Мои я

Кто такой я? Неужели вот эта старая псятина с морщинистым лицом и потухшим взором? Нет, к счастью, это не так. Как когда-то справедливо заметил мой хороший знакомый – разработчик радиолокационных систем: - «Человек – это вот» – и он положил правую руку себе на голову – «а все остальное» - своею левой рукой он небрежно махнул на свое тело – «его техническое обеспечение».
Нет, Я – это не мое тело, а мой мозг, и его содержание, а в голове хранится не только я по состоянию на лето 2019 года, но и все предыдущие я, начиная с 1939 года, когда Я родился, причем все я сосуществуют одновременно, поэтому мне кажется, что я – ребенок, и я - сегодняшний – это один и тот же человек, или, точнее, что Я - это целый народец, состоящий из множества я, какими я побывал за 80 лет.
Именно поэтому люди среднего возраста иногда резко вдруг «молодеют», и начинают куролесить;  - это в них ожило я их юности; или солидные  взрослые люди  невзначай начинают вести себя, как малые дети, а потом это проходит. А если не проходит, о таких говорят: «Впал в детство» Это означает, что все его я, кроме детских, стерлись из памяти. Пока этого со мной не стряслось, предприму-ка  попытку охарактеризовать свое Я по возможности полно, отразив все многообразие входящих в него я.
Легко сказать, но как это сделать – как избежать монотонности в описании множества я, которые, кроме отличий, содержат и сходства? Поразмыслив, я решил, что лучше всего моей цели будет способствовать описание того, как отдельные свойства моего Я изменялись в течение моей жизни. Пользуясь понятием, введенным Мишелем Фуко, для изучения «археологии» своей личности я решил использовать не один, а несколько шурфов. Вот, что у меня получилось.

Внешность
1940 год. Личико – круглое; щечки полные, надутые, без ямочек; лоб большой; подбородок – маленький; нос – умеренно курнос; губки – бантиком, - их уголки опущены; брови едва заметны; глаза большие; взгляд затуманенный и тяжелый; выражение лица – высокомерное, с подспудною трусостьцой.
1946 год. Рост средний, ручки и ножки – тонкие, голова – большая, круглая; лоб высокий, лицо симпатичное, которое можно было бы счесть красивым, если бы не маленький подбородок; выражение лица – несолидное; есть в нем что-то от суслика.
1956 год. Стал бы совсем красавчиком, если бы не подвел маленький подбородок, из-за чего в лице не хватает мужественности, а так – все при нем: высокий лоб под густою темно-русой шевелюрой, темные, слегка изогнутые брови, под ними – глаза с задумчивым взором; прямой, правильной формы нос, губки бантиком, которым позавидовала бы девушка; выражение лица, как у мальчика-паиньки.
1963 год. Благодаря занятию парусным спортом и упражнениям с эспандером фигура стала почти, как у греческого бога, - разве только, что бедра широковаты для мужчины; лицо – красивое, но выражение лица – мягкое; это – большой недостаток; таких людей не принимают всерьез.
1972 год. Приобретенный в научной деятельности жизненный опыт пошел нашему герою  на пользу; научившись контролировать лицевые мышцы, он, выдвигая челюсть, добился того, что маленький подбородок стал почти не заметен; этому, также, способствуют две увеличившиеся родинки, расположенные под нижней губой; кроме того, держа брови нахмуренными, он придал взгляду серьезность и строгость: мол, лучше меня не тронь! Глаза увеличились, но не выпучились, а отступили в засаду под надбровными дугами. Перед нами – не только красавец, но модельный гражданин (если судить по виду – на 100% положительный), молодой ученый (взгляд проницательный). Может быть, не помешало добавить толику брутальности!
1989 год. После завершения главного дела всей жизни наш герой больше не  «делает вид», чтобы придать себе значительности, и выглядит проще, сохранив черты внешней привлекательности: правильные черты лица, высокий лоб, большие, глубоко посаженные глаза.
2012 год. Худощавый мужичок стоит в расслабленной позе; на руках и на шее кожа по-старчески дряблая, но голову держит прямо; волосы на голове обриты, и обнажился череп с асимметричным выступом на темени, из-за чего внешность сильно изменилась, но нашего героя выдают высокий лоб, глубоко посаженные большие глаза, прямой нос и скуластые щеки. Новостью являются (седые) усы с подусниками и небольшая бородка; которая удачно маскирует ахиллесову пяту - маленький подбородок. Но главное изменение в его облике связано с выражением лица: теперь это не добропорядочный, даже примерный гражданин, а ехидный скептик, готовый иронизировать по любому поводу; человек неглупый, но порочный.
Таким же я выгляжу и до сих пор.

Места жительства
1939 – 1952. Москва. Малый Козихинский переулок, дом 12. Район, застроенный в начале XX века «доходными» домами высотой 5 – 6 этажей с высоким качеством отделки – до революции в нем жили буржуазия и представители свободных профессий – он был пронизан духом бурно развивавшегося капитализма и культуры Серебряного века. После революции жившую здесь интеллигенцию уплотнили, вселив рабочих с окраин, так что они преобладали с большим перевесом, определяя социальную среду. Таким образом, в означенное время это был пролетарский район в буржуазных декорациях. Ближайшие достопримечательности: Патриаршие пруды, еще не связанные с героями романа Булгакова «Мастер и Маргарита», так как он еще никому не был известен; Палашевский колхозный рынок, площадь Пушкина с кинотеатром «Центральный» и фотовитриной издательства «Известия», Тверской бульвар с памятником Пушкину и кинотеатром «Новости дня», резиденция Лаврентия Палыча Берия во Вспольном переулке, служившая эпицентром зоны присутствия сотен охранявших его топтунов.
