Дамы прошлого века

Из года в год друзей редеет круг,
                И с каждою утратой сердце рвется


               





Моим подругам посвящается.   
От автора: Все герои в моей повестушечке - всего лишь плоды моей фантазии, что бы кому ни показалось. И их мнения далеко не всегда совпадают с мнением автора!!!


               
 
 - Надо сегодня пригласить Зоряну прибраться в гостевом домике. Мама позвала на юбилей своих подружек, и, представляешь, они все согласились приехать!
- А что тебя так удивляет, они же, наверняка, не один год  дружат, общие воспоминания, и все такое, может решат переночевать вместе. Опять же, какие развлечения в их возрасте, а тут такое шоу, семьдесят лет!
Муж осуждал тещу за излишнюю, как ему казалось, для такого возраста активность. Ее, хоть и не частые, поездки в ближайшее и дальнее зарубежье, регулярные походы на бесплатные концерты и лекции, пешие экскурсии по родному городу,все это казалось мужчине  нелепой суетностью. Вон, вокруг дома земли сколько даром простаивает, насадила бы там огородик, выращивала бы какую-никакую зеленушку, огурки-помидорки, картошечку. И время веселее идет, и семье прибыток. Его мама, когда жива была, так даже курочек держала. И козочку! А теща, как молодуха,  все никак не угомонится.
- Так приедут не те, с кем она сейчас дружит. Это ее подружки еще тому двору, где она с родителями жила. Сто лет их не видала, а тут вспомнила и  всех позвала, представляешь? И они, что самое удивительное,  абсолютно все согласились приехать. "Три чверти до смерти", а туда же. Так что, без домика нам никак не обойтись.
- Ладно, я, по дороге на работу, зайду к соседке, договорюсь насчет уборки. И все-таки, не пойму, чего тебя так их приезд напрягает?
- А ты хоть знаешь, откуда они к нам пожалуют? Там такая география: Россия, Польша, Италия, Израиль, Штаты! Представляешь, "все флаги в гости будут к нам". Так что, железяки свои во дворе тоже по прибирай, а то перед заграницей неудобно.
- Да уж, "...и запируем на просторе". - мужчина озадачено почесал затылок. - Ладно, приберу, но не потому, что стыдно. Не дай Бог, этот "нафталин" споткнется, еще ноги переломает.
  У Жанны и в мыслях не было подслушивать разговор дочери с мужем. Просто она сидела на лавочке под едва прикрытым окном, пила кофе и любовалась восходом солнца над чудом уцелевшим островком леса недалеко от их дома. В первые дни осени этот вид  был особенно красивым, многих деревьев увядание еще не коснулось, зелень листвы была сочной, насыщенной. А вот у иных листва  уже тронулась желтизной различных оттенков, от густо-лимонного до цвета старого золота, переходящего в густо-винный багрянец
"Надо же, "нафталин", - с невеселой усмешкой подумала она, - а сам-то ты кто? Вот-вот полтинник стукнет, макушка вся лысая, пивной животик, тебе уже место в автобусе уступают, а туда же."
Ворчала она по инерции, понимая, что, вообще-то, зять прав, для следующих поколений и она, и ее ровесники, все они реально "нафталин", как-бы не хорохорились, не надевали кроссовки и джинсы, не стриглись почти под "ноль", и даже татушка на щиколотке правой ноги ничего существенно не меняет. Дамы прошлого века!                ………………………………………………….

  Гостевым домиком уже несколько лет, с тех пор, как ушли в мир иной родители зятя, называли старую постройку.  Дочь вышла замуж за парня из предместья, и, как принято было в Советские времена, молодые сразу решили строиться рядом с домом родителей, благо места во дворе было достаточно. Имея жилье в городе, особенно не спешили, появятся деньги - строят, нет - работа стоит. В конце восьмидесятых, когда такие надежные, такие стабильные советские рубли стремительно стали обесцениваться, засуетились, каждую лишнюю копейку вкладывали в стройматериалы, у родителей в долг просили. Жанна какие-то копейки дала, но у нее на сберкнижке ничего существенного не было, не приучена она была запасы делать. Вот у сватов денежка водилась, но они категорически пошли в отказ : "Вам что, жить негде? В городе с тещей живете, у нас в хате комната для вас всегда приготовлена, зачем вам сейчас эта летняя кухня? Когда достроите, тогда достроите!" Все увещевания, что, если , не дай Бог, грянет денежная реформа(а об этом все чаще поговаривали), все пропадет, разбивались об аргумент:"Когда в сорок девятом году реформа денег была,у нас те деньги, что на книжке лежали, так все до копеечки сохранились!"
 Видно, в сорок девятом году у правительства хоть какая-то совесть была. Последние советские "слуги народа", без всяких "с позволения сказать" залезли не только в чулки и банки с крупой, надежные сейфы граждан СССР, но и почистили практически подчистую все сберкнижки. А то, что удалось как-то сохранить, с милой улыбкой, отобрали всякие МММ.
 Дети были мудрее родителей, все вкладывали в дом. И, если поначалу задумывался небольшой домик, называемый на селе "летняя кухня", то, в процессе, решено было строить серьезный двухэтажный дом. Строили долго, не год, не два, лет пять наверное, а то и больше. До сегодняшнего дня в жизни много чего произошло, республика стала независимой страной, хотя совсем недавно слегка уменьшилась, город - наоборот, сильно вырос. Так сильно, что  деревенские родители мужа неожиданно стали горожанами. И дочка с мужем  стали обладателями прекрасного особняка в городской черте. Правда, чтоб сделать из типового сельского домишки удобное жилье, пришлось продать городскую квартиру и снова жить вместе с тещей.
  Конечно, Жанне пойти на такой вариант пойти было не просто. Она провела не одну бессонную ночь в размышлениях, стоит ли ей продавать, пусть и небольшую, но такую уютную, почти в центре города, квартирку и переезжать  в особняк дочери, практически на окраину. Шли дни, недели, месяцы, а она все тянула, не давая ответа.
 Девяностые все решили за нее.  Не стало постоянной работы, пенсия крошечная, не о чем говорить, на коммуналку и кефир с трудом хватает. Еще разговоры пошли, что то и дело одинокие пенсионеры стали в массовом порядке стали умирать, а квартирки их, ни с того, ни с сего,  по завещанию, не семьи, а чужие люди получают. И все, вроде, законно, не придраться, по волеизъявлению усопших.  Вот это как-то подстегнуло: " И дочери доброе дело сделаю, и свою жизнь облегчу. А что, если надо, помогу по хозяйству, за внуками пригляжу, авось не подеремся. Жили же мы вместе. Вот и сейчас, опять язык на привязь, глазки в пол. Обойдется!"
 Не сразу, не вдруг, но как-то все устаканилось. Тем более, что ее помощь очень скоро понадобилась. Сваты прихварывать стали, они и годами постарше были, и с твердыми социалистическими принципами, потому перемены в стране им очень тяжело давались. Как же так, вроде и своя власть, а жизнь все сложнее и сложнее. Фабрика, где они оба работали, закрылась. начальство сказало, никому ваши трусы и майки не нужны. Да как не нужны, когда в магазинах шаром покати?! А на стадионе , где теперь и по будням, и по воскресеньям шумит-гудит вещевой рынок,  китайские носки, которые после первой же стирки в тряпку превращаются, по бешеной цене с руками отрывают. В гастрономе тоже пусто, а в палатках мясная нарезка - сто грамм по цене целой курицы. Дети как-то раз взяли к празднику, из чего только ее делают, никакого вкуса, один запах. Карманники в открытую сумки режут, а милиция их ловить не дает: " Ошибочка у вас вышла, этот рядом с Вами не стоял, Вас другой кто-то порезал!" Очень, очень  бедно люди жить стали, но рестораны - на каждом шагу, и вечерами все битком набиты.  В них, по большинству, молодежь гуляет, бритоголовая, в кожаных куртках и турецких свитерах . Сват как-то такой свитер в комиссионке увидел, обомлел - годовая пенсия! Как тут не загрустить.
 После того, как в какой-то мутной фирме, обещавшей своим вкладчикам золотые горы, пропали и те крохи, которые от государства удалось сохранить,  сваты вовсе поникли.  Ведь говорила же им Жанна, предупреждала, уж если есть копейка на черный день, купите что-ли доллары, если детям отдавать опасаетесь, это вернее как-то. Нет,  не послушали: "Мы ведь внукам помочь хотим, тут такие проценты дают!" Проценты, и правда, платили огромные, месяца три наверное.  Потом директор фирмы, молодой парень, повесился, и, вроде, уже никто никому уже ничего не должен, жалуйтесь хоть Господу Богу. Времена такие были. Молодежь - кто в рэкет, кто на базар, а кто послабее, те пить начинали. Ровесники Жанны крутились колбасой, там полы помоют, там за детьми, за стариками ухаживают,за смешные копейки, а то и в палатку, по двенадцать часов на жаре да на морозе торговать. Старшее поколение просто  тихо уходило. 
 Не прошло и трех лет, как домик опустел и его стали называть "гостевым".
  Сама Жанна это смутное время пережила не так тяжело. Деньги она не потеряла, нельзя же потерять то, чего у тебя нет! Но жить , конечно, туговато было: гречневая каша, как праздничное блюдо, рагу из кабачков, в изобилии вызревавших у сватов, отбивные из грибов-зонтиков, росших в лесопарке на окраине города. Как с детьми съехались, тогда, конечно, полегче стало, коммуналку-то платить не надо,  теперь пенсии ей вполне хватало на скромные нужды. Еще и подрабатывать удавалось,  торты она знатные пекла, всем друзьям нравились. Вот, нет-нет, да придет заказ на маково-ореховый, "наполеон" или "пьяную вишню",  к дню рождения, на Новый год, а то и на свадьбу. Еще торт  "Дрова на снегу" хорошо шел, с фруктами.  Появилась денежка и на подарки родным, и на обновки, и на кофе с подружками сбегать.







