Укрощение

Never look back

Alex Sheridan & Louise Messereau


Четыре года. Четыре года Лукас провел за решеткой, и кто-нибудь, когда-нибудь отнесся к нему с таким пониманием и заботой, как Даршавин? Никто и никогда.
Вот так мозг выбирает то, что ему выгодно в данный момент. Так работает защитный механизм. Так удается выживать там, где выживание в принципе невозможно…
Лукас кивает в ответ, давясь словами, быстро говорит. От волнения акцент проявляется сильнее, но разобрать можно.
- Я должен был встретиться с преподавателем Российского государственного университета нефти и газа им. И.М. Губкина, профессором Солодовниковым. Обсудить с ним возможности стажировки студентов. По обмену. Русские в Британии, английские в России. У нас была договоренность. Он ждал меня на кафедре. Я хотел к нему поехать, но …
Лукас осекся, воспоминания придавили, как тяжелая плита.
Кто был последний, с кем он говорил перед отъездом? Перси Дункан из отдела экономики. Он еще сказал, что в такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит. А Лукас ответил, что он-то не собака, ему повезло меньше. Посмеялись. Разошлись. По дороге Норт обнаружил, что бензин почти на нуле, хотя он всегда вовремя заправлял машину. Пришлось заехать на заправку по пути, а когда возвращался к машине…
Олег слушал. Слушал, словно именно этого и добивался. Обнимая Лукаса, как родного, покачивая его , успокаивая, чуть поглаживая по руке, он внимательно слушал то, что ему было абсолютно не нужно. .. Но, кто знает, что может понадобиться в этой дыре..
 - Перси Дункан? - Это твой напарник? Он мог быть причастен? - Олег не менял позы, не менял интонации голоса, даже почти не дышал, лишь бы не спугнуть эту робкую птичку, со странным названеим - доверие...
 Лукас должен научиться не просто доверять ему каждую мысль, но нуждаться в этом процессе передачи любой мысли, любого слова из уст в уста.
 - Ты говори, говори, поверь станет легче. Я для тебя всё сделаю, вон ты умница какой у меня, - Даршавин опять бормотал на ухо Лукасу полный бред, словно намереваясь свести того с ума. - Понимаешь, пока ты говоришь, мы с тобой одно целое, один организм, готовый бороться и побеждать. Мы всё сможем пройти и всё преодолеть, слышишь? - Олег чуть-чуть прибавил силы в голос, - Ты же вон какой сообразительный, ты только подумай, сопоставь факты, тот кто подставил тебя, знал гораздо больше чем ты. И он сейчас получает дивиденды, а ты маешься тут. Разве это справедливо? Разве предатель не должен быть наказан? Думай, Лукас, думай, мой хороший. Мы должны размотать этот клубок.
 И Олег покрепче обнял лукаса, чтобы его боль впиталась в большое горячее тело Олега, словно в губку, растворяясь в нём и притупляясь. чтобы то облегчение, которого можно было добиться только словами и тесным контактом было достаточным, чтобы ощутить эту защиту, заботу, поддержку...

