Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 22

      Глава 22

      На исходе гиперборетая* 331 года до н. э. армия Александра вышла к Тигру, на противоположном берегу их ждали персы — пять тысяч человек под командованием Мазея, высланные Дарием навстречу царю Македонии.

------------------------------
      * Гиперборетай — месяц древнемакедонского календаря, соответствует сентябрю.
------------------------------

      О том, чтобы остановить войско Коринфского союза, речи не было: иллюзии в отношении македонян и их союзников развеялись давно — но создать помехи, хорошенько потрепать воинов на переправе, нанести сколь-нибудь значительный урон было возможной задачей.

      Однако Мазей думал по-другому. Три с половиной года триумфального марша Александра без единого поражения вселяли ужас в нерасторопных вояк, Дарий уходил всё дальше и дальше вглубь Азии, персидские столицы, наоборот, оказывались всё ближе и ближе к наступавшим — ситуация складывалась критическая. Мазей знал, что покорившихся царю Македонии и Малой Азии без боя Александр щадил, сохранял им жизнь и даже оставлял их на занимаемых постах, он объявил себя царём не только Малой, но и всей Азии вообще и не собирался останавливаться, а туда, где уже побывал, вход Дарию был закрыт; письма главы империи Ахеменидов со всё более и более щедрыми посулами в каждом, несмотря на заманчивые предложения, оставались без ответа, Александр был уверен в том, что делал, — и Мазей решил, что выказать лояльность по отношению к новому владыке выгоднее, чем хранить верность старому. Эти соображения, соединённые со страхом относительно небольшого контингента персов, увидевших, какое мощное войско собрал сын Зевса, сделали своё дело: еле удержав подчинённых от панического бегства, еле заставив их не броситься врассыпную, Мазей отвёл их назад к армии Дария, объяснив отступление тем, что пять тысяч человек принесут больше пользы в генеральном сражении и по этой причине бессмысленно посылать их на смерть против десятикратно превосходящего численностью противника.

      Это было практически открыто заявленным неповиновением; Дарий, почуяв близившееся предательство и подавив вздох, вынужден был согласиться. Он ещё верил в то, что сможет остановить Александра, — или пытался убедить себя в том, что это ему по силам. Как бы то ни было, а сражение — все понимали, что оно будет решающим, — надо было давать. Какими бы зловещими знамениями и плохими предчувствиями ни обставлялись погожие ночи, персидская армия в начале осени была сильна как никогда.

      Персидская армия была сильна. Дарий учёл главные ошибки, совершённые ранее. Он призвал под свои знамёна бессчисленные орды бактрийцев и согдиан из восточных сатрапий, для которых военное дело было повседневностью: теснимые с севера свирепыми кочевниками, подданные Дария в дальних уголках империи и закалились, и приобрели опыт в непрекращавшихся стычках с сакскими племенами. Кровожадность призванных не внушала сомнений, алчность горела в глазах ярым огнём — жажда поживы не остановит их ни перед чем, а на четвёртый год похода обоз Александра в цене персидскому не уступал. Прибыли воины из скудных, бедных земель за Гирканией; сошли с заснеженных гор привычные к суровым испытаниям арахозцы, проделали долгий путь от граничивших с Индией Саттагидии и Гандхары выносливые, неприхотливые в своём аскетизме поселенцы — теперь Дарий мог выставить против Александра пятьсот — пятьсот! — тысяч опытных солдат.

      Персы не ограничились только лучниками, пешими и конными. Навстречу македонянам готовы были помчаться двести боевых колесниц — смертоубийственных орудий, на колёса которых, ближе к ступицам, под косым углом были установлены острейшие лезвия, при езде они вращались и, описывая широкий круг, косили всё встреченное на пути. Серпы на передних колёсах подсекали и резали, серпы задних окончательно перемалывали трупы в мелкое крошево. Дарий рассчитывал пустить колесницы по центру, против пехоты, он знал, что конницу Александр сосредотачивает на флангах. Но не только ужасные колесницы готовы были убивать — армию Дария усилили пригнанные из Индии слоны. Пятнадцать серых гигантов должны были топтать конных, а лучники, размещённые на широких слоновьих спинах, — осыпать войско самозванца стрелами.