  В подружках у нее никогда недостатка не было. А как иначе, она же в этом городе с рождения живет. Садик, школа, институт, работу несколько раз меняла, везде люди хорошие встречались. Такие, которых терять жаль. Поэтому дни рождения по целой неделе отмечала, никакого стола не хватит чтоб усадить сразу всех подруг. Да еще и с мужьями!
 Позже, когда муж завербовался  на БАМ, на заработки, да  и не вернулся, подруг она стала уже без мужей звать. Вроде как, им в бабском коллективе скучно будет. На самом деле, хоть и не стремилась она к статусу мужней жены,  но чужая семейная стабильность немного ранила, подбешивали счастливые семейные пары, даже если точно знала, что счастливыми они и не были.
 Никто из знакомых на присутствии мужчин и не настаивал, к ситуации Жанны относились с пониманием. Многие знали историю ее замужества: влюбилась в веселого красавца, за которым пол института девчонок увивалось, проявила такую недюжинную активность, окружила парня такой заботой и любовью, что ему и деться было некуда. Любое желание в пять секунд, любой каприз, и при этом, ни упреков, ни претензий, кому не понравится?! Опять же, городская, с пропиской, у родителей какая-никакая, а квартирка имеется, связи, хоть и не в торговле, но полезные.
 Короче, как Жанна забеременела, так они и расписались. И, надо сказать, неплохо поначалу жили. Если бы не патологическая страсть к вранью, если бы не полное равнодушие к книгам и театру, если бы не развеселая компания у мужа на работе, могли бы и серебряную свадьбу справить, а то, глядишь, и золотую. Не случилось. То, что раньше казалось достоинством, со временем начало Жанну раздражать. Особенно доставали друзья - любители выпить, которым отказать муж, ну, никак не мог. Как отказать, они же его уважать перестанут! Другому, может и ничего, погулял, покуролесил бы, да и присмирел, а этот слаб оказался, затянула его злодейка с наклейкой. Через несколько лет после женитьбы, со этой же компанией, завербовался на БАМ, да там у погиб. Не трагически, как рассказывала Жанна дочери, а просто глупо замерз по пьяному делу где-то в лесу. А может и не замерз, убили, мало ли там шпаны тогда крутилось. Его  нашли-то не сразу, а через года полтора, до этого без вести пропавшим считали, Жанне даже пенсию по потере кормильца платить отказывались.
 Узнав, что мужа уже больше нет, нельзя сказать, чтоб женщина очень убивалась. Страстная любовь к нему еще на первых годах замужества куда-то испарилась, а за эти два года она уже привыкла быть самостоятельной. Тут и удивляться было нечему, полюбила она броского, остроумного парня, заводилу в любой компании, острослова и дамского угодника. А жить пришлось с ленивым и безруким бабником. Шутки его быстро приелись, остроты давно не казались  смешными, а усиленное внимание к женскому полу так просто возмущало. Деньги супруг зарабатывал неплохие, но тратил их так бездумно, что порой молодая пара перед зарплатой еле концы с концами сводила, ни отложить, ни купить что-то серьезное никак не получалось.
  Оставшись одна с дочерью, Жанна вдруг обнаружила, что прекрасно со всем справляется   Если в доме что-то ломалось, звала мастера, мебель передвинуть сосед помогал, а проблему, где провести отпуск она и раньше сама решала. Несмотря на то, что одной зарплатой стало меньше, шкатулочка, куда она деньги складывала, теперь никогда не пустовала. И, что не мало важно,  всегда находятся желающие развлечь молодую вдову без претензий. Претензий у Жанны не было, о замужестве у нее сохранились не самые приятные воспоминания.
 Поначалу знакомые пытались ее с кем-то сосватать, с братьями, с одноклассниками, с дальними родственниками, бывало и с папашами знакомили. Кто по доброте душевной, а кто и не без интереса, чтоб себе метры освободить. Но тут Жанна ухо востро держала, она себя уважала, и другим не давала забывать об этом.
  Вот так и вышло, что свой семидесятилетний юбилей она будет встречать в сугубо дамской компании. Внуки далеко живут, раньше следующего лета не появятся, а зять в расчет не шел, он на любом застолье уже после первой рюмки, под предлогом занятости, уходил к себе в кабинет, у него от бабских, как он говорит, разговоров мигрень начинается. Ага, а как под водочку с приятелями армейские истории вспоминать, так никакой мигрени? Тридцать лет, как отслужили, каждый раз одно и то же вспоминают, а ржут, словно первый раз слышат !
  Праздновать юбилей Жанна, как всегда, решила в несколько этапов. Сначала, в скромной столовой рядом с домом, с бывшими сослуживицами. Там будут торжественные речи, цветистые тосты, непременно витиеватый адрес в тисненой папке из бордового дерматина, все, как положено по протоколу. На столе оливье, селедка под шубой, салат из крабовых палочек, роскошные торты, все самой Жанной приготовленное и выпеченное. На следующий день с институтскими подружками пойдет, как говориться, " на каву и до кавы"(пить кофе и не только). Там они уж, конечно, вволю повеселятся, вспоминая молодость, подтрунивая друг над другом, беззлобно перемывая косточки общим знакомым. Будут еще встречи по двое, по трое, , но это так, по мелочи, без серьезных посиделок. А вот завтра, завтра произойдет самое волнительное, самое интригующее, от чего сердце сначала замирает, а потом начинает биться часто-часто, и в голову приливает кровь. Завтра за одним столом соберутся ее самые давние, самые задушевные подруги, с которыми, так уж вышло, они вместе не садились за один стол уже очень, очень давно
Порознь, конечно, общались, даже в гости друг к дружке, хоть и редко, но приезжали. А чтоб вот так, все вместе, да на несколько дней, такого давно не было. В том, что так случилось, ничьей вины не было, просто раскидала их жизнь, да не по городам и весям, а по разным странам, и даже не всегда дружественным.




