Глава XVII. Dejavu

Отец вернулся в пансион на Рю де Шарон к полудню. Мадам Броссар, хозяйка пансиона, – пышная дама лет сорока пяти, – тут же начала рассыпаться в извинениях. Оказывается, клерк всё перепутал – и апартаменты мсье М. были готовы к его приезду. Виновный уже наказан – выплатой денежного штрафа за невнимательность и неучтивое обращение с клиентом. «Наказанный» клерк стоял тут же за стойкой и нахально ухмылялся – было очевидно, что хозяйка плетёт небылицы на ходу. Она говорила без умолку: мсье будет очень доволен – это самое тихое место в Париже, расположено близко и к университету, и к центру города. Здесь живёт почтенная публика, нет ни клошаров, ни пьяных забулдыг, можно спокойно ходить по улицам в любое время суток…  Комната мсье очень понравится – о да, она расположена на самом верху, но окна выходят во двор, так что тишина и спокойствие гарантированы…

Поднимаясь с чемоданом наверх (хозяйка пыталась разыскать консьержа, но «негодный мальчишка опять куда-то запропастился»), отец сосчитал около десяти пролётов довольно крутой лестницы, хоть и покрытой коврами, но едва освещенной тусклыми электрическими лампочками. Он удивлялся странному выбору доктора Зайднера, рекомендовавшего ему этот пансион. Но когда хозяйка открыла ключом массивную дверь, сделанную из цельного дерева и инкрустированную медными виньетками, отец буквально обомлел: за ней оказалась просторная комната с невероятно высокими лепными потолками, стены, покрытые небесно-голубыми обоями китайского шёлка, два огромных окна в мраморном обрамлении и широкими подоконниками и полами, сверкавшими начищенным до блеска паркетом. Вся мебель была «под старину», барочного типа, а в глубине комнаты оказался альков, в котором стояла широкая кровать с балдахином. «Пятьдесят франков в месяц, как мы с вами и договаривались» - услышал он голос хозяйки – «Я думаю, за эту цену ничего лучшего вы в Париже не найдёте». Не привыкший к роскоши, отец подумал было отказаться и найти себе что-либо попроще и подешевле, но, как бы угадывая его мысли, хозяйка добавила: «Неустойка – трёхмесячная плата». И он остался.

Париж с первых же дней буквально ошеломил отца не столько небывалым размахом, невероятной архитектурой, бесконечными потоками людей и машин, кипением шумной городской жизни, которая не затихала ни днём, ни ночью – сколько удивительной атмосферой, столь отличной от патриархальной и размеренной жизни Гейдельберга, или мрачной, будничной суетливости Варшавы Казалось, что на улицах царит вечный праздник: никто никуда не спешил, нарядно одетые люди беззаботно фланировали по бесконечным проспектам и широким бульварам, везде слышались весёлые разговоры и смех, а влюблённые парочки целовались у берегов Сены. Отец с сожалением подумал, что слишком поздно он приехал в этот Вечный Город: душа его опустошена потерями и пережитыми страданиями, «жизненный вектор» утратил направление, а мрачные мысли не оставляли его ни днём, ни ночью. И только повинуясь какой-то непонятной силе, он почти механически совершал действия, необходимые для достижения когда-то намеченной цели.

И эта цель привела его в деканат медицинского факультета Сорбонны. Были летние каникулы, и величественное здание университета, колоннадой напоминавшее греческий Парфенон, а куполом и башней часовни святой Урсулы – римский Капитолий, внутри было совершенно безлюдно. Тем не менее, в приёмной деканата царило столпотворение – желающих подать заявление на учёбу было предостаточно. Отец отметил, что между собой большинство молодых людей переговаривались по-немецки, по-польски и на идиш. Звучала и почти забытая им русская речь. Французский язык его также оставлял желать много лучшего, но, когда дошла его очередь подать документы, он сумел довольно сносно объясниться с секретарём, быстро вспомнив уроки своей матушки, Евы Самойловны, которая параллельно с немецким, обучала своих сыновей языку Верлена и Рембо.

Дожидаясь ответа из университета, отец решил всё-так взять несколько уроков французского. Спустя несколько дней, он шёл по Рю-де-Риволи, зажав в руке листочек с адресом, который ему дала мадам Броссар. Увидев нужный номер дома, он вошёл в просторный вестибюль, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Ему открыла высокая девушка со строгой причёской, одетая в длинное тёмное платье. В полумраке прихожей он не разглядел её лица. Но едва они вошли в небольшую светлую залу, девушка обернулась к нему – от неожиданности, он едва не «лишился чувств»: перед ним стояла Элизабет Фридлендер…