Тайна Власьево

- Станция Малые Жебруны,- невнятно прохрипел из динамика грубый мужской го-лос, лязгнули открывающиеся двери и электричка остановилась.
Два молодых человека живо соскочили из тамбура на щербатый асфальт низкой платформы, затерянной в новгородских лесах. Пока поезд набирал ход, они вскинули увесистые рюкзаки и двинулись по тропинке прочь от станции. Впереди, пыхтя, шагал неказистый щуплый очкарик, чуть отстав, легко двигался пружинистым шагом черноволосый мужчина с трехмесячной бородой, почти не хрустя ветками и демонстрируя отличную физическую подготовку.
- Значит, Петя, сегодня что-нибудь стоящее найти можно? – спросил черноволосый с легким акцентом, продолжая прерванный разговор.
- Наверняка. Я еще в школе недалеко отсюда в раскопках участвовал, - ответил тот, слегка картавя, - там культурные слои местами по нескольку метров. А один знакомый м.н.с. с моего факультета каждый год копает, на кандидатскую уже нарыл. Пару языческих капищ нашел, остатки жертвоприношений, древние захоронения. Осенью защищается. Правда, радиоуглеродный анализ данные дал противоречивые. Самые ранние находки датируются чуть не мезолитом, а самые поздние - прошлым веком. Наверное, неаккуратно образцы отбирал. Мы как раз мимо его раскопок по берегу пройдем. Наверняка что-нибудь интересное и для тебя, Тимур, останется. Не мог же он все выкопать.
Брюнет кивнул с иронической ухмылкой, покачав длинным фирменным чехлом, внутри которого угадывался металлоискатель. С ним в поездках он не расставался, как впрочем и с охотничьим ножом, и травматическим пистолетом.
В ельнике было прохладно, как нередко бывает в июне в пасмурный день. Пахло хво-ей, прелью и сырой землей. Комары и мошки лезли в лицо. Глинистая тропинка, слегка при-сыпанная прошлогодними сгнившими листьями, скользила под ногами. Пару раз Петя падал боком на влажные подушки темно-зеленого мха, роняя карту и компас, по которым то и де-ло сверялся. Долгое время шли молча. Молчали и птицы. Было тихо, даже слишком тихо.
Неожиданно Тимур спросил, указывая на крупные следы, пересекавшие тропу:
- Тут звери дикие водятся?
- Может и расплодились, - бросил Петя, - деревни кругом заброшенные, народ –то весь разбежался.
Тимур между тем остановился и замер, глядя куда-то в чащу. Метрах в сорока от них среди кустов стояла большая серая собака с опущенным хвостом и смотрела в их сторону.
- Ну, что там? – раздраженный Петя обернулся и проследил его взгляд.
А тот прислонил к ближайшей осинке свой прибор и, подняв с земли деревяшку, бро-сил ею в сторону пса, засвистев. Зверь не сдвинулся с места и зарычал, оскалив здоровенные зубы.
Петя остановился и снял рюкзак:
- Ты что, собак не видел?
Пес тем временем подался назад, повернулся широким, заляпанным грязью боком и исчез из виду. Тимур приложил тонкую веточку к отпечатку на земле:
- Не нравится мне это. След-то не похож на собачий, скорее волчий. Могут быть не-приятности.
Петя вытащил из кармана джинсов скомканный носовой платок и вытер потный лоб:
- Ерунда, мне археолог о волках не говорил.
Тимур поглядел на следы, на чащу и двинулся дальше, на всякий случай повесив на пояс нож:
- Ладно, долго еще идти? Где остальные будут ждать?
- Все продумано,- оптимистически заявил Петя, - скоро уже река, пойдем вдоль нее мимо раскопок прямо до поляны. Кирилл на машине кого сможет, из Новгорода туда же подвезет. Остальные дойдут от станции Власьево, там близко.
Путешественники снова тронулись в путь и через полчаса вышли к излучине неширо-кой чистой речки, с сонным журчанием огибавшей высокий берег. Другой, пологий густо зарос камышом и тальником. На этом же все пространство между водой и лесом бугрилось из-за множества ям, поросших бурьяном.
Петя устало присел на поваленную березу и указал в сторону развесистого дуба в сотне шагов от речки:
- Там, по-моему, еще не копали.
Тимур быстро собрал металлоискатель, вооружился саперной лопаткой и уверенно направился к лесному великану, широко раскинувшему длинные руки-ветви.
Небо потихоньку расчистилось и выглянувшее из-за низких туч солнце стало припе-кать. Петя снял куртку, защитного цвета панаму и закурил, думая о предстоящем мероприятии. Анархист по убеждениям, историк по образованию и журналист по трудовой книжке, он, будучи человеком, искренне стремящимся, так сказать, припасть к истокам, последние пять из своих двадцати пяти лет регулярно отмечал праздник Ивана Купалы. И в этот раз в ходе организационной подготовки разослал друзьям по Интернету, а особо одаренным выдал под расписку следующее воззвание:
«Все люди доброй воли, все прогрессивное человечество готовятся в очередной раз встретить в ночь с 23 на 24 июня общеиндоевропейский праздник летнего солнцестояния, он же Иван Купала, он же Лиго, он же Яанипяэв, он же Юханнус, он же Мидсомма. Приглашаешься и ты! Сбор в 12-00 на станции Малые Жебруны Октябрьской железной дороги (ответственный П.Сенин) либо в 13-00 на станции Власьево (ответственный К.Белозеров).
Форма одежды древнерусская, походная. Головной убор – венок из цветов и трав, не внесенных в Красную книгу Новгородской области. С собой иметь палатку, пенку, спальник, воду и чего-нибудь пожрать.
В эту знаменательную ночь, как известно, цветет папоротник, лечебные травы наби-рают самую силу, аспирин исцеляет все, а рюмка водки валит с ног. Поэтому распитие спиртных напитков строго воспрещается.
Халявщики предупреждаются, что в случае получения знамения о необходимости че-ловеческих жертвоприношений их кандидатуры будут рассматриваться оргкомитетом в первую очередь. Всем, включая особ женского пола, быть внутренне готовыми к участию в древних ритуалах плодородия и манипуляциям с фаллическими символами».
Ездила на праздник в основном молодая интеллигенция: анархисты – товарищи Пети по партии и сочувствующие. Народу бывало до двух десятков человек, которых, во избежание неприятных сюрпризов, подбирали только среди хороших знакомых. Залогом успеха являлось четкое распределение ответственности среди членов оргкомитета. Кто-то отвечал за матчасть, кто-то за информационную поддержку, кто-то за еду. Недели подготовки обычно хватало. Отмечать праздник старались каждый раз на новом месте.
И, несмотря на то, что накануне не раз бывали грозные предзнаменования вроде паде-ния на капот кирилловой четверки сука старого тополя во дворе или неожиданного поноса у заместителя председателя оргкомитета по экологии, все в итоге проходило вполне весело и пристойно. Было замечено: даже если день с утра бывал пасмурным, погода неизменно к вечеру улучшалась, и никто не простужался.
Основным негативным моментом, мешавшим организаторам сполна ощутить праздник в душе и насладиться плодами своих усилий, являлось стихийное раздолбайство народ-ных масс, о которое эти усилия неизменно разбивались. Нередко, когда Кирилл, назначен-ный начпродом, строго спрашивал у вновь прибывших: «А вы что привезли из еды?», многим нечего было ответить, и они только стыдливо улыбались, опустя очи долу. Тактика халявщиков была проста, как «Пионерская правда» - прийти налегке и как можно позже, когда уже не ходят электрички. Не погонят же в ночь люди добрые.
На этот раз Петя решил убить нескольких зайцев сразу. Накануне он получил редак-ционное задание – подготовить репортаж о возрождении народных традиций (как говорится, на ловца и зверь бежит), а также цикл статей об аномалиях, имеющих место на просторах области. Единственная известная ему аномалия находилась в окрестностях деревушки Власьево, в 120 км от Новгорода, неподалеку от небольшого заповедника. В том же районе по ранее судоходной речке пролегал когда-то торговый путь. Во всяком случае, места были с древности обжитые, намоленные, к языческим праздникам располагающие.
