Письмо морское

Милый мой барин, Натан Николаевич, хотел бы я видеть вас в этом медовом мареве спаса, на берегу у развалин святынь, под мерный шорох выгоревших за лето деревьев и трав, омываемым водою соленой, не той к которой привычны вы у своего пруда с иными демонами, подвижностью и запахом. Да и не считалось уделом достойным нас в свое время проводить время раздетыми и под палящими лучами.
Нынче же этим забавам предаются повсюду, специально пересекая многие версты пути, границы, что является важным для меня и отчего-то незаметно большинству обычных людей, не ощущающих дорогу как обновление.

В сих землях на самом краю марева красного от сока лета, помимо счастия и тепла от безмятежности легкой, ленивой жизни я начал ощущать боль. Сначала невнятную, на которую не обращал внимания, ибо как всякий взрослый человек, привык отмахиваться от легких недомоганий, хотя при этом как жрец, прислушиваюсь к внутренним ощущениям.
Близко было то место, в котором я схоронил свое сердце, не ожидал, но слышал, как оно бьётся в каменных объятиях, ощущал всю тяжесть горячих воспоминаний. Тянуло, давило грудь, душило так, что не вздохнуть и не сказать ничего от того каким разорванным я себя ощущал, словно вскрывают наживую, с издевкой добавив слегка морфия в загустевшую до черна, смолистую кровь.
Нужно было собраться и отстранится от этого, отделить себя от себя, но я так по вам тосковал, тосковал по дому, которого у меня нет, по землям, в которые мне заказан путь, что не собраться мне было с собою же. Я понимаю, что добровольное изгнание для меня – благо, как и для каждого. В этом растет сила и крепнет тело, в нем зачастую секрет открытых границ, в нем свобода. Но вернуться для меня – не умереть только на первый взгляд, но при этом утратить все, лишить свою душу головы и остаться ходячим мертвецом при живом, но пустом теле. Сколько их таких, моих предшественников?
Хотя так любо мне, знали бы вы, оттолкнутся от земли лунной полуночью на проселочной дороге возле имения и подняться ввысь, мчаться словно ветром, лететь над верхушками деревьев, шумя их кронами, проноситься вихрем над полями приминая рожь да спугивая межевеков, долетать до воды, черной, замеревшей недвижимым зеркалом и нестись над ней, сбивая отражение луны, чувствуя прохладу, беззвучно хохоча. Задевать камыш, не телом, смехом, ощущая плотную ночь чем-то живым, по которому можно скользить, нестись все дальше, взмывать над лесом, резко, среди деревьев, подниматься высоко, туда где прекрасные искры звезд чертят узоры и смотреть, смотреть вниз.
А затем очнуться у себя. И чтобы не задохнуться от тоски - отослать ее всю запрятанному под толщи мрамора сердцу в древнем как плоть Загрея храме.

Поэтому, может и лежу я теперь на теплом прибрежном песке, еле дыша от того как размалывает в крупу что мельничное жерново внутренности навалившаяся, казалось бы навсегда запрятанная тоска. И звезды такой красоты, что встают влажным и тяжелым в горле. А еще могу я признаться, что люблю вас, и безмерно скучаю по тому времени, как ничего еще не было изменено и можно было слушая пение бабок на завалинке, попивать чай из фарфоровых чашек, да холодную водку из стаканов, сидя ночью на веранде вашей, увитой виноградом да просто наслаждаясь обыденной прелестью момента. Отсутствием груза, что мерзок и желанен одновременно и зовется знаниями. И чтобы мы с вами - такие юные что пацанва при конюхе, не ведающие еще, что значит биться, стоять на своем до последнего, а потом еще и еще, без мысли даже о помощи, просто стоять, менять по-своему стиснув зубы и раздвигая сточенными до мяса руками мир. А просто быть его любимцами и баловнями из российской глубинки.