Это было такое забытое чувство. Безопасности. Тепла. Заботы. Всего того, что Норту так не хватало уже так давно. И как попавший в бурный поток хватается за торчащую над водой ветку, зная, что она не выдержит, обломится, но хоть ненадолго даст иллюзию спасения, также Лукас цеплялся за Даршавина. Буквально. Мертвой хваткой вцепился в рукав, прижался к Даршавину, вплавился в него. И все равно тело колотит крупная дрожь. Еще одна непроизвольная реакция организма. Последствия пережитого стресса и боли.
- Перси? Напарник? Да боже упаси. Он из-за стола вставал только для того, чтобы сводить свой зад до автомата с кофе и шоколадками. Хотя экономист был от бога. Просчитывал все на раз. Он был затворником. Полная мне противоположность.
Это было как прийти из школы и в уютной светлой кухне за обедом рассказывать маме про свой день. Здесь и гордость за свои победы, и столь необходимое от нее сочувствие, если случались поражения. Такие же теплые и нежные объятия. И заверения, что ее сын самый лучший.
Вот как сейчас.
- Знаешь, сколько я об этом думал? У меня было время, поверь мне. Но не сходится ничего. Понимаешь? Не сходится. Все было просчитано до мелочей. Прикрытие было идеальным.
Что толку уже скрывать, что он был шпионом, когда сто раз подтвердил это не вербально…
- Я знаешь, чего не пойму?
- М-м?
- Что ты со мной возишься. Все данные, что я знал, давно устарели. А те, что по сей день актуальны… Так у меня не тот уровень доступа…
Так что клубок размотать не получится.
Вот сейчас начнется. Разочарование. Выбросит как надоевшего щенка. И поделом ему. Ишь. Тепла он захотел. Безопасности. Самому-то не смешно?
Вовсе нет. Хоть ненадолго побыть не затравленным зверем, а человеком, судьба которого хоть кому-то небезразлична. Это что, слишком много?
- Глупыш ты, давай-ка я тебя уже уложу баиньки, а то переволновался ты сегодня.-И Даршавин начинает возиться с постелью, тихонько мурлыча какую-то песенку. Укладывая Лукаса на бок, словно ребёнка и сидит рядом с ним, пока тот не засопит размеренно и сладко, словно это не он совсем недавно терзал его , подвергая жуткой боли. Будто не он бил его, вымещая на нечастном свои промахи и страхи.
Но и Лукас, и сам Даршавин, будто забывают обо всём, что произошло и просидев  пол ночи в обнимку, уже и спать готовы вместе, будто братья или закадычные друзья, которых не смогут разлучить никакие беды и ссоры. Даршавин ещё какое-то время сидит возле уснувшего Лукаса, потом тихонько собирает все побывавшие в употреблени предметы, всё нужно юудет сдавать на склад по описи. Ставит бутылку с водой у ножки кровати, проверяет ещё раз всё ли убрано и как дышит Лукас и уходит, не забыв даьб инструкции сторожам. Всё, его дело сделано. Лукас теперь будет в рот ему заглядывать и выполнять любой каприз. Ну, а если что, всегда можно будет повторить операцию ...
Подъем по расписанию еще никто не отменял. И Лукаса грубо выдирают из небытия, в котором ему так нравится прятаться от жестокой реальности. Норта подбрасывает на шконке, он принимает сидячее положение, пытается сфокусировать взгляд.
- Подъем, мать твою! - Орут из-за двери. А кажется что над самым ухом. Лучше встать, не доводить до крайностей.
Лукас поднялся с кровати и отошел к окну. Что вчера было? Это был сон или явь? Ноющая пульсирующая боль в левой кисти подтверждает, что игл были настоящие. Как и синий ноготь на мизинце.
Ужасно болит шея. Любая попытка поднять голову заканчивается болезненным стоном и отказом от этой мысли.
С этим понятно. Даршавин его пытал. А дальше? Дальше тоже все было на самом деле? Он убрал иголки, обработал ранки спиртом, который предусмотрительно принес с собой, они были вот тут, на столе. Лукас подошел к столу. Ни намека на то, что на нем что-то лежало. Даршавин не из тех, кто будет оставлять следы.
Лукас сел на стул и положил руки на подлокотники. Крупная дрожь прошла по телу. Вот так вчера он сидел. Привязанный. Даршавин загонял под ноготь иглы. Боль вернулась с новой силой. А одну в шею. Боже… Дай мне сил пройти через это… А потом. Да. Потом он их достал. Сложил в какой-то чехол на столе. И стал спрашивать. Про Москву. Про посольство. Нет, про это он спрашивал еще раньше. Он хотел знать про последнее задание Норта. И что тот ответил? Что… рассказал про своих коллег, которые никоим образом не были причастны к шпионской деятельности. Хоть запроверяйся. Про встречу с профессором, которая не состоялась. Целью был вовсе не сам Солодовников, а его сын. Вот кого Норт хотел завербовать с целью использовать в будущем. Но об этом он же не сказал Даршавину? Нет. Блок стоит надежно. А что было дальше… Лукас до сих пор помнит эти теплые сильные руки, ласковый голос, слова утешения.
Все у тебя будет хорошо, и мне с тобой тоже хорошо, не переживай. Мы  с тобой еще горы свернем…
Мы? МЫ???? Этого еще не хватало. Только не я. Только не со мной. Нет. Я не испытываю к нему никаких теплых чувств. Никакой привязанности. Это не Стокгольмский синдром. Этого больше не повторится. Нет.
Окошко с лязгом открывается, вот и завтрак. Пока Лукас давится непонятного происхождения сероватой массой, он продолжает вырабатывать для себя линию поведения с Даршавиным.
Вопреки ожиданиям Норта Даршавин не поступил, как в прошлый раз, когда после задушевных бесед пропадал на неопределенное время. Он пришел почти сразу после завтрака. Такой же приторно-ласковый, как прошлой ночью.
