Якобинец. Глава 22. Тюрьма Сен-Лазар

    Куаньяр и граф де Бресси. Тюрьма Сен-Лазар.

    Анри Клерваль, еще весной принадлежавший к фракции Дантона, ровесник Куаньяра, высокий худощавый шатен лет 30 в должности регистратора революционного трибунала, который должен был произвести по спискам вызов осужденных, в это утро явился в стены Сен-Лазар не один, его сопровождал агент Общественной Безопасности Куаньяр.

    Внешний вид Клерваля немного удивил Норбера. Красный колпак, из под которого выбивались длинные рыжеватые волосы, на плечи наброшен плащ, из под которого виднелась карманьола.
    Сам Норбер выглядел вполне официально, чёрный сюртук, трехцветный пояс-шарф, шляпа с кокардой, высокие сапоги.

    Начальник охраны, коренастый мужчина в потертой засаленной куртке и в красном колпаке, лихо сдвинутом набок, шел перед ними, звеня связкой ключей и стуча о камни двора деревянными сабо.
    Предупредительно открыл перед молодыми людьми ржавую решетчатую дверь.

    Огромное помещение изнутри выглядело весьма странно, как и большая часть тюрем того времени, наспех переоборудованных из бывших дворцов и монастырей.

     Большое количество людей свободно перемещались в разных направлениях, люди сидели, лежали на матрасах, играли в карты, ели, пили вино. Молодые и старые, подростки, мужчины и женщины, нередко с детьми.

     Однако при появлении чиновников с роковыми списками оживленный шум голосов сразу прекратился, десятки глаз с ужасом смотрели на них, как на вестников смерти.

    Все напряженно смотрели на молодого человека в центре зала, в его руках списки вызываемых в трибунал. Чьи имена в списке на этот раз?

    Красивая, но жутко бледная молодая девушка  чуть старше двадцати, с безуминкой отчаяния в глазах вдруг резким движением упала перед Клервалем  на колени и, ухватившись за рукав, умоляла не мучить ожиданием и сказать, в списке ли она.

 - Ne me tourmentez pas… Vous savez tout… (фр. «Не мучьте меня… Вы всё знаете…»)

     Клерваль резким движением вырвался из ее цепких пальцев и оттолкнул        девушку, увидев расширенные зрачки товарища, небрежно пожал плечами:

-   Ты просто не привык. Здесь такое бывает часто. У некоторых совсем сдают нервы, не только у женщин. Сам будешь искать своего аристократа или мне назвать фамилию, он сам и выйдет?
-  Можно осмотреть зал?
- Только   недолго. У меня в списке сегодня пятьдесят человек.
    Молодая женщина, не поднимаясь с колен, уцепилась теперь за руку Куаньяра, пытаясь поймать его взгляд.
- Ради Бога, скажите, есть мое имя в сегодняшнем списке?! В списке ли я, вы же все знаете, сжальтесь! Моё имя Анжель де Сен-Мелен!
- Поднимитесь же - холодно обратился Куаньяр  к молодой женщине, - и поколебавшись добавил чуть менее жёстко, - не унижайтесь зря.

    Девушка поднялась, шурша юбкой о плиты.  Куаньяр обернулся к Клервалю:
-  Дай-ка мне свой список. Ну же, ты ничего этим не нарушаешь.

   Быстро пробежал глазами длинный перечень фамилий и глухо произнес только одно слово:
- Нет.

   Молча подал ей платок, который она машинально поднесла к покрасневшим глазам. Норбер отвернулся, не желая видеть  удивления и благодарности в глазах несчастной, не желая видеть насмешливой улыбки спутника. 

   А Клерваль все же не выдержал:
- А тем временем между нами есть разница, пусть я читаю эти списки, но не я росчерком пера отправляю их под нож. А твоя чувствительная душа подавляла восстание в Вандее и здесь тебе приходится лично руководить арестами...
 
- Чудовище! - Норбер резко обернулся, услышав гневный женский голос.
    Молодая женщина, лет 30 стояла, прижимаясь спиной к колонне и не спуская с него ненавидящего взгляда.

    Недоумение и растерянность Норбера быстро сменились раздражением, вскинув голову, он смерил неизвестную женщину ледяным сумрачным взглядом и отвернулся, не удостоив никакого ответа.

    Подняв глаза на Клерваля, Норбер буквально обжёгся об его недобрую            кривую усмешку, этому типу ответить стоило:
- Департамент Майенн, а также департаменты Луарэ и Нижняя Луара, но я никогда не был в Вандее.

    Клерваль отмахнулся:
- Какая разница! Без пяти минут Вандея. Это тот же запад…те же шуаны... Тебе приходилось подписывать смертные приговоры сотни раз!

