Тарокканье царство, из птички...

ТАРОККАНЬЕ ЦАРСТВО

Глава 15 – Встреча у плаката

– Ну хорошо, мы вас не допрашиваем, – сказал толстяк. – Позвольте только шепнуть вам два слова: я – Павийон.
– Какое же мне до этого дело, сеньор Павийон? – спросил Квентин.
– Разумеется, никакого… Только, я думаю, вам будет приятно узнать, что вы говорите с человеком, заслуживающим доверия…
Вальтер Скотт, «Квентин Дорвард»*.

-----
* Перевод М.А. Шишмаревой.
-----


1
Бедная сеньора Исидора! Она так и не смогла выспаться в эту ночь. Вначале ей показалось, что ночевать на лапнике слишком жёстко, потом – что в палатке слишком душно, потом пожаловалась, что ночевать в одном шатре с тремя мужчинами – это ниже её достоинства…
В конце концов, принцесса, закутавшись в попону, ушла, как она выразилась, «побродить и подумать», да так и заночевала в стоге сена, благо дождь прошёл и на небе выступили звёзды, и тонкий серп позднего месяца одиноко скользил по небосводу.
Да, подступало новолуние… вы спросите: так быстро?.. однако, не будем забывать, что наши герои волшебным образом перемещаются из времени во время…
Утречком, бросив: «я догоню вас!», Исидора ушла в лес, ведя в поводу Июльку со всей её поклажей.
Палатку они оставили лесным разбойникам.
Друзья продвигались по дороге стремя в стремя, благо путь расширился. Среди буковых стволов, подпирающих далёкое небо, показался просвет впереди.
– А что означают буквы на вашем щите, сэр Бертран? Я вижу медведя, которые встал на задние лапы и в передних держит дубовую ветвь, но что означает надпись?
– Сэр Тинчес! Это очень просто.  «Иль э дю девуа дефор!»,  то есть, «Я знаю обязанности сильного!» – фамильный девиз де Борнов.
– То есть, не только права, но и обязанности?
– Обязанности в первую очередь. Подставить плечо, помочь товарищу, обнажить меч в помощь слабому и – тем возвыситься в собственных глазах. Так я это понимаю… А у вас, сэр Тинчес, наверное, тоже должен существовать свой герб и свой девиз? Как и у вас, достопочтенный Всадник Кубка?
– Наш фамильный герб – это скорпион, который корчится на пике. А девиз: «Будь тем, кто ты есть, и никем иным!»
– Тогда это надо бы изобразить на щите. А у вас, сэр Линтул?
– Ещё не придумал. Хотя… я бы взял, как наследственный, образ муравья, что ползёт на вершину горы, над которой встаёт звёзда…
– А девиз?
– «Истина – есть путь познания истины!»
– Это девиз скорее учёного, чем рыцаря.
– А разве ваш девиз, сэр Бертран, не есть скрытый намёк на то, именно следование Высшей Истине руководит поступками рыцаря?
– Следование внутренней Истине.
– Именно так…
Впереди явственно открывалась прогалина, а нарастающий свет солнца говорил о том, что лесу скоро конец.
– Где там наша принцесса? – заволновался Тинч. – Я всё сомневаюсь, стоит ли ей вообще ехать с нами. Как только узнают, что она – наследница престола… Правда, что взять с дураков, но всё-таки.
Как раз в это время нарастающий, шелестящий по опавшей листве, торопливый стук копыт ответил на его вопрос.
Перед ними возникла… нет,  не совсем  леди Исидора – как, очевидно, догадались вы, внимательный читатель.
Это снова была Ассамато – во всём своём великолепном кентаврьем обличье.
– Эвоэ! – кричала она на всём скаку, подгоняя сама себя хлыстиком по июлькиному крупу. – Ясно васвами! Эвоэ!
Тихим нежным ржанием приветствовал её Караташ, и ему в один голос откликнулись Борей и Аквилон…
– Ну и слава Богородице! – стальной рукою перекрестился командор. – Признаться, меня тоже мучил этот вопрос…
– Привет, Ассамато! – поднял руку Тинч. – Рад снова видеть вас, ваше кентавричество!
– Да, с кентаврихой у нас хлопот будет, видимо, поменьше, – сказал Леонтий.
– Сэр! – раздражённо скрипнул сэр Бертран из-за прорезей шлема. – Давайте так, извольте говорить в моём присутствии не «кентавриха», а «кентаврица». Придворный этикет есть придворный этикет!
И прибавил вполголоса:
– Господи, когда же я доберусь, наконец, до Лиможа…
Дорога тем временем вывела их на освещённый солнцем пригорок.

Красивейший город открывался в низине. Река пересекала его посередине и впадала в широкий залив, где тысячи значков и вымпелов развевались на мачтах кораблей. Сам город пестрел цветущими купами садов, и даже кипарисы были украшены разноцветными гирляндами. Даже отсюда, издалека, можно было рассмотреть широкие площади и зелёные улицы, и фонтаны. Безостановочно звонили колокола храмов, а флюгерные петухи, как один, указывали на дорогу, по которой вот-вот должны были прибыть наши путешественники…
– Здесь наверняка живут счастливейшие в мире люди! – предположил Тинч. – По крайней мере, я не наблюдаю ни фабрик с их трубами, ни трущоб, ни свалок…
Всадники построились ромбом: впереди сэр Бертран, за ним Тинч и Леонтий, замыкала кавалькаду Ассамато.
Спустившись с горочки, они наткнулись на плакат, вывешенный прямо среди дороги:

«ВСЁ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА, ВСЁ ВО БЛАГО ЧЕЛОВЕКА!!! – гласила надпись на плакате и, ниже:
КТО ТЫ –
ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ?..
ИЛИ ТЫ – КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК?!!
И, ещё ниже:

«ТОГДА,
ТЫ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ СЛЕДУЮЩЕЕ:
СОГЛАСНО ЗАКОНАМ ГИСТРИО, В СТОЛИЦЕ ТАРОККАНИИ ЗАПРЕЩЕНО:
– ПРЕБЫВАТЬ ЛИЦАМ В ГРЯЗНОЙ И ПАЧКАЮЩЕЙ ОДЕЖДЕ!
– ЗАНИМАТЬСЯ ПОПРОШАЙНИЧЕСТВОМ!
– СОЗДАВАТЬ АГРЕССИВНО НАСТРОЕННЫЕ ГРУППЫ ГРАЖДАН!
– НЕ СОБЛЮДАТЬ ДРЕСС-КОД!
– ЗАНИМАТЬСЯ ГАДАНИЯМИ И МАГИЕЙ!
– ПОЛЬЗОВАТЬСЯ УСЛУГАМИ АБОРТАРИЕВ!
– ВВОЗИТЬ И УПОТРЕБЛЯТЬ ГЕННО МОДИФИЦИРОВАННЫЕ ПРОДУКТЫ ПИТАНИЯ!
– КУРИТЬ И ПОТРЕ***** ОСТАЛЬНЫЕ НАРКОТИКИ!
– ВЫСАСЫВАТЬ КРОВЬ!
– ХОДИТЬ НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ!
– ОБМАЗЫВАТЬСЯ ФИОЛЕТОВОЙ КРАСКОЙ И ГОЛЫМ ВЫБЕГАТЬ НА УЛИЦУ!
– ПРОПОВЕДСТВОВАТЬ!
– ВЪЕЗЖАТЬ НА ОСЛИКАХ!
– РАСПЕВАТЬ СЕРЕНАДЫ!
– ГУЛЯТЬ ПО НОЧНОМУ ПАРКУ И ЛЮБОВАТЬСЯ ЗВЕЗДАМИ!
– РАЗГР***** КОГТЯМИ ЗАХОРОНЕНИЯ МЕРТВЫХ!
– КУСАТЬСЯ БЕЗ ПРИЧИНЫ!
– ЕСТЬ МЯСО ИЛИ РЫБУ!
– ЛАКАТЬ ВОДУ ЯЗЫКОМ!
– ПАРКОВАТЬСЯ В НЕУСТАНОВЛЕННЫХ МЕСТАХ!
– СОВЕРШАТЬ НЕЗАКОННЫЕ СДЕЛКИ!
– ГУЛЯЯ ПО ГОРОДУ, НЕ ОБРАЩАТЬ ВНИМАНИЯ НА ПАМЯТНИКИ!
– ФОТОГРАФИРОВАТЬ МЕСТНЫЕ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ!
– НЕ ОПОВЕЩАТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ОРГАНЫ!
ЗА ВСЕ ЭТИ И ИМ ПОДОБНЫЕ НАРУШЕНИЯ – КЛЕЙМЕНИЕ НА ЛОБ, А В СЛУЧАЕ ПОВТОРНОГО НАРУШЕНИЯ – РАССТРЕЛ НА МЕСТЕ БЕЗ СУДА И СЛЕДСТВИЯ!

