Бабушка

Моя бабушка

У меня была только одна бабушка — по материнской линии. Бабушка по отцовской линии умерла за год до моего рождения.
Бабушку Мавлюду я помню с очень раннего детства — вся моя жизнь связана с ней настолько, что никакое событие моей жизни анализировать, обдумывать, не вспомнив бабушкины комментарии, участие, оценки, советы, не представляется возможным.
Мавлюда умерла 27 лет назад. Но редкий день у меня бывает, чтобы я о ней не вспоминала. Даже бывали в моей жизни периоды, когда я думала о ней постоянно, так как очень и очень скучала.
Бабушка всегда понимала меня, никогда не осуждала, напрасно не жалела и зря не ругала. Я водила к ней всех своих подруг и кавалеров. И она давала им всем оценки: «Этот хороший парень, никогда тебя не обидит. Только не трать зря время — твой отец тебя за него не отдаст», или «Парень красивый, хороший, но никогда не будет верным мужем», или «Эта подружка твоя очень красивая, ты с ней дружи обязательно. Она такая красивая, что всегда будет привлекать внимание ребят, а заодно и на тебя кто-нибудь внимание обратит».
Бабушка так запросто, без истерики в голосе, сказала мне однажды — умру, забери мою швейную машину себе, я тебе ее завещаю. А машина у нее была классная. Промышленная, немецкая, с электроприводом. Бабушка была профи-портным по пошиву национальной (для народа той страны, в которой мы жили — таджиков) одежды, в первую очередь верхней.
А я спросила у нее, кому же она завещает свои серьги — старинные, золотые, очень красивой формы. Классический верх с английским замком, александриты крупные и вокруг мелкие бриллианты, и подвеска — огромная литая золотая капля. Эта капля так изящно крепилась к верху серьги, что малейшее движение головы давало необыкновенно плавное покачивание этой капли. Роскошно, шикарно. Эти серьги достались самой бабушке по наследству — они переходили от матери к старшей дочери в их роду. Видимо, это была единственная роскошная вещь, в свое время не экспроприированная.
И бабушка сказала, что серьги — не мне! Они перейдут младшей снохе, жене бабушкиного младшего сына — Фриде. Она самая молодая, и живет с ней, и будет в старости за бабушкой ухаживать, и похоронит ее. Поэтому серьги перейдут ей. Я сочла, что бабушка права. Но серьги были настолько хороши, что я сказала бабушке: когда-нибудь закажу себе у ювелира — по памяти сделаю рисунок — точно такие же.
Примерно за год до своей смерти бабушка перестала говорить по-русски (кроме русского, она знала арабский, татарский и узбекский языки, но перед смертью стала говорить только на узбекском, да еще на таком диалекте, что не все татары, да и узбеки, ее понимали), и общаться с ней я больше не могла. Переписываться с ней тоже было невозможно — бабушка умела писать только по-арабски: ее единственным образованием было женское медресе в Челябинске. Она его закончила еще в детстве.
Бабушке становилось все хуже и хуже — прогрессировала старая болезнь печени. От нее она и погибла. За 9 месяцев до смерти бабушки я перестала ее навещать. Я очень скучала, переживала, но в ее дом не ходила, потому что не могла, да и не хотела. Я очень терзалась, так как по бабушке очень и очень скучала — этого человека я любила больше всех других людей на всем белом свете.
Шел 1986 год. Последний год жизни и обстоятельства смерти моей бабушки — это боль моей души.

Бабушкины дети

У моей бабушки Мавлюды было трое детей. Старшие дети, рожденные до войны — это старший сын Ишбулат и дочь — моя мама — Мирра. К моменту последней болезни Мавлюды эти дети были взрослыми, надежно семейными, социально состоявшимися, успешными людьми — у бабушки уже были от них взрослые внуки и правнуки.
Но третий ребенок бабушки был ее печалью. Он родился, когда дед (муж бабушки) вернулся с войны — ВОВ. В 1948 году в стране была эпидемия полиомиелита, и 8-месячный Яхья тоже заболел.
Моя мама рассказывала мне, что помнит ту ночь, когда Яхья заболел. Он настолько душераздирающе кричал, что всем окружающим невозможно было даже дышать — воздух превратился в тягучую массу от свалившегося на семью горя. Инфекция ломала детский организм, и к утру у ребенка половину тела — правую — парализовало.
Яхья на всю жизнь остался инвалидом. Сначала он был совершенно неподвижен, но долгие годы лечения, массажей — дали возможность примерно к 7–8 годам встать и начать ходить. Но как ходить — с огромным трудом волоча ногу. Рука — правая — не работала. Правая половина лица не слушалась, глаз не видел и ухо не слышало. Лечение продолжалось всю жизнь. До 20–25 летнего возраста разрабатывали мышцы, потом принимали поддерживающие общее здоровье меры.
Забегая далеко вперед - скажу: Яхья умер в 2012 году. Несмотря на тяжелую инвалидность, он прожил полноценную жизнь. Всю жизнь работал главным бухгалтером на огромном предприятии, вырастил двоих детей, дал им образование, выдал дочь замуж и дождался внука.
Но в те далекие годы третий - несчастный, больной ребенок -  для бабушки был особенно дорогим. Его было до боли в сердце жалко.
В 1977–1978 годы, когда Яхья стал уже 30-летним мужчиной, у бабушки начались новые душевные муки - его одиночество. Ну, кто пойдет замуж за такого калеку? Бабушка ни о чем более не могла говорить - только о поиске жены для своего несчастного сына.
Во всех своих жизненных неурядицах бабушка обвиняла своего мужа Ибрагима, даже спустя много лет после его смерти. Все ее воспоминания о прошлом заканчивались фразой: «это все он виноват…(далее называлась фамилия деда)». Особенно дед был виноват в том, что несчастен младший сын-калека, а через это несчастье несчастлива и сама бабушка. Вспоминая коронный вывод бабушки, подчеркивающий особую «вину» деда, я улыбаюсь до сих пор. Она сказала мне однажды: «Яхью женить не можем, никто за него не идет. А это все он виноват, дед ваш. Сам сдох, а я тут мучайся». Слово «сдох» бабушка произнесла таким тоном, будто бы 12 лет со дня смерти деда (на тот момент), дед на самом деле был не мертв, а отдыхал в каком-нибудь шикарном санатории.

Любимая сноха бабушки

Не сразу, с большим трудом, но невеста для Яхьи нашлась. Это моя мама, устав от бесконечных поисков, смотрин - все было напрасно – поступила домостроевским способом. Она с Яхьей поехала в деревню их отца на Волгу. Родни там было много. У моего деда Ибрагима, то есть их отца, было только родных сестер - пять. И у каждой было по 6 –7 детей. Так что двоюродных братьей и сестер было столько - что не поддавалось счету.
Конечно, только сам дед Ибрагим, пока был жив, переписывался со своей родней. А теперь получалось, что моя мама с младшим братом поехали в деревню к людям, которых фактически не знали. Но мамин замысел был решительным. Она устала от причитаний бабушки, что бедолага Яхья останется одиноким. Конечно, ей тоже было жалко брата — как же жить без жены и детей на белом свете?
Когда моя решительно настроенная мама с братом приехали в ту деревню, была проделана следующая «работа». Мама собрала всех своих двоюродных сестер в доме старшей из них, и произнесла пламенную речь — изложила в открытую, без обиняков, суть проблемы. Вот Яхья. Ему 37 лет. Да, он не красив, он инвалид. Вот он — никто не скрывает его недостатков. Но, в то же время, это образованный и материально крепкий человек, у него солидная должность и хорошая зарплата. У него есть хороший дом в красивом городе. Ему нужна жена. Если какая-то девушка решится на замужество с не очень молодым, некрасивым и хромым человеком, то она должна знать, что она приедет в его дом как законная жена, хозяйка дома, со всеми правами. И жить будет в городе, где все улицы асфальтированные. Красиво одеваться и носить туфельки. Она получит образование и, если захочет, сможет работать по специальности.
Российская глубинка. Глухая деревня на Волге. Суровый климат. Стаи мух, абсолютное бездорожье. Тяжелый крестьянский труд. Ребята отсюда уходили в армию, или уезжали в город учиться, и старались не вернуться. Девушкам не хватало женихов. Те, кому удавалось выйти замуж, страдали от пьянства мужей. Почти все замужние женщины ходили битыми — традицией этой местности было проявление в семейных отношениях мужской тирании. Считалось, что мужчину — главу семьи — вся семья должна бояться. Поэтому всех нужно было постоянно бить. Для порядка.
Мамина пламенная речь и катастрофическая нехватка женихов в этой деревне привели к тому, что на смотрины — как на самый настоящий кастинг невест — выстроились в очередь толпы девушек.
Мама и Яхья растерялись. Они не знали, как теперь быть. Как выбрать? Кого выбрать? Чтобы часть претенденток отсеялась, мама провела Яхью несколько раз по деревне — чтобы все посмотрели, как он тяжело хромает. Не помогло.
Несколько туров отбора провели двоюродные мамины сестры. Они знали народ — им было легче. На последний тур оставили 10 девушек. Решили последнее слово предоставить Яхье. Все же ему жениться — девушка должна ему приглянуться. Сделали так. Посадили Яхью за занавеской, в которой проделали дырочку. В комнату по очереди входила девушка. А Яхъя в дырочку смотрел и думал, какую он возьмет в жены. После просмотра 10 участниц финала он должен был сам сказать, какую он выбрал.
И он выбрал. Фриду. По-русски говорить она не умела. Ей перевели, что она — победительница конкурса.
На следующий день утром в сельсовете молодых расписали.
Когда я впервые увидела жену Яхьи, то на какое-то мгновение потеряла дар речи. А потом шепнула Яхье: « Ну, ты и нахал. Сам немолодой, хромой, косой, с огромным орлиным носом (нос у него был по форме — копия дедушкин, но почему-то раз в 6 крупнее) — а в жены выбрал самую молодую и красивую девушку».
Девушка действительно была очень юная, и прекрасна, как весенний цветок. В родной город Яхья приехал уже женатым человеком.
Счастью бабушки не было границ.
Сыграли свадьбу.
Яхья ни в чем не отказывал своей жене. Платьев у нее теперь было, как у известной кинозвезды. Она быстро выучила русский язык, освоилась, закончила курсы какие-то, и устроилась на работу. А потом она родила подряд двоих прелестных малышей, красивых и здоровых. Старшую девочку Флюру бабушка даже успела понянчить — еще была относительно здорова.
Но с рождением второго малыша в этой семье начался новый этап жизни. Бабушка уже почти перестала ходить — у нее были проблемы с ногами. К тому же у нее прогрессировала болезнь печени, и вообще наступала по всем фронтам «злодейка-старость». Наступил также 1985 год.