1952 – 1964. Москва. Большой Спасо-Болвановский переулок (потом Большой Новокузнецкий), дом 11. Это Замоскворечье – старая Москва: к западу – в сторону Ордынки, – по преимуществу дворянская; к востоку – в сторону Татарских улиц, - по преимуществу -  купеческая. Здесь преобладала двухэтажная застройка; пролетариев сюда вселили сравнительно мало, и население осталось мещанским; несмотря на близость Кремля, здесь царила атмосфера тихой провинции. Ближайшие достопримечательности:  храм Спаса на Болванах XVI века – у нас во дворе; кондитерская фабрика Рот Фронт в соседнем переулке; Добрынинская (Серпуховская) площадь, тогда еще сохранявшая застройку 1812 года (архитектор Бове); Пятницкая улица с ее старинными усадьбами; огромное здание церкви Святого Климента в Климентовском переулке.
1964 – 1968. Москва, район Щербаковской улицы (Измайлово). Хотя это и старое место поселения (здесь располагался Измайловский зверинец), все здания – советской постройки, по преимуществу, - поздне-советской; соответственно, население – средне-советское. Ближайшие достопримечательности: - Измайловский парк; Преображенская застава; электрозаводский мост.
1968 – настоящее время. Москва, Новогиреево. В 1968 году это был дачный район, весь засаженный фруктовыми деревьями. В нем возвели спальный квартал, застроенный стандартными 9- и 12-этажками, и через несколько лет сады погибли, и остались каменные джунгли, но, по прошествии 50 лет, все промежутки между домами заросли с густым лиственным лесом; когда им идешь, то домов почти не видно; - вершины деревьев уже достигают 8-10-го этажей. А когда ты находишься в лесу, не только домов не видно, но почти не видно и тех, кто в них живет, и это неплохо, так как район населен постсоветской публикой, качество которой ниже среднего. Ближайшие достопримечательности: усадьба Кусково
1939 – настоящее время. Московская область. Дачный поселок близ станции Луговая. Дача выполняет роль родового гнезда. Здесь построен большой дом, и раньше плодоносил огромный сад. Пока были живы родители, с апреля по ноябрь здесь протекала семейная жизнь, то есть всегда были уют, домашнее тепло, и стол. Сейчас дом пришел в упадок, а сад – одичал, но привязанность моя к этому месту не ослабевает; ведь это – единственное место, с которым связаны все мои я.

Образование
Первый курс обучения я прошел у родителей; мною занималась, в основном, мать. Как проходило обучение, в памяти не сохранилось; я помню лишь, что она мне читала стихотворения Лермонтова. Отец мною вообще интересовался мало; когда я его донимал вопросом  «Почему?», он мне неизменно отвечал: «Потому, что кончается на у». Тем не менее, когда я пошел в школу, то бегло читал и умел писать «печатными» буквами.
Мое обучение профессиональными преподавателями началось еще до школы. Сочтя мою привычку рисовать на форзацах книг за признаки призвания, меня записали в кружок рисования при Доме архитектора. Там преподавала немолодая, но энергичная дама – Роза Моисеевна. Она своим ученикам не давала потачки, что пошло мне на пользу; через год на выставке детского рисунка моя акварель «Салют» была удостоена приза: бесплатной путевки в «Артек». Одновременно с кружком рисования я посещал частные уроки английского языка, которые давала этническая англичанка Нонна Фердинандовна, имевшая оксфордское произношение, которое у меня сохранилось до сих пор.
В 1947 г поступлением в школу №122 началась выработка из меня советского человека, которая закончилась в 1957 году выпуском уже из школы №528 унифицированного продукта, готового к употреблению, причем с сертификатом высшего качества – золотой медалью.
Как родители, так и мои учителя прочили меня по дипломатической линии; я даже занимался с частным преподавателем – Марией Юльевной Вермер,- филологом, бывшей агентом ГПУ, чтобы меня натаскать по английскому языку, но я, в соответствии с модой на физику, поступил на Физфак МГУ. Сначала мне нелегко давалась математика, но затем, по мере взросления, я полностью освоился в учебном процессе, окончив Университет в 1963 году с неплохим дипломом. Учеба в МГУ сыграла большую роль, не только сформировав у меня культуру мышления, но и породив убеждение о моей высокой ценности.
Поступив на работу, я, без отрыва от производства, продолжал заниматься самообразованием. В 1964 – 1970 я обучился французскому языку, в 1987 - 1994 годах основательно ознакомился с современной западноевропейской философией и социологией. Пока длилось советское время, практиковалось и принудительное образование. Так, после обучения в строительной школе в 1960 году я получил диплом столяра третьего разряда. Кроме того, в 1985 году я прошел курс переподготовки в вечернем Университете марксизма-ленинизма, получив диплом с отличием.

Характер
Черты плохого характера у меня выявились уже в раннем детстве: мама говорила, что я был жуткий рёва.
