Где тонко, там и рвется

                ГДЕ ТОНКО, ТАМ И РВЕТСЯ

Полемические заметки на тему  «Почему наши книги раскупаются все неохотнее»
       
                «Неладно что-то в Датском
                королевстве»
               
                Гамлет, акт 1, сцена 4

«ВЕТЕР, ВЕТЕР - НА ВСЕМ БОЖЬЕМ СВЕТЕ!»

Вопрос, задаваемый моими коллегами все чаще и звучащий все безнадежнее: «Отчего современная отечественная проза пользуется в среде читателей все меньшим спросом?» Он и мне покоя не дает. Предлагаю свой вариант ответа. Уверен, многим он покажется неубедительным. Но мы же все адекватные люди, не правда ли? А адекватные люди не могут придти к стопроцентному согласию по любому вопросу. В противном случае, это или  это те, кто в силу каких-то причин лишен собственного мнения, или мы имеем дело с  толпой круглых идиотов.
При этом речь пойдет именно о прозе. Или, иначе, «беллетристике» (belles lettres»). Отнюдь не о  литературе специальной.  Будь это  книги, скажем, по ветеринарии, боевым искусствам, кулинарии, рукоделию и тому подобное. Спрос на последнее относительно ровен: у них хранящая им верность более-менее постоянная читательская аудитория. Хуже всего приходится именно  беллетристике, современной литературной Золушке. Ей меньше всего сейчас достается с обеденного стола. Лишь ненамного скрашивают эту пасмурную картинку  даже вездесущие палочки-выручалочки в лице детективов и фэнтези. Заметно сбоит даже совсем недавно представлявшийся непробиваемым, устойчивым к любым пертурбациям «дамский любовный роман». То ли «дам» стало слишком много, то ли «любви».
Эту тенденцию угасания широкого читательского интереса к «художествам» отмечают, разумеется, и издательства. Естественно, как-то реагируют на это. Некоторые, видимо, полагаясь на известное: «Старый конь борозды не испортит»,  - просто и демонстративно отказываются  от работы с новыми авторами. Им предпочтительнее иметь дело только с теми, кто успел «засветиться» в прежние относительно более «тучные» годы. Кому посчастливилось забронзоветь, покрыться какой-то благородной патиной, словом, запечатлеться в памяти и сознании широких читательских масс. Такого рода издательская политика вполне оправдана, понятна. Любое новое, «нераскрученное» авторское имя требует предварительных вложений на рекламу. И никаких гарантий, что они в дальнейшем окупятся. Лучше уж полагаться на ту литературу, которая говорит потенциальному читателю: «Проверено. Мин нет».
 
 «КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ»