      Дарий считал, и не без оснований, что армия Александра изнурена, о медлительности её передвижения регулярно сообщали лазутчики, и правитель таявших на глазах земель, которые пока ещё оставались под его властью, мог жалеть только о том, что осень была урожайной порой: насколько истощены были бы македоняне, на пути которых выжженные земли и пустые города вставали бы голодной весной! Но, всё равно, советы Мемнона пригодились. Горько Дарию было, очень горько жечь некогда цветущие провинции, радовавшие глаз, исправно платившие подати, но это была уже не его земля…

      А вот площадь для судьбоносного сражения была выбрана прекрасно. Дарий расположил свою армию на широкой долине близ Гавгамел*.

------------------------------
      * В 75 км к северо-западу от городка Арбелы (соврем. Эрбиль в Иракском Курдистане). Сражение состоялось шестого диоса (первого октября).
------------------------------

Пятьсот тысяч человек, лучники, пешие, конные, «бессмертные», колесницы, слоны, обоз — она вместила всё, воины могли растянуть свои позиции, скученности, подобной погубившей персов при Иссе, не было и в помине. Огромное поле было зачищено, впадины засыпаны, возвышенности срыты — ничто не помешает ни слонам, ни колесницам; пространство перед левым флангом — тем, который должна была атаковать конница Александра, — было заминировано шипами* — они погубят лошадей и, если Ахурамазда будет справедлив и милостив, сломают голову двурогому…

------------------------------
      * Шипы (ежи, чеснок, рогульки железные, помётные или подмётные каракули, триболы, триволы) — военное заграждение. Состоит из нескольких соединённых звездообразно острых стальных штырей, направленных в разные стороны.
------------------------------



      После отъезда Луция и ссоры с Александром Гефестион неизменно пребывал в отвратительном настроении. Царского гнева, немилости, ареста он не боялся, да и о каком аресте могла идти речь, когда армия всё время была в движении… Гефестион то и дело ловил пристальные взгляды Александра, но показательно держался поодаль; он и хотел взять обратно свои слова, но, постоянно перебирая все упрёки и оскорбления, которые в сердцах бросил сыну Зевса, каждый раз убеждался в том, что они справедливы.

      Александр тоже не находил себе места и должен был признать, что многое в сказанном любимым — чистая правда, хотя умаления своей личности и своих целей не принимал. Как только Гефестион оказывался на виду, царь просто пожирал его взглядом, призывая к ответному, — сын Аминтора, чувствуя буравящий его взор, зевал и показательно отворачивался.

      Его величество не выдержал первым. За два дня до решающей битвы на очередном привале Александр вошёл к Гефестиону в шатёр.

      — Завтра мы выходим к позициям Дария, послезавтра я даю сражение. Меня могут убить. Тебя могут убить. Может быть, у нас осталась только эта ночь. К тебе пришёл просто Александр.

      Сердце Гефестиона дрогнуло, ноги двинулись к Александру, руки взвились на плечи, голова уткнулась в тёплую шею. Гефестион жадно вдыхал знакомый запах, будто причалив к родному берегу. «Это ведь тоже моя родина», — промелькнуло в сознании.

      — Прости меня, я не хотел причинять тебе боль.

      — Ничего, ты был прав. Я обещаю тебе быть осмотрительнее и сдержаннее.

      — Нет, не надо. — Гефестион перебирал золотистые пряди. — Ты не будешь тогда тем упрямцем, которого я полюбил. Просто береги себя.

      — Значит, мир?

      — Значит, мир.

      Казалось, даже стены шатра облегчённо вздохнули, когда наконец дождались давно не возобновлявшегося действа…



      На пятый день диоса, остановившись в нескольких стадиях от расположения войск Дария, македоняне окинули взором несметные персидские полчища, многим стало жутковато. Коалиция насчитывала сорок семь тысяч человек: сорок тысяч пехоты и семь тысяч всадников — Дарий хвалился, что выставляет десять воинов против одного македонянина, — и не преувеличивал.

      Александр мог дать сражение Дарию немедленно, как только вышел к позициям персов, или ночью, но не сделал ни того, ни другого: люди  должны были передохнуть и выспаться. Предсказатель Аристандр давал прекрасные прогнозы: посмотрите на зарницы, полыхающие над персами, — они сулят нам победу, супостатов поглотит огонь.

