Серен Кьеркегор

"Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим".

А. Ахматова



Лекция будет посвящена датскому философу Кьеркегору. Этот философ достаточно широко известен. В магазине «Дом книги» на Новом Арбате вы можете найти как книги самого Кьеркегора, так и книги о нем. Какое значение имеет Кьеркегор для истории науки? Кьеркегор датчанин, как и Нильс Бор. И Кьеркегор активно использовал понятие «прыжка» (дат. Spring). У Гегеля то же понятие (нем. Sprung), но его почему-то переводят как «скачок». А у Кьеркегора – «прыжок». Почему так, непонятно. Традиция. Прыжок, по Кьеркегору, это переход от одной стадии существования к другой (например, от эстетической к этической), а у Нильса Бора – это переход квантовой системы из одного состояния в другое. Т.е. атом переходит из одного состояния в другое не плавно, а как бы скачкообразно. И вся квантовая механика на этом стоит. Причем эти прыжки, вообще говоря, беспричинны и непредсказуемы, так что можно говорить лишь о вероятности такого прыжка, что Эйнштейну очень не нравилось. Он говорил по этому поводу: «Бог не играет в кости». В результате имела место полемика между Эйнштейном, у которого любимым философом был Спиноза, и Нильсом Бором, которому был ближе Кьеркегор.
Кьеркегора еще называют иррационалистом, ибо ему чужда идея строго детерминированной вселенной, в которой всё определяется разумом, как у Спинозы или у Гегеля. У Спинозы и у Гегеля всё понятно, всё системно, всё детерминировано. В этом смысле Кьеркегор противник как Гегеля, так и Спинозы. И вообще философия Кьеркегора – это одна из реакций на Гегеля. Мы уже говорили с вами о Шопенгауэре, что Шопенгауэр был противником Гегеля. Еще одним противником Гегеля был Макс Штирнер. И вот теперь Кьеркегор, ещё один в этом ряду. Причем все они (и Шопенгауэр, и Штирнер, и Кьеркегор) прекрасно знали, кто такой Гегель, понимали его значение и намеренно противопоставляли свою философию гегелевской. Как известно, Гегель считал, что для философа самое главное – это система. Конкретно у Гегеля это так называемая диалектическая триада (тезис, антитезис, синтез), которая определяет направление развития. Это диалектическое развитие мы, согласно Гегелю, видим повсюду: и в природе, и в человеческой истории. В этом смысле Гегель научен, похож на Дарвина и Маркса. Для Гегеля, как потом для Дарвина и Маркса, важна система, единый пронизывающий всё принцип. Всё рассматривается «сквозь призму» эволюции, или классовой борьбы, или диалектической логики. Вот вы пришли на лекцию. Надо посмотреть по-гегелевски, что это такое. Это не просто лекция, а этап развития мирового духа! Происходит распространение благотворных гегелевских идей на пространстве Евразии. А если мы посмотрим с точки зрения Маркса, то важно, кто и как оплачивает мою лекцию. Т.е. экономический момент. Подходы разные, но везде мы видим системность. Система настолько всеобъемлюща, что не оставляет никакой лазейки для личной жизни, для личных интересов (это обстоятельство подчеркивал Макс Штирнер в своей книге «Единственный и его собственность»). У Фрейда поведение человека тоже рассматривается в рамках системы: либидо, Эдипов комплекс, напряжение и т.п. А Кьеркегор считает, что системы нет и быть не может, что мир непознаваем, иррационален в самих своих основах. Хотя он был человеком религиозным и закончил теологический факультет Копенгагенского университета. Христианское богословие трудно обвинить в иррационализме, ведь в основе его вера в разумного Творца мира. Но дело в том, что из Кьеркегора получился неортодоксальный богослов. Чего стоит одно лишь высказывание Кьеркегора: «Кого Бог возлюбит, того и проклянет одновременно». Контекст такой: «Какая женщина была так поругана, как Мария, и разве не оправдались на ней слова: кого Бог возлюбит, того и проклянет одновременно?» Это ведь с логической точки зрения абсурд: возлюбит – значит возлюбит, а проклянет – значит проклянет. Грешников проклянет, праведников возлюбит. Впрочем, к этому парадоксу можно подойти с точки зрения гегелевской диалектики (единство и борьба