 - Аристократам, врагам свободы и Республики, схваченным с оружием в руках, изменникам и пособникам интервентов, - резко оборвал его Норбер - клянусь честью республиканца, невинных мирных людей  среди них нет! Мой отчет был принят и Клубом и Комитетами и Конвентом, если ты помнишь!

- Разумеется, - глаза Клерваля зло смеялись - я помню твой отчет в Якобинском клубе о бурной деятельности в Лавале. Как бенгальский тигр рычал с трибуны: «Если для спасения молодой Республики нам необходимо будет уничтожить всех слуг старого режима, то мы перед этим не остановимся и с честью выполним трудную задачу, возложенную на нас Революцией!» Это от души, ничего не скажешь! Тебе можно верить.
   В одном Майенне их было около тысячи, сколько же роялистов всего отправилось на гильотину с твоей легкой руки?  Всех отбрила начисто «национальная бритва». 
   А шуанов в Лавале ты вообще приказал не брать живыми. Откуда знаю? Ну как же, этот приказ капитану Жютлэ был приложен к твоему докладу от декабря, ты же сам зачитал его с трибуны Клуба.

- Что же, ты теперь осуждаешь меня? - сдержанно отозвался Куаньяр - Я  действовал строго в рамках закона  и революционной целесообразности.  Я готов отвечать за свои решения, на мне нет того, за что отозвали из миссии Карье  и Барраса, я только выполнял свой долг. Если меня призовут к ответу, я знаю, что мне сказать. Лучше нам уйти от этой темы, тем более у нас мало времени - насмешливый тон Клерваля раздражал его.

    Нетерпеливо начал он оглядывать зал и не видел, как зло сузились глаза Клерваля за его спиной, не слышал его хриплого шипения:
- Как же! Уверен, что не посмеют призвать к ответу? Проклятое охвостье Робеспьера!  Достанет ли у нас сил свернуть вам шеи?!

    За их спиной перешептывались молодые женщины:
- А это еще кто.. Может с ним повезет больше? Надо привлечь  внимание этого красавчика .. Клерваль змея подколодная.. ни одну из тех, с кем он переспал, не только не освободили, они казнены также, как и те, кто ему отказывал..
- Умоляю, не делай этого! Слышала, он человек Робеспьера, эти еще более прочих якобинцев носятся со своей республиканской честью и неподкупностью...
- Пхе! Это всё слова.. чем же они отличаются от других мужчин? А этот якобинец  молод и чертовски привлекателен…с ним хотя бы будет приятно...
- Тсс! Пока он не услышал, говорю тебе, забудь об этом…
 
   Обругавшая Куаньяра женщина всё еще стояла у колонны, она не пряталась, сузившиеся глаза неотступно следили за ним и Клервалем. Норбер подошел к ней близко, некоторое время они в упор мерили друг друга глазами. Заложив руки за широкий трехцветный пояс, он медленно спросил:

- Я вас не знаю. Что вы имеете против меня? За что вы арестованы, гражданка? Я имею какое-либо отношение к вашему аресту? На что или на кого вы жалуетесь?

   Красивое бледное лицо по-прежнему выражало лишь отвращение и презрение, стиснутые губы, наконец, разжались:
- Разве в сегодняшней Франции нужны серьезные основания для ареста, неправедного скорого суда и казни?! На всех вас надо жаловаться, да некому! Что?

   Её недоумение вызвала слабая  и беззлобная усмешка якобинца, холодная маска оказалась живым человеческим лицом:
- На всех подряд жаловаться не надо, заключение озлобило вас. Расскажите вашу историю и если ваше задержание необоснованно, я мог бы содействовать вашему освобождению. Я готов выслушать вас.

   Клерваль стоя за спиной Куаньяра, сузив глаза,  выразительно, иронически прищелкнул языком, вынудив Норбера хмуро покоситься в его сторону. 

   Тонкое лицо женщины ежесекундно меняло выражение, но всё же предубеждения и ненависть перевесили:
- Чтобы такие как вы кого-то освободили?! Вы один из тех, кто сотнями отправляет невинных на эшафот!

   Смуглое лицо Норбера отразило легкое отвращение, губы чуть дрогнули, он с трудом сдержался от грубости и всё же он решил уточнить:
- Вы  обо мне лично или ваша ненависть распространяется на всех республиканцев?

- Вы все для меня на одно лицо, якобинец! Вы все для меня одинаковые, «неподкупные»..., - яркие губы женщины побелели, кулаки сжались - «друзья народа»!   
   Всех вас ждет гильотина! Свобода, задушенная вами 31 мая,  восторжествует, черни укажут ее место и к власти вернутся подлинно достойные  люди! И тогда вам не дождаться ни пощады, ни жалости!
   Захлебнетесь собственной кровью! Запомни мои слова, якобинец! На эшафоте ты вспомнишь меня, палач Майенна! Долой якобинцев! Смерть Робеспьеру!»
 
   Куаньяр отшатнулся, и резко развернувшись на каблуках, быстро отошел от женщины.