Бунт Фриды

За несколько лет замужества Фрида расцвела, и в совершенстве выучила русский язык. Ход ее мыслей стал ясен всем — она регулярно оповещала о нем родственников своего мужа. Вызвав теперь, когда бабушка совсем слегла, на серьезный разговор старших брата и сестру Яхьи, она поведала им следующее:
«Бабушка уже почти не ходит, и она очень больна. Ей нужен особый уход и внимание. К тому же вы знаете — характер у нее очень тяжелый, угодить ей практически невозможно.
У меня двое маленьких детей ясельного возраста. И муж — инвалид, который по дому помогать практически не может. Он даже ребенка на руках подержать толком не может — у него одна рука.
Дом огромный. Он требует ухода, уборки и непрерывных ремонтных работ. В доме уже сделали паровое отопление и провели воду в кухню, тем не менее, основные удобства во дворе. Чтобы постирать, надо топить баню. И топить ее — дровами. А стирки у меня с двумя малышами и больной бабушкой — нескончаемый процесс. Огромный двор и участок также требуют уборки.
Бабушка является очень общительным человеком, и к ней постоянно ходят люди — подруги, соседи. Это происходит днем, когда мы с мужем на работе, а дети в детском саду. Ворота всегда нараспашку. В дом входят за день много людей, и потому на крыльце и в прихожей постоянная грязь — не все ведь разуваются. И потому я, после рабочего дня, вынуждена еще ежедневно мыть полы.
К тому же мы должны постоянно думать о том, что в таком незакрывающемся доме нельзя оставить ценные вещи, деньги.
У бабушки ночные приступы, она кричит и зовет меня — иной раз всю ночь напролет. А мне после напряженного рабочего дня, вечера, с двумя малышами, еще ведь надо выспаться — завтра на работу.
Получается, что огромную тяжесть ухода за больной старухой вы, старшие ее дети, возложили на самого младшего, больного брата, и его жену, с  двумя младенцами.
Вы взрослые и небедные люди, ваши дети давно выросли, у вас комфортные квартиры со всеми удобствами, а старшая сноха к тому же — врач. Так вот и забирайте свою мать себе, и ухаживайте за больной и старой  женщиной  сами».
Мирра и Ишбулат - старшие дети моей бабушки -  сочли аргументы Фриды весомыми. И пришли к выводу, что бабушку надо забрать. Решено было поселить ее у старшего сына, так как его жена врач, а бабушка нуждается в медицинской помощи.
В доме Ишбулата бабушке выделили комнату. Ее удалось уговорить поехать туда, и пожить там — под видом лечения руки — как раз в это время бабушка упала с кровати и сломала руку.
Бабушка терпеливо жила у старшего сына — пока лечили руку. Но как только гипс был снят, начались проблемы.
Дочка Ишбулата, моя двоюродная сестра, по телефону рассказала мне, что происходило дальше. Бабушка устроила сидячую забастовку и сухую голодовку. Также она непрерывно и методично, часами напролет, стучала костылем по металлическим частям кровати. Политическим лозунгом такого масштабного протеста было следующее:
«Мой муж в свое время построил для меня дом. Я прожила в нем полвека. Это мой дом. Я не нищенка и не бездомная, чтобы жить в приживалках и иждивенках у снохи. Я хочу жить в собственном доме и умирать на своей родной постели».
Мирра, дочь бабушки и моя мама, забрала бабушку к себе.
Я очень обрадовалась. Сказала бабушке — вот моя комната, будешь тут жить. Я буду за тобой ухаживать. Очень скоро я уже получу свою квартиру — кооператив, я уже работаю на стройке по отделке, и мы переедем туда. Будешь там хозяйкой.
Но бабушка сказала мне, что не желает жить в доме зятя (мужа дочери), потому что: «Мой муж в свое время построил для меня дом. Я прожила в нем полвека. Это мой дом. Я не нищенка и не бездомная, чтобы жить в приживалках и иждивенках у зятя. Я хочу жить в собственном доме и умирать на своей родной постели».
Но все настаивали, чтобы бабушка осталась жить в доме дочери. Мы с мамой объясняли бабушке, что младшая сноха с двумя малышами не может обеспечить уход за бабушкой, а старшие дети не могут переселиться в том дом, чтобы ухаживать за мамой — у них есть свои семьи и ответственная работа (дядя был, к примеру, директором огромного промышленного предприятия).
На бабушку наши слова не производили никакого впечатления. Она продолжала твердить следующие слова: «Мой муж в свое время построил для меня дом. Я прожила в нем полвека. Это мой дом. Я не нищенка и не бездомная, чтобы жить в приживалках и иждивенках у кого бы то ни было. Я хочу жить в собственном доме и умирать на своей родной постели».
В один день я вошла в свою комнату и обнаружила, что бабушка исчезла. Она ведь уже не ходила — ноги не слушались. А тут вдруг ушла. Оказывается она, держась за стул и по сантиметру передвигая его вперед, сумела выйти из дома, проползти через весь двор к дороге. Когда я выскочила на улицу — бабушка была уже на обочине дороги. Вместе со стулом.
Я подбежала к бабушке. Она строго посмотрела на меня и приказала: «Отвези меня домой».
«Батько-атаман» сказал «домой» — значит «домой». Я остановила машину и отвезла бабушку домой — в ее родной дом, который в свое время построил для нее ее муж.