 Когда-то, страшно подумать в каком году, в одном городе, на одной улице, в одном дворе жили-были шесть девочек. Дом во дворе был не один,  целых четыре, стояли они друг против друга , как стороны прямоугольника, а посередине был зеленый скверик с лавочками и  детской площадкой. Дома эти предназначались для семей военных, которые служили неподалеку. Поэтому и  порядок во дворе тоже поддерживался строгий, как в военной части. Мамочки из женсовета выпускали дворовую стенгазету, с непременной передовицей о предстоящем государственном событии, написанной красными чернилами, и заметкой "они позорят наш двор", написанной чернилами уже черными, ревностно следили за чистотой в подъездах, регулярно собирали жильцов на субботники по благоустройству двора. В одном из домов была небольшая библиотека, в другом - "Красный уголок", где можно было играть в дождливую погоду в пинг-понг, в шахматы-шашки, читать подшивки газет. А еще во дворе постоянно организовывали веселые праздники для детей.
 (Недавно Жанна заходила в туда, навестить старенькую подругу мамы. Вроде, все, как раньше, те же дома, тот же двор, из открытого окна пахнет гороховым супом, и на площадке дети, как раньше,  резвятся. Но скверик что-то сильно поредел, лавочек не стало, как пояснила знакомая: "Чтобы всякие наркоманы не собирались!", цветов в палисадниках под окнами мало. Может, просто потому, что осень?)
  На одном из детских праздников и познакомились Мака, Мика, Жака, Сока и Ника. Такие они себе прозвища придумали, от имен Маруся, Соломийка, Соня, Жанна и Вероника. Шестая, Катюша, осталась Касей, как звали ее дома. Потому, что все понимали, "Кака" называть девочку не очень красиво.
 Познакомились они и как-то сразу подружились. Да не на день, не на месяц, на долгие годы. Вместе и в садик ведомственный, ходили, и школе в одном классе все десять лет отучились, и в институты в один год поступили, правда, в разные. Ведь что интересно, такие разные девочки, с несхожими взглядами и пристрастиями, а за столько лет ни разу всерьез не поссорились, никто никому не завидовал, никто ни у кого кавалера не увел, никакой мелкой пакости не подстроил. Скажете не бывает? А вот и бывает!
 По мелочи-то они конечно могли повздорить. Например до хрипоты спорить кто лучше, фигурист Эммерих Данцер или его соперник Вольфганг Шварц ( Боже, кто теперь помнит эти имена?!!!) Или еще, стоит ли прорабатывать на комсомольском собрании одноклассников, жестоко подравшихся прямо возле кабинета директора школы. "Поступок хулиганский" - говорила одна. Другая не уступала: "Дрались-то они по идейным соображениям!" Какие-такие идейные разногласия могли быть в шестидесятые у двух подростков, Жанна уже и не помнила. Идея у них тогда у всех была одна, полная победа коммунизма во всем мире. Анекдоты про правительство в шестидесятые  еще открыто никто не рассказывал, только про мужа, вернувшегося из командировки. Хотя Хрущева уже  не любили за "кукурузное дело", но над Брежневым пока не смеялись в открытую.
  Обиды, конечно,  между подружками были,  и, как казалось,  не шуточные:" Вы в кино пошли, а меня не позвали!" "Так ты же сказала, что про войну не любишь." "Ну и что, да, я бы отказалась, но вы-то не позвали!" Или:" Ты опять первой дала Каське списать, а она такая копуха, я еле успела после нее. В следующий раз я первая в очереди." "Так Кася тогда не успеет!" "Ты кому больше подруга, мне или этой копухе Касе?!"
 Но, в итоге, как-то все налаживалось, успокаивалось, дружбу не ничто портило.
  Первой потерей в их компании была Катерина, Кася, как звали ее родные и друзья. То, что в семье у девочки есть польские родственники, было известно всегда. Во-первых, Касину маму звали  очень красиво - пани Ядвига. Правда, дворничку из соседнего двора тоже звали пани Ядвига, но какая там она "пани", у нее не было ни таких красивых заграничных платьев, ни туфель, какие присылала родня Касиной маме.  И подружкам на дни рождения Кася не сбрасывалась по рублю вместе со всеми, а дарила от себя то модную заколку для волос, то дефицитный "цветочек" теней фирмы Поллена, привезенные родней. Во -вторых, эта самая родня все-таки иногда приезжала в гости, и даже вела странные разговоры о том, что, безусловно, во Львове все очень красиво, но "За Польщи" все-таки было лучше. И еще будет! 
 Так вот, когда Кася отучилась три курса в институте, родня позвала ее в гости,  в Краков, благо времена тогда наступили довольно лояльные. Такие, что Польша у местного населения даже и зарубежьем-то не считалась. В городе каждый пятый имел родню по ту сторону границы, молодежь щеголяла в огромных круглых очках с нежно-голубыми или розовыми стеклами, привезенных "из-за бугра"  и твердила, что "курица не птица, Польша - не заграница." Девушка родню в Кракове навестила, очень ей там все понравилось, но главное, там понравилась она. Не всем одинаково, но одному молодому человеку, пятиюродному племяннику сестры двоюродной бабушки ее мамы так очень даже! И вскоре он приехал к ней в гости. Потом она к нему. Потом опять он к ней. Потом они поженились,  и, когда Кася закончила учебу, она перебралась к мужу.
  Сказать, что подружки огорчились, не сказать ничего. Кем-то даже была произнесена подслушанная у взрослых фраза "по-хорошему похоронили". На сказавшую зашикали: "Совсем сдурела, да до Польши рукой подать, туда запросто съездить можно, даже если там родственников нет. Просто надо собрать кучу документов, получить разрешение в горкоме комсомола, накопить денег да и поехать. Я слышала, одна девушка, секретарь комсомольской организации на каком-то заводе,  так ездила пару лет назад. А письма писать, так вообще хоть через день, пусть не каждое, но одно из десяти точно дойдет!" Поначалу Кася и правда им писала, передавала с оказией всякие девичьи радости, тени, пудру, тональник. Потом родила, и письма стали редкими. А потом случилась "Солидарность" и поляки стали врагами СССР на долгие годы.
  Возобновилось общение уже в конце восьмидесятых. Жанне как-раз  очень повезло, ей , по случаю, досталась горящая  путевка в Закопане, а там до Кракова два часа на автобусе. По старому адресу без труда разыскала подругу, очень уж она не любила терять друзей.
 Сказать, что встреча была радостной, не сказать ничего. Женщины, тоненько повизгивая, то и дело бросались обнимать друг дружку, тискать, щипать, вытирали намокшие ресницы и болтали, болтали без умолку. Им было что рассказать, столько событий за эти годы произошло, и с ними лично, и в их странах.
 Жанна,  максимально иронизируя и подшучивая над собой,  чтобы не испортить мажорного настроения, поведала историю своего неудачного замужества.  Хорошо зная подругу и прекрасно поняв, что кроется за легковесными фразами, Кася не стала кривить бровки домиком, просто ободряюще приобняла ее и чмокнула в щеку.
  Одновременно, не прерывая беседу, она накрывала на стол. Вытащила из шкафа невиданную Жанной роскошь: баночки с крошечными огурчиками, круглыми, как пуговицы, грибочками, консервированной кукурузой, из холодильника - уже нарезанную колбаску, ветчину, сыр. Но на тарелочки положила всего по пару штучек, никаких тазиков с салатами и блюд с нарезкой. Немного хлеба, початая бутылочка вермута, крохотные чашечки дивно пахнувшего заварного кофе. Да, видно небогато живет в этой загранице!
  Рассказывая о себе,  Кася тоже старалась не сильно драматизировать. Но у нее это плохо получалось, чувствовалась накопленная за годы усталость. Нет, в семейной жизни все как-раз ладилось. Они с мужем по-прежнему любят друг друга, дети, слава Богу, в порядке, и учатся хорошо, и послушные. Тут другое, что называется, пришла беда откуда не ждали.
 - Представляешь, мой тихий , мой покладистый Марек оказался бунтарем по натуре, да еще и борцом за справедливость!  Он, еще учась в институте , постоянно попадал в различные "халепы" (неприятности) вместе с другими членами студенческих организаций. Из-за этого, конечно же, потом начались проблемы с работой. Хорошо, хоть не посадили. С большим трудом,  устроился ассистентом в университет, и я облегченно вздохнула -  такое хорошее место. Но он и  там не успокоился, стал сначала участником Студенческого комитета солидарности, потом присоединился к самой "Солидарности". И, естественно, опять остался без работы. Про то, что у нас творилось в восьмидесятые, ты наверняка слышала?
 - Ну да, - Жанна смутилась. Слышать-то слышала, но совсем не одобряла. Тогда они на работе все вместе осуждали этих зажравшихся, с их точки зрения, поляков. Ведь даже по сравнению с Западной Украиной, в который жилось намного сытней и свободнее, чем в большинстве регионов Советского Союза, поляки жили намного лучше! Их легкая промышленность шагала в ногу со временем, государство, вроде, не сильно давило на село, да и частное предпринимательство не гнобили так, как в Союзе. Чего этим "пшекам" еще надо было?! Так нет, против коммунистов, законной власти, пошли.
  (Буквально через несколько лет, когда пресса, не скрывая и не приукрашивая, стала освещать события тех лет,  Жанна реально ужаснулась своей наивности и  глубоко раскаялась во всех  своих заблуждения. Но тогда, в 1989 она абсолютно искренне считала себя в праве осуждать тех, кто недоволен таким правильным, таким справедливым строем, как социализм.)
 - Так то, что вы знали - это цветочки, - продолжала подруга, - когда начались все эти  демонстрации и забастовки, по улицам страшно стало ходить. Мы с маленькими Влодеком и Сташеком сидели дома и в страхе ждали, вернется ли наш татусь домой невредимым, или опять, в стычке с полицией, ему что-то расквасят. А иногда накатывал ужас, а вернется ли вообще? Магазины стояли тогда пустые, все по карточкам, и хлеб, и масло, и молоко, да еще и очереди километровые, не один час за пачкой крупы стоять надо. Если бы не мои родители, которым с военной оказией удавалось передавать нам продукты, не знаю, как бы выжили. Все очень боялись, что к нам, как в Чехословакию в шестьесят восьмом, введут ваши войска. Тогда бы точно резня началась,  русских в Польше никогда не любили. Почти так же, как и украинцев, которые отобрали у нас наш самый красивый город, - добавила она с виноватой улыбкой.
 Это была чистая правда. Оставшиеся в городе после депортации немногочисленные поляки, милые, приветливые, очень воспитанные и доброжелательные люди, искренне считали, что то, что город стал украинским - это досадное и  временное недоразумение, и, рано или поздно, но передачи по радио и телевидению  будет начинать Марш Домбровского.
  Для справедливости, надо отметить, что неприязнь была взаимной, и  зачастую и украинцы, характеризуя своего знакомого, к примеру, Янека, говорили так: "Хороший человек, хотя и поляк". Они крепко помнили обиды "пшедвоенного" времени.
 - У нас и сейчас неспокойно, то одна забастовка, то другая, страну качает  как лайнер в океане. Ну, ничего, мы, поляки, живучие, выдержим! - закончила женщина оптимистично и подлила еще вермута в бокалы.
 "Мы поляки? Да в ней польской крови кот наплакал, с чего бы такая патетика! Потом, все эти ужасы, забастовки, карточки, очереди за хлебом, оно им надо было? Жили себе при коммунистах, не тужили, всего вдоволь, даже жвачка была. И  Железный занавес, наверняка, почти не ощущали. Так нет, свободы им захотелось. Ну и хлебайте теперь, не подавитесь! Хотя, Каську и ее семью, конечно, жалко. Может ей назад, в Союз вернуться? Надо с ней об этом поговорить."
 Тогда, в апреле 1989 года, несмотря на то, что в СССР уже начиналось какое-то невнятное брожение, как  писала пресса "Повеяло свежим ветром.", а из магазинов исчезли сахар и носки, еще невозможно было представить, что забастовки, карточки и безработица всерьез и надолго станут реальной жизнью бывших советских, а ныне свободных граждан свободных стран. А Жанна, в крови которой нет ни капли украинской крови, будет на чистом русском языке объяснять непонятливым чужеземцам, что Украина - независимая страна, и "старший брат" ей не указ.


