- Эта чиво у тебя, дай-ка позырить…
Фу! «Приключения прекрасной
покойницы», -бульварное чтиво.
Копыто со стуком втемяшилось
в обложку, придавив книгу к земле.
- Чё б ты понимал, маленький
медвежонок, - раздраженно буркнул
Иа, лупцуя себя хвостом по бокам, -
это готишный роман! XIII век!
Срындивиковая Англия!
Боб О’Рики «Вини-
Пух и Дивный Новый Мир»
В первый день у меня только один урок должен быть, третий, но я специально к первому пришла, ну чтобы познакомиться со всеми, посмотреть кто есть кто, кто чем дышит. Думала, посижу в учительской пару часов, за всеми понаблюдаю тихонько. Только меня директриса всем представила, то се, «наша коллега… литература… надеюсь подружимся…», все, в общем, как положено на новом месте, училки улыбаются, я тоже, руки пожимаем. И тут дверь открывается и входит ОН. Я б меньше удивилась, если б канцлер ввалилась в розовом пиджаке. Первый день на этой работе, всего неделя в городе, неделя, как я сюда переехала, и здрасьте-пожалуйте, он собственной персоной передо мной.
Мне было четырнадцать, и я была влюблена в него по самую макушку. Ну тут удивляться нечему, в него полшколы было влюблено, я имею в виду, половину девчачьей половины, хотя… Он умел обаять, очаровать всех. Даже учителя, все без исключения, и даже директор, мужик придирчивый и раздражительный по кличке Геморрой, все его любили: «Энди написал сочинение не хуже нынешних писателей, Энди почти победил на олимпиаде по физике, четвертое место – это очень высокий результат, Энди будет участвовать в городских соревнованиях по многоборью, единственный от нашей школы…» У него все получалось. И конечно, он был красавчик: высокий, стройный, сильные руки, волнистая пышная челка на пол лица. Всегда ходил в черных джинсах и черной футболке с какой-нибудь готичной надписью. Вообще-то в школе это не приветствовалось, но ему молчаливо дозволялось.
Его имя было Анджей Крански, но ему больше нравилось быть Энди, и все, включая учителей, звали его Энди. Он с матерью приехал из Польши в глубоком детстве. Жили они в квартале за вокзалом среди турок, болгар, сербов и прочих эмигрантов, но ходил он в нашу престижную школу. И как я сейчас понимаю, Энди из кожи вон лез, лишь бы учиться именно здесь, лишь бы вырваться из этого своего дешевого квартала.
Меня он, безусловно, не замечал. Даже не подозревал о моем существовании. Да и замечать там особо было нечего. Тощая бледная тень, фигура-макаронина без уже положенных по возрасту девичьих выступов. Две спагетины ног до шеи и сразу над ними круглые как у Гарри Поттера очки. Остальное не существенно: белобрысые прямые волосы, остриженные «под гребенку» чуть ниже уха, белая, краснеющая от капли солнца кожа, брекеты, слегка загребающая походка. А ведь я старательно вертелась вокруг него. Я даже набралась смелости и записалась в театральный школьный кружок, где он блистал в главных ролях.
Когда я пришла на первое свое занятие, репетировалась пьеса из рыцарской жизни, что-то про короля Артура и его круглый стол. И вот все расселись на сцене, разобрали свои слова, началась читка. Мне тоже сразу дали маленькую роль пажа, один раз я должна была сказать что-то вроде: «О, храбрый рыцарь, где твой славный меч?», а второй – обратиться к прекрасной даме, горестно заломив руки: «Увы, герой наш пал в неравной битве!» Ну как-то так. Героем и храбрым рыцарем, безусловно, был Энди. И вот, значит, мы по очереди произносим свои слова, и тут Энди встает и говорит, что все это ерунда на постном масле, что эти давно рассыпавшиеся в прах рыцари никого не волнуют, что ставить надо вещи современные, что у него есть прекрасная пьеса, детектив, многоплановое построение, современные реалии и патати и патата… Препод наш спорить с ним не стал. Сразу предложил прочитать эту пьесу и разобрать, и может быть, она столь прекрасна, как сказано, и тогда, конечно, давайте ее поставим. И надувшийся от гордости Энди молниеносно раздал всем по экземпляру. Ясен пень, это была его собственная пьеса, просто он не хотел это говорить, а ждал, чтоб все восхитились для начала. Но не восхитились. Действие стало распадаться, сюжетные линии обкурившимися змеями уползали за горизонт, не пересекаясь, персонажи произносили реплики, повисавшие в пустоте. Сырятина, одним словом. Но Клаус, препод наш, был человеком добрым, ничего такого он не сказал, а сказал, что очень интересный материал, надо доработать то и се, усилить вот этого вот героя, а этого может и вовсе убрать, и нам всем будет интересно поработать в этом ключе… Но Энди и дослушать его не захотел, вспыхнул, руками замахал, мол, мы тут все мастодонты, рабы разлагающейся классики, про современный театр не слыхали ни черта, серость, бездарность, садовники вишневые. Подорвался и ушел. Совсем ушел из кружка. А я осталась репетировать своего пажа-недоноска.