ВСЁ, ЧТО НЕ РАЗРЕШЕНО – ЗАПРЕЩЕНО !!!

Примечание (мелкими буквами):
Для иностранцев возможны исключения.

СОБЛЮДАТЬ ЗАКОНЫ ГИСТРИО – ПОЧЁТНОЕ ПРАВО И ОБЯЗАННОСТЬ  ЧЕЛОВЕКА, ЕСЛИ ОН КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК!
РАЗВЕ ВЫ НЕ ЛЮДИ?!!»

– Прав Шершень! По-моему, это одновременно низ цинизма и верх идиотизма. То ли Вавилон, то ли Ершалаим… – констатировал Леонтий. – Интересно, кстати. Кое-что явно почерпнуто из Уэллса, в переводе… не помню чьём, страница была вырвана… Кстати, похоже, нас здесь давно ждут.

2
Две дороги огибали плакат – слева и справа. Сразу за ним, в тени плаката кавалькаду встретила группа людей, человек десять, облачённых в костюмы испанских латников эпохи конкистадорских походов, в сплющенных с боков стальных шлемах, вооружённые алебардами.
 Вперед вышел невысокого роста и полноватый человечек с узким лицом и стеклянными глазками. Перо на его круглой шляпочке, напомнившей Леонтию афганскую «пуштунку»,  указывало на то, что перед ними, очевидно, чиновник, а, судя по недовольной физиономии – чиновник достаточно высокого ранга.
В руках его появилась истрепанная пачка листов бумаги, куда он время от времени заглядывал и кисло морщился.
– Наконец-то! – вместо приветствия, бросил он и поменял листы местами.
Стеклянными… (или, быть может, фарфоровыми?) как у куклы глазами окинул приезжих.
– Кто из вас сеньор Микротус?
Путники переглянулись и смолчали.
– А кто сеньор Сурикатус?
– Досточтимый сеньор чиновник! – подал голос сэр Бертран. – Увы, нам совсем не известны эти, несомненно достойнейшие имена… но, нам очень хотелось бы узнать хотя бы ваше имя. С кем мы имеем честь общаться?
– Вы имеете честь общать меня сеньором Палтусом де Лиопсетта… – не отрывая ищущего взгляда от бумаг, молвил чиновник. Недовольно фыркнул, доставая из-за уха самую настоящую шариковую авторучку:
– Вечно намудрят, вечно напутают… Два года назад было семь героев, год назад пять… сколько бронзы ушло на памятник… теперь четыре, вот и вертись. Почему четыре?
– Экономика должна быть экономной, – пояснил Леонтий.
– Ага. Ч-чёрти что творится… Ладно. Хочу напомнить вам, что вы разговариваете с лицом, заслуживающим всяческого доверия, а паче того – почтения со стороны таких низкопробных статистов, как вы… Итак, ваши имена?
– Сэр Бертран де Борн, рыцарь Меча, командор Ордена Бегущей Звезды.
– Сэр Тинчес Даурадес, рыцарь Посоха.
– Сэр Линтул Зорох Шлосс, рыцарь Кубка.
– Ассамато, всадница Пантакля.
– Стоп, стоп, стоп! Это какая ещё всадница?!. Нет в сценарии никакой всадницы… да и ни одного из остальных ваших имён тоже… Ох уж, мне эта Омния, ох уж эта их контора…
– Значит, сценарий этого действа сочинили в Омнии? – поинтересовался Леонтий.
– Сие вам знать не обязательно… – вписывая на бумагу новые сведения, озабоченно отвечал сеньор Палтус. – Впрочем, мне по душе, что вас так интересуют подробности. Не хотите ли вы более детально ознакомиться со сценарием?
– К сожалению, у нас мало времени.
– И это правильно. Все подробности объясню по дороге… Город ждёт вас с самого раннего утра, все жители заранее извещены о вашем славном прибытии…
– Кто такой Гистрио? – спросил Леонтий.
– Ну как же! Впрочем, для вас совершенно необязательно разбираться в законоведении. Гистрио Гистрио – известный омнийский законовед, лауреат Премии, первый советник нашего Папы, маркиза де Блиссопле. Он давно умер, но очень любил собак и маленьких детей… Вы обратили внимание на нижние строки? Вам, как иностранцам, делается исключение…
– А ротокканцы – это тоже иностранцы?
– Ротокканцы – это ротокканцы. Это быдло, это невежественная толпа, что каждую осень прибывает к нам для грабежа и разбоя.
– А в остальное время они занимаются… чем?
– Как это чем? Согласно решениям Гуммы, ротокканцы обязаны работать. Это их почётная обязанность, в отличие от тарокканцев, которые заняты в обслуживании иностранцев и вполне заслуженно занимают ответственные должности в Барсьей Лоне.
– Где???
– Сразу видать, что вы прибыли издалека. По высочайшему предложению Гистрио Гистрио и согласно одному из последних решений совета Гуммы, явно устаревшее название столицы, «Аркания», должно быть упразднено и забыто. Звучное же и красивое наименование «Барсья Лона»…
– Значит, тарокканцы и ротокканцы – один и тот же народ?
– Я же объяснил вам: ротокканцы – это быдло. Они даже не люди, а так себе, людишки. И прекратите меня экзаменовать. Здесь вопросы задаю я!
– Всё ясно. Элои и морлоки! – пробормотал Леонтий.
– Кто? – быстро переспросила Ассамато, которой, судя по выражению лица, всё меньше и меньше нравился весь этот диалог.
Леонтий принялся повествовать друзьям о жизни элоев и морлоков, а сеньор Палтус, со сценарием под мышкой, принялся с важным видом инспектировать внешний вид всадников. Его, построенные в две шеренги, скучающие алебардисты наблюдали за этим занятием и нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
– Так, это нам подходит… – высказал он сэру Бертрану.
– Ты назвал меня «это»? – тут же вскипел командор.
Но сеньор Палтус де Лиопсетта, не обращая внимания на его реакцию, перешёл вначале к Тинчу, потом к Леонтию.
– А, понимаю. Омнийская работа? – с уважением указал он на автомат за спиной писателя.
Потом достопочтенный сеньор Палтус, с той же серьёзной миной, перешёл к осмотру Ассамато и минуты полторы стоял, не понимая в чём дело.
– Это… Как-то… как-то… – промычал он. – Это выходит… на четвереньках… или не на четвереньках…
С этими словами он, желая удостовериться, что глаза его не обманывают,  решительно приподнял подол её платья и заглянул внутрь.
Резкий взмах хлыста прозвенел в воздухе, и сеньор Палтус отшатнулся, болезненно придерживая руку. Его плачущая узкая мордочка выражала недоумение.
– Стоять! – рявкнул сэр Бертран, заметив, что алебардщики, неуверенно переглянувшись, сделали шаг вперёд.
А кентаврица сказала следующее:

– Ну ты, сенёр! В государстве королевы Тайры-Тары никогда, ни в какую жисть не бывало никаких тарокканцев или ротокканцев! И все граждане её искони веков именовались альтарийцами! Ты меня понял, скотина?!. А если ты, ещё хотя бы раз, посмеешь заглянуть мне под юбку, я пришибу тебя как крысу!
– Она сделает это! – давясь от смеха, подтвердил Леонтий.
А командор, которому стала искренне надоедать вся эта канитель, нагнулся с седла и подхватил сеньора Палтуса за отороченный пегим мехом ворот.
– Вы не смеете… – только и успел пискнуть чиновник, суча в воздухе ножками. Листы сценария выпали у него из подмышки и разлетелись по дороге.
– Хамло! – гулко, из-за прорезей шлема, констатировал Рыцарь Меча. – Сэр Тинчес, быть может, вы возьмёте этого мерзавца в своё седло?
– Сомневаюсь, сэр Бертран, – откликнулся Тинч. – Во мне говорит отвращение. Похоже, сеньор Палтус начинает попахивать.
– А пусть он просто идёт впереди и показывает дорогу, – предложил Леонтий. – А вы, – обратился он к алебардистам, – побежите сзади как почётный караул.
– Но мы… не можем бежать, – растерянно сказал командир латников. – Мы можем только шагом…
– Сценарий… – задушенно произнёс сеньор Палтус.
– Ладно, подбери свои бумажки, – разрешил командор, плюхнув чиновника на дорогу. – Они тебе скоро понадобятся.
– А если ты посмеешь вильнуть или сбежать, – добавил Тинч, – я лично всажу тебе стрелу в затылок. Разреши, дочка?
Ассамато передала ему изготовленный к стрельбе арбалет.
– Сценарий мне понятен, – сказал сэр Бертран. – Вперёд!
И, соблюдая прежний строй, рыцари двинулись к городу.







Глава 16 – Тарокканье царство, снова рассказывает Тинчес

Дон Кихот и Санчо под звуки музыки торжественно проехали по главным улицам Барселоны, а толпа народа провожала их удивлёнными взорами…
Сервантес, «Дон Кихот»

