Черный рассвет

Полюбите нас черненькими,
а беленькими-то всякий полюбит
(Русская народная поговорка)

Христофор Мутомбо, одетый по-праздничному, в белую ру¬башку, галстук, брюки и ботинки, курил за околицей родной деревни. Только что он посватался к Аедие – дочери кузнеца и пообедал с ее семьей. Приняли его подарки благосклонно, однако за столом чувствовалась какая-то неяс¬ная напряженность. Потенциальный тесть все расспрашивал о работе да вспоминал свои боевые подвиги. Самого Христофора опухшим от голода ребенком родители в христианскую мис-сию. Адвентисты откормили его, выучили грамоте, и с тех пор он так и жил у них, работая по хозяйству, а когда исполнилось двадцать лет, решил жениться.
Молодой человек замечтался, вспоминая высокую гибкую фигурку Аедие, ее заливистый смех, как вдруг кусты рядом раздвинулись и поя¬вился мужчина неопределенного возраста в леопардовой шкуре, с хлыстом из бычьего хвоста в руке и кобурой на поясе. Мутомбо узнал Нахушу – колдуна племени, которого дав-ненько не видел.
- Привет, - сказал колдун, - огоньку не найдется? – и достал из-за уха само-крутку.
Христофор дал прикурить. Выпустив изо рта облако вонючего дыма, Нахуша продолжал снисходительным тоном:
- Ну что, не надоело еще белые задницы лизать?
- Кому это я лижу? – вспыхнул юноша.
- Да все тем же, адвентистам – неоколониалистам. Они нас, потомст¬венных воинов и скотоводов, земледелию учат, оскорбляют нашу честь и достоинство, а ты им полы моешь. Это они должны на нас работать. Мы же здесь хозяева, корен-ные, а они – приезжие, – и он критически оглядел парня.
- Да еще вырядился, как пугало, штаны одел. Нет, мы такими не были. Не зря кузнец не хочет за тебя дочь отдавать. Раньше-то, пока юноша человека не убьет и не съест, ему жениться нельзя было. Инициации, значит, не прошел.
- Что же, мне ему голову американца принести, что ли?
- А и принеси. Увидишь, как он тебя зауважает. Тесть любит честь.
- Нахуша, двадцатый век уже кончается, люди в космос летают, телевизор смотрят. Пора бы перестать людей жрать.
- Нет, Христофор, тут ты не прав! Тебя, я смотрю, насквозь пропитала лицемерная иудео-христианская мораль: «Не убий, не укради, молись и постись». Она только разлагает нашу честную африканскую душу. Осно¬ванное на ней об-щество потребления за двести лет превратило цветущую планету в пустыню. Ка-питализм загнивает, отравляя моря и реки, хищнически вырубая тропические леса – легкие планеты, превращая черноземы в бесплодные пески. Ты вспомни – прежде у нас в степь выйдешь – слонов, носорогов не счесть, страусы чуть на голову не лезли. А сейчас весь день ходишь – хорошо, если тощего козленка подстрелишь.
Христиане истребляют в войнах миллионы человек, совершенно зря, просто закапывая убитых. Мы же, существуя в гармонии с природой, ни¬когда не убиваем народу больше, чем можем съесть. Так-то!
- Не знаю, может, мы сами виноваты. В этой стране никогда народ хорошо не жил и жить видать не будет.
- Ты так не говори! Это тебе белые напели. Во всем хуту виноваты, которых Запад после Иди Амина у власти поставил. Подлые земледельцы хуту всегда были рабами у нас – гордых рыцарей саванны. А тут вдруг министрами стали. Нет, кто был ничем, тот дерьмом и останется. Их надо свергнуть, а белых неоколониалистов истребить и создать Великую Уганду – от океана до океана. Без выхода к морю у страны не будет достойного будущего.
- Так ведь до моря полтысячи километров. Как мы с бычьим хвостом к нему выйдем?