На премьере я ухитрилась перепутать свои две реплики, сначала прямо в лицо славному рыцарю заявила, что пал он смертью храбрых, а потом требовала от прекрасной дамы, чтобы она немедленно предъявила мне свой доблестный меч. В общем, это были лучшие моменты в скучном действе. Зал хохотал, я сомнамбулой бродила по сцене, уходя зацепила пристегнутым ко мне бутафорским кинжальчиком задник, он поехал вслед за мной, предъявив зрителям переодевавшихся за ним девчонок. Визг и всеобщий восторг.
Через год мои родители развелись, и мы с мамой уехали из Нюрнберга на остров Рюген в Засниц. Больше я Энди не видела.
***
Меня зовут Бригита Штаубе, и я уверена, что вечная канитель в моей жизни происходит именно из-за этого. Из-за этого имени. Вот если бы я была, к примеру, Алисой ли хотя бы Летицией… Нет, лучше все-таки Алисой. Алиса бы не стала заморачиваться всякой фигней, которая здорово осложняет Бригите жизнь. Она бы не постеснялась потащиться с подругой на вечеринку, где никого, кроме этой самой подруги не знает. Она бы смотрела на пыжащихся перед девчонками парней свысока, пила бы коктейли из высоких стаканов, украшенных дурацкими бумажными зонтиками, может бы даже гоняла по городу на электробайке. И уж конечно, она бы не думала третий год, купить ли ей белые джинсы в яркий крупный цветок. За эти три года Алиса бы уже сносила как минимум две пары этих прекрасных, подчеркивающих ее классную фигуру штанов. Да, у меня нормальная фигура, среднестатистическая. И все среднестатистическое: сиськи, задница, талия, руки, ноги. Волосы свои бесцветные я слегка подкрашиваю в рыжину, совсем чуть-чуть. В тициановскую блондинку. Ну брови тоже приходится чуток подкрасить, чтоб лицо читалось, не превращалось в пустой белый лист. У меня прекрасная молочного отлива кожа. Правда от солнца я вечно прячусь под шляпами, у меня их уже, наверное, десяток. Но вот это все свое богачество Бригита не может ни подать, ни предложить. Она никому не интересна, эта Бригита, ее не замечают, не запоминают.
И вот сейчас Энди стоит на пороге учительской и, конечно, не узнает меня, смотрит фактически сквозь.
- А, Энди, - директриса улыбающимся серым дредноутом в несколько приемов развернулась к нему.
Понятное дело, и здесь он создал вокруг себя атмосферу обожания.
- Познакомься, наша новая коллега, Бригита Штаубе, будет преподавать литературу в старших классах.
Какая-то тень по его лицу все же скользнула, видно покатал по памяти как яблочком по тарелочке «Бригита… Бригита… Штаубе… Что-то вроде знакомое… Нет, не помню». Ну я и думаю, напомнить ему или не стоит. Ладно, пока не стоит. Просто протянула руку. Вот и «познакомились». Спустя пятнадцать лет. Это между прочим, пол моей жизни. И его тоже, он на два года старше меня. Тогда в школе это была ого-го какая разница, а сейчас, тьфу, и не разница вовсе. Он уже не был тем распрекрасным красавчиком, заматерел, закабанел, раздался во все три измерения, физиономия утратила юношескую утонченную миловидность, расползлась несколько. Стрижечка короткая. И брюшко так заметно выторчнулось, пивное, как говорят, брюшко. Не пивное никакое, - ленивое, двигать собой лень, на диван, с компом и колбаски жареные, шкворчащие рядышком пристроить или чипсы. Но это был Энди. Энди – герой моих детских грез. И сердце мое, екнуло, и выбивая дробь копытом, помчалось черти куда. И ясен пень, я покраснела. Вот стою перед ним и чувствую, я горю, горю, сгораю… Слава богу, звонок прозвенел, и все понеслись, кто куда.