Начало военных действий

Дом своей бабушки Мавлюды я считала и своим домом. Я там выросла. Поэтому считала возможным приходить в этот дом, когда мне заблагорассудится. И вела себя в этом доме как в своем — свободно ходила по нему, не о чем никого не спрашивала — можно войти или нельзя и т.п.
Оказывается, это страшно раздражало новую хозяйку этого дома — Фриду. И потому я стала одним из громоотводов ее раздражения по поводу возвращения бабушки домой. Фрида так и сказала моей маме — пусть ваша «стервозная Ляля» (то есть я) сюда вообще не приходит — ведет себя как хозяйка, приходит, когда хочет, в том числе в мое отсутствие, водит к бабушке своих друзей и гостей. Нашей бабушке, — продолжала скандалить Фрида — и так гостей хватает — не закрываются двери днями напролет. Подружки, соседи ходили к бабушке постоянно — днем они кормили и мыли бабушку. Да и просто сиживали там по очереди целыми партиями — развлекали бабушку, отвлекали ее от болей и недомоганий. Бабушка поощряла многочасовые посиделки, сопровождающиеся и курением табака, и употреблением "насвоя" (легкий полунаркотик/полутабак, любимый жителями Средней Азии, его кладут под язык), и распитием вина — теми, кто любил этот напиток. Чтобы бабушка и ее гости не пили что попало, Ишбулат постоянно привозил много высококачественного красного вина Кагор.
Так как бабушка вернулась домой насовсем, наотрез отказавшись жить у старших детей, то моя мама и жена старшего брата стали после работы ездить к бабушке. Ее кормили, лечили, мыли, а также мыли полы, стирали и готовили. Затем, уже поздно вечером, приезжал Ишбулат, и отвозил жену и сестру домой. А субботу и воскресенье они проводили там полностью — все вместе. И так продолжалось почти год. А днем за бабушкой смотрели ее подруги.
Попытки Фриды закрывать перед уходом на работу утром двери, ворота, успеха не имели. Это был поселок, в котором люди бок о бок прожили полвека — они знали, как пройти через сад, перелезть через забор. Запускали человека, он все равно проникал в дом и открывал его изнутри.
Фрида, вернувшись домой вечером, не имела возможности проводить вечера уединенно со своей семьей. И она очень нервничала из-за этого, и свои нервы изливала в виде ежевечерних тяжелых скандалов, со слезами, разбиваниями посуды, перекрытием воды и прочими коммунальными штучками. Частенько она пыталась спровоцировать и драку.
Попытки убедить Яхью успокоить свою жену, и вернуть мир в семью, не увенчались успехом, так как Яхья заявил сестре и брату следующее:
«Как бы мне ни было жаль мать, и даже если моя жена тысячу раз не права, я все равно буду стоять на стороне жены. Она и мои дети — это моя жизнь. Кому я, калека несчастный нужен? Если моей жене трудно, то она может уйти из этого дома, забрав с собой детей. Я в эту же минуту, если такое случится, повешусь».
Мама рассказывала мне обо всем этом, и как трудно находиться всем в этом доме. Я предложила ей поменяться ролями, или хотя бы меняться с ней дежурствами. Мама наотрез отказалась. Во-первых, сказала она, ты у нас и так «чокнутая», а там настолько тяжелая психологическая обстановка, что это не пойдет тебе на пользу. Во-вторых, «болезнь моей матери — это мой крест, а не твой, и потому нести его буду я сама» — заключила моя мама.
Договорились, что всю мамину работу в ее семье — по уходу за домом, за ее мужем и ребенком (у мамы был маленький ребенок в то время) — выполняю я в качестве помощи ей, пока она ухаживает за своей больной матерью. Так и было какое-то время. Но потом я вновь вернулась к разговору. Дело в том, что папа стал сильно возмущаться, что жены постоянно нет дома. И я сказала маме: «Давай я перееду к бабушке, а ты сама разбирайся со своим мужем». И тогда я узнала некоторые подробности насчет маминого решения о том, чтобы не разрешать мне ездить в дом бабушки:
Мама: Фрида и Яхья сказали мне, что если Ляля еще раз сюда придет, то они напишут заявление в милицию о краже. (У них пропало много ценных вещей, и они считают, что это именно я их украла).
Я: Но я никогда ничего у них не крала….Я выросла в этом доме, и выросла вместе с Яхьей. Неужели он может обо мне такое сказать? Это Фрида все придумала. Я пойду туда, и Фриду задушу.
Мама: В том-то и дело, что тебе нельзя туда идти. Ты же «истеричка» — не умеешь сдерживаться, и спокойно переносить оскорбления и нападки, как терпим мы. Ты поддержишь провокации Фриды, что приведет к возрастанию напряжения и усилению семейного конфликта, ругань перерастет в драку — а Фриде именно этого и надо. Тебе нельзя туда идти.
Я опять согласилась с мамой, потому что знаю, какой я никудышный миротворец. Сама я никогда не проявляю агрессию первой. Но, если нападают на меня, то никогда не стараюсь погасить конфликт, а наоборот, активно поддерживаю эскалацию напряжения и, при первых признаках, что мои слова не слышат, не слушают или не понимают, перехожу к активному физическому воздействию на оппонента. Только в последние годы я научилась сдерживаться — очень большими усилиями воли.
И с мужем своим (моим папой) мама продуктивно побеседовала:
Мама: Тебе не нравится, что я езжу к своей матери? Я завтра привезу ее к нам, и все вечера и выходные буду дома.
Папа: А бабушка будет стучать костылем по кровати днями напролет? — тогда я сразу повешусь.
Мама: Еще один претендент в висельники выискался. Нашли с Яхьей удобный выход — повеситься. Нам: решайте проблемы, терпите, трудитесь, а они — повесятся и будут плавно покачиваться на веревках. Сняв с себя все обязательства и трудности.
И мама опять стала ездить к бабушке каждый день. А я была дома и вела хозяйство и смотрела за детьми.

Замурованная бабушка

В один вечер мама приехала особенно поздно. До дня смерти бабушки оставалось 9 месяцев. И случилось вот что.
Мама и жена старшего брата, как обычно, вечером приехали к бабушке. Они вошли в дом, прошли по коридору — бабушкина комната была первой по коридору справа, и обомлели. Вся правая стена коридора была заложена кирпичом.
Оказывается, Фрида утром не пошла на работу, зашла к бабушке, сняла с нее обещанные ей, младшей любимой снохе, старинные золотые серьги с александритами, и попрощалась с ней. Затем она вышла из комнаты, привела бригаду строителей, и они первым слоем кирпича заложили проем двери. Вторым слоем кирпича изнутри дома, со стороны коридора, они выложили всю стену, вместе с дверью. На следующий день, когда цемент подсохнет, планировалось стену заштукатурить. Так впоследствии и было сделано. И побелено.
Мама и тетя растерялись. Они поняли, что бабушка весь день провела в замурованной комнате. Они побежали на улицу, со стороны палисадника, посмотреть в окно. И увидели там сооружение из табуретов и досок — бабушкины подружки уже залезали к бабушке в окно. Так поступили и мама с тетей.
Стали ждать приезда Ишбулата. Он должен был найти решение из новой ситуации. В окно — а фундамент дома был высокий — было неудобно вносить ведро с водой, например, или шприцы в боксе. А как вызвать врачей? — стыдно от людей, что бабушку замуровали. Да и нелегко немолодым женщинам влезать в окно — очень высоко. Кто-нибудь мог упасть, и что-то сломать себе. Все были уже не молоды, и не особенно-то спортивны.
Приехал Ишбулат, и принял решение, что надо рубить новую дверь. Но тут возникли новые проблемы. Дед строил дом со всей ответственностью. И та стена, в которой были два окна бабушкиной комнаты, была несущей, и очень толстой и крепкой. Значит, решил Ишбулат, рубить будем с другой стороны — другая стена была не несущая и намного тоньше. Но эта стена, перпендикулярная той стене, в которой были два окна, граничила с кухней. Стало быть, надо было прорубить дверь в кухню с улицы, а потом из кухни прорубить дверь в бабушкину комнату.
Ишбулат привел рабочих, и они принялись за дело.
Можете себе представить, как это все восприняла Фрида. Началась уже не война, а вселенская катастрофа. Ей объясняли, что другое инженерное решение по вырубке новой двери принять нельзя. Так построен дом. И кухню поделить нельзя — вода, газ, отопление — все было в кухне и в той стороне, где теперь будет новый коридор и новый вход в бабушкину комнату. А вода, газ и тепло — нужны и Фриде и ее семейству. Так что ей, младшей любимой снохе, абсолютно избавиться от бабушки и ее старших детей пока невозможно. Полностью, основательно, перестраивать дом некогда. Бабушка очень больна, за ней надо ухаживать, а не заниматься строительством.
Все было на страшных нервах, все делалось сгоряча. И потому так бестолково и страшно.
Замуровыванием бабушкиной двери Фрида ничего не добилась. Кухня, вода, газ, тепло — все это было необходимо в процессе ухода за больной старой женщиной, которая была больна циррозом печени и медленно угасала. И опять на «поле боя» - в кухне  - продолжились баталии.
Вырубание новых дверей привело к возрастанию пыли, грязи, строительного мусора, обломкам кирпичей — был страшный шум и беспорядок. Все это усугубляло нервное напряжение и непрекращающийся шквал оскорблений, ругательств, скандальных обвинений и истерик.
Я не ходила все это время в дом своей бабушки. Боялась драки с Фридой, и обвинений меня в воровстве. Особенно по поводу воровства — я смертельно обиделась за такое обвинение. И сильно переживала — настолько, что у меня усилились мои необычные не диагностируемые медициной приступы головной боли. Папа устал вызывать мне скорую за скорой. Мама начала меня ругать в связи с этим: «Возьми себя в руки. А то еще «дашь дуба» — ко всем моим проблемам добавится еще одна — мне придется еще и твоего ребенка растить». «Сдашь в детдом», — надерзила я матери.
Перекроенный дом с новыми проемами дверей я увидела только в день похорон бабушки. От боли за бабушку, которую замуровали, я чуть не упала в обморок. Мне уже не хотелось задушить Фриду — хотелось лишь уйти из этого дома и никогда больше туда не возвращаться. Так и случилось. Это было последнее свидание с домом моего детства — домом моего деда.
В день похорон моей бабушки я не виделась с ней уже почти год и смертельно соскучилась. Ведь она всю мою жизнь была рядом со мной. А тут целый год — не рядом.
На похоронах бабушки Фрида очень хорошо выглядела. На ее красивом молодом лице играл свежий румянец. В ушах у нее сияли бабушкины серьги с александритами.
* * *
Сегодня, почти через 30 лет после этих событий, мне стало ясно, почему у меня в тот период настолько усилились головные боли: я вела себя против своего естества. Слишком много соблюдала условностей, как, впрочем, и все мое окружение. «Что кто сказал», «Кто что подумает», «Что скажут люди» и тому подобные идеи довлели над умами всех людей того сообщества, где я жила — господствовал стадный инстинкт.
Взрослые солидные люди вели себя как зайчики перед неумной зарвавшейся девицей, которая манипулировала даже своим мужем.
А я сама-то «хороша»: «мама сказала», «папа сказал», «в воровстве обвинят». Также я соглашалась, как мазохистка, с ярлыками, которые на меня вешали: «чокнутая», «истеричка». А может быть, наоборот, я была нормальнее всех! Но ломала себя! Подстраивалась.
Эх, надо было делать то, что хотелось: послать всех на три и более буквы, включая маму с папой, переселиться к бабушке, чтобы попрощаться с ней — на весь год. Пить вино с ее подружками целыми днями и курить с ними трубки. Подраться с Фридой. И на каждую ее провокацию отвечать очередным фингалом ей под глаз. Также разрушить стену, которой она замуровала бабушкину комнату (а не рубить другие двери), и замуровать вход на половину дома Фриды. Пусть она с семейством залезала бы в дом через окно. Надо было также дать телеграмму в родную деревню Фриды и вызвать другую невесту — любую из тех, кого Фрида тогда, на кастинге невест, обошла. Вместо того чтобы бояться, что Фрида уедет. Кому она была нужна в своей деревне?
Но это все я только сейчас поняла. Жаль, что не тогда.

