Между сном и явью. Глава 13

Глава 13. Приезд отца. Явление Эмилии. В домике с башенкой. Новое задание Чистова. На вечере поэта.

По запаху одеколона, папирос и френча Вилена определила, что приехал отец.
Она ринулась из прихожей в комнату и сразу же утонула в медвежьих объятиях.
- Папа! Папочка!
- Виленка моя!
Они уселись рядышком на старом кожаном диване. Отец поцеловал её мокрые глаза, и они долго сидели, обнявшись, и если бы какая-то сила сейчас пробовала их разлучить, то это было бы невозможно.
Отец Вилены – Платон Свиридович Святодухов был командиром пехотного полка.
После смерти супруги он жил только службой. Ему часто приходилось отлучаться по армейским делам, и его единственная дочь Вилена жила практически одна. Лишь три раза в неделю приходила домработница, убирала квартиру, готовила кое-какую еду, которой Вилене вполне хватало.
- Папа, ты в отпуск? Надолго? – тихо спросила Вилена.
- Я здесь только на три дня. Потом мне нужно вернуться на службу.
- Папа, а ты воюешь?
- Я несу службу. Не скрою, опасную, но не такую уж... страшную...
- Я знаю, ты бьёшься с японцами. Там далеко, в Монголии.
- Ну, вот видишь, ты сама всё хорошо знаешь, - улыбнулся в усы отец. -  А ты как здесь живёшь?
- Хорошо, папа. Как видишь, жива – здорова, в доме порядок, на даче порядок.
Отец ещё раз обнял и поцеловал дочь.
- Ты моя маленькая хозяюшка. Ну что, доченька, давай наладим чайку.
Вилена кивнула и скрылась на кухне.
Уже спустя пятнадцать минут они сидели и пили чай. На тарелках были разложены бутерброды, печенье «Юбилейное», нарезанные аккуратные кусочки яблока и дольки апельсина. Была открыта жестяная коробочка, под которой скрывалось монпансье.
- А вот эти попробуй, - предложил отец. - Недавно у нас в стране начали выпускать.
- Ух, ты! «Мишка на севере»! Фабрика имени Крупской!
- Да, да. Смотри они в шоколаде.
- Да, а что внутри? Вафельки! Ой, какая вкуснятина!
- И ореховая начинка. Правда, здорово?
- Ещё бы!
Так они смаковали, весело перебрасываясь фразами и, наконец, отец, кашлянув, настроившись на серьёзный лад, произнёс:
- Вилена, лето быстро пролетит и наступит первое сентября. Не забывай про школу. Возможно, меня ещё не будет. Тогда приедет тётя Зина и проследит, чтобы ты пошла в школу.
Вилена пробовала состроить недовольную гримасу, но сдержалась, и с усилием кивнула.
- И исправно, и регулярно посещала её.
Вилена опять кивнула.
- Слушаюсь, папа.
- И вот что ещё...
 Отец какое-то время, нахмурившись, смотрел в вечернее окно, а затем промолвил:
- Вилена, в обойме пистолета не хватает пяти патронов.
Комполка Святодухов пристально посмотрел в глаза дочери.
- Что произошло?
Вилена ждала этого вопроса. Она вся задрожала от волнения, руки её не слушались.
- Ах, папа, ты же мне оставил пистолет для защиты, помнишь. У нас тут хулиганов и насильников хватает...
Суровый Платон Свиридович молча ждал продолжения.
Вилена вздохнула:
- Признаюсь, одной пулей я в лесу сшибла консервную банку. Ну надо же тренироваться...
Она посмотрела на отца, но тот сурово ждал продолжения.
- Потом был случай... Какие-то мерзавцы напали на одного военного. Он танкист. Ну, пару раз пальнула, чтобы напугать их. Они и разбежались.
- Хулиганы угрожали танкисту?
- Да, - кивнула Вилена. – Я ему помогла. Он замечательный человек, я тебя с ним познакомлю.
Отец хмуро кивнул.
- Ну хорошо. А остальные?
Вилена посмотрела в сторону, на глазах выступили слёзы.
- А ещё два патрона... Был страшный случай. Один бандит вместе со шпаной собирался повесить мальчика.
- Повесить мальчика? – поразился отец. – Не может быть!
- Да, именно так! И этот мальчик - мой друг Илья... Илья Скамейкин. Мне просто необходимо было его спасти. И ... кажется я ... застрелила его.
Лицо отца стало страшным.
- Ты что! Куда ты стреляла?
- Я хотела его ранить. Целила в плечо. Но....
Она опустила голову.
- Где это произошло?
- В заброшенном доме Печерских...


***
Машина была оставлена в глухом переулке. Шелестя травой, к дому шли три фигуры в тёмных плащах – одна из них маленькая и две большие. Фонарики робко разрезали темноту, освещая путь.
Разрушенный дом застыл в лунном свете, будто призрачный замок. Ветер едва колебал кроны гигантских деревьев, отбрасывающих опасные, движущиеся тени. Казалось, что под каждым кустом в тёмном мареве кто-то прятался.
Во мраке прокричала сова. Жёлтые дорожки ручных фонариков бежали, распихивая заросли трав, кучи мусора. Хруст черепицы и битых кирпичей напомнил Святодухову треск костей.
Пыль на ступеньках танцевала в струйке света. Временами, взбивая воздух и пыль, в окна сигали летучие твари.
Когда спустились в подвал, то казалось, что попали в страшное подземное царство. Пахло мхом, гарью, сыростью и чем-то кислым.
Обходя брошенные бутылки, окурки, ошмётки одежды, холодные угли костра, кучу хвороста, старые ящики, остатки сундука, провалившиеся балки, они подошли к искомому месту.
Здесь было пусто, лишь что-то попискивало в темноте.
Тело Дуката исчезло.

***
Вокзал сверкал на утреннем солнце, будто новенькая хрустальная люстра. Поэтому несколько неуместным казался запыленный поезд, который, зачмыхав для порядка, замер у платформы.
Поток пассажиров вынес на перрон слегка полноватого, высокого и важного гражданина в очках в хорошем немецком костюме и светлой шляпе. Он властно позвал носильщика, передал ему два чемодана, один из которых был явно импортным, а затем галантно подал руку красивой молодой женщине. Это была эффектная блондинка. Угловато-волнистые блестящие пряди её волос были уложены в причёску «холодная волна», закрывавшая лоб повязка была украшена бисером. Зелёные глаза подведены тонкой линией, а макияж состоял из светлой пудры и ярко-алой губ. На ней было приталенное светлое платье.
Среди встречающих сразу обозначился элегантный гражданин, от которого волной отхлынула толпа. Это был Макс Пичур.
Он пошёл навстречу.
- А вот и Макс! Макс, душенька, долго пришлось ждать? – сказала блондинка.
- Доброе утро, Эмилия. Нет, я только что прибыл.
Макс несколько рассеянно посмотрел на Эмилию, а та, ярко улыбаясь, промолвила:
- Макс, познакомься с гражданином... Владимиром Аполлоновичем Игнатьевым. Он, представь себе, э-э-э, писатель. И хочет меня вставить ... в своё ...произведение. Владимир Аполлонович, это, значит, мой... брат Макс... Да, просто Макс.
Игнатьев добродушно пожал руку Максу и стал тараторить о чём-то дорожном. Казалось, что его внимательно слушала только красавица Эмилия, одаривающая своей слепящей улыбкой, а Макс никак не реагировал. Он быстро занял очередь на стоянке такси, и каким-то чудом машина сразу стала свободна.  Уже пару минут спустя все трое, погрузившись в неё, уехали.
Отъезжающее такси провожали две пары глаз. Если бы Макс посмотрел повнимательнее, то быть может, узнал бы того самого «дикого человека», с которым столкнулся недавно ночью. Рядом с ним стоял низкорослый тип с хищным выражением лица.
- Ну, Весовой, я же говорил – жирный чел! Видал, какой франт, как он упакован. Денег у него куры не клюют! Он точно в загранку ездит! Его вроде Максом кличут. Я же говорю – сам кошель отдал! Стоит заняться.
-  А ты выследил, где он живёт? - небрежно спросил Весовой.
- В башенке, комнатку снял. Я узнавал, раньше он в гостинице жил, а теперь отчего-то переехал. Надо действовать. Надо почистить его, пока он сам отсюдова не утёк.
Весовой дёрнул Дикого человека за рукав. Тот заметил идущего по дорожке милиционера, и они быстро исчезли в кустах.