А ведь когда-то все обстояло ровным счетом наоборот! Правда, «когда-то» понятие весьма расплывчатое, субъективное. Для меня, уже изрядно пожившего и повидавшего в этом мире, «когда-то» это, скажем, уже кажущиеся кому-то древней стариной пятидесятые годы прошлого столетия.
Понятно, что в те далекие времена книги приобретались исключительно в так называемых торговых точка: для кого-то, возможно, это покажется сюрпризом, но тогда интернет-магазинов не существовало вовсе. Их, этих торговых точек,  в большом городе, где я жил, было довольно много, но большинство отчего-то выглядело весьма скромно. Тесные помещенья, зачастую отчего-то с неважным освещением и неработающей вентиляцией, почему, например, в жаркие летние дни находиться долго в таком помещении не хочется, тянет поскорее на свежий воздух, на улицу. Полки, отнюдь не ломятся от переизбытка книжной продукции. К тому же к ним не всегда подойдешь. Не любой продавец допустит самостоятельно забредшего в магазин мальчонку непосредственно к самим книгам, за прилавок. Боятся: «Не доглядишь – что-нибудь сопрет или попортит». А те книги, что в витрине, под стеклом… Во-первых, их буквально единицы. Во-вторых, в мальчишеском сознании, видимо, вытекая из опыта взрослых, уже смирившихся с тем, что самым достойным торгуют «из-под полы», укрепилась уверенность, что самое интересное всегда держат где-то подальше или поглубже («Приберегают для своих»).  Вот и приходится тянуться, пялиться глазами, утруждать шею, пытаясь прочесть названия издалека, по корешкам.  Удобно только то, что этих корешков не самое великое множество, иначе пришлось бы топтаться у прилавка до, как выражалась моя еще тогда живая бабушка, «морковкиного заговенья».   Зато уже после того,  как какая-то книга, вопреки всем преградам, все-таки чем-то привлечет твое внимание, напросится к  тебе, когда ты овладеешь ею, радостный, окрыленный, с ощущением, что твоя библиотека пополнилась еще одним сокровищем, прилетишь домой, с бьющимся сердцем вскроешь ее, начнешь листать… а потом читать… уже за уши не оттащить. Затягивает.
Когда мне только что исполнилось восемь лет, в одном из таких вот бедненьких магазинов  была приобретена, а потом подарена мне, как потом оказалось,  самая главная моя книга. Н.В. Гоголь. «Повести». Ленинградское газетно-журнальное и книжное издательство. «Библиотека школьника». Тираж 20 000.  С дарственной надписью. «Отличнику 1 класса. От дяди Миши». Далее, пока еще учился в школе, благополучно переходя из класса в класс, моя домашняя библиотека постепенно пополнялась книгами, приобретаемыми в тех же магазинах.  Уже где-то к шестому классу она обогатилась Салтыковым-Щедриным, Тургеневым, Пушкиным, Чеховым, Достоевским, Толстым, Диккенсом, Теккереем, Оноре де Бальзаком  и так далее и так далее. Все, конечно, не буду перечислять. Важно, что все эти сокровища не упали мне откуда-нибудь с неба, как Божий дар, а перекочевали в мой старенький, якобы из красного дерева, но изъеденный древесным жучком книжный шкаф из тех же самых жалконьких магазинов. Или с дощатых прилавков сляпанных тяп-ляп уличных киосков с полотняными,  от дождя и солнца, навесиками.
К чему я об этом? Чтобы проиллюстрировать ту истину, что скудость предлагаемого мне в те годы книжными магазинами выбора отнюдь не мешала мне становиться владельцем самых лучших, самых достойнейших книг. Мой – детский, а потом отроческий – выбор был ограничен бестселлерами. Хотя, что греха таить, попадались и советские пропагандистские шедевры, типа «Поджигатели» Шпанова. Ее, кстати, и сейчас можно найти на книжной полке. Удивительная живучесть! Но «Поджигатели» это уже от  дичайшего книжного дефицита, когда «настоящие» книги уже разобраны, а чего-то новенького ужасно хочется. Тем не менее, невзирая на каких-то отдельные исключения, магазины, в основном, ориентировались на добротную «классическую» литературу. Или на тех современных на то время авторов, кто, в свою очередь, оттачивая свое мастерство, с большим – меньшим успехом учился на лучших образцах еще той, дореволюционной литературы. За это им мой низкий поклон. За то, что ничем не соблазнили мой юный, еще не зрелый, еще не выработавший никаких противоядий ум, не повредили привитый мне еще в 1ом классе начальной школы повестями Гоголя  художественный вкус. То, что я есть сейчас, мое ощущение, представление, что есть настоящее и ненастоящее, это, во многом, продукт именно того, что поглощалось и перерабатывалось мною в те скудные, лишенные книжного изобилия  детские и отроческие годы.
 Впрочем, поклон не только магазинам тех лет. Предлагаемый мне пусть и скудный, зато качественный книжный ассортимент это, в первую очередь, заслуга тех донельзя  скучных, унылых дядь и теть, страшилок из одиозных отделов культуры разного уровня и разного подчинения (советских, партийных), которые, по долгу своей службы, вынуждены были держать ухо востро, не спускать орлиных, а то и совиных (в ночную пору)  глаз со всего, что тогда писалось, издавалось, а потом, естественно, аккуратно распределялось по узаконенным, официально утвержденным  разнарядкам, и доставлялось по  всем книжным магазинным точкам. Впрочем, магазинные точки это уже финальный аккорд. В первую очередь недремлющее око  тех же дядь и теть было устремлено на тех, кто писал,  и тех, кто издавал.
Вот уж, право: «Лицом к лицу лица не увидать». К чему я привел  знаменитые есенинские строки? Они были обращены к женщине, я же обращаюсь к уже почившим в бозе издательствам:  «Советский писатель», «Гослитиздат», «Лениздат», «Молодая Гвардия», «Госиздат художественной литературы» и т.д. Вроде бы, таким образом, совершаю некоторую бестактность, ибо «Снявши голову, по волосам не плачут». Пойду наперекор этой пословице – головы нет (я говорю о прежнем государстве), а вот по «волосам» - едва не плачу. Жалко. Жалею по тем старым советским государственным издательствам,  которые приказали долго жить. А если кто-то из них и сохранился («Лениздат» или «Молодая гвардия»), то лишь по бренду, а не по сути. А суть эта, если похерить сейчас многое разное второстепенное, состояла, прежде всего, в свойственном всем этим учреждениям высоком профессионализме. А профессионализм этот, главным образом, проявлялся во внимательном уважительном отношении к автору, решившемуся   принести им на суд свою рукопись. Как театр, если верить основоположнику «психологического русского театра», Константину Сергеевичу Станиславскому, начинается с театральной вешалки, так и любая издательская деятельность, если она хочет быть успешной, должна начинаться с уважительного отношения к любому, занесшему ногу через издательский порог, автору. С рукописью под мышкой.
Да, они, то есть издательства тех «бдительных» лет, также были поставлены в жесткие рамки. Они были лишены права давать жизнь всему, что им казалось, было бы этой жизни достойно. Автор автору ой какая большая рознь! Случалось, попадались и такие строптивцы,  кто не скрывал своей антипатии к власти. Или – кто видел мир через темные солнцезащитные стекла. Конечно, таких авторов-диссидентов или "очернителей" было не так уж и много. Судьба их складывалась по-разному.  Кто-то эмигрировал, вынужденно или добровольно, кто-то  находил приют в самиздате. Подобно тому, как в настоящее время находят приют на сайте «Проза. Ру».  Кто-то типа вашего покорного слуги переквалифицировался на другие формы творчества или жанры. Так, из прозаика я стал драматургом (в театре тех времен погуливал более «вольный» свежий ветерок.)  Но те авторы, те рукописи, которым все-таки позволялось стать достоянием широких читающих масс, прошедшие через все эти препоны, удовлетворившие все предъявляемые в те времена к любому печатному слову требования, обладали куда бОльшим, в сравнении с тем, чему свидетелями мы являемся сейчас,  средним качественным художественным уровнем. Что, впрочем, и неудивительно.
Эти авторы, в большей или меньшей степени, уже владели чисто «писательским» мастерством. Неучей распознавали быстро и легко. Кто-то сразу жестко отсекался, кому-то предоставлялась возможность приобрести писательские навыки. Я говорю сейчас о множестве существовавших тогда литературных кружков, объединений, где натаскивалась рвущаяся в писатели молодежь. Мне кажется, хотя кто-то может мне возразить, что прежде того, как стать хорошим художником (в широком понимании  этого слова), нужно постараться стать хотя бы средненьким ремесленником. Или, иначе: сначала подмастерье, мастер потом.
Благодаря всему этому  средний художественный уровень издаваемых книг был относительно высок.
Может, поэтому, и пользовались книги современных на тот момент авторов куда бОльшей популярностью, чем сейчас? Тиражи в десять тысяч – это считалось: «Автора зажимают». Такого автора жалели. У тех, кого не «зажимали», - тираж в пятьдесят тысяч: «Это нормально». Выходившая тогда «Роман-газета» могла достигать миллионных тиражей. И все раскупалось по многочисленным торговым точкам! Ничего не залеживалось. Факт, лишь отчасти объясняемый общим книжным дефицитом. Во многом, еще раз это подчеркну, -  высоким средним художественным уровнем книг того времени. Факт, который, по-моему, трудно оспорить. К «мусору» в те времена можно было отнести  лишь труды классиков марксизма-ленинизма. Но то был неизбежный идеологический балласт. Все это отлично понимали. Зато все, что  продавалось под брендом «художественное» - продолжаю бить упрямо  в ту же точку, чтобы не ускользнуло внимания, - находило своего читателя.
Но все это уже затонуло, как Атлантида. Затонули не только доброжелательные интеллигентные рядовые редактора, которые не только охотно, внимательно и своевременно читали доставлявшиеся к ним рукописи, но и, если им попадались непокорные, но талантливые авторы, в меру своих скромных сил пытались этим авторам помочь. Советами, например. «Ну, нельзя же так… откровенно! Есть же еще, скажем, и эзопов язык». С исчезновением этих доброжелательных, хотя и находящихся в подчиненном положении  госиздательских редакций, исчез, в целом, и доброжелательный, но строгий отбор рукописей уже не только по идеологическому, но и по чисто художественному мерилу. Место государственных, находящихся под идеологическим колпаком, издательств после известных исторических событий перешло к издательствам коммерческим. И вот что при этом произошло! Запомним, прежде главным мерилом было а) лояльное, пусть хотя бы внешне,  отношение к официальной идеологии и государственным институтам  и б) приемлемый художественный уровень предлагаемого произведения. Так, повторяю, было. А как стало?

 ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Ну, что с нами всеми – и авторами, и издателями, и тружениками прилавков, в том числе и книжных, и читателями - произошло, вам отлично известно и без меня. Очередная гигантская трансформация: на этот раз  с похилившегося трамплина  «развитого социализма», в общем безумном экстазе, совершили  прыжок прямехонько  в разверстую  пасть «недоразвитого капитализма». Перемены колоссальные: в политике, экономике, сознании. Пошатнулись нравственные устои. Сменились ценностные вектора. Ох!.. Вроде бы… как будто бы… еще живем. Но под ногами еще не устоялось. Еще шевелится. Один Бог знает, выстоит ли все это расколотое противоречиями сооружение. Не могло не измениться и все, что так или иначе связано с книгоделанием и с книгопродажей.
Итак, судьбой книг у нас теперь распоряжается не идеология, а рынок в лице частных и корпоративных издательств. Правда, все бОльшую роль начинает играть детище современных высоких технологий под названием «Интернет», гавань, прибежище тех из писательской братии, кто еще не настроился на желание издать свою книгу, или тех, кто настроился, но столкнулся с препятствиями, о которых будет сказано ниже. Этой метаморфозы книготворчества (т.е. виртуальной книжной продукции)   я касаться не буду. Там своя линия жизни.  В фокусе моего внимания исключительно то, что связано с классическим книгопечатанием, каким оно предстало еще во времена Гуттенберга или, если ближе к нашей стране, - Ивана Федорова.
Их, этих издательств,  больше, чем в прежнюю эпоху. Они, надо отдать им должное, разнообразнее, «разностильнее», специализированнее, поэтому и проблемы у них не совсем одинаковые. Мне, как человеку пишущему, до сих пор приходилось иметь дело с относительно крупными издательствами типа нынешних гигантов-монстров «ЭКСМО» и «АСТ», поэтому и в своих размышлениях на заданную изначально тему буду, в основном, держать в голове флагманы нашей современной книгоиндустрии. Ссылаться на их практику «работы» с авторами. В конце концов, им, в подавляющем числе, принадлежат торговые площади как в Москве, так и в Питере. Чужаков допускают неохотно.  А кто арендует, тот и заказывает музыку. То есть диктует, какого сорта книгами должно торговать на арендуемых ими площадях и территориях. Что, впрочем, скорее всего, выглядит вполне логичным.
Но, следуя той же логике, они же несут ответственность и за спад интереса к приобретению книг современных отечественных авторов. То, с чего я начал. Спрос в первую очередь с хозяина. Разве не так?
Как человек не только пишущий, но и обладающий какой-то капелькой здравомыслия, не могу отделаться от мысли, что любое издательство, если оно хочет  жить долго и счастливо, процветать, приносить доход, позволять их хозяевам проводить, допустим, рождественские каникулы в Гринденвальде или, на худой конец, в каком-нибудь Свети Стефане, должно быть заинтересовано в привлечении в круговерть производства книг все новых и новых авторов. То, что называется периодически «впускать свежую кровь». Образно выражаясь, оно, т.е. издательство, должно существовать в условиях… ну, скажем,  проточной водицы. Лучше всего, если это будет  какой-нибудь весело журчащий ручеек.  Ручеек  себе вольно течет и течет. Журчит и журчит. Приносит, разумеется,  с собой много неизбежной ненужной дряни. Зато, бывает, сверкнет такая жемчужинка, что – посмотришь на нее и…прям таки  дух захватывает!  Ради этого – ради выявления этой жемчужинки -  и должна трудиться, не покладая рук,  вся издательская  шатия-братия. А между тем – и тут уж, не обессудьте, я вынужден вернуться к тому, с чего начинал, - большая часть наших так называемых «авторитетных» издательств представляет собою не ручеек, а омут, в котором прижилась кучка из одних и тех же имен. Все бы и ничего, имена эти наверняка достойные, но, к сожалению, такой  омут имеет склонность  заиливаться. Его поверхность покрывается зеленой ряской.  В нем, помимо этой, прописавшейся в омуте на веки вечные  достойной кучки, еще подселяются и разного рода твари:  пиявки, лягушки-квакушки, раки, пауки-серебрянки, и вообще много разных бескрылых и беспозвоночных. Но вот жемчужины отчего-то обитать в них совсем не хотят. Отчего бы это?
Может, от того, что мутного окружения не переносят?
Как-то один из начинающих авторов обратился к своему уже прошедшему какое-то боевое крещение коллеге с вопросом, я же случайно подслушал и вопрос и ответ. Вопрос: «Вот уже скоро полгода, как я отправил свою рукопись, - от них ни привета, ни ответа. Что это может означать? Что им не подошло или что они вообще меня так и не прочли?» «И то и другое», – таков был ответ. «А как определенно узнать?» «Беспокоить» «В смысле…». «Ну, их же уговаривать надо. Звонить регулярно..»  «Я звонил. Ответили: “Перезвоните через месяц”. «А вы?» «Еще раз перезвонил. Услышал еще раз: “Перезвоните через месяц”.  Я перестал звонить». «Ну и зря! Надо было продолжать звонить, пока не дойдет, что вы от них не отстанете. Только так. В общем, понаглее надо быть. А иначе… Чем-то другим кроме назойливой настойчивости их не прошибешь».
Совет, может, и разумный, но тут вот что… Чем талантливее человек, тем он скромнее (хотя да-да! бывают исключения, я знаю) и, продолжу,  - тем у него больше сомнений в себе. «Быть понаглее» – для таких авторов это дорога прямо в никуда. Это, в первую очередь, потеря себя. Настоящий талант до этого (до просьб, унижений, уговоров) не опустится. А если опустится, будет потом себя презирать. Опустится и НЕ будет себя за это презирать автор менее талантливый. Ему к этому не привыкать. Так и происходит этот кровожадный «естественный отбор». Совсем по Дарвину: выживает сильнейший. Но сильнейший в чем?
Допустим, твою рукопись, наконец, соблаговолят  прочесть... Э, нет! О чем я? Еще  рано. Вначале не рукопись, а синопсис, где на страничках не более, скажем, трех,  ты должен изложить сюжет своего произведения, дать представление о главных персонажах, поведать о времени и месте действия, довести до сведения, наконец, ради чего все это было написано… Впрочем, не буду изливать всей желчи, выделяемой моей печенью,  всякий раз, когда я даже просто слышу это слово «синопсис». Допустим, свершилось чудо, написанный тобою трехстраничный синопсис чем-то обольстил редактора. Вот только, когда он соблаговолит прочесть все ту же выстраданную тобой рукопись, отнюдь не раньше. А далее... Если чудо продолжается. Не только прочтет, но и сочтет ее достойной быть опубликованной. Только после этого вступает в бой - решительный и беспощадный – самая что ни есть тяжелая артиллерия. Имя этой артиллерии: маркетологи.
Хм... Маркетологи... Не знаю, кто и как их готовит. Но, судя по плодам их  деятельности, у меня о них создалось вполне определенное представление.  Это, безусловно, люди грамотные, то есть чему-то обученные, на что-то натасканные. Но насколько же они самонадеянны! Уверовавшие, что только им дано знать, что читать будут, а что нет. Я бы не был так критичен в оценке их способностей, если б уже не единожды слышал – возмущенное, удивленное - от тех, кто хочет и стремится читать: «Слов нет, книг издается много. Прямо глаза разбегаются. А читать, извините, нечего».  Кто-то вполне резонно мне возразит: «Читатель читателю рознь. Кому-то нечего, кому-то  есть что». Вроде бы, совершенно корректное замечание. Но тогда отчего тех, кто не находит достойных чтения и  приобретения книг,  становится все больше, а ряды тех, кто «читает» и, самое главное, «приобретает»,  становятся все более прореженными? Тут, очевидно, что-то не то.
Ну, как тут еще раз не вспомнить  о маркетологах?  Не к ночи, конечно, они будь упомянуты. Это их голос решает, быть какой-то книге или нет. Состоится ли какой-то автор или «погибнет во цвете лет». Мы, кажется, уже договорились, что в сложившихся на этот момент условиях отсутствия книжного дефицита, они, маркетологи, нужны. Но нельзя же работать так, как они делают это сейчас! Создается впечатление, что большинство их настроено, заточено только на подаваемую им  кем-то, то ли сверху, то ли сбоку, команду: «Р-р-равнение на стереотип!» Как правило послушные, они и равняются, упираясь  глазами в ту или иную матрицу. Матку. Прародительницу. Нечто, что где-то когда-то, действительно, «прогремело», имело какой-то коммерческий успех. Что пожало свой урожай. «Хорошо бы еще что-то подобное – бродит в послушном «стереотипном» сознании маркетологов. – Тогда какие-то денежки нам, точно, гарантированы». И вот у какой-то матки, может, даже вполне племенной, уже отмеченной какими-то наградами, отличиями, премиями появляется куча детишек, почти клонов, обладающих определенным сходством с их вполне даже заслуженной мамой. Казалось бы: «Стриги купоны!» Но беда в том, что в литературе , видимо, действуют какие-то иные законы. Очевидно, не те, что в  животноводстве. И хотя существует какая-то доля пассивных, инертных читателей, которые могут пережевывать, примерно, одну и ту же пищу на протяжении многих лет, гораздо больше все-таки тех, активных, кому хочется попробовать на зуб и то и это. В человека заложена потребность разнообразия. Нет его - и ему рано или поздно становится скучно. Или неаппетитно, если и на завтрак, и на обед, и на ужин, ему подают, примерно, одно и то же блюдо. Ну, какой после этого может быть аппетит у читателя? И вот уже не обижаешься, не споришь, когда подслушиваешь или выслушиваешь:  «Наши нынешние писатели сплошные неумехи.  Видимо,  совсем разучились писать. У нас на дворе полное литературное безвременье». А что, если эти могильщики современной литературы кое в чем правы?