- Действительно хочешь узнать, за что она арестована? - усмешка Клерваля была неприятной и начала раздражать Норбера, - её имя ничего тебе не скажет, она из тех, кто буквально поклоняется убийце Марата, она была в первых рядах, когда её везли, выкрикивала всякую хрень в адрес революционного правительства… - Клерваль поморщился.
- Ах, так, - Норбер небрежно пожал плечами, его интерес к незнакомке и искреннее желание помочь ей совершенно угасли, - очередная роялистка фанатичка…

- Явление типичное для современных женщин,  лезущих в политику. Существа без собственного мнения, точнее заимствующие его у мужа или любовника, чувственные  и легко внушаемые, падкие на личные симпатии-антипатии, легко переменчивые. Влюблена девица в патриота и вот она уже республиканка, полюбила другого, а он роялист, и вот все прежнее по боку, она уже за короля! А эта... по существу, конечно же, роялистка, но отчего-то воображает себя республиканкой, да еще и «подлинной», то есть, в отличие от нас!

- Поклонница демагогии Бриссо», - коротко и метко уронил Норбер - такая позиция очень типична для господ Жиронды, наших «либералов-миротворцев». Чёрт с ней, послушать, так все они сплошь безвинные и благородные миролюбцы, а при случае режут нас без лишней сентиментальности, вспомни развязанный этими «гуманистами» федералистский мятеж прошлого года. Чёрт с ней. Идём дальше…

     Заключенных между тем взволновало исключение, сделанное для девушки.
- А моё имя есть в списке? Меневаль, Арман Меневаль!
- А мы, Анна Мария Клеман и моя дочь Жермена, ей всего 19 лет, неужели она тоже должна умереть?!

     Клерваль зло фыркнул:
- Можете плюнуть мне в лицо, если найдете хоть одного ни в чем не виновного аристократа!

    Неосторожные слова... В этот момент какая-то молодая дама вдруг поднесла к нему своего ребенка, которого держала на руках.

    Не ожидавший подобного выпада, Клерваль немного смутился и на всякий случай, если та вздумает плюнуть,  резко отодвинулся от женщины и мрачно буркнул себе под нос:
- Ему то что угрожает?

    Глаза женщины блеснули,  ненависть прорвалась в истерическом крике:
- Отца и деда  вы его уже лишили, после моей казни он останется сиротой! Бешеные фанатики! Убийцы, будьте прокляты!

    Толпа заключенных вдруг опасно заволновалась и вышла из состояния прежней апатии.

    Норбер оперся о колонну. Ему словно передались чувства этих людей,   липкий ужас, отчаяние и боль, роковой вызов в трибунал разлучал навсегда мать и сына, мужа и жену, жениха и невесту.
   Это совсем не то, что было в Майенне, там шла война, жестокая борьба вооруженных людей, это совсем не одно и то же.

    Он вдруг ясно понял, что в глазах этих людей он почти ничем не отличался от парижского палача Сансона.
    Рука невольно потянулась к галстуку, будто он стал душить его, на лбу мелко выступил пот. 
    Нет... нет... я не палач... я не испытываю никакого удовольствия... я представитель революционного порядка...

    Но если возникнет тюремный бунт, то это будет просто подарком Фукье-Тэнвилю, количество казней резко возрастет. Такое уже случалось в других тюрьмах Парижа. Иногда люди из Трибунала даже провоцируют эти вспышки нарочно.

    Но сейчас? Что произошло сейчас?! Неужели их так задело исключение, неосторожно сделанное им этой девушке? Неужели они не понимают, чем их волнение может закончиться? Как это остановить?!

   Он встряхнул головой, защищаясь от взрывной волны чужих эмоций, боли, чужой ненависти. К черту все чувства, сейчас он восстановит порядок.

   Куаньяр в бешенстве треснул ладонью по колонне:
- Всем молчать!

   Вооруженные санкюлоты из охраны действительно очень быстро восстановили порядок.
   Немного успокоившись, Норбер продолжал свой обход.

    Молодая девушка, сидя на каменных плитах пола в страхе жалась к коленям старого священника. Рядом сидела молодая мать с ребенком на руках. С тревогой вглядывались они в Клерваля, который развернул свой список и начал читать.
 
    Интересно, кто эти несчастные, что они оказались здесь, но уж точно не контрреволюционеры, трудно в это поверить,  и можно ли что-нибудь для них сделать?

    У колонны стоял крупный мужчина, одетый богато, но несколько старомодно. Породистое и надменное бледное лицо его сейчас застыло в напряжении. К нему со слезами прижималась  молоденькая девушка лет 17-18, очевидно дочь.  Красивая женщина лет 35-36  в черном изящном платье плакала навзрыд. Его жена.