В возрасте от одного до пяти лет я отличался пониженной двигательной активностью, предпочитая спокойные занятия; больше всего я любил смотреть картинки в книжках, - неважно каких: будь то «Геология Таджикистана» или «Американское строительство». Хотя я был угрюмым и необщительным, но очень не любил, когда мама меня оставляла одного. Когда, проснувшись, я обнаруживал, что мамы нет дома, меня охватывал беспредельный ужас. Несмотря на мою пассивность, у меня был высокий уровень любопытства к окружающему миру и способности восприятия, о чем свидетельствует большое количество образов, сохранившихся с того времени в моей памяти. Я не помню себя бегающим, - только ходящим, и то неохотно - тащимым мамой за руку; моим единственным спонтанным видом активности было рисование: форзацы всех имевшихся дома книг были изрисованы зайцами, которые сидели на танках, кораблях и самолетах. Преобладавшим ощущением в тот период была экзистенциальная тоска.
Начиная примерно с шестилетнего возраста, пошел процесс трансформации моей личности: я стал проявлять склонность к непоседливости и инициативности. Это изменение было встречено матерью весьма неодобрительно, так как моя активность, как правило, имела вредоносную направленность. Так и получилось, что я столкнулся с жестким, авторитарным характером моей любимой мамы. Она обставила мою жизнь множеством запретов; за их нарушение следовало тяжелое наказание – нет, воздействие не было физическим, - оно было моральным. После громкого и жесткого окрика мама, сурово нахмурившись, так, что у нее на лбу  образовывалась глубокая складка, гипнотизировала меня «страшными» глазами. И я приходил в ужас от мысли, что больше никогда не увижу прежнюю, - любящую меня, ласковую маму, что она навсегда останется такой чужой и ужасной.
Что мне было делать, если меня больше всего влекло то, что было запретным? После долгих и мучительных раздумий я, наконец, нашел выход: нужно делать запретное только тогда, когда этого никто не видит, то есть для этого нужно выбирать подходящие время и место, и всегда быть на чеку. А, чтобы родители не догадались о планируемом преступлении, для отвода глаз надо строить «паиньку», чему я быстро научился. Жить стало можно!
Но тут случилась нежданная беда. Как-то мама куда-то исчезла, а папа заявил, что скоро у меня появится маленькая сестренка. «Не нужно мне никакой сестренки!» - заявил я, насупившись. Но сестренку скоро действительно принесли: это было маленькое, противное и голосистое существо; мама теперь, забыв про меня, только ею и занималась. Задыхаясь от ревности, я трагическим голосом взывал: «Мама, ты меня любишь?» Состроив насмешливую мину, мама отвечала: «Да, люблю безумно!»
Когда сестра немного подросла, стало еще хуже. Став старшим сыном, я теперь часто получал задания присмотреть за своею сестрою. Эта повинность всегда вызывала мое отвращение, тем более что моя сестра очень рано стала выказывать женские качества – вздорность и своеволие. Но, имея сестру, я располагал удобным объектом для экспериментов в социальной области. Так, однажды я решил проверить себя на способность к самопожертвованию. Когда  сестру за плохое поведение мама поставила в угол, я вызвался принять ее наказание на себя, притом, что оно было заслуженным, а я не испытывал к сестре ни малейшего сострадания; мне важно было себя испытать в непривычной роли. Моим предложением мама была озадачена, но, посчитав, что я в своем праве, сестру отпустила, а я положенное время отстоял в углу. Добавлю, что во всей последующей жизни я больше никогда так не поступал – я как бы сделал себе прививку от самопожертвования.
Примерно в это же время я нашел управу на свою сестрицу: застав ее на месте преступления, что было совсем не сложно,  я требовал ее послушания мне, шантажируя тем, что настучу на нее родителям.
Мои социальные контакты со сверстниками сводились к тому, что летом на даче у меня были два приятеля: Андрей и Сергей, соседи.
Андрей был на два года старше, и относился ко мне свысока и пренебрежительно; играя с ним, я учился зависимости и подчинению, что потом пригодилось в жизни.
Дружа со своим ровесником Сережей, я постигал искусство равноправия, хотя, пожалуй, из нас двоих я был более «заводным» и предприимчивым. Так, после того, как старшая сережина сестра Катя научила нас играть в куклы, я готов был этим заниматься с утра до ночи. Кроме того, меня донимало неуемное любопытство. Например, однажды заподозрив, что на маме Сережи не надето трусов, я решил это проверить, для чего, наклонившись, пытался заглянуть ей под юбку, но ею был изобличен, и  безмолвно осужден ее гневным взглядом.
Моя высокая двигательная активность дополнялась буйной игрой воображения: целыми часами я занимался выдумыванием историй, в которых проявлял себя настоящим суперменом: - взрослым, сильным, умелым и удачливым.
Таким образом, к восьми годам я неплохо обустроился; в тепличных домашних условиях у меня сформировалась своеобразная самовлюбленная личность – живая,  привередливая, и себе на уме. И тут разразилась катастрофа: я в школу пошел.
