Кто лучше?

Ох, и шум стоял в швейной мастерской! Поспорили ее обитатели между собой, кто более мил да пригож, да кто самую верную службу служит швее-хозяйке.
- Уж как я хорош собой! - красовался синий бархат, свернутый в рулон у стены. - Сверху гладок да блестящ, снизу ворсист и мягок, а какой цвет глубокий - загляденье! Сколько красивых платьев из меня пошили, и в каждом из них - мое воплощение в вечности! Швея-хозяйка только меня любит, только со мной работает. Всех я милее да пригожее.
Синий бархат приосанился от гордости, да так и свалился на пол. Возмутились тонкие ножницы с изящной черной ручкой.
- Вот хвастун, так бы и изрезали тебя на мелкие кусочки! Мил он да пригож, как же?! Сколько бы ты ни хвастался, а ткань когда-нибудь кончится, а все, что от тебя останется - лоскуточки, которыми даже в пэчворк не поиграешь! То ли дело мы, уж сколько всего повидали, а сколько лекал да выкроек на нашем счету - и не перечесть. Мы верой и правдой хозяйке служим, да не хвастаемся! А ты тряпка, тряпка и есть!
И тонкие ножницы громко заклацали от переполнявших их чувств. Ножницы поддержало и семейство тоненьких иголок с закругленными остриями, но все в мастерской знали, что ножницы с иголками приходятся друг другу дальними родственниками, поэтому их совместное мнение можно было считать предвзятым.
- Да хватит вам! - снисходительно молвил манекен. Он был новичок, но уже успел разобраться, кто есть кто в этом швейном царстве, и занял позицию аристократической обособленности. Кто знакомился с ним впервые, сначала думал, что это барышня, ибо торс манекена был женский и служил для создания одежды для милых дам. И это очень ранило его хрупкое мужское самолюбие и эго. И вот сейчас это эго раздулось до небывалых размеров, поэтому, выражая свое мнение, манекен нарочно ронял слова так, словно каждое из них было на вес золота, стараясь придать им особую значимость:
- Вы все прекрасно знаете, кто здесь всех милее и главнее. Кто больше всех помогает швее-хозяйке, кого она всегда выделяет с особой любовью, без кого не может ни дня в своем творчестве. Это - я! И хватит обсуждений!
- Нет, ну каков нахал!!! - заохали, заахали и загалдели прочие обитатели мастерской, включая и органайзеры для рукоделия, и вязальные крючки, и нитки, и ленты, и бусины, и стразы, и утюг, и даже оверлок. Каждый стремился высказать свое слово, выйти вперед, затыкая всех остальных, и раз и навсегда доказать, что он тут единственный самый милый, самый пригожий и самый верный, без которого развалится любое творческое начинание.
И только швейная машинка молчала. Ее сделали давно, так давно, когда еще молоко было натуральное, а яблоки не продавали в супермаркетах, а выращивали в собственном саду. Она видела две войны, голод, помнила, как старая швея-хозяйка, прабабушка нынешней, шила на ней рубахи мужу-солдату на фронт, а затем перешивала свои латаные-перелатаные тулупчики на обновки детям. Она помнила, как впервые повернула маховик маленькая ладошка нынешней швеи-хозяйки, и как из-под этой ладошки вышли сначала несуразные кукольные платья, а затем и первое серьезное - на день окончания школы. И пусть сегодня молодица с почетом проводила старую машинку на заслуженный отдых, водрузив ее на самое удобное место в мастерской, взяв себе современную помощницу, автоматическую, с множеством настроек. Старая машинка благосклонно приняла новенькую, и не соперницей ей стала, а любящей бабушкой. Потому что она знала, кто действительно милей молодой швее-хозяйке, кого она каждое утро гладит по потемневшему от времени маховику, говоря:
- Здравствуй, моя милая старушка! Давай придумаем сегодня что-то особенное?