Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 21

      Глава 21

      Через несколько недель после описанных событий четвёрка всадников летела по дороге в Миезу. Прибыв в городок, трое из них, увидев постоялый двор, спешились и вошли, клича хозяина, а четвёртый, заставив своего коня сменить галоп на спокойный шаг, поехал по главной улице далее, всё время осматриваясь — он явно искал чей-то дом и, видимо обнаружив его, остановился и легко соскочил с четвероногого друга. Решительности молодому и прекрасной наружности мужчине недоставало: он неуверенно взялся за доски добротного забора и посмотрел во двор — тот недолго пустовал, потому что уже через несколько мгновений, то ли увидев незнакомца из раскрытого окна, то ли занимаясь хлопотами по хозяйству, из симпатичного, очень уютного и милого на вид домика вышла женщина. Лет двадцати пяти, с красивыми чертами спокойного лица и стройным станом, прекрасными синими глазами, ещё не поблекшими, но уже избавленными от внутреннего огня, она посмотрела на незнакомца:

      — Ты кого-то ищешь?

      — Диодора и Марию. Мне дали приметы и примерное местонахождение их дома, но это сведения шестилетней давности, и за их достоверность и правильность своего выбора я ручаться не могу, — мужчина говорил с лёгким акцентом, но он был так незначителен, что речь практически не искажал — скорее, витиеватость последней фразы могла навести мысль на то, что молодой человек — чужеземец.

      — Спешу развеять твои сомнения, ты не ошибся. Я и есть Мария, а Диодор — мой муж. А откуда и по какому делу ты прибыл? Впрочем, проходи, раз ты к нам двоим… — И Мария распахнула калитку. — Диодор! К нам гости.

      Путешественник поведал о цели своего прибытия после того, как представился, был проведён в дом, усажен за стол и пригубил поднесённую чашу вина:

      — Я привёз вам два письма от вашего друга.

      Марии удалось сохранить самообладание, улыбнуться и сказать беспечным тоном:

      — Если я была бы мужчиной, изрекла бы: держу пари, что от Гефестиона.

      — И я ручаюсь за это, так что ставки делать не будем, — Диодор тоже говорил беззаботно.

      — Прения закрылись, так и не начавшись, — подвёл итог Луций и вручил свиток мужу, заметив, что Мария, хоть и желая казаться спокойной, всё же встала за спиной супруга: так Диодор не мог видеть, как часто вздымалась её грудь. Синие глаза женщины, казалось, ласкали развёрнутый пергамент…

      Прочтя письмо вслух, Диодор отложил его в сторону.

      — Как там наши? Ты ведь оттуда?

      — Да, я специально поехал к ним из Афин, чтобы посмотреть на армию Александра. Все в порядке, но, конечно, подустали и гадают, где остановится царь. Дария надо наказать — это одна из целей Коринфского союза, его главная цель. Я покинул расположение войска, оставив его между Евфратом и Тигром, тому уже второй месяц, то есть сражение, вероятно, уже состоялось. Ну, а вести о нём придут позже.

      — Значит, ждать…

      — Значит, ждать…

      — А как ты оказался в Македонии?

      Луций улыбнулся.

      — Я целый вечер просидел в шатре у Гефестиона, рассказывал ему о Риме, а он мне — о своей родине. И так красочно, что я влюбился в неё и на обратном пути решил познакомиться поближе. Поэтому Гефестион и передал письма со мной. С первым вы уже ознакомились, а это второе. — И Луций выложил перед хозяевами пергамент с царской печатью.

      — Что это? — удивилась Мария.

      — Документ, по которому вы в любой момент можете получить пятьсот талантов в казначействе, в Пелле. Это деньги Гефестиона, он отправил их в Македонию для вас. Как понимаете, по весу это огромная тяжесть и везти её непосредственно вам я просто не решился: Македония сейчас на военном положении, Антипатр собирает войско против спартанцев — дороги могут быть опасны, а со мной только трое спутников. Кроме того, пятьсот талантов в небольшом городке — слишком лакомый кусок для лихих людей, а в казначействе они будут в полной безопасности. По этому письму вы можете получить деньги и целиком, и по частям, не думаю, что вам понадобится вся сумма сразу.