***
Вечером они выследили, как Макс, в своём обычном облачении и с тростью, выскочил из подъезда и направился к трамваю, идущему в сторону приморского бульвара.
- Отдыхать поехал. Буржуй! Небось в ресторан «Якорь» подался! До него тут рукой подать, – предположил Дикий.
- Ну что же! Время наше, - буркнул Весовой. – Там в дежурке есть кто?
- Пусто. Никакого привратника со времён революции. Не тот дом.
Жаркий густой вечер простился с солнцем и сменился лиловыми сумерками. Перейдя дорогу, они прошли тисовую аллею. За деревьями виднелся дом с башенкой, будто зуб хищного зверя. Где-то играл патефон. Отзвучала песня «Лимончики» и всё затихло.
Открыв тяжёлую дверь подъезда с массивной ручкой, Дикий и Весовой проникли в тихую прохладу дома. Узкая винтовая лестница, изгибаясь змеёй, вела в башенку.
На цыпочках подошли к комнате и без труда открыли замок. Переглянулись и зашли в комнату.
Здесь казалось мертвенно и пусто.
Весовой стал шарить по стене.
- Чёрт, где тут у них выключатель...
Дикий щёлкнул зажигалкой.
Наконец выключатель нашёлся, щёлкнул, и мягкий свет залил комнату.
Обстановка была аскетичной, но на стене весели картины с какими-то неземными пейзажами. Такие Весовой уже где-то видел, но не мог точно припомнить, где именно. Этажерки с тонкими книжками и мелкими вещами, тумбочка, стол с выдвижным ящичком, за ним виднелась кровать. При входе стоял большой одёжный шкаф.
- Работаем! - тихо скомандовал Весовой и полез в шкаф.
А Дикий подошёл к столу и дёрнул ящичек. Там ничего ценного не оказалось, кроме серебряного портсигара. Бросив его в карман, Дикий обратил внимание на полуоткрытый чемодан. На мгновение его глаз скользнул по пространству кровати. На ней кто-то был.
Дикий перевёл взгляд.
- Ах! - вырвалось у него.
На большой железной кровати, украшенной никелированными шарами, лежала женщина.
- Эй, гляди, - шёпотом сказал он Весовому, рывшемуся в одёжном шкафу.
Тот недовольно посмотрел на Дикого, заметил его изменившееся лицо и тоже подошёл к кровати.
Перед ними была та самая женщина, которую они видели сегодня утром. Она лежала на спине, глаза её были закрыты. И как они сразу её не заметили!
Блондинка, казалось, спала, но её сон казался Дикому каким-то подозрительным. Он осторожно дотронулся до руки женщины – она была холодной как лёд.
- Она мёртвая, - одними губами прошептал Дикий.
- Труп, - сказал Весовой. – Её этот Макс порешил, что ли? Мокрухи нам ещё не хватало! Уходим.
Они разом обернулись, и тут им на пути попалось большое напольное зеркало. Рядом с ним в белом горшке рос высокий цветок.
Из зеркала внимательно глядел на них невозмутимый Макс.
- Смотри, это он!
Весовой и Дикий разом обернулись. Но никого кроме них и трупа молодой женщины в комнате больше не было. Макс находился внутри зеркала!
С криком ужаса первым вырвался из комнаты Дикий. Он скатился по лестнице и вылетел на вечернюю улицу.
За ним, ковыляя, бежал перепуганный Весовой.
Они мчались по улице, удивляя прохожих и распугивая кошек.  Пришли в себя только в сквере у магазина «Промторг».
- Фу! - Они уселись на скамейку перевести дух.
- Кажется, ушли. Ты там пальцы свои оставил? – спросил Весовой.
- В комнате?
- Ну а где же?
- А ты? Мне, ёлы-палы, было не до того, чтобы их вытирать. Такого страху натерпелся!
- Пошли на дело на свою голову! Только хуже стало! Твоя идея была! - ругался Весовой. – Какого чёрта мы вообще полезли к этому идиотскому франтику? Наверное, он похлеще нас будет!
Дикий тяжко вздохнул. Потом хмыкнул.
- Ну, я – то, к примеру, сходил недаром. Кое-что прихватил!
И он гордо достал из кармана серебряный портсигар и легко подбросил на ладони.
- А ну покажь? – Весовой мгновенно схватил портсигар.
Он светился во тьме тихим голубым светом. Внутри он оказался пуст.
Щёлкнув крышкой, Весовой одобрительно произнёс:
- Хорошая штука. Возьму -  как компенсацию за беспокойство.
- Э, ты чего удумал! Отдай!
Дикий ухватил портсигар, но не мог вырвать его из рук подельника. Портсигар словно прилип к руке Весового.
- Что за ерунда! – крикнул Весовой, сам напугавшись. Он пытался отодрать портсигар от ладони. Но тот, казалось, прилип прочно!
Тогда Дикий, выругавшись, резко дёрнул блестящую серебристую коробочку на себя, пытаясь отодрать силой.
Портсигар вдруг вытянулся в длину, словно был из какого-то тягучего вещества, схожего с белым пластилином и теперь намертво прикипел к руке Дикого.
- А-а-а! – заорал тот, махая рукой, пытаясь сбросить ненавистную серебристую штуку.
Наконец портсигар, вытянувшийся на немыслимую длину, провис к середине асфальта....
Потом запоздалые прохожие наблюдали, как в лучах фонарей бегают и орут двое каких-то странных граждан.
Они так буйно вели себя, что были задержаны милицейским старшиной  Рябошапкой и приправлены в отделение.