      Испуганные вначале численностью вражеских полчищ, на следующий день македоняне приободрились. Свежий вид Александра и его напутствие также вселили в них уверенность. «Нам ли бояться персов? — вопрошал царь, объезжая поутру войска. — Третий день они дрожат от страха и драться будут только потому, что им не дают бежать. Посмотрите на их снаряжение: многие вооружены только пращой. Что нам, завоевавшим Малую Азию и Египет, сломившим сопротивление Тира, разбившим неприятеля при Гранике и Иссе, эта разношёрстная толпа, великая лишь своим числом? Что нам до этих племён, согнанным Дарием на убой? Они безвестны — значит, они бесславны. С нами боги и священное право возмездия, Немезида на нашей стороне — так продлим же наше победное шествие и вознесём нашу славу ещё выше!»

      Краткая отсрочка пошла войску Александра на пользу и оказала прямо противоположное воздействие на врага, немало навредив персам: ждавшие атаки македонян в любой момент, они были взвинчены ещё прошедшим днём и всю ночь не смогли сомкнуть глаз, боясь пропустить начало боевых действий. Бессонная ночь сделала своё дело: армия Дария была порядочно изнурена, эта усталость не смогла не сказаться в битве.

      Александру пришлось как можно более растянуть построение. В центре, как всегда, располагалось шесть полков фаланги, сам Александр с конницей под командованием Филоты стоял на правом фланге, здесь сосредоточились девять эскадронов этеров и корпус щитоносцев, левым флангом из фессалийской конницы командовал Парменион.

      У персов в центре находился сам Дарий в окружении своей знати, «бессмертных» и греческих наёмников, за ними стояли легковооружённые пехотинцы и инды с пятнадцатью слонами. Всадники, как и у Александра, располагались по флангам, впереди остальных пехотных отрядов, страшные колесницы с серпами выставили впереди, они должны были начать атаку.

      И вот этот миг настал…

      Персы атаковали, пустив колесницы по центру, — фаланга встретила их громогласным ором, испугавшим многих лошадей; почти обезумев, часть животных развернулась обратно, и серпы собрали свою жатву среди тех, кто сам же их и установил. Возниц поражали копьями; сумевшие прорваться оказались в капкане: лошадей арканили, правивших ими стаскивали вниз и закалывали, но избежавшие этой участи всё же нанесли коалиции значительный урон.

      Тем временем Александр со своими эскадронами ушёл далеко направо, обходя страшные ежи, усеявшие землю и торчавшие вверх зазубренными шипами (об этой подлой выходке, впрочем, на войне почитавшейся смекалкой и вызывающей уважение хитростью, царю накануне сообщил перебежчик), и, только выйдя на безопасное место, развернул этеров на всадников персов. Знаменитая конница сметала всё на своём пути, но и враг на этот раз превосходил умением, опытом и удалью встречавшихся ранее при Гранике и Иссе.

      — Александр, справа! — заорал Гефестион, разглядев в пылу схватки целящихся в своего любимого, вскинул щит, перекрывая доступ смертоносным жалам, и тут же сдавленно вскрикнул: копьё пронзило руку у самого плеча, она сразу повисла плетью.

      Александр бросил отчаянный взгляд на сына Аминтора.

      — Аристарх, Гефестиона к Филиппу, живо!

      — Государь, я не могу оставить те…

      — Я сказал! К врачу! Распну! — Александр хлестнул лошадь, сжал зубы и продолжил сеять смерть в стане осмелившихся покуситься на его любовь.

      В центре завязалась ожесточённая схватка. Фаланга брала бесстрашием, единством и опытом, но и персы бились достойно, понимая, что обречены или победить, или потерять сердце Азии. Стоящий две тысячи лет и видевший столько царей и империй Вавилон, великолепные столицы империи Ахеменидов: Сузы, вечно тёплый зимний стольный град, Персеполь, украшенный кедром и фимиамом, со своими золотистыми и пурпурными колоннами, Пасаргады, резиденция первых царей с гробницей великого Кира, Экбатаны, вознесённые на Загрос с покрытыми золочёными изразцами крепостными стенами, величественно плывущими на фоне белоснежных облаков, горящими на закате как драгоценность, изумительные дворцы и памятники многих веков, сундуки, набитые талантами и драгоценностями, пастбища настолько сочные, что скот приходилось сгонять с них, предохраняя от переедания, — неужели всё это будет отдано всё пожирающей алчной саранче, нахлынувшей из своих диких бедных земель и заглатывающей персидские?

      Бой шёл с переменным успехом, более того, македоняне даже стали проседать под натиском огромного полчища. Положение изменилось, когда Александр смог значительно ослабить левый фланг персов — свой правый — и сместиться к фаланге.