противоположностей). Не всегда Кьеркегор так уж далек от Гегеля (мы уже говорили, что кьеркегоровский Spring отличается от гегелевского Sprung’а всего лишь одной буквой). Отличие в том, что гегелевский скачок предсказуем и неизбежен, а у Кьеркегора всё непредсказуемо, непонятно, таинственно и случайно. Второй момент, послуживший причиной обвинения Кьеркегора в иррационализме, это его личные особенности. Особенно они заметны по контрасту с Гегелем. Гегель как человек явил нам пример настоящего ученого, или гелертера (от нем. Gelehrter – образованный человек, ученый). Гелертер – это человек серьезный, обстоятельный, без юродства, он должен заниматься «настоящими вещами», например диалектикой духа или другими сложными абстракциями, где всё одинаково важно и нельзя пропустить ни единого слова. Естественно, гелертер должен быть освобожден от физического труда, ему должны быть созданы подходящие условия для работы, полноценное питание, жизненный комфорт, т.е. философия гелертера (если гелертер окажется философом) – эта не та философия, которая создается в тюрьме (вспомним Боэция или Чернышевского). Гелертер – это уважаемый человек, законопослушный гражданин, на хорошем счету у правительства («благонамеренный»), ни в коем случае не диссидент и не революционер. Вот такой был Гегель (за что Энгельс называл его «филистером»). И тогда возникает вопрос: а что вообще в гелертере от философа? Можно ли жить, как рядовой обыватель, и при этом претендовать на познание истины? Что связывает гелертера с такими людьми, как Сократ, Бруно или Спиноза? Эти люди жертвовали своей жизнью или своим благополучием ради своего призвания. А гелертер хочет «и награжденья брать, и весело пожить»? Вот такие примерно вопросы адресует Кьеркегор современным ему философам и богословам. Кьеркегору казалось странным, что после Сократа, Бруно и Спинозы, пострадавших за свои взгляды, появился философ Гегель, который познал истину и ему за это ничего не было. Сократа вынудили выпить чашу с ядом, Бруно сожгли на костре, Спинозу отлучили от синагоги, а тут – ничего! С точки зрения Кьеркегора, надо не познавать истину, оставаясь лишь внешним наблюдателем, а жить истиной. Т.е. истина требует некоторого взаимодействия субъекта и объекта. И на самом деле эта же идея есть и в квантовой механике: для того чтобы узнать судьбу шредингеровского кота, надо влезть в клетку, где он сидит, но, влезая в клетку, мы вмешиваемся в ход событий. Т.е. в квантовой механике мы не можем быть пассивными наблюдателями. И вот, с точки зрения Кьеркегора, мы не можем познавать Бога, оставаясь пассивными: мы делаем либо то, что Богу угодно, либо то, что Богу неугодно. Почему я привел в пример познание Бога? Дело в том, что у Кьеркегора отец был богатым человеком, купцом, и поэтому смог дать сыну хорошее образование и оставил ему наследство, благодаря которому Кьеркегор мог писать что хотел, не оглядываясь на конъюнктуру. В этом смысле Кьеркегор похож на Шопенгауэра. Но возвратимся к отцу Кьеркегора. Он в детстве был очень беден, пас свиней, и настолько он был тогда несчастен, что как-то раз не выдержал и проклял Бога. Потом ситуация изменилась, он разбогател, но всю жизнь не мог простить себе этого проступка. И вот он надеялся, что сын его закончит богословский факультет, станет пастором и замолит его грех. Но Кьеркегор, хотя и успешно закончил богословский факультет Копенгагенского университета, пастором не стал. Но он знал от отца об этом опыте, свидетельствовавшем, что Бог – это не просто абстрактное понятие (как у Гегеля), не просто мировой дух, который невозможно обидеть (потому что он не обладает самосознанием). Нельзя проклясть гегелевский абсолютный дух – это всё равно, что проклясть закон возрастания энтропии или естественный отбор. Но, в отличие от гегелевского абсолютного духа, христианский Бог – личность, и Он реагирует на наше к Нему отношение. Он может и наказать человека, который Его проклял. Из этого примера Кьеркегор вынес понимание того, какое различие имеется между «профессорским богословием» и живым опытом богообщения.