***
Коля Мищуков был удивлён обстановкой в которой живёт Чистов – в маленькой однокомнатной квартирке с нервной женой и её больной матерью.
Пузатый комод, этажерки с книгами, тумбочка с духовым утюгом, конторка, трюмо. На стене – пришпиленные к обоям вырезанные из журналов портреты лётчиков Громова, Гризодубовой и Коккинаки, исследователей Папанина и Шмидта, передовика Стаханова, артистки Орловой.
Где-то вдалеке вовсю играл патефон,  с улицы слышался  стук костяшек домино, а за стеной - заливистый смех соседей.
- Не обращайте внимания, - сказал Чистов, махнув рукой. – В конце концов, когда идёт борьба за новый строй и нового человека,  быт - это не главное. Главное честность и бескомпромиссность борьбы.
- А может вам переехать к нам в гостиницу? Там чисто и тихо.
- Нет, не нужно, -  сказал Чистов. - Я привык здесь. В конце концов, отсюда видно и слышно море.
В ответ на удивлённый вопросительный взгляд Коли, он пояснил:
- Я ведь на флоте начинал. До сих пор море люблю. Знаете, снятся по ночам паруса, ванты, Южный крест. Я ведь вокруг света ходил простым матросом на линейном корабле...
- А почему же...- начал Коля.
- Меня сюда поставила партия, - искренне ответил Чистов. – Значит здесь я более нужен.
- Товарищ старший майор, а дети есть?
- Сын. Работает геологом в Монголии. Пишет редко... Слушайте, давайте выпьем по чарочке. Так сказать, в домашней обстановке.
- Не откажусь, - ответил Коля.
Чистов достал две червлёные рюмочки и фляжку.
Они выпили, крякнули, закусили селёдкой с луком.
- Предложил бы вам ещё, но сам пью мало, - сказал Чистов, прожевав закуску.
- Да ладно! -  отмахнулся Коля. – Я пришёл доложить, как вы и приказали.
- Пойдём, - сказал Чистов. – Где мои папиросы? Дома я рабочих разговоров не веду.
Уже в коридоре он добавил тихо:
- В доме уши...
Коля кивнул, они вышли во двор, который поливал из шланга дворник. Вода, пенясь, бежала по тротуару, заливала зелёный спорыш, подхватила детский кораблик и машинку, поволокла к водостоку. Неподалёку в соседнем дворе громко кричал лудильщик: «Лужу! Паяю!»
Говоря о том, о сём они прошлись в сквер, где в этот час было почти безлюдно, лишь на дальней скамейке о чём-то судачили две пенсионерки, да у плаката «Здравствуй, стран героев» лузгал семечки паренёк, ожидая свою девушку.
Чистов остановился, вставил папиросу в черешневый мундштучок и закурил.
Они обходили клумбу, когда Чистов, наконец, спросил:
- Вы нашли Дуката?
Коля кивнул и, кашлянув в кулак, ответил:
- Нашли, но мёртвого.
- Вот как! Кто и как убил?
- Дукат был найден в Песчановке, в заброшенном доме помещиков Печерских. Там не живут уже много лет. Он лежал в подвале. Как показала экспертиза - смерть наступила от удара. В результате - перелом шеи, множество мелких ушибов, остановка сердца. Скорее всего, он упал в подвальное помещение с большой высоты...
- Хм... Сам скольких на тот свет отправил, а теперь его... Кто же так постарался?
- При осмотре тела была найдена свежая рана в плече. Пуля от пистолета ТТ прошла навылет. Гильза не найдена.
- Каковы ваши предположения? Кто мог в него стрелять?
- Кто? Быть может, убрали свои за ненадобностью. Возможно - бандитские разборки, какие-нибудь местные хулиганы. Шпаны беспризорной там хватает... По нашим данным Дукат поначалу схоронился у одного своего городского знакомого – Кузьмы Пробкина.  Этот служил когда-то у белых, потом повинился, отсидел и честно работал. Уходя от Пробкина, Дукатов прикончил его. Затем его увидели и попытались задержать на железной дороге. Тут немного нелепо вышло, могли бы проследить, на какой поезд сядет, но... решили проверить документы и задержать. В результате погиб старший лейтенант Козырев.
Чистов, выпуская клубы дыма, хмуро процедил:
- Да, потеря за потерей...
Распекать подчинённых он не любил, пока его не доведут до крайнего состояния.
Коля, не обращая внимания, продолжал:
- Взбешенный и затравленный Дукат каким-то образом добрался до дачного посёлка.
- Странно, в городе ведь легче затеряться. В маленьком посёлке ты у всех на виду...
- Видимо были причины, а возможно он просто ударился в паническое бегство. Наверное, хотел спрятаться у кого-то на даче. Но сейчас, в летнее время, пустующую дачу найти очень проблематично. Поэтому он укрылся в бывшем особняке Печерских.  Его из жителей никто не посещает, кроме урок. Местные как-то слышали выстрел. Ну, думали, пацаны пугачами балуются. Один гражданин на всякий случай доложил в милицию. Участковый и нашёл...Ну и вот... Все подробности в рапорте на вашем столе.
- Значит, эта ниточка оборвана.
Хмурый Чистов плюхнулся на скамейку, пыхтя папиросой.
- Есть какие-то новости от этого рабочего... Рутилова?
- Пока нет..., - ответил Коля. - Как известно, он выпущен под наблюдение. Формально предъявить ему мы ничего не можем. В убийстве он не повинен – твёрдое алиби. Горевал по погибшей Флоре он достаточно искренне. За последние дни никто к нему на контакт не выходил.
- Что он показывает по этой Флоре?
- Да ничего особенного. Знал - то он её мало. Георгий Рутилов собирался на ней жениться. Говорил – красивая девушка, весёлая и умная. Знала много. Считала – как семечки лузгала. Могла мгновенно решить любую математическую задачу. Обещала -  вот  будет ещё больше денег, тогда и поженимся. Когда спрашивал, где она деньги найдёт – говорила о каком-то фантастическом наследстве.
- Понятно, ждала какую-то сумму за свои услуги, - уверенно сказал Чистов. - То, что Флора была агентом спецслужб сомневаться, пожалуй, не приходиться. Ждала она какого-то человека, который должен приехать в город. Кто этот человек? Значит, ваша задача проверить всех, кто в последнее время прибыл в город, или прибудет... Да, кстати, тут у нас сейчас отдыхают писатели и поэты.
Коля улыбнулся:
- Да, приехал знаменитый поэт Бессмертный. Собирается представить свою новую книгу и организовать банкет для, так сказать,  местного бомонда...
- Вот и побывайте там, - посоветовал Чистов. – Соберутся знаменитости и местные, и союзного значения. Туда, как бабочки на огонь, прилетят всякие друзья, знакомые, полузнакомые, поклонники, критики. Будет на кого посмотреть. Приглядитесь к ним. Кстати, вы там будете как представитель наркомата иностранных дел. Дипломат... Документы завтра будут готовы. Сначала это дело – а потом наведаетесь в горы к панночке Сосновской.


