Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 23

      Глава 23

      Александр изнемогал от усталости: ноги одеревенели от бешеной скачки, натруженная рука отнималась. Очень хотелось пить и есть: гонясь за Дарием, он не успел выпить и глотка воды. Всего же сильнее было желание лечь и провалиться в блаженство сна, глаза просто слипались, но Александр знал, что не сомкнёт глаз, пока не обойдёт раненых и, самое главное, не убедится в том, что Гефестиону ничего не угрожает и его жизнь в безопасности. Услужливо поднесённая рабом чаша с водой немного освежила, но до походной лечебницы царь тащился из последних сил.

      Раненых было очень много, Александр подсаживался к безнадёжным, брал их за руку и слушал сбивчивый рассказ о том, как уходивший в вечность отличился во славу македонского оружия. Пальцы умирающего покоились в длани сына Зевса — это ли не лучшая обитель перед встречей с неведомым? Да и умелый удар лекаря по затылку, прекращавший мучения, мозг уже не осознавал…

      Угрызения совести стали мучить Александра: это его ненасытная жажда власти и покорения огромных территорий уносила из жизни молодых мужчин во цвете лет. Одинокие женщины, нерождённые дети, мать, которая станет убиваться по сыну, когда через два месяца страшная весть дойдёт до родины…

      К счастью, неимоверная усталость притупляла раскаяние, к счастью, уходившие в небытие говорили с богом и видели участие и боль в его глазах…

      Только глубокой ночью Александр дошёл до Гефестиона, сознательно решив повидать его последним, потому что знал, что после встречи с любимым сил уже ни на что не хватит и сознание выключится.

      Гефестион лежал тихий и очень бледный. С силой брошенное копьё, прошедшее рядом с подмышкой, задело крупный сосуд, потеря крови была большой, пришлось наложить жгут, но всё равно уже несколько раз царский любимец терял сознание — и сейчас полотно медленно, но неуклонно пропитывалсь кровью, пятно на белой ткани зловеще темнело и увеличивалось.

      Александр свалился рядом со страдальцем.

      — Извини, что только теперь. Я прощался…

      — Я понимаю…

      Александр подозвал врача.

      — Конкретно и без капли лжи.

      — Рана опасная и неприятная, но не смертельная. Потеряно много крови, потребуется несколько недель на её возмещение.

      — Рука восстановится?

      — Да, но постепенно. Не больше полутора месяцев для полного выздоровления.

      Александр нахмурился.

      — Что нужно сделать, чтобы количество крови быстрей достигло прежнего объёма?

      — Только питание. Мясо, яйца — в общем, всё нерастительное. Из фруктов и овощей прежде всего виноград и гранаты.

      — Хорошо, можешь идти… — Врач вышел. Александр взял Гефестиона за здоровую руку: — Сильно болит?

      Гефестион улыбнулся:

      — Терпимо.

      — Но кровь…

      — Видишь, она тёмная — значит, засохла, кровотечения уже нет.

      — Знаю я тебя, хитрец… Зачем руку вскинул? — хлестнул бы просто мою лошадь!

      — Она и так быстро мчалась — не помогло бы.

      — Я столько раз с ранами и водным ударом валялся, а ты за мной смотрел — теперь я тебя буду выхаживать. — Александр гладил Гефестиона по волосам, словно боясь, что любимый исчезнет. — Будешь у меня виноград есть корзинами. Или сок из него надо давить — так легче будет. Слыхал, что врач сказал?

      — Слыхал, слыхал… Ухаживай, мой хороший!

      — Чего сейчас хочешь?

      — Воды. Теперь буду знать, что при любой кровопотере жажда мучит. — Гефестион принял чашу и осушил её.

      — Не хочешь ко мне в шатёр? — Пальцы Александра теперь скользили по бледным щекам.

      — Нет, я со всеми. Да ты не переживай, завтра я уже встану, — успокоил царя Гефестион. — Лучше скажи, каковы итоги.

      — Эх, победа была бы полной, если бы Дария взяли! Но этот Парменион…

      — Да, я знаю.

      — Это кто, Неарх заходил?

      — И Неарх, и Аристарх, ревнивец мой нежный! Но Парменион опасался не зря: если бы Мазей не убрался, было бы худо.

      — У перса были свои соображения. Кроме того, он усёк, что сражение проиграно.

      — Сколько наших потеряли?

      — Тысячу двести.

      Гефестион нахмурился:

      — Плюс ещё те, которые не выживут… А персы?

      — Персам вмазали! — Глаза Александра, несмотря на огромную усталость, заблестели. — Сорок тысяч легло.

