Муравей

   И муравья тогда покой покинул,
   Все показалось будничным ему.
   И муравей создал себе богиню
   По образу и духу своему...
   (Б.Ш. Окуджава) 

   ***
   
   Началось с песенки. Хотя нет, за пару лет до колокольчик уже прозвонил.
   Неля. Из пятого вэ. Ближе к зиме понравилась.
   Вроде, тоже посматривала. С задней парты. Одиночными.
   Весной разгорелось.

   Куба - любовь моя. Танец. Четыре на четыре. Камрады.
   Белая рубашка, черные брюки, закатанные рукава и красный галстук.
   Под Маслина Магомаева на карьере в парке культуры и отдыха.
   Что вы хотите, революцию за партой не сделаешь.

   Двигались в такт, твердо, наступательно выставляя вперед левое плечо и, гордым разворотом подбородка, подъемом по кругу возле нее.
   Сильная доля - резко на одно колено, и уже она, крепко держа за руку, бедром вперед кругом от тебя.
   Четко, возвышенно, отстраненно.
   
   Вива, Куба! Вива Фидель!

   А на следующий день контрольный в сердце. "ты мне нравишся".
   Крупным почерком на аккуратно оторванном клочке трубочкой.
   Чуть язык не откусил.

   Перечитал раз двести. Снова и снова, каждый раз заново.
   Заныло, засосало, закружило. Скатал и съел.
   Никому и никогда.

   На Ленкином дне рождении стыдливо сели рядом. Не глядя друг на друга.
   Будто вообще не знакомы, а вместе оказались случайно - с кем не бывает.
   По страшному секрету, шепотом, на кухне кто-то из девочек передал:

 - Она хочет, чтобы ты ее..., как-бы сказать...
 - Что, ну, говори!
 - Поцеловал.

   Грохотнуло, сбило дыхание, пыхнуло жаром, перепутало мысли, чувства, желания.
   Стыдно, страшно, сладко, непонятно. Невероятно, в конце концов.
   Смурно, туманно, а главное, боязно.
   И как это вообще, целоваться.

   Перепутал трамвай, уехал к черту на рога, опоздал, получил от домашних втык, и не смог заснуть. Никак.
   Проклятый поцелуй.

   Дома быстро заподозрили неладное. Пристали расспросами.
   Тупо молчал в пол сжимая кулаки.
   Короче, запретили все, а тут и летние каникулы подоспели. Феодосия, море, кукуруза.
   К сентябрю как рукой сняло - чужие люди, никаких намеков.
   И поцелуй завис.

   ***

   Мы вам честно сказать хотим, на девчонок мы больше не глядим...

   Знакомьтесь, Саматов. Змей-искуситель.
   В пятом с его подачи демонстративно заявились на ленинский субботник в джинсах-клеш, чем привели в полнейшую экзальтацию классную Ольгу Витальевну, а в седьмом, и тож с его, начали курить. По-взрослому - сразу Яву-100.
   Длинные. На Алом поле. В кустах, но до одури. Перед уроками.
   Иногда после.
   Борька немного играл - научился у старшего. Поначалу кузнечика на одной струне. Потом Цветы.

   В восьмом накрыло всерьез.
   Страстно захотел играть - до ночного бреда. 
   Правдами-неправдами накопал восемь рублей, и бегом в Ритм - Магнитогорская шестиструнная.
   Тогда в ходу были семиструнные. Народ перепиливал порожек и убирал лишнюю нитку - какой дурак теперь играет на семи.

   Корнеев включился. Настроил, принес песенник -  наполовину битловский, на другую - ариэлевский. Девушка и смерть.
   Ре-минор, ля-минор и ми-мажор. Великие и ужасные.
   Карабкал как мог. И камлал.
   Фальцетом.

   Валера Архипов, одноклассник, поразил.
   Купил гитару на пару недель раньше, но уже считался виртуозом. И спел заразительно.

... лайди-дайди, лайди-лайда, музыка громче - громче играй...

   И показал все четыре аккорда разом.
   Уперся - два дня с утра и до утра. И вдруг случилось - пальцы стали перескакивать без запинки с аккорда на аккорд.
   Полдня, и научился настраивать без камертона.
   Победа.

   В семьдесят шестом приподняло уже всю страну.
   По волне моей памяти Тухманова, раз, и фильм Розыгрыш, два.

   Ласточки летают, ласточки...

   Дима Харатьян - молоденький, романтичный, одержимый. Плюс бедная Саша (или Лиза) с больными железками.
   Потом, уже в семьдесят девятом, она сыграет дочу в фильме Москва слезам не верит.

   Все, дальше ждать было некуда.
   Сговорились с пацанами, распределились - соло, ритм, бас и ударные. Но только свои песни - никакого плагиата. Как в кине.
   Засел, и сходу написал пару сонгов - набрал аккордов из самоучителя и под них сотворил текстовку:

   ...в воде весенней свое находим отражение мы и жизнь становится еще проникновенней...

   Отражение-проникновение, кеды-полукеды. Плевать, главное, свое.
   Но место оказалось занятым. Другим ансамблем. Чайлд ин таймом.
   Нас не поняли.

   В сто двадцать первой, там, где учился раньше, ансамбль был. Даж, два - постарше и помладше.
   Младшие - это два Бори, Вадик и Шура Медведев. Познакомились поближе, стал ходить на репетиции.
   Именно тогда, впервые, в школьной каптерке, случилась встреча с ангелом Самаэлем.

   Слушал, будучи оглушенным, не верил ушам - не может быть, такого просто не может быть. Откровение, музыка сфер, вершина. Метафизика. Безумный алмаз.
   "Shine On You Crazy Diamond" от группы Пинк флойд.
   Он и засветил.