***
Сегодня море у берега напоминало тёплое пиво, и Павел был вынужден, преодолевая то и дело возникавшую боль, отправиться подальше к тёмно-синим глубинам.
Устав плыть и перевернувшись на спину, Павел отдыхал, покачиваясь на гребнях волн. Над ним широченным полотном повис небесный свод, и на миг Белецкому показалось, что в мире он один, нет ни берега, ни отдыхающих, ни вообще какой-либо цивилизации, а есть только глубокое море и это бесконечное синее небо.
Добравшись до берега, Павел долго искал свои вещи, бродя между отдыхающими.
«Неужели обокрали?» – мелькнуло в голове. – «Странно, кому понадобились мои рубашка и брюки, лежавшие на покрывале?» С этой минуты он зарёкся ходить на общий пляж.
Наконец-то он обнаружил свои вещи небрежно свёрнутыми за сидящим осанистым и мокрым мужчиной, видимо только вышедшим из воды.
- Простите, это мои вещи за вашей спиной. И вы их уже изрядно замочили и даже втоптали в песок. Можно я заберу, - сердито выпалил Павел.
- Ничего я не намочил и ... это... не втоптал, - резко ответил мужчина, поднимаясь, выставляя вперёд живот и надевая роговые очки.
- Ну как же, а это? – констатировал Павел, поднимая покрытые следами капель брюки и стряхивая их.
- Я просто... того... отодвинул ваши вещи. Вы заняли чужое место. Здесь лежал мой халат и.… халат жены. Значит места... того... были заняты. И точка!
Павел вспомнил, что когда он раздевался, чей-то махровый халат лежал, но более ничего не было.
Он немного смягчился и сказал с досадой:
- На пляже много людей. Я расположился рядом... Откуда я мог знать, что это ваше место?
В это время из воды вышла полная женщина.
- Кисуля, докажи товарищу, что места... были заняты, - попросил полный мужчина.
- Да, мы сразу пришли и заняли это место у грибка.
- Вот так... И точка...
Павел махнул рукой. Спорить по пустякам он не любил.
Собрав свою одежду, он сделал шаг к выходу с пляжа, когда его окликнул из-под соседнего грибка Воронков. Они вместе отдыхали и лечились, и сейчас Белецкий покраснел, думая, что Воронков всё слышал.
Воронков был старше его, казался солидным - с жёсткой гривой волос, украшенной сединой, будто струями в чёрном вихре. Тело его, несмотря на возраст, было тренированным, поджарым. Был он военным корреспондентом. Его мужественные репортажи из Испании очень ценились.
- Товарищ Белецкий, пойдёмте пивка выпьем, - предложил Воронков.
Они переоделись в кабинках, отряхнули песок.
Потом сидели в зонтичном кафе, и Павел чувствовал себя неудобно в помятой и мокрой одежде.
- Вы знаете с кем только что столкнулись, товарищ пограничник? – спросил Воронков, отхлебнув из кружки.
- Этот невежливый толстячок... Нет...
- Этот невежливый толстячок – известный писатель Землероев. Да, да тот самый Трофим Землероев!
- Погоди – ка, я что-то читал у него. Кажется в журнале «Звезда».
- Да, роман о коллективизации «Земля и кулак»!
- Точно! Впечатления не очень, но удивительно, что критики расхваливали эту беспомощную вещь...
- Вы точно отметили – «беспомощную». Но благодаря хвалебным страницам о партии эта вещь получила Сталинскую премию третьей степени.
Павел смутился, посмотрел в сторону. Так всегда бывало с ним, когда он сталкивался с фактами, которые разбивали его радужные мышления о советском строе.
Воронков что-то ещё говорил, потом задымил трубкой, и они медленно пошли к корпусу.
Оглянувшись, Воронков добавил:
- А между нами говоря – Землероев – негодяй, стукач и двурушник.
- Да это я уже понял... И как таких земля носит...
Тут навстречу им попался весёлый танкист Фёдор, они пошли играть в теннис, и день показался радостнее, чем представлялся поначалу.


***
На следующий день после занятия на специальном тренажёре Павел Белецкий с удовольствием искупался в душе. Затем, подойдя к умывальнику, он намылил лицо и, блестя зеркально-стальным крылом бритвы, несколькими ловкими взмахами стали выгладил до младенческой чистоты обе щёки и подбородок.  Вытерся полотенцем и аккуратно провёл пальцем по выбритым местам.
Колючий одеколон освежил лицо. Осмотрев в зеркале своё худощавое мускулистое тело, он надел чистую рубашку.
Вместе с Фёдором они вышли на площадку, выходящую в море, словно длинный мыс.
Напевая, Павел наблюдал, как солнце окунается в серую пелену, и подтягиваются на горизонте подушки туч. Фёдор стал с увлечением рассказывать о том, как он вновь побывал в гостях у Ганны и как помог выкорчевать и распилить большое дерево.
- Но, и что ты думаешь делать дальше? – серьёзно спросил Белецкий, закуривая.
- В смысле?
- Ну, ты постепенно приучаешь девушку к себе. Вот влюбится без памяти, ты возвратишься на службу, а она страдать будет.
- Уже влюбилась, - ответил Фёдор, охватывая взглядом морщинистое тёмно-зелёное море. – Знаешь, Паша, тут мы оба в похожей ситуации. Разве ты равнодушен к Цветане?
- Нет, - Павел мотнул головой и усмехнулся. – Решил перед отъездом признаться ей в своих чувствах.
- Вот так вот -  прямо.
- Да. Может быть, если осмелюсь, сделаю ей предложение... По - коммунистически... А если из армии комиссуют, я и на гражданке себе занятие найду.
- Ты можешь пойти в военкомат... Там люди нужны... Ты знаешь, Пашка, я ведь тоже собираюсь увезти с собой Ганну. Будем жить гарнизонной службой...
Тут Фёдора окликнула медсестра и велела идти к врачу. Танкист пожал руку Павлу, шепнул на ухо, что вечером его не будет и поспешил к корпусу.
Павел какое-то время задумчиво сидел на скамейке, наслаждаясь свежим ветром, а когда собрался возвращаться в корпус, его у забора окликнул Кирилл Аполлонович Щедрин.
- Товарищ Белецкий!
- Здравствуйте Кирилл Аполлонович! – обрадовался Павел. – Заходите к нам. А где же ваши шахматы?
- Да нет, я ненадолго, поговорить.
Они сели на скамейке, перебрасываясь незначительными фразами.
- Послушайте, тут дело такое. Я хочу вас пригласить на культурное мероприятие. Вы как относитесь к поэзии? – спросил Кирилл Аполлонович.
- Ну, нормально...
- В городском театре состоится литературный вечер, посвящённый выходу нового стихотворного сборника поэта Бессмертного.
- Аркадия Бессмертного? Того самого?
- Вот именно.
- Он разве в городе?
- Должен приехать.  Наверное, уже на месте. Во всяком случае – я был в городе, видел афиши.
Павел поморщил лоб.
- Я с удовольствием бы сходил... Мы ведь здесь, в санатории, скучаем... Какие здесь развлечения? (Он развёл руками). Ну, игры спортивные всякие, бильярд, книги... Кино завозят, но всё старое... А тут – такая возможность...
- Ну, вот и отдохнёте... Культурно, так сказать.
- Дело вот в чём. Завтра как раз Цветана Славчева вечером свободна. Это вожатая из лагеря. Я уже обещал ей вечер провести вдвоём.
- Так в чём проблема, батенька, - улыбнулся в усы Щедрин. – Я приглашаю и вашу прекрасную Цветану... Приходите вдвоём. Говорят, на вечере поэзии будет и сам Игнатов.
- Игнатов? Слышал. Крупный писатель. Замечательна его эпопея «Поиски и судьбы».
- А! Вы читали! - радостно воскликнул Щедрин. – Значит ещё  не все офицеры в армии невежи!
Белецкий  поднял брови:
- Кирилл Аполлонович, если бы не вы, а кто другой сказал такие слова, я бы обиделся. Обиделся бы за весь командирский корпус. Конечно, многие наши командиры из рабочих и крестьян. Дворянское охвостье вычистили...
Щедрин нахмурился и опустил голову.
- У вас живы впечатления многолетней давности, - продолжал Белецкий. - Сейчас многие заканчивают высшие военные заведения и достаточно... грамотны и в военном вопросе, и в культурном.
- Да, и знают великую поэзию. Пушкина, Лермонтова.
- Да, читают и их, - отрезал Павел. -  Хотя преимуществом пользуются советские поэты. Вот, например, Маяковский...
-  Ну да, Маяковский. Хорошо...А как вам такое стихотворение? Кто автор?
И  Щедрин стал читать тихо, но выразительно и чётко:

Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень
Миры расцветшие висят.