      — Пятьсот талантов! — ужаснулся Диодор. — Да на что же нам столько? Это могут быть все его деньги — мы не можем это принять.

      К счастью, замешательство Диодора оставило без внимания переливы драгоценных воспоминаний в синих очах супруги, а Мария прерывисто дышала, взволнованная прежде всего, разумеется, не нежданно привалившим огромным богатством. В сердце теснились картины прошлого, лицо любимого в снегу, первые детские поцелуи, тайное свидание шесть лет спустя, миг любви и жизнь в вечной разлуке. Гефестион не забывал, он помнил о ней и делает то, что только может сделать, оказавшись за многие тысячи стадиев отсюда…

      Гость поспешил развеять сомнения хозяина:

      — Не беспокойся, Гефестион очень хорошо обеспечен. Македоняне бьют врагов, трофеи огромны. Он говорил мне, что когда-то хотел построить с Александром всем в Македонии просторные каменные дома, организовать бесплатную выдачу хлеба, но получилось так, что царю не до того. Коринфский союз ведёт войну с Дарием, но вряд ли после того, как перс будет повержен и казнён, Александр остановится: ему нужна вся Азия. Гефестион — второе лицо в государстве, он не может оставить первое, да там ещё и личное… Он делает всё, что может сделать в его ситуации для мирных жителей, своих соотечественников. До Миезы я посетил Гревену и оставил её общине такой же перевод на двести талантов, тоже из личных средств Гефестиона, тоже размещённых в казначействе.

      — Он, верно, очень скучает, — тихо произнесла Мария, отвечая прежде всего своим мыслям. — В письме тоже об этом.

      Диодора волновали другие соображения:

      — Мы безмерно благодарны, но такая огромная сумма — куда же мы её можем потратить?

      Луций рассмеялся.

      — Первое неудобство богатства… Были бы деньги… Сколько у вас детей? Гефестион говорил мне о Сабине.

      — К ней прибавился Ксанто.

      — Значит, двое. Можете построить им прекрасные дома, они могут получить превосходное образование, устраивать свою карьеру, жить на широкую ногу, обзавестись прислугой, путешествовать, покупать земли. Создадут семьи, выбрав спутников по своему вкусу. Одежда, драгоценности, утварь, прекрасные скакуны на олимпийских ристалищах, помощь бедным, благотворительность, лечебницы — да мало ли что! Вы и сами ещё так молоды и такая красивая пара: изящная повозка вам не помешает…

      — Паланкины, бриллианты, восточные благовония, предупредительные рабы… — перечислял Диодор.

      — Вот видите…

      Снаружи послышался топот, по частому перестуку шагов поступь можно было отнести к детской.

      — А вот и второе поколение.

      Дети Марии и Диодора возвращались с прогулки в сопровождении бабушки. Мария, извинившись, вышла, по завязавшемуся во дворе разговору можно было понять, что она приглашает мать в дом, но Деметра, увидев у кормушки незнакомую лошадь, решила не докучать неожиданному посетителю деревенским любопытством и отправилась домой.

      Сабина и Ксанто вошли в дом и с удивлением уставились на гостя.

      — Какие прелестные! Давайте познакомимся! Я Луций. Сабина, пойдёшь к незнакомому дяде на ручки?

      — Берите, она смелая, это Ксанто у нас трусишка. — Мария взяла на руки трёхлетнего мальчика, Луций поднял Сабину.

      — А у меня для тебя подарок. — Римлянин достал из кошеля за поясом прекрасное ожерелье. Глаза Сабины разгорелись, цепкими ручонками она схватила изящную вещицу.

      — Ну что ты молчишь? Что надо сказать дяде?

      — Спасибо, — прошептала девочка, немного покраснев.

      — Зачем же ты, не стоит так баловать… — Мария тоже была сильно смущена.

      — Не я один, — весело оправдался Луций. — Беру пример с вашего друга. Вот это тебе от дяди Гефестиона. — В руки Сабины из того же кошеля перекочевали два браслета. — Ты его, наверное, не помнишь, а он тебя не забывает и любит.