1
Стен у города не было. Как это важно объяснил нам один из присоединившихся по дороге чиновников, «мужество граждан должно служить ему защитой».
Впереди процессии, с пером на шляпе, улыбаясь во все зубы, гордо ковылял сеньор Палтус де Лиопсетта, который время от времени поддёргивал штаны, что придавало его походке ещё большую важность.
В конце концов, мне надоело держать его на мушке, да я, наверное, и не смог бы никогда выстрелить в затылок безоружному человеку. Я отдал арбалет Ассамато и поменялся с нею местом в арьергарде нашего небольшого отряда.
Слева и справа нас сопровождали вооружённые алебардами латники. Я разговорился с одним из них, благо тот оказался общительным парнем, совсем не похожим на солдата.
– А мы и не служители армии, – пояснил он. – Мы – актёры. А армия, зачем она нам, если охрану порядка несут омнийцы?
– Не очень-то они его и охраняют, – заметил я.
Действительно, пусть откуда-то из специально огороженных мест и палили холостыми старинные пушки, пусть и группы людей время от времени кричали нам дружно: «Браво! Браво!», пусть девочки в национальных платьицах и бросали нам под ноги россыпи бумажных цветов, однако вскоре я стал выделять в толпе и других людей. Эти ничего не кричали, а если и кричали на своём языке, то в придачу показывали нам какие-то знаки из пальцев, и свистели вслед, а один даже запустил в сэра Бертрана комком жевательной смеси, и комок прилепился к его плащу… правда, потом отвалился, и хорошо, что командор ничего не заметил.
Да, полицейские в касках, вооружённые дубинками и щитами, стояли вдоль дороги. Но был ли им интерес к тому, что происходит?
– А эти высокие здания вдали – это, очевидно, дворцы? – спросил я. Актёр рассмеялся:
– Это продовольственные склады, а также склады одежды и мануфактуры.
– Почему же они находятся в таком месте, где хорошо бы выстроить жилые дома?
– Потому что жилыми домами застроены бывшие поля и огороды. Село и город – вещи разные. По закону Гистрио, те, кто не имеет избирательного права, не имеют права проживать в черте города.
– То есть, ротокканцы?
– О да. Ты видишь эти бумаги, развешанные на столбах и заборах? У нас их называют «голосуйза». Это великое счастье – подавать свой голос на выборах за нашего Отца Нации, маркиза де Блиссоплё.
– А как он выглядит, ваш… Папа, Отец… как вы там его называете?
– Папа очень скромен и не любит бывать на людях. Видишь эти памятники? Все они изображают Папу. Поскольку никто и никогда не видал нашего Папу вживую, то наши художники и скульпторы изобрели новое течение в искусстве, называемое «папургения», то есть вдохновенные поиски наилучшего отображения образа Папы. Полюбуйтесь, вот наш Папа благословляет свой народ. Вот он указывает вдаль, в светлое будущее, указывая нам верный путь. А вот он вдохновенно вычитывает гениальные строки из своей «Книги Книг»: «Любуюсь я в окно, как лето расцветает!..»
– Ага. «Каклета»… А ещё ваш Папа наверняка спит на простой солдатской кровати, укрываясь простой, солдатской же шинелью, – заметил Леонтий.
– Да-да, откуда вы про это знаете?
– Правда, где он достал эту самую шинель, если у вас нет армии?
На этот вопрос алебардист не сумел ответить…
Мы проследовали широкими бульварами, где за оградами стояли красивые дома, окружённые фигурными решётками. Там же, за оградами, били в изобилии фонтаны… и мне показалось немного странным, что в этих местах сеньор Палтус обычно оборачивался, подавал нам рукой знак: быстрее!.. и сам пускался чуть ли не бегом.
Впрочем, при подходе к центру города, он куда-то исчез и больше мы его не видели.
Здесь, у памятника, что был сооружён, как нам пояснили, на месте разрушенной часовой башни, возвышалась высокая и широкая трибуна. У её основания нас ждала группа граждан. Один из них, более представительный, очень похожий на затерявшегося сеньора Палтуса, но покрупнее размерами и с тремя перьями на шляпе, очевидно, руководил всем этим представлением.
Почему-то с явным неудовольствием поглядев на небо (погода была довольно жаркой и когда тучки время от времени закрывали солнце, на нас снисходила божественная прохлада, что для нас с сэром Бертраном и Леонтием было весьма кстати), чиновник откашлялся, облизал губы и торжественно провозгласил:
– Приветствую вас, о избавители нашего народа! Приветствую вас во имя Отца Нации! Приветствую вас во имя магистрата великого города Барсьей Лоны! Приветствую вас во имя народа великой Тароккании! Никогда в истории мы не испытывали такого душевного подъёма, как в тот день, когда великий Папа, маркиз де Блиссоплё…
– В штанах… – вдруг тихо, но отчётливо сказал Леонтий.
– …своими трудами во благо великой тарокканской нации…
– Без штанов…
– …чьими неустанными трудами и постоянными заботами...
– В штанах…
– … гордимся…
– Без штанов… – повторили мы совместно.
– …и пусть…
– В штанах…
– …никогда не угаснет сей великий пламень, вдохновляющий нас…
– Без штанов…
– …напрасно слепые выродки ротокканцы…
– В штанах…
– …нас, тарокканцев…
– Без штанов…
– И Бог, что посылает нам Своих заступников…
– В штанах…
Но тут, увы, речь альгвасила, сеньора Гиппоглоссуса де Микростомуса (так он себя называл) закончилась. Пришло к концу и наше веселье.
– Послушайте, уважаемый! – обратился к нему командор. – Мы немного устали с дороги и совсем не прочь были бы принять ванну… или, что там у вас имеется. А вообще бы хорошо поесть и испить винца. Как вы на это смотрите?
Тут альгвасил посмотрел на него с таким недоумением и тоской, что я подумал, что у него внезапно прихватило желудок.
– Этого нет в сценарии! – сурово отчеканил сеньор Гиппоглоссус де Микростомус. – Перестаньте заниматься самодеятельностью. Сейчас – стихийный митинг с участием совета Гуммы, затем отправляйтесь на войну, где вас убьют или предадут, а вослед этому, но поздно, вам на помощь придут омнийские солдаты и окончательно разобьют неприятеля. Ваш героический прах со всеми почестями похоронят вот здесь!
И указал на памятник.
Да, о памятнике…
Это было как кисть руки, торчащая из-под земли и обращённая к нам запястьем полураскрытая ладонь, причём мизинец и безымянный пальцы с одной стороны, и большой и указательный с другой были согнуты, и только средний палец гордо и остро указывал в зенит. Немного приглядевшись, можно было догадаться, что пальцы стилизованы под фигуры людей, каких-то воинов, из которых четверо были поражены, а средний в последнем усилии поднимал свой меч к небу.
А вообще, я сразу же узнал тот жест из пальцев, который нам показывали весёлые молодые люди на улицах. Наверное, это их национальное приветствие, подумал я, но промолчал.
– И вообще, вам пора сойти с коней и познакомиться с обслуживающим персоналом.
Мы переглянулись…
– Что ж, – сказал сэр Бертран.
Поводья коней мы передали слугам, шепнув, разумеется, несмотря на возмущенные взгляды сеньора альгвасила, им на ушко, чтобы далеко не уходили, тем более, что вот и сеньора Ассамато, которая на трибуну влезть никак не сможет, конечно же, присмотрит за ними, так что не дай вам Бог… ну, и так далее. В штанах…
Пока мы занимались этими беседами, да разминали ноги, случились два события.
Во-первых, из дверей ближайшего дворца (по-моему, это был магистрат), вынесли членов совета Гуммы.
Их именно вынесли – сидящими на стульях.
Каждого из этих пятерых несли с двух сторон двое служащих. Затащив Гумму на трибуну, они расставили стулья с членами совета позади стола и, кажется, подсоединили каждого к нему особым проводочком.
Ни один из Гуммы не издал при этой процедуре ни единого звука… хотя, если бы, например, меня тащили таким образом, я бы точно чертыхнулся и сказал, чтоб «осторожней, не дрова несёте!» Но они держались на стульях как приклеенные.
Сеньор альгвасил достал из кармана небольшую коробочку и нажал кнопку. Коробочка издала музыкальный сигнал и лица членов оживились. Среди них, как я заметил, было четверо мужчин и одна женщина – в очочках, с короткой причёской, весьма-весьма габаритная… бедные рабочие, как они её тащили…
После этого на трибуну своим ходом взошёл какой-то мускулистый полуголый тип, одетый в шкуру и с дубиной на плече. Шагал он, я заметил, как-то странно, так люди не ходят…
Во-вторых, из группы встречающих навстречу нам выскочил запыхавшийся тщедушный и длинноволосый субъект, весь в кружевах и застёжках. Губы и, особенно, глаза его были накрашены как у женщины. За руку он волоком тащил пухленькую дамочку с растерянными глазками и, указывая ей на Ассамато, кричал надрывно:
– Дорогая! Дорогая! Ты погляди, какое чудо! Ты понимаешь, как это немыслимо! Ведь это, в высочайшей степени, замечательно! Ах, я сейчас умру от счастья!
– Вы кто? – спросил его Леонтий.
– Ах, вы меня так взволновали! Я совсем забыл представиться, я из группы обслуживания, вы можете звать меня месье де Фужере! Я имею честь быть макияжных дел мастером, на мне лежит ответственность за ваш внешний вид и полнейшую сохранность!
Сэры, сеньоры, просто господа… а теперь ещё и месье. В голове у меня путалось…
– На кой чёрт нам макияжных дел мастер? – спросил командор и, поскольку его опять начали подталкивать к трибуне, полуобернувшись, прибавил, взявшись за рукоять меча:
– А если ты, вонючка, посмеешь ещё раз ударить меня по спине…
– Ах-ах, ну зачем же так грубо! – и месье вновь обратился к Ассамато:
– Боже, о Боже, о Боже мой! Я сойду с ума! Какая пластика, какая героически смелая и в то же время целесообразная чистота линий! Ах! Ах! – твердил он, сложив перед грудью ладошки.
– Как на рисунках Ропса? – решился вставить я, припомнив рассказы Леонтия.
– О-о-о! Вы знакомы с работами Ропса?
– Я художник. А вы?
– Я – эстет, жена литературный критик! Знаете, когда омнийские учёные впервые сумели проникнуть к нам через дыру во времени, они привнесли в наш мир столько нового, столько нового! Я занимаюсь эстетизмом всего: кулинарии, архитектуры, театральных искусств…
– А ну-ка, постойте! – прервал его излияния Леонтий. – Что это за дыра во времени?
– О, да, вы безусловно правы, это грубое слово «дыра», я тоже с ним упрямо не согласен. Надо говорить: «отверстие». Когда вы все поляжете на поле брани, через это отверстие в наш мир… Как это всё неэстетично, и повторяется каждый год… Для меня это является таким страшным испытанием… О, о, о!.. – снова завёл он свою песенку, обращаясь к кентаврице.
Ассамато безмовствовала и сжимала губы. Руки её перебирали, терзали чётки – она явно пыталась понять смысл только что полученного предсказания.
– Что там? – спросил я.
– Хагель, Хагель и Хагель. Три раза «Гроза». Не нравится мне это. Слишком гладко всё…
– О гроза, о Боже! – встрял в наш разговор де Фужере. – О ужас!.. Эй, работник, иди сюда, сюда! Я понял, что надо делать! Я попытаюсь спасти вашу красоту. Поживее, поживее же, о работник!
К нему подбежал слуга, державший в руках охапку зонтиков.
– Видите ли, я эстет, жена – литературный критик! Разрешите мне сделать робкую попытку помочь вам, поддержать вашу красоту! Примите его, о, примите! – подскакивал от счастья макияжных дел мастер, открывая и протягивая кентаврице цветастый зонтик. – Быть может, когда-нибудь вы полностью оцените мою невольную поддержку… О дорогая, погляди какая прелесть: кентавр и полевые цветы! О, сегодня я просто сойду с ума!..
– По моему, нам нельзя всем вместе идти на трибуну, – сказал Леонтий. – Мало ли что…
– Тогда пойду я один! – кивнул сэр Бертран.
– А я, пожалуй, удалюсь от вас… на время, – сказала Ассамато неожиданно.
Это действительно было неожиданно и мы одновременно смотрели ей в лицо, ожидая объяснений.
– Может случиться что-то ужасное. Я видела кровь, кровь… много крови… Сегодня вечером… или, быть может, ночью. Я постараюсь обернуться вовремя.
– Что случилось?
– Не скажу. Пускай это будет предчувствие… и я, кажется, догадываюсь, что может выручить всех нас. Не ждите, не скажу, боюсь сглазить. До встречи. Гуи-гн-гн-гн-гм!..
И она, не сказав более ни слова, раздвигая толпу, вихрем помчалась прочь по дороге.
– Куда же вы… О несравненная! – только и сказал ей вслед месье де Фужере.