И, как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу,
Где тополь обветшало-серый
Завесил лунную межу,

Где пруд, как явленная тайна,
Где шепчет яблони прибой,
Где сад висит постройкой свайной
И держит небо пред собой.

- По-моему, хорошо..., - произнёс Павел задумчиво. - Хотя немного старомодно... Что касается автора... Ну... не могу же я знать всех поэтов!
- Нет... Этого поэта ни с кем не спутаешь! – воскликнул Щедрин. - Это Пастернак. Как не спутаешь Мандельштама, Волошина и Блока...
- А вот Блока я знаю, - улыбнулся Павел. – Это наш, революционный поэт!
Как он там пишет?
 
Кругом — огни, огни, огни...
Оплечь — ружейные ремни...

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

У Щедрина затеплились в глазах огоньки.
- Ну вот. Совсем неплохо. А, батенька! Неплохо! Хоть Блока знаете и это неплохо! Не отвергаете старую культуру!
Они пошли к хмурому морю, в которое падали капельки дождя, и долго говорили.
После обеда вместо традиционного отдыха Павел отправился в пионерский лагерь, чтобы повидать Цветану. Девушка выбежала к нему ненадолго, так как не могла оставить детей.
Они тепло обнялись и поцеловались, стоя за абрикосовым деревом.
- Милый мой, я не могу долго. У нас сейчас репетиция – завтра выступаем.
- А я тебя как раз хотел пригласить на завтрашний вечер. В городе приезжает поэт Бессмертный. Он представляет свою новую книгу.
Лицо Цветаны просияло.
- Вот это здорово! Дело в том, что там же будут трое наших пионеров вместе с Полиной. Мы разучиваем стих Бессмертного, будем выступать.
- Значит, посмотришь на своих из зала!
- Я возьму свой фотоаппарат, чтобы сделать снимки. У меня Leica – снимки отличными получатся!


***
Дождь отморосил в высоких кварталах города и, впитавшись в зелень деревьев и кустарников, превратил все дорожные углубления в озерца луж. Деревья блестели  жемчужными каплями, и ветер стряхивал их с веток в лица прохожих.
На подходе к трамвайной остановке Цветана ловко преодолела лужу по чавкающей гнущейся доске.
Верная рука Павла её подхватила и крепко обняла. Он был красив – в отутюженной гимнастёрке, перетянутый ремнями, в галифе, поскрипывающий хромовыми сапогами.
Цветана  была ему под стать - чудо как хороша – одета по последней моде: в длинном белом  платье в синий горошек с рукавами - фонариками, в шляпке «клош», из-под которой виднелись короткие чёрные волосы, в руках - сумочка – конверт.
Павел познакомил Цветану с Кириллом Аполлоновичем.
Тот по старорежимному поцеловал ей руку в перчатке и сказал:
- Очень, очень приятно. Премного наслышан. Ну как там наша подрастающая пионерия?
- Дышит, трудится и живёт! – звонко отчеканила Цветана.
- Да вы сегодня их увидите, Кирилл Аполлонович. Будут выступать с декламацией стихов,  - сообщил Павел.
- И с песней, -  кратко добавила Цветана.
 Трамвай, похожий на освещённый аквариум с рыбами – людьми, подхватил их и понёс в центр города, где уже оживали фонари, рассеявшие упавшую ночную темень.
Театром «Труженик» оказался старинный дом с четырьмя колоннами по фасаду, напоминающий какое-то древнеримское сооружение. По его фронтону загорались и бегали огни лампочек.
Рядом с театром выделялись своей яркостью и обилием броских плакатов афишные тумбы. Порывы ветра колебали афишу, возвещающую о творческом вечере популярного поэта Аркадия Бессмертного.
Из тарелки - радио на столбе вырывалась бодрая музыка.
Цветана сразу стала подпевать знакомую песенку:

Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь! (20)

Они стояли на пороге, наблюдая, как съезжаются автомобили, из которых выходят нарядные люди. Также очередных гостей щедро выплёскивал из своего нутра тренькающий трамвай.
 Одним из первых к порогу театра подошёл человек с тонкими усиками на худом мальчишеском лице в форме инженера  со значком, изображавшим молоток с разводным ключом. Он долго пожимал руку всем и вежливо говорил:
- Здравствуйте, товарищ!
 Кое-кто пожимал руку Кириллу Аполлоновичу, который, оказывается, пользовался определённой известностью.
- Товарищу Щедрину мой пламенный привет! - пробасил высокий полноватый гражданин в сером строгом модном костюме и шляпе. В его очках блестели огоньки рекламы.
Он пожал руку и Белецкому и остановился возле Цветаны.
 - Какие, оказывается, красивые девушки расцветают на нашей земле, - любезно промолвил гражданин, целуя Цветане руку.
И тут же его уволок спешивший за ним его спутник.
- А вас хорошо знают,  Кирилл Аполлонович, - сказал Павел. – Никогда не спрашивал кто вы по профессии.
- О, как же им меня не знать, - промолвил Кирилл Аполлонович. – Они меня хорошо знают. Я театральный и литературный критик.
- Ах, вот оно что! - озарился улыбкой Павел. – То - то я думаю...
- А кто этот гражданин в очках? – спросила улыбчивая Цветана. – Я как будто его знаю.
- Вы, скорее всего, знаете его по портретам в книгах. Это писатель Игнатьев. Он ещё в двадцатые вернулся из эмиграции и сейчас достаточно известен.
- Да, я читала его исторический роман! Он здорово пишет.
- Сам Игнатьев!  Я читал его революционную эпопею... Что ни говори – талант, - добавил Белецкий.
Их разговор заглушила новая песня «Майская» на слова Лебедева – Кумача.

Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей! (21)

Первым остановился и стал подпевать эту ставшую уже популярной песню юноша – книгоноша, а затем многие другие гости у входа.
Но время шло, стало холодать, и Щедрин предложил войти в холл. И тут же пропал в толпе, словно его и не было.
Зрителей собралось много.
Павел столкнулся с тучным и нарочито прилизанным мужчиной, который тут же нервно воскликнул:
- Что такое!
Павел извинился. Он узнал человека с пляжа – писателя Землероева. Теперь, в белом костюме тот выглядел импозантно. Рядом словно скала высилась его крепкая и надменная жена.
Но Землероев, увидев Павла, был настроен сегодня благодушнее.
- А мой недавний оппонент! Оказывается и вы здесь!
- Вы этому удивлены?
- Нет, но... Кхм... Я прошу вас не обижаться на меня за тот случай. И точка!
И он протянул руку.
- Будем знакомы. Лауреат Сталинской премии Землероев.
Павел назвал себя.
Скользнув глазами, он увидел стоящего рядом с зеркалом Николая Мищукова. Тот мгновенно узнал Павла, кивнул издалека и едва заметным движением приложил палец к устам.
Павел понял – Коля выполняет здесь какое-то задание и его сейчас нельзя тревожить.
- Цветана, Павел! Вот вы где!
Они увидели вынырнувшую из толпы Полину.
- Полинка, какая ты красавица! - воскликнула Цветана.
- А ты! Тебе так идёт это платье!
- Да, Полина, никогда тебя такой не видел, - признался Павел. – Ты здесь давно?
- Да уже часа два. Репетировали! Волнуемся ужасно!
Цветана взяла Полину за тёплую руку.
- Не переживай! Вон рука вся влажная! У тебя же сердце...
- Да Виталька всё слова забывает.
- Всё будет хорошо. Вот увидишь.
Пока Цветана говорила с Полиной, Павел заметил Воронкова в строгом сером выходном костюме, стоящего неподалёку с погасшей трубкой в руке.
- Я отлучусь на время, - шепнул он Цветане. -  Жди меня в зале. Вот билет...
...Воронков посасывал трубку и говорил:
- Видал, сколько народу пришло. Стая шарлатанов, захвативших литературную ниву.  Философы колченогие. Негодяи, распутники и шуты... Половина из них дармоеды. Ничего толком не пишут, только примазаться к славе известных писателей хотят.
Павел немного рассердился:
- Ну, положим не все. А как же Игнатьев, Землероев...
- Землероев бездарь, - зашептал Воронков.
- Ну, Игнатьев - то...
- Игнатьев - другое дело. Но... я читал за границей Бунина и Набокова. Да, они эмигранты, враги, но, чёрт возьми – таланты...
Павел вздохнул.
- Ну, ты даёшь! А кто же, по-твоему, из наших может сравниться с ними? Шолохов?
- Хорошо начинал, да уже исписался. Как и Фадеев. Ну, Игнатьев, ладно, согласен.  Пастернак. Или Алёшин. Знаешь такого?
Павел улыбнулся:
- Знаю. Правда, я у него я ничего не читал. Но он забавный человек. Хотя постой, я ведь смотрел фильм «Строгий юноша» по его сценарию. Прекрасная картина, жаль, что так быстро слетела с экрана.
- Слетела по распоряжению сверху. Пойдём, здесь есть уютный кабачок, пропустим по рюмочке. Там, кстати, Алёшин...
- В ресторане, здесь? Не может быть!
- Он там!


***
В это время Коля Мищуков стоял рядом с инженером Сольцем и очень красивой девушкой Эмилией.
Сольц заинтересованно спросил:
- Так вы откуда сейчас, товарищ Макаров?
- Из Парижа...- вкрадчиво ответил Коля, чуть улыбнувшись одним движением губ и глядя в фойе.
- Париж! Чудо! – мурлыкнула красавица Эмилия и ослепительно улыбнулась.
- Ну и как там в Париже? – спросил Сольц.
- Прекрасно. На Елисейских полях гуляют французские романтики и читают стихи. На террасах кафе стоят маленькие столики. Там можно попить кофе пообщаться с красивой девушкой. Вот, совсем как наша очаровательная Эмилия... С Эйфелевой башни можно увидеть почти весь Париж.
-  Чудесно! А в Америке как? – спросил Сольц.
- В Америке давненько не бывал. Но возможно скоро поеду.
- Ах, Америка, царство доллара, - равнодушно сказала Эмилия. – То ли дело Франция!
- Дорогая, там не только царство доллара. Там царство свободных людей, - заметил Сольц, внушительно глядя на Мищукова.
- Увы, - неопределённо промолвил одними губами Коля. – Свобода там, где нас нет!
Сольц выразительно вздохнул.
- Так вы скоро опять уезжаете? – спросил он.
- Нет, пока я здесь. Небольшой отпуск перед новой командировкой...
В ресторанчике, в который вошли Белецкий и Воронков, играл оркестр.
За белоснежными столиками сидело несколько гостей.
Крайний в углу столик занимал, нахохлившийся, будто старый ворон, писатель Георгий Алёшин.
- Давай угостим его, - предложил Воронков.
- Давай!
Поприветствовав писателя – отшельника, Воронков и Белецкий подсели к нему за столик с бутылкой вина.
- Георгий Кристианович, угощайтесь.
Алёшин равнодушно посмотрел на них, как будто не узнавая, но заметив бутылку, оживился.
Рядом с ним незаметно сидел молодой, но уже лысеющий человек, то и дело кивавший яйцеобразной головой.  Перед ним белел листочек со стихами. Он представился поэтом Требуховым.
Тонким носовым голосом он стал читать своё стихотворение:

Мы врагам дадим отпор,
Мы очистим ночь!
Мы освятим наш террор -
Враг умчится прочь...
 
Наконец молодой поэт затих и выжидательно посмотрел на Алёшина.
Тот сидел с серьёзной миной на лице и ковырял вилкой салат. Наконец, отложив вилку, писатель вытер руки салфеткой и задумался.
- Ваши стихи о терроре не приподнимают личность... над суетой, - угрюмо известил Алёшин.
Щёки поэта стали пунцовыми. В ответ он визгливо сказал:
- Поймите, товарищ Алёшин, тот красный террор, что начали большевики, был нужен. Он и сейчас необходим для чистки...
- Чистки чего? Ковра? – спросил Алёшин.
- Страны. Советского общества! - ответил с запалом молодой человек.
- Надобно чистить души!
Воронков откупорил бутылку, с интересом вслушиваясь в диалог.
Алёшин поблагодарил за наполненный бокал и произнёс, глядя в глаза Воронкову и Белецкому:
- Это невроз эпохи!
- Но почему?  - спросил поэт Требухов.
- Ох, молодой человек, знаете ли вы что такое террор... О, вы не знаете террора! А это куда интереснее, чем украинская ночь. Гораздо интереснее! Террор — это огромный нос, да – да, нос, который смотрит на вас из-за угла. Потом этот нос висит в воздухе, освещённый прожекторами, а бывает также, что этот нос называется Днём поэзии.
- Ну, это вы образно говорите, - произнёс молодой поэт, совершенно сбитый с толку. - А вообще -то (он замялся) при чём здесь нос?
- Нос здесь при том, что он везде... – едко сказал Алёшин. – Заходишь в контору – там нос. И в магазине ходят носы.  И ездят в пролётках и в трамваях, и в шикарных автомобилях. В бане, в доме – везде носы! Я хотел в молодости написать повесть о городе, где живут носы... Да отвлекался на другие темы. А сейчас видимо уже не успеть.
- Это такая фантасмагория? – спросил Павел Белецкий. – Как у Гоголя?
- Вот! Молодой человек понимает, о чём я говорю, - удовлетворённо сказал Алёшин.
Воронков, забыв о своей трубке, положив её на стол, с удовольствием слушал Алёшина. Потом предложил:
- Георгий Кристианович, а вы напишите. Это будет здорово! Кстати, ходят слухи, что вы собираетесь написать роман «Ницше».
- Ну вот, в который раз я уже слышу эту легенду, - произнёс Алёшин, хлопнул подтяжками под обвисшим пиджаком, и глаза его заблестели. – Я набросал черновик романа под названием «Нищий». Я сам прохожу испытание, вживаюсь в образ, чтобы качественно и правдиво написать роман «Нищий». А все говорят, что я пишу роман «Ницше». Выходит мне надо написать два романа?
Белецкий и Воронков захохотали.
- А что, было бы неплохо!
Но Требухов нахмурился.
- Роман «Нищий»  не будет нужен нашей советской литературе. Ведь у нас в стране нищих нет! – звонко произнёс молодой поэт.
Алёшин помрачнел, взялся за бокал, салютовал им и опрокинул в себя.  Немного поморщившись, зазвенел вилкой, закусывая.
- А кто сказал вам, Требухов, что действие романа будет происходить в советской стране? А может в капиталистической? – спросил Воронков, придя на помощь Алёшину.
Поэт глянул на него исподлобья. Потом посмотрел на Алёшина, и раздражительно спросил:
- Так вы действительно пишите оба романа?
Алёшин молчал. Не дождавшись ответа, молодой человек добавил:
- Вы так мало написали за целую жизнь, что я могу всё это прочитать за одну ночь!
Алёшин остро глянул в ответ:
- А я могу написать за одну ночь всё, что вы сочинили за всю жизнь.
Требухов растерянно изучал в воздух, в котором плавал табачный дым.
В это время прозвенел звонок к началу представления.  Народ в ресторанчике  стал подниматься и двигать стульями.
Белецкий быстро подхватился:
- Там же Цветана одна... Всё, я бегу...
- Пошли, - поддержал его Воронков.
 А потом обернулся к Алёшину:
 - А вы идёте, Георгий Кристианович?
Писатель махнул рукой.
- Идите, я подойду позже...
По дороге в зал серьёзный Воронков сказал об Алёшине:
- Совершенно потрясающий писатель. Каждая фраза отточена... Образы, метафоры... А вот пишет до обидного мало.
- А мы его ещё и подпаиваем, - сказал Павел. – Вот это нехорошо.


