Якобинец. Глава 20. Норбер в доме Мориса Дюплэ

               
     Куаньяр бесцельно блуждал по набережной Сены уже более часа, пытаясь привести в порядок мысли и чувства.

     Болью отозвалась  память на эту неожиданную встречу с прошлым. 
     Тяжелый осадок оставила короткая встреча с Арманом, тем удивительнее, что даже хищная жестокость и крайний радикализм Жака не вызывали у Норбера отвращения к нему, скорее досаду и сожаление, и только мысли о Луизе де Масийяк смогли изменить настроение к лучшему.

     Пять лет назад было это, в столь памятном, но теперь уже далеком 1789-ом году.
     Видным представителем дворянства Санлиса был граф Оливье Этьен Луи де Бресси. Тогда ему было лет пятидесяти с небольшим, жена умерла, он больше не женился, жил уединенно, вдали от Двора   с двумя детьми  одиннадцатилетним сыном Анри-Кристофом и тринадцатилетней дочерью Жюли Габриэль.

     В семье графа де Бресси жила также его рано осиротевшая племянница Луиза Мари Флоранс де Масийяк, очаровательная молодая девушка девятнадцати лет с добрыми чуть грустными глазами.

     В отличие от многих других аристократов Санлиса граф де Бресси был весьма «умеренным» , то есть конституционным роялистом, гуманные идеи Века Просвещения оставили свой след в этой феодальной душе. Его трудно было обвинить в кастовом высокомерии, в брезгливом отвращении  к «низшему классу», чертам печально характерным для его сословия.

     Поэтому, когда в 1789-1792 годах санкюлоты спалили немало дворянских особняков и замков, поместье графа де Бресси уцелело. Норбер не знал, что имение особенно ненавистного бедноте маркиза де Белланже спалили тотчас по его отъезду в Париж, обозленный и напуганный старик Белланже после тех событий подался в эмиграцию.
     С его сыном Норбер  встретился 10 августа 1792-го  в Тюильри «по разные стороны баррикад»…

    И всё же, несмотря на сдержанный и гуманный нрав,  «либерализм» господина де Бресси дальше некоторого ограничения королевской власти конституцией не  шёл, а потому, развитие революции по нарастающей отталкивало и отвращало  его с каждым годом все сильнее.

     И разве кому в это время могло прийти в голову, что непримиримый к роялизму и дворянству председатель местных якобинцев Куаньяр тайно и безнадежно любит его племянницу...

     Как влиятельный человек, де Бресси мог бы легко уничтожить «опасного агитатора и бунтовщика», к чему его склоняло местное светское общество, но он ограничивался умеренными административными мерами воздействия увещеваниями, впрочем, совершенно бесполезными.
      Противостояние взглядов между ними было полным, но, как ни странно, личной ненависти при этом не возникло…

      Мысли Куаньяра прервал приветливый молодой голос, окликнувший его:
 - Добрый вечер, Норбер! Не слышит... Весь в своих мыслях.. Но не забудь, сегодня четверг, мы ждем тебя  часам к восьми. Будут все наши, мы с Максимом, Сен-Жюст, Леба, Буонарроти, Дартэ..

      Куаньяр поднял глаза. Перед ним стоял изящно одетый молодой человек не старше тридцати лет. Светлые напудренные волосы, связанные сзади в хвост, бледное тонкое лицо с высокими скулами, серо-зеленые глаза.

    Огюстен Робеспьер был очень похож на своего знаменитого брата. С искренним чувством Куаньяр подал ему руку:
- Я буду к восьми, Огюст, это приглашение большая честь для меня!

    Улыбаясь, тот кивнул:
- Знаю, ты всегда был большим поклонником Максимильена. Мало кто еще может цитировать его на память и хранит у себя столько его брошюр за последние пять лет. Давай присядем в тени,- Робеспьер-младший жестом показал на ряд скамеек, - мне очень интересно, что сказала тебе мадемуазель де Масийяк?

