Киона Асгейр. Часть 1. Глава 1

Часть 1.
Глава 1.

Бессмертные любят солнце, в отличие от меня, и из-за привычки домочадцев приходилось вставать с восходом. Однако, тот день был особенным, и проснулся я затемно. Мне так хотелось встретить наступающее утро первым, что я не стал утруждать себя одеждой и выбежал во двор перед домом в спальном халате, даже не собрав свои длинные белоснежные волосы. Предрассветный туман клубился над низкой травой, и шалости ради я начал разгонять его босыми ступнями.
Тогда я должен был пройти Наречение.
Разумеется, как и каждый молодой человек (а было мне, наверное, около семнадцати лет - мало кто из бессмертных считал свой возраст, используя понятие времени для отсчётов ветхости окружающего мира), я жаждал пройти его, ведь это бы означало моё полноценное вступление в Вечность и Силу. Наш мир во всём его многообразии был создан Силой – великой энергией, которая струилась в воздухе, воде, свете и даже ночной тьме, позволяя существовать всему живому от трав до исполинских гор, покрытых снегами. Наречение было скорее полным раскрытием потоков Силы бессмертных, когда в один момент существо обретало целую вечность и могло начать всесторонне развивать навыки, сообразно своему внутреннему узору.
Я всё стоял, наслаждаясь тишиной и ароматом росы, и наблюдал за восточным краем горизонта, что постепенно светлел и зеленел, приближая меня к самому важному событию в моей пока что очень короткой жизни. Широко распахнутыми глазами я глядел на чёрную завесу над моей головой, где медленно гасли звёзды. Зеленоватые перья света скрашивали темноту.
Даже далёкие светила в тот момент подмигивали мне, а уже еле заметный месяц, казалось, улыбался. Губы непроизвольно растянулись в довольной ухмылке. Пусть всё окружающее меня почувствует, насколько мне хорошо сейчас, и как будоражит тепло собственной крови. Даже Вселенная, казалось, знала, как будет прекрасен сегодняшний день, я был уверен в его непередаваемой прелести. На большее, чем возбуждённые восхваления, мой мозг в те секунды способен не был. Единственное, что я различал тогда, кроме утренних пейзажей, были тени, что медленно росли на земле. Будто неторопливые духи ночи, они вызывали смутную тревогу, и чтобы не портить себе идиллию, я отводил взгляд.
Но моя чувствительность к зарождающемуся солнечному свету брала своё: ощутив лёгкое жжение на коже, я решил вернуться в дом и привести себя в порядок. В конце концов день был особенным, и встречать его в халате было бы настоящим преступлением. Преодолев несколько ступеней, я помедлил, со смехом прикидывая, не проломится ли одна из них.
Дом моих родителей представлял собой нечто среднее между некогда величественным поместьем и деревянной развалюхой.
Наше ветхое гнездо, окружённое тинистыми прудами, подслеповатое убежище холодных залов, продуваемых ветрами, поскрипывающие доски пола, покрытые шкурами, мыши, скребущиеся за стенными панелями – десятилетия назад мой отец Лаирасул построил его, задумывая нечто грандиозное, что могло бы подойти по статусу древнему драконьему роду моей матери Сиатрии, но вкусы и способности инкуба к строительству были довольно странными.
Вдалеке синели горные гряды, а окружавшие дом бесконечные поля, заброшенные ещё много лет назад другими бессмертными, некогда обитавшими в нашей долине, заполняли травы всевозможных оттенков зелёного; старые потемневшие пруды скрывались в этом густом ковре. Поля выходили на хвойные леса, что величаво шумели под тяжестью своих стволов и толстых ветвей. Тонкий терпкий аромат смолы сливался с лёгкими нотками диких цветов, заставляя забыться – таков был аромат первых лет моей жизни.