    Куаньяр  сделал несколько шагов в их сторону и  задумчиво  разглядывал несколько секунд. Все трое замерли, мужчина напрягся, женщины бросали  взгляды полные нескрываемого страха на посланца Конвента. Почему он ими заинтересовался, неужели их имена в роковом списке и сейчас последует вызов в трибунал?!
 
    Эти точно из «бывших», но тоже интересно было бы узнать о них больше. Чем-то эти люди невольно привлекли его внимание.  После истории с девчонкой стоит ли вообще подходить к ним? И всё-таки...может передать этого господина Лапьеру, что-то подсказывает, что ради спасения семьи он согласится на сотрудничество. Им жизнь, нам польза... и нет лишней крови...  Но... будет плеваться в нас ядом ненависти, грозить участью Дамьена, бить себя в грудь как "защитник Трона и Алтаря" и ничто не спасет тебя от гильотины, господин роялист...

    Норбер подошел к ним еще ближе:
- Могу я узнать ваши имена и причины ареста? -  голос прозвучал отрывисто и резко.

   Мужчина слегка выступил вперед, словно прикрывая собой женщин:
- «Шарль Анри Габриэль де Бельмар, со мной жена и дочь. Причина нашего ареста, месье...то есть гражданин, крайне неоригинальна.

- И всё же прошу быть точнее.  Аристократ, роялист, эмигрант,  контрреволюционная деятельность, иное?

    Де Бельмар слегка нахмурился, видно, что он старался лучше сформулировать ответ и не подставлять под удар свою семью ради самолюбия.

- Я не участник заговоров против Франции, не эмигрант. То же касается и моих родственников.

   Губы Куаньяра невольно расплылись в легкой усмешке, удовлетворенной, но совсем не злобной.
  Что ж, по крайней мере, честный человек этот Бельмар, отмел сразу два последних обвинения, но ничего не ответил поводу двух первых.
  Всё верно, отрицать свое дворянство в его положении унизительно и бессмысленно, но гордость всё же не позволила также отрицать и роялистские убеждения. А в этом нешуточный риск...

- Хорошо. Давно вы здесь?
- Уже почти полгода...
- Это вам повезло -  не удержался Норбер и наткнулся на  гнев, блеснувший в глазах де  Бельмара, который явно не считал эти страшные полгода в тюрьме в каждодневном ожидании вызова в трибунал и эшафота,  под охраной  изрядно грубых и очень бдительных санкюлотов за особое везение.

     Но Куаньяр  вовсе не насмехался над чувствами заключенного, он хорошо знал систему, в которой работал, ее сильные и слабые стороны. Она либо работает чрезмерно оперативно, и тогда человек предстает перед трибуналом через несколько дней и отправляется на площадь Революции через 24 часа, либо может находиться в заключении долгие месяцы, но это может быть его шанс быть «забытым» и сохранить жизнь.

    Видимо обвинение де Бельмара во многом было формальным, и он не имел ни сильного покровителя, способного спасти его, ни сильного врага, способного ускорить процесс отправки в трибунал. Так есть за ним что-то  реальное или нет?
 
   Норбер дал себе слово при первой же возможности еще раз навестить этих людей и допросить со всей тщательностью. Следовало также позаботиться о том, чтобы их имена не попадали в роковой список.

    Можно задействовать доброго патриота Беньона, служившего начальником Бюро  наблюдения за исполнением революционных законов при Комитете Общественного Спасения или Робера Вольфа, секретаря общественного обвинителя Фукье-Тэнвиля.

   Старина Беньон, близкий к членам правительственного Комитета, оригинал особого рода. Под его резкими и грубыми до невозможности манерами санкюлота таилось доброе сердце...
     Он не пропускал ни одной казни на площади Революции и высказывался об этом в тоне одобрения, но при этом втайне спасал столько несчастных, сколько позволяло ему то огромное влияние, которое он имел...

    Таков же был и его коллега по Бюро гражданин Лябюссьер, с виду скромный и совершенно незаметный клерк, с его помощью вполне могла исчезнуть целая папка с делами (такое уже бывало) заведомо невиновных людей, обреченных на казнь... и это едва не под носом Фукье-Тэнвиля! Было ли это для них вполне безопасно? О нет...

    Притом, что все эти люди искренние революционеры и якобинцы, не агенты роялистов и не сочувствующие аристократам в целом, как классу...не какие-нибудь сомнительные "умеренные"...

    Но... ни слова самому Фукье, ни полнамека, никогда,  слишком он склонен угодить вышестоящим, не раздумывая, донесет коллегам, точнее «заклятым друзьям»  из Общественной Безопасности, компромату на «человека Робеспьера» они будут очень рады.

     Не зря Фукье считался человеком Комитета Общественной Безопасности  и Робеспьер уже стал серьезно подумывать о его замене. Впрочем, люди Вадье этого не допустят.

