Глава 1. Зона

                Ты положил меня в ров преисподний,
                во мрак, в бездну. Отяготела на мне
                ярость Твоя, и всеми волнами Твоими
                Ты поразил меня. Ты удалил от меня
                знакомых моих, сделал меня отвратительным
                для них; я заключен, и не могу выйти.
                (Пс. 87:7-9)

— Через четыреста метров поворот направо, — сообщил навигатор, закрепленный на лобовом стекле Максовой «Короллы».

— Какой к черту поворот? — раздраженно отозвался Макс. — Тут сплошной лес, даже старые просеки давно позарастали.

Макс, или, если формально, Максим Темнов, — мой друг еще со школы. Умнейший человек на самом деле, и должность занимает соответствующую — доцент кафедры генетики в Шевченковском университете. Никто из тех, кто знает нас, не мог бы предположить, что мы вообще способны быть друзьями при настолько различающихся взглядах на мир. Ученый, эволюционист, атеист до мозга костей, отвергающий все сверхъестественное — и я, ведущий передачи «Благая Весть» на «Первом христианском».

Не то, чтобы я был каким-нибудь фанатиком-мракобесом вроде Германа Стерлигова, вовсе нет. Я даже факт биологической эволюции не отвергаю, чем привожу в недоумение многих своих братьев во Христе. «Никто не может служить двум господам», — неизменно цитируют они мне Матфея, прознав о моей позиции. Может быть, они и правы. Но я не верю в то, что Господь намеренно ввел нас в заблуждение, раскидав по всему миру такое количество свидетельств эволюции и внедрив их в наши собственные тела. Бог — не лжец, и природа — Его собственное Евангелие, в котором Он начертал волю Свою.

Но в главном мы с Максом не можем прийти к согласию. Я не могу поверить в то, что мутации — игра случая, а не промысел Божий. Мог ли Создатель отдать Свое творение на волю хаоса? Да, я знаю аргументы эволюционистов. Случайность мутаций компенсируется закономерностью отбора и все такое. Но можно ли таким способом создать не просто нечто эффективно распространяющее свои гены, а свой собственный образ, свое подобие? Одна из таких дискуссий и привела нас в конечном итоге сюда — чуть ли не в самый центр Зоны отчуждения.

В принципе, решение о поездке мы приняли больше месяца назад, еще летом. «Нет, Володька, ты со своей теологией слишком оторван от реальной жизни на реальной земле», — сказал мне тогда Макс. Я лишь усмехнулся, а он продолжил: «Серьезно. Вспомни Дарвина, который смог сделать окрытие, лишь побывав на Галапагосских островах и увидев своими глазами результаты всех этих дичайших перескоков генома от одного набора признаков к другому. Тебе тоже не помешает увидеть, чтобы осознать».

Я понимал, что он имеет в виду. Галапагосские острова далеко, но у нас есть Припять — мертвый город в сотне километров от Киева, жуткий памятник прошедшей эпохе. Город, на десятки километров вокруг которого растянулась территория радиоактивного заражения, ныне почти свободная от присутствия человека, не считая разве что вереницы любопытствующих, в основном иностранцев, год за годом проходящих по одним и тем же туристическим маршрутам. Поглазеть на ЧАЭС, сладко замирая от показаний персонального дозиметра. Сделать селфи на фоне проржавевшего колеса обозрения в заросшем парке. Послушать, как гудит ветер рядом с исполинским радарным комплексом времен холодной войны. Помочиться на знак радиации у его подножия. И, наконец, отправиться домой с ворохом типовых фотографий на телефоне — вот тот максимум, который позволяют себе девять из десяти посетителей Зоны.

Но отойти хоть на километр в сторону от натоптанных тропинок, в глубину территории, известной лишь заядлым сталкерам с их многолетним стажем, и мир станет совсем другим. Природа, внезапно освобожденная от многовекового гнета человека, рванулась ввысь в неистовстве узника, расставшегося с железными кандалами. Растительность, агрессивно заполняющая каждый квадратный метр земли, взрывающая растресканный асфальт, увивающая облупившиеся бетонные стены побегами плюща. Стайки птиц, краткое эхо от криков которых успевает пронестись по вымершим улицам, прежде чем стихнуть в черных глазницах ветхих зданий. Огромные пчелы, опыляющие безумно яркие цветы. Поваленные стволы, поросшие мясистыми телами грибов.

— Наверное, старые карты загружены. Со времени катастрофы многие дороги исчезли, и некому было все это обновлять, — пожал плечами я. — Двигайся примерно в южном направлении. Рано или поздно доберемся до цивилизованных мест.

Макс кинул на меня насмешливый взгляд и красноречиво постучал указательным пальцем по индикатору уровня топлива, стрелка которого дрожала в районе нуля.