Поднимаюсь на лодку, кидаю дорожную сумку, отмечая, что надо бы ее сменить. Уж сколько стран перевидела, да и вообще, вещи мои - счастливцы со всего света, отвоеванные, сторгованные, важные, без конца видящие мир вокруг и служащие мне. А уж дом то. Не знаю, по душе ли вам бы пришлась прохлада темных полов и уют тканей на окнах да драпировок на мебели. Согласились бы вы с жесткой белизной костей на полках и медных фигур оскалившихся демонов. С воском оплавившихся свечей при задернутых шторах но без показушной мрачности присущей салонам подставных ведьм.
На лодке, идущей по мерно движущейся зыби лунного отсвета мы доплыли до яхты, здесь мелко, и чтобы не брести с сумкой на голове словно бедный индийский рыбак, я взял катер. На яхте меня ждали матрос и управляющий. Второй до ближайшего порта, дальше я сам, а пока надо немного поспать. Выпиваю полный до краев кубок густого вина, не обманываясь его соленым вкусом и видя, как алые разводы остаются на стенках сосуда. Сердце тише стучит, медленнее, я почти не слышу его мерное биение и могу спокойно закрыть глаза. Пол качается, мы отплываем.
Открыв глаза вижу рассвет, такой персиково - розовый, прохладный, тяжело поднимаюсь, плещу водой в лицо, растираю ладонями шею, ноющую грудь. Обматываю голову тряпкой, какую здесь носят отставные военные, подворачиваю рукава измятой хлопковой рубашки, в которой спал, обуваю мягкие кожаные тапки, сую в карман брюк кошелек и телефон. Документы мне без надобности, отведу глаза кому угодно, не придерутся. Одеваю очки, закрывая покрасневшие глаза, киваю своему экипажу, окунаясь с лестницы в теплое, пока не раскаленное южное утро.
К полудню сижу в таверне, смотря на море, которое в какой-то миг пришло в необычайное оживление, подняло волны, распугав мелкотню в песке и взрослых, с затаенным эхом вспомнивших, что такое стихия и приготовившихся бежать. Но миг и все отступило, замерший воздух пришел в ласковое движение, но кому надо - сигнал понял, и я, естественно в том числе. После вышел, отобедав, пообещав себе, что завезу вам приморской кухни, так как думаю, оцените вы гадов морских зажаренных самыми разными способами так, чтобы сохранить сок и мягкость только что выловленных, бескостных морских обитателей. Мелькнула мысль еще перетащить ваше поместье вместе с уездом ближе к морю, пусть бабье вместо редьки в огородах окуней дергает, да на этой мыли и встретился взглядом со взглядом столь пристальным, что захочешь не заметить – мимо не пройдешь.
- Максим Евгеньевич?
Митька был загорелый до облезлости, в шортах, футболке, болтающейся на тощих плечах и с ранцем. Дались же ему эти мешки за спиной.
- Привет, пацан.
С той вылазки к вам я его не трогал. И не до того было, чтобы возиться, хоть мысли о приемнике посещали, и не было привычкою кому-либо свое поведение объяснять, да и настроения должного не случалось. Сначала пришлось отправиться совсем уж далече, откуда, даже думается мне не дошли до вас письма и не читали вы их перед сном али в полдень, оторвавшись ненадолго от дел. А теперь вот сюда, откровенно скрепя сердце.
И еще была у меня мысль на счет него, скользкая и мимолетная одна, которую я даже не сформулировал для себя, но на заднем плане держал. Может, это было о новом поколении. Может, померещилось что - то нечистое, дурное в нем. А может и не было ничего вовсе и просто лишка мы тогда выпили.
- Вы тут эээ… по делам? - он обернулся на юношей и девок в коротких что срам один шортах, выходящих из дыхнувшего прохладой магазина.
- На отдых точно не очень похоже. - Я улыбнулся, разглядывая его покрасневший лоб и щеки, облезший нос.
- А с вами можно? - Он посмотрел настороженно и подобрался, готовясь к отказу. Я оглядел его худые, жилистые руки, решил, что, во-первых, сгодится, во-вторых – просто так мне судьба бы его не подкидывала на оживленной торговой улице не самого пустого в летний сезон городка, чёрте на сколько удаленного от нашей с вами родины. Никак не могу привыкнуть к тому, что люди теперь с легкостью перемещаются по свету при помощи авиации, в которую до сих пор сами не сильно то верят.
- Только если матросом.
- Матросом? На корабль?
- Ага, грести по горло в говне вместе с полусотней моих рабов.
Митя умолк, переваривая. Думаю, ему сложно было поверить в то, что я могу шутить. Это, наверное, как старик Хоттабыч из мерзейшего фильма, который вдруг бы начал пользоваться смартфоном.
- На яхту, пацан. Или ты думаешь, я под парусами хожу на деревянном корыте?
- От вас можно чего угодно ждать. В корабль проще поверить, чем в яхту, - он подтянул лямку ранца и добавил: - которая может и лодкой с горшком оказаться.
Это, я так понимаю, его так впечатлили ваши удобства, когда гостили мы в поместье вашем. Нежная молодежь пошла, мы так годами справляли и ничего, думаю вы со мной согласны будете.
Он попрощался со своими спутниками, но вещи из хостела который я про себя окрестил постоялым двором, забирать не стал.