- Ну, океан – это перспектива, а сейчас надо в первую очередь возрождать наши традиции, обряды и веру, нашу древнюю самобытную культуру, порушенные властями. И каннибализм – не пережиток доисторических времен, как может показаться, а одна из незыблемых нравственных основ нашего народа, пронесенная через века борьбы и страданий. Это духовная скрепа племенного союза тутси, на нем зижделась вся наша общественная структура. Недаром в народе говорится: «Не стоит саванна безо льва, не стоит деревня тутси без людоеда».
И коварные колонизаторы, запретив в свое время каннибализм, фактически подорвали наше общество. Раньше все было просто: съел чужака - это хорошо, ты – герой. Тебя чужак съел – это плохо, значит, где-то недоработал, слабину дал, туда тебе и дорога. Африка ошибок не прощает. С прекращением людоедства младшие перестали бояться и уважать старших, дети – родителей, жены – мужей. Начались анархия и беспредел, расцвели разные социальные пороки. Дети, хронически страдающие в тропиках от дефицита белка в пище, стали болеть квашиоркаром.
Таким образом, путь к возрождению страны лежит через восстановление освященного веками института каннибализма. Нам надо защитить наш угандийский образ жизни, реализовать мечту тутси. А конкретно, надо ликвидировать по-зорное пятно проклятого прошлого – христианскую миссии, а белых – съесть. Если ты нам поможешь, выключишь там вечером сигнализацию и скажешь, где оружие лежит, то тебя не тронут. Кстати, убивать белых безопаснее – их души сразу на небо летят и нам здесь мстить не будут. Коэна тебе отдадим, пройдешь инициацию и можешь жениться сколько душе угодно.
Юноша надолго задумался. Он, конечно, любил родную деревню и свой народ. С другой стороны, руководитель миссии бвана Джеффри Коэн, да и остальные американцы лично его не притесняли, даже платили целых 7 долларов в неделю за работу и позволяли ночевать в прачечной. Но у самих-то белых денег было не в пример больше, и если до них добраться, то можно будет смело жениться, открыть лавку и больше никогда не работать. Судя по настрою колдуна, миссии все равно конец. Вопрос в том, как скоро и что станется при этом с ним.
«Ничего личного, это просто бизнес», - вспомнил он любимое присловье Коэна. «Что ж, будем делать, как учили», – решил Христофор и вскоре пришел на условленную встречу, заранее обесточив миссию. Он рассказал колдуну все, что знал. Нахуша похвалил его за сметливость и, достав узелок с какими-то вещами, велел переодеться.
Христофор снял рубашку, брюки, сандалии и ощутил огромное облегчение. Казалось, все поры его молодого черного тела раскрылись на¬встречу степному ветру, густо насыщенному пряными ароматами. Колдун раскрасил ему лицо, надел на плечи козлиную шкуру, на бедра – юбку из листьев и повесил на пояс длинный широкий нож. Скоро Мутомбо смотрелся настоящим воином, тонкий налет цивилизации легко стерся с него, как плесень с камня.
По узкой тропинке в зарослях Нахуша привел его к повстанцам, вы-глядевшим, как он – по-боевому. В них легко узнавались деревенские жители, со-бравшиеся после трудового дня.
Напали в полночь, когда яркая луна уже светила высоко в черном небе. Всех, кого застали на территории миссии, повязали, а ценные вещи, оружие и металлические предметы растащили по домам. Денег нашли не¬много, в основном – пластиковые карточки. Их тут же нанизал на шнурок и повесил на шею колдун. Кучи бумаг с шифрованными отчетами из развороченного сейфа припрятали на растопку. Чернокожих работников, уклонявшихся от сотрудничества, забили в колодки, приготовив к продаже. Женщин изнасиловали. Всех белых, за исключением Коэна, долго пытали и в конце концов зарезали, уложив головой на восток. Из обломков зданий сложили живописный костер и вся деревня собралась вокруг. Коэна связали и подвесили на баобабе вверх ногами.
 «Я  требую вызова посла Соединенных Штатов Америки!» - повторял он монотонно серьезным тоном, не допускающим возражений, посверкивая чудом сохранившимися круглыми очками в тонкой золоченой оправе, придававшими его сухощавому, гладко выбритому, хотя и немного запыленному, лицу удивительно интеллигентный вид.
