Апельсины

Той зимой я проходил интернатуру в гематологии: заполнял истории болезни, курировал пациентов и помогал неопытным врачам разбираться с компьютерными офисными программами. Я заслуживал снисхождения. И в этот раз мне дали вести вместо обычной палаты с четырьмя больными платную с одной пациенткой, которая лежала с тяжелой формой лейкоза. Женщине было 47 лет, выглядела молодо, отличалась живыми глазами, нездоровым румянцем и головой без волос, выпавших не так давно от курса химиотерапии.
Мы сдружились. В первый день осмотра она угостила меня апельсином и, не смотря на слабость, много веселилась и шутила. Я замечал, как ей было тяжело и поражался ее упорной борьбе с болезнью, от которой половина больных умирает, не выдержав изнурительной терапии. Часто, сидя утром на краю кровати в ночной рубашке, она уплетала здоровый, сочный апельсин и рассказывала что-нибудь интересное. Работала она учителем литературы в старших классах. Школьные истории волновали меня и уносили в прошлое, где я переживал первую любовь и боль от первой драки. Я словно стал ее учеником, а она мне — дороже других пациентов и чем-то напомнила мать. Дороже, потому что я мог говорить с ней как с родным человеком, не помнящим за мной худых поступков. К тому же, у меня с матерью всегда была какая-то недосказанность, не доведенные до конца либо совсем не начатые важные темы, а с этой женщиной я мог выговориться.
Однажды она мне сказала, что была бы счастлива быть матерью, что в занятости с другими детьми они с мужем не задумывались о своих, и время как-то незаметно пролетело. В ответ я намекнул, что, мол, еще не поздно завести своего. Она молчала.
Прошло две недели с нашего знакомства. Каждый день она угощала меня апельсинами, а ее лечение приносило плоды, и скоро надо было готовиться к выписке.
В пятницу утром была ясная погода с морозцем. Я спешил в отделение, чтобы успеть пообщаться с ней перед выпиской. Забежал в палату, освещенную солнцем и запахом апельсинов, но кровать оказалась пуста. Странно, — подумал я, — она расхотела меня видеть и выписалась раньше?
Я заглянул в ординаторскую, где, шелестя историями болезни и перешептываясь, сидели врачи.
— А что, моя пациентка уже выписалась? — осторожно подошел я к одному из них.
— Нет, не выписалась…
— А где же она?
Врач заметно засуетилась.
— Леша, она умерла…
«Как умерла?» — Спросил я про себя, потому что сперва у меня перехватило дыхание, и я не был в состоянии что-либо говорить.
— Как умерла? — повторил я вслух, — Не могла умереть… анализы же были хорошие…
— Да, умерла, — вздохнул врач, — Утром уже лежала без дыхания. Тебе надо сходить в морг на вскрытие. Там предварительно узнаешь причину ее смерти.
Я механически согласился, оделся молча и вывалился из корпуса клиники.
На улице было холодно. Промозглый ветер и скользкая бугристая дорога. Я ничего не мог понять и ненавидел все. И задавал кому-то глупые вопросы.
Я не знал кого винить и понимал, что ее уже не вернуть, не сказать ничего или предпринять то,  на что она могла бы отреагировать бодро, с присущей ей неповторимой энергией, через усталость и боль, радостно кусающая сочные дольки апельсина, бережно складывая кожуру в отдельный пакет. Больше не взглянет на меня, не улыбнется, не скажет «Привет!», не скажет «Пока!».
Этот тупой и ритмичный удар в душу с чувством, отдаленно напоминающим невозможность ничего изменить вспять.
Мелочи жизни в моей голове кружились в пляске с банальными мыслями о том, что все мы умрем, не оставив следа в прошлом. Мне становилось то страшно, то грустно, то становилось вообще никак.
Еще я размышлял, что, может, не стоило так привязываться к людям, даже к родным, чтобы потом не испытывать боль. Ведь чем больше ты отдаешь, тем больше в тебе потом умирает.
Путь из больницы в морг показался мне вечностью, хотя пройти нужно было всего метров триста-четыреста.
Моргом было одноэтажное здание, окрашенное изнутри и снаружи зеленой краской. Я ненавидел это место. В холодном свете запахи человеческого жира и свернувшейся крови резко ударили в нос.
Это был ад со своим циничным ритмом жизни. И патологоанатом с кривым носом и впалыми, серыми щеками казался демоном.
Она лежала на стальном столе голая и изрезанная. Уже не человек. Кукла с глазами без эмоций, со слишком спокойным отношением ко всему. Губы были искривлены и изображали то ли ехидство, то ли муку. Живот уже был вспорот, врач взвешивал печень и делал в ней надрезы. Санитар встал у изголовья и большим ножом принялся снимать скальп. Среди хлюпанья и лязга я вспомнил, как мы чистили с ней апельсины ее уютным перочинным ножичком. Так же небрежно и не задумываясь, пройдясь с одного уха до другого через затылок, санитар ловко поддел ее лысую, бугристую кожу пальцами, вывернул наизнанку и натянул на лоб, накрыв глаза. От этого ее лицо перестало быть лицом, верхняя губа натянулась вверх, обнажив желтые зубы и синий язык. Санитар продолжал издеваться: дрелью просверлил несколько дырок в черепе по периметру, потом достал циркулярную пилу. Стало невыносимо шумно и запахло паленым. Он взял в руки стамеску и ловким движением поднял выпиленную черепную кость. Увидев зияющий мозг, я почувствовал, что еще немного и меня стошнит.
Я выбежал в коридор, прислонился к стене и закрыл глаза. Что-то изменилось во мне после увиденного. Сознание требовало подкрепления положительными эмоциями в общении с этой женщиной. Оно до конца надеялось, что слова о смерти были шуткой, но глаза видели другое, мертвое и чужое.
С улицы зашел человек. Я поднял глаза, заметив, что был он очень сгорблен и держал в руках пакет с апельсинами. Создавалось ощущение, что апельсины настолько тяжелы, что тянут его к земле. Я словно узнал в нем ее мужа. В голове пронеслась мысль «когда же все они кончатся???».  От неспособности общаться с ним, я вернулся в секционную, где продолжали копошиться над трупом.
— Обширный инсульт в правой лобной доле, — буркнул мне врач, разрезая кровоточащие извилины как жирный торт на ломтики.
Я что-то сказал в ответ и поспешил уйти, оставив последний взгляд на то, что осталось от человека, к которому я питал столь важные чувства.
В коридоре сидел ее муж, сгорбившись улиткой в темном углу, оставив свету угловатые плечи. Апельсины лежали у ног, раскатившись яркими пятнами. Я поднял один апельсин и унес с собой, беспокойно рассуждая про себя, что давно не общался с мамой.


2011