Он составил маршрут, сагитировал знакомого с хорошим металлоискателем и сейчас пытался совместить праздник с поиском древностей и сбором материала.
Власьевская аномалия заключалась в том, что эта деревня с непритязательным назва-нием, к тому же помеченная на карте как нежилая, являла собой род оазиса посреди разрухи, царящей не первое десятилетие в области, как и во всей стране. Мужики там, как ни странно, не пили, работали, сеяли, сажали, окучивали, жали, косили и пасли на окрестных лугах стада тучных коров и мохнатых овец, продавали где-то плоды своего труда и жили на удивление хорошо, зажиточно и долго. Причем в этой деревушке отродясь не водилось никаких староверов или сектантов, там и церкви-то никогда не было. В войну немцы ее почему-то не сожгли. Да и в наше время бандиты обходили стороной. Об этом удивительном месте Пете поведала старая корректорша из редакции, у которой во Власьево еще с советских времен была дача, ни разу за все эти годы не ограбленная.
Интересно, что эти сведения хорошо коррелировали с рассказами о временах своей молодости Анастасии Евстафьевны, его двоюродной бабушки. Она была родом из тех мест и с упоением рассказывала, пока не выжила из ума лет пять назад, как хорошо жилось ей там в первой трети ХХ века.
Баба Настя, как он звал ее с детства, была ладной, сухощавой, доброжелательной ста-рушкой, по-своему уникальной. Одевалась всегда в какие-то народные сарафаны, пошитые ею самой на дореволюционной швейной машинке с чугунной станиной. На улицу без пла-точка не выходила. Пока могла, ездила летом за город собирать травы, которые потом суши-ла на антресолях. Разговаривала с птицами, наливала для ос варенье в блюдечко на балконе. Когда Петя болел, шептала над ним заговоры на полупонятном языке.
Ее собственное здоровье казалось несокрушимым: в районной поликлинике до вось-мидесяти трех лет не было карточки, очки первый раз завела в восемьдесят пять, у зубного ни разу не была за отсутствием надобности.
Пете казалось, что за семь лет, что он жил в ее квартире на окраине Новгорода, она совершенно не изменилась. Недуги, которые подступили к ней на девятом десятке - костный туберкулез, перелом шейки бедра, проходили, как с белых яблонь дым, через пару месяцев в убогой областной больнице, а те, что помельче, исчезали, стоило ей лишь попить свои отвары и поголодать недельку.
- Не по годам сильны у вашей бабушки регенеративные процессы, – уважительно го-ворил знакомый врач.
Однако, когда потребовалось прописать к ней Петю, чтобы после смерти не ушла квартира, в жизни ее неожиданно обнаружились темные пятна. Для установления родства он поднял бумаги Власьевского сельсовета в Новгородском областном архиве. Метрик бабы Насти там не было и лишь с большим трудом обнаружилась рукописная бумажка с нечитаемой подписью, подтверждавшая, что его родная бабушка Антонина Васильевна и Анастасия Евстафьевна- двоюродные сестры. Гораздо больше упоминаний было о какой-то другой Анастасии Евстафьевне, местной знахарке, которая, в свою очередь, приходилась его родной бабушке то ли бабушкой, то ли прабабушкой. Ему вспомнилось, что родная бабушка всегда звала ее по имени- отчеству, несмотря на минимальную разницу в возрасте.
В архиве он также нашел документальное подтверждение аномалии: по свидетельствам о смерти выходило, что власьевцы раньше восьмидесяти лет практически не умирали. Для сравнения, в совхозе под Новгородом, куда он раньше ездил осенью за картошкой, механизаторы- пенсионеры отсутствовали. До шестидесяти никто из мужчин не доживал.
Однако в бочке меда имелась своя ложка дегтя. Проглядывая на всякий случай газеты за последние пятьдесят лет, Петя нашел несколько любопытных заметок о случаях исчезновения или гибели людей в окрестностях Власьево. Поиск в Интернете на свежем материале подтвердил – там и сейчас продолжали пропадать и гибнуть люди. Однако, как и прежде, исключительно приезжие – какие-то сомнительные риэлторы, торговцы, сотрудники ЧОПов, несколько начинающих бандитов и даже один новгородский криминальный авторитет кавказской национальности. Расследование, если не заходило в тупик, как правило, приходило к выводу о несчастном случае, самоубийстве или бандитской разборке. Петя выписал девять таких историй в блокнот и захватил с собой в поход.
Однако вернемся к бабушке Насте. Время постепенно взяло свое – при вполне здоро-вом организме стал отказывать мозг, развилась амнезия. Она вдруг забыла, который сейчас год, на вопросы о возрасте загадочно отвечала, что живет «спокон веку», забыла, что работала на швейной фабрике. Стала называть себя вещуньей- кощунницей и говорить, что всю жизнь только молилась, любила, исцеляла и размышляла. Она целыми днями бесцельно слонялась по двухкомнатной квартире и доставала его своими речами:
- Бездельники, уроды. Никто ни черта не делает! Все на мне! Ни хрена делать не буду, подохну, а вы тут как хотите. Куда деваться? Ау! Где ребята? Есть хочешь? Когда домой поедем? Как на улице?
Причем ответы на свои риторические вопросы мгновенно забывала, и задавала их снова каждые пять минут. Нередко с утра бывали такие диалоги:
- Где Петя?
- Он здесь, это я.
- Не знаю, кто ты, но ты не Петя. Мне надо домой.
- А ты где?
- Не знаю.
Врачи определили болезнь Альцгеймера, которая не лечится, и выписали лекарства, почти не помогавшие. Домашнее хозяйство теперь вел он, так как баба Настя не могла ни готовить еду, ни убирать по дому. Все продукты, что попадались ей на глаза, она мелко резала и перемешивала, а вещи и предметы прятала неизвестно куда. Часто, выйдя из дому, назад вернуться уже не могла. Он положил ей в карман пальто листок с адресом и телефоном и уже три раза забирал после звонков из магазинов и с рынка. В конце концов он сменил на входной двери замок, а ключ носил с собой.
Но на сей раз и это не помогло. Аккурат 21 июня баба Настя опять пропала, причем входной замок оказался закрыт. Петя обегал всю округу, ходил в милицию - бесполезно, она как в воду канула. Скрепя сердце, он все же поехал во Власьево, а поиски продолжила мама, проживавшая у нового мужа. Последний звонок матери по мобильному из электрички не дал ничего нового. В лесу связи уже не было.
А в это время Тимур, водя рамкой прибора и сосредоточенно следя за показаниями дисплея, думал конкретно. По жизни его интересовали только две вещи – деньги и секс. А в данный момент - найдет ли он под землей что-нибудь стоящее и будет ли с кем переспать сегодня вечером. На праздник он увязался за Петей только за этим, а также чтобы завести побольше знакомств.
Прошлое его было темным, а будущее, в силу природного оптимизма и хорошего здо-ровья, рисовалось в радужных красках. В Новгороде он появился недавно, только пускал корни и использовал Петю, которому отрекомендовался представителем кабардинских анархистов, для обустройства. Он, хотя и не читал Бакунина, как, впрочем и других философов, конечно, был анархистом. Но анархистом только в том смысле, в котором каждый человек, живущий по законам родоплеменного общества, им является.
А именно: государство, его законы, а также многочисленные кодексы, начиная с Уго-ловного и кончая Лесным, он в грош не ставил. Главным для него во взаимоотношениях с государством было занять со временем хорошую должность и спокойно и быстро набивать свой карман. Ни о каких самоуправляющихся коммунах, с которыми носился Петя, он и заморачиваться не хотел. Пока он рассчитывал перетащить сюда из своего аула родню, друзей и развернуться в области по- настоящему. Конкурентов для реализации своих планов он не наблюдал, а если бы они и были, нейтрализовать их ему было не впервой.