    Со стороны Фукье не было замечено никакой инициативы, ни   эмоциональной, ни служебной. Вспыльчивый и злобный характер общественного обвинителя ненавидят даже тюремщики-санкюлоты.

    А Робер Вольф, элегантный, с виду холодный и безэмоциональный,как и сам Норбер, при этом не только и не столько служака, чье дело исполнять, не размышляя и угождать начальству, но прежде всего честный человек и принципиальный якобинец.
 
    Куаньяр знал, что Роберу тоже противно  приспособленчество  и бездушный формализм Фукье, не утруждавший себя до конца выслушивать обвиняемых, небрежно и отрывочно записывавший их показания прямо на полях обвинительных актов, а за обедом в присутствии присяжных цинично подсчитывавший, сколько именно «голов» он должен «сдать» помощникам палача в эту декаду...

   Прямо сказать, осторожно привлекать Вольфа и Беньона для спасения заведомо невиновных  ему уже приходилось прежде, но, только убедившись, что спасаемые от эшафота люди не участвовали в боевых действиях против Республики с оружием в руках и не состояли в контрреволюционных организациях, не занимались роялистской пропагандой.

    Просто «дворянин» это еще не диагноз, сколько их среди депутатов Конвента, притом честных республиканцев, отрекшихся от связей с этим классом. Разве Филипп Буонарроти, с которым он постоянно встречался в доме Робеспьера, не принадлежал к старинному дворянскому роду? И что?

    Но «роялист» это уже крайне серьезно,  независимо от того,  граф он,  человек среднего класса буржуазии или  вандейский крестьянин. Кстати, термин «аристократ» в обвинительном заключении мог означать любого контрреволюционера  без различия происхождения.

   Но и тут Куаньяр, еще будучи комиссаром Конвента, успел заметить одну деликатную тонкость, которую игнорировало большинство его товарищей,  роялисты  в свою очередь делятся на «активных» и «пассивных». 

    Первая категория однозначно определяется как «враги Республики», агрессивные как на словах, так и в действиях и совершенно непримиримые, это шпионское подполье аббата Бротье, это роялистские агенты из сети Аткинс-Кормье  и барона де Батца, это солдаты и офицеры Королевской Католической Армии Вандеи, это окружение принцев, это наши «белые» эмигранты.  По их вине льется сейчас кровь, и погибают люди.
    Это именно их он готов разыскивать, отправлять под трибунал и на гильотину без малейших душевных мук и сомнений.

    Вторая категория роялистов намеренно отстранилась от общественных дел, прячет свои убеждения, затаилась, ни в чем не участвует  и просто пытается выжить. К этой категории еще в Майенне он отнес доктора Розели. Искренний гуманист, интеллектуал, безопасный и приятный в общении человек, Норбер нередко вспоминал его.  Хотелось бы иметь такого человека среди своих друзей... Похожего типа был и граф де Бресси.

- Успокойте своих близких, ваших имен нет в сегодняшнем списке. Но гражданин Бельмар, я вас запомнил... и еще вернусь - голос прозвучал привычно резко.

     Судя по бледным изменившимся лицам, Норбер понял, что его слова они приняли за угрозу, но, не желая ничего объяснять, сделал отстраняющий жест рукой.

      Круто развернувшись на каблуках, он встретился взглядом с Клервалем, хорошо, что тот не мог слышать разговора, но издали наблюдал очень внимательно и напряженно,  сузив глаза и иронически улыбаясь.

     Наконец, Клерваль зло буркнул сквозь зубы и  сплюнул на пол:
 -  Палач-гуманист, покойный Руссо отдыхает, мать твою...

      В центре зала на стуле, демонстративно отвернувшись от Клерваля,  сидел темноволосый курчавый молодой человек, на его тонком лице отражалось отвращение и безграничная усталость. Всем видом показывал он презрение к предстоящей казни и представителям новой власти.
      Клерваль свернул список.

      Охрана стала выводить арестантов группами во двор. На курчавого  мужчину он указал Куаньяру особо:
-  Это Андрэ де Шенье, - кивнул в сторону молодого человека, - дерзкая личность, опасный и зловредный публицист, ярый контрреволюционер. Сначала он писал в защиту Капета, потом и вовсе распоясался, мерзавец прославлял убийцу Марата, оскорблял революционное правительство. С трибуны Фельянов этот гуманист миролюбец призывал к расправам над якобинцами. И как долго можно было это терпеть? Его единомышленник дю Шансенэ уже доигрался с законом, гильотинирован еще весной. И этот дождется высшей справедливости..
 
-  Говорят, он очень недурной поэт, но самому читать не приходилось - Куаньяр, не скрываясь, разглядывал Шенье, спокойное достоинство, гордость и непримиримость которого невольно вызывали у него уважение.
   Принципиальный противник, но настоящий человек. Жаль обнаруживать таких людей среди врагов…

   Якобинцу внушал отвращение откровенный страх  в лицах врагов, желание угодить и уцелеть любой ценой.  «Шакалы».
   Ему были остро неприятны вчера еще надменные графини  и герцогини, расчетливо предлагавшие половую близость любому республиканскому чиновнику  в обмен на спасение от трибунала, а желательно еще и содержание, и прежний комфорт.