2
Тем временем, сеньор альгвасил, устав дожидаться и, судя по всему, полностью смирившийся с многочисленными нарушениями сценария, нажал одну из кнопочек в своей коробочке.
Сэр Бертран на трибуне в это время поднял руку, призывая толпу к молчанию.
– Альтарийцы! – хрипло начал он. – Да, я называю всех вас альтарийцами, то есть, тем именем, которое вы носили много лет!..
Собравшиеся на площади затихли, но тут сэр Бертран закашлялся и человек в красном протянул ему кувшин. Рыцарь одним махом выдул половину содержимого и хотел бы продолжить речь, но опоздал – тут с места поднялся один из членов совета Гуммы. Лицо его было красно и выражало недовольство, как будто ему только что недодали сдачу в хлебной лавке.
– Сограждане! – закричал он. – Братья и сёстры! Мы ждали этого и готовились к этому, но – вот он, стоит перед вами и ухмыляется! – это он прибавил, указывая толстым пальцем на полуголого в шкуре. Тот действительно стоял и действительно ухмылялся.
– Я хочу спросить его и посмотреть ему в лицо! Зачем вы пришли на нашу землю? Зачем?
– Гр-р! – заревел полуголый, вращая дубиною. – Мы сокрушим вас! Мы убьём ваших стариков, детей и женщин! А оставшиеся будут нашими рабами! Мы разрушим ваши храмы! Мы надругаемся над вашими памятниками, особенно над памятниками Папы Блиссоплё!
– Я не понял, это кто? И откуда он сбежал? – спросил у альгвасила Леонтий.
– Как это «кто»? Не видите? Это ротокканский посол. Вы помните сценарий, надеюсь?.. А вон там, внизу, у трибуны, видите, во-он, человек в красном. Это ваш предатель, он вас отравит или предаст в самую последнюю минуту… Куда это направилась ваша героиня?
– Как это куда? За помощью. Ведь ещё должны вот-вот прибыть трое…
– Как вы надоели с вашими изменениями в сценарии! То семь, то четыре, то снова семь! Скорей бы вас наконец пришибли!
– Гр-гр-гр! – продолжал бесноваться ротокканец.
– Ну, хватит, – сказал сеньор Гиппоглоссус де Микростомус и переключил что-то у себя в коробочке.
Краснолицый плюхнулся на своё сиденье, взамен ему поднялся другой член совета, какой-то желчный тип – я знаю таких хорошо, для них лишь бы изругать кого-то – и повёл свою речь, указуя на человека с дубиной:
– Ублюдки без стыда и совести, лжецы и подлецы, предатели, клакеры, элементарные негодяи, без чести и совести, тайные агенты террористов, замышляющие…
– Может быть, вы и мне дадите слово сказать? – недоумевал, всё ещё не понимая, в чём дело, сэр Бертран.
Альгвасил переключил что-то в коробочке. Желчник заткнулся, но вскочил другой член совета:
– Но так ведь тоже нельзя! Надо предоставить слово и представителям оппозиции! Сеньора Лиманда!
Щёлк-щёлк. На этот раз речь закатила толстуха в очках:
– С точки зрения демократизма и высшего гумманизма… так ведь тоже нельзя… Они, ротокканцы, они же как дети… Им негде жить и нечего есть… Неужели мы будем столь бессердечны? Пускай возвращаются откуда пришли, а мы будем посылать им гумманитарную помощь…
– Гм… Сеньора, я бы попросил…
– Да-да, разумеется! – снова заорал, перебивая рыцаря, краснолицый. – Но пусть они тогда идут обратно и не испытывают более нашего терпения!
– Гррррррр! – кричал полуголый.
– Сэр Тинчес! Сэр Тинчес! – кто-то упорно тыкал меня кулаком в бок.
Это был Шершень. Рядом с ним стояли высокий темноволосый бородач в чёрных одеждах и несколько стрелков.
– Откуда ты взялся? – спросил Леонтий.
– Тс-с-с! Мы всё сделали так, как просил сэр Бертран. Мы захватили тех, настоящих «героев» и, как было приказано, принялись поить их вином. Но вот незадача, в тот же миг…
Шершень протянул руку и раскрыл ладонь.
На широкой ладони его лежали какие-то шестерёнки, ржавые болтики, пружиночки…
– Это всё, что от них осталось!
– Меня зовут Дар, – представился чернобородый. – Я возглавляю тех, кого они называют ротокканцами. Наши люди уже в городе, наши семьи растянулись по дороге, они тоже скоро будут здесь. На этот раз никому не удастся разгромить наш осенний поход бедных!
– Постойте, так вы жители сёл…
– Сёл и рабочих посёлков. В течение года нас заставляют работать – за еду, а вся продукция оседает здесь, на складах. Мы, со своими семьями, снова пришли потребовать справедливой оплаты труда и своей доли еды…
– То есть, – подвёл итог Леонтий, – работяги пришли за своим жалованьем?
– За эти годы мы многому научились…
– Погодите, погодите! – Шершень указывал на трибуну.
– Вы мне дадите, наконец, вставить хотя бы полслова?! – поставив руки в боки, взывал сэр Бертран.
– Слово предоставляется… – не обращая на него ровно никакого внимания, словно рыцаря и не было, продолжал тем временем краснолицый.
– Ч-чёрт… – в очередной раз поперхнулся сэр Бертран. – Дай ещё хлебнуть!
Человек в красном как-то не очень уверенно протянул ему кувшин.
– Благодарю…
– Почему вы не падаете и не умираете? – изумлённо спросил человек. – Я же отравил вас!
– По-моему, это просто вода, – пожал плечами рыцарь.
– Тем более, вы должны были умереть сразу же после первого глотка! Разве вы…
Сэр Бертран ещё не понял ситуацию окончательно, но до него что-то начинало доходить. Последним глотком он довершил опустошение кувшина и, сунув его человеку в красном, пробурчал:
– Ладно. Иди отсюда, пока я не разбил этот кувшин о твой червивый лоб!
И странная тишина воцарилась над площадью. Пользуясь всеобщим недоумением, Леонтий крикнул:
– Берт! Ты разговариваешь не с живыми людьми! Возле тебя находятся куклы!
Вслед за тем, он выхватил коробочку из рук альгвасила и начал жать на кнопки.
И Гумма тотчас оживилась. Члены совета стали один за другим забавно подпрыгивать и выкрикивать последовательно:
– Сограждане! Братья и сёстры!..
– …ублюдки без стыда и совести, лжецы и подлецы!..
– …мы ждали этого и готовились к этому…
– …элементарные негодяи, без чести и совести…
– …так ведь тоже нельзя!..
– …мы сокрушим вас! Мы убьём ваших стариков, детей и женщин!..
– …Неужели мы будем столь бессердечны?..
– …Гррррррр!..
– Что вы… что вы делаете… этого нет… в сценарии… – сеньор Гиппоглоссус де Микростомус то хватался за сердце, то безуспешно пытался отобрать у Леонтия коробочку.
Шершень отпихнул его локтем, мол: шёл бы ты домой, старик…
А я…
А я вдруг вспомнил кое-какое искусство, которым когда-то в детстве владел в совершенстве.
Я вложил указательные и средние пальцы в рот, да как свистнул!




Глава 17 – Снова рассказывает Леонтий

– Ты стакнулся с ворами. Ты предаёшь тех, кого должен охранять. Ты руководишь теми, кого должен карать. Скажи нам, изменник, это ты из трусости или из алчности занялся этим гнусным ремеслом?
Ромэн Роллан, «Кола Брюньон»*