Нахуша подошел, пощупал складку у него на животе и с сомнением покачал головой. Адвентист, к сожалению, уважал Поля Брэгга и постоянно боролся с лишним, по его мнению, весом. Потом колдун резко ударил его под дых и замер, будто к чему-то прислушиваясь. Янки задергался, болтаясь на веревке, а потом постепенно затих.
- Все о-кей? – спросил его Нахуша.
- О-кей, - отозвался тот и попытался криво улыбнуться.
Тогда, видимо наконец что-то для себя решив, колдун оглушил его большой деревянной колотушкой. Бесчувственное тело Коэна положили на импровизированный алтарь, сооруженный на скорую руку из кухонной мойки. Нахуша совершил над ним таинственные пассы, а затем воззвал к богам:
«Боги страны угандийской, милость свою проявите,
Как в старое доброе время, в кровь этой жертвы войдите.
Мы ее выпьем и в счастье наша душа ввысь взлетела.
Станем и мы вашей частью, вашей утробой и телом.
Жертвы попробовав мяса, став благосклоннее к тутси,
Дождь вы пошлите сейчас же, шумным, благим водопадом.
Чтобы стеной росли травы, чтобы  стада умножались,
Чтобы мы больше не знали голода, жажды и смерти!»
Затем он перерезал ему горло мачете, заботливо собрав кровь в коле¬бас. Настала очередь Мутомбо, который отрубил голову ритуальной секи¬рой и с по-клоном положил на колени кузнецу, сидевшему на почетном месте. Тот сиял, с гордостью поглядывая на соседей.
- Да, удалой будет у кузнеца зять, ничего не скажешь! – завистливо шептались они.
Тем временем туши стали свежевать. Нахуша деловито копался во внутренностях, периодически вынимал различные органы и показывал на¬роду, декламируя речитативом:
«Как сердце едино в груди, пусть будет народ наш един.
Как легкие дышат свободно, пусть так же и вольно летит
Над нашими нивами ветер.
Как печень жирна и мягка, таким же пусть будет наш скот.
Как почки размером пусть будут бобы на полях наших вольных.
Длинны, как кишки иноземца, пусть будут года наших старцев.
Как сладкое мясо пусть будет сладка наша жизнь и приятна.
Тугим, как пузырь мочевой, пусть будет и наш кошелек!»
Люди вторили ему, раскачиваясь в такт и жадно поглядывая на мясо. 

Когда торжественная часть церемонии завершилась, колдун властно поднял руку. Все затихли, и он сказал:
- Хорошо, что все мы здесь сегодня собрались. Нечасто выпадают нам по-следнее время такие случаи – просто посидеть, пообщаться друг с другом. Я  знаю, вы ждете продолжения праздника, однако, думаю, не стоит нарушать наш издревле заведенный обычай – все решать сообща, соборно, учитывая мнение каждого, так же, как мы делим вместе и радости и горести. Вот и сейчас, в этот праздничный день, возникла потребность посоветоваться с народом по важному вопросу: как лучше приготовить гостей. Только тщательный учет всех мнений позволит преодолеть нега¬тивные последствия уходящей эпохи. Открываю прения. Слово предоставляется старейшему члену племени Заххаку.
Из круга степенно поднялся сухонький старичок с редкой седой бородкой и с неожиданной легкостью подошел к оратору.
- Не мастер я говорить, - начал он издалека, задумчиво обводя собрание подслеповатыми глазами, - больше вот этими руками трудовыми, чем языком работать привык, - он поднял вверх голые худые руки со скрюченными артритом пальцами, - и в буковках разных не шибко силен, но, думаю, выражу общее мнение всего коллектива, если предложу запечь большого белого человека целиком на углях, предварительно обмазав глиной. Раньше, в добрые старые времена мы завсегда пленников так и готовили, а уж потом делили. Надо, чтоб и теперь все было по закону, как положено, а то наступит беспредел и анархия и потеряем мы человеческий облик. Я все сказал.