      Впрочем, ожесточение не спадало. Знаменитое построение распалось, воины рубились разрозненно, небольшими группами или один на один. Много лошадей было потеряно и с той, и с другой стороны, Александр менял уже третью, человеческая кровь лилась ещё обильнее.

      Дела Коринфского союза на левом крыле тоже обстояли не блестяще. Бедные бактрийцы, кочевники по существу, завидев огромный обоз, охранявшийся слабо, ринулись к сокровищам империи Ахеменидов, перешедшим в руки македонян и их союзников. Парменион, вынужденный действовать против наседавшей широкими рядами кавалерии, за которой следовала ещё и пехота, не мог отрядить должное для охраны обоза количество людей и послал Полидаманта к царю с просьбой о подмоге. Александр, уже ясно различавший Дария и молившийся богам о том, чтобы инды не смогли ввести в бой слонов, только сыпал проклятьями, в данный момент судьба сражения решалась в центре.

      Коринфскому союзу здорово помогла удача его стратега-автократора, звезда гегемона всё ещё светила на его небосклоне. То ли слоны, раньше не принимавшие участия в таких масштабных сражениях, были недостаточно хорошо выдрессированы, то ли испугались огромного количества народа, его криков, звона металла и запаха крови, то ли были заражены передавшимся от людей ужасом, то ли оказались под неумелым управлением, то ли не могли быть выведены на атакующие позиции, то ли в поднявшихся столбах пыли их погонщики не смогли сориентироваться — как бы то ни было, но животные остались стоять на месте. Да и в битве, разбившейся на множество точек напряжения, контактной, ведущейся врукопашную, серые гиганты всё равно оказались бы бесполезны… Поняв, что слоны безопасны, македоняне воспряли духом и перешли в наступление. Возница Дария был убит, но из-за туч песка, поднявшихся над землёю и сильно ухудшивших видимость, нельзя было рассмотреть, кто именно пострадал, — и обе стороны решили, что убит сам Дарий. В стане персов началась паника.

      Сердце Дария сдавило железным обручем, он кидал отчаянные взоры на расстроенные ряды своих воинов; слоны стояли сзади, сгрудившись бесполезной серой массой и уже не пугали противника; «бессмертные», как и при Иссе, падали и умирали. Уже в третий раз империя терпела сокрушительное поражение. При Гранике погибло полсотни тысяч, при Иссе была разгромлена двухсоттысячная армия, теперь Дарий привёл на погибель пятьсот тысяч! Его воины, его народы, цветущая громадная страна! Всё тонуло в мареве, и только впереди рвался к нему, всё более и более сокращая расстояние, с двумя белыми перьями на шлеме и с совершенно озверевшим лицом мстящий за своего тяжело раненого друга, за павших в боях соплеменников, за сожжённые храмы. Всё опрокинулось на Дария огромным куполом, обрушилось невыносимой тяжестью.

      Собственное зло поглощало его, он схватился за усыпанный драгоценными каменьями акинак, задумав свести счёты с жизнью. Он должен отправиться туда, где его дожидается умершая в муках жена, пусть и забеременевшая неизвестно от кого, туда, куда три года назад отправился его старший сын, туда, где совсем недавно упокоился младший. Алыми строками горели и жгли унизительные слова последнего письма к Александру, взывающие к милосердию. А он сам, Дарий, был когда-нибудь великодушен по отношению к поверженным?

      Всё мучило невыносимо и призывало к самоубийству. Дарий попытался разглядеть, что происходит на его правом фланге, там бактрийцы грабили обоз македонян, туда по приказу царя царей был отправлен Мазей, то ли верный, храбрый и сражающийся, то ли предавший, трусливый и сдавшийся. Там, в плену, томилась ещё живая мать Сисигамбис, там ещё жили и дышали две маленькие дочки… У Дария ещё были обширные владения на востоке, в их степях можно было затеряться, ещё не опали безжизненным пеплом надежды в очередной раз собрать армию и встретиться лицом к лицу с Александром…

      Застонав и смалодушничав, Дарий вложил акинак в ножны и бросился прочь от рвавшегося к нему человека с безумным взглядом и с двумя белыми перьями на шлеме…

      Александр, издав нечленораздельный восторженный вопль, кинулся в погоню, но не всё ещё было решено. Там, на левом фланге, который через густые клубы пыли невозможно было разглядеть, шла ожесточённая схватка. Бактрийцы наседали на обоз и кричали пленникам, чтобы они сбрасывали оковы и резали конвоиров.