-----
* Пер. М. Лозинского.
-----


1
И этот свист был как нельзя кстати. И он был тут же поддержан из толпы.
Несколько обескураженный и мало что понимающий сэр Бертран с недоумением поглядывал, как, один за другим, теперь без всякого порядка, вскакивают и вскрикивают прозаседавшиеся члены Гуммы, как вокруг них, наподобие Сильфиды из балета Шнейцгоффера, порхает и грыкает полуголый верзила с дубиной…
– Надо мною – насмехаться?!! – наконец пришёл он в себя.
Первым был принесён в жертву верзила.
Подхваченный мощными руками рыцаря, он пролетел над головами (он продолжал выкобениваться и в воздухе), и рухнул посреди расступившейся толпы. От удара о мостовую у него отлетела башка и струйки маслянистой жидкости оросили булыжник.
Затем настала очередь членов совета. Сверкнул золотистый меч и – полетели головы и руки. Сэр Бертран, хрипя и взревывая не хуже покойного ныне «ротокканца», рубил наотмашь, и налево, и направо, и направо, и налево, не пощадив ни краснолицего, ни желтолицего, ни даже добрую сеньору Лиманду… Летели колёсики и шестерёнки, брызгала маслянистая «кровь», конвульсивно дёргались, завывали и взвизгивали механические тела…
– Дорогая, дорогая, посмотри же, посмотри же! – защебетал за моей спиной месье де Фужере. – Дон Кихот разрушает кукольный театр! Браво! Браво!! Браво-о-о!!!
И хлопки его аплодисментов пробудили волну оваций в публике. Захлопал-поддержал его я. Почётный караул латников у трибуны застучал о брусчатку своими алебардами. И даже полицейские, не очень уверенно, правда, но застучали дубинками по щитам.
Завершив экзекуцию, рыцарь последним ударом ноги опрокинул длинный стол, который вместе с тем, что осталось от правящей Гуммы, завалился куда-то назад, за трибуну, и – подняв меч, провозгласил:
– Да будет побеждена всякая ложь! Да воссоединится народ! Да будут люди жить по справедливым законам! Альтарийцы! Мой меч  да будет вам порукой и защитой! Моя Исидора-Сервента-Спада!
Теперь на площади царили не свистки или аплодисменты, а оглушительный вопль ликующей толпы.
– Свобода! Равноправие! Справедливость! – продолжал держать речь сэр Бертран, потрясая мечом.
Я швырнул пульт управления на мостовую и задавил его ногой. И, вероятно, при этом нажал ещё какую-то потайную кнопочку, потому что вокруг, по городу грохотнуло и небо осветилось огнями салюта.
– Да ведь это же бунт, революция! – наконец, пришёл в себя несчастный Гиппоглоссус де Микростомус. И поднёс к губам свисток, и на этот свист из толпы неожиданно возникло не менее трёх десятков людей в штатском, и устремилось к трибуне.
Но в это время на трибуне оказался Тинч, и он встал плечом к плечу с другом.
Но в это время капитан охраны подал сигнал и шеренга латников ощетинилась алебардами.
Но в это время из той же толпы решительно выдвинулись лучники Шершня и столь же решительно подняли луки.
Но в этот момент ваш покорный слуга, сдёрнув с плеча автомат, ударил длинной очередью в воздух:
– Назад!!!
И на какое-то время наступила тишина, только где-то в небе всё ещё потрескивали шутихи. И в этой тишине:
– Ребята, по-моему – вам не светит! – сказал, кажется, Шершень…
И пропал альгвасил, и пропали, растворясь, все его люди, и Дар говорил с трибуны речь, и все, кто собрались в этот день на площади, слушали и слышали его слова:

2
– Довольно быть дураками и трусами! Довольно позволять властям натравливать нас друг на друга! Теперь даже тот, кто сомневался в этой лжи, может отчётливо видеть, кто все эти годы управлял нами, смотрите: вот их отношение к нам, вот оно! – говорил Дар, указывая на памятник. – Здесь когда-то стоял Храм Времени, основанный на алтарном камне, упавшем с небес, отсюда пошёл город Аркания, отсюда пошёл народ альтарийцев! Ныне, когда наши древние обычаи преданы забвению, когда уроки истории забыты, а настоящее подвергается осмеянию, мы ведём себя подобно тараканам и крысам, лишь бы отобрать у другого кусок послаще и набить своё изголодавшееся брюхо!
– Кстати, – продолжал он, – я тут прошёлся по городским лавкам. И эту дрянь вы называете едой? Настоящая продукция лежит по складам, но куда она девается потом и кто её потребляет? Представителям любой нации, чтобы она не выродилась окончательно от голода и болезней, необходимо потреблять свежие плоды и овощи, молоко, мясо, рыбу! Всё это в изобилии теперь будет у нас!
– Я знаю, что вы, городские жители, всё ещё полные страхов, боитесь нас, тех, кто идёт с окраин. Вы боитесь за свои дома? Но среди нас есть строители! Среди нас есть кузнецы, гончары, плотники! Мы не стесним вас, и мы поможем вам! Мы должны вернуться друг к другу! Мы должны вновь стать одним великим народом!
– Я обращаюсь не только к вам, народу страны Таро! Я обращаюсь и к тем, кто служит и работает у нас, будучи выходцем из иной страны. К вам, в первую очередь, служители порядка! Я подозреваю, что кое-кто в нашей среде пожелает воспользоваться обстановкой, чтобы начать безнаказанно грабить и насиловать. Достаточно будет первой разбитой витрины, а там понесётся… Да, разумеется, я без труда сумею, в противовес таким выродкам, набрать две-три сотни крепких ребят и расставить их по улицам… Но именно у вас есть опыт и сила, вы обучены и знаете как вести себя в таких ситуациях. У многих из вас здесь есть дома и семьи. Мы не гоним вас. Вы, по сути, такие же граждане нашей страны. Ещё год назад вы разгоняли нас и вышвыривали прочь из города, лилась кровь… Но теперь мы вместе. И пусть же те из вас, кому не по душе придётся новый порядок, свободно уходят. Оставшимся мы сохраняем их статус и их рабочие места.
– К нам, – прибавил он, указывая в сторону рыцарей Бегущей Звезды, – прибыли друзья из других стран и иных миров. Вот – сэр Тинчес Даурадес, представитель славного Тагэрра-Гроннги-Косса, где несколько лет назад народ так же сбросил иго тиранов! Он сведущ в строительстве, он расскажет нам о законах, которые приняты в его счастливой стране в области экономики, культуры и права! Вот сэр Линтул, представитель культурного сословия на своей родине. Нам придётся по-иному организовывать систему образования и обучения! Это – сэр Бертран де Борн, военный, обладающий реальным опытом в области устройства армии, что нам, возможно, тоже пригодится… У нас и у самих есть немало специалистов, которых свергнутая сегодня власть рассеяла по стране! У нас имеются все условия для того, чтобы выстроить новую жизнь. Конец уродству и обману! Конец братоубийству! Да здравствует будущее!
Кто-то сзади настырно дёргал меня за рукав. Это был один из стрелков Шершня:
– Беда, сэр Линтул, беда! Боевые машины!

3
Многотысячная толпа тех, кого ещё утром называли «ротокканцами», застыла вдоль дороги на пути в город. Кто-то успел поставить шатры, вокруг которых бегали дети. Дар объяснял в чём дело вышедшим навстречу старейшинам, и его известие было выслушано без особого ликования, потому что взоры людей были обращены в другую сторону.
Там, со стороны моря, километрах в пяти, по-над равниной, прямо из воздуха образовался, вернее разверзся необъятной ширины красно-фиолетовый рот. Оттуда, по трапу, навстречу нам, один за другим на равнину выходили танки. До нас доносились жужжание моторов, скрип и бряканье гусениц. Их было довольно много – десятки, и они постепенно выстраивались в длинную шеренгу, поводя длинными и широкими, в пол-обхвата, стволами мортир и пушек.
Вот первая шеренга двинулась, оставляя за собою жёлтые хвосты пыли. По мере их приближения, мы постепенно понимали, насколько же они громадны – с двухэтажный дом, и понимали ещё более, что никаких возможностей к спасению у нас, а тем более у тех, кто был с нами, не было никаких.
– Сэр Линтул, – донёсся до меня голос командора. – Припоминая ваш позавчерашний рассказ… Это такие машины, с которыми сражался ваш отец.
Я согласно кивнул.
Что было в арсенале у них? Всего  около тридцати танков, не считая появившихся вослед танкам бронетранспортёров и пехоты.
Что у нас? Три меча, копьё, один автомат… пара-тройка гранат… ещё десяток луков со стрелами… арбалеты… дубинки…
Достаточно одного залпа.
– Нам остаётся или позорно бежать, или геройски погибнуть, – сказал сэр Бертран.
– Есть третий вариант – провести переговоры и сдаться, – напомнил Тинч.
Мы с рыцарем промолчали.
– Может быть, это самое правильное решение, – вмешался подошедший Дар. – По крайней мере, есть возможность, что люди останутся живы.
– Я бы предпочел смерть сдаче в плен. Если бы мы были одни…
– Но мы не одни, сэр рыцарь. Вот в чём проблема.
И тут цепочка танков неожиданно остановилась. Быть может, они собираются послать парламентёра?
Шум многих сотен голосов за нашей спиной усилился.
Из города выходили люди, очень много людей. Среди них мы заметили полицейских, в тех же касках, с теми же щитами и дубинками в руках. Вот новоприбывшие поравнялись с растянувшейся вдоль дороги толпою, вот слились с нею в одно целое, полицейские при этом выстроились впереди всех, установив перед собою щиты… А из города выходили новые и новые толпы людей, и бывшие тарокканцы сливались с бывшими ротокканцами, закрывая собою и дорогу, и город…
В руках они держали плакаты, на которых широкими чёрными буквами было написано одно-единственное слово.
Короткое и ясное слово «НЕТ!»