    Норбер сильно побледнел.
    Огюстен лишь беззаботно улыбнулся:
- Ты удивлен, что я не назвал ее гражданкой Дюпон? Но это очевидно. В Париже она проживала со своими родственниками Жюайезами после  ареста ее дяди де Бресси с детьми. Молодых де Бресси отправили временно в Ла-Форс, самого Бресси в Сен-Лазар, почему вышло, что их разделили, я не знаю...

- Огюст, они точно под нашим контролем? Это принципиально важно. Прочитаете на днях мой отчет, всё поймете. Луиза Масийяк четко описала некоего гражданина Кавуа, это же Арман Кавуа, агент Общественной Безопасности. Им срочно нужно перехватить их у нас. Если это произойдет, я буду бессилен спасти ее - Норбер опустил голову на руки.

    Однако сообразив, что эта предельная откровенность может произвести скорее неблагоприятное впечатление и иметь последствия, усилием воли взял себя в руки.

   Подняв глаза на брата Робеспьера,  он с удивлением увидел во взгляде молодого человека теплоту и сочувствие. Помолчав,  тот заметил:
-  Вечером приходи, а об этом я попробую поговорить с Максимом отдельно. Ничего твердо обещать не могу, но сделаю все возможное.

      Несмотря на вечерний час,  солнце палило нещадно. Лето обещало быть редкостно жарким, такого Париж не помнил,  очень много лет.

     Масса интересных фактов касается весны 1794 года. Май 1794 года отмечен двумя чрезвычайными событиями, неудачными и чрезвычайно странными покушениями на Робеспьера.
     21 мая мелкий клерк Амираль, конторский писарь, роялист в душе,  задумал убить Неподкупного, но осознав сложность задачи, избрал себе более доступную жертву, другого члена революционного правительства Колло-д, Эрбуа, соседа по подъезду, но пистолет дал осечку и фанатик был схвачен.

    А дело Рено еще более странное.. вечером 23 мая к дому Дюплэ на улице Сент-Онорэ № 76 пришла девушка по имени Сесиль Рено и сказала, что хочет видеть Робеспьера. Ее не впустили и после весьма нелицеприятных пререканий задержали. В ее легкой корзинке нашли два небольших ножа.

    Она не скрывала своей ненависти к Робеспьеру. Кто же она, новая фанатичка, вдохновленная кровавой тенью Шарлотты Кордэ или просто экзальтированная дурочка? Так или иначе,   девушка  была осуждена и гильотинирована.

    Но может это дело создано искусственно и с конкретной целью? Как живо за него уцепились Билло-Варенн и Колло-д,Эрбуа, главы оппозиции Робеспьеру внутри Комитета, давно ненавидевшие Неподкупного, как быстро и  главное крайне поспешно отправили девушку под трибунал и осудили на высшую меру, да еще с ближайшими родственниками. Перебор? Очевидно. 
 
    Противники Робеспьера  разрекламировали дело Рено так, что оно способствовало снижению популярности Неподкупного, выставляя его «кровавым тираном».  Писали даже, что в деле Рено больше личной ненависти, чем идейной, будто бы её любовник был гильотинирован, и взбалмошная девица считала Робеспьера лично виновным в этом…

   Романтическая чушь, но такому объяснению обыватель особенно  охотно верит…О Шарлотте Кордэ выдумывали примерно то же самое. 

   Также искусственно и «высосано из пальца» было инспирированное врагами Робеспьера примерно в это же время «дело» Катрин Тео, полусумасшедшей старухи гадалки, считавшей Неподкупного новым Мессией, собравшая вокруг себя кучку сектантов «единомышленников».

   История была совершенно идиотской  и имела одну определенную цель, выставить Робеспьера в смешном и нелепом виде. Показательно, что чем больше он прилагал усилий закрыть эту тему, откровенно развлекавшую депутатов, тем больше она раздувалась...

   Что же касается разрекламированной роялистами и термидорианцами «кровожадности» Неподкупного: с осени 1793 в течение нескольких месяцев своим вмешательством он не раз спасал жизни семидесяти трех заключенных жирондистов, которых безосновательно пытались отправить на эшафот люди из Общественной Безопасности, эти семьдесят три человека остались живы именно благодаря тому, кого они так ненавидели.
 