Среди деревенских раздался одобрительный шум, однако сразу обнаружились и оппоненты. На поляну выскочил мускулистый парень с фломастером в носу и матерчатым абажуром из секретариата миссии на голове, весь обмо-танный пулеметными лентами. Больше на нем ничего не было. Со всем задором и бескомпромиссностью молодости он закричал, нетерпеливо ударяя в землю гряз-ной черной пяткой:
- За что боролись? За что мы в неравном бою с проклятыми неоколониалистами кровь свою проливали? Чтобы нам теперь сидеть и как дура¬кам ждать до морковкина заговения, пока мистер Коэн соизволит зажа¬риться на углях? Дудки! Посечь его, чертяку заморского, в капусту, в ке¬фир, да и на шашлык! Через полчаса все будем сыты и пьяны.
Думаю, молодежь, не отягощенная пережитками проклятого прошлого, меня поддержит. Эх, ма, душа горит! – и парень, словно для придания большего веса своей короткой речи, шарахнул абажуром в грязь, а по¬том вдруг вытащил непонятно откуда здоровенный мачете и, завопив «Держите меня трое! Щас я этого гада ползучего на британский флаг порублю!», бросился к трупу американца. Его еле успели перехватить и с большим трудом оттащили на место.
А в центр круга уже лезла дородная негритянка с дитем за спиной. Она по-правила пеструю занавеску, еле прикрывавшую подробности ее могучих форм, и начала:
- Я, мужем битая, свекром пуганая, тоже вот что сказать хочу … 
Страсти кипели, но импровизированный митинг в конце концов завершился консенсусом. Ливер порубили и поджарили с луком и сметаной, угостив детвору, визжавшую от восторга. Перед приготовлением пищи Нахуша освятил ее молоком черной козы.
И вот женщины занялись стряпней, домовито суетясь у костра. Скоро аппетитный аромат разлился по поляне. Сок собирали ковшиком и забот-ливо поливали покрывшиеся поджаристой корочкой куски, чтобы не подгорали, густо перчили, посыпали имбирем. Мужчины степенно ждали, когда им поднесут лучшие части. Наконец все причастились кровью из колебаса. Деликатес ели всей деревней, жевали не торопясь, с достоинством, ощущая духовное единение, чувствуя рядом верное плечо соседа.
Головы сварили отдельно и, отскоблив добела, сложили у тотемического столба. На каждом черепе чернильным карандашом написали имя бывшего вла-дельца (вдруг родные захотят приобрести).
«Вот оно оказывается какое, счастье, – удовлетворенно думал Христофор, вгрызаясь крепкими зубами в мускулистую икру американца, - счастье съесть своего врага. Как мудро устроена природа: белые эксплуатируют нас, а мы едим их».
Он чувствовал, как вместе  с мясным соком вливается в него неведомая сила, распирает грудь от чувства собственного достоинства. Но настоящее просветление наступило, когда подали мозги в сухарях. Казалось, вся тысячелетняя мудрость западной цивилизации осенила его своим кры¬лом, проникнув в самое сердце. Душа ликовала. Впервые смолк его внутренний голос, раньше отравлявший жизнь постоянными нравоучениями типа: «Мистер Коэн бы этого не одобрил, а Христос учил другому, а третья заповедь гласит …» и так далее и тому подобное, до тошноты. Сейчас он не думал о своем поведении. Собственно говоря, он вообще не думал. Он был как лист в кроне дерева, как капля воды в ручье, как термит в термит¬нике. Сплоченный общей волей, подхваченный волной восторга, исходив-шего от соплеменников, он был готов любить весь мир.
Неожиданно на зубах что-то звякнуло и он достал изо рта серебряное кольцо с надписью по-английски: «Спаси и сохрани». «Обязательно сохраню», - решил он и тут же заботливо прицепил его к ожерелью из кабаньих клыков.
После ужина деревенские ударились в пляс, водили хороводы, бе¬гали друг за другом по кругу, потрясая винтовками и копьями. Они танцевали, грациозные, как пантеры, самозабвенно сливаясь с ритмом. Негры будто рассказывали в танце о себе, своей трудной жизни, своих мечтах, радостях и тревогах, долгих серых буднях, полных изнурительной борьбы за существование и редких часах праздников, таких, как сейчас, когда можно отрешиться ото всего и отдаться музыке, ли-ковать и наслаждаться.