Вокруг дома отец разбил подобие сада, однако в нём, сколько я себя помнил, не было ни одного плодоносящего дерева, только скрюченные от старости яблони, покрытые грубой бурой корой. В силу того, что мы вели довольно уединённую жизнь, практически не общаясь с другими бессмертными и не имея близких соседей, я был уверен, что весь мир жил так, как наша семья, и лишь спустя годы осознал, как многого не понимал и не знал благодаря специфическим образовательным методам Лаирасула. Разумеется, он обучил меня некоторым вещам – эльфийскому языку, на котором писали и читали практически все в нашем мире; языку инкубов и драконов; основам владения Силой; нескольким бытовым заклинаниям и даже показал, как создавать собственные; дал знания о растениеводстве и его видении строительства, но во всём остальном отец был диковат и культурно безнадёжен, что впоследствии сказалось и на моём характере.
Я улыбнулся и взбежал по деревянной лестнице, цепляясь за шаткие перила. Чувствуя, как пружинят гниющие доски, перескочил через последнюю ступеньку, оказавшись на небольшой террасе, освещенной крохотным фонариком. Он висел на стене возле роскошной двери с хрустальными витражами, где замысловатые узоры переплетались вокруг стеблей трав, цветов и стволов деревьев – красиво, даже величественно и совершенно не к месту в нашем тёмном, скрипучем и любимым мною доме. Именно витражи напоминали об изначальной грандиозной задумке, и, глядя на него, мне всегда хотелось смеяться. Даже крыши как таковой у нашего дома не было: покрытое тёмной черепицей нагромождение башен, что служили нам спальнями – вот и вся защита от дождей и снегов. Отец был настоящим чудаком.
Окна моей комнаты выходили на восток, и их приходилось постоянно закрывать отрезами плотной ткани. Это не было моим выбором, просто остальные помещения второго этажа были завалены картинами, тканями, книгами и другими предметами, с которыми Сиатрия отказалась расставаться, как только поселилась вместе с отцом. В мою спальню вела узкая деревянная лестница, такая же шаткая, как и остальные в доме.
Сначала могло показаться, что это обыкновенный чердак, в котором поселился не очень опрятный молодой человек: повсюду разбросана одежда, книги, стопками расставленные по углам, старые изрисованные мною холсты, сваленные бесцеремонной кучей около широкой кровати. Нет, я вовсе не любил тот бардак, что царил в моих «покоях» - мне было попросту на него наплевать. Да к тому же я и не горел желанием разбирать книги, ставить их по алфавиту, развешивать картины и просто даже элементарно протирать пыль. Но это был самый дорогой хлам в моей жизни: в каждом закутке я всегда хранил что-нибудь, будь то найденные в долине наполненные Силой камни или маленькие свитки с самостоятельно изобретёнными заклинаниями.
Выхватив из кучи тряпья простую белую рубашку и узкие чёрные штаны, я, одеваясь, повалился на кровать. Солнце уже пустило несколько робких утренних лучей в комнату. Пылинки неспешно кружились в золотистом свете.
Не желая вставать, я полежал на кровати ещё несколько минут, но перевозбуждение в тот день не дало задержаться в одном и том же положении: нужно было что-то делать, необходимо выплеснуть наполнявшие меня эмоции и восторг. Одержимость драконьей натуры переплелась во мне с неугомонностью инкуба.
Наполовину инкуб, наполовину дракон, я являлся, по словам моей матери, последним представителем её древнего рода, одним из малочисленных, что был способен на обращение в дракона. Сама Сиатрия, как и почти все женщины рода, не обладала этим талантом, зато могла видеть линии вероятности будущего, хотя не развивала этот навык, целиком и полностью отдавшись созданию заклинаний огня. Лаирасул не обладал мощным узором Силы, потому его способности ограничивались бытовыми заклинаниями, а основной деятельностью было обожание жены и худо-бедное ведение хозяйства. Могу сказать с уверенностью, это был очень странный союз двух Высоких рас.
Высокие расы, которые по-простому именовали себя бессмертными, были основным населением мира: эльфы, максимально приближенные к природе существа, в основном владеющие Силой растений; бестелесные гиды, загадочные для меня создания, что жили высоко над землёй и хранили историю нашего мира; инкубы, при желании смешивавшиеся с остальными расами, создавая невероятные по мощи и способностям гибриды; и практически вымершие драконы, сильнейшие бессмертные, имеющие безграничный потенциал в развитии Силы.
Моя мать была невыразимо прекрасной. Я унаследовал её глаза: пурпурные и большие, похожие на два рубина; из-за них меня и назвали Кионой, что по-эльфийски означает «хранитель рубинов».