В связи с Гегелем, раз мы его упомянули, возникает еще одна проблема. Из гегелевской философии как будто следует, что философ не должен быть революционером, мучеником, фанатиком и т.п. Философ в своей жизни и в своем развитии должен уподобиться мировому духу, который развивается разумно и постепенно. Но это не совсем так. Мы уже говорили, что Гегель использовал понятие «диалектического скачка» (переход из количества в качество). А отсюда недалеко и до революционных изменений, поэтому не случайно Герцен назвал диалектику Гегеля «алгеброй революции». И «диалектический скачок» Гегеля, как мы уже говорили, по сути мало чем отличается от «прыжка» Кьеркегора. Согласно Энгельсу, Гегель лишь прикидывается благонравным гражданином, в то время как сама его философия опровергает существующий порядок своим тезисом: «Всё действительное разумно, всё разумное действительно». Ведь этот тезис, пишет Энгельс, можно понимать и так, что если действительность неразумна, она должна быть и будет изменена, в том числе и революционным путем.
Но в данном случае речь о другом, о том, что Кьеркегор считал позицию профессора философии, взирающего на мир отстраненно и живущего в комфорте, лицемерной. И вот Кьеркегор решил, что он не будет лицемером, не будет преподавать философию (или богословие) и не будет пастором, а будет пытаться решить те проблемы, которые официальные профессора и пасторы или просто не замечают, или стыдливо замалчивают, проблемы, связанные и с нравственностью, и с эстетикой, и с религией. Естественно, что он в итоге прослыл городским сумасшедшим. Этого следовало ожидать. Это, впрочем, не самое страшное из того, что может постичь философа: все-таки чашу с ядом ему не поднесли, но репутацию на тот момент испортили. Георг Брандес, первый биограф Кьеркегора, вспоминал, как няня пугала его в детстве: если будешь себя плохо вести, все будут над тобой смеяться, как над Кьеркегором. А суть в том, что Кьеркегор поссорился с редакцией одного копенгагенского журнала, и тот стал размещать из номера в номер карикатуры на Кьеркегора. А поскольку Копенгаген тогда был город небольшой и все друг друга знали, то спрятаться было невозможно. Конечно Кьеркегору было обидно, что из него сделали всеобщее посмешище. В частности, на карикатурах у Кьеркегора одна штанина была выше другой (так ли это было на самом деле, неизвестно). Брандес тоже упоминает о штанах. Можно даже ввести понятие «кьеркегоровы штаны» (по аналогии с «пифагоровыми штанами»). И, разумеется, к человеку, на которого рисуют карикатуры, было и соответствующее отношение. Т.е. всерьез его никто не воспринимал. При том что сочинения у него очень глубокие, и затрагивал он в них проблемы самые тонкие. И, конечно, такое несоответствие его общественного статуса (мало того, что не признан, но еще и осмеян) и его внутреннего самосознания (он, разумеется, понимал масштабы своего дарования) не могло его не травмировать. Но вот он умер, нашелся биограф – Георг Брандес, который в 1877 году выпустил о Кьеркегоре книгу на датском языке, которая спустя два года вышла уже на немецком языке. А немецкий язык в XIX веке был языком международного общения (по крайней мере, в научном сообществе). Позднее нашелся и русский философ (как и Брандес, еврей по национальности) – Лев Шестов – который написал книгу о Кьеркегоре на русском языке. Так что благодаря Шестову Кьеркегора узнала и полюбила русская интеллигенция (книга «Киркегард и экзистенциальная философия» была издана Шестовым в эмиграции, в Париже, в 1929 году).
Кьеркегор сам о себе говорил так: таких людей, как я, мало, и это хорошо. Такие люди, как я, – это корректоры (как бывают корректоры вкуса, например пряности). Без таких людей жизнь будет скучной. Можно также понимать корректор как противовес. Все сгрудились на одной стороне лодки – надо, чтобы кто-то оказался и на другой стороне, чтобы лодка не перевернулась (это тоже «коррекция», но не в кулинарном смысле). Т.е. Кьеркегор считал, что датчане (прежде всего он, конечно, имел в виду датских лютеранских богословов) куда-то не туда идут (а может быть и всё человечество куда-то не туда идет?) и надо как-то скорректировать курс.