Запах бабушкиного дома

Был солнечный день, где-то около полудня, когда Яхья позвонил в квартиру моих родителей по телефону, и сказал мне, что бабушка умерла. Он так и сказал: «Умерла твоя бабушка». Он не сказал, что умерла его мама. И голос у него был такой, будто и не было этого страшного года, и не было жуткого противостояния родственников. Говорил со мной так, будто мы с ним очень близкие друзья — такой был родственный и доверительный голос.
Я ничего не ответила Яхье, положила трубку, и собралась было позвонить маме на работу, сообщить весть. Но в этот момент раздался звонок в дверь. Я открыла. На пороге стоял Ишбулат. В руках он держал огромный таз с желтыми персиками. Тяжесть была огромная, потому без приветствия, Ишбулат вошел и быстро поставил таз на пол в коридоре квартиры. Сказал мне, что это еще не все персики. Сейчас принесет из машины еще. Я сообщила ему о том, что только что позвонил Яхья. Ишбулат будто и не расстроился совсем. «Уже умерла?» — такой был вопрос, и почти без эмоций. А затем дядя ушел за второй порцией фруктов.
Через непродолжительное время Ишбулат вернулся с таким же тазом, горкой заполненным ярко-желтыми бархатными плодами. И сказал мне: «Персиков много — урожай в саду на даче нынче невообразимый. Надо срочно варить варенье. Персики настолько спелые, быстро начнут портиться. Начинай прямо сейчас — вымой их, разрежь пополам и засыпь сахаром».
Я слушала ценные указания дяди по методике варки варенья и ждала, когда же он заговорит о смерти бабушки. Но не дождалась. Отдав распоряжения, Ишбулат ушел.
Я посмотрела в окно: жизнь за окном кипела. Ездили машины, ходили люди, играли дети. Ярко и весело светило солнце. Как странно, подумала я. Человек только что умер. Это так важно. Но никому нет до этого никакого дела. Точно такие же мысли у меня были и весной 2004 года, когда я получила известие о смерти моего первого мужа, отца моего ребенка. Была тоже очень хорошая весенняя погода. На улице было весело и оживленно. Никому не было дела до того, что кто-то в этот момент ушел из жизни.
* * *
У бабушки в доме, как и во многих домах, имелся свой необычный специфический запах. Если бы меня по какому-то запутанному маршруту с завязанными глазами привезли в этот дом, я узнала бы его по запаху. В этом доме всегда варилось варенье из винограда сорта Джаус. В подполе стояли огромные банки — всегда! Съедать за зиму не успевали. Это были огромные темно-сиреневые ягоды, очень сладкие. На весь двор на опорах были построены перекладины для виноградных лоз, как принято было в южных странах. Там именно так растили виноград, а не как во Франции — на земле. Я думаю, от винограда какие-то частицы запах вливались в атмосферу дома.
Когда еще был жив дед — прямо во дворе «качали» мед. Дед занимался пчеловодством. Всегда на столе в кухне стола плошка с медом, и плошка с сотами, сочившимися янтарными ароматными каплями. Второй компонент аромата дома.
Из винограда и вишен, которых также было много вокруг дома — делали домашнее вино. Еще один аромат.
Всегда, сколько помню себя, у бабушки был большой курятник. Всю жизнь на завтрак она выпивала несколько еще теплых яиц — сырых. От кур тоже особый запах исходил, это точно.
Также всю жизнь в доме находилось большое количество тканей. Бабушка была профессиональной портнихой. И я помню, что у этих тканей — под названием «плюш» — был особый запах.
А еще  бабушка обожала духи. Их у нее было огромное количество. И душилась она не двумя каплями за ухом, а основательно, обильно. Однажды у меня в комнате, в доме у моих родителей, бабушка увидела необычные духи (Маже Нуар) и подушилась ими. Духи были страшно дорогими, и в бутылочке их было 7 мл — такая фасовка, из-за дороговизны. Одним словом, у меня духов этих больше не осталось. Только баночка на память.
Страсть к парфюму передалась от бабушки к Яхье. У него всегда была коллекция мужских одеколонов. Я очень любила их изучать и нюхать. Мужской парфюм я сама люблю больше женского. Но мужской я за ненадобностью сама не коллекционирую. Поэтому в доме бабушки для меня всегда как экскурсия была — разные парфюмы оценить.
Последние 15 лет жизни у бабушки были проблемы с ногами. Они очень болели. Под конец жизни бабушка уже не могла ходить вообще. И все эти годы в доме непрерывно пробовались разные мази и притирки, варились отвары, готовились масляные растворы, осуществлялись тепловые, паровые, растирательно-прогревательные процедуры с огромным количеством пахучих веществ, растений, жиров, масел и медицинских средств. Это придавало какую-то перчинку всем запахам, витающим в доме.
Возможно, из этих всех компонентов и возникала какая-то особая композиция запахов дома. И была эта композиция уникальной.
Даже в детстве, я помню, заурядная манная каша у бабушки, была какой-то другой. Не такой, как у мамы. Оказывается, бабушка всегда перетапливала сливочное масло каким-то особым способом. У масла менялся запах. А может быть, его перетапливали в той же кастрюле, где недавно отваривали чудодейственные травы?
А молоко, которым меня лечили от ангины! Я не узнавала его вкус.Только уже взрослой я узнала, что туда добавлялась капля какого-то волшебного масла, присланного бабушке из глухой сибирской деревни. А натирали меня во время простуды вообще чем-то кошмарным. Оказывается, это был медвежий жир, смешанный с травами из тайги.
* * *
Поэтому, когда я вошла в дом бабушки в день ее похорон, я была ошеломлена родным, дорогим мне запахом дома, в котором я выросла. Я очень соскучилась по дому с его запахом за тот год, что я там не была.

