23 февраля

«О-оу!» - радостно вскрикнула «аська» в Жекином телефоне. Он потянулся с дивана к рюкзаку, выловил в недрах мобилку и застрекотал большим пальцем по кнопкам.
Почему все вопросы нельзя было решить сразу? И так задержались после пар, чтобы девчонки-одногруппницы подарили каждому по маленькому блокноту защитного цвета: скинулись с первой стипендии. Теперь и парням придется покупать для них какие-нибудь пушистые розовые брелочки. Вот, выяснилось, что с номером для "Студенческой весны" какая-то лажа: ни петь, ни танцевать биологи не умеют, значит, надо ставить смешную сценку, а сценарий придумывать ему, Жеке, кому, как не старосте…

- Сидит и сидит ведь. С утра сидит, - мамин голос с кухни прозвучал непривычно тихо и обреченно.
На зелёном цветочке Жекиной «аськи» появился круглый красно-белый знак - "Занят".
- Кто сидит, мам?
- Да Танька! - мама, стоявшая у окна, повернулась к вошедшему сыну.
- Танька? - Жека заглянул через мамино плечо. Снаружи шел дождь вперемежку со снегом. Переплетались чёрные ветки, будто на японской акварели. Серели угрюмые коробки домов. На обледеневшей скамейке скорчилась маленькая девичья фигурка.
- Они же давно переехали отсюда.
- Она, небось, опять к Матюшкиным в соседний дом приходила, - мама скорбно поджала губы.
- М-ммм… - воспоминание о бывшем однокласснике - рябом и рыхлом парне - Жеку не обрадовало. Ну, гуляли в детстве вместе, он потом встречался с Танькой из соседнего подъезда. Странная была парочка - худая, вздорная, скандалистка Танька и грубый, неповоротливый Матюшкин.
- Завтра хоронить будут, - вздохнула мама.
- А? - Жека непонимающе смотрел на ледяную акварель, размазанную за окном.
- Думала, знаешь. Все знают, только ты - то институт, то автомастерская, ничем больше не интересуешься. Матюшкин на мотоцикле разбился. Завтра хоронить будут.
- Младший? - Жека почему-то подумал про старшего - раздолбая, афериста и бандита. Замерло сердце. Совсем недавно видел первую любовь - одноклассницу Смирнову - с коляской. Гордость класса, умница и красавица растеряла весь шарм - растрепанные волосы, затравленный, бегающий взгляд. Худые, красные руки обреченно толкали вперед старенькую детскую коляску, в которой надрывался от крика ребенок. Смирнова почти висела на своей единственной опоре, казалось, она вот-вот упадет лицом в весеннюю жирную грязь и замрет, не в силах подняться. Лет с шестнадцати она жила с Матюшкиным-старшим, который её бил, никуда не поступила после школы и вот - родила. А горе-папашу, говорят, посадили…
Смирнова сжалась в предчувствии, что Жека узнает ее, будто ждала удара. Он заметил, как напряглось ее обескровленное тело, и поскорее перешёл на другую сторону улицы.

- Да, младший. Бедная мать. Один сын в тюрьме, другой - в гробу, - мама вздохнула и стала поварешкой накладывать в банку суп - собиралась на ночное дежурство. - Ты-то поедешь сегодня к отцу, в мастерскую? С утра подмораживает, днем тает, аварий много, работы много, ему, наверно, нужна помощь, опять без обеда там и придет поздно.
Жека не отвечал. Не мог отвести взгляд от скрюченной чёрной фигурки на лавочке.
- Поезжай на автобусе, сынок, не бери этого козла двухколесного… Скользко… Я волнуюсь, - говорила мама из прихожей.
Жека кивнул, хотя она уже вышла и не могла увидеть его жест.

- Наша Таня громко плачет,
Уронила в речку мячик, - чеканило в голове.