На этот раз счастье ему не улыбнулось - за час он обнаружил на площади в двести квадратных метров лишь несколько консервных банок и корявых железяк. Ценностями и не пахло, м.н.с. поработал хорошо. Когда Петя подошел посмотреть на результаты работы, то обнаружил злого кавказца, курящего под дубом возле старого кострища среди вскопанной земли и разбросанного мусора. Пластиковые и стеклянные бутылки, банки, пакеты, использованная одноразовая посуда валялись повсюду, образуя правильный круг.
- Ну, как успехи?
- Ничего, - ответил Тимур, разбирая прибор.
- Зря ты тут весь мусор разбросал.
- Все так и было, мусором пусть женщины занимаются, - бросил Тимур и не торопясь двинулся к речке.
А Петя огляделся и задумчиво обошел вокруг дуба, поворошил отбросы ногой, что-то прикидывая. Потом поковырялся в ямке в центре кострища, достал из золы обгоревшие ко-сточки и стал рассуждать вслух:
- Так, тут какую-то птицу сожгли, похоже, курицу или петуха. Мусор разложен стро-го на расстоянии пяти шагов от костра, по кругу. Рядом с костром пусто и дальше только трава и ветки. А ведь похоже на место жертвоприношения, - он поднял голову и поглядел вверх: высоко в кроне дуба на ветках было привязано с десяток разноцветных полосок тка-ни, - Вон и лоскуты на ветках. Кто-то колдует помаленьку.
Приглядевшись, он увидел следы на коре дерева. Как будто лезли на дуб и оставили в нескольких местах по четыре глубоких борозды в десяти сантиметрах друг от друга.
- Больно широкая лапа для медведя. Может, толкинисты озоровали. Хотя откуда им тут взяться?
Петя, сфотографировав и кострище, и мусор, и следы на коре, присоединился к Тиму-ру. Дальше шли без остановок по тропинке, вьющейся вдоль реки, под аккомпанемент кузнечиков, мимо кустов бересклета, орешника, осин, темных елей и сосен, источавших запах смолы и хвои.
На место добрались к четырем. Там уже тусовался Кирилл- здоровый мордастый му-жик с кудлатой бородой, уже тронутой сединой. Он рассказал, как, собираясь на праздник, нашел вчера на свалке кусок наличника со знаком Перуна – шестилучевым кругом – громовиком и синий фаянсовый чайник с выпуклым изображением парня и девушки. Все это было истолковано как добрый знак и привезено на поляну. Петя закрепил кусок наличника наверху обломанного ствола сухой березы, а чайник объявил переходящим призом за артистизм при намечавшемся в дальнейшем исполнении прыжков через костер в голом виде.
Кирилл привез также три секции старого штакетника и дверь, выброшенную соседя-ми после ремонта. Из двери соорудили стол, одну секцию положили рядом для барахла, другую спустили к реке в качестве лестницы, а третью прислонили к березе на всякий случай. Девушки позже сушили на ней купальники и полотенца.
- Вот сделали стол, теперь сюда туристы повадятся, - сказал историк.
- Если я правильно понимаю свой народ, - ответил Кирилл, - то самое большее через пару недель тут и следа от него не останется.
Жизнь позже полностью подтвердила его правоту. Через неделю и стол, и секции за-бора исчезли без следа.
Среди приехавших с Кириллом была Оля- строгая кареглазая девушка в очках, с ост-рым птичьим носом, анархистка неопределенного возраста ростом не выше холодильника «Ока» старых выпусков. Ее все, включая Петю, уважали за непреклонность в политической борьбе. Она с самым серьезным видом предложила угощаться надранными где-то по пути недозрелыми яблоками размером с крупную сливу, от одного вида которых начинал слабеть желудок, а сама потихоньку оприходовала сырок «Орбита», который Петя выложил на общий стол вместе с остальными припасами. Потом, проковыряв пальцем его же пакет с курагой, принялась и за нее.
Сама себя она много лет называла Винни, в честь героини малоизвестной английской сказки. Как доверительно поведал Кириллу Петя, это породило у нее кризис самоидентификации, и она окончательно запуталась в том, кто же она на самом деле. Оля очень надеялась, что праздничные ритуалы помогут ей этот кризис преодолеть.
Ребята нарубили сухих веток для факелов. На них навернули старые хлопчатобумаж-ные тряпки, привезенные Кириллом же, закрепили проволокой и замочили в ведре со скипидаром, которого в итоге ушло четыре литра. То же проделали с круглым ободом от венского стула, который в зажженном виде предполагалось скатить с обрыва в реку. Кто-то откопал в куче тряпья старинные военные кальсоны и сразу радостный их надел. Девушки наплели венков для всех участников.
К девяти часам вечера, когда уже потянуло влажным холодом с реки, успели поста-вить палатки, развести два костра: профанный для приготовления еды и священный, который без спичек, одним трением развел Кирилл. На профанном девушки сварили вегетариан-ский плов.
Постепенно подтягивались и другие участники. Появился из леса одинокий лысова-тый мужичок в брезентовой штормовке и муджахедских штанах с мотней до колен, солидно представился:
- Нирмал, что на санскрите означает «чистый».
- А по батюшке? – поинтересовался Петя.
 - Наверное, Нирмал Нирваныч, - ехидно уточнил парень в кальсонах.
- Ну, в миру я был Григорий Петрович, - степенно ответил он.
Уже перед самым началом действа подошла низенькая толстая улыбчивая тетя по прозвищу Ватрушка, безо всяких следов былой красоты, тоже анархистка. Будучи босиком, привела с собой босоногую же чумазую семилетнюю дочку. Ватрушка страдала топографи-ческим кретинизмом, отягощенным временной дебильностью, из-за чего заблудилась и опоздала. С собой у нее, как у заправского халявщика, ничего, кроме духовности, не было. Скорее всего и в электричке она ехала зайцем.
- А я по дороге в лесу зверей видела, все куда-то бежали, - сказала она с растерянной улыбкой, присев у костра. Ей не поверили, но дочку накормили жареными купатами, куп-ленными в сельпо.
Без четверти одиннадцать солнце наконец скрылось, оставив узкую кровавую полосу заката, и из-за деревьев торжественно вышел Петя, выступавший в роли волхва-самоучки (других, к сожалению, не было), в длинной вышитой народной рубахе и с факелом в руке. К заходящему солнцу он обращаться не стал, только коротенько обрисовал историю становления языческой традиции в новейшее время. Петя налил сакрального напитка, состав которого не разглашал, в медную архаическую братину, позаимствованную у знакомого художника, и пустил по кругу. Каждый с удовольствием отпивал и высказывался на любимые темы. Всем почему-то захотелось подвести итоги, поздравить с Новым годом и пожелать чего-нибудь хорошего. Кирилл, когда до него дошла очередь, принялся зачем-то рассказывать неприличные полинезийские мифы, которых начитался в ходе подготовки к празднику. Позже пытались петь купальные песни из этнографических сборников, но они, как и все русское народное, резали слух поколению пепси, детям города.
Небо тем временем позеленело, погасло и высыпали первые звезды. От сакрального костра подожгли факелы и обод и торжественно прошествовали с ними вдоль реки. Кто-то даже пытался затянуть «Взвейтесь кострами». Факелы воткнули в косогор, торжественно скатили обод в реку и побежали купаться. Вид голых девушек, сигающих с обрыва к воде при свете факелов, навевал воспоминания о фильме «Андрей Рублев». Жаль, съемки были запрещены. Купаясь, заметили в воде две низенькие горящие свечки, плывшие в банках из-под шпрот по речке. Где-то выше по течению, видимо, тоже гуляли.
Потом прыгали голыми через священный костер. Некоторые рыбкой, с перекатами и кувырками, с пируэтами, напоминающими двойной тулуп, по двое, а то и по трое. Кто-то аккомпанировал, стуча сучком по пионерскому барабану и дуя в глиняную свистульку. Получалась чуть ли не капоэйра, было прикольно. Потом снова купались. Комары, весь вечер надоедавшие, куда-то на время попрятались.