      Когда к атаковавшим бактрийцам присоединился Мазей со своей конницей, положение Пармениона стало критическим, он второй раз послал к Александру гонца с просьбой о помощи, но понимал, что, не ответив на его первое обращение, Александр вряд ли откликнется теперь, потому что, скорее всего, одержим желанием изловить Дария. Приходилось действовать самому, на выручку приходили вышедшие из боя македоняне, не имевшие никакого желания преследовать плохо вооружённых и дурно одетых воинов с окраин империи Ахеменидов, так как с их трупов мало что можно было снять — в своём же собственном обозе хранились значительные ценности.

      Александр тем временем ускакал достаточно далеко, гонцу стоило немалых усилий нагнать его, но царь только отмахнулся, услышав повторный запрос Пармениона о помощи. В распалённом воображении пойманный Дарий уже становился на колени — это было бы такой блестящей победой!

      Царя остановил Селевк:

      — Александр, положение Пармениона очень тяжёлое.

      Царь отмахнулся снова, но тут его начал убеждать Кратер:

      — Александр, гонясь за Дарием, ты его вряд ли догонишь, но сражение проиграешь точно.

      — Оно уже выиграно! — Принуждённый остановиться, Александр яростно кусал губы.

      — Оно будет проиграно, если войско останется без провианта, казны и трофеев. После трёх лет походов всё захваченное будет растащено из-за твоей жажды расквитаться с Дарием немедленно — это спровоцирует бунт.

      Александр тяжело дышал, глаза его сверкали, но слова Кратера заставили задуматься и принять тяжёлое решение. Царь развернул преследовавший Дария отряд.

      — Проклятье! Да чтоб его! — конечно, на этот раз Александр имел в виду Пармениона, а не уплывавшего из рук перса. Дарий был почти что схвачен, царь уже почти его настиг — а тут опять копающийся Парменион, не сумевший обеспечить достойную охрану обозу!

      Когда Александр вернулся на поле боя, его злость усилилась стократно: Парменион прекрасно справлялся без его помощи! Опытный и хитрый Мазей, несмотря на общую неразбериху и трудность уяснить то, какой исход принимает битва, всё же разобрался в ситуации верно, понял, что Дарий сбежал и бой проигран, и спокойно отвёл свою конницу. Присоединяться к своему трусливому царю он не собирался, на уме у него был другой вариант действий…

      Александр должен был выместить свой гнев на ком угодно и быстро нашёл мишень: зазевавшиеся бактрийцы, отягощённые тем, что успели захватить, стали неповоротливы — им была учинена настоящая резня. За тяжело раненого Гефестиона, из-за сбежавшего Дария и так некстати и, как выяснилось, совершенно напрасно всполошившегося Пармениона — царь рубил направо и налево, вернувшиеся вместе с ним, тоже обозлённые из-за того, что не смогли схватить Дария, тоже мстившие за убитых и раненых товарищей, от царя не отставали — ни один из алчных воришек не ушёл от меча.

      Когда дело было сделано и сотни трупов усеяли землю, Александр остановился. Сердце его было уязвлено: какая возможность упущена! сколько ещё надо будет ловить Дария! Неужели Гефестион был прав, когда говорил, что этот подлый «царь царей» даст себя прирезать только на границе с Индией? Воспоминание о раненом любимом наполнило душу тревогой: как он там, что с рукой, насколько опасна рана? Он, Александр, теряет время на левом фланге, когда сражение уже закончено, а в лазарете тем временем любимый страдает, истекает кровью, возможно, потерял сознание…

      Тревога, страх, ярость и вновь уплывшая в далёкую даль цель ударили по нервам. Всё это требовало выхода, но отчитывать Пармениона Алесандр всё же не решился: опыт и умение старого полководца были непререкаемы, он обеспечивал тыл, он действовал верно, да и спеша за Дарием, царь Македонии и Малой Азии мог оторваться от своих и стать добычей массово бежавших персов, даже просто погибнуть в давке. Потом, Парменион был втрое старше Александра, и кричать на старика в сущности мальчишке значило не только унижать достоинство порицаемого, но и забывать о своём собственном…

      Но простить Пармениону то, что случилось, Александр не смог ни в этот день, ни впредь, затаённая недоброжелательность и скрываемая до поры до времени подозрительность поселились в его сердце навсегда.



      Шестой день диоса истаял, на землю опустилась ночь. Дарий бежал в Арбелы, и солнце над империей Ахеменидов теперь восходило на западе…

      Продолжение выложено.