      Но Гефестиона это не обрадовало, он наморщил лоб.

      — Сорок тысяч? Наши молодцы, но этого мало. Их пятьсот тысяч было. Даже если с ранеными сто тысяч выйдет, ещё четыреста останется. Они могут рассредоточиться — и мы получим гражданскую войну.

      — Это вряд ли: воевали преимущественно пришлые, преимущественно из-за трофеев — соображения патриотизма им чужды, как и сама Месопотамия. Что им здесь делать? Промышлять грабежом в надежде на удачу? Нет, скорее они домой возвратятся. Ты бы видел, как они драпали! Кроме того, они бежали за Дарием к Арбелам. Мы пойдём туда, у Дария останется только один путь — на восток, и пришедшие оттуда естественно потянутся за ним — и к родным местам, и от нас подальше, и за поверженным владыкой. Пусть убегают поскорее, а мы после Арбел свернём в Вавилон: пора уже принимать его под свой контроль.

      — Значит, поход продолжится. — Сомнение проскользнуло по челу Гефестиона. — Ты уверен, что люди это примут?

      — Конечно! — Александр был прямо убеждён в обратном. — Не оставаться же здесь… Не беспокойся, филе! — Измученность брала своё, и царь, склонив голову к груди своего любимого, уже неразборчиво зашептал: — Я обещал тебе Азию — я подарю тебе Вавилон, её жемчужину. Ты въедешь в него рука об руку со мной. Мы будем счастливы, и слава наша переживёт века, а любовь продлится ещё дольше… Филе… — Александр вздохнул, глаза его закрылись, голова упала на грудь Гефестиона.

      Победитель уснул. Золотые волосы нежно перебирал его верный страж, сам оказавшийся ныне охраняемым, но и он скоро отошёл в царство Морфея.



      Опасения Гефестиона не оправдались: персов осталось гораздо меньше, чем он насчитал.

      Бегство огромного количества насмерть перепуганных людей по пустынной местности со сложным рельефом и сотней препятствий не могло проходить организованно. Великий Ахурамазда не помог — наоборот, вселил ещё больше безумия в и так дрожавших от страха возможного преследования побеждённых.

      На землю опустилась ночь — и азиаты бежали прочь, не разбирая дороги. Ничего нельзя было различить: на все четыре стороны, куда ни кинь взгляд — только море голов, с такими же сумасшедшими глазами, как и твои собственные.

      За лошадей дрались не менее яростно, чем против македонян. Всадники летели на землю и через несколько мгновений оказывались затоптанными. С повозок стаскивали и маркитантов, и рабов, и раненых, и скарб и громоздились на них десятками. Испуганные лошади не слушались ни хлыста, ни понуканий, да и не могли двинуться в сплошном море людей — только тревожно ржали в бесновавшейся толпе, топтались на месте и давили упавших под ноги. Телеги не выдерживали забравшихся на них и рассыпались, упавшим иногда удавалось встать, но чаще суждено было быть задавленными ногами бегущих.

      Повезло только бежавшим первыми, оказавшимся в голове огромной орды. Дарий, чувствуя огромную вину перед воинами, не решился сжигать за собой мосты — около них на покидаемом берегу образовались огромные заторы из десятков тысяч людей. Те, которые, вступив на деревянные настилы, оказывались с краю, под напором сзади и из центра сносили перила и сами летели в воду. Вскоре под тяжестью тысяч людей мосты рухнули. Даже сваи были расшатаны, но продолжали нести смерть неудачно упавшим при обрушении переправы, а в воде уже плавали и другие трупы — решивших переправиться вплавь, но не рассчитавших ни своих сил, ни течения, ни гигантской массы бросившихся за ними. Задние напирали на передних — погибали и те, и другие: первые — спотыкаясь об упавших и поддаваясь под непрекращающимся напором, оказавшиеся впереди — от копий уцелевших, нащупывающих брод.

      Бегство со всеми его ужасающими подробностями нанесло урон азиатам не меньший, чем потери в сражении, но не все уцелевшие в этом столпотворении и сумевшие из него выбраться невредимыми остались под началом Дария. Греческие наёмники дистанцировались и всерьёз подумывали, не отправиться ли им на родину, не примкнуть ли к Александру: по сути дела, им всегда было решительно всё равно, против кого воевать; инды, ещё до битвы получившие плату за своих слонов, тронулись домой; к ним присоединились арахозцы, рассудив, что могут вернуться к своей мирной жизни, пусть и в неприветливых холодных горах, но без незваных гостей; разочаровались и кочевники с северо-востока, так и не сумевшие разжиться чужим добром. Мазей же, сохранивший свой контингент практически непострадавшим, всё решил ещё раньше и повёл пять тысяч человек окольными дорогами в Вавилон, он ещё оставался сатрапом Вавилонии и намеревался сдать великий город великому царю без боя.