К двум часам ночи народ постепенно разделился. Более приземленные налегли на ос-тавшуюся еду, другие устраивались на ночлег. Халявщиков беспощадно жрали вновь ожи-вившиеся комары. Бездомные девушки залезали ко всякому, кто не поленился заранее поставить палатку. Тимур не упустил случая и половил рыбки в мутной воде, загодя разбив на отшибе хороший натовский тент.
Ватрушка, давно уложившая дочь, Нирмал, Петя и Оля, все чаще бросавшая на анар-хиста задумчивые взгляды, остались у сакрального костра травить байки, попивая зеленый чай. Нирмал, лежа на земле с венком из одуванчиков на лысине, не торопясь рассказывал, как работает в Минусинске у Виссариона Христа конюхом, как в общине ему выдали молодую жену и как хорошо живется там, в экологически чистом месте. О самом Виссарионе он, правда, ничего не рассказал.
- А тут у вас неплохо, прямо праздник какой-то, - подытожил он. Соскучился, видать, в Минусинске по анимации.
- Если бы не Петя с Кириллом, никакой тусовки бы не было, - подала реплику Оля.
- Да, забыл народ традиции, никому ничего не надо. Всех надо расталкивать, - Петя крутил свой венок в руках, глядя в костер, - Но мне не это обидно. Обидно, что в истории не та религия побеждает, которую народ любит, а та, что власти лучше лижет и больше щеки надувает. Понапишут всякого бреда, разведут бюрократию, нарубят бабла и давай остальных чмырить. Христиане, вон, надергали идей и ритуалов по всему древнему Востоку, от буддизма до манихейства, причем даже сейчас видно, откуда что стырили, с римскими императорами договорились и погнали волны во все стороны. Лишь о Восток зубы сломали.
А у нас извели злые монотеисты в конце концов под корень всю народную славянскую веру. С волхвами не церемонились. Был случай – в XIII веке вышел в трудную го-дину из лесу кудесник и обратился к народу с обличением христианства, возглавил, так сказать, диссидент оппозицию. Местный князь почувствовал, что пахнет жареным, подступил к нему с дружиной и спросил:
- Если ты такой умный, скажи-ка, что с тобой вскоре случится?
Надо сказать, тогда языческие жрецы позиционировали себя и как лекари, и как ска-зители, и как предсказатели. Все могли делать, как сейчас шаманы. Волхв что-то неопределенное пробурчал, а князь выхватил из-под епанчи припрятанный топор да и порешил его на глазах у изумленной публики. Разрешил, так сказать, исторический спор. Во какие были строгие нравы и весомые аргументы.
- Да, неплохой сейчас был бы тест на профпригодность для нынешних астрологов и экстрасенсов. Сурово, но справедливо. А как волхва- то звали? - поинтересовался Нирмал, уютно позевывая. Чувствовалось, что ему хорошо и покойно лежать на пенке вот так, у костра, струящего в черноту ночи языки пламени, глядеть на искры и ничего не делать.
- История, к сожалению, имени не сохранила. У нас вообще с первоисточниками и летописями огромные проблемы. Сам Петр Первый в начале XVIII века в Москве кучу древнеславянских рукописей сжег, сволочь. И так у нас всегда – уроды все разграбят, пожгут, уничтожат, а потом вопят, что так и было, что нет и не было в России ни цивилизации, ни культуры. Так, сидели дикари по лесам, по болотам, ханку жрали.
Христианство – то сверху насаждали, оно враждебно другим религиям. А язычество – снизу шло, в толще народной тысячелетиями складывалось. У всех политеистов корни об-щие. Сейчас все воцерковленные стали, особенно руководящее ворье. Почему мы, честные пролетарии умственного труда, должны с ними одной веры быть? Надо хоть попытаться исторический реванш взять.
- А что, ведь удалось же литовцам свой язык возродить, а израильтянам – иврит. В Латвии, я слышала, один профессор до войны латышское язычество реконструировал, - блеснула эрудицией Оля, возлежавшая на пенке в романтической позе.
- Да, если бы пораньше, в 90-е кто-то умный попытался. В то время все, что угодно можно было практически на шару раскрутить. Тогда и Виссарион твой вылез, - Нирмал, не открывая глаз, согласно кивнул, - А сейчас, чтобы все по уму сделать, бабла много требуется и обязательно государственная поддержка. Нам же денег никто не дает. Возрождением язычества, по крайней мере в Интернете, занимаются в основном полуграмотные придурки- провокаторы, каким-то образом увязывающие его с нацизмом. Все какой-то виртовщиной пропитано. Эмоций много, а научных фактов минимум.
Зато если честно попытаться в язычестве разобраться, такие бездны могут открыться, только держись. В фольклоре много информации, историки массу сведений накопили. В 70-е годы археологи раскопали в лесах где-то на севере Украины древнее капище длиной метров сто. Нанесенная на земле широкой полосой угля, граница капища обозначала антропоморфную фигуру. Напротив рта фигуры находился вход со следами столбов, в районе сердца -каменный алтарь. В области желудка – кострище с обгорелыми костями людей и животных. Похожие вещи и обряды жертвоприношений описывали римляне у древних галлов.
Какие можно было бы ритуалы проводить, каких святилищ понастроить! Под Васнецова с Билибиным храмы расписать в стиле русского модерна! Фрески, витражи, мозаики замутить. Священные книги, молитвы написать на основе сказок, былин и заговоров, эсхато-логии подпустить, ритуалы реконструировать. И не забыть новое название придумать, а то «язычество» звучит как-то неубедительно. Вряд ли кудесники себя так называли. Вот для индусов их религия - просто «дхарма» - закон.
- Может, «родноверием» или «исконной верой» эту реконструкцию назвать? Звучит солидно и перекликается со всякими древностями, - Нирмал даже приподнялся на локте.
- А что, неплохо. Никто и не разберет подмены, простым людям что ни поп, то бать-ка. Со временем можно было бы опять Николая Мирликийского в Велеса обратить, Илью-пророка – в Перуна, Иоанна-Предтечу- в Ярилу, Параскеву - Пятницу- в Макошь. Крест с громовиком совместить, солярных знаков на ризах понавышивать. Самая большая проблема заключается в том, что найти сейчас носителя традиций восточнославянского язычества практически нереально, если только нас в расчет не брать. А без этого не будет устной пере-дачи предания, придется все в книгах искать. Правда, вчера по дороге сюда я на следы жертвоприношения наткнулся. Может, кто балуется, а может, традиция жива, - подытожил Петя, отхлебывая чай.
Повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием головешек и писком комаров. И чем дольше длилось молчание, тем как-то очевидней всем становилось, какую ахинею несет Петя.
- А пойдем -ка цветок папоротника искать! - неожиданно бодро сменила тему Оля.
После некоторого размышления историк, у которого от долгих разговоров голова ста-ла тяжелой, поднялся, разминая затекшие члены, взял фонарик, и они двинулись в лес. Клевавшие носами Ватрушка с Нирмалом остались у костра. Метров через двести у большой осины девушка прильнула к Пете, неловко обняв за шею и упершись очками ему в нос. Он снял свои и только обнял подругу за поясницу, как рядом раздался треск и что-то большое и темное промчалось буквально в пяти шагах от них. Они испуганно обернулись и тут, бесшумно взмахивая крыльями, совсем рядом пролетела крупная птица. В чаще что-то зашевелилось, в призрачном свете луны с шорохом замелькали смутные тени. Весь лес, словно в сказке, оживал. Всюду кто-то полз, бежал, летел, причем в одном направлении. Оля вскрикнула и бросилась бежать, Петя за ней. Вскоре, после нескольких падений, оказалось, что двигаться можно только туда, куда стремилось все живое, иначе можно было запросто наступить на какого-нибудь барсука или змею.
Молодые люди, поминутно обгоняемые темными существами, которые их полностью игнорировали, быстро потеряли ориентацию, словно попав в плохой голливудский триллер. Тем временем где-то далеко впереди, там, куда стремились лесные обитатели и куда в смятении чувств брела парочка, между крон деревьев мелькнул слабый свет.