      — Ну вот, совсем задарил! От Гефестиона, — Луций заметил, что женщине было приятно упоминать имя любимого, она ласкала его губами, — ещё куда ни шло, но ты… Мало того, что такой крюк дал, да ещё потратился, — укорила гостя Мария.

      — Галантность по отношению к прекрасным дамам — наше национальное. Право, девочка так прелестна…

      У Луция с Сабиной быстро установилось взаимопонимание, возникающее, когда на пути маленькой девочки встаёт таинственный незнакомец, овеянный романтическим флером дальних странствий. В сочетании с прекрасной внешностью, молодостью, изумительным подарком, явной симпатией родителей и вниманием, таким серьёзным отношением к ней, столь юной особе, отношением, выказывать которое римлянину не стоило ни малейших усилий (а дети всегда чувствуют это!), взаимопонимание породило восхищение, тут же переросшее во влюблённость, она сказывалась во взгляде таких же синих, как у матери, глаз.

      — Ты волшебник: Сабина просто очарована, — констатировала Мария.

      — Это взаимно. У вас прекрасные дети.

      — Ты их любишь… А сам женат?

      — Нет ещё. Хотя у нас с четырнадцати лет женятся.

      — А тебе?

      — Двадцать два.

      — Тогда давно уже пора, — отметил Диодор. — А вот и подходящая кандидатура, да ещё из неожиданно разбогатевшего семейства. — И мужчина засмеялся. — Или у вас не женятся на чужеземках?

      — Вообще-то не практикуется, но я добьюсь разрешения, учитывая исключительность ситуации. — Луций тоже засмеялся вслед за Диодором. — Правда, я староват для такой молодой красавицы. Сколько тебе лет, Сабина?

      — Восемь. — Сабина порозовела снова, ей уже очень хотелось выйти замуж за такого прекрасного гостя.

      — О! Берегись римлян: мы некогда похищали сабинянок…

      — О, вздохнул, — определила Мария. — Всё-таки родина призывает. — И снова вернулась мыслью к Гефестиону. — Наши там тоже скучают…

      — Но всё поправимо. Если Дария разгромят, Александр может наладить ротацию — люди будут возвращаться к семьям в длительный отпуск…

      — Вряд ли. Их потом не соберёшь. Если с трофеями вернутся, тяжелы на подъём станут, заленятся, — высказал сомнение Диодор.

      «Кроме того, Гефестион — второе лицо, правая рука Александра. Нет, он его не отпустит, — подумала Мария. — То, что я сказала тогда Диодору, сбудется — мы никогда не встретимся».

      Разговор быстро перескакивал с пятого на десятое и нисколько не обременял беседовавших, но от предложения пообедать Луций всё же отказался, несмотря на то, что супружеская пара настаивала на совместной трапезе очень упорно.

      — Нет-нет, я лучше прогуляюсь по Миезе. А школа, где учился Александр, ещё функционирует?

      — Да, только она теперь для местных детей. Царевича в Македонии пока нет, бывший ученик и нынешний царь ещё не подарил. И Аристотель уехал на свою родину, в Стагиру.

      — А, я слышал. Её ещё Филипп разрушил в одном из своих многочисленных походов, а потом восстановил в качестве жеста доброй воли и в благодарность Аристотелю за обучение сына. Ну, а я посмотрю, где он некогда преподавал… — Луций решительно поднялся из-за стола и круто перевёл тему: — Деньги, наверное, уже в казначействе, вы в любой момент можете их забрать. Если хотите поблагодарить, напишите письмо. Будете в Пелле — передадите курьерам, они доставят. Олимпиада ведь регулярно пишет сыну…

      — Как мы до этого не додумались! — воскликнула Мария. — Конечно, мы напишем.

      Супружеская чета и гость вышли во двор. Воспользовавшись тем, что Диодор отправился выводить лошадь из стойла, Луций передал Марии листок, сложенный наподобие конверта:

      — Возьми на память. Если тебя это ещё волнует…

      Женщина удивлённо посмотрела на римлянина, развернула пергамент, увидела каштановую прядь и моментально изменилась в лице. «Пусть хоть это останется от меня в Македонии. Я никогда не забуду тебя, родная!» — кричали короткие строчки.