Утро похорон

Перед тем, как поехать в дом бабушки в день ее похорон, нам нужно было с утра посетить магазины, в которых предстояло купить много разных товаров по списку «Что нужно для татарских похорон». Этот список нам дала профессиональная устроительница этого печального события. В список входило большое количество х/б полотенец, кусков ткани, простынок, белых мужских рубашек, кусков туалетного мыла и много всего прочего. Так надо. Так принято. Так положено.
Мы решили отправиться на Красный базар — там было больше всего магазинов тканей и галантереи. И оттуда легко потом уехать в поселок Северный, где располагался дом бабушки. Оттуда ходила 555 маршрутка, и было много такси в ту сторону.
Мы поехали втроем — я, моя мама и моя 6-летняя дочка. Долго ходили, покупали что-то по мелочам, потом устали, зашли в самый большой магазин и отдали список продавцу-кухистанцу (местный житель страны, в которой мы тогда жили), чтобы он сам подобрал все, что полагается.
Продавец все выполнил, и все покупки, вместе с ранее купленными товарами, он сложил в два огромных пакета. Мы расплатились и вышли.
Идем мы по рынку — у меня в одной руке сумка дамская (в ней кошелек с деньгами), а другой рукой я держу за руку свою маленькую дочь. Мама моя идет рядом и держит в руках список покупок. Она постоянно его перечитывает и говорит: «Мы все купили». Проходим еще несколько метров. Мама останавливается и опять внимательно вслух перечитывает список и повторяет:  «Мы все купили». Я ей отвечаю: «Все купили — ничего не забыли».
Мы выходим с территории базара. Мама говорит: мы не можем поехать на маршрутке. У нас ведь два огромных пакета. В маршрутке тесно, мы будем мешать другим пассажирам. Поедем в такси. Я с мамой соглашаюсь.
Мы подходим к таксисту. Мама ему говорит, что мы едем хоронить бабушку, у нас два больших пакета. Нас надо отвезти быстро, нас ждут. Таксист внимательно смотрит на нас троих, на мою дамскую сумку, видимо решает, что, если есть сумочка, значит, есть кошелек и деньги, но ничего не уточняет более насчет пакетов (а может он и не понял слова мамы — плохо знал русский язык), и везет нас, куда мы сказали.
Приезжаем к дому бабушки. Выходим, расплатившись с таксистом. К нам подходит устроительница похорон и вопросительно смотрит на нас. Мама ей торжественно объявляет, что мы все купили, в точности по ее списку. И мама передает женщине список. Та внимательно смотрит на маму, потом на меня. И в это мгновение я разворачиваюсь и бегу вслед за таксистом, который еще не набрал скорость, так как с трудом разворачивался в тупике переулка.
Я заскакиваю в такси, следом подбегают моя мама и моя дочка. Мама коротко командует таксисту — обратно на Красный базар, потом подождать у входа, и обратно сюда. Быстрее!
И мы втроем едем обратно. Приезжаем на базар, идем в магазин, где нам все подбирал по списку продавец. Как только мы входим в магазин, продавец, глядя на маму, говорит: «Хола («тетя», на местном наречии), я жду вас, вы оставили пакеты». И достает нам пакеты из-под прилавка. Парень пояснил, что выбежал за нами, когда заметил, что мы забыли пакеты, но не догнал и очень удивлялся, как мы так быстро умудрились уйти.
Уже с пакетами, с тем же таксистом, мы вернулись в дом бабушки.

Неправильное колдовство

Когда моей бабушке Мавлюде было сорок лет, она тяжко заболела. Есть фото, которое сделано в этот период, когда была потеряна надежда на выздоровление бабушки. На фотографии она в черном кружевном платье и настолько худая — просто тень какая-то. Рядом дедушка и все их дети. Видно, что фото было сделано на память детям о матери.
Бабушку — тогда она еще не была, по сути, бабушкой, поэтому буду называть ее по имени — Мавлюда — уже положили в больницу. Она не вставала. Диагноз был неясен — только — предположительно — было необычное по проявлениям, и очень тяжелое воспаление печени. Пища не принималась организмом вообще. Мавлюда таяла и таяла.
Дедушка — он тоже тогда еще не был дедушкой — Ибрагим — написал о болезни жены своей сестре. Она, как и остальные 4 сестры — а со своими 5-ю сестрами Ибрагим был всю жизнь очень дружен, переписывался (после его смерти был найден архив — он, оказывается, всю свою жизнь половину своих заработков отправлял сестрам) и делился всеми проблемами. Все 5 сестер были старшими.
Сестры Ибрагима жили в далекой татарской деревне на Волге. Недалеко от города Сталебункерска (куда я в 1992 году эмигрировала).
И вот, когда Мавлюда умирала в больнице, к Ибрагиму домой вдруг приехала его сестра. Да не одна. С какой-то женщиной. Сестра сказала, что это очень известная в их краях женщина-ведунья. Знахарка, колдовка, и прочее-прочее. Также сестра пояснила Ибрагиму, что когда в деревне было вслух прочитано письмо, в котором он описывал признаки болезни жены, то все хором сказали: колдовство. Причиной болезни Мавлюды было колдовство — поняли сестры. И поэтому есть шанс ее спасти — решили они.
Ибрагим, отчаявшийся помочь жене, согласился во всем с сестрой, хотя в колдовство не верил. И не стал противодействовать спасательным мероприятиям в его доме. Сестра Ибрагима и ведунья принялись за работу.
Все эти события Ибрагим впоследствии в подробностях изложил жене. А спустя много лет моя бабушка рассказала обо всем этом мне. Так что все подробности, выводы и комментарии в этой истории не мои. Я только пересказываю, что услышала.
Ведунья стала ходить по дому. Прислушивалась, принюхивалась, приглядывалась, заглядывала во все закоулки. По-русски она не говорила. Вообще непонятно было, на каком языке она говорила — звуки издавались странные и непонятные. Спустя некоторое время она дала знак сестре Ибрагима: нашла.
Далее были произведены следующие действия. Ибрагим не вмешивался. Только смотрел.
Во дворе дома по указаниям ведуньи были расстелены простыни. Прямо на земле.На них вынесли из дома все подушки, одеяла и матрасы.
Сестра Ибрагима была фактически переводчицей ведуньи. Она озвучивала все ее указания, которые производились жестами.
Все подушки и одеяла было приказано вскрывать. Ватин, перо, пух — все вынималось и просматривалось — прочесывалось, перебиралось, протряхивалось.
К великому удивлению Ибрагима, в подушках, матрасах и одеялах стали находиться подозрительные предметы — ржавые иголки, пучки волос, черные перья, камни, засушенные экскременты. И даже какие-то странные скомканные записки — с неведомыми закорючками. Все эти предметы складывались в кучку отдельно. Кучка неуклонно росла. Работа была нелегкой — одеял и подушек в доме было много, так как семья Ибрагима была большой.
Когда прочистка постелей завершилась, то остатки тканей, перьев, ватина и всего прочего — что раньше было одеялами и подушками — было сожжено. А над кучкой подозрительных предметов долгое время проводились какие-то странные действия с криками, причитаниями, и падениями ниц. Потом их куда-то унесли.
Далее сестра Ибрагима организовала огромную хозяйственную работу. Были куплены новые ткани, ватин и перья. Приглашены чесальщицы, стегальщицы и валяльщицы, швеи подушек-одеял — из местного населения. Такие профессии были — я помню, даже сама хотела этому научиться. И под присмотром ведуньи, под ее причитания и почти песнопения, нанятые работницы, непременно на улице, на солнечном свету, изготовили новые подушки, матрасы и одеяла для семьи.
Далее ведунья чистила весь дом. С использованием интересных, почти театральных приемов. Все обрабатывалось какими-то жидкостями, дымом, семенами и зернами.
После этих действий, ведунья изготовила снадобья для Мавлюды. Было велено давать их пить больной женщине, а особое вонючее масло-жир — втирать в кожу всего тела.
Бабушка всю жизнь лечилась. Она любила всякие настои и мази. Видимо и тогда, все, что принес ей муж в больницу — использовала, и все советы ведуньи выполнила безукоснительно. Жить- то хотелось!
И случилось чудо. Мавлюда пошла на поправку.
Была еще одна информация, которую сообщила ведунья перед отъездом в свои родные края. Она сказала, что порчу, которую она обнаружила в доме, навели не на Мавлюду. Все предметы, найденные в постельных принадлежностях, были материализацией колдовства в отношении ее мужа — его хотели присушить, отбить от жены и семьи. Человек, который заказал такое колдовство, по словам ведуньи, был из близкого окружения и вхож в дом. И теперь, когда опытная и настоящая ведунья провела очищение дома, прочие обряды и поставила защиту, тот, кто хотел присушить Ибрагима, внезапно умрет. Так она предсказала. И очень скоро умрет. По закону бумеранга, колдовство вернется к тому, от которого оно исходило.
Лечиться настоями и мазями ведуньи Мавлюда согласилась безоговорочно. Но сообщение о попытке присушить ее мужа, в то время уже старика, она подняла на смех.
Моя бабушка, конечно, не была атеисткой. Но в тоже время, она была рационально мыслящим человеком, порой с нигилизмом в суждениях. Она не знала русской письменности, и потому не читала журналов и книг, но зато она во время работы — шитья — постоянно слушала радио. Она всегда интересовалась политическими событиями в мире и линией партии. Все это было ей интересно по-настоящему. А тут вдруг какое-то колдовство, какие-то присушки и порчи — все это вызывало у нее насмешку и недоверие.
И кто это из близкого окружения и вхожий в ее дом хотел отбить у нее 55-летнего мужа? Смешно!
Так думала Мавлюда. Не поверила.
Надсмехаться над предсказанием ведуньи моя бабушка  перестала смеяться в один день. Она еще была в больнице, и выздоровление только-только началось когда Ибрагим принес ей страшное известие. От него Мавлюда впала в оцепенение. И вот что сообщили Мавлюде: внезапно умерла ее младшая сестра.
У бабушки были две младшие сестры и три брата — два старших и один младший. Мама бабушки родила в свое время две «тройки» детей. Первую тройку старших детей — еще до революции. А вторую, намного позже, через 10–15 лет, уже после революции. Всего детей было рождено 6 — три девочки и три мальчика.
Одна из младших сестер моей бабушки жила неподалеку — в начале поселка, где располагался дом Ибрагима и Мавлюды. Звали эту сестру Надя. Надия.
На момент болезни Мавлюды Надие было 30 лет. Она была красивой женщиной, однако к этому времени уже очень несчастной. Несколько лет назад от нее без объяснения причин ушел муж. А сын, Алишер, подросток, после ухода из семьи отца, совсем отбился от рук. Он связался с местной шпаной, и уже, несмотря на очень юный возраст, мог неделями не появляться дома. Надия жестоко страдала.
Алишер впоследствии попал в тюрьму за кражу, и там сгинул. Никто не знает, как сложилась его дальнейшая судьба.
Предательство мужа и поведение сына быстро сломили Надию. Она начала пить. Алкоголизм очень быстро побеждает именно женский организм, и потому на подходе к 30-летнему возрасту Надия уже имела все признаки алкоголизма и пила запоями. На работе ее никто не держал. Кому она была такая нужна? Жить ей было не на что. Ее каморка в доме барачного типа не была ей надежным домом, и Надя часто бывала у сестры.
Сестра Мавлюда, конечно, была благополучной, по сравнению с младшей сестрой, женщиной. У нее был надежный муж, красивый большой дом, хорошие дети — трое. Также Мавлюда была даже в те времена успешным предпринимателем. Высококлассной портнихой, у которой клиенты шили одежду по записи.
Конечно, Мавлюда очень жалела сестру. И кормила, и денег давала. И одежду дарила.
И вот Мавлюде, которая очень болела и лежала в больнице, вдруг принесли известие: Надия внезапно скончалась.
Надия сидела за столом своей крохотной кухоньки — в своем бараке. Опустила голову на руки. Вроде как заснула сидя за столом. Соседи видели ее в окно. Пьянство Надии секретом ни для кого не было, потому соседи решили — пьяная, спит. Когда на следующий день заметили, что поза женщины не изменилась за сутки, вскрыли дверь. Надя в ту минуту уже была давным-давно мертва. Вскрытие показало, что на момент смерти женщина пьяной не была.
У моей бабушки от такого известия началась депрессия. Надия? Колдовала? Хотела отбить мужа?
Мавлюда отказывалась во все это верить.
Был с особым пристрастием допрошен Ибрагим. Замечал ли он признаки женского внимания со стороны Надии? Оказывается, замечал. И очень удивлялся. Во-первых, мой дед был гипертрофированно порядочным человеком. И он недоумевал: это же сестра жены, как же так, что происходит, как можно?А во-вторых, он удивлялся. Неужели он может быть в свои 55 лет интересен молодой красивой женщине 30 лет?
Так Ибрагим своими признаниями подтвердил вероятность заказа колдовства.
Действительно, возможно, что Надия устала от своих неудач, и решила увести мужа у сестры. Сестра мужем не особо дорожила (так казалось Надие), постоянно с ним ссорилась. Дети у них уже были взрослые. Вполне вероятно, что она решила: можно попробовать. Деду хоть и не так мало лет, но он все равно красавец. Он здоровый и очень хозяйственный мужчина. А то, что колдовство, заказанное Надией, имело незапланированный исход, объясняется очень просто. Много людей берутся за это пикантное ремесло, не считая, что нужно серьезно ему обучаться. Также долго и усердно, как и врачи учатся! Вот и получается непредсказуемость! И это ремесло очень опасно, тем более, если за дело берется дилетант.
История с болезнью, выявленной особым способом,  мистической причиной этой болезни, и смерть сестры, нанесли моей бабушке очень болезненную психологическую травму. О которой она и поведала мне — своей внучке, много-много лет спустя.