   Ребята играли справно, весело и азартно.
   Школьные вечера - пару раз в четверть. Шейки и медляки.
   Учителя сбоку - так, на всякий случай.
   Народу - тьма. Восьмые, девятые, десятые. Плюс пришлые.
   Правда, главные красавицы туда не ходили. Не по чину.

   А мне нужна была именно главная.
   Самая главная.

   Интеллигентная, музыкально образованная, со вкусом и прекрасными манерами.   
   Говорящая чуть хрипловатым голосом, начитанная и поэтичная.
   Загадочная и недостижимая, девушка с небытовыми глазами и джазовым абонементом в филармонию. 

   Богиня с другой стороны луны.
   Мечта.

   ***
   
   Под конец девятого словил. Зайчика-попрыгайчика.

   Перед последним звонком, когда на дворе стоял тот теплый, бархатный, предканикулярный, томно начинающийся вечерок, которым запоминается окончание учебного года в старших классах, когда уже не задают, а в школу приходят как в светский салон, когда с родителями общаешься записками, поскольку увидеться нет ни сил, ни возможностей, большой толпой возвращались из школы.

   Мечта шла с Раей под ручку. У кинотеатра Пушкина стали прощаться.
   Изыскано, сдержано-точным движением помахала, и вдруг глянула.
   Пронзила, раскрылась - глаза в глаза. Особенно, долго и со значением.
   Гораздо дольше положенного.
   Накрыло.

   Казалось, не обращает внимания - обычная вежливость.
   Даже не был уверен, помнит-ли, а тут такой взгляд. Вглубь - живо и взволнованно, страстно и горячо. В одно мгновение.
   Будто что-то сказала, но не уху, а сердцу.

   Мое глупое сердце вспрыгнуло выше седла. Гораздо выше. Даже выше кинотеатра. 
   Еле сдержался, и выдержав взгляд, что-то ляпнул в ответ. Стильное, кривое, мальчишеское.
   И полгода тишины - как ни в чем не бывало. Холодный, бесстрастный кивок, в лучшем случае.

   Они праздновали новый год классом. Борька затащил - не бросать же друга на растерзание родственникам.
   Когда пришли было темно - под звон свечей и отражений народ вязко танцевал медляки. Песня кончилась, включили свет, выпили.

   Борька, на правах вновь прибывшего весельчака-деревенщика, попытался шутить, а я мечтал, чтобы поскорее вырубили проклятую лампочку и запустили что-нибудь поразвесистей.
   И наподольше.

   Наконец случилось-поставили Алмаз. Опередив двух привставших,пригласил.
   Посмотрела невидящим, сквозь, как на давно забытого знакомого, но согласилась.
   Танцевала механически, вежливо глядя в сторону. Можно сказать, равнодушно - не замечая партнера.
   Как с манекеном.

   Попытался сострить - не получилось.
   Сбивчиво пробормотал что-то из романтично высокого - разумеется, глупого. И опять нуль.
   Так на полуслове и доплясали.

   Через какое-то время засобиралась. Она и две подружки. Чтоб отдельно.
   Аристократия.

   Под утро пошли гулять, и, о счастье, кто-то предложил нагрянуть к ним. Типа, не ждали.

   Они сидели втроем и пили чешский рислинг. На журнальном столике лежали сигареты Родопи, стояла вазочка с фруктами-мандаринами, три бокала, коробка конфет и большая пепельница. Серебряный век, не иначе.

   Примостившись на краешке, ждал. Знака, взгляда, искорки...
   Ничего - ни намека, ни полслова. Один из толпы.
   Никто.

   Народ запросил песню. Села к фортепиано. Велосипед Дольского.
   Низким, хриповатым голосом, медленно и плавно. Томно и вальяжно. Почти снисходительно. Вслед сигаретному дыму.
   И потом "сигарету", уже хором - сигарета, сигарета, ты одна не изменяешь...

   Борька, как и прочие одноклассники, по сравнению с ней выглядел совершенным подростком. Кривлялся, строил рожки, хихикал. Кого-то ущипнул.
   А она парила над - в совершенном мире, полным импрессионисткого тумана и магнетически-музыкального одиночества.

   Посидев еще немного и пожелав веселого нового года, не солоно хлебавши, ушли.
   Облом, крах, неудача.
   И поделом.

   ***

   Не видит. Ладно.
   Всей компанией переехали к ее подъезду. Чуть поодаль - за столик с двумя лавочками. Снайперская точка.

   Во дворе все поняли. Молча. Надо так надо. И осторожно стали докладывать:

 - Сегодня видел, эту, ну, как ее, принцессу. Идет вся такая, одна, и никого вокруг.

   Или:

 - Кароче, выходят из подъезда, вдвоем, еще мужик - вроде, постарше, может, отец.

   Присматривали - не дай бог чего. На всякий случай.
   Вообще, пацаны, особенно наши - народ уникальный. Для меня, разумеется.
   Для остальных - не приведи господь. Хулиганы, ворье, матершинники.
   Чумазые, одним словом.

   Нет, господа хорошие, - это бойцы, верные долгу, двору и району.
   Идти не можешь - донесут, мама поздно с работы - проводят, денег - наскребут, нужен кипеж - пожалуйста, плечом к плечу - скажите кого.
   Не задают вопросов и не дают советов.
   Делились всем - последней сигаретой, глотком, копейкой.
   По первому свистку.

- Я тут валторну спи...дил, - говорил Гуселя, - так может это, подаришь своей, она-ж музыкантка.

   Короче, встали на пост. С гитарами, теннисом и собакой по кличке Дик.
   А че, гуляем - кому какое дело.

   После нового года, - того, где меня посчитали за никто, - собрался.
   Десятый класс, аттестат, культуризм, музыка - выше крыши.
   Нечего нюни распускать.