«СВОБОДА ЛУЧШЕ, ЧЕМ НЕСВОБОДА!»  ДА НЕУЖЕЛИ?
 
     Вот мы, кажется, и нашли виновника всех бед – маркетолога? За ушко его, да на солнышко? Ах, если бы все было так просто!
Вернемся на короткое время к началу. То бишь к бедным  книгами книжным магазинам. Хотя и бедные, но если бы кто-то придумал коэффициент художественности, подлинного писательского мастерства на квадратный метр полезной площади книжного магазина и применил его для оценки эффективности ТЕХ бедных книжных магазинов, коэффициент оказался бы весьма и весьма высоким. Ну, скажем… не ниже семи, если высший показатель будет равен десяти. Семерка – на мастерство, трешка – на неизбежный в те времена идеологический мусор, на соцреалистический агитпроп. Книжные магазины тех далеких лет пополнялись, да, не обильно, да, худо-бедно, но такой литературой, которая была выращена на тщательно  ухоженных, обильно и вовремя поливаемых, пропалываемых, словом, окультуренных  грядках ТЕХ государственных, не частных, коммерческих, как ныне,  издательств. Поступающих с этих грядок плодов было немного, но почти все (минус идеология и агитпроп) были зрелыми, сладкими, питательными, полноценными. Они просились в рот. Грех было уйти из такого магазина, ничего вкусненького для себя не приобретя.
А что ныне? Поветрие, я заметил, лишь относительно недавнего последнего времени, когда  люди стали довольно часто употреблять фразу: «Это настоящая литература!»  То есть именно: «литература» (родовое понятие), а не, скажем, «книга» (понятие видовое). Важное уточнение, потому что не любая книга суть литература. Таким образом подчеркивается «настоящность» (подлинность) не книги как таковой , а того, каким  содержанием она наполнена. А коль скоро  литература «настоящая», значит, по закону симметрии, должен существовать и ее антипод, то бишь «литература ненастоящая».
 Возьму на себя смелость заявить, что на нашу долю выпало несчастье жить в эпоху нашествия несметных полчищ саранчи. Имя этой саранчи litteris non realis. Для тех, кто, мало ли, по каким-то причинам, совсем не знаком с латынью, перевожу на русский: «литература ненастоящая». Более того, я даже, примерно, знаю, или догадываюсь, где эта саранча плодится и размножается.
 Ныне книжные магазины, а сейчас еще и интернет-магазины,  торгуют  книгами, поступающими к ним не с огородных грядок, на которых едва ли не каждый взращиваемый плод чувствует на себе заботу рачительного, хотя, к сожалению, временами слишком бдительного, а то и деспотического хозяина, а с огромных по занимаемой ими площади вольных, «диких степей». Что, само по себе, наверное, по ощущениям и очень даже хорошо («О, это сладкое слово - свобода!»). Но насколько было бы лучше, чтобы при этом где-то, хотя бы рядом, был и какой-нибудь… допустим, допускающий вольности, «просвещенный» надсмотрщик, который бы и присматривал, и как-то помогал выживать в периоды ненастий, подкармливал полезными химикалиями, вовремя поливал, и – а это самое главное – беспощадно пропалывал.
Вы уже отметили? Мое, прущее из души: «Насколько было бы лучше»? Что это? Тоска раба по хозяйской плетке? Д-да, с некоторой натяжкой допускаю. Конечно, мы все помним чеховское: «Выдавливать из себя раба». Вполне может статься, что я из себя его, хитрющего,  до сих пор так и не выдавил. Да, допускаю, хотя, как мне кажется, тут кроется еще и нечто другое. Не имеющее ничего общего с вольностью и рабством, а именно: земледельческое начало.
Любой землевладелец вам скажет, что если за таким вот гуляй-полем, примерную характеристику которого я дал выше,  не следить, оно может стать рассадником, черт знает чего. В том числе и litteris non  realis. А то возьмет и зарастет сорняками.
Что собой представляют сорняки, долго разъяснять не надо. Их отличает удивительная жизнестойкость. Поэтому нормальный хозяин старается от них освободиться, а сортовую, например, пшеницу нежит и холит. Но, видимо, какие-то ненормальные у нас ныне хозяева, если руководствуются не соображениями: «Каким будет урожай пшеницы», а принципом: «Свобода превыше всего!» А то, что его поле стремительно зарастает какой-нибудь лебедой, лопухами, крапивой, а то и – совсем страшно – ядовитым борщевиком, - на это он уже не обращают внимание. Меж теми, кто олицетворяет собою litteris realis,  и теми, кто -  litteris non realis, или, в другом варианте: сорняки и сортовую пшеницу, - идет необъявленная, но довольно беспощадная, конкурентная в условиях установившейся в нашей стране демократии, то есть якобы законная  честная борьба. За территорию и за внимание читателя-покупателя. Итог  честной конкурентной борьбы между пшеницей и борщевиком задолго и заранее ясен: пшеница обречена. Борщевик ее задавит.
Так как же быть? Как исправить эту ситуацию? Можно ли ее вообще исправить?  Я (немножко помечтаю)…  будь я хозяином, владей хоть каким-нибудь полем, то есть властью, наверное бы, попробовал В смысле: «как-то исправил». А вдруг получится! Ну, например… создал бы некий инструмент, средство… назовем его художественным советом, ведомством, комитетом, наконец (не будем так бояться этого слова)… которое бы вплотную занялось прополкой. Или, другими словами, операцией отделения зерен от плевел. Да,  я бы ратовал за возвращение какой-то… не побоюсь этого страшного слова… цензуры. Но не политической, не цензуры тупого недалекого Политбюро! Хватит, настрадались. А цензуры умной, осторожной,  и дальновидной. Образцы которой демонстрировал еще при Николае I Александр Васильевич Никитенко. Руководствовавшийся соображениями не только идеологическими, но и чисто эстетическими, художественными. Смотришь, тогда и вводящего неискушенного книжника-покупателя в заблуждение мусора на стендах, полках книжных магазинов и на сайтах интернет-магазинов серьезно бы поубавилось. И сделать выбор и не ошибиться ему, покупателю, стало бы намного проще. Вернулись бы те…мои благословенные детские годы с тогдашним моим стопроцентным доверием, что уж если какая-то книжка продается, значит, она заслужила это право! Она этого достойна!  Вот и у читателя современного уровень доверия наверняка бы поднялся, и они бы уже не так жаловались на  обманувших их ожидания неумех-писателей. Показатель продаж стремительно бы рванул вверх. И жизнь стала бы прекрасной и замечательной!
«Мечты, мечты. Где ваша сладость?» 