Теперь поговорим о его главной идее. Как раз в первой половине XIX века появилась и обрела популярность идея, сформулированная французским философом, основоположником позитивизма, Огюстом Контом. Идея заключалась в том, что человечество в своем развитии прошло три этапа. Первый этап – религиозный, второй этап – метафизический, и третий этап – научный. А впереди человечество ждет еще четвертый этап, самый счастливый, это этап социологический. Первый этап – этап религиозный – это как бы этап детства. Дети склонны одушевлять свои куклы, например, кормить их или лечить. Это соответствует религиозному этапу (ведь первоначальная форма религии - анимизм). Потом ребенок понимает, что куклы неживые, он становится подростком и его начинают интересовать проблемы смысла жизни, политики и т.п. Это соответствует метафизическому этапу. Подростку кажется, что мир лежит во зле, надо его переустроить и придумать, как наиболее эффективно осуществить это переустройство. Психиатры называют это «бредом реформаторства» или «философической интоксикацией». Но это тоже всего лишь этап развития. Наконец, человек становится взрослым. Это соответствует этапу позитивному, или научному, когда человек (и человечество) понимает, что задача не в том, чтобы объяснить или изменить мир, а в том, чтобы его изучить. Наука начинается с изучения свойств атомов и молекул, потом переходит к макромолекулам, белкам, потом к клеткам, потом к многоклеточным организмам и, в завершение, к психологии и социологии. И тогда, когда вы изучите, как устроен человек и общество, вы сможете уже приступить к задаче по переустройству мира, но уже на научной основе, познав законы, которые этим миром управляют. Как афористично выразился Достоевский, «всё будет расчислено по табличке», и человек найдет формулу счастья. И тогда, на этом четвертом, «социологическом» этапе прекратятся преступления, отступят болезни, может быть, и саму смерть удастся преодолеть. Итак, религия – это первый этап, детство, философия или метафизика – это второй этап, юность, потом наука -  это третий этап, зрелый возраст, и, наконец, социология. Всё замечательно, настораживает только то, что социологии придется ставить в соответствие старость.
У Кьеркегора всё наоборот. У него первая стадия – эстетическая, или «этап Дон Жуана». Он соответствует юности, когда человека привлекает всё прекрасное и он всем хочет обладать. Как про Фауста говорит Гете в прологе к своей знаменитой трагедии:
«Он рвется в бой, и любит брать преграды,
 И видит цель, манящую вдали,
 И требует у неба звезд в награду
 И лучших наслаждений у земли».
Т.е. он ненасытен (как трогги в мультфильме «Гномы в доме»). И Фауст, и Дон Жуан безудержно стремятся к наслаждениям. При этом они эгоистичны, им хочется всё прекрасное присвоить себе (не как у Лао Цзы: «создавая, не обладать»). Идет, увидит красивый цветок, обязательно сорвет, понюхает и бросит. Девушку красивую увидит – начнет к ней приставать с ухаживаниями. Иногда и сам попадает в неприятную ситуацию: могут и побить его за это. И Дон Жуан тоже в конце концов нарвался на Каменного гостя. Так что это не такой уж простой путь (путь Дон Жуана), он тоже по-своему тернист. Но главное, что это путь эгоиста, путь человека, который живет ради удовольствия. По-видимому, Кьеркегор в юности сам пережил что-то похожее. Он увлекся одной девушкой (ее звали Регина Ольсен) и очень постарался, чтобы она его полюбила. Ухаживал за ней, говорил ей комплименты... И она – простая датская девушка – полюбила его. Но она ждала чего? Что он сделает ей предложение. И он сделал предложение, и они отпраздновали помолвку. А потом Кьеркегор разорвал помолвку и уехал в Берлин. Она, конечно, расстроилась и была в гневе на него. Потом она вышла замуж, к счастью, удачно, а он пытался возобновить с ней отношения, писал ей письма. Но это ничем не кончилось. Поступок Кьеркегора никто не понял: ни Регина Ольсен, ни копенгагенское общество. И в итоге репутация Кьеркегора сильно пострадала.
Итак, первый этап – эстетический. А теперь возникает вопрос: что, так и остаться навечно Дон Жуаном? Не знаю, как это получается, но Дон Жуан (по Кьеркегору) разочаровывается в своем «жизненном проекте»: ему или надоедает всё это, или он начинает понимать бессмысленность подобного рода поведения. Вообще для эстетического этапа характерно отсутствие рефлексии: живу и живу, живется и живется. Как Евгений Онегин: днем поехал на бульвар, вечером в театр, потом на бал. Ему некогда задуматься. А задумался он тогда, когда полюбил Татьяну, а она его отвергла. Т.е. когда его «жизненный проект» потерпел крах.