   Государство объявило, с аттестатом 4,5 и больше - два вступительных. Меньше - четыре. Мотивация. Побежали повышать.
   Учителя нарадоваться не могли.
   Ребята, вы так повзрослели, такие молодцы, и ставили заветные пятерочки.
   Пение, труд, физкультура - без вопросов.
   География, биология и английский тоже.
   А вот математика, геометрия, физика, химия, русский и литература - пришлось попотеть. Тут они взяли свое.
   И правильно сделали.

   К весне поперли результаты. Лавиной. По учебе, спорту и музыке. Прям, дух захватывало.
   Представьте, четыре раза на одной руке подтянутся. Пан Володыевский.
   Эстрадный номер - нет, тренировка у Хеймана.

   Или задачки повышенной сложности. Из Кванта, Балаша, Гольдфарба или подготовительных задачников МГУ. Только попроси.

   Разумеется, просили. Девочки из других школ.
   Разве им откажешь, девочкам-то.   
   Попросила и одноклассница Мечты. Будущая медалистка. Надя.
   Решил, позвонил, пришла.
   Очаровала маму, принесла яблоко. Ева. Долго улыбалась и говорила приятное.

 - Ты ей скажи, ей, - эт я про себя, - аристократке, которая парит не видя земли.
 
   Наступил май. Предвыпускной, предэкзаменационный. Теплый, собака, бархатный, заливистый и томный.
   Вечерами сидели за столиком под мягкие переборы, слушали Рыбу, который трещал без умолку, лениво перебрасывались шутками или цитатами с теленка, а больше трепались по-мелочам.
   Шутка-ли, новая эра на пороге. Вернее, мы стояли под дверью другой, взрослой, и, как тогда казалось, удивительно разнообразной и многообещающей жизни.

   Блаженный семьдесят восьмой. 
   Еще нет Афгана, куда Корнеев, испугавшись Питерской зимы, уедет по собственному заявлению.
   Еже живой Вовка Добрынин, который, бросив институт, уйдет в армию добровольно, и его там настигнет пуля от своих.
   Рыба - неумолкающий, полный, смешной, начитанный - пока не утонул в бутылке с Роялем, а Саша Хейман, будучи в добром здравии и прекрасной форме, уже смертельно, до обморочной одури, приступов безумия и порезов на запястьях, влюблен в Надю.

   И я, офигительно взрослый, постепенно переезжаю из Алмаза в Мистерию Кория.
   Хватит, пусть земля раскроет своим сынам все прелести бытия-сейчас.
   До свидания, Небо, здравствуй, Космос!

   ***

   Выпускные сдали легко. Легче легкого. Учителя волновались куда сильнее. Родители тож. Отстрелялись, и ладно. Впереди поступление, а пока выпускной. У них свой, у нас свой, только днем позже.

   Сначала поперся к ним. Торжественное, концерт, банкет. И сам бал.
   Разумеется, спрятали водку, разумеется, в бачке, разумеется, нашли, разумеется не всю.
   Пить не стал - режимил, и вообще, мимо кассы. 
   Мечта пару раз мелькнула, махнула издали краешком платья и исчезла. Весь праздник псу под хвост - только бессонная ночь.

   На следующий день - у нас. Скромно, обдирно, вяло.
   Более того, отца припрягли дежурить, и уже к трем свалили домой.
   По-взрослому.
   
   Пустота. За прошедшие полгода только минус - даж здороваться перестала. В упор не видит.

   Потом были вступительные в МФТИ, где хапнул три ложки позора, но обошелся тройками-четверками.
   Подал в Политех - контрольную написал минут за двадцать, а с физики препод отправил с отличкой после первого такта.
   Правда, загнали строить свинарник на пару недель, но это совсем мелочь.

   И вот наступило 31 августа - день студента. Народу собралось много - куча знакомых лиц, даж пацаны с района подтянулись, а настроения никакого.
   Вроде, завтра новая жись, а на душе муторно - хоть волком вой.
   Пошел в бар, заказал коньячный коктейль. Потом другой, третий. Познакомился.

   Вроде, милашка, особенно после четвертого. Покурили, поболтали, решили в дискотеку.
   Пятый оказался лишним. Понесло в такие бездны - мама не горюй.
   Все попомнил - и Достоевского с Толстым, и Высоцкого с Шукшиным, и Пастернака с Цветаевой. Более того, после шестого, который совсем ни в какие ворота, дама выслушала весь спектр претензий к миру и доказательство бессмысленности бытия.
   Тем не менее, пошли.

   Вблизи дискотеки столкнулись с недружественной, агрессивной группой, и всерьез запахло боем.
   Их было штук пять, и бой, скорее всего, закончился не в мою пользу, как вдруг из-под земли возник Сиза, а потом Толяй с кем-то еще. Короче, повезло.
   Тут же получил справедливый выговор.

 - Совсем охренел, трудно позвать, что-ли. Смотрим, ты - не ты... Вроде, ты, с другой стороны - костюм. Темно, не сразу сообразили.
 - Серый, чет непруха, поверь, хреново все.

   И Сиза поверил. Где-то усмотрел общих знакомых, которые собирались в центр, и строго попросил сопроводить к месту прописки.
   А на дискотеку отсоветовал - мол менты лютуют.

   Уже в такси уразумел, что сижу рядом с Олей - близкой подругой Мечты, и мы, оказывается, едем к ней, поскольку там собирается толпа, но главное, хотя не точно, должна приехать Сама - Мечта, собственной, прям, персоной.

   В гостях немного протрезвел, Мечты не было, а из знакомых только Вадик - тот, из младшего ансамбля.

 - Мой любимый, любимый Ван Гог, подари «Провансальский звонок», раму мне одолжи, Серра, остальное лежит в сарае...

   Это была песня, которую по просьбам одноклассников исполняла она в новогоднюю ночь. Помните, томно и вальяжно, вслед сигаретному дыму.
   Но сегодня Вадик спел лучше, гораздо лучше, даже лучше Дольского - спел так, что я понял.