    А некоторые женщины, дошедшие до крайности от ужаса возможной близкой казни, не отказывали уже и  тюремщику-санкюлоту, вдруг спасет и спрячет от вызова в трибунал. Этих девушек и женщин по-человечески жаль. И всё же… как-то неприятно.

    Не вызывали  ни тени сочувствия и те роялисты, что даже в тюрьме подчеркнуто демонстрировали свое классовое высокомерие  и неконтролируемую животную ненависть. Попадись им в руки, эти не просто убьют, будешь медленно умирать под пытками. «Волки».  Майенн...
   Но и на «волков» и на «шакалов» неизменно найдется «человек с ружьем»…

   Его размышления прервал Клерваль:
-  Вынужден признать, талантливый мерзавец! Строчил контрреволюционные пасквили, в том числе в стихах. Чего стоят его «Ямбы»     В июле 93-го пел оды Шарлотте Кордэ, величал эту дворянскую фанатичку «героиней», а ее преступление «подвигом»! Его имя в завтрашнем списке. Сама по себе его голова недорого стоит, но злоба контрреволюции опасна вдвойне, когда облечена в талантливые формы. Он сознательно бросил вызов Комитету и должен был понимать, чем всё закончится., - Клерваль сделал характерный жест, ударив указательным пальцем поперек горла, протянул Куаньяру листок, - если хочешь, почитай, что писал этот роялист.. Возможно, твое мнение о нем после этого изменится…

      Норбер согласно кивнул. И начал читать:

    «Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды
                И раскрываешь купола?
    Что так слезлив Давид, кому несет  угоду
                Кисть, что божественной слыла?
    О Небо! О Судьба! Поверить ли фортуне?
                О гроб, залитый морем слёз!
    И как небось Барер стенает на трибуне –
                Ах, пафос, в клочья, наизнос!
    Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают,
                Негодованье души жжет.
                Вот якобинцы им рыданья посылают.
                Бриссо, который не солжет,
    Твердит, что углядел, как в смраде испарений
                Свернулся пеленою мрак:
    Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,
                Рожденных мерзостью клоак.
    А это к праотцам зловещей грязной тенью
                Душа Марата отбыла…»

    Норбер побледнел, губы дернулись от сильнейшего отвращения, но решил дочитать пасквиль до конца. Притом, что сам он не был в большом восторге от Марата, не всегда мог понять его южную экспансивность…

    «Да, женская рука и впрямь во дни цветенья
                Такую жизнь оборвала!
    Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:
                Петле за сталью не поспеть.
    Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить…
                С Маратом есть о чем жалеть:
    Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.
                Скажи «подлец» - в ответ кричат
    «Бурдон» и «Лакруа»… Достойные созданья…
                Но первым всё же был Марат.
    Да он и был рожден под виселичной сенью,
                Петли надежда и оплот.
    Утешься, эшафот. Ты – Франции спасенье.
                Тебе Гора вот-вот пришлет
    Героев наподбор – шеренгой многоликой:
                Лежандр – его кумир Катон,
                Заносчивый Колло – колодников владыка,
                За ними Робеспьер, Дантон,
     Тюрьо, потом Шабо – переберешь все святцы:
                Коммуна, Суд и Трибунал.
     Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться!
                Ты б поименно их узнал.
     С отходной сим святым, достойным сожалений,
                Пришел бы Анахарсис Клотс,
     А может Кабанис, другой такой же гений –
                Хотя б Грувель, не то Лакло.
     Ну а по мне, пускай надгробные тирады
                Произнесет добряк Гарат.
     Но после ты их всех низвергни в темень ада –
                Долизывать Марату зад.
     Да будет им земля легка в могильном мраке,
                Под сенью гробовой доски:
     Глядишь, тогда скорей отроют их собаки –
                Растащат трупы на куски!»

     Это действительно не столько поэт, сколь контрреволюционный памфлетист. Не человек, а живой сгусток ненависти. И он еще воображает себя гуманистом и миролюбцем, позволяет себе смотреть на них, якобинцев,  как на зверей и презренные отбросы…Какой чудовищный контраст со спокойным, полным достоинства видом…

      Взгляды Куаньяра и Шенье случайно пересеклись, возмущение и гнев  встретились с вызовом и презрением.

   - Скоро ему предстоит увлекательная поездка на площадь Революции, с билетом  в один конец, негодяй честно заслужил всё, что его ожидает…», - вырвалось сквозь зубы, Норбер нервно скомкал листок и отшвырнул, словно сдохшую нечисть.

