11. Друг Валерка. Глава из романа

Вошел референт с папкой бумаг. Остановился у входа выжидающе. Юрий Петрович положил поленце в огонь поудобнее, дождался пока дерево охватит пламенем и повернул к секретарю лицо.

- Получен факс из Антверпена, - сказал молодой человек, - им что-то не нравится, они вышлют своего представителя в среду. Что ответить?

- Добро пожаловать, что же еще, - насмешливо ответил Самохвалов, расплываясь в своей неотразимой белозубой улыбке простого русского парня.

- А что мы им скажем здесь?

Улыбка еще оставалась на лице Самохвалова, но как-то потяжелела, остыли глаза, он молчал. Потом отвернулся к камину. Молодой человек кашлянул, осознав бестактность своего вопроса, но не уходил и перешел к следующей теме.

- Наведены справки об интересующей вас личности. Указанная больница психоневрологического профиля была расформирована в начале девяносто первого года. Больных распределили по другим лечебницам, большинство было выпущено, но данная личность к выписке не готовилась, однако, при направлении в другое место на то место не прибыла, далее следы теряются. - Молодой человек опять кашлянул.

- Как это не прибыла? А где же она тогда? – Молодой человек молчал. – Как это может человек исчезнуть по дороге? Бардак какой-то. – Самохвалов хотел, было, швырнуть бронзовые каминные щипцы, но потом передумал и повесил их аккуратно на специальную бронзовую вешалочку рядом с камином... – Как вы это объясняете, Степан?

Молодой человек пожал плечами.

- Я полагаю, она сбежала. Наверное, где-нибудь прячется, скорей всего умерла давно.

- Но она не умерла, я ее видел.

- Вам могло показаться.

- Что я больной что ли? Показаться. Видел как тебя сейчас. И не предъявишь претензий никому. Иных уж нет, а те далече… Я вот только расхлебывай за всех.

За широким окном раскачивались на апрельском ветру рыжие стволы сосен. Кое-где между ними на подстилке из рыжей хвои еще виднелись островки пожухлого снега. Искрилась лужица талой воды в ложбине.

- Хорошо, Степан, идите. – Молодой человек не уходил. – Что еще?

- А как быть с кредитом на реконструкцию кинотеатра «Бегун» под казино?

- И в коем случае. Даже речи нет. Я ведь уже все сказал. Зачем возвращаться к этому и по сто раз одно и то же повторять? – в голосе Самохвалова слышалось нарастающее раздражение.

- Разуваев просит аудиенции.

- Что-о-о?

- Юрий Петрович, я советую вам встретиться и поговорить и сказать ему все лично. Мне он не верит. Я персона не того уровня, понимаете?

- Хорошо, пусть приезжает сюда. Разумеется один. Понятно?

- Да, - сказал с облегчением в голосе Степан и вышел.

Самохвалов остался один. Это называется он поехал отдохнуть. По предписанию врачей. Хрена с два он отдохнет здесь. Заботы преследуют его. От них никуда не уйти. Нет в жизни покоя, нет счастья. Нет воли. Воли нет. Не вырваться из этих сетей - обязанностей. Всем что-то нужно от него, и всем он обязан. Как же вырваться? Добиваться денег еще больше и еще больше власти. Только так. Иного пути нет. Нет пути назад. Там, наверху, на заоблачном Олимпе – воля. Воля божественная. Только так человек проявляет свою волю как бог. Никому не подотчетно.

Румяное и любезное лицо Самохвалова стало жестким и обрюзгшим. Он, казалось, постарел на десяток лет. Но никто этого не видел, и этого как бы не было. Он прошел к маленькому сервировочному столику на блестящих изогнутых металлических ножках и налил себе из графинчика темного резного стекла немного коньяку.

На нем был добротный спортивный костюм фирмы «Адидас», который он позабыл снять после тренажеров. Давно прошли те времена, когда стишок «сегодня носит Адидас, а завтра Родину продаст» произносился всерьез, без иронии. А ведь было такое когда-то. Сейчас этого нет. Ведь достигли же чего-то, наконец, какой-то свободы. Это уже немало. Так нет, эти люди вечно чем-то недовольны, все им мало, нужна еще какая-то свобода им, какая то особенная свобода.

- Свобода, твою …, - произнес он вслух и выругался.

Самохвалов вспомнил как его, трехлетнего, отец выносил на балкон и держал по три минуты за ноги вниз головой над пространством в пять полновесных этажей. Внизу был газон, песочница, качели, слышались детские визги и смех. Так воспитывалась в Самохвалове небоязнь высоты и мужество. «Как у чекиста», - говорил отец. Но высоты он боится и по сей день. И крепких рук отца уже нет.