Тамтамы гремели, разнося далеко окрест радостную весть: «Съели белых людей! Победа! Свобода! Герои - тутси съели белых господ!»
Потом все в изнеможении опустились на землю и, глядя в костер, колдун запел, а остальные хором подхватили древнюю обрядовую песню, грозную и пе-чальную, нежную и суровую, лихую и задумчивую одновременно. Душа от этой песни замирала и поднималась все выше и выше, прямо в небо, растворяясь в ча-рующей мелодии. Казалось, все условности исчезли, все искусственные барьеры между людьми пали. Отблески огня играли на лоснящейся черной коже, на золоте украшений, на холодной стали кинжалов. Людоеды, до этого похожие друг на друга, как капли воды, обрели вдруг яркую индивидуальность. Серьезные и веселые, сверкающие ослепительными улыбками, пьяные от сытости и задумчивые, их татуированные лица отражали целый океан мятущихся страстей. Одного нельзя было найти на них: уныния и растерянности, тоски и озлобленности жителей больших городов, одиноких среди толпы, сидящих затворниками по вечерам, уставившись в телевизор. Напротив, каждый чувствовал себя частью чего-то большого и важного, членом одной семьи, рода, происходящего из невообразимой древности, из самых глубин саванны.
Их грязные босые ноги казались корнями, глубоко уходящими в материнское лоно этой сухой красноватой земли и черпавшими оттуда неистощимые запасы духовной силы и здоровья. Негры были такой же органичной частью природы, как луна в небе, колючие кусты вокруг поляны, жаркое пламя костра, катышки козьего помета в теплой пыли и все остальное, накрепко соединенное невидимыми связями, непостижимыми для холодного ума европейца.
А в стороне от шумного пира, на капоте трофейного джипа сидел Нахуша и задумчиво глядел вдаль, туда, где саванна переходила в гряду невысоких холмов. Первые лучи восходящего солнца уже золотили вер¬хушки баобабов, было удивительно тихо. Сзади неслышно подошли Мутомбо с Аедие. Он почувствовал их присутствие и, не оборачиваясь, сказал:
- Посмотрите, какая красотища! Эх, отчего я не птица? Так и полетел бы, раскинув руки - крылья, посмотрел, как велика и прекрасна угандийская наша страна. Зачем же люди враждуют, воюют? Всем ведь места хва¬тит, если по справедливости подойти. Ничего, вот истребим хуту и такую жизнь здесь наладим, что только держись! У каждого по десять рабов будет. Аедие в город пошлем, учиться. Веришь?
- Да, - тихо отозвалась она, а Мутомбо задумчиво спросил: - Я  вот все думаю, бвана Нахуша, почему мы людей едим?
- Что, понравилось? – оживился тот и несколько фамильярно хлопнул его рукой по тугому животу, – Давно это было. Когда Бог решил соз¬дать людей, он сделал их совершенными, бессмертными, с круглым телом, четырьмя руками и ногами, с двумя лицами спереди и сзади. Он поселил их на небе, а когда устал, лег спать. В это время дьявол взял и разделил их пополам, а потом сбросил на землю. От этого люди стали болеть и умирать. Бог узнал об этом. Рассердился, прогнал дьявола, хотел вернуть людей к первоначальному виду, да те уже разбежались и перемешались. И если человек встретит свою потерянную половину и присоединит к себе хотя бы кусочек от нее, то силы его возрастут, он станет совершенным и опять вознесется на небо. Поэтому чем больше съешь людей, тем скорее ее найдешь.
- А другие народы почему так не делают?
- Они просто не знают, для чего это нужно.
- А как определить, что человек съел кусок своей половины?
- Со стороны это выглядит так, будто он умер. Я  частенько это наблюдал, особенно у стариков.
- А почему хуту – люди второго сорта, помимо того, что они американские холуи?