 - Мне не хочется в синий лес, в черный бор не хочется мне, я во власти Гогеновых грез, меня манит и манит Моне...

   А ведь верно - сам себя загнал в ловушку маньеризма.
   Там, у Пушкина, было мгновенье, волшебство, солнечный зайчик, который принял за чистую монету. На самом деле, это моя собственная иллюзия, миф - увлеченность увлеченностью, не более.

   Мне вдруг получшало, настроение поползло вверх, и быстро попрощавшись, без всякой посторонней помощи, вскорости добрался до дому.
   И в момент радостного столкновения головы с подушкой, другое первое сентября, - из той новой жизни, в которой больше нет места грезам и наваждениям, мифам и фантазиям, мечтам и воздыханиям, - наконец наступило.

   ***

   Перешагнул. Именно тогда, в ночь на первое сентября.
   Спасибо Вадику, Сизе, Оле и Дольскому.
   Прекрасное детство со всеми подобающими атрибутами - влюбленностями, записками, школьными ансамблями и театрами, песенниками и дневниками - осталось позади.

   Настала институтская осень, а вместе с ней новые заботы - высшая математика, большая химия, начертательная геометрия, плюс история партии, которую читала мадам Заикина, и если верить абсолютно достоверным, проверенным слухам из крайне надежных источников, являла собой образец классической фурии-антисемитки, а на самом деле оказалась чудесной, если не сказать очаровательной, женщиной, отношения с которой никаким иным словом, кроме "любовь" описать невозможно.
   Не мимолетная, а настоящая, ибо она спасла меня на экзамене по научному коммунизму, который был в конце то-ли четвертого, то-ли пятого курса.

   Золя Яковлевич, который химик, и у которого на кафедре водились потрясающие лаборантки. Тож любимый - грамотный, веселый, строгий и очень доброжелательный.
   Сенигов - начерталка. Сухой, сморщенный, седой и с палочкой. Но читал божественно, а рисовал на доске, что тот Микелянджело - идеальные фигуры и абсолютно наглядные, четкие разрезы. Как в кине.
   И наконец, Владимир Ильич - звезда, Юпитер, Коши, Лаплас и Арнольд в одном флаконе. Лучший из лучших.
   В такой компании учится на что-то кроме отлично было бы неприлично. Нет, при желании, конечно, но куда прикажете засунуть чувство собственного достоинства.

   Качковский клуб опустел - разъехались. Кто куда.
   Борька с семьей переехали в столицу на пмж, где он легко поступил в мед.
   Еще трое, успешно сдав в МФТИ, заселили Жуковский и Долгопрудный, а наш деревенский громила-гений  оказался в Новосибе.

   Да и школьные компании закрылись.
   Главная красавица-звезда зажигала теперь в Щукинком (или Щепкинском), а "бедная" Надя - та, которая принесла яблоко и успела понравиться маме, стала студенткой факультета журналистики МГУ.
   Остальной народ приписался с местным вузам - медицинскому и политехническому.
   Само собой, Мечта осчастливила мед.

   Родители "совершенно неожиданно" уехали в Италию. На два месяца.
   Я учился и качался. Учился под фьюжн, Моцарта и Баха, а качался под хард. Еще читал, много - благо было чего.
   Вечерами по-прежнему собирались на снайперской точке. Только теперь это стало обычным местом встречи, изменять которое никому не хотелось.
   Наблюдение за Мечтой прекратилось само, ибо чуткие "чумазые" на раз просекли тему.

   Ну, правда, Мать Игуана не любит жертвовать своими детьми понапрасну - уж лучше пиршества Диониса, чем опасные Фаэтоны близ солнца.

   ***

   Под новый год объявился Борька-москвич. С рассказами о Пироговке - анатомия, латынь, Шульц.
   Вместе посетили Ленку - одноклассницу. Там встретили чаем и потоком разнообразной высокохудожественной информации. Начиная с Петербурга Андрея Белого, который должен прочесть каждый уважающий себя человек, и заканчивая многочисленными пикантными подробностями из личной жизни Никиты Сергеевича Михалкова.

   У меня была путевка в "Карагайский бор", но поехали вдвоем.
   Глядишь, прокатит, в крайнем случае, доплатим.
   И правда, прокатило. Никто не заметил лишний рот.

   В Карагайке обнаружились одноклассники, в том числе, Неля из пятого вэ, которую застали в сильно растрепанном состоянии.

 - Выпить принесли. Вчера гудели по-черному, теперь сушняк ломает.

   Вот те раз, попали - прямиком на корабль дураков.
   Стало неуютно и мы быстро откланялись, а на следующий день проснулся с температурой сорок.
   Пришлось ковылять до автобуса и прорываться домой.

   Место было только одно, и Борька остался, а я, сидючи на заднем сидении и вдыхая бензиновые ароматы, погрузился в мир грез - теперь уже законно болезненных, и от того предельно натуральных.
   Мимо проплывали заснеженные уральские равнины, перемежаемые крестообразными опорами электропередач, которые больное сознание быстро превратило в кресты и саван, а дальше, правда чужим, но хорошо поставленным, актерским голосом стало начитывать в такт качанию:

 - Я, наверно, неправ..., я ошибся.., ослеп..., я лишился ума... Белой женщиной мертвой из гипса... наземь падает навзничь зима...

   Внезапно за окном потемнело, саван взмахнул черным крылом и оттуда высыпали звезды. А еще через мгновение, словно по команде, рухнули. Ударяясь о землю звезды оборачивались темными, кривыми, уродливыми существами.
   И голос - я узнал его. Это был Остап, то есть, актер, сыгравший Остапа, как же его звали...

 - Вот оно ткнулось, уродина..., в снег образиною пухлой..., цвета наливки смородинной..., село, истлело, потухло...

   Я должен вспомнить это имя - просто обязан

 - Нет!