- Как мы себя чувствуем? Я смотрю, не очень. А что у нас болит? Может, дядю доктора позовем?
Лукаса тошнит от этого притворства. И он молчит. И когда Даршавин начинает задавать вопрос по поводу его работы в посольстве, тоже молчит.
- Да что с тобой, Лукас! Не с той ноги встал или что? Вчера как душевно поговорили! – возмущается Даршавин.
А Норт думает, то вчера, а то сегодня.
Олег старается изо всех сил. И так, и этак. И уговорами, и угрозами. Все как об стенку горох. Тогда он произносит эту страшную фразу.
- Сам напросился.
И тут же бьет по лицу. Потом серия ударов по корпусу. Лукас отлетает к стене.
- Что, сегодня не защищаешься? А что так?
А что толку, если от этого еще хуже? Даршавин только звереет, если ему противостоять. А Норт себе не враг.
Олег поднимает Лукаса за грудки, притягивает к себе, смотрит прямо в глаза, душа табачным перегаром Норту в лицо.
- Будем говорить или будем молчать?
 Лукас говорить не собирается, и это читается в его прямом, полном ненависти и презрения взгляде.
- Хорошо.
Даршавин с силой швыряет Норта в стену. Не дает упасть на пол, подхватывает и швыряет снова и снова. Пока тот, неудачно приложившись головой, не теряет сознания.
Так продолжается день за днем. Истязание ради истязания.
А потом обязательно фаза утешения. Даршавин может и льда принести, чтобы приложить к ушибам.  И выбитое плечо вправить. Он всегда добивается того, чтобы Лукас затих, перестал сопротивляться. Дал себе помочь. Олег как будто укрощает дикого зверя, которого сам же и растравил. Это как маятник, в высших точках амплитуды которого агностическая адская боль и утешение, примирение, врачевание ран. Это ломает все установи в мозгу Лукаса, все барьеры. Что он поставил, с треском рассыпаются тысячей осколков… И все крепче формируется эта модель. Избиения – утешение. Пока что подсознательно.
А на деле Норт продолжает демонстрировать свою непокорность, ненависть и независимость. Он всего лишь позволяет Даршавину помогать себе. Потому что Лукас знает, что ему так будет легче, и готов переступить через гордость ради улучшения собственного состояния. Только так. Ничего иного.
Как это раньше говорили?... С чувством выполненного долга Олег вернулся в общагу. Спал не хуже Норта, словно младенец, напившийся молока. Инстинктивно посасывая воображаемую грудь... Хотя, конечно до таких прелестей не дошло, но было от чего порадоваться. Утром с прекрасным настоянием на работу... И что? Как бы не бился Олег, Лукас словно колючий ёжик, фыркал и старался выпятить иголки. Вот же неугомонный, как его нужно покалечить, чтобы он наконец перестал изображать потерю памяти? Ну, ничего. Есть кое что лучше побоев и пыток. Хотя и от побоев Олег не собирался отказываться. И он колотил норта с наслаждением и чувством превосходства. А потом... Потом так жалел, утешал и сочувствовал, что и сам верил, в эти поглаживания и похлопывания по плечу.
Каждый день или через день, три раза на дню или каждый час ночи, но Даршавин методично приучал Норта к побоям и утешению после них. Его рука была и карающей десницей, и ласковой ладонью нежного и чуткого утешителя. Всё равно никого другого увидеть рядом с собой Норту никогда уже не посчастливится... Эту мысль Олег тоже внушал постоянно, то вколачивая с болью, то впитывая в поры кожи вместе с нежным касанием.
Только вот не стоило думать, что старший следователь упустил хоть одно слово из всех сказанных Лукасом. Нет. Даршавин не из тех, кто спрашивают просто для галочки. каждый вопрос имел свою цену, и каждый ответ мог быть использован против ответившего. И ничто уже не могло изменит его участь, только время. На всё требовалось время. вот его и пришлось принести в жертву отношениям следователя и подследственного. Сколько бы времени Лкас ни стирал у себя на утро память о прошедшем дне, Даршавин всё равно возвращал её пытками или лаской. И так по кругу, как в Аду. Только больше и страшнее - каждый день становился адом. Без выходных и праздников. Каждый день был пропитан сценарием Даршавина, словно залежалая губка грязной вонючей водой....
И всякий раз, когда Даршавин казнили или миловал, он внушал одно и то же. Здесь никого нет. Только ты и я. Никто не придет и не спасет тебя. Хотели бы они это сделать, разве не сделали бы давно? Как сам-то думаешь, легко человека с дипломатическим иммунитетом запрятать в каталажку? Между дипломатическим скандалом и замалчиванием они выбрали замалчивание. Они от тебя отказались, стоило тебе один раз оступиться. А ты так рьяно защищаешь их секреты. Ради чего, Лукас? Ради кого?
- Что ты хочешь услышать? – задыхаясь, хрипел Норт, давясь собственной кровью.
- Для начала, что ты со мной согласен.
- А потом?
- Суп с котом! – ржал Олег,  все начиналось по-новой. Побои, издевательства…
И когда в голове Лукаса сформировался этот паттерн побои – унижения – исцеление – утешение, Даршавин резко сломал его. Теперь его действия были непредсказуемыми. Он мог не выходить из камеры сутками, а мог не появляться неделю, а то и дольше. Иногда Лукаса отводили в допросную. Даршавин мог прийти, задать свои обычные вопросы насчет связей Норта в России, а мог и не приходить. И Лукас часами сидел, прикованный к столу в этой ужасно неудобной позе, после которой приходилось вспоминать, как люди ходят.


Отрывок из http://www.proza.ru/2018/06/27/1351