Её род брал начало ещё от самых древних истоков, потому черты её лица были благородны, в глазах постоянно горел огонь. Я мог поклясться, что прикасался к ней за всю жизнь не больше дюжины раз, потому что её кожа жгла, словно я старался тронуть пламя. Она была чистокровным драконом и ещё юна – ей едва исполнился век, потому порой Сиатрия могла быть капризной, взбалмошной, а иногда казалась мне просто ветреной. Но какой бы ни была моя прекрасная мать, она любила отца и готова была страдать за его счастье: нечасто бессмертные заводили даже одного ребёнка, а Сиатрия была беременна уже вторым, моей сестрой, о которой так мечтал Лаирасул.
Отчаянно хотелось чем-нибудь себя занять, и все мысли резко направились в сторону конюшни, где меня уже, наверное, ждал мой конь Малрах. Небольшая деревянная постройка, где и содержались наши семейные лошади, находилась в паре десятков метров от дома.
Распахнув двери, я ощутил терпкий запах навоза и сладковатый – сена. Малрах уже выжидающе глядел в мою сторону, размахивая огненно-рыжим хвостом. Чёрное крупное тело, длинная вьющаяся грива – всё в нём было прекрасно. Шелв были полудикой породой, которую практически невозможно приручить. Когда-то такие лошади наполняли горы своим ржанием, но теперь, много столетий спустя, всё изменилось. Люди истребили почти всех из-за ценных шкур, что были прочнее любого металла, который использовали смертные. Сейчас, проходя по богатым районам человеческих городов, можно нередко встретить женщин в платьях, украшенных рыжими гривами этих коней, дети играли с безделушками, изготовленными из костей, что тоже ценились за прочность, а мужчины залихватски перекидывали через плечо тёплые шарфы, сшитые из грив Шелв.
Ненавижу людей.
Их примитивность, их тупость заставляли меня презирать их.
Зверьё – вот что такое люди, как всегда говорил мне отец.
Углубившись в собственные мысли, я и не заметил, что слепо прижимаюсь к крупной шее Малраха. Конь тёрся мордой о мой лоб, чувствуя моё настроение и ненавидя людей так же сильно, как и я. В этом мы были с ним похожи. Чтобы хоть как-то успокоиться я поглядел в глубокие глаза цвета грозы. Да, Малрах был неистовым существом, недаром его имя означало «Зверь войны». Существо, прекрасное в своей непокорности, своей непреклонности ни перед кем, кроме меня. Так странно получилось – я единственный в семье, кто мог перевоплощаться в дракона, полёты давались мне с невероятной лёгкостью. И, несмотря на то, что я предпочитал передвижение по воздуху, кони подчинялись только мне, не подпуская к себе никого. Моя мать нередко негодовала по этому поводу, но сама в тайне побаивалась приближаться к устрашающе огромным существам.
Я похлопал Малраха по крупу и прошёл в дальний угол конюшен, где лежало душистое сено. Схватив большой клок сушёной травы, я подошёл обратно к Малраху и подождал, пока тот не съест всё с моих рук. Мне нравилось баловать своего друга вниманием, и хорошо, что остальные кони ещё спят.
Малрах был довольно скор на расправу с едой, потому через несколько минут он уже глядел на меня огромными вопрошающими глазами, будто ждал продолжения мысленной беседы (или трапезы, что было ближе к истине). Я погладил его по длинной благородной морде и вышел из конюшен. Солнце ощутимо жгло кожу сквозь тонкую ткань рубашки – особенность моего тела инкуба, которая не поддавалась никакому лечению и никак не могла быть объяснена, несмотря на все старания Лаирасула. Лишь обращаясь в дракона, я мог подолгу беспрепятственно находиться на открытом воздухе в ясные дни.
Сильный ветер подул с запада, и я обернулся туда: казалось, всё было тихо, но начиная с теней, расползшихся по земле, и заканчивая солнечным светом, вступившим в свои права, что-то не давало мне покоя, отравляя радостное возбуждение. Наверное, приближение Наречения вызывало это волнение.