………………………………………………………………………………………


  Вернувшись домой, Жанна во всех подробностях рассказала о этой встрече подругам. Тогда их во Львове осталось  четверо. Марийка, на пятом курсе выскочившая замуж за выпускника военного училища,   уже несколько лет куковала с ним в далекой Казахской степи. Изредка приезжала с детьми в гости к родителям, и, встречаясь с подружками, угощала их твердыми, как камешки, шариками овечьего сыра, вяленым мясом, дарила теплые, из козьей шерсти, носки домашней вязки. Почти такие же, как когда-то привозила в подарок Кася.
  Но и вчетвером им быть оставалось недолго. Рассказывать о поездке в Польшу Жанне пришлось во время упаковки в огромный контейнер вещей Сони, которой наконец дали разрешение на выезд в Израиль (читай, в Америку)
  Разрешение Сонька получила на удивление быстро, заводишко, на котором она работала, ничего серьезного не производил, никаких "допусков" она никогда не оформляла. Ее муж, которого очень разумно в свое время подобрала для нее семья, хоть и был весьма начитанным человеком, да и руки имел золотые,  но работал простым закройщиком в ателье второго разряда, и тоже никому, кроме благодарных клиентов, не был интересен. Ну да, каких-то полтора-два года им пришлось посидеть на чемоданах в тревожном ожидании, без работы, без уверенности в завтрашнем дне и даже почти без общения. Ибо в те времена многие "лучшие друзья" резко сокращали визиты к "отъезжающим товарищам". А то и вовсе сводили их на "нет". Лишь иногда, встретив случайно на улице, как-бы невзначай, интересовались, не хотят ли те что-то продать: "Ведь с собой все не увезете!"
 И Соня с мужем продавали, не торгуясь, за сколько предложат, потому, что торговаться сроду никто из них не умел. На эти деньги и жили. А еще на те, что платили мужу действительно верные друзья, заказывая у него то брюки, то жилетку, а то и просто ткань на простыни подрубить. Постельного белья к тому времени в магазинах тоже уже не стало. Так и жили в ожидании, выпустят, не выпустят. А тут еще то и дело до них доходили слухи, что где-то опять взломали квартиру тех, кто собирался уехать. Были даже случаи и вовсе трагические. Ходил тогда слушок, что все, кто уезжает, жутко богатые, и все деньги, еще до подачи документов, они вложили в золото и драгоценные камни. Даже те, кто вроде жил бедновато, наверняка прикопили на черный день пару-тройку брюликов и чуть-чуть золота в виде обручальных колец и зубных коронок.  И почему это все должно уплыть "на запад"? Хватит буржуям и того, что они наши "мозги" получат, на "мозги" мы не претендуем!
  Уж не знаю, то ли Сонина семья абсолютно не тянула на  владельцев несметных сокровищ, то ли их еврейский Господь был к ним так милостив, но налета на них не было, а разрешения на выезд они, наоборот, в конце концов получили. И вот теперь подруги сидели и, невесело перешучиваясь,  с грустными лицами, заворачивали  в Сонькины кофточки и Фимины рубашки бокалы из бордового хрусталя баккара, старинную менору литого серебра и нежные фарфоровые фигурки, купленные Сониным отцом еще во время  службы в Германии. Соня еще все книги хотела увезти ( дети будут читать. Какое заблуждение!), но их было так много, пришлось подружкам большую часть себе забирать
 Жанна рассказывала про Касю, все жалели ее, предпочевшую баламутного поляка хорошему и стабильному советскому парню. Какому? Да любому, все не этот антисоветчик! Забыв, как когда-то завидовали Касиным польским туфелькам и сумочкам, как радовались привезенным ею зонтикам "Три слона", недоумевали, как можно было променять свою великую Родину на какую-то дыру, коей является эта самая Польша. Что там делать, ведь даже в Америку едут только диссиденты и дураки, полы мыть и улицы подметать и в Союзе можно. Потом, спохватывались, виновато глядя на Соню, соглашаясь, что Америка (хотя по официальной версии, Соня выезжала таки  в Израиль) тоже великая страна, вот в последние годы и отношения с ней ощутимо потеплели. Опять же, ведь все знают, что тяжело там только неграм и латиносам, а белому человеку всегда найдется приличная работа, хоть кассиршей в магазине, хоть бассейны чистить за восемь долларов в час. Восемь долларов в час, это же почти пять рублей, очень хорошие деньги! Правда, съемные квартиры у них там, ой-ей-ей сколько обходятся, но зато видеомагнитофоны дешевые. От этих слов Соня грустнела еще больше, она совершенно точно знала, что, в ее случае, ни о каких бассейнах речи быть не может, они с мужем едут к очень пожилому, бездетному двоюродному брату бабушки ее мужа, чтоб помогать ему в бизнесе, а в перспективе, возможно,  получат в наследство его небольшую фабричку по изготовлению галантереи. Девочкам до поры-до времени об этом нюансе она не сообщала, потом, в письме напишет.
 Писем она написала им действительно  много, особенно, пока семья сидела в Вене и ждала разрешение теперь уже от американцев. Не так долго, как в Союзе, но понервничать тоже пришлось, разрешение давали не всем, кое-кому таки пришлось отправиться на историческую родину.
  В письмах она рассказывала об улочках Вены, так похожих на знакомые с детства улицы Львова, о  небольших, уютных кафе, почти точных копиях тех, где они вместе пили кофе, лакомились нежными сметанниками и песочными корзиночками, украшенными  башенками пышного, вовсе не приторного крема. Красочно  описывала милые, обсаженные цветами и деревьями небольшие особнячки, "совсем, как у нас", и подруги понимали - скучает! И это было нормально, ностальгия  по Родине у тех, кто, как тогда считалось, ее предал - это логично и даже предсказуемо. Немного коробило описание продуктовых и промтоварных магазинов, в Союзе к тому времени исчезли с прилавков не только сахар и белье, но и яйца, молоко, обувь. А мясо и колготки уже лет пять, как были дефицитом.
 Правда, зарплаты вдруг стали расти, как на дрожжах, люди ходили по многочисленным вещевым рынкам с пачками денег и никак не могли понять, почему они не могут ничего купить. Как обычная футболка, но с накатанной надписью "BOY" может стоить столько, сколько диван в мебельном магазине, а стеклянный небьющийся сервиз продаваться по стоимости подержанного Запорожца.
 И тем не менее, тогда эмигрантов все еще жалели.
  По приезде в Нью-Йорк Соня стала писать реже, очень много времени занимала учеба на курсах языка,  работа на фабрике. А к ней еще и доехать надо было, по львовским меркам, как в другой город. Потом еще реже,  она поступила в колледж, учиться бизнесу. Надо же, Сока - бизнес-леди, умора, да и только,  она никогда деньги-то в магазине толком посчитать не могла!
  В середине 90х один раз приехала, чтоб бабушку с собой забрать. Пока дед жив был, старики ни в какую уезжать не соглашались, своя квартирка, дача.  Пенсии и того, что дети из Америки передавали, им на жизнь хватало. А как деда не стало, тут уж выбирать не пришлось.
 Подруга приехала вся такая новая, непривычная. Сразу кинулась зубы лечить, сказала, у них там на зубах разориться можно. Сроду брюки не носила, вечно комплексовала, что, мол, со спины, как  гитара. На сытных американских гамбургерах она отнюдь не отощала, а поди ж  ты, джинсы-бананы по моде, цветная курточка кожзам с плечами косая сажень, кеды белые на ногах. А раньше каблучки любила, юбочки-клеш под поясок. Но все- равно, это была их, родная и любимая Сонька, с которой можно болтать, о чем угодно,  и она, как и раньше, все понимает.
 Как позже выяснилось, тоже уже не все. Ну, то, что подарков навезла немерено, так это понятно, порадовать хотела, не подумала, чем отдаривать будут. И то, что, пригласив в гости, к вину на стол одни овощи и ягоды ранние поставила, так откуда ей знать, что в середине девяностых все они полуголодные ходили, бутерброд с жареной картошкой - праздничное блюдо. Или вот еще, возьмет да и скажет:
  - Идемте, девочки, "на каву" в "Ностальгию", мне рассказывали, там пирожные очень вкусные.
 Ага, наверное, вкусные, только в этой "Ностальгии" одно пирожное - недельная зарплата Жанны, и кофе не меньше стоит. А Ника, та и вовсе второй год без работы сидит, то уборками, то нянькой подрабатывает, по доллару в день. У них, небось, там, в Америке, за доллар никто "здрасьте" не скажет. Но это так, мелочи, не стоит и вспоминать.