          «НЕ ИСКУШАЙ МЕНЯ БЕЗ НУЖДЫ»

         Мои рассуждения были бы неполны, если б я не затронул еще одну болезнетворную проблему. Крайне деликатную. Отдаю себе отчет: ступаю на очень хрупкий талый лед. Один неосторожный шаг и… бултых в студеную водицу. Буду бдителен.
 Я, собственно,  о явлении, которое когда-то нарекли «вестернизацией». Это слово изобрели давно, хотя  употребляют все меньше и меньше, потому что  на смену ему пришли другие слова, но само явление, как было, так  никуда и не девалось. Оно, как, пожалуй, абсолютно все, что воздействует на наши умы и наши души, имеет как позитивную, так и негативную сторону. Я задержусь немного исключительно на стороне негативной, потому что это напрямую связано с оглашенной мною вначале темой.
Ни для кого не секрет, что явление «вестернизации» всегда оказывало и оказывает определенное влияние на все сферы  жизни в нашей стране, в том числе и на всю нашу культуру, в том числе и на литературу.  Это общепризнано. Большинством воспринимается, как нечто само собой разумеющееся, не вызывающее никаких особенных эмоций. Кем-то, кого называют, «западниками»,  приветствуется. А кем-то… да, славянофилами, вы правы… так или иначе порицается.  Излагаю эти, в общем-то, всем известные прописи единственно из-за того, что это же явление затрагивает и обсуждаемую здесь чисто утилитарную,  прикладную, то есть низкую (с точки зрения «чистой» литературы) проблему   падения спроса на современную отечественную художественную литературу.
Еще раз: речь в данном случае идет о  литературе исключительно современной, создаваемой здесь и сейчас. Ей, чтобы вульгарно продаться, вольно-невольно приходится вступать в конкурентную, «рыночную» борьбу с иноземным соперником. Обстоятельство, при условии нашей нынешней открытости, неизбежное (ни на одной кривой кобыле не объедешь) и даже вполне естественное. И даже как будто бы способствующее… стимулирующее… и т.д. и т.п. Каковы же плоды этого соперничества?
Создается впечатление, что авторов отечественных (подчеркну еще раз: речь идет об авторах современных) теснят со всех сторон: наши читатели-покупатели куда охотнее и с куда бОльшим доверием приобретают литературу переводную, уже, как правило, с каким-то тянущимся за нею «наградным» шлейфом, отличиями, полученными  на каких-то литературных конкурсах.
«И что?» - подумаете вы. - Положение, в общем-то, нормальное. Уже устоявшееся веками». Ко всему с клеймом «Made in West»  у большинства населения русскоязычного - что уж там скрывать? -  за очень небольшим исключением, всегда было куда более доверительное отношение, чем к любой продукции отечественной. Все «заграничное» нам более мило. И это, по-видимому, у нас уже в крови. Это генетика.  С которой, как известно, увы, не поспоришь.
Так – то оно так. Дурного, действительно, в этом нет ничего.  Мы многим обязаны Западу. В первую очередь, в части того, что касается технологий. Да и в культуре  как будто бы тоже, но… Хорошо быть переимчивым,  когда речь идет о какой-нибудь… навскидку… пришедшей из заграницы вискозе, вытесняющей наш родной ситчик, и совсем, вы знаете, другое, когда мы замечаем, что сидящие от нас по левую и правую руку в вагоне метро симпатичные девушки погружены в чтение не Иванова-Петрова-Сидорова, а Джона Смита или Пьера Бланшара.
Не хочешь, да подумаешь: «Неужели мы настолько хуже?» И даже озвученная когда-то Достоевским, получившая широкое признание исключительная «всемирная отзывчивость русской души»… да, это факт бесспорный: мы действительно отзывчивы… при виде предпочтения, оказываемого сидящей рядом с тобой симпатичной девушкой,  погруженной в чтение очередного многостраничного шедевра Стивена Эдварда Кинга, как-то перестает казаться  такой уж привлекательной. «За Отчизну обидно».
А теперь прошу понять меня правильно. Я вовсе не за то, чтобы вернулись старые и «недобрые» в этом отношении времена, когда издание иностранных книг, так или иначе, под тем или иным соусом,  квотировалось. Никакого протекционизма, никаких запретов, никаких квот и тому подобное. Ни Боже мой! Я за рынок. Каким бы отвратительным он иногда не казался. Я по-прежнему, о чем было заявлено выше,  за нормальную конкуренцию. Но я опять же… Кто-то о Фоме, а я о том же Ереме: я о снижающемся спросе на  современную отечественную  литературу.  Вот что подстегивает мой полемический задор. Не будь над моей головой этого посвистывающего, пощелкивающего кнута, я бы и выражался как-то более, что ли, аккуратно, дипломатично. 
Ну, а если зайти к той же проблеме: наше отставание от литературы переводной в глазах большой массы читателей-покупателей, - несколько с другого бока?  Если задаться вопросом: «В чем причина? Это  у нашего, кондового,  изначально жила потоньше? От того – при условии честной конкуренции -  совершенно справедливо и пользуется меньшим спросом? Или у  его иноземного конкурента изначально  какой-то более мощный тыл? Гандикап? Ему оказывают какие-то - пользуясь опять же иностранным словом, -   преференции?» То есть конкуренция-то, получается, вовсе и не такая честная?
«Ну, и что же это за «преференции»? – логично поинтересуются у меня. – Доказательства, доказательства на стол. Или у вас, как у всех, прокукарекали о чем-то, а там хоть трава не расти?»
Извольте… Нет, не доказательства, конечно, - всего лишь предположения.
Кому-нибудь из вас приходилось в детстве – юности увлекаться ботаникой? Если да, они отлично знают, что такое «прививка». Имеется в виду, не от кори, а как, скажем, срастить части то ли черенка, то ли почки от одного растения с побегами другого.  «ПРИВИВКА РАСТЕНИЙ – способ вегетативного размножения, состоящий в пересадке, переносе одной части растения, например черенка или почки (глазка) , на другое; применяется главным образом в плодоводстве и декоративном садоводстве» (Из статьи «Что такое прививка». Биология. 6 класс). Позволю себе высказать предположение, что в силу самого разного свойства причин, побуждений, мотиваций к нашему родному древу отечественной литературы (подвою) планомерно и систематически на протяжении нескольких последних десятилетий прививаются черенки других растений (привоев). В результате получается гибрид. «Гибрид - организм или клетка, полученные вследствие скрещивания генетически различающихся форм. Понятие гибрид особенно распространено в ботанике, но применяется и в зоологии». (Из той же биологии. Того же 6 класса). Это, примерно, то, что имеет место быть и с нашим книгописательством.
Мы все, кто имеет хоть какое-то отношение к писательству, живем в атмосфере ощутимого благоприятствования тому направлению в нашей литературе, которое в своем естественном стремлении реализоваться, осуществиться, преимущественно ориентируется на щедро предлагаемые, рекламируемые, восхваляемые  иноземные (необязательно западные, может, и восточные, главное, не «свои») образцы. Вот вам и подвой (древо отечественной литературы), вот вам и привой (черенки чужеземной литературы).   
 Довольно спорное заявление, не так ли?  С чьей-то точки зрения наверняка сумасбродное. Даже, может, продиктованное  нехорошими эгоистичными побуждениями.
Попробую объясниться.
Во-первых, под этим заявлением нет ни малейших научных обоснований. Это утверждение  носит намеренно декларативный, чисто голословный характер. Это не наука, это литература, а в литературе ничего формально не утверждается. Литература только задается вопросом сама, а далее транслирует этот же вопрос  читателям. А то и исследователям. Во-вторых… Речь не идет о каком-то спланированном, тщательно продуманном какой-то тайной камарильей  заговоре. «No collusion!» «Никакого сговора!» Я всего лишь о тенденции.  Я всего лишь о бытующем в среде значительной части  нашего литературного и окололитературного сообщества мнении, какой  книжная начинка   должна быть, каким образцам, стандартам она должна соответствовать, чтобы у книги появился высокий IQ. Чтобы тем самым у нее было больше шансов  наиболее успешно продаться, и чтобы у издателя было больше уверенности, что он не останется в прогаре. Да, такой вот чисто базарный конъюнктурный подход. В самой вульгарной форме суммируя: «Делайте как в цивилизованном мире. Пишите как в цивилизованном мире. Пишите о том, о чем пишут в цивилизованном мире. Тогда только и никак иначе к вам придет успех». Разумеется, никто не говорит об этом в открытую, никто не сформулирует эти положения четко, недвусмысленно ни в одной статье. Тем более – ни в одной инструкции. Но это что-то вроде вируса. То, что витает в воздухе, что несет в себе атмосфера, которую вдыхает в себя вся литературная и окололитературная среда. Человеку пишущему, существующему в той же атмосфере,  надо очень постараться, чтобы уберечься, не пойматься на эту приманку. Она проникает в его мозг, в его сознание. А самое губительное – в подсознание. Когда мы уже становимся теми, кто не знает, что творит.
Понятно, что самым уязвимым реципиентом этого негласного внушения является обычно значительная часть еще не уверовавшей в себя, ищущей свое место под солнцем пишущей братии. Причем внушение это делается, скорее всего, с самими благими намерениями. Исходя из собственных эстетических представлений о том, что есть хорошо и что есть плохо. Или, переводя все на «натуральный» язык рынка: из собственных представлений, что продается, что не продается. Именно в этой наиболее уязвимой питательной среде и рождаются, плодятся, наводняют стеллажи, полки, стенды книжных магазинов те самые гибриды, о которых говорилось выше. Но результат-то (вот конфуз!) получается ровно противоположный тому, на который рассчитывали: и вдохновители, и издатели, и, что самое печальное, понадеявшиеся на успех и гонорары писатели. «Пили, ели, веселились. Подсчитали-прослезились». Вот так…как-то.
Хотя и созданные по моделям, лекалам, образцам, которыми пользовались   их чужестранные собратья по ремеслу, теми, кто уже добился успешности, уже доказал свою рентабельность, а то уже и прославился, став лауреатом какой-нибудь престижной премии, книги наших соотечественников все же отчего-то пользуются у покупателей все меньшим и меньшим спросом. Может, от того, что действительно талантливые, успешные зарубежные мастера творили, и творят, скорее всего,  испытывая естественное желание быть угодными, любезными уму и сердцу, прежде всего, своего родного им по отечеству  читателя? Того,  кому, собственно, в первую очередь,  и предназначены плоды их трудов. Наш же читатель, в общей своей массе, я не говорю сейчас о  «продвинутых», все же во многом другой. По культурным традициям, по воспитанию, по психологии. Уж коли он преднамеренно приобретает книгу, написанную соотечественником, он и получить хочет что-то ему более близкое, родное, со-отечественное. То,  что ему не сможет дать, как бы ни старался,  ни один, самый классный иноземный автор. Да, хочет получить, но вот ведь беда – не может!  Поэтому уже не единожды обжегшийся, обманутый  книжник-покупатель и голосует шеей, то есть отворачивается от Иванова-Петрова-Сидорова и обращает свой благосклонный взор в сторону Джона Смита или Пьера Бланшара. «Эти-то меня всяко не подведут!»
Здесь уместен вопрос: «Что же это, по вашему мнению,  за волшебное свойство, которого ищет в отечественной книге  отечественный читатель?» Каким бы, может, пустозвонством кому-то не показалось, осмелюсь поделиться своим вариантом ответа. Если ограничиться каким-то одним, но емким словом… Я бы, пожалуй, сказал, что нашу литературу от всех остальных отличает… задушевность… эмоциональность. Наконец: совестливость. Но если уж размахнуться аж на целых два слова, пусть это будет: «Душа болит».
Чтобы закончить это, в общем-то, в целом грустное повествование на оптимистической ноте, дадим слово нашему великому соотечественнику. Вот уж, действительно, у кого душа болела. Да еще как! «Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать; И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья; Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, И может быть – на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной».
Да здравствует отечественная задушевная эмоциональная совестливая беллетристика! Это же пожелание, впрочем, относится и к  вызывающим интерес симпатичных девушек в вагонах метро творениям  Джона Смита и Пьера Бланшара. В этом мире всем места хватит. Но коли уж затеялась эта игра: «ваши на наши», пусть эта игра будет изначально честной. Справедливой. Без шулерства.