- И правда яхта, - Митя торчал на причале и видимо глазам своим не верил,когда к назначенному времени пришел переодевшись и настроившись - не краденая?
Я хмыкнул и поднялся на борт, наказал своим помощникам обождать до нашего возвращения на суше, а сам с недоверчивым Дмитрием отошел из порта в открытое море. Оно как чуяло что пора, затихло, мерно дышало в ожидании и при этом как будто не слишком интересуясь.
- Что мы будем делать?
- Да поколдуем немного.
- Мне уйти?
- Да нет, тусуйся тут. Посторожишь.
- Подстрахую?
- Нет, посторожишь. - Я посмотрел на Митю, как бы завершая диалог. Он пожал плечами и ушел бродить по судну. Как - то надо было наверно с ним поговорить, объяснить, но я не слишком умел, и язык тот, наш, настоящий, и понимание с полувзгляда это одно, а современная речь - такое другое, что я свой голос часто воспринимал как отрывистый лай а не тягучие, осмысленные, полные магии слова.

Потом был вечер такой тихий, мягкий, я лежал на палубе, на досках, хранящих солнечное тепло, общался с судном, слегка потиравшись затылком, как кот, настраивая его на нужный мне лад.
- Как-то лучше было, когда вы за штурвалом стояли, - Митя пришел с кормы, видимо потеряв надежду поймать сеть.
- Здесь нужное место.
Он оглянулся.
- По навигатору?
- По звездам, - я поднял руку и провел ею в воздухе, очерчивая линии созвездия.
- Вечер же только, - он даже голову не поднял. - Какие звезды?
- Иы или мне веришь, или ****уй отсюда. Когда я врал тебе?
И правда ведь не врал. Виделись, правда до этого пару раз. Я сел на палубе, посмотрел на тонкие серебряные браслеты на ногах, на руках, загорелых еще с прошлой поездки. Охранники. Даже серьги пришлось вставить. Потер занывшую от резкой боли грудь.
- Старость? - сочувственно спросил Митя.
- Сердце мое рядом, чует меня, напоминает о себе.
- Сердце? Оно как бы отдельно от вас?
- Отдельно, оставил вон в той стороне на полуострове. Я кивнул влево. В моем деле никак без жертв. А оно и жертва, и залог силы.
Я поднимаюсь на ноги, чувствуя, как вес и плотность воздуха изменилась. Подхожу к борту, оборачиваюсь к своему спутнику.
- Мы на якоре, так что не ссы, рано или поздно вернусь. Что бы ни происходило – не дергайся, - наказывал я, снимая майку, оставшись в шортах выпрямился: - Потонешь – твои проблемы.
Он открыл рот что-то сказать, но я откинулся назад, зудящей от желания соприкоснуться с водой спиной и кинулся в густое стекло морской воды полной изнанки. Опускался вниз головой, не сопротивляясь, смотря как изменяется цвет в толще воды с лазурного на малахитовый, а потом на черный. Вдыхаю, рассматривая мерцающие белым силуэты, ощущая, что вода стала густым, прохладным и плотным воздухом обратной стороны. Я опускался, а вокруг меня вились дивные барышни, с текучими кудрями, бледными, гибкими телами, пышными формами. Они обвивали мои ноги прохладными ладонями, с унизанными кольцами пальцами, прикасались к ним губами, прижимались все тесней, давя мягкой упругостью груди мне на грудь и живот, целовали в шею, расстегивали ширинку отяжелевших от воды шорт, скользили под них нежными и требовательными руками. У них менялись лица, в какой-то момент я даже встретился взглядом со своими глазами, только совсем водянистыми и словно бы у мертвечины. Было и ваше лицо. И моей супруги, и еще много кого. Даже не знаю, чего они ждали, лаская меня и опускаясь в густом пространстве изнанки все ниже. Может быть просто искали тепла, потому как, опустившись на белое ракушечное дно я ощутил себя зябко, словно поцелуями своими они потянули из меня сока. А может хотели заманить к себе, нарядить в водоросли и скоротать посмертный век. Стоило же мне ступить ногами на мягкий как снег и теплый ракушечник – девы поднялись назад, махнув напоследок руками-ногами, описав красивые дуги длинными патлами, откинув головы на синюшных шеях. Я заправился и застегнулся, опустился на колени, отметив что в такие толще изнанки даже сердца не слышно и голова у меня не заполнена болью и тоскою, напротив кажется ясной, в которой все местные законы словно тобою и придуманы, являясь при этом истинными и единственно правильными.
Я провел пальцами по шершавой и неровной, словно осенний пейзаж в горах поверхности, опустил руку в раковину, живую, настороженную, и достал первую жемчужину. Работы предстояло много.