      — Спасибо! — прошептали побелевшие губы.

      — Он ничего не забыл. — Чтобы дать Марии время совладать с собой и спрятать драгоценный локон с запиской, Луций подошёл к коню, заставив Диодора развернуться к себе. — Ну как, Квинт, полакомился отборным овсом?

      — И остался доволен. В отличие от хозяина, которого никак не уговоришь. В самом деле, может быть, останешься? Живи здесь, сколько хочешь. Осень у нас нынче тёплая, урожай хороший, вино удалось, Мария — прекрасная хозяйка…

      — Это и по вашему дому видно. Нет-нет, не соблазняй, мне ещё в Пеллу надо Аминторидов проведать… да и привязываться боюсь.

      — А… Понимаю. Но всё равно: будет время — в любой момент добро пожаловать!

      — Во всяком случае напишу я вам точно. — И Луций подошёл к Сабине. — Ну что, напишешь мне ответ, если письмо придёт?

      Девочка кивнула.

      — А ты к нам ещё приедешь?

      — Постараюсь обязательно. Давай обнимемся на прощание.

      Луций подхватил Сабину на руки, детские ручки обвились вокруг его шеи, губы в звонком поцелуе коснулись щеки, такое же целомудренное лобзание досталось римлянину от Марии, стеснительный Ксанто только помахал рукой, Диодор крепко обнял.

      — Дадут боги, ещё свидимся!

      — Или вы к нам! Рим, к Аврелиям. Запомните?

      — Конечно.

      Прощавшиеся обменялись последними взглядами, взмахи рук прочертили пространство — кто знает? — может быть, в залог будущих встреч…

      Луций не сел на коня, а вывел его на улицу, держа в поводу.

      — Пусть разомнёт ноги налегке, — ответил он на немой вопрос Диодора.

      Тот понимающе кивнул и указал гостю путь к школе:

      — За первым поворотом направо.

      Уходивший Луций пару раз обернулся, снова взмахнул рукой и скрылся за углом.

      — Почему ты не вызвался проводить его? — спросила мужа Мария.

      — Мне кажется, ему хотелось остаться одному, — ответил Диодор. — Скорее всего, у него с Гефестионом что-то было.

      — И, может быть, он в него влюбился… — Мария изо всех сил старалась казаться беззаботной. — Как много вероятного и ничего строго определённого!

      — Мама, а он вернётся?

      — Если сможет — наверное. Сейчас он должен уехать, он важный человек в Риме, и там его ждут родители.

      — А он на мне женится?

      — Не знаю, про это ведают только мойры. Зато мне точно известно, что ты должна хорошо учиться, много читать и без ошибок писать — тогда все мужчины будут видеть в тебе девушку умную, образованную — и поэтому желанную.

      «Наверное, я всё-таки была права, когда заклинала его уехать, — перед сном Мария снова переживала события шестилетней давности. — Он, как и Александр, избранник богов. Что я ему могла дать? Только свою красоту? Она так недолговечна, я даже сейчас уже не та. Восхищение, любовь? И это слишком мало и так обыденно… Лети, мой орёл, лети к своему бессмертию. Вместе с таким же великим, могущественным и прекрасным — Марии этого будет довольно».



      Луций долго гулял по Миезе и окрестностям небольшого городка. Золотая монетка сделала своё дело, и сторож, для виду поворчав, впустил римлянина в здание школы. Конечно, за добрый десяток лет, прошедший с последнего года обучения, от следов пребывания в школе золотой молодёжи прошлого десятилетия мало что осталось. На стенах не висели её портреты, бюсты не стояли на пьедесталах и статуи — в нишах, не было оборудования, размещённого Аристотелем и его племянником Каллисфеном для научных опытов, свитки, в которые так жадно вчитывались Александр и Гефестион, и их собственные сочинения давно уже переехали в Пеллу, мебель была обновлена — разве что парты остались теми же, да стены и песок палестры хранили воспоминания о прелестных отроках. Луций бродил по коридорам, заглядывал в классные комнаты, гладил шершавый пласт штукатурки. Уже второй месяц скоро закончится с момента его встречи с Гефестионом, уже осталась она более в памяти, чем в ощущениях, — что же говорить об унесённом ветром ещё ранее? Что же говорить о никогда не данном им обоим в совместное владение?