   Владелец столярной мастерской Морис Дюплэ жил на улице Сент-Онорэ в доме № 76, вход в который был лишь через ворота со двора.
   Кроме одноэтажного узкого корпуса с окнами на улицу, во дворе находились два флигеля, в одном из них и жил с 17 июля 1791 года Робеспьер, он занимал одну комнату.

   В большой семье Дюплэ было пятеро детей, взрослые дочери Элеонора, Элизабет, Виктория, Софи и шестнадцатилетний сын Жак.

   Элеонору Дюплэ за спиной иногда насмешливо называли «мадам Робеспьер», родители втайне рассчитывали на ее брак с Неподкупным, если не сейчас, то хотя бы в ближайшем будущем, их беспокоило устройство личной жизни   двадцати пяти-двадцати-шестилетней дочери, она считалась «уже не слишком молодой, даже перезрелой» невестой.

  Никто не мог тогда предположить, что этой девушке никогда не стать ничьей женой и матерью, так и считаясь « невестой Робеспьера» она умрет в возрасте шестидесяти четырех лет…

  Добрую и скромную, не очень красивую Викторию Дюплэ также ждала незавидная участь «старой девы».

  Вторая дочь Элизабет в августе 1793 года вышла замуж за Филиппа Леба, молодого депутата Конвента близкого к Неподкупному и в апреле 1794 уже стала матерью маленького Филиппа Леба.

  Постоянными гостями дома были ближайший друг Робеспьера молодой красавец Антуан Сен-Жюст, и юная девятнадцатилетняя сестра Леба Анриэтта, влюбленная в друга Максимильена Антуана Сен-Жюста, а также Филипп Буонарроти, итальянский революционер, видный якобинец и прямой потомок Микеланджело, будущий руководитель филадельфов и «отец» карбонариев Франции и Италии начала девятнадцатого века, опаснейший враг и корсиканского конкистадора и коронованных тиранов Европы! Но никто не знает своего будущего…

   Выросший без родительской заботы, одинокий и недоверчивый,  Робеспьер отвечал большой привязанностью и нежностью семье Дюплэ, ставшей ему вполне родной.

  С этими людьми он не был ни холоден, ни резок, младшая дочь Дюплэ Элизабэт на всю жизнь сохранила о нём очень тёплые и добрые воспоминания: «Когда мне становилось грустно, я рассказывала ему всё. Он не был строгим судьёй, это был друг, очень добрый брат..» 

  Историк, через много лет выслушавший воспоминания  дочери Дюплэ о Робеспьере, наблюдавшей его ежедневно в течение трех лет, находясь с ним в тесном и непринужденном общении, словно с членом семьи, даже возмутился, старая женщина говорила совсем не то, что он хотел от неё услышать.

  Спокойный, мягкий в общении с близкими человек, кабинетный интеллектуал, добрый друг семьи, где же то «кровавое чудовище и тиран», которого все боялись, о котором он собрался писать?! Он с готовностью счел, что мадам Леба от возраста выжила из ума..

  В доме Дюплэ  по четвергам устраивались вечеринки, Буонарроти аккомпанировал на фортепиано, Леба на скрипке, молодой Сен-Жюст декламировал стихи, госпожа Дюплэ с дочерьми суетились, накрывая стол и угощая гостей.

    Часто до рассвета друзья не расходились. Иногда вечеринки в гостиной, солидно обставленной обтянутой красным утрехтским бархатом мебелью посвящались чтению классиков. Освещенный огнем камина Робеспьер выразительно читал отрывки из Корнеля или Расина.. Стены гостиной были увешаны портретами Неподкупного работы Давида и Лефевра.

    У ворот дома на улице Сент-Онорэ Куаньяра ждал Огюстен, Норбер бывал там не очень часто и каждый раз испытывал смутный трепет причастности к чему-то особому и гордости, переступая этот порог.