……………………………………………………………………………………………………………………………….




  Нике как-то вообще по жизни не везло. Даже не то, чтоб не везло, тускло ее жизнь складывалась, как Жанне казалось. Хорошенькая неяркой, но милой красотой, она в молодости никаких бурных, как другие девчонки, романов не имела, кавалеров пачками не считала. Влюбилась еще школьницей в одноклассника,  за него и  замуж вышла, двоих пацанов родила. После института, по распределению, они в райцентр переехали, там квартиру  от завода получили, крохотную двушку. Зато в новом доме. Кухонный гарнитур, пластик под мрамор - мечта детства, в гостиной пианино для мальчишек, а за стеклом сервиз Мадонна, как у Софьи.  Короче, не хуже, чем у людей! Работа? Работа обычная, он - технолог, она - технолог, прогрессивка капает, тринадцатая зарплата. И так спокойно, так размеренно, все вместе, все сообща. Зимой в лес на лыжах, песни у костра под гитару. Летом дача, урожай такой - жигуленок (пятая модель, отцовский подарок на рождения второго сына) под завязку набивали. Ника была уверена, хорошо живут!
  В начале девяностых завод закрыли, не только трусы-носки, велосипеды тоже  никому не нужны стали.  Потом-то оказалось, что приглянулось это местечко какому-то оборотистому товарищу из бывших комсомольских работников, он на этом месте решил пансионат с кортами и бассейнами  построить. Место удобное, тут и лес,  и озеро, и трасса прямая до города. А заводишко - тьфу, там и рабочих-то  человек триста было, да инженеров пару десятков, ничего, не пропадут! Вот хоть бы и к нему, в пансионат, уборщиками да сторожами пойдут.  Не сложилось, убили его, видно сильно кто-то из уволенных  помолился. А вырытый на месте завода котлован еще долгое время у горожан бельмом в глазу торчал, пока кто-то из олигархов его к рукам не прибрал и на этом месте элитных коттеджей не понастроил.
 Ника с мужем и до закрытия завода небогато жили, а тут для них начались настоящие  мытарства. Муж сторожем ночным на стоянку устроился, Ника где могла подрабатывала, то полы помоет, то с детьми посидит, или овощи на даче соберет и под базаром продаст по дешевке. На базар не идет, там налог, больше чем ее выручка. Вроде, как-то еще удавалось концы с концами свести, но тут грянуло: со стоянки, где муж дежурил,  машину угнали, а его самого, когда помешать  попытался, по голове стукнули, как только жив остался. Вот когда беда навалилась, дети школу заканчивают, муж в больнице, ему питание, лекарства, массаж нужны. И еще, хоть машину потом и нашли, но в покореженном виде,  хозяин стоянки долг на охранника повесил. Незаконно, да что ему закон?! Девяностые на дворе, каждый сам себе законы пишет.
 Уже подумывали квартиру продавать, к родителям в другой город переехать, да соседка надоумила Нику поехать со ней в Италию, на заработки. Одной, говорит,  страшновато. И денег одолжить обещала, под маленький процент.
 - С заработков отдавать будешь!
 Если бы Ника долго думала, она бы ни за что не согласилась на такое безумное предложение. Как, бросить детей-школьников на не совсем еще окрепшего после больницы мужа, уехать в чужую страну, не будучи уверенной, что там будет работа, не зная ни языка, ни обычаев. Но отчаяние женщины было так велико, что  было ей тогда не до размышлений, надо было хоть что-то делать, а больше делать было нечего. И она решилась, как в омут нырнула.
  Таких как она, отчаявшихся, набрался целый автобус. Жанна стояла напротив пыльного Икаруса, за мутными окнами которого маячили испуганно возбужденные   будущие горничные и сиделки, искала  среди них, потерянное, какое-то окаменевшее лицо подруги, вяло махала ей рукой, а в голове крутились невеселые мысли. Она считала, что поездка Ники - чистой воды авантюра. Что, хоть возраст у подруги далеко не юный, но вдруг ее везут не прислугой работать, а продадут в рабство в какой-нибудь бордель? А что, были случаи, и пятидесятилетних в секс-рабыни определяли, есть там извращенцы, а Никуша очень даже моложаво выглядит. А еще было очень тоскливо от того, что из шестерых подруг, во Львове осталась она одна. Потому, что Соломийка, Мика, как они называли ее с детства, уже год, как жила в Израиле.


……………………………………………………………………………………………………………………………..