Второй этап (по Кьеркегору) – этический. Образец этической жизни – это Сократ. Человек осуществляет нравственный выбор и живет по совести, руководствуясь «золотым правилом»: поступай с людьми так, как желаешь, чтобы они поступали с тобой. Но совесть предполагает рефлексию. Совесть по-латыни conscientia, т.е. сознание. По-английски совесть – «conscience», а сознание – «consciousness»: похоже. В русском языке чуть менее похоже, но если разобраться, то тоже недалеко друг от друга: там – «ведать», здесь – «знать». Этот момент рефлексии, сознания, совести отсутствует на эстетической стадии, когда человек нацелен на получение удовольствия. Но и этическая стадия тоже не безоблачна, поскольку человек, сталкиваясь с ужасающей реальностью зла, понимает, что справиться со злом одним лишь воспитанием совести невозможно. Эта «беспомощность добра» особенно проявляется тогда, когда человек пытается повлиять на своих близких или на общество в целом, а его близкие (и общество тоже) эти попытки упорно отвергает. Как в комедии Грибоедова «Горе от ума»: Чацкий (по Кьеркегору находящийся на этической стадии) обличает фамусовское общество, но Софья пускает слух, что он сумасшедший, и в результате разгневанный Чацкий уезжает, так ничего и не добившись.
И тогда человек, осознав невозможность традиционными логическими способами убедить людей жить по-человечески, т.е. нравственно, переходит к альтернативным, иррациональным способам воздействия. И это то, что Кьеркегор называет третьим, религиозным этапом. И здесь парадигмальная фигура для Кьеркегора – это Авраам. Здесь я советую вам мысленно представить себе картину Рембрандта «Жертвоприношение Авраама», которая висит в Эрмитаже. Суть сюжета этой картины в том, что Авраам должен был (так велел ему Бог) принести своего сына Исаака в жертву. Это не значит, что Авраам не любил Исаака, напротив, он как раз его очень любил, тем более, он так долго ждал рождения сына именно от Сарры. Это ведь был сын обетования. Но Авраам любил и Бога и не хотел огорчать Бога своим отказом. И вот Авраам был раздираем этим внутренним противоречием. И, с точки зрения Кьеркегора, именно в этом коренное отличие Авраама от Сократа, т.е. человека веры от философа. Философа Бог не будет так испытывать. Даже представить себе трудно, чтобы философа так испытывали, как Авраама. И поэтому Кьеркегор считает, что Авраам более трагическая личность, чем Сократ. Потому что от Сократа требовалось лишь мужественно принять смерть, а от Авраама требовалось убить собственного сына, принести сына в жертву Богу. И Авраам раздираем противоречиями, как павловская собачка. Вы знаете, Павлов ставил такой эксперимент: у собачки в клетке загоралась лампочка и в это время ей давали кушать. Но иногда в клетке звенел звоночек, и в это время её било током. Когда эти события происходили в разное время, собачка как-то адаптировалась, она понимала, что сейчас будет хорошо (когда лампочка загорается), а сейчас будет больно (когда звоночек звенит). Но когда одновременно загоралась лампочка и звенел звоночек, у собачки развивался невроз. Так и у человека в его отношениях с Богом. Бог дал ему, например, сына. А потом пришли разбойники и убили сына (или угнали в рабство). Это тяжело, но это, в принципе, можно пережить, не теряя рассудка. Потому что зло и добро – из разных источников. Но когда, как в случае с Авраамом, Бог, давший сына, требует от Авраама, чтобы тот убил его, то ситуация становится невыносимой. И простых выходов она не допускает. Авраам не мог сказать: «Ну нет, мы так не договаривались: дал, и хорошо, а теперь устранись». Ведь Авраам понимал, что рождение сына от девяностолетней Сарры – это чудо, так как в обычной жизни такого не бывает. Иными словами, Авраам оказался в ситуации невроза, т.е. внутреннего конфликта. И это, говорит Кьеркегор, ставит Авраама выше Дон Жуана и выше Сократа, потому что Авраам подлинно трагичен. А современная Кьеркегору датская лютеранская церковь стыдливо замалчивает эту трагедию. В церковных проповедях на этот сюжет обычно говорится, что все, что произошло с Авраамом, надо понимать символически, что Исаак символизирует Христа, а сам Авраам – Бога Отца. Жертвоприношение Авраама – это всего лишь прообраз голгофской жертвы. А то, что творилось в душе Авраама, когда он получил повеление от Бога убить своего сына, нас как бы и не интересует. Ну, был когда-то Авраам, с ним много чего происходило, и главное – всё ведь