Тридцать третий

В трех километрах от села Дурново стоял небольшой монастырь. В народе его прозвали дурно́вским. И то ли от названия, то ли от насмешек, но слава его обитателей действительно была не очень. И в пьянстве их обвиняли, и бездельниками обзывали; а у власти большевики – тридцать третий год. Просочилась эта дурная слава в областной центр. А там ругань, назначение комиссии и приказ: "Разобраться!"

К приезду готовились всем селом. Вымели улицы, покрасили заборы, а вечно пьяному дяде Мише, ошивающемуся у сельмага, выделили цветастую рубаху и гармонь и пообещали, ежели сыграет хорошо и не налакается преждевременно, четверть самогона.

И вот долгожданный день. Собрались дурновцы на площади у сельсовета, с хлебом-солью, полевыми цветами и фальшивыми улыбками.

Тяжелый грузовик ЗИС-5 медленно раздвигал толпу встречающих. Отстегнув борт, с кузова спрыгнули суровые мужики, две дюжины, на фуражках звезды, на рукавах красные повязки. Кто-то из деревенских ткнул в бок дядю Мишу: "Давай!" И захрипела частушка, наскоро сочиненная им специально к торжеству:

Буржуа́зию долой!
Власть дадим Советам!
Будет на душе покой,
Будущее светлым!

Густая борода старика тряслась в такт напеву. "Ух!" – подпевал народ. Наклёвывалась гулянка.

– Товарищи! – раздался крик. Все оглянулись на стоящего в кузове грузовика мужика.
 
Прикид городской. Кепка, брюки, пиджак – всё новое. Кирзачи блестят. Понятно – главный. Надо слушать.

– Товарищи! Мы к вам приехали по особому партийному поручению! – хлопки и одобрительные крики "Ура!" не смолкали, пока оратор не поднял руку с зажатым в ней листком.

– Мы приехали закрывать монастырь, как рассадник мракобесия и пропаганды против Советской власти.

Легкий шорох пробежал по толпе, слабое шуршание. А оратор продолжал, махая листком:

– У меня в руках приказ первого секретаря обкома партии товарища Скобцева. В нём говорится не только о закрытии этой богадельни, но и об аресте монахов. А если они окажут сопротивление социалистическому правосудию – о немедленном их расстреле,  – он откашлялся и поправил кепку. – Товарищи! Обком партии считает, что эта банда тунеядцев и алкоголиков разрушает основы советского человека! Задумайтесь! Какие ваши предложения или, может быть, возражения?

Тишина. Никто не решался защищать монахов. Замешательство читалось на лицах сельчан.

– Ну, если предложений нет… - спрыгнул с грузовика приезжий. – Тогда выдвигаемся, собственно говоря, к объекту.

Кто-то раздвигал локтями толпу. К грузовику прорывался дядя Миша с гармошкой наперевес.

– Погодьте! –выкрикнул он под ноги главному. – А в чем их вина? – пожал плечами старик. – Они бедным помогают, и вдовам, и сиротам. Я сам иногда туды поесть хожу.

Удивленный взгляд приехавшего, казалось, сверлил старика. Как же, посмел возражать! Да кому, инструктору обкома, представителю Советской власти! – казалось, говорил его гневный взгляд.

Дурновцы втянули головы в плечи. Жаль старика! Совсем из ума выжил от пьянки.

– Ой, дядь Миш! – раздался вдруг в толпе женский голос. – Да ты не есть, ты  туда похмеляться ходишь!

Народ, скумекав, как дядю Мишу спасти, поддержал бабу стройным смехом:

– Да не обращайте на него внимания, гражданин товарищ уполномоченный! Это наш дурачок местный! – а сами тянули, тащили односельчанина за цветастую рубаху в спасительную толпу.

– Вот и хорошо! Вот и ладненько! – старшой поправил кепку и стал раздавать указания мужикам в повязках.


Монахи издалека увидали гостей – к монастырю дорога одна. Впереди пыхтел грузовик, за ним плелись несколько крестьянских подвод. Кто ехал, и зачем – божьи люди знали.

– Это по наши души, братцы, – склонил голову стоявший у окна настоятель.
Иноки, восседавшие за столом для трапез, молчали. Последние минуты свободы, а то и жизни, повергли в тишину. Настоятель поднял худое, покрасневшее лицо и со слезой в голосе изрёк: "Благословен Бог наш…" Остальные, встав со скамьи, подхватили молитву. У всех бежали слёзы. Давно монастырские стены не слышали таких искренних, таких одухотворённых слов.

В подводы бросали сорванные со стен иконы, грузили церковную утварь и найденное в кладовке зерно. Брали всё, не гнушаясь даже старыми подрясниками и заготовленными на зиму сухарями. Монахов связали и бросили в кузов машины. Ни стонов, ни криков, ни молений о пощаде. Кротко, как овцы на заклание, со смирением и прощением отправились они навстречу судьбе…


Толпа на площади вернувшиеся подводы встретила молча. В глазах – недоумение, сострадание и немой вопрос. А воздух стал кислым. К чему бы? Знахарка Степанида, стоявшая в середине толпы, вздохнула: "Кислым несёт! Ой, к беде. На всё воля божья…"

Народ окружил сброшенные в кучу иконы и главу комиссии, поливающего святыни горючим. Подвели монахов со связанными за спиной руками. "Господи, помилуй!" – тихо произнес кто-то в толпе.

– Товарищи! Советская власть не карает. Советская власть всегда готова дать оступившемуся шанс! – инструктор ткнул пальцем в сторону монахов. – Они докажут преданность Советской власти, если подожгут иконы и признают, что никакого Бога не существует! Тогда они будут отпущены! А если нет…

Молчали люди. Перестали щебетать птицы. Ветер затих. Природа и человек замерли.
Перед братией вышел настоятель в изодранной рясе. Стоя у сваленных в уличную пыль икон, он посмотрел на небо, что-то прошептал и начал:

– Ну что же, братцы! Жили аки свиньи, так хоть умрём по-христиански! – иноки склонили головы, а настоятель повысил голос: – Явил Господь милость! Венец мучеников дарует!


Дурновцы расходились. Пламя безжалостно уничтожало лики. Смолкли винтовочные выстрелы возле монастырских стен, куда были отведены монахи. А где-то в покосившейся избушке жалобно играла гармонь и плакал старик.





__________________________________________________________
По мотивам произведения Тихона Шевкунова "Несвятые святые"


Рецензии
Откуда у Вас такой хороший слог? Из тюрьмы? Простите.

Лидия Уварова   12.09.2019 08:11     Заявить о нарушении