Вдруг сквозь хруст веток, топот лап и шуршание крыльев послышался резкий крик, то ли звериный, то ли человеческий. Животные резко прибавили и вскоре лес вокруг незадачливых ботаников опустел. Они прошли по инерции еще минут пять, когда об-наружили, что находятся на краю широкого лога, местами поросшего кустарником.
Лог был полон самого разнообразного зверья, которое молча окружало маленькую женскую фигуру в длинной цветастой одежде. Бледно- зеленые лучи били из нее во все стороны. У ног расположился средних размеров бурый медведь. Рядом стоял большерогий бородатый лось.
Женщина медленно подняла и развела в стороны руки. В правой оказался большой красный цветок, сверкающий не хуже стоп-сигнала на дорогой иномарке. Тут же ей на плечо уселся большой ворон, слетевший с ближайшей сосны.
Петя от удивления открыл рот, однако мужественно высунул голову из-под куста, за которым прятался, и впился, наскоро протерев запотевшие очки, глазами в фигуру.
- Да это же баба Настя, - охнул он, и его нижняя челюсть вновь отвисла.
А лицо женщины вдруг преобразилось и сарафан вспыхнул и засиял не хуже новогод-ней иллюминации. Она вновь закричала, да так, что кровь чуть не застыла у молодых людей в жилах. Медведь, дотоле мирно лежавший, вдруг поднял большую косматую голову и принюхался. Потом легко вскочил и, негромко рыча, бодро направился к кустам, где залегали люди. Звери расступились, образовав перед ним живой коридор. Парочка не стала ждать развязки и в ужасе рванула прочь, скользя по утренней росе и не разбирая дороги.
Ветки хлестали, кололи и царапали их, корни цепляли за ноги. Только через полчаса, все в поту, хвое и паутине, обессилев, они выбежали к реке. Небо на востоке уже посветлело и отливало зеленью, с каждой минутой все виднее становились отдельные кусты и деревья. Переводя дыхание, Петя как-то отстраненно проследил одинокую чайку, бесшумно пролетевшую по - над укутанной тума¬ном рекой, тихо струившей свои темные воды. Немного передохнув, они побрели налево, вдоль берега. Оля, повредив во время бегства левую ногу, все сильнее хромала.
Деревья вскоре отступили от реки, появилась мощеная гравием дорога, ведущая к черневшим вдали постройкам. Петя с повисшей на плече Ольгой подошли к крайнему дому.
Небольшая изба, сложенная из толстых, почерневших от времени бревен, с широкими резными наличниками и массивными раскрашенными ставнями стояла на отшибе, ближе к лесу. Под коньком черепичной крыши белел конский череп, а венчали все это великолепие две спутниковые антенны рядом с дымовой трубой из дикого камня. Сквозь щели высокого забора из заостренных бревен мелькал свет в одном из маленьких окошек.
Ребята подошли к большим воротам с навесом. Петя громко постучал кулаком в ка-литку на массивных железных петлях. Вскоре скрипнула входная дверь. Кто-то, медленно ступая, подошел изнутри.
- И хто там?- послышался хрипловатый старческий голос.
- Мы тут заблудились, я ногу подвернула. Можно у вас передохнуть? – жалобно отве-тила Оля.
Наступила долгая пауза, их видимо кто-то рассматривал в незаметное отверстие и, судя по тому, что калитка в конце концов отворилась, был удовлетворен результатом. В проеме стоял невысокий старичок лет восьмидесяти на вид, заросший длинной сивой бородой, и пронзительно глядел на них из-под лохматых бровей выцветшими голубыми глазами. Несмотря на лето, на нем была потрепанная телогрейка и серая войлочная шапка. Одежду стягивал узкий кожаный ремень с металлическими подвесками- брелками и потертыми берестяными ножнами, откуда торчала плексигласовая наборная ручка ножа. Старик опирался на палку и смахивал на толкиенского гнома, решившего передохнуть между битвами с гоблинами и орками.
- Ну что ж, заходите, значит, коли помощь-то нужна,- гном посторонился, махнул рукой в сторону избы и споро запер калитку, звякнув железной щеколдой, - Тише, Полкан, свои, - крикнул он здоровенной серой собаке с грязным боком, сидевшей у крыльца и недо-вольно рычавшей.
Молодые люди опасливо прошли мимо зверя. Старик, шаркая опорками, поднялся на крыльцо и открыл низкую дверь, сужающуюся кверху. В сенях под потолком висели связки трав, дубовые веники. Полки вдоль стен были заставлены бутылями с мутными разноцвет-ными жидкостями и пыльными банками, лавки под ними завалены различной утварью. Пахло кожей, дегтем, кислой капустой. В горнице почти четверть площади занимала русская печь с огромным устьем. Пол был застлан пестрыми домоткаными половичками. В самодельном шкафу стояли глиняные миски и горшки, на полках виднелись гусли, гудок, дудки из бересты, на стене рядом с бубном висели ружье и патронташ. В углу чернел громадный, окованный железом сундук. На массивном столе блестел начищенный электрический самовар. Петя покрутил головой в поисках икон, но ни одной не обнаружил. Однако в углу виднелась чурка с грубо вырубленной человеческой головой, увитая расшитым полотенцем и колосьями. Перед чуркой стояла маленькая миска с какими-то объедками. В целом обстановка производила впечатление недорогой декорации к фильму - сказке советского периода.
- Ну, кто то есть сами будете, откудова? Из городу, поди? Что ж вас, касатиков, к нам так далече занесло? – добродушно спрашивал старик, усадив гостей за стол, как только те разделись и умылись. Сам он остался в серой рубахе, рукава и ворот которой были обшиты красными полосками с русским орнаментом. Длинные седые волосы его оказались перехвачены тисненым кожаным ремешком.
- Мы из Новгорода, отмечали в лесу Ивана Купалу. Я Петр, журналист и историк, а это Ольга - дизайнер сайтов, - ответил парень, рассматривая колоритного деда, - у нее что-то с ногой, ступать больно.
 - А меня рекут Шевяк Егоров сын. Можно, тае, просто Егорыч, - сказал тот, задирая девушке штанину и ощупывая ногу, - Ну, где, значит, болит?
Оля слабо пискнула.
- Похоже на это самое, растяжение связок то есть. Сейчас, ягодка, чего-нибудь смаракуем, - он принес из сеней банку из-под майонеза и небольшую палочку. Присел на маленькую самодельную табуретку у ног девушки, и с самым серьезным видом забормотал, водя палочкой над больным местом:
- Боль ушла, кровь стоит, мясо цело, чтоб ничего не болело. Ой ты, осиновый сучок, нет у тебя ни скорбей, ни болезней, ни тяготы, ни ломоты, ни жжения, ни можжения. Так бы и у Ольги не ныло бы, не болело, не жгло и не мозжило. Откуда ты, боль, пришла, туда и иди. Не раз, не два, не три, не четыре, не пять, не шесть, не семь, не восемь и не девять. Девятая сила первую прогоняет, Ольгу от боли и скорби освобождает. Не девять, не восемь, не семь, не шесть, не пять, не четыре, не три, не два, не раз.
Потом он завернул палочку в старую скомканную газету, бросил в печку и зажег. По-ка костерок горел, помазал больное место вонючей массой из банки и обвязал чистой тряпицей.
- Сиди тихонько-тихонько, должно, тае, скоро полегчать, а пока отдохните, - чувствовалось, что хозяин сдержанно рад гостям, неожиданно скрасившим его одиночество. Он со-гнал с сундука матерого черно-белого кота и расстелил полосатый матрас, на который Оля сразу же перебралась и затихла.
Пете, как ни странно, спать не хотелось. То ли по молодости, то ли с перепою зеленым чаем. Он умылся из рукомойника и позавтракал вместе с Егорычем топленым молоком с хлебом. Приободрившись, с любопытством спросил, кивнув на чурку в полотенце:
- Не скажете, для чего это?
