Я никогда не стану космонавтом. Глава 11

                11

   Поздно вечером накануне намеченной акции мы с Лехой посетили стройку и сложили кирпичи. Складывал, правда, я один, а Леха больше командовал и говорил, куда и сколько положить.
   Получилось девять поддонов, наполненных почти равномерно по площади, и, выступающих почти наполовину над верхним этажом. Для того чтобы скинуть их вниз требовалось совсем маленькое усилие. Главное – надо было сделать это быстро и максимально одновременно, чтобы Меркулов не успел уйти из-под удара.

   С утра после того, как мы пришли на место, зарядил мелкий дождь. Я расположился на этаже так, чтобы меня не было видно снизу. Леха сидел метрах в ста от стройки. Друг друга мы держали в поле зрения. Меркулов не смог бы увидеть ни меня, ни Полякова.
   «5.57. – глянул я на часы и подумал. – А вдруг не прибежит сегодня? Погода вон, какая мерзкая. Впрочем, что для него погода? Может, это для него как раз то, что надо. Как гвозди для Рахметова».
   Я вспомнил вольную трактовку произведения Аркилом и улыбнулся…

   Это надо же было такому случиться, чтобы на школьном выпускном экзамене по литературе мне попался вопрос именно про этот самый роман.
   В общих фразах, почерпнутых мной при подготовке мимолетом из хрестоматии, я рассказывал все, что знал, сам не понимая, что. Думаю, не меньше меня удивлялась и экзаменационная комиссия. В голове все перемешалось – бабка, которую тюкнули топориком по голове, буревестник революции, Пьер Безухов и прочие литературные герои.
   Назревал провал. Несколько минут мне задавали каверзные вопросы, я выворачивался, как мог, и тут…

   - А для чего Рахметов спал на гвоздях? – хитро улыбаясь, спросила старенькая учительница литературы. То ли она хотела мне помочь, то ли окончательно добить этим вопросом, чтоб я не мучался больше. Навроде контрольного выстрела.
Я ненадолго задумался, собрался с остатками своих мыслей, и, сделав суровое выражение лица, храбро ответил:
   - В действиях товарища Рахметова виден решительный протест против существовавшего тогда царского режима. Этим он хотел доказать, что хороший счастливый здоровый сон может быть только при справедливом социальном строе! История доказала правоту этого суждения. Идеям Маркса, Энгельса и Ленина предначертано было сбыться именно в нашей стране! Товарищ Рахметов свято верил в победу коммунизма на всей Земле, так же, как все мы верим в это сейчас! Учение Ленина бессмертно, потому что оно - верно! Коммунизм победит!

   После этих слов моей пламенной речи, бдительно дремавший до того работник райкома партии, каким-то образом попавший в экзаменационную комиссию по литературе вместо истории и обществоведения, бодро вскочил с места и безапелляционно заявил, рубанув рукой сверху вниз, словно Чапаев шашкой:
   - Молодец! Пять! Однозначно! Возражения есть? Нет? Молодец! Отлично!
Второй вопрос даже и не спрашивали. А благодетеля Рахметова я запомнил на всю оставшуюся жизнь…

   «6.10. Пора, Виктор Алексеевич… вот и последняя твоя пробежка в жизни. Разомнись напоследок перед смертью».
   Вчера, когда мы укладывали кирпичи, я представил себе, как они полетят вниз с третьего этажа, безжалостно пробивая голову, ломая кости, сминая грудную клетку и мозжа голову, несмотря на недоуменное выражение лица, искаженное от боли, и пытающегося увернуться от них Меркулова. Поляков заметил мое задумчивое лицо и спросил:

   - Ты чего, Пашка?
   - Слушай, Леха, а имеем ли мы с тобой право вот так решать, кому жить, а кому умирать? Да еще, какой смертью?
   - Паш, ты что, пожалел эту гниду что ли? А как же Сажин?
   - Да нет, Леха, ты не понял. Я о другом. Ведь мы же с тобой взяли на себя роль судей и палачей, роль вершителей судеб людей, тех, кого лишаем жизни и тех, кто связан с ними какими-либо нитями – родственников, друзей, кого-то еще. Ведь мы же не боги. Вправе ли мы делать это? Ведь есть же мораль в конце-концов. Вот я о чем.

   - Какие же это люди? Это не люди, это – шакалы. Одни убивают ради денег, другие этому потворствуют, причем тоже за деньги. И у тех и у тех руки по локоть в крови. И ты хочешь, чтобы к ним применялись те же моральные принципы, что и к простым честным людям? Может, ты хочешь их всех простить?
   - Нет, - мотнул я головой. – Прощать я, конечно, никого и ничего не собираюсь. Собаке – собачья смерть, как сказал сам наш подопечный.
   - Это, вообще-то вроде, еще Сталин когда-то сказал, - тут же неуверенно уточнил Леха.
   - Ну, тогда тем более…


   Продолжение - http://www.proza.ru/2019/09/10/1702