ПРИЛОЖЕНИЕ

Вопрос-ответ перед презентацией книги

      1.Какое место драма занимает в современной культуре?

Сожалею, но я не театровед. Соответствующей эрудиции, компетенции вряд ли будет достаточно. Однако, в виде компенсации, могу, если вы позволите, поделиться, какое место заняла и какую роль сыграла драма (театр в целом)) в жизни конкретно меня. Может, таким образом нарушу ваш концепт (от общего к частному), зато дам представление, к каким ухищрениям приходилось когда-то прибегать не выдрессированному «инженеру душ», чтобы выжить. Когда я, после ряда тщетных попыток, осознал, что по причине «политической неблагонадежности» не смогу нигде официально опубликоваться, даже независимо от того, что будет мною написано, я, в поисках спасательного круга, постучался в некие двери. Двери же эти вели в  здание театра  БДТ. На то время еще имени Горького. Надо было прошмыгнуть мимо вечно дремлющей вахтерши, пройти по дворику, юркнуть… номера подъезда я уже не помню, подняться… опять же за давностью времени могу ошибиться… но, кажется, на второй этаж и постучать в дверь заведующей литературной части. Завлитом в театре тогда была женщина хрупкая, миниатюрного роста. Ее величали Диной Морисовной Шварц. Царствие ей небесное!  Она прочла первые мои драматургические опусы, во многом, конечно, еще незрелые, словом, «опытные образцы», и, можно даже чуточку высокопарно выразиться, благословила. И то ли благословение ее так благотворно подействовало, то ли что-то иное, как бы то ни было, оказалось, что театральное начальство в целом настроено было куда более либерально, чем те бонзы, что бдительно опекали все издательские на тот момент точки. Более того, мне  показалось, что оно, это начальство,  в лице редактуры при министерствах культуры (РСФСР и даже СССР),  даже втайне симпатизировало мне. Делало мне разного рода поблажки. Впрочем, в их головы я не влезал, прямых вопросов не задавал, поэтому очень быть, что это всего лишь моя фантазия. Словом, низкий поклон пришедшей мне на выручку драме. Она помогла выжить моей творческой жилке и, худо-бедно, кормила, обувала и даже отчасти одевала меня на протяжении более четверти века.
Хотя, надо признаться, каких-то ярких фейерверков на этом поприще я не заслужил, и ярких звезд на небе, увы, не зажег. Я, видимо, все-таки по своей психофизике  человек, скорее, не театральный, а камерный, домашний. И эта моя особенность  на моей «драматической карьере» не сказаться не могла. Я не мог стать по-настоящему «своим парнем» в особом театральном мире. Это же, видимо, послужило причиной, отчего я ближе к началу третьего тысячелетия от РХ пришел к решению  расстаться с театром. Пьесы изредка еще продолжаю писать, но непосредственно сами театры обхожу стороной.

       2.Есть ли, на ваш взгляд, способ отвлечь публику от книг в легких жанрах?