- Да это, стало быть, домовой. Помогает мне избу в порядке содержать, значит, а я его подкармливаю маненько. Старуха-то моя померла, дети разъехамшись. Живу, тае, один, пи-таюсь чем боги пошлют, с огорода.
- А мы сегодня такого насмотрелись, - события ночи вдруг всплыли в памяти Пети и он, решив оставить пока вопрос с домовым, рассказал гостеприимному хозяину все с самого начала: как наткнулся у берега реки на круги из мусора, про игрища на поляне своих това-рищей, про сходку зверей и про кричавшую старушку, так похожую на бабу Настю. Егорыч слушал с интересом, буровя глазками и кивая седой головой.
- Что-то тут у вас странное творится. Зачем кому-то в мусоре копаться и по деревьям лазать?
- А я тебе так скажу, значит, - ответил, помолчав, старик, - не бери ты это, тае, в голову. Это все значит леший озорует. Он, сукин сын, подглядывает за мной, и потом, пралик его расшиби, подражать пытается. У него же норов, тае, как у обезьяны - дразнит, пакостит все время. А заклятье наложишь – обижается, в рот ему ситного с горохом.
Петя помолчал, поглядел на собеседника с некоторым смущением и продолжал:
- Не пойму тоже, как в лесу баба Настя оказалась. Она же совершенно беспомощна. А тут, гляжу, среди зверей, как дрессировщица в цирке.
- А ты шибко уверен, что она и есть значит твоя двоюродная бабуля? – обнажил в улыбке ровные и крепкие, как у негра, зубы старик.
- Конечно, - Петя вытащил из бумажника сложенный вчетверо листок с ее фотографией. Такие он расклеивал у себя в районе перед отъездом. Дед разгладил листок мозолистой рукой и поднес к глазам. Потом ответил:
- А ить я ее знаю. Она меня в детстве от коклюша лечила, значит. В соседней то есть деревне жила. С моей бабкой дружбу водила. Погоди-тко, - он полез в буфет и вынул жестяную коробку с истертым изображением приятно улыбающейся дамы в огромной шляпе на крышке. Вскоре он держал старую фотографию, – Вишь ты, бабуся, тае, деду на фронт в Манчьжурию послала, да письмо вернулося. С таей поры, значит, и хранится, - он бережно положил карточку на стол.
С нее смотрели две женщины. Одна, лет сорока пяти, с серьезным выражением лица, в длинном темном платье городского фасона с множеством пуговок стояла возле резного стула. Другая, лет на двадцать постарше, в сарафане и чудном головном уборе с лентами, сидела на этом стуле, улыбаясь в камеру. В ней Петя без труда узнал бабу Настю, а в сарафане - ее платье на сходке зверей. Фото было черно-белым, но он хорошо запомнил и необычный покрой, и орнамент. Почувствовав легкое головокружение, Петя тем не менее собрался и раздраженно вскричал:
- Что за ерунда! Это, наверно, бабушка моей бабы Насти. Не могут же люди по сто шестьдесят лет жить!
- А ить ту-то, значит, тоже Настей кликали, и детей у ней отродясь не было.
- Ну и где же она сейчас?
- А я почем знаю, касатик! Изредка, пару раз в году тута бывает. Намедни ее видал- мимо села, тае, в лес-то шла. И одёжа на ей така же была. Идет, а сама песни поет, заслушаешься!
Петя пригляделся к старику. Это было слишком. Слишком уж много пурги. Ему нра-вилось язычество, мифы, сказки, но лишь как культурный феномен. В жизни он ни с чем сверхъестественным никогда не сталкивался и мысли не допускал о существовании чего-то подобного. «Неужели и у этого Шевяка Альцгеймер?» - обреченно мелькнуло у него в голове.
А тот, не спеша отхлебнув молока и вытерев изжелта- седые усы тыльной стороной ладони с татуировкой в виде колеса с шестью спицами, продолжал:
- Тут надо понимание иметь. Ведашь, то твоя бабка от старости с глузду съехамши? Как бы не так! То есть предвечная бабушка. То - Праматерь всего сущего на земле воплощимшись. То - Макошь в человечьем облике, подательница урожая, хозяйка, тае, зверей. От ей все свойства. Энтой бабушке один только дедушка – не внук. Люди перед ей - как курята мокрые. Вам, значит, дюже повезло, что вчерась ее в лесу увидамши да живы ушли. Боги, тае, шутить не любят. Не любят оне, тае, шутить-то. Такие, понимашь, дела,- гном замолчал, глядя на журналиста в упор.
В наступившей тишине стало слышно, как в бревенчатой стене скребется шашель.
«Какой-то бред. Откуда он знает про Макошь? Откуда тут быть языческой богине? Что за реинкарнации в этой забытой богом аномальной дыре? Кто он вообще такой? Слиш-ком уж складно говорит для Альцгеймера», - переваривал услышанное Петя, таращась в от-вет.
Егорыч спокойно выдержал его взгляд, приосанился, поправил пояс с подвесками и продолжал, медленно и убедительно:
- Ты вот, поди, думашь, мы тут живем в лесу, молимся колесу? Мол сидят значит, од-ни старики спимшись да чокнутые старушки по избам, творогом торгуют, автолавки ждут? А у нас тута, тае, места особые, священные места-то. Мы тут веру храним праславянскую, на нас только все и держится. Ведашь, как люди мудрые-то бают: «Не стоит чащоба без лешего, не стоит деревня без праведника». Вот мы те самые праведники и есть. Ты думашь, мечется бешеная бабка по лесам, зверей скликает, смерти ищет? Да если с ей, не дай-то боги, случится чего, помрет и замены не найдется, Макошь сызнова не воплотится. А Макошь уйдет - во всей земле Новгородской ни одной душеньки-то русской не останется, понаедут инородцы – супостаты, все заполонят - позахватят.
У нас тут, ведашь, и бог Велес в земле отразимшись. Был бы птицей, да сверху на округу-то нашу, тае, поглядел, сразу б увидал – тута он лежит, владыко, царь наш подзем-ный, однова дыхнуть. В небо, на братца своего Сварога, царя небесного, смотрит, налюбоваться не может. А Власьево – в самом, то есть, сердце господа-то нашего. Ему мы, тае, тре-бы кладем, жертвы приносим, а он нас, значит, и хранит-боронит. Вот откудова вся благодать-то! И идет так из века в век. К добру гребемся, от худа шестом суемся.
А на Христа, не к ночи будь помянут, надежи-то ведь никакой. Зря только Спасом кличут. Его вон самого под белы ручки - да на дерево, ни за что, ни про что распяли. Попал-ся, тае, как кур в ощип. А избранный народ у евонного бога, свирепого да ужасного, один – явреи. В Ветхом Завете ж все ясно написано, остальные, тае, гои могут отдыхать. Не в свои, значит, сани не садись! При царе, помню, попы все тщилися у нас церковь построить, наро-дец-то окрестить. Да не вышло, слабо оказамшись. Зато теперь, тае, вся страна за христьян-ство, за отход от веры истинной расплатимшись, накошляли на шею себе, значит.
А у нас-то, понимашь, даже в войну немца не видали - грузовики в грязи позастряв-ши. И все деревенские с фронта вернумшись. Потому как обереги от пуль да осколков носили. Сам заговаривал. В тридцатые тут никого, тае, не раскулачили. Ни один активист досюда не доехавши. Да и нонче, ведашь, мало здеся что ли лихих людишек колобродит? Да как говна-пирога! Кто иконы ищет, кто за гроши паи земельные скупает, кто лес вырубить хочет, кто просто зверя без спросу стреляет. Все хочут нас, тае, обуть, надуть, да как липку ободрать. Капитализьм, понимашь, будь он неладен!
Лонись вот какие-то ряхи на джипах приезжали, думали коттеджи по-над рекой бес-пременно замутить- поставить. Дюже им места наши заповедные, экологически чистые приглянувшись, значит. Да не спаило дело-то! Не попустил господь Велес - всех прибрал. Тута по лесам косточек разбойничьих да риэлтерских видимо-невидимо белеется.