- Но это еще не всё. Интересно, хватит ли у тебя духу дочитать до конца.

- Ну что еще?, - хмуро буркнул сквозь зубы Норбер, но листок все-таки взял.

                «На двадцати судах с едва прикрытым днищем –
                Чтоб выбить посреди реки –
                Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме...
                И всех Луара приняла –
                Проконсулу Карье под винными парами
                По нраву скорые дела.
                Вот этих слизняков, приказчиков разбоя
                Фукье, Дюма, как на подбор –
                Где, что палач, что вор, равны между собою,
                Судья, присяжный, прокурор.
                У, как я их хлестал, багровых от разгула
                Когда вином воспалены
                И похотью томясь, они сидят оснуло
                Лоснятся, хвастают, пьяны
                Сегодняшней резней и завтрашним разором –
                Перечисленьем подлых дел!
                И радуются им, и песни тянут хором!
                А для утехи потных тел –
                Лишь руку протянул, лишь губы захотели-
                Красотки вмиг разгонят хмель.
                Поверженных забыв, они из их постели
                К убийцам прыгают в постель.
                Продажный этот пол слепит приманка славы.
                Он – победителю вприклад.
                Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы
                На шее палачей висят.
                В ответ на поцелуй, губами ищут губы
                Сегодня наглая рука
                Уже не встретит здесь ей недоступных юбок
                Стальной булавки у соска.
                Раскаяние – ад, где ищут искупленья   
                Но тут не каются, а пьют.             
                Ночами крепко спят, не зная сожаленья
                И снова кровь наутро льют.
                Неужто же воспеть кому-нибудь под силу
                То, чем бахвалится бандит?
                Они смердят, скоты: копьё, что их пронзило
                Само, тлетворное, смердит.»

      Клерваль явно ждал гневной вспышки Куаньяра.
    Но Норбер только хмуро молчал. А в чем-то этот чертов роялист и прав, у него не возникло особого желания защищать  нантского утопителя Карье,  с перечисления «подвигов» которого начинается стихотворение.  Но в сердце гвоздем засел упрек Армана и Норбер болезненно поморщился.

      Знал он и о злоупотреблении спиртным среди присяжных трибунала, уже не в состоянии выносить столько смертных приговоров они активно заливали это тяжелое состояние вином.

      Знал и о поведении женщин-аристократок,  еще недавно столь надменных и недоступных для простолюдина, теперь искавших спасения от гильотины в постелях чиновников Республики, что там, некоторые дамы не отказывали даже тюремному охраннику-санкюлоту.

      И так уже,  поступали жалобы, что революционные тюрьмы больше похожи на бордели, где заключенные аристократки в роли проституток,   охрана исполняет роль сутенеров, а в роли клиентов, как заключенные,  аристократы, так и санкюлоты охраны, и люди из Трибунала...

      Всё это так, но почему же эти строки бьют наотмашь, как пощечина? Не потому ли, что Шенье озвучивает весь негатив, который они  скрывают от   общественности, чтобы в сознании народа не сложилось ненужных обобщений. Но только ли в этом все дело? Нет.

      Злоба контрреволюции опасна вдвойне, когда облечена в талантливые формы. Шенье отлично знал, чем рискует. Что ж, он сделал свой выбор.

      Впрочем, у Шенье были все шансы уцелеть, о нем могли просто забыть. Его отец и младший брат - якобинец, желая спасти сына и брата, строчили жалобы и прошения, но лишь не вовремя напомнили о нем... По-человечески,    конечно, жаль, и всё-таки он настоящий контрреволюционер. И хватит об этом.

     Эти мысли прервал Клерваль:
 - Вот он, ваш де Бресси, забирайте.

     Куаньяр увидел у колонны мужчину лет 50-55 в шоколадно-коричневом костюме, черных шелковых кюлотах и с напудренными по моде старого режима курчавыми темными волосами с проседью. Он устало и безучастно наблюдал за ними.

     Когда Куаньяр приблизился, де Бресси встал и с обреченным видом протянул вперед руки, словно ожидая, что его должны заковать или связать. Он сразу узнал Норбера, лишь с губ сорвалось коротко:
- Так это вы?! Вы снова меня нашли? Отчего вы не оставите нас в покое?

- Садитесь, Бресси, нам нужно серьезно поговорить.  В силу некоторых обстоятельств у вас есть шанс обрести свободу и заграничный паспорт. Мало кому из «бывших»  я мог бы предложить это, подумайте, прежде чем отказываться. 
 
    Куаньяр молча показал ему удостоверение Секретного Бюро при  Комитете Общественного Спасения.

    Граф де Бресси нервно поднялся снова. Его бледное лицо дёрнулось, как от пощечины, горло сжалось:
-   Странное дело,   гражданин, - в усталых глазах на секунду зажглась ирония, сменившаяся болью, - жизнь, свободу и как я  понимаю еще и сотрудничество,  мне предлагают люди, казнившие всю мою семью!