Буква У

Мои воспоминания прошлого выглядят как кино. Экран расположен внутри моей головы (или сознания?). Кинофильм «крутится», как круговое кино — объемно. Я сама участвую в событиях, но на экране я — тогдашняя. А я — сегодняшняя — тоже рядом. Но это наблюдатель — со стороны.
«Кинофильм» удивительным образом показывает не только объемную картинку, но и воспроизводит запахи, звуки, ощущения, в том числе и температурные. Также дается план обзорный, и приближенный — можно очень близко рассмотреть лица, заглянуть в глаза.
Смотреть такое «кино» тяжело психологически. Ведь на «экране» появляются люди, давно ушедшие в иной мир.
Вижу картинку. Мне 6 лет. Я сижу в комнате за огромным отцовским письменным столом. Сидеть мне неудобно — высоко. Также мне неудобен старинный тяжелый стул.
Я не просто сижу. Я делаю уроки. Я в первом классе. Предмет — чистописание. То есть я учусь писать буквы. Пишу в черновике. Стараюсь.
Рядом со мной, вплотную, на таком же стуле, сидит моя бабушка Мавлюда. Она, по всей видимости, сидит для моей защиты, чтобы мне было не так страшно, и просто, чтобы поддержать меня морально.
За нашими с бабушкой спинами расхаживает влево-вправо разъяренный отец — мой папа. Он еле сдерживает гнев. Временами кажется, что он замахивается на меня. Бабушка в это момент прижимается ко мне еще ближе, как бы прикрывая меня от возможного отцовского удара.
Я пишу букву «У». Недостаточно написать лишь бы что. Отец добивается каллиграфического написания этой буквы в его стиле — у него изысканный почерк. Папина буква «У» красавица — у нее вначале локон, потом плавное па вниз, потом взлет к стройной извилистой лиане, в конце которой тоже очаровательный завиток.
Я стараюсь, но не могу написать букву хорошо. Я уже устала. Я пишу в черновике эту букву уже сотый раз. Причем каждый раз буква получается еще хуже, чем в предыдущий.
После каждого очередного уродливого написания буквы я тяжело вздыхаю — отец заглядывает в тетрадь и начинает орать на меня нечеловеческим голосом. Бабушка прижимает меня к себе, закрывает мою голову ладонью и по-татарски ругает зятя: «Ты что орешь, как ненормальный? Ребенку 6 лет! Ну не может она написать букву сегодня — напишет завтра!».
Но папа тещу не слушает. Он заставляет меня писать букву снова.
Очередная попытка написать букву очень трудна — на носу у меня повисла огромная слеза. Смахнуть ее я боюсь — папа будет опять кричать.
Бабушка привстала со стула, чтобы лучше видеть, как я пишу. В этот момент, оказывается (это было за спиной, и потому я не видела, и бабушка не видела этого), папа зачем-то взял ее стул, и отнес его в другой конец комнаты. Конечно, он сделал это не специально. Видимо, стул его раздражал, как и все вокруг — непосильные отцовские обязанности, теща и бестолковая дочь.
Но именно этот машинальный жест — убрать стул — и разрешил всю ставшую слишком напряженной ситуацию.
Бабушка, думая, что стул — где был — там и стоит (она за часа два этого урока чистописания уже несколько раз привставала, а потом, не глядя, садилась), села. А стул-то отсутствует!
Бабушка с грохотом упала на пол. Назад. Спиной и головой. С высоты роста.
Мама все время урока была на кухне — в педагогический процесс не вмешивалась. Но, услышав грохот и стоны бабушки, мой крик, она подумала, что папа перешел к решительным действиям — решил тупого ребенка убить. Ведь во все время урока в минуты диких криков он уже обещал это сделать не один раз.
Мама прибежала в комнату, полная решимости остановить кровопролитие.
Увидев, что бабушка лежит на полу и не может встать, мама накинулась на папу с кулаками и криками, обозвала его последними словами, порвала мои черновики с буквами «У», расставила все стулья подальше от письменного стола. И затем они вместе с папой подняли бабушку, уложили ее в кровать. Бабушка сильно ударилась, в том числе и головой.
Папе досталось от мамы «по первое число» и « по самое не хочу» за попытку искалечить тещу.
С того дня прошло полвека. И я все эти годы изумительно красиво, с локонами и завитками писала букву «У». В точности, как папа. Научилась все-таки.