Несмотря на моё нынешнее отвращение к человеческой натуре, когда-то я пытался понять причины их неприязни к бессмертным. То было в детстве, когда я понятия не имел о том, как они уничтожали практически всё, к чему прикасались или что было отлично от них. И чем больше я узнавал, тем меньше они мне нравились: иногда великая Сила играла странную шутку с их расой и проявлялась в человеческих детях; тогда они становились провидцами или целителями. Но это было чревато полным отречением народа, потому что смертные избегали Силы в любом её проявлении, даже если это касалось их собственных плоти и крови. К тому же пару лет назад, наблюдая за несколькими собирателями трав из города людей, я с ужасом увидел, что с ними делает время и смертность: немощные тела, ослабленные старостью, истощённые руки и слабые ноги вкупе с искажёнными возрастом лицами. И тогда подумал, что их нелюбовь к бессмертным подпитывает и зависть – практически никого из Высоких рас не коснутся тяготы заката жизни (за исключением единичных случаев, когда Наречение почему-то обходит существ стороной). Но нельзя было отказать им в храбрости (или глупости): во время своих вылазок и прогулок по долине сравнительно недалеко от нашего дома я нередко натыкался на людей, которые по разным причинам забредали на нашу сторону реки. Отъявленные безумцы: будучи драконом, моя мать питалась внутренностями, особенно предпочитая сердца, живых существ, зачастую обходясь животными, которых ей добывал отец. Но в случае, если люди попадались ей в долине, она без угрызений совести могла расправиться и с ними. Сиатрия рассказывала, что по мере взросления все драконы переходят на подобный рацион, но я мало представлял себе, как смогу кормиться людьми, которые вызывали во мне отторжение.
Размышления прервал пронзительный, душераздирающий крик, больше похожий на рёв умирающего животного. Я поднял голову и остолбенел, внезапно понимая, что звуки идут из спальни родителей. Все мысли резко улетучились, когда раздался очередной вопль; я вбежал в дом, со второго этажа донёсся звук опрокинутой посуды и разливающейся воды. В мгновение ока ноги принесли меня к распахнутой двери в комнату отца и матери.
Обычно спальня родителей представляла собой уголок холодного изящества и аккуратного уюта, так резко контрастировавшего с убранством остального дома: нежно-голубые тона смешивались с сиреневыми и перламутровыми, светлые стены контрастировали с глубокими и насыщенными синими полом и потолком. Большое окно, выходившее на сады, было закрыто отливающими перламутром бархатными шторами. Светло-лиловые шкафы и маленькие прикроватные столики – всё было изящным. Посредине комнаты – большая кровать с воздушным балдахином.
Но сейчас простыни были измяты и залиты кровью. Кровавые отпечатки были и на полупрозрачной ткани полога, покрывали ближайшую к кровати мебель, будто кто-то окровавленными ладонями отмечал свой путь по комнате. На полу были жуткие почти чёрные разводы. Сиатрия лежала, заламывая окровавленные руки, прекрасное лицо её было до неузнаваемого искажено гримасой боли и по щекам текли слёзы; невидящим взглядом она смотрела куда-то вверх. Белая ночная рубашка была алой. Лаирасул нависал над ней, держа в руках полотенце, смоченное водой, и что-то шептал, вероятно, заклинание, но я не мог разобрать ни слова. Жуткая картина повергла меня в такой шок, что я даже не понял происходящего. Сиатрия издала отчаянный крик боли.
Белые волосы отца, похожие на снег, разметались по плечам, а пронзительно-синие глаза были наполнены страхом. Я никогда не видел его таким, и в тот момент показалось, что я в кои-то веки был похож на него – те же абсолютно белые волосы, разметавшиеся по плечам и груди, только цвет глаз совершенно разный, но ужас, отражённый в них одинаковый. Меня передёрнуло, и я крикнул, стараясь перекрыть голос Сиатрии:
- Отец! Что случилось?
Выражение лица Лаирасула, когда тот повернулся ко мне, заставило вновь содрогнуться: такого звериного страха, не испытывало ни одно живое существо из всех, что я видел. До меня едва долетели слова, когда он крикнул:
- Лети в Голденбрук! Найди любую повитуху или целителя и привези сюда!