Глава 18 – Продолжает рассказывать Леонтий

14. Дракон Перламутровый. Добрый. Ум – 14 единиц. Местообитание – часовая башня. Размер – в длину более 100 м. Оружие – песня.
Из пояснения к ролевой игре.

1
Судьба дала нам передышку, но долго ли она продлится?
Мы втроём стояли впереди всех, держа в поводу коней. Как ни привыкли наши Караташ, Борей и Аквилон к превратностям дороги, но и их пугал приглушённый шум танковых моторов.
Чья-то рука легла мне на плечо.
– Простите, могу ли я поговорить с вами, сэр?
С этими словами он оставил моё плечо и, приложив полусогнутую ладонь к козырьку фуражки, отрекомендовался:
– Джеймс Лэндмарк, начальник полиции этого города. К вашим услугам, сэр.
Чертами лица он был очень похож на артиста Крюкова в фильме «Последний дюйм». Я тоже представился и представил своих друзей.
– Ле-он-тий Кот-лин, – перекатил он во рту языком моё имя. – Знаете, я тут приметил, как вы обращаетесь с автоматом, сэр.
Он острым взглядом окинул мой спецназовский наряд.
– Бывали?..
– Бывший военный корреспондент. А вы, сэр?
– Приходилось… Не будем ворошить старое, вы согласны, сэр? Тем более, что в данную минуту, как мне представляется, мы оказались в одних рядах, сэр… Пусть кому-то этот образ действий покажется предосудительным, но большинство моих коллег решили так: в любой обстановке наша непосредственная работа – следить за порядком. В конце концов, это наша первейшая обязанность, сэр… Или так, или никак, и, надеюсь, вы со мной согласитесь, сэр?
Я молча кивнул, а он, улыбнувшись уголками рта, похлопал меня по плечу и продолжил свою речь:
– Мы оставили, про всякий случай, половину отряда в городе, сэр. Ваш предводитель прав: всегда могут найтись подонки, готовые воспользоваться ситуацией, и в этом случае даже ваши пресловутые две-три сотни крепких, но, увы, неопытных парней, вряд ли сумеют с этим справиться…
Я снова промолчал, не зная, что ответить. Впрочем, сейчас надо было дать выговориться ему.
– Вот, когда-то, несколько лет назад, – продолжал рассуждать он, – я полагал так, сэр: обоснуюсь на старости лет в тихом, тёплом приморском городе, где весною цветут абрикосы… я их так любил в детстве… А тут, пошло-поехало, такая неразбериха, сэр. Из года в год принимать участие в этом фарсе с разгромом «похода бедняков на Вашингтон»… Это не есть нормально, и всему есть предел, сэр… Чем всё обернётся на этот раз, как вы полагаете? Пекин, июнь 89-го? Москва, август 91-го?.. Чёрт меня побери! У нас нет даже радиосвязи, чтобы выспросить условия. Радиосвязь в этих местах дохлая, сэр, не далее семидесяти пяти метров. Не знаю, почему…
– Молчите? – продолжал выговариваться он. – Ну ладно, я вас отлично понимаю, сэр… Конечно, я тоже предпочёл бы, чтобы меня намотала на гусеницы моя Джуди, (что она регулярно и с неизменным успехом проделывает каждый вечер), чем одно из этих страшилищ, но всё-таки?.. Угостите сигаретой? Я сегодня успел извести весь мой обычный дневной паёк, а что поделать…
Он закурил… закурил чисто «по-русски», в кулак, в точности как артист Крюков перед тем, как броситься в бой с акулами. И вдруг вспомнил:
– Да! ведь у меня есть немного виски. Хотите глоточек?
И сам отхлебнул первым… хотя, отхлёбывать было нечего – его миниатюрная фляжечка оказалась пуста.
– Тысяча извинений, сэр! Сам не понимаю, когда же это я…
– Сэр! – обратился к нему Тинч, который всё это время не без интереса прислушивался к нашему диалогу… или, точнее, к его монологу. – Разрешите предложить вам это!
И подал ему флягу – ту самую.
– О, сэр! Я весьма вам признателен, но что это… «ЗАГАДАЙ ЖЕЛАНИЕ!»… Как это к месту, надо будет и на моей заказать такую подпись… Олл райт, и – да восторжествуют в этом мире подлинные Закон и Порядок!
Глыть!
– О! Первоклассное пойло, сэр! Напоминает «Камю». Само лезет в глотку…
Мы передали фляжку по кругу и поддержали его тост.
– Кстати, – спросил я, – какого лично вы мнения, сэр, о складывающейся обстановке? И есть ли у нас какие-то шансы хотя бы выжить?
– Как я полагаю, сэр… – затянулся он окурком сигареты и, щурясь, поглядел вдаль, где в километре от нас всё так же ворчали приглушёнными моторами неподвижные бронемашины. Уронил окурок в траву и старательно затушил его носком ботинка. – Вы учтите, что за бронёю этих железяк сидят ребята, у которых сейчас вскипают мозги. Малейшая оплошность с нашей стороны – и нам несдобровать. Как это ни покажется странным, наша сила сейчас – в нашей беззащитности. Тогда, быть может, что-то и получится… Хотя я, лично, сомневаюсь в этом, сэр. Что-то изнутри мне подсказывает, что этим дело не закончится, сэр.
– Тогда, что нам остаётся делать?
– Я полагаю, нам остаётся спокойно ждать развития событий, сэр.
Он был божественно непрошибаем. Я не уставал любоваться им…
– А может быть, – мелькнула у меня мысль, – нам стоит пойти на хитрость. Допустим, вы сделаете вид, что нас разгоняете…
– Не выйдет, сэр, и я надеюсь, что вы сами это прекрасно понимаете. Во-первых, время упущено. Они же всё видят. Во-вторых, танки, так или иначе, войдут на улицы. На то они и танки, на то он и приказ, сэр. И тогда, при всём моём сочувствии к вашему движению, сэр… Так что, этот вариант отпадает, сэр.
– Но разве…
– Постарайтесь держать себя в руках, сэр. Да! Не сочли бы вы за нескромность… Угостите меня ещё разок сигаретой, сэр!
Он осторожно разминал сигарету в пальцах, обнюхал её, смакуя, но закуривать не спешил, отстранённо поглядывая в сторону механической армады.
Я понял.
Глубоко-глубоко в сердце этого человека пробуждалась Надежда. Выработанная за множество лет службы выучка не позволяла ему проявлять свои эмоции. Он, наверное, сейчас жалел о том, что так разговорился, и размышлял, пристойно ли это было.
Он не играл.
Он был согласен на всё.
– Даже если вы сейчас попробуете двинуться куда-либо – вперёд, назад, попробуете сплясать перед ними джигу или вскочите вдруг на своих мустангов, они могут это не так понять. Лучшая политика – спокойствие, сэр…
Как раз в это время, танки одновременно зарокотали моторами. Дёрнулись и натянулись поводья в наших руках. Сизый дым потянулся по полю.
– Сэр! – услышал я очередное обращение. – Они всё-таки двинулись. Я полагаю, в данной обстановке…
Но он не успел посоветовать, что нам следовало бы делать в данной обстановке, потому что двигатели бронемашин – они успели подойти метров на пятьсот к нам – неожиданно заглохли.
Звон продолжал стоять в наших ушах…
А небо покрыла тень. И тень эта, в россыпях радужных брызг, опускалась между нами и передовым строем танков.