 Чтобы очертить масштаб проблемы, достаточно сказать, что я не только не знал, что такое детский сад, но даже ни разу не общался с детворой на московском дворе. И теперь я оказался один среди «народа» - сорока двух огольцов, закаленных в уличных драках, большая часть которых были сильнее меня. Я уж не говорю о второгодниках и третьегодниках, которые были выше остальных на голову, и уже не пищали, а говорили баском. С первого же дня я был опознан, как домашний ребенок, и удостоен всеобщего презрения, особенно, когда выяснилось, что я едва ли не первый ученик, так как, один из немногих, уже умел читать и писать. Находясь в школе, я чувствовал себя постоянно несчастным; с одной стороны, я, как и все,  страдал от жесткой дисциплины, которой характеризовалась школа сталинской эпохи; с другой стороны, я остро ощущал свое изгойство по отношению к среде. Неприязненность коллектива все время усиливалась; сначала мне всем классом устроили «облом» - коллективное избиение и оплевание всем классом после уроков по дороге домой. Потом меня на кулачный бой вызвал мой сосед по парте Киреичев, – это называлось «стыкаться»; побеждал тот, кто первым своему противнику «пустит кровянку», и в ходе боя я вдруг обнаружил у себя ужасный дефект: я был просто не в состоянии никого ударить по лицу. Я не только проиграл бой; мне теперь светило положение «опущенного», издеваться над которым позволено каждому. Что  было мне делать? Обратиться за помощью к учительнице или к родителям было невозможно: «ябедничество» каралось коллективом, как самое тяжкое преступление. Целыми днями я напряженно думал, и, наконец, нашел выход. Я попросил учительницу пересадить меня на одну парту с третьегодником Тарасовым, которого все боялись, так как он был «блатной», то есть за пределами школы был членом какой-то преступной банды. Мы с ним заключили молчаливое соглашение: я буду делиться с ним бутербродами с вареньем, которыми меня снабжала мама, и позволю ему списывать домашние задания, а он даст всем понять, что мы с ним – друзья. Мой замысел сработал великолепно: теперь мои ненавистники не только не осмеливались меня тронуть, но стали относиться ко мне с подобострастием.
Но я не почивал на лаврах, и использовал предоставленную мне передышку, чтобы поработать над своим имиджем: например, я обучился мату, и практиковался в нем так усиленно, что даже наши отъявленные хулиганы иногда  меня укоряли за излишества. Кроме того, иногда за спиной у учительницы я делал непристойные жесты, намекавшие на возможность секса с нею (что-то вроде того, что однажды за спиной женщины-полицейского показал премьер-министр Италии Сильвио Берлускони). Теперь мои соученики воспринимали меня по-другому, и когда Тарасова замели по «мокрому» делу, никто ко мне уже не цеплялся.
Тем не менее, во все время обучения в школе положение оставалось неизменно тревожным, так как, то у одного, то у другого из моих соучеников появлялось желание проверить меня на «вшивость», и, поскольку я был физически слаб, приходилось полагаться на сообразиловку.
По мере течения времени возникла и требовала все большего внимания новая проблема: учителя стали меня воспринимать, как взрослого, и, или предъявляли «взрослые» претензии, как историчка, или по-взрослому меня подавляли морально, как, например, математик Вейсман. Я и сам стал обнаруживать признаки взрослого поведения, в седьмом классе влюбившись  в учительницу литературы Наталью Рафаиловну, после чего начал влюбляться каждый год: то в 35-летнюю соседку по квартире, то в соученицу Тамару. Однако все эти влюбленности были мимолетны, к десятому классу сменившись любовью всей моей жизни – к Себе: преподаватель физики Михаил Алексеевич (Михась), обнаружив у меня предрасположенность к физике: - я умел представлять физические задачи наглядно – разбудил у меня честолюбие - мне полюбилось блистать на уроках, строя из себя ученого.
Школу я окончил с золотой медалью и огромным самомнением, но, тем не менее, я расставался со школою без всякого сожаления, так как за исключением четырех друзей, к своим соученикам относился скорее отрицательно, и они мне платили той же монетой. Кроме того, жесткая регламентация, интеллектуальное порабощение, дефицит приватности за десять лет смертельно мне надоели.
Перемещение из школы в Университет было самым ярким контрастом в моей жизни:
Во-первых, та человеческая среда, которой я оказался, - как преподаватели, так и соученики, отличалась от школьных – нет, не как другой народ, а как высокоразвитые инопланетяне. Особенно большую роль играло присутствие в преподавательском составе выдающихся ученых мирового уровня, а то и просто гениев.
Во-вторых, из школы, которая была чуть получше тюрьмы, я попал в условия невиданной свободы, причем не только распорядка, или поведения, но и свободы мнения и мышления.
Тем не менее, за все хорошее приходится платить; если в школе я мог мнить себя гигантом, то в университетской среде я оказался, в лучшем случае, середняком. Неумеренное честолюбие мне пришлось «засунуть себе в задницу», и практиковать скромность; не обошлось и без самоуничижения, которое является оборотной стороной высокого самомнения.
Преодолеть отчаяние, вызванное несоответствием способностей запросам честолюбия, помогли мои друзья – Коля, Саша, Сергей, Рафик, Толя и Рита – они великодушно относились ко мне, как  равному.
К концу своего пребывания в Университете под влиянием благоприятной социальной среды я пришел к согласию с окружающими и с самим собой. В это же время закончился процесс мучительного волевого преобразования моего психического типа из меланхолика  - в холерики. Именно тогда расстояние между мною и просвещенческим идеалом человека было минимальным: в благоприятных условиях быть хорошим – нетрудно. Но эта положительность  не имела ничего общего с христианским или коммунистическим идеалами, преследующими человеческую гордость, ибо я окончил Университет с твердым убеждением о своей принадлежности к элите, да еще с подспудным желанием стать Гражданином Мира.
С таким менталитетом я поступил на работу на «Цикламен», где, едва осмотревшись, вступил в борьбу за то, чтобы выполнить свое жизненное предназначение (смотри выше).