— Если мы не выберемся отсюда рано, то поздно уже не получится. Хорошо, если остатков бензина хотя бы на двадцать километров хватит.

Через четверть часа двигатель первый раз чихнул. Еще через пять минут зафыркал и окончательно заглох, оставив нас в тишине, нарушаемой лишь периодическими порывами ветра. Я извлек из кармана мобильник. Индикатор сети показывал полное отсутствие покрытия. Макс со вздохом повторил мои действия, убедившись, что его смартфон ничуть не более чувствителен к радиосигналу.

Мы выбрались на дорогу, густо поросшую пожелтевшей травой, и огляделись. Похоже было, что по этому шоссе никто не проезжал уже как минимум год. Прямо по курсу дорога ныряла в чащу смешанного леса, почти сразу утопая в сумраке. Над вершинами деревьев поблескивала в лучах закатного солнца какая-то металлическая конструкция — должно быть, та самая знаменитая радарная установка. До Припяти не так далеко, а там — островки цивилизации, продолжавшие расти и процветать по мере снижения радиационного фона и увеличивающегося потока туристов.

— Что будем делать, Макс? — спросил я. — Двинем пешком? Еще до ночи дойдем до ближайших сталкерских пунктов, переночуем, а утром нас кто-нибудь подкинет к машине с канистрой бензина.

Макс покачал головой и указал пальцем на что-то у подножия деревьев справа от дороги.

— Грибы.

— Грибы? — недоуменно переспросил я. — Ну и что? Ты же сам говорил, что здесь грибные места.

— Грибы срезаны, — нетерпеливо пояснил Макс. — Кто здесь мог собирать грибы, кроме местных, причем явно чокнутых? В них же концентрация радионуклидов раз в тридцать выше допустимого. И я даже знаю, где искать наших радиоактивных приятелей.

Проследив за его взглядом, я увидел. Над золотистыми кронами деревьев поднимался дымок, свидетельствовавший о том, что неподалеку располагается поселение. Возможно, у них есть если не бензин, то хотя бы работающая линия связи.

— Идем вместе? — спросил я.

— Гм… Знаешь, Володька, а давай я по-быстрому смотаюсь. Тут пара километров максимум. А ты пока посиди в машине. Мало ли, кто тут шляться может… Развинтят на запчасти за милую душу, и потом фиг кого найдешь в этих местах.

— Кто тут может ходить? Грибники эти? Так мы к ним же и пойдем! — возразил было я, но увидев выражение Максова лица, счел за лучшее не перечить. Если уж он вбил себе в голову очередную параноидальную идею — пиши пропало.

— Не питай иллюзий насчет местного населения. Здесь люди — сами себе закон. — С этими словами Макс открыл дверцу, извлек из бардачка паспорт, складной нож и записную книжку, после чего двинулся к полосе деревьев у обочины.

— Ладно, — бросил я ему вслед. — Если окажется дальше, чем тебе показалось, лучше возвращайся. Не хочу тебя ночью в лесу искать.

Макс только отмахнулся и через секунду растворился в тени деревьев, оставив меня одного рядом с заглохшей машиной. Я забрался в кабину, перевел кресло в более удобное положение и разместился на нем, глядя сквозь ветровое стекло на плывущие облака, на которых уже вовсю играли отблески разгоравшегося заката. Напрасно я его отпустил все-таки. Лето закончилось, на долгий светлый вечер рассчитывать не стоит, а заплутать в кромешной тьме в лесу — раз плюнуть.

Достав с заднего сиденья стопку журналов, я просмотрел заголовки. «Популярная механика», «Наука и жизнь», «Вестник микологии», бюллетени трудов каких-то научных организаций, оттиск публикации о микотоксинах в прозрачной папке и, совершенно неожиданно, «Игромания». Остановив выбор на «Популярной механике», я углубился в чтение статьи об истории архитектурной техники, но чтение не клеилось — мысли постоянно съезжали в сторону, вновь и вновь возвращаясь к моему другу, который, возможно, заплутал в полутемном лесу, и теперь не может найти дороги назад. Если только не хуже.

Отложив журналы в сторону, я бросил взгляд налево. Солнце уже скрылось за горизонтом, окрасив алым заревом добрую треть неба, и длинные тени деревьев расчертили шоссе черными полосами. Я откинулся на подголовник и прикрыл глаза, вслушиваясь в шум ветра. Нельзя сказать, что день был тяжелым, но я все равно чувствовал какую-то давящую тяжесть. Ужасно хотелось провалиться в небытие и очнуться уже дома, в Киеве, пропустив все эти вынужденные приключения с заблудившимся навигатором. Кровавый туман, который я наблюдал сквозь прикрытые веки, понемногу уступил место кромешной тьме. Ветер, казалось, тоже утих, лишь изредка напоминая о себе краткими порывами, к которым примешивались какие-то странные чавкающие звуки.