Я понял, что только крайняя ситуация могла заставить отца послать меня в Голденбрук, город людей. Отчаяние постоянно весёлого и трогательно диковатого инкуба пугало больше крови, и на мгновение я замер в дверях комнаты, не в силах отвести взгляд от лица матери, но тут отец воскликнул почти умоляюще:
- Киона!
Я едва заметно кивнул, сорвался с места и понёсся опять во двор дома, где было достаточно места, чтобы вместить тело дракона. Солнце бросалось лучами, будто хотело всеми силами задержать моё отбытие, но сознание парализовал страх, и я даже не обратил внимания на боль от ожёгов.
Уже на последних ступеньках деревянной лестницы я почувствовал, как растягивается моё и без того двухметровое тело инкуба, кости удлинялись, а за ними и мышцы, плотно обтягивая каждый сустав. Одежда превратилась в лоскуты. Рёбра вырывались из тела, в мгновение ока превращаясь в огромные крылья, покрытые белоснежной кожей. Боль превращений я научился пересиливать ещё в детстве, когда Сиатрия обучала и успокаивала меня, вспоминая собственного отца, моего деда. Тело дракона поглощало кровь, проливавшуюся в процессе, будто впитывало её.
Я не смог дождаться, пока внутренние органы тоже перестроятся, и двумя взмахами исполинских крыльев поднялся в воздух. Не рассчитав силу, я взлетел выше, чем предполагал, и ещё не успевшие измениться лёгкие перехватило. Едва восстановив сбившееся дыхание, я не прервал полёта и направился в сторону большого поселения людей. 
С высоты полёта открывался прекрасный вид на окружающие нашу долину земли; обычно, обращаясь в дракона, я наслаждался им, но в тот момент мысли были далеки от созерцания красот. Бесконечные леса, где между деревьев петляли тонкие ленты ручьёв, горные гряды далеко к северу, возвышающиеся над зелёными полями и похожие на королей древности с их снежными шапками-коронами, и полноводная река, что делила долину на две части: часть бессмертных и другая – часть людей, где и стоял Голденбрук. Как только река переходила на сторону людей, тёмные воды не встречали луговые цветы, как было на нашей половине, а сырую перекопанную землю, где люди выращивали какие-то культуры.
Несколько часов полёта показались вечностью, и впервые я почувствовал себя медлительным.  Когда, наконец, подо мной замелькали дома окружающей город людей деревни, и я начал снижаться. Солнце стояло в зените. Голденбрук возвышался над бревенчатым поселением: нагромождение каменных стен, высокое ограждение, отрезающее их от леса, везде камень и полное отсутствие Силы.
Меня замутило.
Я ускорился, чтобы ненароком не упасть, не долетев до города – вонь людей распространялась даже на сотни метров над ними и была просто убийственной: голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Даже зрение затуманилось, стали видны только самые высокие крыши зданий. Испытывая неприязнь к смертным и следуя запрету отца, никогда раньше я не прилетал к Голденбруку настолько близко. Всеми силами я старался воспротивиться внутреннему позыву развернуться и улететь. Когда мой хвост проделал брешь в какой-то крыше, я понял, что пора приземляться. Послышалось постукивание керамических черепиц по булыжникам улицы, однако, к моему удивлению, других звуков города я не слышал.
Я начал искать достаточное пространство глазами, попутно разгоняя туман в голове, и поиски подходящей площади не заняли много времени – центральная площадь, находящаяся прямо перед самым высоким зданием города. Когда, наконец, я лапами коснулся холодных камней площади, всё вокруг показалось мне неправильно тихим.
Площадь была окружена зданиями в несколько этажей, но все окна были закрыты, двери – тоже, а улицы пустынны, лишь пара бездомных животных уставили на меня свои голодные глаза. По рассказам отца, Голденбрук был довольно шумным и оживлённым городом, но сейчас он больше походил на покинутое селение. Если кто в городе и был, то он не горел желанием показываться мне, по крайней мере, пока я был в обличии дракона. Очевидно, жители сидели в своих закрытых домах, и, если у них хватило времени на то, чтобы скрыться, мой прилёт был замечен заранее. Или же они ожидали появление бессмертного, и эта мысль вызвала во мне смутную тревогу. Но времени на размышления не было.