– Я осмелюсь предположить, – невозмутимо констатировал событие Джеймс Лэндмарк, закуривая («чёрт! это было действительно первоклассное пойло!»), – что перед нами – перламутровый дракон, сэр?
– Я тоже полагаю, что он – перламутровый, сэр! – в тон ему откликнулся Тинч.

Загрохотало вдали, загрохотало со всех сторон горизонта, осветившего светом молний всё происходившее…
Гигантский дракон, – в размахе крыльев он был не менее длины футбольного поля, поводил оскаленной мордой в двухстах метрах перед нами. Что-то в этой морде показалось мне знакомым: у дракона оказались длинные седые усы и борода…
А по направлению к нам, вальсирующим кентаврьим галопом, раскинув руки, мчалась счастливая Ассамато (или Исидора? Теперь она снова была не кентавром, а всадницей).  В правой руке у неё был тот же цветастый зонтик, которым она крутила в воздухе и выкрикивала восторженно:
– Хей-у! Хей-а! Успела! Успела! Успела!.. Эвоэ! Гуи-гн-гн-гнм!..
Как ни странно, в стоявшей за нашими спинами, освещённой переливами радужных блесков, безмолвной толпе появление дракона не вызвало никакого страха. Люди оживились, заговорили все разом, радостно, приветственно, весело…
– Дорогая, дорогая!.. Смотри! Дракон и пресвятая дева! Да погляди же! – услыхал я знакомый голос и обернулся.
И это, разумеется, опять был месье де Фужере со своею кроткой молчаливой половиной…
Он тоже был здесь. С нами.
В строю машин, чьи двигатели безвозвратно заглохли, наоборот, воцарилось смятение. Захлопали крышки верхних люков, кто-то выбирался и прыгал наземь, и бежал туда, назад, кто-то, очевидно, оставался, надеясь, что броня защитит его от когтей дракона…
И вдруг длинная пулемётная очередь с головного танка трассирующей цепочкой устремилась вослед принцессе…


2
…Но, как, очевидно, это и должно было произойти, между нею и очередью так же внезапно возникло крыло дракона и пули, отразясь от перламутровой чешуи, веером отлетели в воздух.
– Больше так никогда не делай, – молвил презрительно, раскатистым гулким басом бывший Алекс Болотная Тварь. – Уч-чёный!
И почесался.
И пристально смотрел на нас жёлтым глазом.
Казалось, сейчас он вымолвит что-то вроде знаменитой фразы Михаила Астангова: «Негоро? Я не Негоро! Я капитан Себастьян Перейра!..»
Нет, пасть его не раскрывалась, но слова отчётливо звучали в наших головах:
– Я – Хоро, великий дракон Меры и Вечности. Я – покорный и вечный слуга Того, Кто не ведает старости, ибо извечно молод Он, во всех Своих проявлениях, и я, как и вы все – лишь одно из  них. Я способен разрушать и восстанавливать. Я неподвластен соблазнам и чувствам. Я помогаю женщине выносить здоровый плод. И я же останавливаю вашу жизнь – для жизни грядущей и для жизни вечной… Да свершится Предначертанное, ибо старый дракон Меры и Времени снова явлен в этот мир!..
– Я вдруг поняла, всё это поняла! – повествовала тем временем Исидора, отбрасывая поводья Июльки.
Коней теперь можно было не придерживать, они стояли как вкопанные…
– А как вы думаете, зачем драконам бывают нужны прекрасные юные девы? Совсем не для того, чтобы их кушать! И вовсе не обязательно, чтобы заколдованный оказался ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ прекрасным принцем – ведь он не тритон, и не лягушка, он иного племени… Ой, давайте я вас всех расцелую!
И действительно расцеловала: и сэра Бертрана в усы, и меня в небритые щёки, и Тинча…
В глазах Тинча, я заметил, стояли слёзы.
– Вот, ты и опять спасаешь нас всех, дочка…
– А меня, ещё хотя бы разок, напоследочек? – ревниво промолвил дракон. И его голова величиной с автобус, на длинной шее протянулась к нам – губами трубочкой.
– И тебя, конечно!..

– И каков же он на вкус? – спросил потом угрюмо сэр Бертран.
– Как яблочко…

– Уч-чёные!.. – проворчал тем временем дракон, разворачиваясь к шеренге танков. – А-а-а! Ага! учёные! Сколько же вас тут! И как же вы мне на-до-е-ли!.. Йе-х-х-х! Приступим…
Мне, признаться, было очень интересно, что он сейчас с ними сделает. Начнёт терзать когтьми?.. или зажарит огнём, сполна расплатившись за старое?
Но ничего такого дракон совершать не стал. Ведь он был великим драконом не только Времени, но и Меры…
Опустив голову к самой земле, он просто подул:
– Ф-ф-ф-ф-фу!!!
И из пасти его вырвался белый-белый, густой словно патока туман…
И в этом тумане тотчас пропало всё: и танки с бронетранспортёрами, и многотысячная толпа людей на дороге, и море, и горы, и земля, и небо…
– А сейчас я буду петь! – торжествующе прогрохотал из тумана его голос.

3
И он спел, под грохот молний начинающейся грозы, крылами рассеивая зыбкий туман и, кружась, взмывая в небо. Что творилось вокруг? – мы не ведали, мы вчетвером, с нашими конями, стояли в кругу, где дождя не было, а из круга можно было увидеть только небо.
Он описывал круги над миром, наподобие игривого котёнка, пытающегося поймать самоё себя за хвост, увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, и вскоре сделавшись размером во всё небо, и стал прозрачно-радужным, и сквозь него вращались вокруг Полярной остальные звёзды, и Солнце с изменявшейся Луною катились туда и обратно.
И небо стало чашей, и троекратный посох по осям катастроф указал нам три великих креста, и меч сверкал, отсекая всё лишнее, и Вселенная, как великий Пантакль, открывала нам новые и новые двери в свои бесчисленные миры…
Он пел, и его голос, подобный колоколам, от самых глубоких басов и до самых возвышенных тонов сопрано, тёк и распространялся, и не было пределов, которых бы он ни достигнул.
Он пел о глубинах небес и морей, о приливах и отливах, где непрерывно зарождается жизнь, о бездонных колодцах и хрустальных дворцах до небес, о Вере, Любви и Надежде, о птицах, облаках, Луне и Солнце, и звёздах, и о земле с её лесами, лугами, горами, пустынями, дорогами…
Обо всех тварях земных и небесных, в воде, в земле, в огне и в воздухе, живших, живущих и грядущих жить вечно.
В его пении грохотали грозы и водопады, и плескался тихий лесной ручей, и трещали поленья в зимнем очаге…
И кричали чайки, и шептали морские волны, и шептали поцелуи, и слышались крики новорожденных, и голоса речей, и песни бардов, и слова молитв, и переливы гобоев и валторн, и скрипок, и жёсткость контрабасов, и завлекающая томность саксофонов, и перезвон клавесина, и рокот фортепиано…
И вечное Колесо Фортун и перерождений вертелось и вертелось над нашими головами.
– Мелодии!.. Слова!.. О Боже!.. – не выдержал командор и первым рухнул на колени, и сорвал с головы кольчужный капюшон, и закрыл лицо руками.
Потом он стал молиться и мы, все трое, встав на колени рядом с ним, молились с ним вместе…
А когда всё рассеялось, мы увидели, что остались одни. Мы снова были только вчетвером – вместе с нашими терпеливыми конями. Не было ни толп альтарийцев, не было наступавших танков, и дыра, подобная зиявшему рту – пропала, как её и не было…
А над пробуждающимся весенним городом стояла тройная радуга.