 Сначала я был поражен жестокостью этой борьбы; в ней применялся обширный арсенал средств: коварство (люди нарушали все обещания и клятвы), наглая ложь, клевета, подделка документов, подтасовка данных,  интриганство, воровство, запугивание, наушничество, стукачество, и даже вредительство. При этом каждый фигурант этой борьбы строил из себя идеального  «нового человека – строителя коммунистического общества». Чтобы заведомо не проиграть, все эти методы приходилось срочно осваивать. Должен признаться, что процесс учебы не только не вызывал у меня отвращения, но даже, подчас, доставлял подлинное удовольствие.
Подготовительный этап проходил вполне успешно, когда мне представился шанс ввязаться в большое дело – стать главным конструктором крупнейшей разработки. И я в него  бросился, очертя голову, сложив все яйца в одну корзину, посвятив ему пятнадцать лет своей жизни; я не использовал шесть отпусков и почти не имел выходных, и проблемы работы населяли мозги постоянно, не отпуская меня даже ночью, во сне. Я подчинил свой мозг жесткой дисциплине, бескомпромиссно отстаивая объективную истину, не позволяя себе увлечься никакой интеллектуальной игрой, постоянно «наступая на горло собственной песне», в пользу «кондовых» решений безжалостно отвергая собственные «красивые» идеи, если они увеличивали риски моей разработки Я работал исключительно на большой успех; все остальное не имело значения; я терпел беспрерывные издевательства со стороны директора и замдиректора по науке, делая вид, что их не замечаю; я боролся со своими конкурентами всеми методами, каким научился за предыдущее десятилетие, вырывая у них и у дирекции необходимые для работы ресурсы; я просил, убеждал, уговаривал  одних из своих сотрудников, и угрожал другим; я безжалостно изгонял из коллектива  работников, казавшихся мне  неэффективными, подводя их под сокращение; не было такой подлости, на которую бы я не пошел, если она могла быть на пользу моей разработке; я безропотно согласился вступить в КПСС, так как иначе меня могли бы отстранить от руководства темой.
Наконец, изнурительный пятнадцатилетний марафон был закончен; было создано изделие, превышающее мировой уровень, и я занял место в элите своей отрасли техники…, но тут СССР развалился, и мой прибор, как и я сам, стали никому не нужными.
Последовавшее десятилетие было посвящено физическому выживанию. Я обнаружил неприхотливость, живя на дневном рационе, состоявшем из буханки черного хлеба, 1/7 килограмма сахара, и чая; возникавшие кассовые разрывы я закрывал, продавая книги из своей библиотеки в подмосковных электричках. Кроме того, я обнаружил способность вынести резкое изменение к худшему, себя не потеряв; я даже продолжал жить интенсивной интеллектуальной жизнью.
Но вот наступили двухтысячные годы, и открылась возможность сделать еще одну разработку, и мне это дело удалось поднять в гораздо более сложных условиях, чем четверть века назад; -  я смог вновь утвердиться в роли главного конструктора, причем уже в новое, несоветское время, в обществе, ставшем более свободным. Я вел себя так же, как привык за советские годы, с той лишь разницей, что теперь не нужно было из себя строить «положительного» человека, а можно было быть самим собой, не скрывая самомнения, ехидного нрава и желания повыпендриваться, чего я раньше себе не позволял. Кроме того, мне представилась возможность стать гражданином мира – ездить за границу, и я этому стал предаваться чрезмерно, по принципу: если уж что-то делать, то по-большому. Все эти мои внешние проявления сильно не понравились некоторым влиятельным людям, которые сочли, что я много себе позволяю, и за это решили изгнать меня из профессии, изводя бесконечными интригами, и даже нанося ущерб производству моего прибора.
Сначала по этому поводу я бессильно возмущался, а затем стал осваивать новые профессии: для противодействия интригам я превратился в агента внешнего наблюдения (топтуна), собирая компромат на своих противников, чтобы на них настучать, а для борьбы против вредительства, направленного против моего прибора, стал новоявленным «Шерлоком Холмсом». Вы не поверите: мне удавалось и то, и другое, но, в конце концов, меня подловили на моем главном пороке – на старости, и вышибли-таки из института.
Что мне теперь было делать? Я выбрал себе новое занятие, которое ближе всего к разработке новой техники – писательство, и бросил в него все остатки сил. Поскольку я ничего не знаю, кроме себя, - я вывернул наизнанку и, ничего не утаивая, выставил на всеобщее обозрение всю свою жизнь – вот она перед вами без всяких прикрас выложена в восьми томах моих сочинений!
Заканчивая раздел, посвященный истории моего характера, я должен так определить себя в настоящее временя: холерик, подверженный приступам депрессии; экстраверт, склонный к истерии; нравственно нечистоплотный, морально ущербный мизантроп и эгоист; паникер; страдает комплексом превосходства.

Лица и авторы, оказавшие на меня наибольшее влияние (выборочно)
1939 – 1960. Отец и мать.
1943 – 1952. Сталин
1945 – 1957. Дед со стороны отца.
1946 – 1948. Жюль Верн.
1956 – 1960. Хрущев
1956 – 1985. Бетховен
1955 – 1957. Преподаватель физики в 9-10 классах средней школы Михаил Алексеевич.
1955 – 1957. Маяковский
1960 – 1985. Достоевский.
1961 – 1963. Нильс Бор.
1957 – 1963. Друзья по Университету – Коля, Саша, Рафик, Сергей, Толя, Рита.
1956 – 1996. Пабло Пикассо.