 "Все, вот теперь, - думала женщина, - некому больше меня Жакой называть. Отныне буду я для всех только Жанной, даже не Жанной, а Жанной Сергеевной."
  То, что Соломийка, Мика, вдруг стала израильтянкой, было из разряда чего-то невероятного. Насколько знала Жанна, никаких семитов ни у нее в семье, ни у ее мужа не водилось. И вдруг, как гром среди ясного неба "Уезжаем!"
 - А как? Там же только для евреев?
 - Ну, - мямлила Мика, не глядя в глаза подругам, - оказалось, что у мужниной мамы  бабушку в девичестве звали Леа  Корех, а значит ее дочка, мама Виктора,  вполне может считаться галахической еврейкой. А то, что закон она не забывала, соблюдала кашрут, молилась каждое утро и по пятницам зажигала свечи, так это в суде под присягой подтвердили три свидетеля. И, хотя по мужской линии у них все украинцы, ее сын, Виктор Тарасович Пидгайный, тоже сто процентный еврей,  имеющий право на репатриацию.
 Потом призналась втихаря, что и ее хотели в правоверные записать, чтобы дети там байстрюками не считались, да денег не хватило.
  Когда уезжала, звала  подружек в гости приезжать, мол, теперь это просто стало, да какие уж тут поездки заграницу с их доходами, тут и по стране ездить и то не по карману!
  Так тогда думалось. Но жизнь продолжалось, и через несколько лет, когда Жанна съехалась с детьми, все как-то выровнялось, и доходы, и цены на билеты заграницу, и представления о зарубежных поездках. В Израиль, правда, билеты по-прежнему были недешевы, но зато путевка в Египет  на неделю стала вполне доступной. А там из Шарм-эль-Шейха до израильской границы уже рукой подать.
 Подружка в машине  ждала ее прямо на КПП, они с мужем там недалеко, в курортном городе Эйлат, на берегу Красного моря поселились. Встреча поначалу вышла немного не такой, как ожидала Жанна. Солоамийка все-таки очень сильно изменилась, хоть и осталась  милой да приветливой, но стала какой-то сдержанной, лихо водила машину (раньше за руль сесть боялась), пересыпала речь непонятными словами. Непривычной была и ее одежда, какой-то блеклый бесформенный балахон до пола с длинными, несмотря на жару, рукавами, и темный тюрбан на голове, полностью скрывавший волосы, и обилие бижутерии на шее и на руках. Входя в квартиру, она мазнула пальцами правой руки по небольшой продолговатой коробочке, прибитой к косяку, приложила пальцы к губам.
 - Это мезуза, там внутри кусочек свитка с текстом священного писания, - пояснила Соломийка, в ответ на недоуменный взгляд Жанны, - нам, верующим, положено, но тебе этого делать не надо.
 Просторная квартира друзей Жанну тоже удивила: белые стены, белый каменный пол, белые пластиковые жалюзи на огромных, во всю стену, окнах, расположенные почему-то горизонтально, белые кожаные диваны не у стены, а посередине комнаты. Ни занавесочек с оборочками, ни пестрых подушечек, из украшений лишь плоский черный экран на стене. Про такие телевизоры Жанна тогда, в начале века, только слыхала, а видеть не видела. И мобильные телефоны во Львове тогда только у богачей были. Надо же, как мало времени понадобилось, чтоб все эти вещи перестали быть диковинкой, и теперь уже израильтянка, приезжая во Львов, удивлялась, как дорого и стильно  одеты люди на улицах города, какие благоустроенные квартиры у ее друзей.
 А тогда Жанне было страшно ступать по блестящему, белому, похожему на лед, полу, поражало обилие бытовой техники на кухне, всяких там блендеров, микроволновок, тостеров-ростеров и тому, как подруга лихо с ними управлялась.
 Еще ее очень удивило, что, даже зайдя в квартиру, Мика не сняла свой тюрбан, а продолжала в нем ходить по кухне.
  - Соломиечка, а чего шарфик не снимешь, жарко ведь?!  - спросила Жанна, когда они уселись за стол.
 - Ну, во-первых, не так уж и жарко, не выше двадцати пяти градусов, не лето, апрель на дворе. Во-вторых, я теперь не Соломийка, а Шломит, но можно по-преднему Мика. И муж уже не Виктор, а Авигдор. Ты его вообще не узнаешь,  таким религиозным стал, что называется, вернулся истокам. Ну, и мне гиюр принять пришлось, а что делать?! Ой, как непросто это было, молочное от мясного отдели, все брахот и молитвы выучи, телевизор в шаббат не смотри. Из синагоги проверками замучили, в любое время могли прийти, посмотреть, все ли у нас кошерно, все ли по закону. Голову обнажить нельзя, первый этаж, глянет кто из соседей в окно, а я вдруг простоволосая, нехорошо! Ничего, прошли мы и это, Господь никогда не посылает  нам непосильных испытаний.
 Жанна осторожно спросила:
 - А твой Виктор, вернее Авигдор, он что, действительно так сильно уверовал? Во Львове он атеистом был, научный коммунизм в техникуме преподавал.
 - Да, приехали мы, как и большинство, гоями, никаких законов не признавали. Но знаешь, тут воздух такой, земля такая, намоленная, многие "хазар ле чува", возвращение к ответам , совершают. Нам по приезде хорошие люди попались, муж с ними спорил сначала, потом интересоваться начал, потом проникся. Все по закону, все по правилам, еврей, даже если он в галуте об этом забыл, всегда остается евреем.
 И пробормотав слова молитвы, она пододвинула Жанне угощение. Кошерная еда оказалась очень вкусной.