Размеры площади не позволяли полноценно развернуться и оглядеться, потому я повернул голову на столько, насколько это было возможно. Длинная драконья шея опасно хрустнула, но я не обратил на это внимания: меня привлекло нечто куда более важное, чем хруст костей, тем более моих собственных.
В поле зрения показалась девушка в каком-то потрёпанном платье. Она прижималась к серой стене одного из зданий, окружавших площадь. Она была напугана до безумия, её синие глаза вертелись в глазницах, будто она искала выход, но все здания плотно стояли друг возле друга, так, что даже ребёнок вряд ли бы протиснулся между ними, а единственная улица, которая вела с площади, была полностью загорожена моим телом. Девушка поджимала губы, будто готова была разразиться безудержными рыданиями. Её взгляд встретился с моим, и она закричала, закрывая лицо руками. Её ноги подкосились, и девушка безвольно упала на колени, тело сотрясалось рыданиями.
Никто никогда не боялся меня до этого, и её страх показался мне даже любопытным. Девушка всхлипывала, содрогаясь всем телом. Я понял, что быть при ней драконом – не самая лучшая тактика, потому мгновенно принял облик инкуба. Обратное превращение занимало меньше времени и проходило бескровно, но оставляло меня полностью обнажённым. Но, воспитанный в уединении инкубом и драконом, я не знал стыда, к тому же она была человеком, а значит животным. Но у меня, признаться, не поворачивался язык даже в мыслях назвать её так – она была первым человеком, которого я видел так близко. Новизна ощущений и любопытство на краткий миг взяли верх надо мной, и я дотронулся до руки девушки, которой она старалась закрыться от меня. Она сначала и не поняла, что произошло и напряглась, отнимая руки от себя. Когда её глаза метнулись к моему лицу, то девушка в страхе снова закрылась руками. Я рассматривал её, пока она снова не открылась и не посмотрела мне в глаза.
- Где повитуха? – спросил я на ломанном человеческом, что был в ходу у людей в наших землях, и тут же пожалел, что не занимался им усерднее. Девушка замерла, и мне показалось, что она перестала дышать. Она во все глаза беззастенчиво уставилась на меня, вмиг забыв о криках и панике. По крайней мере, пока. Будь у меня больше времени, я бы дал ей вволю насмотреться, но так как мне не позволяли обстоятельства, я схватил её за плечи и встряхнул.
- Где лекарь? – членораздельно повторил я. Девушка испуганно вздрогнула и пролепетала:
- Я всего лишь вышла из дома, пожалуйста не убивайте, я не буду выходить больше… Мужчины ушли, женщины не выйдут, пожалуйста, не убивайте.
Она говорила сбивчиво и не очень ясно, так что я ещё несколько секунд старался разглядеть смысл в её словах, а потом в голову начали лезть разные мысли, одна страшнее другой.
- Мужчины ушли? – прошептал я. – Куда? Где ваши люди?
Последнее слово сорвалось с моих губ почти как ругательство. Девушка сглотнула, дрожа от страха под моими руками, и уже громче заговорила:
- Мужчины пошли к дому дракона четыре дня назад, господин, многие женщины ушли в другое селение, я осталась с матерью, пожалуйста, не убивайте…
- Что людям делать в доме дракона? – прорычал я, очень медленно осознавая, что могло значить происходящее, но боялся озвучить догадку даже себе. Сначала оцепенение сковало моё тело, но потом вскипела ярость. Я впился в плечи девушки своими ногтями настолько, что по её коже потекли струйки крови. Где-то на краю сознания я подсчитывал, что человеческим ногам потребуется примерно четыре дня, чтобы пройти долину смертных, переправиться через реку, а там уж пересечь наши необитаемые поля, где одиноко стоит наш дом в окружении сухих крючковатых яблонь, и добраться до моей семьи.
- Дракон забирал жизни людей, чтобы прокормиться, господин, – забормотала она, корчась от боли, -  Мужчины отправились прекратить это.
- Как они узнали, что теперь у них это может получиться! – закричал я прямо ей в лицо по-эльфийски. Я, может, и недооценивал людей, но они никак не могли предвидеть сегодняшнюю слабость и беспомощность моих родителей, даже если у кого-то из них и проявлялись какие-либо способности к предвидению будущего, другие люди поспешили бы избавиться от выродка.