С Валеркой Разуваевым, который добивается сейчас аудиенции, они учились когда-то в одном классе. Это была английская школа, по тем временам привилегированная. Здесь хорошо, основательно учили английскому. Но привилегированность была скрытой. В те времена была официальная идеология равенства между людьми, поэтому из ближайшего к школе микрорайона детей, конечно же, брали всех. Так сказать, по месту жительства обязаны были взять всех. А вот тех, кто жил по другому адресу, брали только по знакомству и связям, по блату, как тогда это называлось. Но, конечно же, это обставлялось как экзамен, на котором отбирали наиболее одаренных. И маленькому Самохвалову пришлось в мрачном и необъятном кабинете директора прочесть стихотворение. Он и сейчас помнит «Я вижу город Петроград в семнадцатом году, бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу». Валерка Разуваев пришел из микрорайона. Мать у него была простым инженером, отца вообще не было. Они сразу подружились, и родители не возражали, потому что Валерка неплохо успевал, а Самохвалов учился с трудом, Валерка был членом совета дружины, а Самохвалов не вылезал из учительской, где его без конца пробирали за плохое поведение.

Разуваев несколько раз был у них дома тогда, в двухкомнатной квартире в скромном серо-кирпичном здании, втиснутом между старинными коммуналочными особняками тихого центра.

- Что это? Откуда столько книг? Вот это да-а! – он увидел пачки новеньких книг, самые дефицитные издания, которые у базарных «жучков» стоили немалых денег, купить в магазине это все было невозможно. Книги были разложены на диване, ими был завален большой полированный стол в центре комнаты, часть лежала на полу, на туркменском большом ковре. На лице у Валерки было восхищение. Отец Самохвалова в то время работал в идеологическом отделе и свободно получал, все, что издавалось и пользовалось особым спросом. Вероятно, предполагалось, что он все это будет читать, чтобы быть в курсе настроений народа. Чтобы иметь потом возможность влиять на это настроение. Но прочесть это все было невозможно, да и родителям большая часть книг вообще не нравилась. Впрочем, если нужно было сделать эффектный подарок, оставалось только протянуть руку к книжной полке. Так же свободно доставались билеты на все театральные премьеры, на балет и на эстраду. На те билеты, за которыми люди выстраивались в километровые очереди, записывая номера шариковыми ручками прямо на ладонях. Блат с билетами впоследствии здорово помог им с Разуваевым, когда они повзрослели и повзрослели их развлечения, и они перешли к периоду, когда стали «клеить телок»,а, выражаясь по старинному, знакомиться с девушками.

Девушки покорялись безотказно, видя такое могущество в там, где серое большинство демонстрировало полное бессилие.

Помнится, в канун выпускного вечера в школе, мать Разуваева приходила к ним в гости с просьбой устроить сына в какой-нибудь вуз. Но отец на кухне замотал головой на потайной вопрос матери Самохвалова, которая на минуту оставила непрошеную гостью в комнате за чашкой чая и под видом какой-то надобности удалилась, чтобы посовещаться с мужем. Вернувшись, она отказала матери Разуваева очень сухо.

- То, о чем вы просите, очень предосудительно, - сказала тогда мать Самохвалова матери Разуваева, - как вам такое даже в голову могло прийти. Если каждый будет бесчестно добиваться своего, во что же превратится тогда наша страна, вы понимаете? У нас созданы все условия, чтобы молодежь, трудящаяся молодежь, - она подчеркнула голосом последние два слова, - чтобы она училась и получала высшее образование.

Мать работала тогда лектором по коммунистической этике, и умела заговорить и пристыдить всякого, нескончаемым потоком правильных слов, из расчета на любой отрезок времени. Она всегда безупречно выглядела: серый костюм строгого покроя, ничего лишнего или слишком бросающегося в глаза. Ничего, что бы могло послужить обвинением в буржуазности или подверженности влиянию тлетворного Запада. Одна слабость – маникюр. Не могла удержаться. В распределителе для обкомовских работников был яркий импортный лак, как не купить,слабость брала верх. Маникюрша, проверенная, надежная приходила домой.

Помнится, Самохвалов тогда страшно обиделся на родителей, даже пытался уйти из дома. Но, в конце концов, на их дружбу с Разуваевым это не повлияло. Разуваев поступил на вечернее отделение какого-то технического вуза,а чтобы отмазаться от армии заплатил кому-то в военкомате или в больнице взятку. Денег на взятку он заработал сам.

Стал уже в то время пробавляться фарцовкой. Знание английского и обаятельная внешность обеспечили успех. Он втянулся. Стал «пасти» проституток. Потом перешел на карточное шулерство на туристских лайнерах. Он купался в деньгах – теперь уже на зависть Самохвалову.

Они пожили тогда. Белые ночи. Шикарные рестораны. Все бармены свои. Все музыканты знакомые. Все телки – на выбор.

Самохвалов тогда учился на юридическом факультете университета.