На следующий день стали прибывать гостьи, и к вечеру на просторном подворье, у ограды, уже стояла новенькая Тойота Каси, а рядом - видавший виды фольксваген Сони, взятый ей напрокат. Увесистый чемодан Шломит-Мики, набитый косметикой Мертвого моря,  втащил в дом один из ее многочисленных родственников, а легкую сумку приехавшей из райцентра Ники, выгрузил из машины немолодой таксист.
 Марийка(Мака), приехала с вокзала на рейсовом автобусе. Хотя выглядела и она вполне благополучно: плащик по моде, современная стрижка, макияж. И не поправилась, надо же, еще стройнее, чем в молодости стала! Сама Жанна вот уже много лет вела со своим телом ожесточенную борьбу за каждый лишний грамм, поэтому всегда ревностно примечала телесные изменения у ровесниц.
 Она с искренней радостью приветствовала каждую из прибывших, обнимала, обцеловывала, вела в гостевой домик, где для них были приготовлены комнаты, усаживала за стол перекусить с дороги, но серьезное застолье ждала их вечером.
 И вот торжественные, нарядные, с тщательно уложенными головками и вечерним макияжем на лицах, они сидят за старым, но таким крепким и надежным круглым (Мика отдала, когда уезжала) столом, накрытым вышитой скатертью, подаренной Касей еще в семидесятые, держат в руках бокалы из штампованного хрусталя местной фирмы Радуга, которые Соня оставила перед отъездом,и Ника, как самая голосистая из них, запевает по обычаю :" Многая лИта, лИта, многая литА…." Все тянуться бокалами, наполненными до краев, к Жанне, желают ей счастья, долгих лет жизни, а Мика, как привыкла, добавляет "До ста двадцати!" Кася озорно спрашивает:" А почему до ста двадцати, больше нельзя?"
 - Больше можно, меньше - нет! До ста двадцати потому, что это средний библейский возраст, наши праотцы столько жили, и нам не помешало бы. - Соломийка произносит эту фразу, одновременно стягивая с головы замысловато наверченный шарф. В комнате одни женщины, да и жарковато, зять Жанны не поленился, протопил хату. Ее пышные, от природы вьющиеся мелкими кольцами, волосы, хоть и стали цвета соли с перцем,  по-прежнему поражают густотой. Может и правда среди далеких пра... у нее были таки семиты?
  Жанна начинает усиленно потчевать гостей, и хотя едят все не чинясь и с аппетитом, видно, что Соня отдает предпочтение  свежим овощам, Кася налегает на разнообразные салаты, а Соломийка не притронулась к мясной нарезке. Свинина, не кошерно!!! Зато худощавые Ника с Марийкой метут все и только нахваливают. Как же Жанна приятно на всех них смотреть, каждый бы день собирала!
 После цветистых поздравлений и пожеланий разговор пошел о детях, о внуках, о том , что, несмотря на серьезный возраст, каждая из них живет интересной и полноценной жизнью. Соня в своей Америке таки стала бизнес-вуменшей, фабрику, таки доставшуюся в наследство от бездетного дяди, они давно продали, деньги вложили в одну процветающую компанию, где она -  одна из директоров. Сын работает вместе с ней, женился на мулатке, троих внучек ей подарили, все красавицы! И она показывает фото в телефоне. Правда, красивые девушки, высокие, стройные, с оливковой кожей и зелеными, Сонькиными, глазами.
 В разговор вступает Кася. Она тоже еще работает, в школе девочкам рукоделие преподает. Помните, как она еще в школе крестиком вышивала, какие кофточки из ниток Ирис вязала? В Польше ручную работу очень ценят, вот она, закончив педагогические курсы, в школе и устроилась. Марик, он теперь профсоюзный босс, а вот дети, закончив учебу, разъехались, один в Англию, другой - в Латинскую Америку. Неплохо живут, жаль навещают редко.
 - И мои глаз не кажут - подхватила Соломийка, -  Вроде и не далеко живем друг от друга, всего-то каких-то три-четыре часа езды, а по пол года не видимся, только скайп. В будни не приедешь, работа у всех, а в шаббат муж им не разрешает приезжать, нельзя за руль садится. А я по внукам скучаю, старшенький у нас в этом году в армию пошел.
 - Девочки, а я ведь уже прабабка! - со смехом произнесла Марийка.
 - Как прабабка?! - ужаснулась женщины.
 - Ну да, уже почти два года. У нас в семье все из молодых, да ранние, я сама в девятнадцать выскочила, дочка тоже, а внучка и вовсе в семнадцать родила.
 Она тоже вытащила из сумочки фотографии и пустила по рукам. На них смугловатый, узкоглазый юноша держал на коленях такого же узкоглазого младенца, другой рукой обнимал за плечи русоволосую девушку, точную копию Марийки в молодости.
 - Японец, что ли? - удивились подруги.
 - Туркмен, - со вздохом произнесла счастливая прабабушка, - у нас, в Подмосковье,  какому-то олигарху дачу строили, вот и захороводились.
 - И давно поженились?
 - Так вовсе не расписывались, ему вера запрещает! Да и сама она в эту Туркмению ни за что, бедность там страшная,  и третьей женой быть не хочется.
 - Как третьей, он же такой молодой?!
 - Ну второй, какая разница, наверняка ему дома родители уже невесту приготовили, там это обычное дело.
  - Надо же, словно не в двадцать первом веке живем, - женщины не могли прийти в себя. - А вы как в Подмосковье оказались, вроде в Казахстане служили, потом мы вам в Поволжье писали?
  - А вот, как муж демобилизовался, так там и осели. Домик у нас, сад хороший, я огород насадила, - она  произносила это с гордостью, - цветы кругом, приезжайте!
  - Ну, цветы и у меня есть, вон какой палисад,  - запальчиво отпарировала Жанна, - и что еще я там, у вас, не видала?
 - Да знаю я, чего ты ко мне ехать не хочешь, не любите вы нас!
 - А за что вас любить, за то, что Крым оттяпали да на Донбассе  сепаратистов поддерживаете? - привычно пошла в атаку, видно, Марийкины слова задели ее за живое, - Из-за вас украинцы  который год кровь проливают.
 - Крым наш! А на Донбассе российских военных нет! - так же привычно парировала Мака.
 - Конечно, войск нет, только те, кто в отпуске , - Соня иронично скривила губы, -  и почему-то, как только вы  гуманитарные конвои мирным жителям отправляете, так потом эти "мирные жители"начинают обстрелы.
 - Они такие-же мирные, как наши палестинцы! - поддержала подругу Мика. - И тем, и тем, эта война - мать родная, потому, что создавать они ничего не умеют, только воевать.
 - Да вы просто этим бедным палестинцам житья не даете, загнали всех за бетонный забор! - это уже Касина реплика.
 - Ага, за забор загнали, кормим-поим, деньги даем, а они нам, в качестве благодарности, ракеты Касам шлют!
 - Американские денежки, - Кася могла быть очень ехидной,- между прочим, своих у вас нет!
 - Ну, не знаю, что там палестинцы, а, если бы мы Крым не взяли, Америка бы там свои ракеты разместила, и Россия бы постоянно под угрозой завоевания была! - держала оборону россиянка.
 - Ой, я вас умоляю, кому надо вас завоевывать, если бы  вы кому-то нужны были, в начале девяностых всю страну, до самого Сахалина. без единого выстрела, голыми руками взять можно было бы. А Курилы японцы бы забрали, как вы, в наглую, Крым. И врете постоянно, голландский боинг сбили и не признаетесь!
 - И наш самолет с президентом, тоже у вас разбился! 
 - В вашем самолете пилот пьяным был, боинг Украина сбила, а ты, Мика, Соне поддакиваешь потому, что Америка вам деньги дает!
 - Давать-то она конечно, дает, но и требует за это не мало. Если бы не Америка, да  давление "европейского сообщества" - Мика кивнула в сторону Каси, - мы бы давно эту Газу одним ударом уничтожили.
 - Вот -вот, только и знаете, что уничтожать, понапридумывали оружия, продаете его тому же Арабскому миру, а  сами от него своим Железным куполом прикрылись.
 - На который, кстати, деньги вам именно Штаты дают - торжествовала Соня.- А вы, - обратилась она к Марусе, - японцам так Курилы так и не отдали!!!
 - Да что там Курилы, мы, поляки, до сих пор Львов назад получить не можем, который вы Украине в тридцать девятом подарили!
 - "Ей, я си тащщу" ( ой, я тащусь), на Львов они губу раскатали, - пришла очередь возмущаться Жанне. - а морда не луснет?!
 И тут она осеклась, увидав, как по все еще гладкому, почти без морщин лицу Ники,ручьями текут горькие слезы. Мгновенно забыв про спор, вспомнив о своей роли гостеприимной хозяйки, она кинулась к подруге.
 - Никуша, что такое, у тебя что-то случилось?
 - У меня родня в Макеевке, от них уже давно никаких известий. Я им, как могу,  помогаю, посылки отправляю, деньги тоже, только их не всегда хватает, чтоб на телефонную карточку положить, вот связи и нет. Пять лет не виделись, а они немолодые уже, свидимся ли? И в семье у них разлад, один сын за Украину воюет, другой  в ополчение пошел, что с ним будет, когда Донбасс вернут. Да и уцелеют ли оба? Вон, у нас в области, месяца не проходит, чтоб не хоронили погибших а АТО.
  Неожиданно и  Мика разрыдалась, да громко так, во весь в голос. Совсем недавно, при обстрелах, в числе погибших был и ее  близкий знакомый. Тогда четыре дня войны унесли жизни шести человек. Не слишком ли высокая цена за чьи-то амбиции?
 Начали хлюпать носами и все остальные. Они кинулись  обнимать друг дружку, говорили слова утешения, стараясь подбирать самые теплые.
 - Я почему завелась, - говорила сквозь слезы Марийка, прижимаясь к мягкому, теплому плечу Жанны, - на самом деле плевать мне на всю эту политику. И Крым мне не нужен, чего мне в нем, все-равно денег нет туда ездить. Но уж очень нас Украина обидела, можно сказать, просто от нас отреклась. Когда Союз разваливаться начал, казахи о независимости заговорили, нас, конечно, оттуда с контингентом  вывезли и запроторили в Поволжскую степь. У мужа ни лапы мохнатой, ни привычки зады лизать, вот и попали мы опять в глухомань, То еще местечко было! Там до пенсии пару лет и досидели, а когда муж, по возрасту, демобилизовался и поехали мы на родину, в Киев. Только там нас совсем не ждали.  Сказали, мол,  никакие вы теперь не украинцы, прописка у вас все эти двадцать лет  Российская была,  значит и гражданство теперь надо заново получать. И на пенсии не рассчитывайте, пусть вам их та страна платит, которой вы служили все эти годы. А кому мы служили? Сначала казахам, потом татарам, только все это, и Украина тоже, тогда одна страна была, Советский союз. И где он теперь, ау, ку-ку! Пенсии, конечно, ужас, как жаль было, но в сорок пять лет ее еще раз заработать можно, да только где? На хорошую работу-то не берут, старые мы для них. Пришлось опять в Россию ехать. Там пенсию платить не отказывались, но только в том случае, если жить там останемся. А если  Украину выберете, говорят, то пусть она вас и кормит. Вот так и вышло, что продали мы родительские квартиры во Львове, трехкомнатную "сталинку" в нашем с вами дворе и хрущевку мужа, еле-еле хватило на избушку за МКАДом. Муж военруком в школе пристроился, я - по хозяйству, детям, внукам помочь надо было, теперь вот правнука нянчу. Так-то вроде , все ничего, но вот с медициной  проблемы У меня с ногами беда, операцию делать надо, а с квотой все тянут.  У мужа сердце, не дай Бог прихватит, так скорую не дождешься в нашем медвежьем углу. То ли дело у вас, в Израиле, - кивнула она на Мику.
  - Ой, я вас умоляю, только не надо преувеличивать! Да, серьезные болячки лечить у нас умеют, с того света достанут, но со обычным гриппом или давлением мы никому не интересны. Приходишь к врачу,  он тебя даже не слушает, сразу направление на анализы. И, если они ничего не показывают, иди, гуляй, ты здоров. А  если у меня голова кружиться, если я падаю через день, так это мои проблемы, не их!
 - Вот-вот,, везде свои проблемы,  -  Марийка невесело покачала головой, вздохнула тяжело. - Вы на меня не обижайтесь, знаете, как нам телевидение мозги промывает, нет-нет, да и запоешь с чужого голоса.
    И тут Соня, опустив глаза, сказала как бы невпопад:
 - Девочки, а от меня Борис ушел, - ее пышная, не потерявшая с возрастом упругости (или это пуш-ап такой?) грудь высоко поднялась и опустилась.- Представляете, сказал, что устал жить с боссом, нашел себе тощую шиксу на Брайтоне, теперь шьет ей брючные костюмы с утра до вечера. Мне так за всю жизнь ничего не сшил, у меня, видите ли, фигура сложная!
 Она развернула плечи, изогнула гитарное бедро, которое с годами стало еще круче, прошлась пальцами по бокам, как по клавишам баяна.
 - Видали фраера, всех моя фигура устраивает, а для него она, подумать только,  сложная!
 - Так ты теперь одна?
 - Ну почему одна, - Соня вздохнула невесело. - Даже предложения делают, только я,  - всхлипнула она напоследок, - Борьку люблю.
 - И меня муж бросил. И еще мне, кажется, жить негде, - Ника распечатала новую пачку бумажных носовых платков.
 - Как?????  - подруги произнесли это хором.
 - А вот так! Легко! Я, когда из Италии в отпуск приезжала, дома, вроде все нормально было. Старший к тому времени с семьей отдельно жил, я ему первому квартиру купила, с мужем только младший. Видно было, что дом без женской руки, но вещи мужа, на удивление были в порядке, не то, что у сына. Я еще ругалась. смотри, говорю, у отца и пуговицы все на месте, и воротнички не застиранные, а ты, как беспризорник ходишь! А мальчик лишь глаза отводит, я думала, стыдно ему. Так вот, приеду я, всем подарки привезу, технику в дом, деньги, приберу все, наготовлю, и назад, за итальяшками судна выносить. А лет через семь случилась у меня оказия неожиданная, моя очередная синьора к родне в Черновцы поехала погостить, меня с собой взяла. Я и отпросилась на пару дней домой. Приезжаю вечером в наш городок, бегом бегу по улице домой, а навстречу мой благоверный с соседкой нашей, ну чисто два голубка.  Она - такая крутобедрая, яркая, на Соньку нашу похожа, а он ей что-то на ушко мур-мур-мур. Потом-то сын мне рассказал, что папашка , года не прошло, как к этой профуре ушел, только на время моего приезда возвращался, чтоб все шито-крыто было. На деньги мои, с таким трудом заработанные, жил, не брезговал.
 - А он всегда на пышнотелых западал, - неожиданно  вклинилась Соня, - еще когда вы поженились, ко мне клеиться начал, только я дурой прикинулась и к тебе приезжать перестала.
   - Точно, а я все думала, чего ты глаз не кажешь, обиделась, что-ли. - Ника плеснула себе  в бокал вина, выпила его залпом и продолжила:
  - Ладно, пережила.  Даже замену ему нашла, там, в Италии. Очень даже приличный синьор, не совсем старый еще, и не жадный. В будни я у бабки живу, а выходные вместе проводим. Замуж, сразу сказал, что  не позовет, семья против, но, если работу брошу, предлагает жить вместе. У меня теперь там вид на жительство есть, и пенсию, хоть и небольшую, но  за пятнадцать лет заработала. Ведь тут мне жить вроде как и негде, квартиры, которые на мои деньги куплены и обставлены, теперь сыновьями и их женами да детьми заняты, мне у там места нет. Зовут только погостить, и то не долго.
 Она опять налила и, никому не предлагая составить компанию, выпила.
В комнате повисла тяжелая тишина. Жанна, как хозяйка, лихорадочно думала, как исправить ситуацию. И, не придумав ничего лучшего, спросила:
 - Ник, а там, в твоей Италии, еще одного такого одинокого и не жадного синьора нет? Я бы к тебе в гости прокатилась!
 Подружки с облегчением выдохнули, повисшая в воздухе, тяжесть от Никиного рассказа рассеялась.
 -Да на кой ляд тебе эти макаронники, -  Маруся разлила остатки вина по бокалам, - не поздновато о женихах задумалась?  Девочки, представляете, а меня, у нас в поселке,  все баба Муся зовут!!!!
 - Ха-ха-ха, насмешила, баба Муся!  - женщины окончательно развеселились. - И, наверное, еще Паллна, да?
 - Точно! Я еще на пенсию не вышла, а уже так начали звать.
 - Это потому, что у вас пенсию рано дают. - загомонили все хором, - Везде после шестидесяти, даже почти в семьдесят,  а в России, как при Совке, в пятьдесят пять.
 - Ну вот, наконец-то Россию похвалили, - и опять хохот. Ника подняла бокал:" Ну что, за нас, нестарых и красивых!"
 - До ста двадцати!
 - Пошануемось!
 - Абись мо жили!
 - Во здравие, во спасение!
 Подружки выпили, основательно закусили, недавно пережитая стычка не лишила их аппетита. Жанна всегда очень вкусно готовила, мясные паштеты , рыба под маринадом, разнообразные домашние консервации.
 - А я, - сказала Мика, хрустя маринованным огурчиком, - уже давно ничего сама не делаю, и по буднями, и  в шаббат только готовая еда  из супермаркета. Из суперкошерного, конечно. Муж на этом кашруте совсем свихнулся, простого ему мало, двойной требует. А там цены, ой-ой-ей, как кусаются. Дети с внуками из-за его строгостей к нам редко приходят, они абсолютно светские.
  - И я, - подхватила Кася, кладя на тарелку еще один кусочек заливного судака, - тоже все из магазина, жаль времени на то, что никто не оценит. Марек, по-моему, вообще не замечает, что ест, его, кроме профсоюзной борьбы, в жизни мало что  интересует. И с сыновьями у него тоже не все слава Богу, мальчики оба средней руки предприниматели, так при встрече сплошные классовые разногласия!
 И опять общий хохот.
 - Ой, бабоньки, хорошо сидим! "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!"
  - Нет, нет, лучше нашу: "Давайте восклицать, друг другом восхищаться, Высокопарных слов не надо опасаться."  Девчонки, а помните, как мы все вместе на Грушинский фестиваль рванули? В семидесятом, что-ли? Или в семьдесят первом?
  Кася достала со шкафа гитару, провела рукой по струнам
 - Совсем рассохлась. - подтянула колки, - ну, ничего, еще разок послужит.
 - В семидесятом, - Соня всегда все лучше всех помнила. - В семидесятом мы на Грушинку попали. Это когда на Волгу в стройотряд завербовались, помните, деньги на джинсы заработать решили. Мы же хипповали тогда, а какой хиппи без джинсов! Тогда нас местные с собой и позвали. Это молодежь тогда так американцам носы утирала, мол, у вас Вудсток, у нас Грушинский фестиваль. Весело было!
 - Ага, - подхватила  Мика, - тогда еще помните, мы домой вернулись, тетя Ядзя Касю спрашивает:" Там что, людей много было?" А та ей:" Людей вообще не было, одни барды!"
  И женщины нестройным  хором затянули: "Давайте жить, во всем другу потакая, Тем более, что жизнь короткая такая."