- Видишь ли, как и в дикой природе, в обществе существует иерархическая пищевая пирамида, внизу которой дикари – вегетарианцы, чуть выше – земледельцы, потом мясоеды – охотники, а на самом верху мы, тутси – людоеды. Хуту болтаются где-то внизу, между земледельцами и охотниками. Ну да ладно, идите спать, а то я что-то разболтался, - сказал он, взглянув на часы, - Завтра еще столь-ко дел!
И он отправил их в деревню, где все наконец угомонились. После напряженной ночи люди, объевшись и опившись захваченным виски, мирно спали там, где их свалил тяжелый сон.
Внезапно в зарослях акации замелькали коренастые фигуры в камуфляже. Это разведка гвардии хуту, двигавшейся с запада к столице, при¬влеченная тамтамами, решила проверить село. Их командир, большеголовый крепыш с открытым волевым лицом, мрачнел, слушая донесения и рассматривая разбитые берцовые кости с высосанным костным мозгом. Потом приказал: «Вперед! Смерть тутси - людоедам!»
Через два часа все было кончено. Деревенские от мала до велика вырезаны, оружие и пожитки  свалены в кузова грузовиков, а хижины подожжены. Спасся один Нахуша, умчавшийся на джипе в саванну под пулями солдат. Тихо стало в деревне, только гудело пламя, да потрескивали в бушующем огне черепки.
А войско уже двинулось дальше. Пыль, поднятая сотнями колес, смешивалась с чадом от догорающих домов, образуя грязно-серое облако. Ревели моторы, ветер развевал боевые знамена, из динамиков на кабинах лилась бодрая ритмичная музыка. Где-то в глубине саванны тревожно кричали бабуины, хохотали гиены, в ясном голубом небе кружили огромные грифы.
Зоркие глаза гвардейцев, сверкая белками на усталых, обветренных лицах, пытливо всматривались в даль. А по броне танков глухо постукивали привязанные для защиты от дурного глаза отрубленные головы тутси.

- Житья нет от этой русской мафии, - сказал сержант Мердер, провожая взглядом девицу в туго обтягивающих брючках, заманчиво блестевших в свете уличных фонарей, - люди пропадают и пропадают. Ко¬нечно, все больше разное дерьмо – наркоманы, беженцы, уголовники. Сами, наверное, виноваты. Но начальство требует разобраться. Арестовали уже десятка три русских, а они мол-чат, как рыбы, или мелят всякую чушь, если, конечно, поймут вопрос. Ну ничего, комиссар их расколет.
Его напарник Ван дер Шит устало кивнул. Они уже почти сутки не вылезали из патрульной машины, кружа по Льежу в ходе спецоперации.
- А на что русским наркоманы сдались?
- Черт их знает, может для опытов или для пересадки органов.
Вдруг запищала рация и раздался голос диспетчера:
- Всем срочно прибыть к дому пятнадцать по улице Мурло!
Мердер  сразу включил зажигание и через полчаса они уже были на месте. Десятки полицейских машин окружили здание школы на территории лагеря бе-женцев, ярко освещая его своими фарами. В небе стрекотал вертолет с огромным прожектором.
- Преступник, сдавайся, ты окружен! Отпусти заложника и выходи с поднятыми руками! –  каждые пять минут повторял в мегафон комиссар полиции Хул-лит, стоя у передвижного командного пункта. Невдалеке блеяла привязанная к дереву черная коза, совершенно здесь неуместная.
Мердер, оставив напарника в машине, пошел разведать обстановку. Скоро он вернулся и стал возбужденно рассказывать:
- В школе засел предполагаемый похититель. На него вышли случайно. Рабочие, меняя подземный кабель у школы, наткнулись на могильник. Стали следить, оказался местный учитель старших классов, из беженцев. Сидит сейчас в школе с заложником – албанцем. Комиссар приказал нам взять на прицел вон то окно и ждать команды.
Полицейские достали винтовки и замерли, опершись на крышу кабины. Тут двери школы отворились и на пороге показался бледный чело¬век со связанными за спиной руками. Он что-то кричал на незнакомом языке, щурясь от яркого света. А сзади осторожно выглядывал благообразный пожилой негр с большим шрамом на высоком лбу, обрамленном седыми волосами, немного похожий на Нельсона Манделу. На плечах его была накинута леопардовая шкура, травяная юбка еле прикрывала бедра, на руках и ногах блестели браслеты, из-за пояса торчал короткий хлыст. Левой рукой он придерживал связанного за шиворот, а правой занес над ним топор причудливой формы. При виде такого обилия полицейских его мужественное лицо передернуло, и он проорал сквозь стрекот вертолета:
- Требую начать переговоры и отвести машины на двести метров, иначе мне придется убить заложника.