 - Выпить есть, - толстая распухшая баба, в лопающейся сорочке, расхристанная, с глазами навыкат, запахом и мерзко-одутловатым лицом, склонившись надо мной в угрожающий позе, злобно смотрела прямо в глаза, - выпить, говорю, есть...

   Не может быть, это-ж Неля из пятого вэ, та самая - вчерашняя.

 - Неля...
 - Нет!

   Посмотрел - действительно, злой бабы не было. Рядом сидела красавица Наташа - из лабораторки по химии.

 - Ты не пришел, а я ждала - стол накрыла, постель приготовила, баню затопила.   Помнишь, как в баню ходили, на Покрова ... как обещало, не обманывая..., проникло солнце утром рано..., косою полосой шафрановою..., от занавеси до дивана...

   Мной овладело невероятное волнение, сердце вырывалось из груди, во рту пересохло, кровь стучала в висках - сейчас это случится, прямо здесь, в автобусе, среди тел, зимы, болезней и запаха - плевать, давай, скорее...
   Наташа поддалась, прильнула, потом резко развернула лицом к себе и посмотрела вглубь самого сердца
   Нет!

   О, господи, это была Мечта.

   Теперь я все понял. Не было никаких Нель, Наташ, Борь, Лен и корабля дураков. Только Мечта - былее всех былых. Она - Деметра являлась в разных лицах, чтобы поговорить о любви, - как я не догадался раньше.

 - И в такси, тогда, на дискотеке, - тоже, ты?
 - Я, родной, я.
 - И в баре, когда коньячный пили?
 - Да, родной, да. Ты поспи, любимый, - так надо. А как выспишься - выздоровеешь и забудешь. Но это ничего - время не пришло. Придет, обязательно, слышишь, родной. Тогда, у Пушкина сказала, люблю - ты ведь понял, правда...
 - Понял, конечно, понял.
 - Я поле твоего сражения..., прощай, размах крыла расправленный..., полета вольное упорство..., и образ мира, в слове явленный..., и творчество, и чудотворство...

   Да, - и поверил.

   ***

   Еле добрался до дому. За пару дней оклемался.
   Автобусный кошмар отступил, но внутри что-то изменилось - появились уверенность и  спокойствие.

   А как вы хотели - богиня обещает, богиня делает. Сказала не время, значит, не время. Значит, свободен.
   Так началась эра мимолетности.
   
   Собственно, все получалось само собой.
   Знакомства завязывались мгновенно, протекали легко, весело и недолго. Без обид, ссор и упреков.
   Молодость, кого тут винить.

   Так было с Наташей из лаборантской по химии, Светланой из второй общаги, взрослой подружкой Женьки Цитрон, директрисой загса из нашего двора, Натальей из Пушкинского гастронома, Попутчицей с авиа-рейса Симферополь-Челябинск, соседкой по купе из поезда Челябинск-Москва, девушкой-фотографом из кафе "Отдых", Надей "с утюга" из ателье напротив и парой спортсменок-культуристок.
   Не подумайте дурного - все чинно, благородно, прилично, можно сказать, целомудренно.
   Нет, наверно нельзя, а вот "почти целомудренно" - можно. Не суть.
 
   Хейман, надо отдать должное, всячески помогал.
   Устроил на полставки преподавать атлетизм, плюс сторожить детский сад напротив. Небольшие, но все-таки деньги.
   Институт исправно платил повышенную стипендию - еще пятьдесят.
   Кроме того, знакомый устраивал несколько смен в месяц - ночное дежурство в ПАТО. Там набегало от пятидесяти до ста.
   В результате - рублей двести ежемесячно.
   Согласитесь, для девятнадцатилетнего студента вполне прилично.

   Летом семьдесят девятого уже на свои полетел в Феодосию.
   К теть Лиле и дядь Мише. Маринка, их дочь и моя двоюродная тетка, должна была прилететь туда из Москвы, где училась в Губкинском.

   Отец провожал до аэропорта. По славной советской традиции самолет отложили.
   И тут увидел Мечту. Зарегистрировалась на тот-же рейс.
   Даж бровью не повела. Прошла будто сквозь.

   Сначала рейс отложили на час, потом на три, в результате вылетели через восемь. Однако в самолете ее не было - специально проверил.
   Так на то и Мечта, чтоб исчезать.

   После этого не виделись два года  - куда торопится, гарантия Деметры многого стоит.

   ***

   Летом восемьдесят первого снова приехал Борька-давно-москвич.
   Он вообще приезжал на каждые каникулы. И тому была вполне материальная причина - Ленка. Та самая, которая знала все про Михалкова.

   Даже не удивился, когда он с хитренькой усмешкой сказал, что нас ждут. Сказал, и выжидательно посмотрел.
   Я продолжал спокойно курить в форточку.
   Вот и все - время пришло, раз позвала сама.

 - Не хочешь спросить куда?

   Я пожал плечами, - мол, не все-ли равно. Вообще-то, Деметре не отказывают, но надо-ж было сбить это нагло-московское самодовольство.

   Борька опешил, - послушай, ты-ж хотел...
 - Расслабься, пойдем в твои гости. Так говоришь к кому?

   В назначенный час, миновав снайперскую точку и сидевших там Гуселю с Ермошей, поднялись на четвертый этаж пятьдесят первого дома.
   Двумя этажами ниже задумчиво читал литейный учебник будущий металлург Харитон, а Серега Попков, недавно отпущенный из ментовки, нервно курил на лестничной клетке этажом выше.
   Буквально за стеной под кримсоновский ред Рыба монотонно листал большого Босха, а Буторка со второго мечтательно смотрел в окно - ведь там, в щемящем танце уходящего лета, кружили свои предосенние фуэте любимые им лебеди-листья, а через десять лет, день в день, телевизор начнет свое вещание с черного зеркала-дна лебединого озера.