Тема «больная» для меня, поэтому я доставлю себе удовольствие остановиться на ней несколько поподробнее.
По-моему, способ есть. Правда, весьма «хирургический». То есть кардинальный.
 Пресловутый «легкий жанр», вы знаете, родился далеко не сегодня и не вчера. Он правил бал всегда. В первой четверти 19ого века, пока еще жил и творил Пушкин, самым «популярным» автором был не он, а автор авантюрно-плутовского романа «Иван Выжигин». Некий Фаддей Булгарин. А в последнюю четверть того же века, когда еще жила и творила целая когорта писателей - «тяжеловесов», та же публика питала особую симпатию к легковесному, меленькому беллетристу Игнатию Потапенко. Именно он был «властителем дум» тогдашних провинциальных  барышень. Именно ему они воскуряли тогда фимиам. Кто-нибудь, интересно,  сейчас этого Потапенко помнит и  читает?
А если, невзирая на «публичные» пристрастия,  19 век подарил нам такую великую  литературу, то это заслуга не широкой читающей массы, а весьма узкой прослойки из аристократов, дворянства, чиновничества. Обладающих, за счет, в первую очередь, полученного ими в детстве домашнего воспитания (гувернеры, бонны) очень требовательным художественным вкусом. Да и большинство выдающихся писателей того времени вышли именно из этой же привилегированной среды. Дальше - один за другим - стали приходить  писатели из интеллигенции, разночинцы. Но и они еще продолжали оставаться под аурой «высоких» традиций, заложенных их непосредственными предшественниками, то есть той же самой высококультурной прослойкой, внушаемых  им в гимназиях, институтах, университетах.  События начала века 20ого вырвали эту прослойку с корнем. Одни рожки да ножки от  нее  оставили. Казалось бы: «Вот и конец высокой литературе». Но свершилось чудо чудное, диво дивное. Та же «высокая»  литература, в ее лучших образцах, выжила, сохранилась! Продолжила свою благородную миссию в воспитании художественного вкуса теперь уже целого народа. И случилось все это, благодаря дальновидной политике новых правителей. Что я имею в виду? При всем моем неоднозначном отношении к советской власти, в общем и целом, я искренне благодарен ей за созданный ею и тщательно оберегаемый, опекаемый своеобразный литературный заповедник. Можно сказать, что и я и мое поколенье, благодаря этому, воспитывались, главным образом и в первую очередь, все-таки на литературе прошлого. А как же советская власть поступила с тем, что мы договорились называть «легким жанром»? Да очень просто. В приказном тоне  указала этому жанру подобающее ему  место. «Каждый сверчок знай свой шесток». А чтобы неповадно было,  чтобы не спрыгнул сверчок со своего шестка, учредила механизмы,   жестко регулирующие   ареалы и  поведение этого на вид уютного домашнего, а на деле очень даже зловредного насекомого. Так, было отсечено  от культуры в целом (отсюда, и напрашивающаяся аналогия с хирургией), и от литературы, в частности, именно все то, что обычно особенно заманивает, магнетизирует «почтенную публику»:  бульварщина, бессодержательность, мелкотемье, пошлость. Словом, то, что имело еще презрительное прозвище: «кабацкая культура».
 Правда, вакуум, возникший сразу  после того, как  легкому жанру пришлось  сильно потесниться, очень быстро заполнился другой напастью: политкорректной казенной серостью. Казалось бы: «Чума на ваши оба дома!» Но оставалась спасительная лазейка: серую, пользующуюся покровительством властей, обласканную сталинскими и ленинскими премиями казенщину всегда читали неохотно, как будто из-под палки, она не шла ни в какое сравнение с широко издаваемой, всемерно авторитарно популяризируемой  «высокой» литературой прошлого. Публика, народ отворачивались от казенщины, и с тем большей охотой продолжали читать великих авторов прошлого. Благодаря этому «классическая русская литература» и продолжала оставаться хитом на всем протяжении существования «народной» власти.
Но, к сожалению, это еще не есть хэппи энд. Случилось нечто страшное и, как кажется, уже непоправимое. С исчезновением власти очевидно нелюбимой, надоевшей, набившей оскомину у  большинства из нас,   исчезли и те самые механизмы, которые стояли на пути «легкого жанра». Плотина была прорвана, шлюзы подняты. И вот… Да, серой казенщине пришел заслуженный конец. Казалось бы: «Радуйтесь, люди добрые!» Однако наступила эпоха реванша, в эпицентре которой мы сейчас живем. Сбылись оглашенные еще в начале 20го столетия пророчества Мережковского о «грядущем хаме». Правда, то, чего он так боялся, произошло, примерно, на столетие позже, чем он предрекал. На наших глазах, при нашем соучастии, даже рукоплескании томящийся в бутылке джин вырвался на свободу.
Таким вот образом я и подвожу к своему ответу на вопрос «Что делать?» Что  предпринять, чтобы – хотя бы, если  не избавиться вовсе (нет, этого делать совсем нельзя, дабы не провоцировать публику; лозунг «Хлеба и зрелищ» никогда не потеряет  своей актуальности) – то как-то обуздать, загнать вырвавшегося на свободу  джина … нет, не в прежнюю бутылку, а типа какого-нибудь карантина? По-моему, эту задачу можно было бы решить только одним: восстановив, в том или ином виде, все те же самые «карательные», губительные для «легкого жанра» механизмы, которые так достойно себя проявили в эпоху Советов. Я имею в виду, например, повсеместную, обязательную и строгую художественную (отнюдь не политическую!)  цензуру. Такое трудно исполнимо, но, как мне кажется, все же вполне реально. А иначе… нам всем надо будет внутренне, морально готовиться к чему-то еще более худшему.

      3. Каким вы видите будущее литературы, исходя из современных тенденций?

Боюсь показаться паникером, но какого-то радужного будущего именно для литературы, в том ее, литературы, понимании, которое возникло в 19 веке и сохранилось в веке 20м, в нынешнем 21ом ей уже «не светит». Судите сами. Если нобелевская премия по литературе присуждается исполнителю на банджо, а премия букеровская – рисовальщику комиксов. Это ли не симптом разрушающей болезни?   Вот вам и тенденция! Дальше, как говорится, «ехать некуда».

     4. Насколько впишутся в это будущее ваши книги?

Делиться мнением о будущем собственных книг… Хм…По-моему,  это не есть скромно. А вот о будущем вообще… Почему бы и не поделиться? По-моему, оно выглядит весьма неперспективным как для книг вообще, так и для тех, кто, так или иначе, к ним причастен. В доказательство этого утверждения вот мои аргументы.
Экспресс жизни разгоняется все  стремительнее и с пока никем не предсказуемыми последствиями. Не столкнется ли с чем-нибудь, катящим ему навстречу? Не свалится ли под откос? Почитаешь высоколобых футурологов – никто толком ничего не знает. Конкретно по заданной теме, могу лишь предположить, что сама книга, как таковая, довольно скоро станет раритетом. А это означает, что раритетом станут, увы, и библиотеки. Наверняка сами библиотекари эту пагубную тенденцию на себе уже ощущают.  Книги будут изготавливаться  только по спецзаказу и, соответственно, их стоимость будет заоблачной. Их будут приобретать только состоятельные «чудики».  Коллекционеры. Книгоманы. Но таких будут единицы. И приобретать их будут не для чтения, а чтобы стояли на полке под пуленепробиваемым стеклом. Чтобы удивляли зрителей своей старомодной вычурностью. Ненужностью.  Дороговизной. «Насколько проще, удобнее хранить всю информацию на крохотном носителе!» Меж тем замена книги, допустим, теми же  носителями не сможет не сказаться на содержании.  Очевидно, что такому «толстому» жанру, как роман, придет конец. Даже, думаю, Льва Николаевича не пощадят. Скорее всего, его «Войну и мир»,  если еще и будут издавать, – преимущественно  для «академического» читателя. А для  читателя «публичного» - только  в каком-то сокращенном, адаптированном варианте. Или в виде высокохудожественных красочных комиксов. Кстати, борьба за место комиксов в нашем российском книгоиздательстве уже началась. Исход предрешен. Комиксам жить! Книгам умирать.