кончилось хорошо, в кустах запутался рогами ягненок, которого Бог в конце концов повелел принести в жертву вместо Исаака. Так что финал вполне оптимистический: оказывается, Бог просто испытывал Авраама. Но Кьеркегор протестует против традиционного толкования. Он спрашивает: а три дня, когда Авраам шел к той горе, на которой он должен был принести Исаака в жертву, где они в этом традиционном толковании? Конечно, мы можем ответить Кьеркегору, что эти три дня символизируют гефсиманское борение Иисуса Христа или его пребывание во гробе. Но всё равно... Короче, Кьеркегор в своем рассказе об Аврааме нагнетает психологическое напряжение. Как позднее и Достоевский, когда описывает состояние души Раскольникова, когда тот идет убивать старуху-процентщицу. Этот психологизм вообще характерен для XIX века, и он сделал Кьеркегора очень непопулярным в церковной среде: там понимали, что он прав – надо либо признать эти события легендарными (но тогда и всё остальное зашатается!), либо принять и осмыслить во всех психологических деталях и подробностях. Но противники Кьеркегора из датских лютеранских кругов рассуждали так: психологизм – это не наш подход, в нем есть какой-то надрыв, какая-то преувеличенная эмоциональность, характерная для наших идейных противников - «папистов», для иезуитских «духовных упражнений», задача которых состояла как раз в том, чтобы представить все сцены из Библии максимально реалистично. А лично к Кьекегору вот какие могли быть высказаны претензии: ты не священник, ты не богослов (пусть ты и закончил богословский факультет), ибо у тебя нет степени доктора богословия и корпорация богословов тебя не признает «своим», ты для нас обычный мирянин, берущийся не за своё дело. А Кьеркегор еще дополнительно подлил масла в огонь, сказав, что «за христианское учение обязательно надо пострадать», а все, конечно, понимали, что современные Кьеркегору датские лютеранские епископы далеки от первохристианских мучеников. А с другой стороны, философия Кьеркегора не вписывалась в ментальность светской интеллигенции, давно уже пропитавшейся идеями Канта, а Кант провозгласил тезис: «Страшен Бог без морали». Впрочем, конкретно такой фразы в сочинениях Канта нет, она присутствует в конспектах Гердера, который слушал лекции Канта. Так что, если мы доверяем Гердеру, то Кант эту фразу действительно произнес. «Страшен Бог без морали» – это означает, что Бог обязан поступать морально. Получается, что мораль выше Бога. А в случае с Авраамом Бог поступил не в согласии с кантовской моралью. Можно даже сказать, что Бог поступил с Авраамом жестоко, немилосердно, довел его почти до отчаяния (вспомните павловскую собачку!). Тем более, что Авраам был уже немолод, ему было уже больше ста лет. Впрочем, если руководствоваться не моралью, но эстетикой Канта, то жертвоприношение Авраама можно отнести к разряду «возвышенного» (в своей эстетике Кант различает «прекрасное», т.е. мирное, спокойное, оптимистичное, радостное, и «возвышенное», т.е. внушающее трепет, опасное, пессимистичное, скорбное). Поэтому чтение Кьеркегора (и Достоевского) – это не развлекательное чтение, здесь речь действительно идет о возвышенных вещах, превосходящих то, с чем мы имеем дело в обычной жизни. Так же возвышенна и история Иова. И к ней тоже неприменим кантовский нравственный императив. Там Бог как будто заключает пари с Сатаной. Бог говорит Сатане: «Вот Иов, он богобоязнен». А Сатана отвечает: «Даром ли богобоязнен Иов? Отними у него всё, благословит ли он Тебя?». Опять испытание (то же самое было и с Авраамом!). Как поведет себя человек в экстремальной ситуации? И Бог соглашается подвергнуть Иова испытанию и говорит Сатане: «Вот, он в твоей власти, только душу его сбереги (т.е. не убивай его)». И начинаются всякие бедствия: гибнет имущество, гибнут дети, сам Иов заболевает проказой. И возникает вопрос: морально ли поступил Бог с Иовом? По крайней мере, это не та мораль, которую мы ожидаем от соседей по общежитию. Вот сосед по общежитию всю ночь будет играть на электрогитаре, а потом скажет: я просто тебя испытывал, сколько ты можешь не спать? Если ты выдержишь бессонную ночь, то ты настоящий! Но не думаю, что сейчас люди так поступают друг с другом. Сейчас всё упростилось. Да и Кьеркегор это понимает, потому и называет себя «корректором» (черный перец в супе!). Не все должны так мыслить и так писать, иначе жизнь самого человека (и окружающих) превратится в сплошной невроз.