      Оглядев и прикинув на глаз количество оставшихся с ним, Дарий ужаснулся, но выхода у него не было: он бежал с поля боя, он мог рассчитывать на таких же дезертиров, как и он сам, он не мог пенять на предательство других, так как сам погубил огромное войско.

      Прибыв в Арбелы, он ещё оставался в опасной близости от армии Александра, несомненно, воодушевлённой недавней победой, что стократно увеличивало её шансы на успех в случае повторного удара по настолько ослабленному противнику. Оставаться в городе было опасно, но, лишившись огромного количества транспорта, нечего было и думать о возможности вывезти свою казну; лошадей и повозок катастрофически не хватало — уходить же надо было как можно скорее.

      Уходить надо было как можно скорее — уже на следующий день Дарий держал речь перед потрёпанным и сильно поредевшим войском. «У нас ещё есть огромные земли на востоке, в них мы наберём свежие силы. Александр не сунется туда, он зарится на богатые большие города и готовую добычу — и в этом залог нашего успеха. Мы выиграем, ибо всё то, что нас губило раньше, захватит он — и это будет началом его конца. Теперь у него огромный обоз — а мы легки, теперь он рвётся за золотом — а войны выигрываются не золотом, а железом; захвативший же золото скоро сам станет его жертвой. Мы уже познали, насколько губительны в пути драгоценная утварь, наложницы и толпы прислужников. Александр потащит всё это за собой — и его победы обратятся в поражение. Нам же, в нашем теперешнем несчастии, пристало заботиться о необходимом, а не об излишествах. Будем тверды духом и умеренны телом. Наши предки тоже терпели поражение, но потом бытро восстановили своё могущество — повторим же их путь!»

      Вряд ли эта речь могла придать бодрости слушавшим: все поняли, что Дарий сдаёт Вавилон и другие богатейшие города империи, которая доживает последние месяцы. Люди остались с терпящим бедствие царём больше из привычки к повиновению, чем согласившись с его доводами, — и некогда такой великий правитель некогда такой сильной империи повёл их в Мидию*.

------------------------------
      * Ми;дия — сатрапия империи Ахеменидов, область на западе Ирана.
------------------------------

      Однако и в стане победителей далеко не всё было прекрасно. Как обычно бывает, после победы, которая представлялась тебе венцом твоей жизни, обнажается тысяча мелких забот, с решением каждой из которых нельзя медлить. Победа — рывок, мгновенное усилие, удержание же её — гораздо более тяжёлый и долгий труд.

      Македоняне потеряли тысячу двести человек, раненых было в несколько раз больше — для относительно небольшого войска это был значительный урон. Множество лошадей было убито, обоз удалось сохранить, но он всё же пострадал.

      Армии Коринфского союза нужно было пополнение, Александр рассчитывал, что свежие силы придут из Македонии, — приходилось ждать исхода противостояния Антипатра и спартанца Агиса. Как всегда, творя историю, сын Зевса и зависел от неё, становилось постоянным и задавалось на тысячи лет вперёд движение огромных масс вооружённых людей с запада на восток и обратно.

      Воинам, измотанным полугодовым походом из Египта до Тигра и жёстким, самым тяжёлым из всех данных царём Македонии и Малой Азии сражением, нужен был отдых, больше всех для него подходили «врата бога»* — Александр взял путь на Арбелы, держа в уме Вавилон.

------------------------------
      * «Врата бога» — древнегреческое название ;;;;;;;, так же как древнееврейское ;;;;;; (Babel) и арабское ;;;; (B;bil), является попыткой иноязычной передачи того имени, которым сами вавилоняне называли свой город, а именно «B;bili(m)» (вавилонский диалект аккадского языка), что дословно (b;b-ili(m)) переводится как «врата бога».
------------------------------

      В Арбелы Александр вступил, едва не наступая на пятки Дарию, следы недавнего пребывания здесь персидской армии и её плачевного состояния были разбросаны повсюду: тела азиатов лежали на земле, плавали в воде, усеивали даже пространство перед царским дворцом, трупы лошадей, сломанные повозки, и утлый, и добротный скарб, разбросанные и на улицах, и за чертой города, довершали печальное зрелище. О том, что бегство было паническим, говорили также и четыре тысячи талантов, оставленные Дарием торжествующему врагу, а он не переставал удивляться: этот перс, это трусливое ничтожество Дарий — даже в маленьких, не имеющих важного стратегического значения, ничем не примечательных Арбелах у него есть дворец — и какой! Богатая утварь, слоновая кость, мрамор, кедр, груды золота, сотни драгоценных вещиц — от дорогого оружия до служащих исключительно для украшения друз горного хрусталя! «Пусть же воины сына Зевса разделят это между собой: клянусь честью, они это заслужили», — думал Александр.