Новый год

Готовимся к встрече нового 1964 или 1965 года. Я у бабушки. В большой комнате бабушка накрыла праздничный стол — ждет гостей. Сама она — а ей примерно столько лет тогда было, как мне сейчас (немного за пятьдесят) — прихорашивается у зеркала — у трюмо. Вернее, она даже не прихорашивается. На бабушке необычный мужской костюм — брюки, пиджак, сапоги, а волосы она уложила-спрятала в кепку. И в момент, о котором я рассказываю, бабушка накладывала грим и пририсовывала себе усы. У нее был образ залихватского хулиганистого молодого человека.
Дед в это время — человек-то немолодой, на пятнадцать лет старше своей жены — сидит на диване и делает вид, что с интересом читает газету. При этом он бросает грустный взгляд на накрытый стол, а также — не очень одобряющий взгляд на жену в «образе».
Бабушка тоже стреляет недовольными взглядами в дедушку. По ее лицу видно, что в программу предстоящего празднества дедушка, старый и ворчливый, совершенно не вписывается.
Напряжение между супругами, непонимание и недовольство друг другом я, их 6-летняя внучка, чувствую явно.
Напряжение это разрядили ворвавшиеся в дом две бабушкины подружки — примерно такого же возраста, как и она. На них тоже были необычные костюмы. Видимо, у них по программе было встретиться у бабушки, выпить за уходящий год, и потом пройти по поселку — это был очень большой поселок частных домохозяйств — пошуметь, позаходить в другие дома, собрать большую компанию, уже всем вместе погулять по друзьям. А потом вернуться домой за стол, и встречать уже Новый год.
Так и произошло!
Но в момент, когда три женщины стали весело друг друга приветствовать, восхищаясь образами и костюмами друг друга, дедушка не выдержал. Он схватился за голову, изображая, как ему плохо от шума и глупого веселья, и побежал в спальню. Там он взял подушку, одеяло, и демонстративно выскочил из дому, хлопнув входной дверью. Я побежала за дедушкой. И увидела, как он вошел в баню. Потом я заглядывала туда — дедушка в предбаннике, на кушетке, весьма уютно устроился, и безмятежно спал всю новогоднюю ночь.
Когда дедушка с подушкой и одеялом выскочил из дома, у бабушки поднялось настроение. Она махнула вслед убегающему мужу, и стала еще более веселой и задорной.
Потом три подружки ушли. Гуляли по поселку долго. Я сидела дома и ждала их. Спать не ложилась.
Снега в ту ночь не было. Мы жили тогда в очень теплой стране. Снег выпадал редко, и всего на несколько часов.
А утром мы с бабушкой поехали домой, где жили мои родители. Вышли из маршрутки у гостиницы, которая сейчас называется «Пойтахт», и пошли пешком до улицы Островского, что расположена рядом с Красным рынком.
Бабушка держала меня за руку. Она была молодой и энергичной. И я была счастлива рядом с ней. А дедушки с нами не было, почему-то. И я сделала вывод, что бабушка совершенно не нуждалась в обществе своего мужа, и даже, наоборот, он был ей в тягость.
Помню я еще один эпизод нестандартных взаимоотношений бабушки и дедушки. Но я была тогда очень маленькой. И хотя я в то время была татароязычной (потому что постоянно жила в доме деда, и они с бабушкой общались со мной на родном языке), но все равно не поняла смысла их реплик на этом языке во время перебранки. Картинку помню такую. Кухня в доме деда. Дед сидит за круглым столом у печки. У него в руках его именная огромных размеров расписная деревянная ложка. Жена поставила перед ним большую тарелку дымящегося супа. Дед собрался покушать. Я сижу напротив деда, на стуле. Ничего не ем. Просто смотрю на деда, на бабушку, и пытаюсь понять, что они говорят. Ничего не понимаю.
В это время бабушка что-то нудно и монотонно говорит. Быстро очень — невозможно понять. Однако ясно даже мне, что она чем-то очень недовольна. Дед слушает, очень редко пытается вставить слово — но его не слышат. Он замолкает и опять смотрит на суп — собирается его есть.
У бабушки повышается громкость и скорость речи. Она убегает в комнату, приносит оттуда какие-то бумаги. Похожие на квитанции. Несколько таких листочков. И теперь она уже не только говорит, но и размахивает этими листочками.
Дед непоколебимо молчит и смотрит в тарелку. И уже понемногу ест горячий суп.
Тогда бабушка начинает тыкать пальчиком в бумаги и пытается, видимо, привлечь внимание деда к конкретным записям на этих бумажках.
Дед устал и даже не поднимает глаза. Молча ест.
Тогда бабушка, уже перейдя на крик, рвет эти бумаги на мелкие клочья, и бросает клочья в тарелку деда. Дед ошалело смотрит на жену. Тогда бабушка выхватывает ложку из руки деда, и перемешивает клочья в тарелке, чтобы лучше пропитались бульоном, наверное.
В заключение она говорит мужу: «Вот теперь ешь» (эту фразу я поняла на родном языке). И бабушка, довольная собой, выходит из кухни. Я убегаю за бабушкой. Занавес.
Уже когда деда много лет не было в живых, а я была уже взрослая, бабушка мне рассказывала о своей семейной жизни. Нет, она конкретно не говорила, что деда не любила, об этом речи не было никогда. Однако некоторые фразы бабушки я поняла именно как признание, что замужем ей было не очень-то хорошо. Первая информация по этому вопросу поступила в мою голову, когда бабушка сказала, что у нее в молодости был любимый человек. Он был врачом. Но ее за него не отдали. Парень был из такой семьи, которая тоже была в списках, что называется «риска». Время было трудное, отца бабушки репрессировали, и мать отдала ее замуж за бравого красноармейца, сына простого народа, истинного пролетария и буденовца — моего дедушку.
Ясно было, что дедушка, который к тому же был на 15 лет старше, не понравился бабушке в той же степени, в какой нравился ей ее доктор.
Второй фразой бабушки, которую я расценила как ее признание о женской несчастливости, была следующая. Она сказала, что раньше все женщины предохранялись от нежелательной беременности при помощи «дувала». То есть, прыгали с забора — дувала. Чтобы вызвать выкидыш. На мой недоуменный взгляд бабушка ответила: нельзя было рожать всех — голодно было очень. Время-то было несытое — и в 30-е, и в войну, да и после войны. Даже кого она рожала (а у нее были дети и кроме выживших и выросших троих детей) — умирали от голода. Самое «хорошее» время было, — грустно заключила бабушка, — это когда дед был на фронте. Нет мужчины — нет проблем, не надо прыгать с дувала. Ведь главной проблемой замужней женщины был страх забеременеть.
Я пожалела бабушку. О какой такой любви могла речь идти, когда надо было думать о страшных вещах — дувале, мертвых детях, и детях, умирающих от голода. Бедные женщины того поколения!

Нелогичное возмездие

Когда моя бабушка Мавлюда навестила меня во время болезни — свадебного дифтерита, летом 1984 года, то она очень огорчилась.
Бабушка с ужасом осмотрела язвы у меня во рту — от горла нарывы перешли на десны, отчего все десны стали в дырках-свищах и начали выпадать зубы. Все это сопровождалось страшными болями — раны кровоточили и сочились гноем. Такими же адскими болячками были покрыты внутренние поверхности щек, язык и под языком. Страшно вспомнить, как мне было больно. И удивительно, как я смогла это все пережить!
Мавлюда вынесла вердикт: Врачи врут. Это не дифтерит. Это — колдовство. Твоя новоиспеченная свекровь не хотела, — поведала мне бабушка, — чтобы ее сын женился на женщине с ребенком. Она ходила к «мастерице». Та дала ей «средство». И перед свадьбой, когда ты ходила в гости к будущей свекрови — помнишь? — она подсыпала что-то в твое питье.
У меня не было сил обдумывать, насколько правдивы слова бабушки. С такими нарывами во рту никакой человек уже не смог бы мыслить.
Через несколько дней бабушка привезла мне полугодовой запас чая в пачках, сахара и соли в упаковках. И сказала, что все это она возила в другой город — ездила к очень известной ведунье. Та подтвердила по рассказу, что на мне колдовство. Было сделано «на смерть» (хорошо, что через два дня муж ушел — он спас мне жизнь. Не ушел бы — я бы погибла). Человек, сделавший это колдовство силен — очень уж страшна моя болезнь, к тому же началась она на свадьбе. Только самые сильные колдовские дела и проклятия проявляются в дни свадеб. И задача заказчика была выполнена — даже после свадьбы, муж не стал мне мужем. Да уж, сильна была колдунья.
Как бы ни было сильно колдовство, его можно перебороть, если человек силен духом. Как я. Но все же на мне могут остаться лохмотья зла, даже после болезни, и они способны в будущем испортить мне здоровье. Поэтому ведунья, к которой ездила моя бабушка, сказала: «Как внучка встанет с постели и сможет самостоятельно глотать (месяц я не глотала — кормили через трубку), то пусть за полгода выпьет весь этот заговоренный чай, съест сахар и соль. Пусть держит эти продукты отдельно, чтобы никто не брал. За эти полгода с каждым использованием чая, соли и сахара, будет уходить частица энергетического удара, который был нанесен мне перед свадьбой. И сделать это надо обязательно не только из опасения за здоровье. Это обязательно надо сделать по законам Вселенной».
По неписанному закону  на каждый визит надо делать ответный визит (это принято в любом человеческом сообществе). И на каждый подарок, нужно в благодарность, подарить подарок ответный.
То же самое в колдовстве. Кто-то не побоялся Бога, и отправил при помощи соответствующего «специалиста», энергетический черный удар — «подарок». Надо вернуть. Он (удар) и сам вернется, по закону бумеранга — «все возвращается» — даже если ничего не предпринимать.Но чтобы я не погибла, и не болела в дальнейшем, вернуть надо все, сразу, и как можно в более полном объеме — так пояснила ведунья.
Возврат зла по закону бумеранга действует и без наших усилий — но это будет дольше и страшнее. Как именно — можно лишь предполагать, потому что человек своим разумом не может этот механизм постичь. Также из-за очень короткой жизни человек не может увидеть последствия, проследить всю цепочку. Да и не надо. Надо просто знать и верить. Все зло, которое человек отправил во Вселенную, ему вернется. Как и добро, если он отправил добро.