  Он сделал гневный жест:
 - Моя семья погибла, чем меня теперь можно шантажировать?!  Обвинение против меня выдвинуть несложно: Роялист? Безусловно! Дворянин? Факт! Враг Республики? Да уж не друг, точно. Этого думаю вам уже достаточно, чтобы отправить меня  на гильотину? Что вам еще нужно?! Я должен крикнуть: «Да здравствует король!», чтобы  меня потащили в трибунал вне списка?!

    Норбер  резко поднял ладонь в знак предупреждения.
- Нет. Только не вздумайте кричать «Да здравствует...» Тише. Прошу вас. Иначе я буду бессилен помочь вам! Выслушайте меня...

     Сурово сжатые губы Куаньяра вдруг дрогнули в легкой улыбке.

-  Что? - с недоумением переспросил граф, реакция якобинца была ему непонятна и уже потому страшна, - что за чудовищная жестокость,  неужели чужие страдания  вас развлекают?!

- Ничуть, но я хотел сказать, что не всё так страшно, как вы думаете- и выдержав паузу серьезно произнес, - Бресси, ваша семья жива.. живы все, и дети и племянница. Но за сестру  с мужем можете даже не просить, их уже отправили в трибунал, герцог де Жюайез австрийский агент, тому есть доказательства, я лично видел эти документы. От вас зависит счастливое воссоединение семьи.. И кто вам сказал, что они казнены? Вы... помните Санлис... помните меня... откуда такая ненависть, за что?

      Надежда мучительно боролась с недоверием. Наконец де Бресси медленно произнес:
- Куаньяр, отчего вы все время возникаете на моем пути.. где бы мы не скрывались, вы упрямо разыскивали нас. Почему я должен вам верить?

-  Я никогда не преследовал вас со злым умыслом... Вам придется научиться доверять мне. У вас нет другого выхода, Бресси. Сейчас вас отвезут в другое место. Это не тюрьма, а частная квартира.

- Если всё это правда, то вы сможете ответить, где сейчас мои дети, где Луиза? - голос де Бресси заметно дрогнул.

- Луиза, то есть гражданка Масийяк - поправился Норбер под удивленным взглядом графа, - уже около десяти дней живёт на той квартире, куда сейчас отвезут и вас. Ваши дети по странной ошибке помещены в Ла-Форс, за ними уже послали людей.. И одна убедительная просьба, вы умный человек, граф, не пытайтесь сбежать. Вас сразу схватят и даже я едва ли смогу чем-либо вам помочь. Люди Вадье и Амара для вас сейчас опаснее чумы. Я выразился достаточно ясно, защитник Трона и Алтаря? - по губам Куаньяра невольно скользнула ироническая усмешка.

- Один вопрос, если позволите, рыцарь Красного Колпака - ироничный де      Бресси в долгу не остался, - мы скрывались от ищеек Комитета Общественной Безопасности, возглавляемого Вадье. Кого же представляете вы и ваши люди, ведь Секретное Бюро есть отдел вышеозначенного Комитета или нет?…Кому же вы тогда подчиняетесь? - он растерянно замолчал и задумался, крайне напряженный  и недоверчивый.

-  Эта тема не должна вас беспокоить, господин роялист - тон Куаньяра стал сух и резок, - нам нужна информация от вашей племянницы, лично от вас мне не нужно ровно ничего. Но услуга за услугу, так сказать, обмен любезностями.
    Комитету Общественной Безопасности по ряду причин удобно, чтобы Луиза де Масийяк навсегда замолчала и исчезла. Вас с детьми они отправят   под нож гильотины именно потому, что мы пытались вас спасти - тут Куаньяр замялся, - чтобы дать почувствовать... одному важному члену революционного правительства, что он не имеет власти, превышающей их собственную. Короче, со стороны  вашей племянницы… нужная информация, мы со своей стороны  - обещаем сохранить всем вам жизнь. 
    Лично со своей стороны…- Норбер спокойно выдержал испытующий взгляд графа, -  обещаю сделать всё от меня зависящее, чтобы отвести от вас и ваших близких угрозу знакомства с трибуналом.

    Де Бресси некоторое время молча изучал его. Черт возьми, прошло  пять лет, но он так и не оставил своих претензий и надежд, ведь не во имя горячего сочувствия к нему и его детям столько участия и усердия?  Якобинец мало похож на милосердную мать Терезу..

     Куаньяр жестом подозвал Клерваля и подал ему лист бумаги:
-  Этот человек уйдет со мной.
-  Вот как? Но где же приказ?

     Из-за обшлага сюртука вытащил Куаньяр и развернул перед представителем трибунала бумагу с печатями Секретного Бюро. Под текстом стояла хорошо знакомая Клервалю подпись депутата от Арраса.