1957 – 1958. Профессор общей физики Физфака МГУ Георгий Сканави.
1962 – 1963. Доцент кафедры теории колебаний Борис Брагинский
1964 – 1988. Жена
1964 – 2004. Дочь
1963 – 1968. Руководитель подразделения предприятия «Цикламен» А.П. Адамантов
1963 – 1974. Руководитель подразделения предприятия «Цикламен» доктор Кворус.
1968  - 2019. Кинорежиссер Микеланжели Антониони.
1972 – 2019. Томас Манн.
1971 – 2019. Франц Кафка.
1974 – 2019. Марсель Пруст
1974 – 1985. Руководитель подразделения радиотехнического института Евгений Гренгаген.
1975 – 1995. Художники Мира Искусств – Бенуа, Сомов, Лансере, и другие
1977 – 2019. Иммануил Кант.
1978 – 1995. Жан-Поль Сартр.
1984 – 2000. Руководитель подразделения предприятия «Цикламен» Мезенцев.
1985 – 2019. Джеймс Джойс.
1985 – 2005. Композиторы Нововенской школы: Шенберг, Берг, Веберн.
1985 – 1991. Горбачев.
1986 – 2002. Философ Мартин Хайдеггер.
1986 – 2019. Философ Людвиг Витгенштейн.
1986 – 2019. Философ Хосе Ортега-и-Гассет.
1987 - 2019. Фридрих Ницше.
1988 – 2005. Солженицын.
1991 – 2000. Ельцин.
1991 – 2005. Композитор Карлхайнц Штокхаузен (Германия).
1993  - 2010. Философы постмодерна Фуко, Делез, Бодрийар.
1995 – 2019. Философ Жак Деррида.
1998 – 2019. Писатель Владимир Сорокин.
2000 – 2019. Поэт Иосиф Бродский.
2004 – 2019. Путин.
2003 – 2019. Искусствовед Виталий Пацюков.
2005 – 2019. Художник Ансельм  Кифер (Германия).
2006 – 2019. Художник, поэт, прозаик и искусствовед Дмитрий Пригов.
2006 – 2019. Художник Вадим Захаров (Россия, Германия).
2012 – 2019. Культуролог Сьюзен Сонтаг. (США)

Мировоззрение
С раннего детства я был безрелигиозен, как будто у меня был атрофирован орган, ответственный за религию.
Лишь один раз я испытал вспышку суеверия – в десятилетнем возрасте, когда боялся темноты, так как в ней якобы пряталась нечистая сила. Потом страх темноты пропал, но суеверие еще несколько лет сохранялось: если я очень хотел повлиять на ход какого-то дела, например, чтобы получить пятерку за уже сданную на проверку контрольную работу, я ночью, накрывшись одеялом с головою, крестился, повторяя: «Ради Бога, ради Бога!», так как ни одной молитвы не знал, хотя меня в десятилетнем возрасте и окрестили в доме священника (это было сделано тайно, чтобы у отца не было неприятностей на работе, хотя он и был беспартийным).
Однако эта религиозная практика вскоре прекратилась, и я стал стопроцентным атеистом до того самого времени, когда партком  дал мне партийную нагрузку: включил в Совет по научному атеизму. Меня направили на курсы в Московский дом научного атеизма, где с удивлением я обнаружил, что лекторы, учившие нас атеизму, сами были тайными верующими. Кроме того, получив первые сведения о христианстве, я был впечатлен его величием, о котором до этого даже не догадывался. И тогда я начал читать литературу, основательно проштудировав Новый Завет, и прилично ознакомившись с Ветхим, но в Бога не уверовал; с тех самых пор и по настоящее время я являюсь агностиком, то есть, не отрицая существования Бога, заявляю, что, в этой гипотезе вовсе не нуждаюсь.
По своим социальным установкам с раннего детства я был стихийным коммунистом,  - видимо, равенство всех людей - это первое, что приходит в голову малому младенцу (как сказал один философ, «то, что валяется у всех на виду, как правило, ни на что не пригодно»). Но я этого тогда не знал, и поэтому погружался в планы того, как  можно было бы наилучшим образом обустроить жизнь семейства пролетариев Лебедевых – наших соседей по коммуналке.
Как-то я попытался пропагандировать свои взгляды среди родителей, но мама меня резко оборвала словами: «Все, что касается пролетариев, меня совершенно не интересует».
Затем последовал затяжной конфликт между семьями – нашей, и Лебедевых, и мое отношение к пролетариям стало меняться, но коммунистическую доктрину я не оспаривал, и даже поддерживал, но как-то цинично. Дело в том, что я с детства разгадал секрет советского коммунистического дискурса: он состоял в том, что, рассуждая, с какой бы позиции ты не начинал, нужно было всегда держать в уме  результат, к которому ты должен придти. Поэтому, во всем, что касалось вопросов теории, я считался наиболее политически подкованным; учителя меня за это хвалили, а это всегда приятно. Так еще со школьной скамьи я стал конформистом.
Что же касается политической практики, то я не любил и побаивался большей части своих соучеников; так, еще с малых лет, было заложено мое нынешнее отношение к простому народу. Впрочем, они сами виноваты; одно время я, было, очень хотел влиться в народ, но мои соученики меня оттолкнули, с гневом поставив меня на место: «нет, ты чужак, и не пытайся втереться с грязным рылом в калашный ряд!».