Когда Жека присел рядом с ней на скамейку, Танька не шевельнулась, будто забытый рыночный манекен. Только услышав знакомый голос,  она повернула бледное лицо с чёрными подтеками туши на щеках:
- Тань, пойдём ко мне, погреешься, чайку попьем? Что ты без шапки, а?
Хлопья снега на её темных волосах становились прозрачными и таяли, как сахар, размоченный в воде.
- Жека, - чуть дрогнула нижняя лиловая губа.
- Ну, пива пойдем выпьем. Помянем. Не поминают пивом? Ну, просто тогда… - Жека сменил слащавый тон на обыкновенный, обнял девушку за плечи, выдернул с лавочки, как будто сломал с края водосточной трубы ледяную, негнущуюся сосульку. Повёл к своему подъезду.
Расстегнул и стащил, выворачивая рукава, её промокшую насквозь куртку, как с маленькой, за пятку, снял разбухшие от влаги угги. Заставил залпом выпить кружку красного вина.
После этого Танька села на пол и разрыдалась, опустив книзу уголки рта. Лающие звуки ударились о тишину пустой, полутемной квартиры, стало жутко. Жека тыкнул кнопку на пульте музыкального центра – и негромко заиграло радио. Он сдернул с дивана флисовый, наэлектризованный плед, закутал девушку, побродил – от окна до кухни, допил из горлышка зеленой бутылки остатки отцовского вина и бухнулся рядом.

- Вниз по небесной лестнице,
Обернувшись облаком, опускался Бог.
Ты посадила деревце,
Я его от холода еле уберёг, - вкрадчиво пропел Меладзе из колонок.

Танька посмотрела на Жеку сумасшедшими глазами:
- Запиши мне эту песню!
Он нажал кнопку «Rec», даже не глянув, что там за кассета стоит. Тягучая мелодия вместе с магнитной лентой начала не спеша наматываться на катушку.
- Я не могу без тебя,
Я не могу без тебя, - Танька легла на ковер и завыла. Жека провел широкой, тёплой ладонью по её мокрому лбу, по щекам, по глазам. Она закрыла лицо руками.
- Cambio Dolor, - заголосила вдруг Наталья Орейро. Скверно, значит, там была кассета сестрёнки. Придется новою покупать.
Танька сморщилась, как маленький шарпей, и безуспешно затыкала в кнопку перемотки.
- Не работает. Вручную надо, - пояснил Жека, открыл челюсть магнитофона, достал кассету и закрутил её на карандаше.
Девушка ушла на кухню, хлопнула дверца холодильника.
Когда Валерий Меладзе снова запел о цветущем деревце любви, на полу уже стояла тарелка с порезанной копченой колбасой, полторашка «Жигулёвского» и две тёмно-синие кружки с надписями  - «Евгений» и «Вячеслав». Танька пшикнула крышкой и плеснула себе в «Вячеслава». У Жеки были на этот счёт сомнения, но он посмотрел на черные разводы на щеках подруги детства и подхватил свою кружку.
После третьей перемотки Танька чокнула кружкой о кружку и сказала:
- С двадцать третьим февраля, кстати.
- Да ну… Я ж не служил пока. Несерьезно. Это праздник защитников, - мотнул головой Жека.
- А Матюшкин должен был уйти весной. Да вот… - она захлюпала носом, но сдержалась. – Ушёл… По небесной лестнице… Защитники, бросаете нас… Нам нужна защита каждый день, а не только когда война. Чтобы лететь по скользкой трассе не нужно мужество. И чтобы бухать  - не нужно.
- Оно нужно, когда честно разделяешь горе близкого человека. Когда хоронишь друга. Когда признаешь, что был неправ… Зря я тогда тогда его ударил… - Жека поцарапал ногтями ковер – остались тёмные следы взъерошенного ворса.
- Давно?
- Давно. В школе. Подрались из-за ерунды, потом почти не общались.
- Из-за какой ерунды?
- Не..не помню. Он говорил обидное, а я ударил первым.
- И поэтому ты вышел ко мне?
Жека молча крутил кассету на карандаше.
- Ясно, - Танька в два глотка осушила половину кружки. – Ты мужественный.

Снова и снова Меладзе жаловался, что не может без любимой. Танька пила и плакала. Жека пил, крутил кассету и обнимал Таньку. За окнами стемнело, льдистая акварель растворилась в опрокинутой баночке туши. Полторашка опустела. Танька заснула на полу, заботливо укрытая пледом. Жеке было горько и душно, хотелось схватить ключи, шлем и ломануться туда – в эту дождливо-снежную круговерть, чтобы взревел мотор, чтобы мелькали столбы в усеченном конусе света фары, чтобы не думать, не чувствовать, чтобы не болело… Вместо этого он пошёл в ванную и сунул голову под струю холодной воды. Потом начистил кастрюлю картошки – скоро придет отец, вернется из театральной студии сестра…

Через пару часов Жека усаживал тихую Таньку в пахнущий искусственной кожей салон такси.
- С праздником, мужик, - кивнул ему таксист.
Жека хотел ему объяснить, что не служил, но вместо этого отозвался грудным, глубоким эхом:
- С праздником.