   Но пока на дворе август восемьдесят первого, и дорогой Леонид Ильич, будучи в полуисправном состоянии, решает важнейшие вопросы внешней и внутренней политики, наши, уже без помощи недавно комиссованного Корнеева, мертво стоят в Кабуле, а в местных гастрономах продают остатки олимпийской роскоши - финские Мальборо и ментоловый Салем.
   Отец, выполняя сложное поручение еврейской родни, пишет для итальянской тетки трактат о Лескове, а мама делает цикл передач "О людях хороших".
   И мы с Борькой стоим перед заветной дверью, - той, за которой пять лет скрывалась Мечта, и вот-вот нажмем на вожделенную кнопку.

   И тут до меня доходит.
   Ведь за эти пять лет она-Мечта не сказала мне ни одного слова. И несмотря на миллион общих знакомых, я не сделал ничего, чтобы приблизить реальность.
   Мог позвонить, подойти - хоть в школе, хоть во дворе, пригласить в приличное место или просто предложить погулять.
   Нет, упрямо избегал любого шага.
   С завидным упорством лелеял образ, построенный из одного взгляда, одного танца и одной песни.
   Подчинившись общему восприятию затвердил себя в мысли о ее недоступности, заоблачности и аристократичности - превратил в символ поклонения, кумира, богиню.
   А теперь, буквально через секунду, предстоит знакомство. Первое, которое запросто может оказаться последним, ибо неисповедимы пути господни.

   Почему простое вдруг оказалось архисложным.
   Почему обычная симпатия, мимолетная детская влюбленность покрылась импрессионисткой дымкой, сюрреалистическим пафосом, самолично вскормленным дадаистским бредом.
   Миллионы людей, ничего не зная о Серебряном веке, Клоде Моне, Лентулове и Рахманинове, действуя интуитивно, по душевному порыву и велению сердца, знакомились, встречались, женились, растили детей, побеждали в войне, открывали космос и осваивали целину.
   Зачем такие галеры.

   И пока не нажата кнопка можно все отменить - уйти или замкнуться, спрятаться за салонный этикет или под маской весельчака-культуриста.
   Быть иль не быть - вот в чем вопрос...

   ***

   Сейчас, в век дизайна, интерьеров и прочих прелестей цивилизации детские комнаты, вернее, просто детские являют собой верх и средоточие всех совершенств любящих родителей, особенно, мамочек.
   Оригинальные эко-обои, эргономичное пространство, умело подобранный свет, норвежские реклайнеры, спецкресла, стол по индивидуальному заказу, супер-компьютер с игровыми прибамбасами, и масса иных изысков.

   Тогдашняя, если взять мою, совсем другая.
   Рукотворный, Бокаревым деланный стеллаж из шестидесятых - грубо-сколоченный, морилкой мореный, кузбасслаком крытый, от пола до потолка забитый книгами, с нишей под стол и широкой полкой для проигрывателя с колонками.
   Диван из комиссионки, простые занавески, балкон с лоджией и стенной шкаф под одежду.
   Лампа на штативе, стул, который просто стул, и гэдэровский палас.

   Ничего лучшего - ни до, ни после - в смысле интерьера, в моей жизни не было. И не будет.
   А вся эта хрень из мира мега-удобств, эко-дизайна, продвинутости и креатива, гроша ломаного не стоит.

   Ага, таки позвонили. На одном дыхании открыла, обрадовалась искренно, радушно пригласила в комнату.
   Предложила чай, познакомила с котом и попросила дать им с Борькой десять минут - пошептаться о былом.

   Комната понравилась. Аскетичная - в меру.
   Большой платяной шкаф, добротный диван, на другой стороне пианино, перед окном школьный стол со стулом и, чуть сбоку, кресло.
   На полу ковер. Все. Никаких рюшей, игрушек, цветочичков, обойчиков или попугайчиков. Строго, но с чуть заметной, почти неуловимой женственностью.

   Освоившись в пространстве глянул на хозяйку - теперь повнимательней.
   Одета со вкусом, в домашнее, но приличествующее.
   Держится естественно, без панибратства - на комфортной дистанции.
   Говорит умеренно, внятно, слушает внимательно, отвечает подумав.
   Начитана, разумна и спокойна. Уверенна в себе без перехлеста.
   Никакой косметики, специально деланной прически, броского маникюра.
   В меру серьезна, и с юмором порядок.

 - Присоединяйтесь, граф, мы закончили, - это она мне, - и улыбнулась.
   
   Теперь лицом к лицу не пряча глаз. Правда, о пустяках, но вблизи. Опасной, скажем так, близи. Особенно для больного умом. И я заговорил.

   Сейчас не помню о чем, скорее всего, что-то шутливо-интеллигентное, незатертое, но и не радикальное - для понимающих. Другими словами, для своих, тех, чья принадлежность к особому-кругу-сословию вопрос не вербальный, а стилистически-интонационный, а может, и вовсе, мимический.

   Сословный тест прошла без всякого напряжения.
   Безошибочно и стилистически точно - пять минут, и вот мы старые знакомые, которые увиделись после летнего отпуска.
   Обсудив общих знакомых, новинки из Нового мира, Иностранки, и вообще, с литературно-художественной поверхности, плавно перешли к музыкальной части.

 - Много рассказывали о твоей уникальной коллекции...

   Оп-ля, девушка, оказывается, информирована. Коллекция - моя гордость.

 - Ну, рассказ длинный, и лучше слушать пластинку, чем Мойшу-соседа.

   Смеется.

 - Может быть, разумеется, если это не вызовет категорических возражений, и у вас обоих найдется время навестить старую полковую лошадь еще раз - до Бориного отъезда... Борь, как тебе такое предложение, - смеется, - подумай хорошо...

   Разумеется, Борька кивает - ему вообще нравиться разрешать.

... по своему усмотрению, что-нибудь из любимого ...