         5. Получали ли вы отзывы читателей…? Насколько важно для вас мнение экспертов? Как должен писатель воспринимать критику?

Да, получаю, хотя и немного. Процентов на девяносто, отзывы положительные, а оставшиеся десять приходятся на мою «провокационную» повесть «Отче наш», в которой я описываю жизнь людоедов будущего. (Да, еще одно подтверждение, насколько я пессимистичен в отношении будущего). Обвиняют меня при этом чуть ли не во всех смертных грехах. Я эти обвинения терпеливо сношу. В полемику, как правило, не вступаю. По-моему, так должно поступать всем «критикуемым»: не обольщаться «лестными» отзывами и не горячиться по поводу «нелестных». То и другое – сиюминутное.
По поводу мнения экспертов… Я считаю, хотя кто-то может со мной не согласиться: к экспертам надо относиться крайне осторожно, не принимать на все сто процентов на веру. Они ведь тоже, вы знаете, могут ошибаться. Вот вам тому классический пример. Пока еще жил и творил Чехов, целый ряд авторитетных на то время критиков (Скабичевский), считали его весьма талантливым бытописателем. И только. Отнюдь не таким мыслителем, например, каким в их представлении был Леонид Андреев. Я не имею ничего против Леонида Андреева. Действительно, замечательный и прозаик и драматург. Он будет оставаться на литературном Олимпе еще долго-долго. Однако время показало, насколько «всего лишь бытописатель» Чехов глубже «мыслителя» Андреева. И это только один пример. Таких можно привести десятки. А еще в среде экспертов бытует групповщина. Политические антипатии и пристрастия. Иным просто хорошо платят за хороший отзыв.  Да, не удивляйтесь, оказывается, есть и такое. И это, в общем-то, нормально. Это всего лишь жизнь.

         6. Какие из ваших произведений вам кажутся наиболее удачными и почему?

Как правило, - только те, которые написаны только-только. Те, что еще совсем не покинули меня, не отдалились на какое-то расстояние. К тому, что отдалилось по времени, довольно скоро теряю интерес. И  даже в некоторых случаях удивляюсь: «Зачем я это написал? Лучше бы мне этого не делать». Впрочем, такие «несчастные» случаи довольно редки. В целом, я храню верность и преданность тому, что было  написано ранее. Только ценю меньше. Прямо пропорционально, сколько времени истекло со времени написания. И постоянно кажется, что наиболее достойное еще впереди. Впрочем, это, кажется, свойственно всем пишущим.

        7. Как рождаются ваши герои? Есть ли в них реальные прототипы?

        Очень интересный вопрос! На эту тему можно написать целую отдельную книгу. Так вот. В максимально сжатом виде: мои герои рождаются по-разному. Никакой системы. Иногда появление того или иного персонажа диктуется сюжетом, «герой» в этом случае подгоняется под сюжет, его намеренно начинаешь искать: в воображении, в себе, в окружающем мире. А иногда все ровно наоборот. Откуда-то является герой (из глубин подсознания, из окружающего, даже, бывает, из сна), а дальше придумываешь для него сюжет. Бывают даже случаи, когда первичным становится именно название. Чем-то зацепит и дальше уже занимаешься поиском сюжета и подходящих героев.
   А вообще, как мне кажется, и это касается не только героев, крайне важно писать не «через силу», а через то самое, что в русском языке обрело крылатое имя «вдохновение». Безусловно, во вдохновении есть определенное божественное начало (недаром «вдох», «дух»). Когда пишущий достигает этого состояния вдохновения, ему остается только внимательно покоряться доносящемуся до его сознания голосу кого-то или чего-то и старательно записывать за ним. Когда такое чудо происходит, может написаться, что угодно, а потом, уже задним умом, начинаешь задаваться вопросом: «Откуда это все? Я как будто прежде этого не знал. Об этом даже не думал».

      8. Можем ли мы встретить автобиографический образ?

      Да, можно. Наиболее автобиографичными я считаю «петербургский» роман «Востоковед» и роман-ретро «Любовь и месть в эпоху тоталитаризма». Оба произведения определенно связаны как с моими личными переживаниями, так и с какой-то внешней событийной канвой лично моей жизни. Но даже в этом случае, когда забираешь что-то у себя, конечный художественный образ будет, что называется, «собирательным». Он совместит в себе много черт, в том числе и тех, которые у прототипа полностью отсутствуют. ТАК у меня. У других может быть совершенно иначе. Мое любимое выражение: «Все очень индивидуально».

        9. Какие советы вы могли быть дать современным писателям, которые хотели бы попробовать себя в драматическом жанре? На что им стоит обратить внимание? От чего отказаться?

Что ж  - если у кого-то возникнет такое желание, - как говорится: «Книги в руки!» Попробовать себя в ином жанре, на ином поприще вещь, в любом случае, очень полезная. Увлекательная. Вообще, история литературы свидетельствует о многих  писателях, которые, начиная, как чистый прозаик,  в более зрелые «писательские» годы обращались к театру. Примером тому может служить Толстой, Чехов. Такой «поздней любви» бывало много. Гораздо меньше примеров тому, как кто-то, став уже зрелым драматургом, вдруг, на склоне лет, возьмет и воспылает любовью к прозе. Не знаю, в чем тут проблема. Может, в том, что сама по себе «высокая» драматургия по самой своей изначальной природе склонна к обобщениям, символам, иносказаниям, метафорам.  А готовность, склонность к этому может проявиться в человеке уже «умудренном», когда он уже достаточно познал на себе все «прелести» жизни. Не раньше. Хотя, опять же, есть тому яркие исключения. Например, юноша Лермонтов с его «Маскарадом». Но это Лермонтов! Это гений. Гений живет по своим законам. Мы же, простые смертные, покорно следуем каким-то общим универсальным законам.
Да, несколько уникален мой личный писательский опыт. Как говорится, «через пень колода». «Проба пера» в качестве «чистого» прозаика состоялась  еще в юности, потом – в силу обстоятельств - был вынужден стать драматургом, а  про «первую любовь» вспомнил не раньше,  чем пали «оковы тяжкие» и Свобода нас встретила радостно у входа.  Такой вот кульбит! Но я отношу этот кульбит не к какой-то моей личной уникальности, а к уникальности нашей общей страны под названием «Россия». К тому, как мы все тут живем: из огня да в полымя.
По поводу советов… На что обратить внимание? От чего отказаться?
Во-первых, я далеко не в том положении, или статусе, чтобы еще давать кому-то советы. Но коли уж вы хотите хоть что-то от меня получить – извольте.
Если писатель настоящий, а не фейковый, он творит «от души». А душа любого человека это космос. Душа человека пишущего  - космос вдвойне, а то и втройне. Мой совет – не прислушиваться ни к чьим советам. Прислушиваться только к тому, что тебе подсказывает твой собственный внутренний голос. Он есть у каждого. И даже не только у писателя, но и, скажем, у убогого коллектора по выбиванию долгов. Это единственный навигатор в этом мире, которому можно стопроцентно доверять. Верьте и следуйте тому, что он вам советует. А все остальное – это, поверьте мне, уже от лукавого.