В ответ раздались выстрелы: у кого-то не выдержали нервы. Албанец вдруг завизжал неестественно пронзительным голосом и задергался так, что из карманов посыпались маленькие белые пакетики. Разозленный негр одним движением руки снес ему голову и бросился вперед, размахивая секирой и что-то крича, но тут же упал под градом безжалостных пуль. На крыльце расплылась темная лужа. Все было кончено.

Между тем Калинга пробирался через посаженный по линейке лес, движением и усталостью стараясь заглушить душевную боль. Слезы, смешиваясь с по-том, текли по его грязному, исцарапанному лицу. Трудно было дышать из-за ры-даний, перехватывающих горло каждый раз, как пе¬ред глазами вставала картина смерти учителя: куски мяса и фонтанчики густой алой крови, вырванные из его сильного тела пулями полицейских.
Наконец он совсем выбился из сил и упал ничком на поросший мхом буго-рок около болотца. В голове беспорядочно крутились обрывки мыслей и воспоминаний.
Начало учебного года, первый урок по культурологии. Новый учитель и его первые слова, запавшие прямо в сердце:
- Культурология – вещь хорошая, но все-таки первейшая из всех наук – это наука убивать. Без нее не выжить в этом чудовищном мире, полном врагов и опасностей. И главные враги наши это …,- он обвел гла¬зами класс, полный чер-ными мордашками, - белые люди, независимо от пола, национальности, вероисповедания, имущественного положения и сексуальной ориентации.
Надо постоянно помнить, что они почти уничтожили нашу культуру и самобытную цивилизацию. Ущерб, нанесенный ими за время колониальной оккупации, не поддается подсчету, но, по независимым оценкам, со¬ставляет более трил-лиона  долларов. Они должны ответить за это. А пока я приобщу вас на своих уроках к удивительному миру африканской деревни, нашим красивым обрядам и древним обычаям.
Потом Калинга вспомнил разговор недельной давности.
- А если родственники и друзья съеденных людей возьмут, да и побьют нас? – подал голос в конце урока негритенок с большими вырази¬тельными глазами на худеньком лице.
- Этого следует опасаться в последнюю очередь. Как показала жизнь, никто мстить не будет. Это у нас, в Африке, один – за всех и все – за одного. А здесь, в Европе, этом мире наживы и голого чистогана, человек человеку – волк. Тут муж жене машину починить не поможет, европеец маму родную за копейку продаст, –  голос учителя дрогнул, однако он собрался и продолжал:
- Они ведь как рассуждают: исчез безработный или беженец – экономия, не надо пособие платить. Сгинула тетушка – можно на наследство рассчитывать. К тому же белые ненавидят друг друга еще сильнее, чем нас.
Картинки из недавней мирной жизни все наплывали и наплывали, пока наконец природа не взяла свое и парень не забылся тяжелым сном.
Когда Калинга наконец проснулся, солнце уже светило вовсю. Тело ломило. Подросток  умылся у ручья и осторожно огляделся. Вдалеке, у леса, виднелись чистенькие белые строения фермы под красными черепичными крышами, казавшиеся игрушечными с такого расстояния. Поодаль уютно ворчал трактор. А буквально в сорока шагах от кустов, где он спал, у запруды сидел маленький белобрысый мальчик в яркой курточке и с серьезным видом удил рыбу.
Внезапно желудок свело от голода: ведь почти сутки парень ничего не ел. «Надо бы перекусить», - подумал Калинга и, достав из-за пояса ма¬чете, спрятал его в рукаве. Затем решительно вышел из кустов.
- Привет! - сказал он по-французски, обнажив в широкой улыбке длинный ряд крепких белоснежных зубов, – Как клюет?