   Ребят, это уж флирт, чистейший.
   Тонкая игра, далекая прелюдия к объяснению.

   Теперь любовь - экзотика, анахронизм. Слово-символ.
   Нечто ритуальное - пафосное, но одноразовое. Для свадебной клятвы, максимум, прилюдной помолвки на одном колене - после того, как кольцо выловят из бокала или выковыряют из пирожка с ливером.

   В отношениях. Так говорят люди, и, что важнее, сетевые статусы. По-моему, еще был "все так сложно".
   Что, бл..ять, сложно - понять один ты или нет. Есть та, которая рядом или где.
   Бином Ньютона.  Нет, сложно им-рандомным, причем все и сразу.

   Отношения - штука материальная. Их можно начать, изменить или прекратить.
   В том числе, в одностороннем порядке.
   Над отношениями работают, улучшают, шлифуют.
   В  этот процесс включены родители, братья и сестры, друзья-подруги, сослуживцы и одноклассники, педиманикюрши и педипарикмахеры, психологи, неврологи, астрологи, сексологи, кинологи и даже патоанатологи. Журналы, пособия, интренет-ролики. Курсы, прогнозы, астралы.
   О них непременно говорят. Много. Прям с утра. В подробностях.
   Оценивают, квалифицируют, препарируют, диагностируют. Делят, предъявляют, торгуют, правят. Контролируют, в конце концов.
   Отношения стартуют, длятся и развиваются в соответствии с алгоритмом.

   Да, начальная симпатия желательна, но не обязательна. Желание важнее.
   Их материальность - залог существования и дления.
   И поэтому они на сто процентов растут из логоса Кибелы. Или Деметры.
   Короче, из женского, материнского.

   А любовь - поди, пойми. Жертва, бремя, таинство, болезнь. Без гарантий и поручительств - с риском в тысячу миллионов процентов.
   От нее ранее гибли, а без нее - чахли. Смерть - ее ремесло. Какая-ж мать пожелает деточке такой судьбы.
   Но ведь и жизнь, тож ее. И цель, и ремесло, и вообще.  Подвиги, дуэли, преодоления, стихи на манжете. Рыцарство, великодушие, честь. Аж, в горле пересохло, а плюнуть хочется.

   "Могу весь мир я обойти, чтобы найти кого-то" Поперлись придурки - есть же сайты знакомств. Подарит он "цвет голубой волны" или "целое море цветов".
   Не прокатит, милый, раскошелиться придется  - машинку новую лентой оберни, тогда поговорим.

   Одна знакомая услышав, что младая дочь подруги сильно переживает нерешительность молодого человека, который долго не делает предложение, посоветовала:

 - Ты ей подсунь Сирано де Бержерака - пусть почитает, мне когда-то сильно помогло.

   До сих пор смеемся в три глотки.
   Несчастная просто пошла к матери молодого человека.
   Вдвоем насели и, после двухчасовой пытки, выбили и признание, и помолвку и регистрацию.
   Теперь живут счастливо. Квартира, две машины, дочь.
   Делят - кому мусор выносить, кому ребенка в садик не вести, а кому кусочек мяски достанется. Или рыбки.
   Последний, случайный...

   Так вот, тогда было не так. Или казалось.
   Любовь крыла мир вчистую. Без любви, считай, не жил.
   Знакомые девушки повторяли - после сорока застрелюсь, зачем мне жизнь без любви.
   И любовь, как конкретное чувство, требовало всего артикула целиком. Сама требовала.

   Флирта изящного, осторожности превеликой, неопределенности, такта, ночных восторгов или мук, некоторой нерешительности, а потом некоторой решительности, поэтического слова, случайных и неслучайных встреч, брожений по улицам, дождей, бесконечных провожаний, писем, междугородных звонков в четыре утра, человеческого слова, мелодии, объятий, танца, страсти, поцелуя, клятвы, ревности, цветов, отчаяний и надежд.

   Ох, как не хотелось расставаться, когда истек салонный час. Поэтому предложил пойти гулять.
   Сразу согласилась. Уже на улице взяла под руку.
   Еще не за, но уже контакт. Невинный, легальный. Но какой важный, правда. Архиважный.

   Святой отец, пожатье рук законно. Пожатье рук – естественный привет.

   Ай да, Шекспир, ай да, сукин сын.

   ***

   Следующие пару дней гуляли втроем. Обошли на три раза парки, скверы и кафе. Курили под огромными липами "Парижа", бродили вдоль улицы Спартака, рассматривали афиши и говорили, говорили, говорили.

   Дворовые, мысленно приподнимая котелки, провожали длинными понимающими взглядами. Сработало.
   Молодец конечно, достучался до небес, но пора и честь знать - пацаны тоже люди, внимания требуют.
   В конце концов, объявился взмыленный Корнеев.

 - Ну...
 - Сложно
 - Хорош пиз...еть, получилось?
 - Фифти-фифти.
 - Ятя умоляю, не усложняй.
 - Сань, пока смута.
 - Да, блять, баба и баба. Ну, поумней, пообразованней - вкус, приличия, все дела.   А внутри баба.
 - Че предлагаешь?
 - Штурм, абордаж.
 - Смысл.
 - Отстрелялся и забыл.
 - Сам-то как.
 - Ой, веришь, сглупил по-полной. Маринка теперь со мной. Нюни распустила - сломался, ключи сунул - только не плачь. Хозяйничает, тарелками гремит.
 - Поздравляю.
 - Не боись, выплыву.

   Ближе к выходным собрались у нас. Бутылка сухого, джаз, темнота. Борька тактично слился. Ненадолго, но внятно.
   Ох, Саня, Саня, советчик из тебя никакой. Да и бабник херовый.
   Мы сидели рядом на старом диване в той волшебной винно-музыкальной расслабленности, которая бывает от интуитивного ощущения предстоящего.