Когда вынырнул – глубоко, жадно вдохнув обычный, йодистый морской воздух – не сразу понял, сколько сейчас времени. Вокруг было рыжо, как случается у нас в золотистых полях в предветренные закаты, когда всякая паутинка и крылья запоздалой стрекозы кажутся драгоценными нитями. Взобрался на борт тяжелым от усталости. Сразу замутило, повело, заныло тело, навалилась усталость. Шорты, мокрые, прилипшие, с тяжелыми, полными жемчуга карманами мешали. Со стороны носовой части звучало немелодичное треньканье. Я вздохнул, растер шею и пошел туда.
Митя сидел, скрестив ноги и немного завалившись вбок, меня даже обдало холодом от мысли, что я мог задержаться на изнанке надолго, и что прошло полгода, например, и парень просто богу душу отдал. Но потом подумал, что современные люди не такие верные и он просто бы уплыл, устав ждать и дожрав припасы.
Напротив него, меланхолично перебирая струны какой-то вытянутой домры сидело что-то с жабрами и неразборчиво мычало. Заметив, наконец, меня оно тренькнуло особенно громко и рвано, хлопнуло глазами так, как если бы веки были прозрачными и вертикальными. Меня стошнило. Знаю, что вам не по нраву это будет читать, но без утайки я обычно обо всем докладываюсь, зная, что поймете. Горлом пошли спелые яблоки, крупные, с особым стуком падающие на деревянный пол и караси, жирными тушами бьющиеся о доски. Дышать было сложно, перед глазами потемнело, я свалился на колени, захлебываясь очередной рыбиной и тут из кармана выпала жемчужина, стукнулась об пол и от нее пошла волна, бряцанье затихло, я понял, что все морок, наведенный морским духом. Вспомнил себя, ощутил удар больного сердца в груди и где-то далеко одновременно.

Открыл глаза, подобрав жемчужину и раздавив ее в пальцах, сдул пыль, замерцавшую искрами перед почти севшим солнцем и развеявшим наваждение и демона, его наславшего.
Митя видимо засмотрелся. Поэтому закис. С его тела стекала мутная слизь, поэтому мне и показалось что косо сидит - тело поплыло и потекло в сторону, вокруг натекли мутные лужицы. Я задумался. Спасу его - буду должен учить. Оставлю - буду виноват, ведь на корабль я его пригласил. Сбросить бы как рыбину в воске, фаршированную золотом, на дно, в дань богам, не думаю, что вы бы стали горевать за посторонним, но сам себе я вряд ли бы понравился в ваших глазах.