Хотя, как конформист, я был хамелеоном, но в силу слабого характера предпочитал более мягкие порядки и риторику. Поэтому критику Хрущевым Сталина на XX съезде КПСС я встретил с энтузиазмом, в одночасье из сталиниста превратившись в лениниста (в трактовке Хрущева).
После беспрецедентного промывания мозгов в школе и на первых курсах Университета, я стал убежденным марксистом-ленинистом (именно ленинистом, а не ленинцем). Однако в моем мировоззрении был существенный нюанс. После посещения в 1956 году знаменитой выставки Пикассо в ГМИИ я отвернулся от соцреализма и стал приверженцем авангардного искусства. Так в моем мировоззрении появился внутренний раскол: я стал внутренним диссидентом в области эстетики, причем выражал это открыто, чувствуя, что хотя это и не одобряется, но все же позволено, то есть, что за это не посадят.
Отказ от эстетики соцреализма вскоре привел к тому, что мне с чисто эстетических позиций все меньше нравилась окружающая действительность, и я всем сердцем полюбил Россию Серебряного века. Я путешествовал по русской провинции, выбирая глухие места, - маленькие городки, в которых можно было найти такие ракурсы, в которых казалось, что советской власти не только нет, но никогда и не было.
Одновременно я начал ощущать тягу к философскому идеализму: меня привлекала идея Абсолюта, в котором в свернутом виде находится сущность Мира, и который находится нигде и везде. Таким образом, в моем мировоззрении происходило смещение от Маркса – к Гегелю. Но тут я по подсказке писателя Андрея Белого прочел «Критику чистого разума» Канта, и начался процесс моего превращения в агностика – кантианца.
Моему обращению в агностицизм весьма способствовала моя деятельность на ниве разработки новой техники.  Действительно, приступая к решению какого-нибудь вопроса, я на строго научной основе составлял рабочую модель своего объекта, выбирал последовательность  действий для достижения нужного результата, и их тщательно обсчитывал, а затем скрупулезно претворял в жизнь, но никогда запланированного не достигал; более того, все оказывалось совсем другим, чем я полагал. Конечно, я приобретал новое знание, но оно относилось только к пройденному мною пути, и не годилось во всех других случаях. Так за многие годы инженерно-научной деятельности я убедился в том, что в природе нам предстоит таинственная  Вещь в Себе, которой наплевать, что мы о ней думаем: из кантианца теоретизирующего я превратился в кантианца - практика.
В это же время через художественную литературу (Сартр, Камю, Мердок) я познакомился с философией экзистенциализма, которая подвела теоретическую базу под мои эстетические представления.
Изменив марксизму-ленинизму в эстетике и гносеологии, я стал нетверд и в области идеологии, которая мне стала казаться устаревшей. После вступления в КПСС мне поручили партийную работу – обязанности пропагандиста в системе комсомольской политической учебы. В ходе семинарских занятий с группой молодых людей, я начал вырабатывать новый язык идеологического дискурса, который был бы совместим с индивидуализмом, и, таким образом, приемлем для интеллигенции. Делал я это без опаски, но не потому, что был смелым, а потому, что чувствовал, что мне ничего за это не будет; - на дворе уже вовсю шла Перестройка.
Несмотря на все эти изменения, политически я оставался на вполне советских позициях до августа 1991 года, когда Борис Ельцин освободил меня от клятвы ордену Меченосцев, распустив КПСС.  (Я-то понимал, что заявление о приеме в КПСС я писал не фиолетовыми чернилами, а кровью, и что из Партии нельзя было просто взять, да выйти).
Расставание с Партией было не простым, - ведь она меня многому научила, например, что я должен иметь активную жизненную позицию, зато теперь я был совершенно свободен в ее самостоятельном выборе. На данный момент ознакомление с современной западной философией разрушило в моей голове традиционный марксизм, а ленинизм я просто выбросил на помойку  из-за его интеллектуального убожества. Мне теперь надлежало сделать выбор между двумя позициями – левой и праволиберальной. Левая была представлена широким кругом западных неомарксистов – Франкфуртской школой (Маркузе, Адорно, Хоркхаймер), французским постмодернизмом (Фуко, Делёз, Гваттари, Бодрийяр, фрейдомарксизмом (Лакан, Жижек). На правой позиции доминировали такие гиганты, как Ницше, который, выражаясь ленинскими словами, «меня перепахал», Густав Лебон, Хосе Ортега-и-Гассет, а также наши соотечественники – Петр Струве и Иван Ильин. Обе позиции были великолепно обоснованы; каждая из них имеет свои плюсы, но, почти без колебаний, я выбрал праволиберальную, - возможно, потому, что очень уж я пролетариев не люблю. Так в 1991 году я стал правым либералом, и таким остаюсь до сих пор; разве что за прошедшие 28 лет стал более правым и менее либералом, все больше склоняясь к правому дирижизму.
Отвлекаясь от социальной проблематики, - в том, что касается основных вопросов метафизики, я придерживаюсь неокантианских позиций (Эрнст Кассирер), феноменологии Гуссерля, экзистенциализма Хайдеггера и деконструкции Жака Деррида.
Во взглядах на литературу и искусство моим главным авторитетом является Сьюзен Соннтаг.

Свершения
1947. Акварель «Салют».
1961. Серия графических работ в манере абстракционизма.
1963. Дипломная работа. «Умножитель частоты с большим коэффициентом умножения, использующий полупроводниковый диод со ступенчатым восстановлением» Физфак МГУ.