После этого понятно, почему Кьеркегор считал, что философия рождается из отчаяния. Вы знаете, что, согласно Аристотелю, философия рождается из удивления. А Кьеркегор сказал: нет, философия рождается из отчаяния, т.е. из невроза. К философии способна была бы павловская собачка, которую экспериментатор довел до невроза. Тогда, в этой ситуации невроза, собачка могла бы начать философствовать. И если бы она могла понять, что она подопытная, это понимание могло бы избавить ее от невроза. И если бы Авраам понял, что «кого Бог возлюбит, того и проклянет одновременно», ему, возможно, было бы легче в той ситуации, о которой мы говорили.
Со своей невестой Кьеркегор поступил так же, как Авраам с Исааком, принес ее в жертву. Психологи до сих пор не могут объяснить этот поступок Кьеркегора. Может быть, он испугался брака? Психологам также непонятно, кому принес жертву Кьеркегор: Богу или своему призванию философа? Кьеркегор потом так и не женился. Странный был человек. Кьеркегор и Гегель – это противоположности. Гегель был нормальный человек, у него была жена, дети, в том числе и незаконные. В конце жизни занял пост ректора Берлинского университета, никто на него карикатур не рисовал. А Кьеркегор был неудачником. Но потом... Я не хочу сказать, что Кьеркегор сравнялся с Гегелем в славе, но я не могу представить себе ни одной современной философской энциклопедии без статьи о Кьеркегоре. Впрочем, в советское время Кьеркегор не был особенно популярен. Его относили к представителям «иррационализма». Ну и его религиозность – это, конечно, еще один минус. И тем не менее, в 1970 году в СССР издали книгу Пиамы Павловны Гайденко «Трагедия эстетизма: опыт характеристики миросозерцания Серена Киркегора». Толстая книга, 247 страниц. Удивительно, как ее вообще решились издать. Кьеркегор был тогда моден среди диссидентствующей советской интеллигенции, как и Гессе, Кафка, Джойс, Набоков... Но, повторяю, официально Кьеркегор считался идеалистом, иррационалистом, тем более, он был противник Гегеля, а Гегель – это наше всё.
Теперь другой вопрос. Какое философское направление породил Кьеркегор? Я пытался найти что-нибудь про влияние Кьеркегора на Нильса Бора: действительно ли Бор читал Кьеркегора и как это сказалось на судьбе квантовой механики? Конечно, Бор читал Кьеркегора. Ни один образованный датчанин мимо Кьеркегора не пройдет. И тут надо еще раз вспомнить о «прыжке». Между этими тремя стадиями: эстетической, этической и религиозной – нет непрерывности, т.е. нельзя сказать, что Дон Жуан плавно переходит, скажем, в Сократа или Канта, а Кант, в свою очередь, плавно переходит в Авраама. Многие люди вообще с одного уровня на другой так и не переходят. Реальному Дон Жуану, т.е. персонажу пьесы Тирсо де Молины, перейти на другую стадию так и не удалось. И, с другой стороны, Кант, в отличие от Кьеркегора, не начинал свою жизнь с донжуанства: он, можно сказать, с младенчества уже пребывал на этической стадии. И тот же Кант никогда не переходил на религиозную стадию: ему бы в голову не пришло приносить какие-то жертвы и вообще вступать с Богом в личные отношения. И тем более, если бы Бог потребовал от Канта совершить аморальный (с точки зрения Канта) поступок, Кант, конечно, рассудил бы, что это искушение, что это не может быть голос Бога, потому что настоящий Бог должен быть моральным Богом. Т.е. на самом деле эти «прыжки» достаточно редки, и тем не менее самому Кьеркегору вроде бы удалось их осуществить. И поэтому он считает, что они (прыжки) в принципе возможны. Но поскольку ничто в предыдущей стадии не приводит с необходимостью к тому, чтобы человек перешел на следующую стадию, то получается, что эти прыжки беспричинны, т.