Вы не могли бы мне дать справку о побоях?
     Действительно, на шее имелись точечные кровоизлияния и ссадины.
– Как же это получилось? – спросил я.
– Да вот тут некоторые на судне считают, что, если я молодой, то меня можно обижать физически, как мальчика. Одному из матросов во время обеда я подал маленький кусок курицы. Он подумал, что я сделал это нарочно, и после обеда наедине сказал мне: “Ты что это мне за курицу дал?“ И тут же схватил меня за кожу шеи, как волкодав, и начать крутить так, что я чуть не задохнулся.
– А кто этот матрос? – спросил я.
– Да зачем это? – ответил камбузник.
     Он отказался назвать фамилию своего обидчика.
– Ладно, сам узнаю, – сказал я. – Сейчас ваше обращение с данными осмотра запишу в амбулаторный журнал, а справку о побоях, если вы не передумаете, выпишу по возвращении из рейса, и с нею можете подать на своего обидчика в суд.
     Я обработал ссадины больного зеленкой. Чубыкин ушел. Я поднялся на мостик и сообщил старпому, что некий матрос обидел камбузника, пытаясь его задушить. И добавил, что надо бы установить, кто это сделал: на судне должно быть морское братство, а не рукоприкладство.
– Этого камбузника убить мало, но узнаем, кто виновен, – ответил старпом, и, что-то вспомнив, улыбнулся, глядя в переднее широкое стекло.
     Я подумал о словах старпома, что, возможно, Чубыкин что-то украл у членов экипажа, но ничего от него не узнав, спустился вниз. Мне все же удалось узнать, что обидчиком камбузника был матрос Мустаев. Этот матрос, узнав, что мною сняты побои Чубыкина и, что, по приходу судна домой, ему будет выдана об этом справка, стал на меня коситься и перестал здороваться. Это было мое предположение. Оно подтвердилось в беседе с матросом Бондей, бывшим воином-афганцем, который пришел ко мне с просьбой налить ему рюмку спирта в честь его дня рождения. Он не врал: заглянув в его медицинский паспорт, я убедился в том, что он именинник. Я ему не отказал и налил в стакан пятьдесят грамм спирта, поздравив с днем рождения. Поблагодарив за поздравление, матрос выпил и, раскрасневшись, повеселел. Поскольку он не собирался уходить, я продолжил с ним беседу.
– А, знаете, камбузник ведь может наказать Мустаева, и тот будет сидеть после рейса, – сказал я Бонде.
– Тогда придется его выбросить за борт, – ответил Бондя, покачнув широкими плечами и лошадиной головой. – Я, например, был десантником, и мне, на его месте, ничто бы не стоило это сделать.
– Но за это ведь будет пожизненное заключение.
– А кто видел? – удивился, встрепенувшись, Бондя.
– Во-первых, это установит следствие по приходу в порт. Во-вторых, то, что вы говорите – кощунство. Поглядите за борт! Какие огромные горы там качаются вверх и вниз! И представьте себя там. Каково? Все равно, что песчинка. И другому человеку не желайте этого даже в мыслях. “Человек за бортом!“ – святые слова. По этой команде останавливаются суда и делают всё для спасения человека, – втолковывал я матросу.
– Знаю, сам спасал, – ответил Бондя.
– Основное вы не осмыслили: беречь и жалеть всё живое.
     Бондя вышел из каюты, оставив в моей душе глубокую к нему антипатию, как к потенциальному убийце, которому убить человека всё равно, что таракана. До конца рейса я не мог подавить ее в себе, и, по возможности, избегал встреч с ним.
     А что же камбузник? Он, конечно, ничего не знал об этом разговоре. Он жил в одной каюте с шеф-поваром, и периодически конфликтовал с ним. Чубыкин затаил на него зло за его жалобу старпому и мне, как о плохом помощнике в работе, а также за то, что шеф-повар выменял на транспортном рефрижераторе сахар на водку и не поделился ею с ним, а выпил сам. И отомстил ему оригинально, по-своему, помочившись на него, спящего в кровати. Об этом я узнал позже от пострадавшего Юры. Старпом, видимо, знал об этом еще раньше. Не зря же он так хитро улыбнулся, когда говорил мне, что этого камбузника убить мало.
     Это происшествие навеяло мне другую мысль: я подумал, что зря просил за него у председателя медкомиссии помочь в исправлении медицинского паспорта. Ведь парень, похоже, психически ненормальный.
     Рейс закончился, и весь экипаж, кроме остающихся на следующий рейс, разошлись кто куда. Камбузник, уходя, попрощался со мной:
– До свидания, доктор. Спасибо за науку.
– Всего хорошего. Рад, что вы это поняли, – ответил я.
     Чубыкина за его поведение (попытку украсть велосипед) уволили с работы в базе флота. После этого он поехал в медсанчасть и быстро прошел там медицинскую комиссию, не дожидаясь пока на него поступят компроматы с оставленного судна. Хитрый. Теперь пойдет устраиваться в любую другую базу или фирму.
     В медсанчасти я зашел к своему приятелю Цораеву. После разговора о рейсе и жизни в Калининграде, он вдруг вспомнил про камбузника:
– Он у меня на днях был, делал заключение медицинской комиссии. Я колебался в подписании ему медпаспорта. В прошлую комиссию терапевт не подписала ему потому, что он не показал ей свой военный билет. Остальных врачей он упросил позволить ему проходить комиссию, якобы для экономии времени. А потом ты меня попросил, чтобы я его не задерживал, и я подписал ему за терапевта. И так он прошел комиссию, не предъявив военный билет, в котором значится, что по психическому заболеванию он не годен к военной службе, а значит и у нас на рыбацком флоте. Я спрашивал, как у него рейс прошел, обращался ли к доктору. Он ответил, что все было нормально, а с тобою, мол, даже дружил.
– Ну и хитрец, – сказал я. – Друг нашелся. Он пытался украсть велосипед в инпорту, да, к тому же, помочился на спящего шеф-повара.
– Помочился? – переспросил удивленно и озадаченно Цораев.
– Да, сам шеф-повар жаловался.
– Поздно ты мне сообщил о его поведении, – сказал Цораев. – Я бы не подписал ему медпаспорт, зная об этом.
– Вот так подвел я тебя, извини, – сказал я. – Если бы в начале рейса я не просил тебя ускорить оформление его документа, то он, видимо, застрял бы здесь в медсанчасти, и всё бы выяснилось.
– В следующий раз он комиссию не пройдет, – ответил Цораев.
     Хотя я был недоволен допущенной промашкой, в моей душе всё же звучала успокаивающая мысль о том, что есть вокруг нас люди в психическом отношении ещё хуже и опаснее него, но только не состоят на диспансерном учете у врачей-психиатров.
- - - 2003 г.