* * *
Я выполнила предписания ведуньи. И выпила весь заговоренный чай, съела за полгода сахар и соль.
Но я, вспоминая свои страшные язвы во рту в несостоявшийся медовый месяц — ужасаюсь перспективе, что ЭТО (не сами язвы, конечно, а «зло»), когда-то ворвется в жизнь внуков или правнуков той моей несостоявшейся свекрови. Чтобы они отработали ее грех.
Ужас.

Прощание с бабушкой

В день похорон своей бабушки Мавлюды (маминой мамы) я не узнала ее дом. Бабушка была замурована в своей комнате младшей снохой, и старшие дети пробили дверь в бабушкину комнату с другой стороны, через кухню. До смерти бабушки я не видела такую насильственную перепланировку дома, и вообще не узнала ничего. Даже сообразить не могла — где что раньше было.
Вторым потрясением было то ощущение, которое я испытала, дотронувшись до бабушкиной ступни. Нога была бабушкина, узнаваемая до каждого пальчика, родная и знакомая. Но холодная и жесткая. Мое сознание отказывалось это все сопоставлять.
На похоронах было много родни, включая моих двоюродных сестер. Однако я не могла ни с кем стоять в сторонке, в «кучке». От меня как-то невзначай все старались дистанцироваться. Возможно, мне это все казалось, но факт остается фактом — я всегда стояла одна. Моя шестилетняя дочка ходила по дому в компании с подружкой — пятилетней внучкой бабушки от младшей снохи.
Я стояла у дома с дочкой, и ко мне подошел папин друг по фамилии Разговоров. И он сказал такую фразу, которая врезалась мне в память. Он сказал: «Твоей дочке шесть лет, и она на похоронах своей ПРАбабушки. Это ведь счастье — увидеть живой свою не только бабушку, но и ПРАбабушку. А я вот даже свою мать в отрочестве схоронил, и бабушек — дедушек вообще не знал. Вот как бывает».
А еще я подошла к младшей снохе бабушки Фриде — той самой, что замуровала нашу бабушку в ее комнате. Я попросила у нее подарить мне на память о бабушке сахарницу из желтого стекла. Фрида сказала: нет. Теперь все, что в этом доме, принадлежит только ей, Фриде, уточнила мне она.
Я расстроилась из-за сахарницы. Ведь и швейную машинку, которую бабушка обещала мне передать в наследство, отдали соседке. Так что мне от бабушки никакой вещицы не перепало.
Про эту сахарницу я помнила всю жизнь, и в прошлом году, в 2012, нашла такую же на распродаже винтажа. На этикетке к этой сахарнице было написано: «СССР. Стекло цветное, середина 20 века». И цена неимоверная для обычного стекла. Но ведь винтаж! Я купила! И теперь у меня есть точно такая же сахарница, которая стояла у бабушки на столе все мое детство.
Еще была солонка, я ее бабушке подарила на 8 марта в 1969 году. Я ищу такую же на распродажах, но пока не нашла.
В день бабушкиных похорон я прощалась с домом, где прошло мое детство. Я вдыхала необычный и очень знакомый запах этого дома. Запах бабушкиного дома, и форма ноги и пальцев бабушки — и поныне у меня в памяти. И их узнаю и сейчас — если бы увидеть и услышать….
В день бабушкиных похорон у меня было какое-то отвлеченное, отсоединенное сознание. Будто все происходит во сне. А я сама какая-то оглушенная, пристукнутая. Родственников на похоронах бабушки я воспринимала, будто идет спектакль. И они — это не они, а актеры на сцене. Ведь еще вчера мой дядя Ишбулат, весельчак и выращиватель солнечных персиков, как-то отстраненно, даже не расстроившись, воспринял весть о смерти своей матери. А младший брат мамы, Яхья, когда позвонил мне и сообщил о смерти бабушки, так и сказал: умерла твоя бабушка. Он почему-то не сказал: умерла мама. Моя бабушка — это ведь в первую очередь его мама, а потом только моя бабушка…
Еще вчера был яркий солнечный день, когда мы все узнали о смерти родного человека. А сегодня, в день ее похорон, небо хмурое, свинцовое. В воздухе пахнет пылью и песком — надвигается «афганец» (пылевая буря).
На кладбище меня не взяли. И опять мама скомандовала: домой, к плите и прочим обязанностям по дому. Тем более, надо позаботиться о питании моего ребенка и малолетней сестры.
Во второй половине дня — дня похорон — пылевая буря сменилась сильным, хотя и кратковременным дождем. Потоки воды помогли мне проплакаться, снять с души хотя бы часть тоски по бабушке.
Иногда я вижу во сне свою бабушку. Хотелось бы видеть ее чаще, но не получается. У меня всегда улучшается настроение, когда я свою бабушку вижу во сне.
Как правило, во сне я вижу бабушку веселой, в платочке. Она мне радуется. Живет она одна, в небольшом сельском доме. Часто я вижу, что она занимается хозяйством, разводит кур. Как и в жизни. Никогда рядом с ней нет дедушки. Дедушка снится последние десятилетия крайне редко. А когда раньше снился, то в моем сне он жил один, без бабушки, в окружении постоянной стройки, как и в жизни, и в компании с кучей малолетних детей. По сюжету сна — не чужих. Я предполагаю, что с ним на том свете живут нерожденные дети нашего рода.

Шутник

В день похорон моей бабушки, в ее доме, я, как всегда, была одна. Даже если я подходила к группе своих родственников, они старались быстро от меня отмежеваться. Так что в компаниях людей я чаще всего не находилась, только в одиночестве.
Вошла я в комнату бабушки. У смертного одра стояла очередь — попрощаться. Все по очереди подходили к бабушке, смотрели ей в лицо — пристально, а потом держались по полминуте за ее голую ступню.
Подошла и моя очередь. Мне заранее шепнули, что, взявшись за ступню, нужно мысленно попросить у покойной прощения. Так надо.
До дня похорон моей бабушки я уже присутствовала на похоронах двух своих дедушек. Но там ритуала с держанием за голую ступню никто не организовывал. Так что с таким прощанием я столкнулась впервые.
Впервые я дотронулась до мертвого человека. И это впечатление оказалось совершенно необычным и очень запоминающимся — я помню свое ощущение до сего дня. Это было очень странно — нога человеческая, а холодная как камень.
На кладбище я не поехала — на меня оставили двоих детей, их надо было отвезти домой и покормить.
Приехав домой, я нарыдалась всласть. Очень мне было страшно потерять родного человека, который всю жизнь по-настоящему хорошо ко мне относился. Также меня душило чувство вины, что бабушка провела последний год жизнь — не как подобало такому достойному человеку, как она.
Ближе к вечеру с похорон вернулась моя мама. С порога она недовольно заявила, что очень сердита на своего старшего брата Ишбулата, за «балаган, который он устроил». И она рассказала, что именно в поведении брата ее оскорбило:
По дороге на кладбище, с покойницей, в машине, находились самые близкие родственники бабушки — дети, сестры, снохи. Ехали молча, скорбно. И тут вдруг тишину нарушил Ишбулат. Он с серьезной миной на лице сказал: «Бедный папа». Пауза. «Пятнадцать лет спокойно спал». Пауза.
Все присутствующие напряглись, и было видно, что они делают попытку сдержать улыбки. Ведь все понимали, о чем речь. Все знали, как бабушка и дедушка скандалили, пока был жив дед.
Присутствующие кое-как вновь приняли скорбное выражение лица. Но Ишбулат продолжил: «Но сегодня, папа, твой покой будет нарушен. Вот, везем твою женушку к тебе».
В этот раз улыбки сдерживать никто не смог, однако быстро опятьвсе постарались нормализовать настроение в соответствии с обстановкой — скорбно и молча, едем хоронить покойницу.
Но Ишбулат не угомонился, несмотря на испепеляющие взгляды, которые бросала на него моя мама. Он изрек последнюю фразу: «Сегодня вечером поругаются». Все засмеялись.
Мама была очень возмущена поведением брата: «Где это видано, шутить на похоронах матери. Бессовестный. А ведь мама его любила больше всех! А он неблагодарный,  шутил на ее похоронах!».
А я отвернулась, чтобы мама не увидела мою улыбку.

***