е. иррациональны (в латинском языке «ratio» – это не только разум, но и причина). Это роднит кьеркегоровские прыжки с «событиями» в квантовой механике (например, переход атома из основного состояния в возбужденное или, наоборот, возврат из возбужденного состояния в основное). Почему Кьеркегор использует слово «прыжок»? Потому что у Авраама не было четких доказательств, как и вообще у человека нет в религии, да на самом деле и в этике, четких доказательств, что то, что он делает, правильно. Здесь всегда есть риск. Об этом еще Паскаль говорил («пари Паскаля»). Кстати, и Ницше в письме к Брандесу от 19 февраля 1888 говорит, что собирается «серьезно заняться психологической проблемой Кьеркегора» (а проблема эта как раз в иррациональности «прыжка»). Интерес Ницше к Кьеркегору не случаен. Ницше говорил, что надо философствовать танцуя. А сальто (итал. salto – прыжок) – это один из основных элементов танца. И потом Ницше интересовался Паскалем. Он его, конечно, презирал за то, что Паскаль – христианин, но всё-таки выделял его из прочих христиан, называя его «единственным логически последовательным христианином». Ницше, впрочем, вскоре сошел с ума (в январе 1889 года) и вряд ли успел за эти десять остававшихся ему «светлых» месяцев прочесть Кьеркегора, так что вышеупомянутым упоминанием о Кьеркегоре в переписке с Брандесом тема «Ницше и Кьеркегор» фактически исчерпывается.
И еще одна тема в связи с Кьеркегором: философ – это призвание или профессия? С точки зрения Кьеркегора – это призвание, как призвание Авраама. Здесь можно вспомнить и Сократа, которого побудила философствовать пифия, сказавшая ему, что он умнейший из греков. А с точки зрения Гегеля, философ – это профессия, и в этом смысле профессор философии ничем не отличается от прочих профессоров (физиков, математиков и т.п.). А что делает философию профессией? Философия, согласно Гегелю, предполагает систему, т.е. спокойное, углубленное, методическое изучение какой-то проблемы, например, диалектики духа. Это требует знания истории философии, навыков логического мышления, владения специальной терминологией, иными словами, серьезности. Но, конечно, вы понимаете, что такая серьезность, к которой призывал Гегель, а до него – Кант, могла быть лишь в средние века, когда она подпитывалась религиозным фактором. Без религии (или квазирелигии) трудно убедить человека в серьезности чего бы то ни было. Но сама религия в своих истоках представляет собой призвание, а не профессию. Тот же Фома Аквинский считавший, что философия должна быть служанкой теологии, обязан был с этим согласиться. Для Канта, конечно, это не так. Как можно назвать философию служанкой? Разве только в том смысле, что она идет впереди своей госпожи теологии с факелом и освещает ей путь, а не несет за ней шлейф. И вообще Кант считал, что главный факультет – это философский, он выше не только теологического, но и юридического, и медицинского. А Кьеркегор считает, что религиозная (теологическая) стадия выше этической (философской) и в этом смысле возвращается к Фоме Аквинскому.
И последний вопрос. Кьеркегора называют предтечей (а иногда и основоположником) экзистенциализма. Кьеркегор, помимо того, что ввел термин «экзистенциальная мольба», оказал большое влияние на немецких (Хайдеггер, Ясперс), французских (Марсель, Сартр) и русских (Шестов) экзистенциалистов. Не случайно Стэнфордская философская энциклопедия называет Кьеркегора «отцом экзистенциализма». Поскольку Лев Шестов, в свою очередь, оказал влияние на Жоржа Батая, которого уже причисляют к постмодернистам, то возможна и такая тема: «Кьеркегор и постмодернизм». Как мы уже говорили, можно провести какие-то параллели между Кьеркегором и Достоевским, хотя они, конечно, друг о друге не знали. Достоевский по-датски не читал, а книга Брандеса о Кьеркегоре, вышедшая на немецком языке в 1879 году, хотя теоретически и могла попасть в поле зрения Достоевского, реально все же, по-видимому, не попала, так как никаких упоминаний о Кьеркегоре в сочинениях и письмах Достоевского мы не находим.