Очнулся он когда мы уже проплыли и туман, сгустившийся над ставшей стального цвета водой, через искры светляков в воздухе. Долго сидел, осторожно осматриваясь, медленно распрямлял затекшие ноги, с трудом поднимался. Подошел к бортику, проблевался все той же слизью, которая испарилась с него, но видимо еще оставалась внутри. Посмотрел на меня с досадой и замученный совсем.
- Сходи в душ, полегчает.
- Вы бы хоть предупредили, что может быть такое. Такая каша в голове теперь и слизь эта в носу стоит - он сморкнулся в воду и опять закашлялся рвотных в позывах. - Я ж чуть не откинулся когда эта хрень на палубу влезла.
- Но не откинулся же.
- Мне спасибо надо сказать?
- Тебе бы надо меня сменить за штурвалом, я устал как пес.
- Я не умею. И странно, что мы еще не в порту, недалеко же было.
- Мы выплываем с изнаночных территорий. И пока можем поговорить.
- О чем?
- О том, Дмитрий, что не знаю я что с тобой делать. То ли отдать царю морскому на обучение, то ли в дань русалкам кинуть, то ли с собой забрать.
Митя замер, насупился, напрягся и я ощутил, какой же он юный совсем. Юный и не готовый оставить всю свою жизнь, с придуманными, но важными для него ценностями в обмен на то, что бы. Что бы что? Что бы оставлять в залог и на хранение свое сердце в одном древнем храме? Что бы не иметь своего места на земле и при этом быть дома везде?
Летать? Собирать урожай жемчуга с обратной стороны мира? Предаваться утехам с дочерьми морскими, быть всегда в пути, во всех временах и землях одновременно? Что бы выполнять ту даже не работу, не долг, а функцию, на которую давно уже подзабили люди, перестав избирать жрецов, способных вести диалог с миром вокруг. Да нафиг это не надо. Надо работу нормальную, девку, хату, отпуск раз в год. Надо как все - потреблять и не давать взамен. Разве что платя неосознанно своим временем, силами, нерожденными детьми.
А мне потом разгребать. Горько это, но верно. И я не пожалел ни разу, о таком нельзя жалеть. Все равно как прийти к ведьме, топнуть ногой сказать - бери меня в ученики. Будет изводить тебя, нагружать работой, но жаловаться нельзя. Митя не сможет. Он легко касается всего этого, отходит вроде быстро, но не готов умереть, сделать тот самый безоглядочный шаг который даст силу.
- Меня не хотите спросить, чего я хочу?
- Мне нет дела до этого. - Качаю головой в ответ я.
Потому что действия важнее слов.
Подул ветер, появились чайки и стал виден вечерний город неподалеку. Резко очертились горы, окружающие бухту.
- Давай пожрем что ли, Митька. Угощу тебя в благодарность, что лодку посторожил. Дуй мыться, пока я пришвартуюсь. Он вроде хотел что - то ответить, и наверно, это был его шанс, но молча пошел мыться. Я механически управлял лодкой, заговаривая пресную воду которая была на яхте в расход кухни и ванны на очищение. Что бы смыла все ощущения, эмоции, унесла мышечную память о том, что тебя взял в оборот, заворожил демон. О том, что такое - побывать на границе, в сумеречных водах межмирья, что в наших затянутых вечерним туманом полях. Помните их, милый мой Натан Николаевич? Хотели бы вы сами смыть с себя эти ощущение томного забытия во власти позабытых богов давно сгоревшего места? Ощутить себя часть. этого, и то, как тело насквозь пропитывается чем - то особым, отравляющим и святым с обратной стороны. Думаю что нет. В том то и разница.

Позже мы сидим на пристани в открытом кафе, прохладно, сладко, одежда приятно касается чистого после душа тела. Я думаю о том, что несравненный плюс современности это блага цивилизации. Видели бы вы ванны, вода - хрень полная, мертвая, но то, что ее греть не надо крестьянам - так удобно.
Нам приносят вино, рыбу, салаты, хлеб, от которого аж пар идет, если разломить. Соусы, масло оливковое с чесноком и розмарином, сок лимонный. Я смотрю на прогуливающихся по улице, на то, как танцуют пары, собравшись на небольшой площади у оркестра, среди которого, на кажется расстроенном инструменте играет тот самый дух, что влезал на яхту. Я смотрю, думая, что за гостинцы вам привезти, пока Митя ест особую морскую змею, мясо которой дарит забытие. После он пойдет к себе и больше не вспомнит. Не будет мучится выбором, поживет обычно и иногда даже счастливо, ему не надо будет ничего объяснять и не нужно будет меняться. Думаю, милый мой друг, вы согласитесь со мной или просто махнете рукой, принимая на веру все мои слова и действия, такой же прохладный и бессердечный как я.