      Но задерживаться в Арбелах было опасно: тысячи начавших разлагаться трупов не только источали изумительное благоухание, но и грозили эпидемией и повальными болезнями — и Александр поспешил сняться с короткого привала. Путь македонян теперь лежал на Вавилон.

      Гефестион постепенно выздоравливал, краски возвращались на прекрасное лицо. Шатёр сына Аминтора путешествовал разобранным: Александр оставлял любимого в своём. Как некогда сам Патрокл, так ныне и его Ахилл гонял рабов, не отходил от драгоценного ни на шаг, поил свежим бульоном, придирчиво выбирал из мяса и птицы самые лакомые кусочки, потчевал мёдом, ощипывал виноградины, разрезал гранаты, освобождал их зерно от мякоти и плёнок, ссыпал в чашу и собственноручно давил соки.

      — Да не усердствуй ты так! Мне уже хорошо, честное слово! Ты накормил меня на год вперёд, в меня уже не лезут все эти индюшки и куропатки…

      — Кашу маслом не испортишь! — невозмутимо отвечал Александр. — Теперь фрукты! — И сын Зевса кормил Гефестиона виноградом и блаженно замирал, когда друг нежный, принимая очередную ягоду, не забывал обсасывать изрядно потемневшие от чистки гранатов пальчики божьего отрока. — Как же я наскачусь на тебе, когда мы вступим в Вавилон!

      — А почему ты так уверен, что получишь его без осады?

      — Не волнуйся, всё учтено. Во-первых, Дария в Вавилоне не любят: оказывается, там есть много греческих, египетских, финикийских кварталов, а сам перс бежал; кроме того, он то ли сжёг, то ли разграбил какие-то храмы, а я дам деньги на их восстановление. Да и потом, кто для Вавилона Дарий? — пришлый азиат, великий город и до него две тысячи лет стоял.

      — А ты старожил, да?

      — Я войду с миром, мой путь жители усыплют розами… — Александр поймал убежавшую было тему: — Во-вторых, предательство у персов в крови, нам нельзя его недооценивать. Презирать можно, но относиться пренебрежительно нельзя. Враги могут быть очень полезны. Вспомни, именно перебежчик сообщил нам о шипах, разбросанных персами, именно Мазей вовремя ослабил давление на части под командованием Пармениона, а до этого поджигал амбары так небрежно, что погасить пожар и спасти столь нужное зерно не стоило нам больших усилий. Да и нашу армию он не встретил на переправе. К тому же это предательство только с одной стороны. Мазей долгое время является сатрапом Вавилонии, ему надо заботиться о благоденствии её жителей. Что же лучше — присоединиться к трусливому, позорно спасающемуся бегством Дарию или, оберегая центр сатрапии и покой его жителей, мирно сдать его победителю? Вывод о будущих действиях Мазея из всего этого очевиден, не так ли?

      — Ты с ним уже давно договаривался или он настолько мудр, что действовал так по своему зрелому размышлению?

      — Вот не скажу! — Александр припомнил ещё больно отзывавшийся в душе конфликт и насупился как мальчишка. — Кто на советах не сидел и мимо ушей всё пропускал, да ещё мечтал о всяких там заморских сероглазках?

      — Пройдено, Ксандре, пройдено. — Для большего убеждения здоровая рука сына Аминтора легла на золотые волосы Александра, тот доверчиво стал поводить головой, поймал щекой предплечье, оставил на нём лёгкий поцелуй.

      — Всё в мире уравновешено: Дарий предал свою армию — теперь его полководцы его предают. По сути дела, он случайная фигура на престоле, боковая и отнюдь не цветущая ветвь Ахеменидов. Багой просто просчитался, когда не сумел его отравить. — Александр задумался. — А интересно, что было бы, если бы Багой преуспел? Он ведь египтянин — вся история могла бы пойти по-другому.

      — Историю теперь творишь ты.

      — И ты не дашь мне ошибиться?

      — Постараюсь. И сейчас не ошибись и пристройся ко мне с моей здоровой стороны. — И речи о судьбах мира в походном шатре сменились совершенно иными словами, смысл которым был вовсе не нужен…

      Продолжение выложено.