    Куаньяр искренне преклонялся перед Робеспьером и сдержанный, суровый в оценке людей Неподкупный отвечал молодому человеку столь же искренней симпатией.

- « Как же он изменился за эти три года»- с горечью подумалось ему. Среднего роста, сухощавый в свои 36 лет как юноша Неподкупный очень сильно изменился, высокие скулы резко обозначились на  бледном лице, серо-зеленые глаза смотрят устало, в каждом движении чувствуется напряжение и нервозность. Но одет он по-прежнему безукоризненно, русо- рыжеватые волосы по-прежнему напудрены, вопреки новой моде, однако  синий фрак, узкие бриджи, высокие сапоги соответствовали последним её требованиям, полосатый короткий жилет, уже прозванный подражателями «a la Robespierre», высокий пышный галстук под самый подбородок и кипельно-белые манжеты.

- Рад видеть вас, Норбер - и сдержанно кивнув, протянул ему узкую руку - располагайтесь, отдыхайте, пока я у себя в кабинете, срочное дело.

- Максим, а как же мы? - Элеонора Дюплэ подошла сзади и мягко опустила руки ему на плечи на глазах удивленного Куаньяра.

- Через час-полтора  я весь в вашем распоряжении - мягко коснувшись губами руки девушки,  Робеспьер вышел.
  Буонарроти тем временем сел за фортепиано.
  Огюстен жестом указал Норберу на кресло, тот неуверенно сел.

- Можешь не опасаться за жизнь интересующих тебя людей, Сен-Жюст сдает дела Бюро лично Максимильену. Но Кавуа каким-то образом узнал, что девушка у нас, в Комитете Общественной Безопасности Вадье и Амар снова метали громы и молнии..
  По поводу? Разве за три месяца мы уже не привыкли к обвинениям в тирании, да, они снова обзывали Максимильена «диктатором»!
  Однако хорош же «диктатор», которому можно бросать подобное обвинение прямо в лицо», - тонкие губы Огюстена презрительно дёрнулись -но еще немного и в этот злостный бред поверят и наивные парижские обыватели.
  Революция в опасности больше чем в худшие дни 1793 года, заговор спаял опальных комиссаров, отозванных за хищения, вымогательства, злоупотребления террором, все эти преступники обьединяются.
  Эти Фуше, Баррасы, Тальены, Роверы, проворовавшиеся чиновники, все они кричат о «тирании и ущемлении демократии», когда их бьют по преступным рукам...

- А что же Максимильен? Почему их не бросить под нож гильотины раньше, чем они похоронят  Республику или продадут ее англичанам... или Бурбонам  по сходной цене? - на лбу Куаньяра выступил холодный пот липкого ужаса.

- Только наши враги считают, что  власть принадлежит ему единолично, но он лишь один из десяти членов правительства, к тому же у них есть сообщники даже в обоих правительственных Комитетах, среди депутатов. Они затормозят принятие обвинительного акта. Умело выставят нас «кровожадными чудовищами».
 Лишь выстояв, мы сможем доказать чистоту наших намерений, побежденных, нас оболгут посмертно, втопчут в кровавую грязь все эти крикливые, лицемерные лже-демократы, торгаши и  военные преступники,  Тальены, Кавуа и Баррасы…

- И что же теперь? - Норбер словно заглянул в раскрывшуюся пропасть,  в самую тьму могилы. 
-  Повидайся со своей Луизой - грустно улыбнулся Огюстен - и возвращайся. Ты нужен нам. Ты всегда хотел быть ближе к Максимильену, это твой шанс.

     Куаньяр молча поднялся, прижав руки к груди. Существует ли он, бескровный выход из Террора? Да... кажется существует...

    Немедленное введение конституции 93 года автоматически отменит режим чрезвычайного положения, а вместе с ним и политику Террора...

     Впрочем, оппоненты и сами не пойдут на мировую, по крайней мере честно.  Раз так, его судьба – спастись или умереть рядом с Неподкупным,  нет, иного решения для него не существует.