Девушка задрожала, по щекам потекли слёзы, но, к моему удивлению, она, глядя себе под ноги, ответила нетвёрдым голосом на языке бессмертных:
- Не только бессмертные могут предугадывать лучшие исходы.
Хотя и прозвучавшие глухо, но эти слова заставили меня в ужасе отпустить плечи девушки и отступить на полшага. Я представил, как те, что выдвинулись к моему дому, пронзают Сиатрию и мою ещё не родившуюся сестру своими грязными мечами, забивают Лаирасула, слишком слабого, но изо всех сил старающегося уберечь жену и ребёнка, и вся ненависть к людям, что жила во мне, вылилась на девушку. Резким движением я обхватил её лицо ладонями, сжал и дёрнул в сторону, сворачивая ей шею. Её глаза с ужасом уставились на меня, не понимая того, что она совершила, чтобы быть убитой. Я нетерпеливо отбросил обмякшее тело, с глухим стуком оно ударилось о стену и повалилось на камни площади. Тогда с губ сорвался вопль ярости и безысходности. Я мог попробовать найти повитуху среди скрывшихся в городе остатках людей, и это стоило бы жизни обоим моим родителям. Или же мог пожертвовать нерождённым ребёнком, но спасти родных. Выбор был очевиден.
Обратившись в дракона и разворотив при этом большинство близ стоявших зданий, я, что было сил, забил крыльями и устремился к своему дому. Обратный перелёт, как мне показалось, занял куда больше времени, чем полёт в Голденбрук. Я не мог разглядеть почти ничего из-за слёз, застилавших глаза. Смутный запах гари наполнял воздух вокруг, и, опасаясь худшего, я старался ускориться до тех пор, пока не перестал чувствовать крылья.
Меня не было всего несколько часов, но в том состоянии, в котором были Сиатрия и Лаирасул, они могли стать жертвами людей и за такой короткий срок. Заметив вырывающиеся языки пламени из окон дома, я приземлился прямо во дворе, ощущая на коже жар. Повсюду расползался едкий дым. 
Вернувшись в тело инкуба слишком быстро для себя, я сначала задохнулся от нехватки сил, но через пару секунд бегом ринулся пробираться сквозь горящие террасу и входную дверь. Пламя обжигало, и, воспользовавшись бесхитростным водяным заклинанием отца, я выпустил из ладоней ледяной поток, но огонь не утихал, казалось, вода лишь сильнее распаляла его, и, прикрыв нос и рот, я поспешил в комнату родителей.
Лестница, ведущая на второй этаж, была почти полностью охвачена огнём, и когда я, перескакивая через ступеньки, взлетел по ней, грозила проломиться. Одна ступень всё-таки не выдержала меня и с резким треском, перекрывавшим даже шум бушующего вокруг пламени, сломилась посредине, замедлив мой бег. Глаза слезились от едкого дыма, лёгкие раздирало, и я начал задыхаться.
Сначала я захрипел и чуть-чуть не добежал до двери заветной комнаты, привалившись к стене. Пламя алчно подалось ко мне, огненные языки уже лизали ноги. Потом кашель сотряс тело, не давая сдвинуться с места; ноги подкосились. Каждый вдох причинял жуткую боль, мне казалось, что лёгкие раздавливают и рвут на мелкие кусочки. Я стремительно терял силы и способность двигаться. Но всё-таки сделал шаг от стены, надеясь успеть добраться до двери.
Я попытался поднять голову, чтобы хотя бы как-то сориентироваться в узком коридоре. Но даже шея не подчинялась мне: лишь я шевельнул ей, дым вошёл с обжигающей болью в горло, а потом, добравшись до лёгких, заставил закашляться снова. Я опять припал к стене, но уже не мог удерживаться на ногах и медленно сполз по ней.
Тогда я понял, что это конец.
Не было никакого шанса ни добраться до комнаты родителей, ни спасти их, ни увидеть даже тел…  люди не просчитались.
Я сделал судорожный вздох, прекрасно зная, что больше не выдержу боли и огня, и ощущая, как предательски кружится голова. Последний клочок дыма прошёл к моим лёгким, засел там, и тьма окутала меня.