***
Цветана взяла руку Павла в свою, и все зрители, томительно дыша, ждали начала представления. Девушка потихоньку осматривала первый ряд. Там сидели самые именитые гости, среди которых она заметила писателя Игнатьева. Тот о чём-то шептался со своим соседом.
Из-за сиреневого занавеса появился конферансье – седой мужчина с холёным лицом. Раздались робкие шлепки, перешедшие в вежливые аплодисменты.
- Здравствуйте дорогие товарищи! Сегодня необычный вечер. Ибо к нам пришёл не профессиональный артист или певец, а поэт. Как правильно заметил товарищ Сталин – «инженер человеческих душ»... Сегодня вечер поэта Аркадия Бессмертного!
В ответ зашелестели долгие аплодисменты, даже с криками «браво».
- Как известно, Аркадий Бессмертный много делает для развития нашей литературы, для воспитания посредством слова юного поколения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вечер его творчества начнут дети.
Внимание, товарищи! Выступает детский хор нашего города. Руководитель Витольд Рамзанов. Музыка Исаака Дунаевского, стихи Владимира Шмидтгофа. «Как, хорошо».
Зазвучал оркестр, и хор грянул бодрую песню:

Эх, хорошо в Стране Советской жить!
Эх, хорошо Страной любимым быть!
Эх, хорошо Стране полезным быть,
Красный галстук с гордостью носить!

Будь готов всегда и во всём,
Будь готов ты и ночью и днём!
Чем смелее идём к нашей цели,
Тем скорее к победе придём!

Исполнение было искренним, от души, и быстро было подхвачено почти всеми сидящими в зале.
Цветана с энтузиазмом щёлкала фотоаппаратом, делая снимки детей.
После двух хоровых песен вновь вышел конферансье и объявил новый номер.
- Товарищи, хочу вам напомнить, что у нас сегодня вечер поэта Аркадия Бессмертного. Сейчас вам предстоит услышать вдохновенные строки поэта,  которые так связанны с днём сегодняшним, когда по всей стране продолжается великая стройка, когда народ в третьей пятилетке, выполняя задания партии, настойчиво трудится на благо нашей родины. Сейчас прозвучит декламация знаменитого стихотворения поэта «Вставай, просыпайся рабочий люд» в исполнении пионеров из лагеря «Красный рассвет». Итак, встречайте ребят! Художественный руководитель Полина Прохоренко!
Цветана, сцепив в волнении руки, смотрела на вышедших пионеров в белых рубахах и алых галстуках.
Волновался и Павел. Он узнал некоторых ребят, в том числе давнего знакомца Витальку. Эти трое мальчишек стояли на сцене – хрупкие, маленькие и беззащитные.  Казалось, что впереди неизбежно будет война, которая скажется на их судьбах. И как защитить их?
Павел сжал подлокотник кресла и так сидел, пока они декламировали, каждый – по куплету.

Вставай, просыпайся, рабочий люд!
Видишь, трубы дымят?
Тебя на заводах машины ждут!
Искры в небо летят!

Вставай, просыпайся, рабочий люд!
Видишь солнца восход?
Нашей стране птицы гимны поют!
Счастлив в стране народ!

Вставай, просыпайся, рабочий люд!
Слышишь, моторы ревут?
В стройных рядах герои идут!
На подвиги нас зовут!

У Цветаны даже вспыхнули слёзы, словно хрупкие драгоценные камешки.
Гром аплодисментов был ответом на выступление ребят. Немного смущённые  и пунцовые они ушли за кулисы.
Далее конферансье решил дать слово почётным гостям.
Первым на сцену поднялся лауреат Сталинской премии Игнатьев.
Он говорил о сложном международном положении. Его громовой голос раскатывался во все уголки зала.
- В Европе растёт и угрожает миру фашизм. И наша задача, пролетарских советских писателей, заострив перо, показывать то лучшее, что есть в нашей стране, крепить советский строй, поднимать гордый дух нашего народа... Это в полной мере, как мне кажется, выполняет товарищ Бессмертный.
Приглашённый за ним писатель Землероев в своей путаной речи обрушился на внутренних врагов. Говоря, он размахивал кулаком.
- Нам надо... это... крепить наши ряды. И вымести поганой метлой сор из избы! И точка!
Наконец-то вышел на сцену и сам поэт. По портретам и в записях кинохроники Аркадий Бессмертный казался гигантом. Но здесь перед зрителями стоял худощавый мужчина чуть выше среднего роста в хорошем светлом костюме. Его густые волосы были зачёсаны назад.
Он дождался, когда утихнут овации и негромко произнёс.
- Тут в мой адрес было сказано столько добрых слов. Даже не знаю, товарищи, заслужил ли я их? Ведь я простой автор и ничего великого в моей поэзии нет.
Все протестующе зашумели, и поэт начал читать нечто приподнятое и пламенное. Глаза его загорелись, голос окреп.

Зов страны нас отправит в полёт,
Темп увлечёт в бесконечность.
Я иду по команде «вперёд»,
Я создаю вечность!

Пульсом и ритмом дышит страна,
Сердца наши едины!
В страхе отступит тварь – война!
Вместе - мы непобедимы!