   Я обнял ее за плечи, и она славно пододвинулась поближе - нежно, как-будто это не    первые, а вполне законные, доверительно-близкие объятия.
   В дверь тихо постучали.

 - Ребят, чаю хотите ...
   Мама - золотой человек, как нельзя вовремя.
 - Чуть позже, ладно.
 - Ухожу, ухожу - отдыхайте.

   Снова обнял, уже уверенно - цельно и крепко. И куда теперь в камушки - поцеловались. Долго, взросло, встречно. По-настоящему.
   Странно, но я не ощутил никакого головокружения, успеха или победности, настолько просто и естественно все произошло.
   Понятно, к этому шло, буквально неслось, летело, взывало, но тут было нечто еще. Нечто очень важное - мне доверяли.

   Борьку провожали вдвоем. Стоя на перроне в обнимку. Чего скрывать - смотри засмотрись.
   Уезжал приподнятый, поскольку с Ленкой все было на мази и в наших вечерних разговорах замелькало страшное слово "предложение".
   Он его сделает в следующий приезд, а еще через один я буду свидетелем на их свадьбе.
   Ленка переедет в Москву, и они навсегда вольются в круг приближенных самого великого кинорежиссера.

   Теперь мы виделись ежедневно, перезванивались без шепота, гостили друг у друга подолгу.
   Ходили в кино, курили, сидя под гигантскими липами в любимом "Париже", пили кофе в Сугробе или Снежинке.
   Иногда встречал ее у мединститута, и мы медленно спускались до площади Революции по пути навещая Ирину - старшую сестру, которая получала второе, заочно-филологическое образование в Свердловске.
   Пили сваренный в турке кофе, трепались за "Иосифа и его братьев", "Идиота" или древнерусские былины, и шли дальше.
   Мало-ли дорог у осенних влюбленных.

   В конце сентября они поехали в Пицунду - на суд.
   Будучи на летнем отдыхе попали в передрягу. С ее сестры сняли сережки. Фамильные - от бабушки, и потому очень ценные. Местные джигиты постарались - прямо на пляже.
   Подошли и потребовали, а та, как человек воспитанный, сама сняла, и сказав пожалуйста, протянула добычу.
   Хорошо, девочки заявление написали, и джигитов быстро нашли. Правда, сережки успели скинуть.
   И вот повестка - суд, свидетели, потерпевшие.
 
   Попрощались у подъезда, а потом меня вздернуло - помчался следом.
   Тормознул  автобус, объяснил, мужик-водила проникся и довез. Забесплатно - отказался наотрез. Еще-бы, любовь, погоня, романтика.

   Увидев меня у стойки, той самой, у которой двумя годами раньше не заметила, вскрикнула, бросилась на шею, прям при всех, и потом долго стояли обнявшись - пока сестра не распилила фигуру.

   Случались и приключения. Получив октябрьскую стипендию засели с другом в Сугробе. Решили - по коньячку.
   После третьей дозвонился из ближайшего автомата, и она приехала. К вечеру два грузика прибрали.
   По пути ввязались. Кто-то глянул не так, а может спьяну показалось, слово за слово, и понеслось.
   Короче, прилетели менты и всех забрали. Ее сажать в газик отказывались наотрез, но под яростным давлением уступили, и она поехала с нами.
   Уже в милиции наткнулся на знакомого культа.
   Разумеется, тут-же отпустили. Всех.
   Более того, предложили добросить до дому.
   В том же газике и приехали.

   Седьмого пошли на демонстрацию. Каждый со своей группой.
   Договорились, что отыщу в толпе.
   Отыскал, и подойдя поближе увидел ее в обнимку с кем-то из своих.
   Екнуло хорошо, внятно - еле отошел.
   Чего тут, ревность - верная спутница.

   Ходили по гостям, частенько навещали Хеймана, который теперь жил в общаге с Ниной - единственной и ненаглядной, и ее сыном Серегой.
   Скоро они поженятся, родят дочь, а потом вторую, и в начале девяностых переедут в Израиль, где Сережка станет настоящей саброй, Нина всерьез заболеет и сойдет с ума, а Саша встретит новую, прекрасную, двадцатьдесятую половинку, носящую редкое имя Надя - точь в точь такое, как было у той, которую в восьмидесятом встречали на Финбане.
 
   Торопить события, в смысле того самого, не стали. По взаимному умолчанию.
   Ну, и квартирный вопрос решался иначе. Поди, дождись, когда кто-нить из друзей изволит свалить наподольше.

   Сам удивлялся - откуда взялось столько приличности. Весь предшествующий опыт мимолетности говорил о другом, а тут - бережность, чуткость, предупредительность, тактичность.
   Корнеев конечно повизгивал, но поскольку был при Маринке, не очень громко. В конце концов, смирился.
 
 - Ты это, если надо хату, скажи - перекантуемся у родаков.
 
   Снайперская точка опустела - холодно, своих дел по-горло, да и пасти некого.      
   Повзрослели.

   Все случилось в новогоднюю ночь 1982 года.
   Там, где пять лет назад я-никто с замиранием сердца сидел на краешке и слушал "Велосипед".
   День в день, час в час, минута в минуту.
 
   Мы поженимся в апреле, а в сентябре родится дочь. И проживем вместе восемнадцать лет и девять месяцев, а в канун нового 2001 года я выйду из роскошной, ухоженной, элегантно обставленной квартиры с двумя пакетами рубашек.
   В холодную колючую и яростную ночь.

   Лишь спустя полгода встретимся во дворе - на нашей лавочке у большого тополя, и поговорим в последний раз.
   И я увижу то, чего не видел или не хотел видеть все эти годы - одинокую, красивую и совершенно чужую женщину, которую когда-то, будучи истово погруженным в юношескую сюрреалистичность, признал богиней и наделил несуществующим.


* В тексте использованы строчки из стихов Бориса Леонидовича Пастернака.