      Луций вышел из здания и прошёл к палестре, зачерпнул песок и начал смотреть, как его тонкая струйка льётся из горсти, собираясь в небольшую горку. Разравнивал её рукой и снова зачерпывал, снова пропускал между пальцев и снова сметал образовавшийся холмик. Наконец тихо вздохнул и пошёл к реке, но и там не обрёл спокойствия. Да, Гефестион нырял здесь, плавал в этом русле, но уже не в этой воде. Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку. Песок, вода, время — кто властен в их течении? Здесь когда-то был счастлив тот, с кем он, Луций, недавно был счастлив там, за тридевять земель, но всё течёт, всё меняется…

      «Не привязываться, не привязываться». Луций сел на Квинта, проехал к постоялому двору, на котором несколько часов назад оставил сопровождавших, и велел им собираться. Впереди небольшой отряд ждала македонская столица.


      Когда до неё оставалось не более пары стадиев, глаза Луция узрели у дороги небольшой домик. «Так это же Фетимы! — озарила мозг догадка. — Гефестион рассказывал мне о доброй старушке». Римлянин спешился и подошёл ближе. По всем признакам домик-развалюшка выглядел нежилым. В огороде неподалёку возилось несколько человек: вероятно, искали, не послал ли им Дионисий или Церера после сбора урожая ещё что-нибудь на пропитание. Луций направился к дотошным земледельцам.

      — Скажите, в этом домике Фетима жила?

      — Неужели ты на таком коне её дворец собрался приобрести? — с сомнением отозвался один, оглядев и мигом оценив и великолепного Квинта, и богатую одежду чужеземца.

      — Нет, просто интересуюсь доброй старой женщиной.

      — Так это уже не к нам: Фетима третий год как свои монетки Харону вручила.

      — Вот как… — Чело Луция омрачилось.

      — Да ты не печалься! Фетима долго прожила. Тяжело, конечно, приходилось, да кому же без этого? А в последние месяцы уход за ней был прекрасный.

      — Так ей кто-то помогал?

      Македонянин, с которым Луций разговаривал, крепкий мужчина лет сорока пяти с окладистой бородой и копной густых курчавых неопределённого цвета волос, оказался словоохотлив и продолжил делиться с пришельцем историей трёхгодичной давности:

      — А как же! Важные люди за ней присматривали, Аминториды. Сынок-то их при нашем царе главный — выходит, второе лицо в государстве после Александра. Вот так-то! А если Александр — сын Зевса, то и вовсе выходит, что Гефестион — первый.

      «А ведь действительно! — подумал Луций и улыбнулся. — Александр — сын божий, и Гефестион — первый человек в государстве».

      — Твоя правда, Аминториды тогда в силе. Они часто к Фетиме приходили?

      — Да почти каждый день. Или сами, или прислугу присылали. Провизию, одежду, врача, лекарства, если захворает, рабыню — в доме прибраться, приготовить, постирать. Всё к себе её сманивали — пожить, значитца, в своих хоромах, да Фетима отказывалась, говорила: что осталось, здесь проживёт, не дело на старости переездом заниматься. И то правда: как знать? — может быть, и застеснялась бы в незнакомом великолепии. А как померла: под знатным призором, не в одиночестве. На миру и смерть красна, а уж как по ней рыдали! Глянь, какой преважный камень установили! В память, значитца, да с подписью. Ты читать умеешь? Может, вслух прочтёшь? — а то я слова уже забыл…

      Болтливый огородник показал Луцию обелиск из тёмно-серого гранита, спрятавшийся в молодых деревцах.