    Их прервало появление Виктории, стройной блондинки в шелковом струящемся платье цвета морской волны:
-   Мальчики, мама ждет вас в столовой, ужин остынет.  Как утомила нас, бедных девушек ваша политика…Максимильен, мы все... в нашей семье… вас так любим…уделите же внимание и нам…

   Они уже собрались в столовую, когда на ступенях лестницы ведущей наверх появился Робеспьер:
- Огюстен, Норбер, поднимитесь в мою комнату. Виктория, скажи маме, мы ненадолго..

   Комната располагалась в мансарде второго этажа и была весьма маленькой и скромной, всю обстановку составляла узкая кровать, застланная голубым одеялом, письменный стол, несколько полок с книгами и документами и несколько стульев. Максимильен жестом указал брату и Норберу на стулья, сам сел на кровать.

- Мадемуазель Масийяк и ее родственники  могут остаться на улице Сент-Флорантэн - при этом он метнул быстрый взгляд из под полуопущенных ресниц в сторону побледневшего Норбера  -  работайте и дальше,  и закончите свой доклад к последним числам июля, мы сумеем его использовать в нужное время. Как поживают наши общие «друзья», Норбер, есть сведения, они едва не растерзали  вас по поводу этого доклада и исчезновения девицы Масийяк? - на его тонких губах появилась слабая усмешка.

- Да, это происходит постоянно в эти два месяца, на днях отбита очередная атака, гражданин Робеспьер. У меня есть предположение, что перепечаткой английских брошюр, обвиняющих вас в диктаторстве и тирании занимаются отнюдь не одни роялисты, но и некоторые наши доблестные коллеги.. - Куаньяр чувствовал себя крайне неловко.

   Робеспьер сделал небрежный жест, на его тонком бледном лице появилась легкая гримаса усталости и отвращения:
- Это не предположения, а факты. Знаю даже конкретно, кому этим обязан…
 
   Из-за двери послышался мягкий девичий голос:
- Максим, мы вас ждём!

  - Мы идем! - и мягко обращаясь к собеседникам - сегодня у нас вечер отдыха и литературы, то есть мы можем ненадолго позволить себе отвлечься от жестокого мира политики и грозящих опасностей в обществе друзей и красивых девушек... Кстати, Норбер, слышал, вы неплохо умеете декламировать стихи наших классиков?

   Норбер не успел ответить, а Огюстен рассмеялся:
- У него немало талантов и отличная память. Он сможет процитировать почти дословно и твой доклад «О принципах политической морали», а он немал объемом.  Знает даже кое-что из твоих юношеских стихов, но я тут не при чем, в этом проболталась Элизабет!

   Робеспьер слабо улыбнулся, холодность взгляда испарилась, по смягчившимся чертам лица было видно, что ему приятно это слышать, но он сказал лишь:

 - Нет, меня цитировать не надо, тем более сегодня. У нас вечер отдыха, прошу всё же не забывать об этом, это очень редкое и тем особенно ценное для всех нас удовольствие...

- На меня произвел сильное впечатление ваш портрет в полный рост работы Жерара, уверен, у этого юного художника большое будущее - Норбер не сводил внимательных глаз с лица своего собеседника.

- Я тоже так думаю. Но сейчас нас ждут, мы должны спуститься - и чуть помедлив, Робеспьер добавил - мне хотелось бы поговорить с вами, Норбер, в иных обстоятельствах...

- Когда вам будет удобно, я всегда в вашем распоряжении - глаза Куаньяра светились, горячая волна поднималась к сердцу.

- Всё куда серьезнее, чем вы думаете...-  внимательный к искренней симпатии  Неподкупный не мог не заметить гордости и счастья в серьезных глазах Норбера - вы интересная личность, с вами приятно общаться. А пока спуститесь в гостиную и скажите, пусть садятся за стол, мы с Огюстом присоединимся к вам через пять минут. 

   Когда за Норбером закрылась дверь, Максимильен обернулся к брату:
 - Ты прав, таких людей нам не хватает. Умён, предан и чист.