Поэт читал всё дальше и дальше. Каждое его произведение встречало неутихающий шум одобрения в зале.
- Молодец! Читай ещё!
На сцену вышли женщины с цветами.
Выпив воды, поэт сказал:
- Спасибо, дорогие мои слушатели, читатели, вы настоящие друзья! Знаете, я сейчас читал вам свои новые и лучшие старые стихотворения. Их можно отнести, к так называемой гражданской лирике. Но есть и стихи лирические, написанные для себя, для близких, и ещё не ставшие достоянием общественности. Они не входили в сборники. Хотите я их почитаю?
Все одобрительно зашумели.
- Вот, например, стихотворение «Шелест платья твоего». Оно о любви, о любимой и желанной женщине.

Шелест платья твоего
Шорохом дождя у дома.
Праздник сердца моего,
Мы с тобой едва знакомы.

За окном цветет жасмин
Тьмы глубины тихо гасит,
Живописнее картин,
Твою комнату украсит.

Вот мы смотрим друг на друга,
Взгляд твой манит - я молчу,
А внутри бушует вьюга -
Так обнять тебя хочу!

Стук шагов в пустыне дома,
Шорох платья, миги встреч,
Строк увесистого тома,
Не хватает, чтоб отвлечь.

И в тиши библиотеки
Ты листаешь книгу звёзд.
В кресле, чуть прикрывши веки,
Я блуждаю в мире грёз.

Тела чудные изгибы,
Манит бедер крутизна.
Мотылек твоей улыбки -
И душа озарена!

Дерзко платье поднимают
Венчики твоих грудей.
Под спиной упруго ходят
Двое круглых лебедей.

Чёрный волос обрамляет
Смуглое твоё лицо.
Синь очей твоих сияет,
Как на пальчике кольцо.

Перстень золотом пылает
В нем сапфира синь горит,
Ты волнуешься и таешь,
Страсть лампадой пламенит.

Два шага – я за спиною,
Миг – и нежные уста,
Шею смуглую покроют.
Грудь ладони приняла.

Ласки, страстные объятия,
Губ хмельное озорство,
И под легким шелком платья,
Волны тела твоего.

И на ложе тёмно-синем
Воцарится божество.
Не забыть мне цвет жасмина,
Шелест платья твоего.

Неутихающие овации ждали поэта.
- А вот ещё одна зарисовка. Совсем под сегодняшнюю погоду. Только действие происходит осенью...

Ночь за окном... Осенняя буря
гонит листву за капелью дождя.
Луч фонаря в серебристой лазури
Тихо крадётся, с тобой уходя.

С ветки слетает чёрная птица,
Клювом стучит в гладь ночного стекла.
Крыльями бьёт, у окошка садится,
Словно бы весть от тебя принесла.

В чёрном зрачке - лепестковое пламя
Тонкой свечи в резком танце теней,
Ужас и боль о разбитом свиданье,
А на душе всё страшней и темней...

Вот я одет, и чёрная птица
в небо взмывает, в туман уходя.
Лестница вниз... Свет в тумане клубится,
Тонкий твой стан под напором дождя.

Заканчивался вечер, все провожали поэта, желали ему творческих успехов. Аркадий Бессмертный уходил с горой подаренных букетов.
Павла и Цветану переполняли хорошие чувства от замечательного концерта.
Щедрин и ещё несколько их знакомых оставались на банкет, который должен был происходить в ресторанчике. Там уже была слышна настройка джазовых музыкантов.
Цветана никак не могла отыскать Полину и её ребят. Тут Павел заметил в толпе одиноко стоящего администратора и предложил узнать у него.
- А вожатой с детьми уже нет давно. Они ведь смотрели только часть концерта. А потом пришёл специально заказанный грузовик. Так распорядился первый секретарь – развезти детей.  Так что, ваши уже уехали в лагерь, - развёл руками администратор.
Цветана и Павел молча вышли на крыльцо. Дул пронизывающий ветер, гнавший клочковатые облака по небу. Где-то далеко нервно шумело громадное море.
К ним присоединился немного подвыпивший Воронков.
- Я сбежал с банкета. И бутылку успел прихватить. Будешь? – спросил он.
Павел отказался.
- Не... В такой вечер...пить совершенно не хочется...
- Ты чего? Согреешься!
Не дожидаясь ответа, он открыл бутылку и хлебнул вина.
Затем он затянул дивную песню:

Когда придём в широкий дол
Где любящим раздолье,
Нас смерти тощая рука
Не сыщет в этом доле.
Там круглый год цветут цветы,
Там яблоки на диво,
И реки вкрай текут вином,
И пьяным тёмным пивом.
Там в светлых золотых лесах
Под старые напевы
С глазами синими как лёд
Танцуют королевы.(22)

- Вот ты какой певец! – воскликнул Павел. – Молодцом!
- Замечательная песенка, – похвалила Цветана. – Но я её никогда не слышала.
- Где ты её откопал? – с улыбкой спросил Павел.
Воронков закупорил бутылку, и она исчезла в недрах пиджака.
- Песня... Это ирландская народная. Фольклор, так сказать...
- Холодно, а надеть нечего, - промолвил Павел, ёжась в гимнастёрке, прижимая к себе Цветану, чтобы согреть.
Теперь Цветана волновалась -  как же ей добраться до лагеря.
- Ничего, я провожу тебя,  – пообещал Павел. – Зашагаем в ночи. Нам не впервой!
- А я предлагаю вам не идти так далеко, - сказал Воронков. – Пойдёмте в санаторий. У меня есть возможность разместить вас там. Койка найдётся, не беспокойтесь...Да накиньте мой пиджак, а то закоченеете.
И он отдал Цветане свой пиджак, за что та горячо его поблагодарила.
- А как же вы сами? – спросила Цветана, глядя на корреспондента в одной рубахе с галстуком.
- Ничего, меня трубка греет, - улыбнулся Воронков, закуривая трубку, пуская клубы дыма...


***
Николай Мищуков тоже не остался на банкет. Он долго говорил с Сольцем и с Эмилией, и о последней у него сложилось далеко не самое лестное впечатление.
«Она мила, красива, но глупа до беспредельности!» - думал Коля.
Что касается инженера Сольца, то в нём Коля заметил некоторые  оттенки карьеризма и даже авантюризма.
Они долго шли по бушующему под ветром городу и говорили. Рукава веток били по стёклам окон, создавали причудливые машущие тени на стенах домов в лучах волнующихся фонарей.
Вскоре путники стали замерзать.
- Прошу всех подождать, -  сказал Сольц. -  Вот там на углу телефонная будка. Я вызову машину из гаража.
Далеко за колышущимся каштаном, прислонившись к стволу дерева, стоял одинокий Макс. Когда подъехавший автомобиль забрал всех троих, он сразу исчез.
Эмилию оставили в гостинице.
У дома на Итальянской улице Мищуков и инженер вышли.
- Товарищ Макаров, я хотел бы с вами серьёзно поговорить, - вдруг известил Сольц.
- Прошу вас, - ответил нахмуренный Коля.
- Но нет, только не сегодня, - сказал Сольц. – Уже поздно, и мы устали. А разговор сугубо личный, долгий и серьёзный.  У меня есть интересное предложение для вас, и я думаю, что мы могли бы его обмозговать. Когда вам удобно?
- Да в любой день, - заинтересованно сказал Мищуков. – Хоть завтра.
- Завтра у меня в лаборатории важный эксперимент, - произнёс Сольц, опустив лицо. – Предлагаю послезавтра.
- Отлично. Запишите телефон гостиницы.

Продолжение следует