Потому-то, значит, ни у кого в деревне по сю пору, тае, межевого дела и нет. Не числимся мы, божьи люди, нигде. Взять с нас нечего, и убить нас некого. Никто тута не пьет и зельем бесовским не балуется. Живем, тае, в свое удовольствие, у Велеса за пазухой. Однако работать приходится, службу справлять. Обойдешь деревню, опашешь по кругу, петуха зарежешь, кровью побрызгаешь - оно на полгода и хватает. Боги-то они, как большое начальство в городу, почет, тае, любят, жертвы. Чтобы, значит, все по порядку. Службу, ее не знать, ее ведать надо. Раз маху дашь, век не оправишься, - дед вошел в раж и покраснел, борода его растрепалась.
Петя сидел, разинув рот. «Вот тебе и аномалия. Какой материал! Тут и выдумывать  ничего не нужно», - вспомнил он вдруг о задании.
- Шевяк Егорыч, а вы-то во всем этом как участвуете?
- То есть как как? Самым то есть непосредственным образом. Да я здеся значит главный волхв, а по совместительству, тае, сельский староста, глава сельского поселения, понимашь, - он задрал бороду и сверкнул глазами.
- А как же вы им стали? Учились у кого? – Петя почувствовал, что поторопился но-чью у костра с выводами.
- Да я им, значит, завсегда и был, меня батя покойный сыздетства всему научил. Я ж прямой потомок Будилы. Слышал о таком волхве?
- Что-то не припомню.
- Эх, молодежь, чему вас, значит, только учат? В ниверситетах-то ваших? - Петя заерзал под насмешливым взглядом, - Будилу ж новгородский князь в 1227 годе лично топором, понимашь, зарубил, а потом тело прилюдно на площади-то и сжег. Еле прах, значит, собрали и сюда привезли. Недалече отседа, в гробнице и закопали. Там все, значит, новгородские волхвы и кудесники лежат, покой наш стерегут.
- А сами чем занимаетесь? Камлаете?
- Однако не без того. Делов-то, значит, хватает. Порядок тоже блюсти надо, чтоб лиходеи, тае, не озоровали, зло не чинили, требы справляю. На жизнь, опять же, заработать надо, пенсия-то с гулькин нос. Лечиться кто приедет или я к болезному съезжу. Начальство – то только попам да муллам помогает.
- Ну а перспективы какие-нибудь видите? Вон, христиане на рай, на второе прише-ствие, на воскрешение надеются, а вы? Знаете, чем все кончится?
- Чем все кончится, пытаешь? Для меня-то все просто. Если помру, то, коли все обряды соблюсти, прямо, тае, с костра погребального в ирий душа моя-то и пойдет. Туда, откудова птицы весною к нам прилетают. Потому как живу праведно, по правде живу-то. А об мире всем… Не ведаю, что у вас в городу мудруют, а я по своим грамоткам так, значит, вижу. Будет сеча злая всех языческих богов против главного семитского бога-отца, как его там, не упомню, - Яхве, Саваофа или Аллаха. И уж тогда ему, злыдню- узурпатору трона небесного, тае, не сдобровать.
А на Земле от того война страшная произойдет Европы-Америки против Азии-Африки, значит. Потому как наплодилось однако человечества цельная пропасть. Тяжко Мати - Сырой земле такую обузу семимиллиардную на груди держать, да еще плодами своими кормить. А после войны, глядишь, ей облегченье-то и выйдет. Благолепно, понимашь, станет, тихо, просторно. Сплошное благорастворение воздухов, значит. Новая эпоха, тае, начнется. И христьяне, однако, это нутром чуют, вон как в Апокалипсисе расписали. Оттого и мечутся, во все дырки лезут, каждую бочку заткнуть хочут.
- Шевяк Егорыч, я ведь язычеством увлекаюсь, в институте курсовые, диплом об этом писал. Вот, народ на Ивана Купалу сагитировал. Но, честно сказать, никак не думал встре-тить живого языческого жреца. Да еще и потомственного.
- А и ты здеся, понимашь, не случайно оказался. Я еще намедни, тае, как в воду глянул, так вас и увидал, - он ткнул в сторону подоконника, где рядом с чахлым столетником стояла грязноватая глиняная миска, - Судьбина тебя сюда привела, доля твоя, значит, такая. Ты сам этого хотел.
- А нельзя ли на гробницу вашего пращура взглянуть? Мне, как историку, очень интересно, – Петя отставил чашку с травяным чаем и в волнении подался вперед.
- Отчего ж не посмотреть, коли, тае, охота. Я вижу, человек ты правильный, старину, значит, уважаешь. Тебе доверять можно, - рассудительно ответил Егорыч. Его глаза сторож-ко глядели на Петю, будто дикие зверьки из кустов, - Да и духу – охранителю пора бы тебя представить, чтобы глянул, что ты за человек такой, понимашь, есть, познакомился. За час обернемся. Только ничего не снимай.
Быстро собравшись, они тихонько прошли мимо спящей Ольги и направились через огород в лес. Дед свистнул. Из-за поленницы выскочил Полкан, завилял хвостом и с независимым видом потрусил вперед. Егорыч легко шагал, опираясь на длинный, окованный снизу, резной посох. Его венчало бронзовое навершие в виде сидящего сокола. Было жарко.
Неожиданно из леса появилась высокая фигура. Она громко закричала, замахала ру-ками и бросилась наперерез. Петя сразу узнал Тимура в куртке, с металлоискателем за плечами и повязкой на лбу.
-Привет! Куда же ты пропал? - сказал он, переводя дыхание. Потом вопросительно поглядел на старика.
- Здорово! Зря беспокоился. Мы с Ольгой уже обратно собирались,- радостно ответил Петя, - это Егорыч, местный старожил. А это мой приятель Тимур.
Черный копатель молча поздоровался с Егорычем, скептически оглядев его тщедушную фигуру. Рукопожатие старика оказалось неожиданно крепким.
- Куда вы сейчас? - он жадными глазами скользнул по богато расшитой рубахе и се-ребряным амулетам старика.
 Петя замялся, но старик, спокойно глядя в наглые черные глаза, ответил:
- Хочу, значит, другу твоему святилище показать.
- Можно с вами? – быстро спросил копатель, чувствуя близость поживы.
- Отчего же нет, коли хороший человек. Только, тае, никому не рассказывай и веди себя достойно. А то как бы чего не вышло, - и Егорыч снова бодро зашагал вперед.
Тимур чуть не вприпрыжку двинулся за ним. Собака порычала на нового человека, но потом затихла. Вскоре в глубине леса, на берегу ручья, немного не доходя до реки, по-казался холмик метров трех высотой и пятнадцати в диаметре, заросший травой и молодыми березками. Вокруг валялись кости, на стволах сосен висели черепа зверей. В центре торчало грубо вытесанное из дубовой колоды раскрашенное изваяние c бычьими рогами, смахивавшее на индейский тотемный столб.
- Ого! – только и сказал потрясенный Петя.
Собака тем временем спрыгнула в неглубокий ров, огибавший курган со стороны ру-чья. За ней, кряхтя, последовал Егорыч и быстро спустился Тимур. Егорыч дошел до конца траншеи и присел, очищая от веток низенькую железную дверь и снимая громадный амбар-ный замок, закрытый надрезанной полиэтиленовой бутылкой. Пес скреб дверь лапой и скулил, путаясь под ногами.
- Заходить по одному, - строго сказал старик, с усилием открыв дверь за толстое ржавое кольцо.
Полкан сразу нырнул внутрь, вошел и старик. За ним на четвереньках пролез Тимур, прикрыв дверцу за собой. Раздосадованный Петя остался наверху.
Старик вынул из кармана и зажег светодиодный фонарик. Глаза Тимура радостно за-блестели. В центре большой круглой комнаты со стенами из дикого камня каменная колон-на подпирала низкий сводчатый потолок. И она, и стены были увешаны бронзовыми, серебряными, золотыми пластинками с чеканными изображениями растений, животных и сказочных чудовищ. Под потолком виднелись маски, торчали рога, на камнях вдоль стен лежали пожелтевшие черепа, стояли большие горшки.