Звуки? Я резко открыл глаза и вгляделся в темноту за лобовым стеклом. Что-либо разглядеть там было проблематично, разве что слегка мерцали верхушки деревьев в мутном лунном свете, с трудом пробивающемся сквозь плотный слой облаков. Я протянул руку и включил фары, высветив силуэт какого-то зверя — тот сверкнул желтыми глазами в мою сторону и метнулся в заросли. Волк? Только этого не хватало — у Макса из оружия только перочинный нож, с которым он и обращаться-то не умеет.

— Господи, к тебе взываю, — прошептал я в темноту. — Защити неверного раба Твоего Максима от зла, да не собьется с пути он во мраке…

Громкое чавканье раздалось позади меня. Мое сердце подскочило к горлу, и я в панике обернулся. Справа от машины, рядом с задней дверцей стояло нечто. Я крепко зажмурился, потом медленно открыл глаза, до последнего надеясь, что стал жертвой галлюцинации. Не помогло. Пошатывающийся черный силуэт приблизился, издавая все те же чавкающие звуки, но света было недостаточно, чтобы разглядеть что-то большее, нежели намек на человеческие черты.

— Макс? — спросил я, сразу же почувствовав себя последним кретином.

Визитер склонился к дверце, опершись на стекло рукой, и в свете луны мелькнули чудовищно искаженные черты лица с влажно блестящей бугристой кожей.

— Я-а-а… — шипящий звук с бульканьем выходил из горла твари, — путь… ис-с-стина… и… ш-ш-шизнь. Я-а-адущ-щ-щий… мою… плоть…

— Нет! — прошептал я. Вернее, попытался прошептать. Во рту пересохло, комок в горле мешал выдавить из себя хоть один звук. Я с усилием сглотнул и попытался вновь. — Господь — Пастырь мой… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

— Я-а-а с-с-с тобой! — прошамкала склизкая пасть. — С-с-с тобой!

Рванувшись в сторону, я пребольно ударился боком о руль и проснулся в кромешной тьме. Толстый слой облаков почти полностью поглощал свет луны. Редкие капли дождя падали на крышу и капот, не столько нарушая, сколько подчеркивая мертвую тишину вокруг. Тело ломило от длительного пребывания в неудобной позе, но, слава Господу, видение оказалось просто жутким сном. Одно мешало мне испытывать облегчение: Макс так и не вернулся. Неужели мой друг заблудился или, не дай Бог, стал жертвой местных бандитов? Не следовало его отпускать: лучше бы нам было дождаться утра вместе.

Я до мучительного хруста в суставах потянулся, снова расположился на кресле и попытался уснуть. Удалось мне это далеко не сразу: гадкое видение то и дело всплывало у меня перед глазами. Я так и не понял, сколько прошло времени до того, как усталость взяла свое, отключив мои мыслительные процессы: просто в какой-то момент я сообразил, что уже минут десять смотрю на клубящийся утренний туман над влажной грунтовой дорогой. Макс так и не вернулся.

Вытащив из бардачка бутылку «Моршинской», я сделал пару глотков и, собравшись с духом, вышел наружу. Промозглый воздух впился в тело, стремясь добраться до костей и заставив меня поежиться. Чертовски плохо, что мы не догадались взять с собой теплой одежды: понадеялись на то, что наше путешествие закончится в течение дня. И поначалу все шло успешно. Мы обнаружили старую просеку, буквально заросшую грибами всех видов. «Не грибы, а корпофоры, — поправил меня Макс. — Иначе говоря, плодовые тела, служащие цели размножения. Основная часть организма гриба — это мицелий, называемый также грибницей и представляющий собой разветвленную подземную сеть, состоящую из тончайших нитей. Эта сеть может достигать гигантских размеров: десятки километров нитей в одном грамме мицелия. А сложность соединений между этими нитями заставляет вспомнить о синапсах нашего собственного мозга».

А потом мы пару часов бродили по этой поляне и окрестностям, рассматривая отклонения от морфологии, вызванные мутациями. «Смотри сам, Володька, — доказывал мне Макс. — Видишь ли ты цель во всех этих изменениях? В одной и той же экологической нише для одного и того же базового вида мы наблюдаем в корне разные адаптации. И ведь это не разовые уродства: каждое из них порождает собственную эволюционную линию, вполне устойчивую. Если твой Создатель и существует, то вряд ли он стремился создать нас именно такими, какие мы есть. Уж скорей он просто запустил процесс и стал смотреть, что в итоге получится».

Но я все еще сомневался. Максим — очень образован, но он не может знать всего. И то, что он попал в беду, — лишнее тому свидетельство. Я запер машину, проверил, не приоткрыты ли окна, и зашагал в направлении вчерашнего дымка над деревьями.