      — «Да познает Фетима, дочь Антигона, радость неизбывную, нектар и амброзию на полях Элизиума, да пребудут с ней в благости вечной родные её», — прочёл римлянин и положил руку на могильный камень.

      — Во-во, они самые, — обрадовался земледелец. — А ты за эту… экскурсию пару золотых не дашь? А то у нас виноград недородился в этом году — негоже на могилку-то сладкого винца не плеснуть.

      — Ой ли? В Миезе сказывали, урожай добрый, — усмехнулся Аврелий.

      — То в Миезе, а у нас родник недавно пересох, — нашёлся хитрец.

      Римлянин предпочёл не углубляться в проблемы мелиорации и только про себя вспомнил «поздоровался с греком за руку — пересчитай пальцы» — видимо, родство эллинов с македонянами всё же часто сказывалось…

      — Держи, выпей за упокой Фетимы и за здоровье Гефестиона.

      Македонянин, проворно схватив золотые, пришёл в полный восторг:

      — И за твоё, мил человек! Величать-то как?

      — Луцием Аврелием. Ну бывай!

      «Вот ещё один твой добрый след на этой земле, Гефестион, — думал Луций, вступая на верном друге Квинте в Пеллу. — Сейчас я увижу твоих родителей, они должны быть уверены, что всё у тебя прекрасно. Итак, ты второй человек в Македонии, а при учёте божественности Александра — и вовсе первый, ты вместе с сыном Зевса и в оправдание своего имени куёшь славу родине и её оружию, ты вершишь священное возмездие. Твоя мечта осуществляется: пусть опосредованно, не твоими руками, но на твои деньги начато строительство в Гревене и в Миезе. И вообще ты здоров, счастлив, богат, красив и всеми любим. От Тигра до Тибра… Занятное сходство названий, — между прочим отметил Луций и тут же возвратился к основной теме: — Не отвлекаться. Я должен их убедить в полном благополучии сына, и я это сделаю — иначе зачем же я оттачивал риторику?»

      Аминториды встретили Луция с распростёртыми объятиями, и речи не могло идти о том, чтобы видевший недавно драгоценного Гефестиона покинул их дом через несколько кратких часов после прибытия. Мать настроилась минимум на неделю и не прочь была бы оставить гостя и на месяц, потому что не была уверена, что за семь кратких дней успеет услышать всё, что Луций может рассказать, и рассказать о милом сыне всё, что Луций должен услышать. Аминтор тоже вознамерился обстоятельно обсудить с умным прекрасно образованным человеком подробности похода Александра и последние политические расклады, не принимая в расчёт то, что в Афинах Луций просто заканчивал обучение и в политику не углублялся, а в Азии армию Александра созерцал в течение всего лишь одного дня. Римлянин с удовольствием воспользовался гостеприимством хозяев дома, где всё дышало Гефестионом: здесь была комната, где он жил, и ложе, на котором он спал, свитки, которые он читал, и собственные сочинения — и по школе, и просто литературные и философские опыты, здесь были наброски его портретов, начертанные сестрой, и ценные картины известных художников, запечатлевших его лик; статуя Гефестиона давно уже стала домашним святилищем. Почтенной Сострате удалось даже сохранить игрушки маленького Гефы и кое-что из одежды и первых, ещё мальчишеских доспехов; прислуга и рабы помнили молодого прекрасного господина; за трапезой наряду с любимой едой Гефестиона и мать, и отец потчевали заморского гостя сотнями историй из ларца семейных почти преданий, в которых великолепный синеглазый красавец играл главную роль; флейтистки и кифареды наигрывали его любимые мелодии. Характер, привычки, поступки — проказы и добрые дела, манеры, поведение, предпочтения, любая внезапно пришедшая на память мелочь — это исходило от матери; Аминтор более углублялся в философские теории, излюбленных авторов Гефестиона и его взгляды на проблемы эллинизации покорённых территорий. Луций забыл о возведённом им в правило «не привязываться» — и второй волной после плотской в сердце хлынула платоническая близость…

      «Как знать? — может быть, мы ещё встретимся: ведь произвол парок неведом и так прихотлив…»

      Продолжение выложено.