«Ну, теперь пора», - решил Тимур, осторожно доставая из-под ветровки травматик, - «Шарахну в висок. Если и очухается, потом ничего не вспомнит. Пете скажу - несчастный случай, поскользнулся».
И только поднес оружие к голове старика, ставшего на колени перед колонной, как пес, до того внимательно наблюдавший за манипуляциями чужака, прыгнул и вцепился в запястье, повалив на землю. Егорыч обернулся и увидел схватку, а также пистолет на земле. Копатель, изрыгая проклятия, лихорадочно шарил свободной рукой по поясу. Однако вынуть нож не успел. Волхв быстрым отработанным движением ударил его концом посоха в висок. Тот сразу обмяк и затих. Молодая кровь проступила сквозь зеленую повязку, залив арабскую вязь. Егорыч оттащил рычавшего пса, измазал кровью острый выступ колонны на уровне головы, выглянул наружу и озабоченно позвал журналиста:
- Скорей сюды! Беда-то какая, страсть! Приятель-то твой, в рот ему дышло, неподготовлен оказался к встрече с прекрасным. Поскользнулся, упал, голову расшиб, убился, сердешный.
Петя быстро нырнул под курган и помог извлечь незадачливого кладоискателя на свет божий. Старик сноровисто снял с него куртку, отстегнул с пояса нож, вынул из карманов бумажник, паспорт, мобильник, потрепанную книжку на арабском. Пострадавшего уложили на землю, соорудили из двух жердей и куртки волокушу и потащили в деревню.
В доме у Егорыча проснувшаяся Ольга, которой стало гораздо лучше, омыла и полила перекисью водорода ему рану не виске. Спустя какое-то время он открыл глаза, однако никого не узнавал и бредил на непонятном языке с обилием шипящих, хрипящих и гортанных звуков.
- УкъэкIуэжауэ пщыхьэпIэу, - кричал он, - услъэгъуащ! Ля туфаккир, ляха мудаббир! Нады нимак! Смина бахантос!
Позже вызванная бригада скорой помощи отвезла его на раздолбанном УАЗике в рай-онную больницу.
А вечером того полного событиями дня грустный историк с чуть прихрамывавшей Олей, возвращаясь к своим, заглянули в лог, на место сходки зверей. Все кругом было истоптано и загажено звериным пометом, в который девушка пару раз сослепу вляпалась, однако больше ничто не напоминало о таинственных событиях.
На праздничной поляне, как оказалось, остальные времени не теряли, оттягиваясь в полный рост. Молодежь все доела, весь день загорала и плавала по реке на надувном матрасе. Перед отъездом мусор сожгли и закопали. Праздник всем, особенно халявщикам, понравился, хотя обратно добираться пришлось довольно долго.
В Новгороде журналист первым делом нашел в Гугл мэпс окрестности Власьево и с изумлением обнаружил подтверждение словам старика, которого где-то в дальнем уголке сознания продолжал считать безумцем. Река с притоками, на которой стоит деревня, удивительным образом напоминала человеческую фигуру, два пруда были похожи на глаза, стари-ца реки очерчивала рот, густые леса, будто волосы, обрамляли суровое лицо божества. Лес-ные просеки и дороги тянулись подобно рукам и ногам. Власьево располагалось точно на месте сердца, а курган – на месте желудка. Нечто подобное Петя наблюдал только в телепередаче про город Кашин Тверской области, где излучина реки вокруг города имеет форму сердца, что и отражено на его старинном гербе.
В редакцию он отдал наспех состряпанный репортаж, где в характерном для желтой прессы стиле напустил таинственного тумана и договорился аж до леших, призраков и НЛО, однако название деревни указал другое. Потом оформился внештатником и договорился присылать материалы по Интернету. Бабушка Настя так и не нашлась. Маме Петя сказал, что хочет уехать, чтобы как следует разобраться в себе, забрал из опустевшей квартиры пожитки и сдал квартиру на длительный срок.
А в августе вместе с Олей переехал жить во Власьево. Они с Егорычем наладили Ин-тернет. Петя стал писать всякую лабуду для газеты, а Ольга продолжала работать дизайне-ром сайтов. В свободное время помогали старику по хозяйству и перенимали древнюю языческую науку. Шевяк учил историка читать грамотки, выцарапанные или написанные чер-ничным соком на обработанной бересте глаголицей. Куча коробов с ними хранилась у него на чердаке. Жили дружно, хорошо, в Новгород наведывались лишь раз в месяц, за деньгами. Егорыч и поженил молодых, с важной миной и заклинаниями обведя вокруг ракитового куста у ручья. Этот торжественный день запомнился им на всю жизнь, что-то с тех пор пере-вернулось у них в душах.
Но где-то через год Егорыч занедужил, стал быстро слабеть и все чаще уединялся с Петей, надиктовывая мифы, песни или горячо шепча на ухо тайные заговоры. И вот одна-жды, в непогоду, когда пес скулил весь день, а на крыше что-то стучало и шуршало, старик вечером достал с чердака необычный пузатый глиняный горшок с ручками и крышкой в виде бородатой человеческой головы и подозвал историка к себе. Сказал спокойно, как английские аристократы в фильмах говорят о погоде:
- Срок мне, тае, положенный подошел. Знак был. Сего дня ночью и умру, значит. Я тебе достаточно поведал тайн, дальше уж сам. Как оформишь смерть, сразу сожги меня но-чью у кургана, на старом кострище. Дрова знаешь, где взять. Как сгорю, прах собери и вместе с оберегами и ножом положи в этот горшок. На нем имя напиши, схорони под курганом. Так, чтобы не видел никто. И не говори, значит, никому. Я через несколько дней из ирия приду, сам все проверю. Тризну справить не забудь, чтобы все как у людей, соседей позови. Полкана не держи, пусть делает что хочет. К тебе свой страж придет. Ну, с богами!
Петя от растерянности ничего не ответил, а тот не спеша разделся, аккуратно повесил на спинку стула портянки и вскоре уже похрапывал на печке. Утром он не проснулся. Оля поплакала, а историк сделал все, как велел Шевяк. Полкан присутствовал на кремации и выл все четыре часа, что горел гигантский костер, источавший жирный вонючий дым, а потом лег у кургана и уже никуда не отходил. Через пару дней Петя нашел пса мертвым и закопал тут же. В положенный срок справили тризну, с песнями, плясками, играми, жертвами. По ходу дела выпили пятидесятилитровый жбан домашнего пива.
Вскоре к ним приблудилась из лесу бодрая коротконогая кудлатая собачонка темной масти. Она стерегла двор, всюду следовала за Петей, приносила из лесу разные интересные вещи и проницательно глядела умными карими глазами. Отзывалась только на «Полкана» и все понимала.
Молодые не теряли оптимизма, готовясь к грядущим битвам. Впереди у них была це-лая жизнь, насыщенная тяжкими трудами, духовными подвигами и служением высокой це-ли.
Состояние Тимура так и не улучшилось. Да, надо сказать, врачи его особо и не лечили - у них не было ни нужного оборудования, ни лекарств, ни квалификации, ни большого желания. Приехавшим из Кабарды родственникам в больнице сказали, что у парня отек мозга. Родственники всюду искали Петю, но не нашли, и вскоре вернулись обратно, увезя с собой и черного копателя.
А в доме престарелых одного из новгородских райцентров появилась новенькая. С полустанка Малые Жебруны привезли пенсионерку лет восьмидесяти в немного запачканном красивом сарафане, с платочком на голове. Никаких документов при ней не было. Сама она ничего не соображала, не помнила, ни как ее зовут, ни сколько ей лет, ни откуда сама, ни какой сейчас год. В остальном же была вполне здорова. Ее почему-то сразу полюбили и беспрекословно слушались кошки, ошивавшиеся при кухне. Старушка доброжелательно поглядывала на всех и время от времени порывалась петь народные песни приятным, немного дребезжащим тенорком.