…………………………………………………………………………………………………………………………….

 - О, уже поют! - мужчина оторвался от экрана компьютера, повернулся к жене и кивнул в сторону гостевого домика.
 - Похоже, у них там весело. Это что же, бабульки, может, еще и танцевать станут?
 - Непременно! Всегда раньше и пели, и танцевали, когда вместе собирались. Я хоть и маленькая была, а помню, как весело было. Нам, детям отдельно стол накрывали, в другой комнате, но мы все-равно за ними подсматривали. Как мама и тетя Соня рок-энд-ролл отплясывали, тетя  Ника бардовские песни пела, а тетя Кася ей на гитаре подыгрывала. Еще Мика и Маруся обожали шарады загадывать. Ты знаешь, что такое шарады? Вот и я приблизительно. А они это делали очень здорово, даже нам, малышне, нравилось. Потом мои друзья с семьями стали  уезжать и наша  дружба быстро закончилась. А они вот, - женщина тоже  кивнула туда, откуда слышна была нестройная песня, - до сих пор дружат. Ты вот со своими школьными друзьями часто встречаешься?
 - Да нет как-то, если только в городе увидимся, перекинемся парой слов и все.  А ты?
 - Та же история. Даже годовщину выпускного пропустили. - женщина вздохнула, - Видно, такая дружба - это привилегия дам прошлого века!
 Холон, Израиль, 2019г
 
 

 

 
 
 
 
 
 
   .
 
 -