1965 – 1972. Пять теоретических работ, выполненных методами теории колебаний, опубликованных в разных научно-технических журналах.
Четыре отчета по НИОКР, в которых я был научным руководителем.
Одиннадцать авторских свидетельств на предполагаемые изобретения.
1973. «Методы повышения устойчивости сверхмощных усилителей к возбуждению нежелательных видов колебаний». Диссертация на соискание ученой степени кандидата технических наук (к защите принята не была).
1973. «Моделирование в физике». Реферат для сдачи кандидатского минимума.
1984 – 1985. «Последний экспресс». Сборник из восьми рассказов, написанных в подражание Хулио Кортасару (не опубликован).
1985 – 2011. Составление адресов (не меньше тридцати) по случаям юбилеев сотрудников «Цикламена» и сторонних специалистов.
1989. Разработан сверхмощный усилитель «Сколопендра», по своим характеристикам значительно превышающий мировой уровень. Прибор принят в производство; его образцами был укомплектован объект, принадлежавший ВМФ. В 1993 прибор был выдвинут на Госпремию России (безуспешно).
1994. Научно-технический отчет по ОКР «Стрептоцид». Приложение к акту о закрытии темы по состоянию на 1994 год (за ненадобностью).
1998. Доклад о результатах работы, выполненной по заказу Министерства энергетики США.  Лаборатория Лоуренса в Беркли, США.
2004. Разработан сверхмощный магнетрон промышленного применения «Бересклет». Прибор передан в производство, которое ведется до сих пор.
2007 – 2011. Получены три патента на изобретения.
2009 – 2011. В научно-технических журналах опубликованы две статьи.
2010. Написан трагифарс «Вадим, король Гикейский» по мотивам трагедий Шекспира. Распространялся в ксерокопиях.
2012. Доклады на международных конференциях IVEC в 2011 и 2015 годах.
2014– 2019. Более 200 художественных произведений опубликованы в следующих изданиях:
Олег Сенатов. «Моя персональная вечность». М, «Эдитус» 2014
Олег Сенатов. «Минуты, часы, дни и годы жизни простого московского интеллигента». М, «Эдитус», 2014
Олег Сенатов. «Паломничество на Запад». М, «Эдитус», 2015
Олег Сенатов. «Письмо без обратного адреса». М, «Эдитус», 2016
Олег Сенатов. «Пока в пути». М, «Эдитус», 2017
Олег Сенатов. «Я, европеец,…». М, «Эдитус», 2017
Олег Сенатов. «Ностальгическое путешествие». М, «Эдитус», 2018
Олег. Сенатов. «Путешествие из Луговой в Москву». М, «Эдитус», 2019
2017 – 2018. Исполнение главной роли в трех видео  художника Максима Зайцева: «Олег Сенатов отвечает на вопросы о современном искусстве», «Олег Сенатов на «Генеральной репетиции»» и «Вещий Олег».

Награды
1948 Бесплатная путевка в Артек за первое место на выставке детского рисунка.
1948 – 1952. Пять похвальных грамот «За отличную учебу и примерное поведение».
1957. Золотая медаль «За отличную учебу и примерное поведение».
1963 – 1991. Квартальные премии ИТР. (Справедливости ради следует сказать, что ими награждались все ИТР «Цикламена»).
1970. Медаль «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина» (Справедливости ради следует сказать, что ею наградили почти все население СССР).
1975 – 1990. Десять грамот Брежневского райкома КПСС за пропагандистскую деятельность.
1984. Присуждено почетное звание «Лучший пропагандист района».
1986. За успехи в пропагандистской деятельности парткомом «Цикламена» подарено собрание избранных произведений В.И. Ленина в 3-х томах.
1988. Медаль Ветерана труда «За долголетний добросовестный труд» (Справедливости ради следует сказать, что ими награждались почти все, кто достиг определенного возраста).
1996. Медаль «300 лет Российскому флоту». Мною она получена за разработку «Сколопендры». Награда редкая, и я ею весьма горжусь.
1996. Присуждена ученая степень кандидата технических наук. В качестве награды за разработку «Сколопендры» была предоставлена возможность защиты в форме научного доклада – без представления диссертации.
1997. Медаль в ознаменование 850-летия Москвы (ее давали всем подряд).

Хобби
1946 – 2019 Изучение английского языка.
1958 – 1963. Занятия парусным спортом.
1961  - 2019. Изучение мирового киноискусства (исключительно авторского кино).
1965 – 2019. Изучение французского языка.
1968 – 1990. Изучение городов СССР методом их посещения.
1973 – 2019. Формирование личной библиотеки, в которой присутствуют: художественная литература (кроме литературы для народа), классическая и современная западная философия, альбомы по искусству (по преимуществу, современному), альбомы по странам и городам.
1987 -2019. Изучение современного искусства.
1993 – 2010. Собирание фонотеки; - исключительно классическая музыка (в основном, XX века). Изучение авангарда классической музыки
2005 – 2019. Изучение городов Запада методом их посещения.
2010 – 2019. Изучение немецкого и итальянского языков.

Заключение
Итак, здесь приведена картина, дающая приблизительное представление о тех многих я, которыми Я успел побывать в течение моей 80-летней жизни. Важно понять, что каждое из них всегда стоит начеку в полной готовности вступить в игру. Я это ощущаю в каждый момент; я лишь не знаю, - когда,  какое из них, и на какое время возьмет управление на себя, поэтому всегда готов к наихудшему.
                Июль 2019 г.