В тот же день, сразу после моего единственного урока, Энди предложил мне пойти вечерком куда-нибудь попить пивка в честь знакомства. Пивка мы попили в Барфюсере, потом в каком-то соседнем более скромном кабачке, потом погуляли туда-сюда по улицам, потом оказались в моей квартирке, в старом городе, в мансарде Георг-Меркель Хауса, в моей постели. И вот уже полгода мы оказываемся в моей постели с завидной регулярностью по средам и пятницам. В свою постель Энди меня не приглашает. Живет он с мамой в новом квартале в районе Выставки. Зеленый такой райончик, в основном заселенный пенсионерами. Они бродят по аллеям, переставляя перед собой лыжные палки, жизнерадостные и всем довольные, своим кварталом, деревьями, отсутствием горлопанящих детей и самими собой. Квартирка у них маленькая, две уютные комнатки, так Энди говорит, сама не бывала, не видела. Я так полагаю, такая же, примерно, как моя.
В моей комнате над кроватью ломаный мансардный потолок и еще маленькое окошечко прямо в небо, в детстве я представляла, что живу в замке, в высокой башне, что я принцесса Лили. До шести лет я была Лили. Когда училась говорить, мое из катящихся гранитных глыб имечко «Бригита» было мне не по зубам, я называла себя Лили, и так меня звали и родители, и все-все-все. Лили была озорной девчонкой, она постоянно придумывала какие-то шалости и каверзы. В четыре года, когда ее на лето спихнули к бабушке на остров Рюген, подговорила соседских мальчишек бежать в пираты, а в качестве судна использовать снятые с закрытого на ремонт пляжного павильончика двери. На этих дверях отважные пираты в количестве трех матросов и капитана Лили вышли в море сразу после обеда. К тому времени, когда их хватились, течение отнесло ревущую в три горла команду неунывающего капитана километров за шесть, хорошо хоть вдоль берега. Веселый Роджер был сорван с мачты, пираты в кандалах разведены по домам и оставлены без сладкого, капитана к бабушке мать больше не отправляла. А то мало ли что. Не может за девчонкой уследить.
Но и сама мать не очень-то управлялась с Лили. Если под окнами ребетня с визгом летала на тарзанке вокруг единственного дерева, это придумала ее дочь. Если во дворе вдруг наступала полная тишина, значит всех детей увел прочь гаммельнский крысолов в желтых шортиках и перепачканной футболке с чеширской улыбкой во все пузо. Лили уболтала народ пойти кататься на лошадках: - «Почему не дадут покататься, обязательно дадут, мы же заплатим», - на чумазой ладошке лежала горстка мелочи.
Над головой Лили всегда безоблачное небо, и жизнь ее полна радостей, приключений и чупа-чупсов.
В школе я полгода привыкала к тому, что Бригита – это я. Что эти три слога камнепада – мое имя. Училка жаловалась маме: «У девочки что плохой слух? Я ее зову, зову, а она не реагирует». Бригита – девочка тихая, в классе особо ни с кем не дружит, инициативы не проявляет. Но и не хулиганит, как некоторые. Незаметная, незапоминающаяся.
А потом мы с мамой уехали в Засниц, туда, где раньше жила ее мать, моя бабушка, туда, где когда-то давно над головой храброго капитана Лили реял пиратский флаг. А квартира с мансардным окошком осталась папе. Не могу сказать, что родительский развод как-то на меня повлиял. Ничего такого трагического не произошло. Мама, кстати, быстро вышла замуж, отчим мой, громогласный и чихавший оглушительно, как артиллерийская кононада, человеком был добрым. Когда я заканчивала школу, у меня появился младший братишка Вилли, розовый, круглый и такой же громкий как его отец. Потом я уехала учиться в Берлин и приезжала к маме все реже, им было хорошо и без меня, а я совсем перестала там чувствовать себя дома. С отцом я дважды ездила на море. Все смотрели на нас как на пару, меня это бесконечно напрягало, хотелось объяснить каждому, что это папа, МОЙ! папа, мой ПАПА!, а не то, что они подумали. И в третий раз я ему отказала в совместном отпуске, сославшись на какую-то ерунду. После института осталась в Берлине преподавать школьникам литературу. Да нормально я жила, нормально. Никакая не старая дева, зануда, синий чулок. Ничего подобного. И подруги у меня завелись, и даже одно время мужик был вполне себе, приличный, в банке работал менеджером по.., господи, как его? по хеджерингу, вроде. Что-то очень прогрессивное, сколько он ни рассказывал, я так и не смогла себе внятной картинки составить. Мы с ним даже как-то поехали зимой на лыжах кататься. На Юнгфрау. Здорово было. Правда, я в первый раз на эту чертову трассу забравшись, вниз поехала не столько на лыжах, сколько на собственной морде. Ободрала ее снежком как теркой. И всю неделю такая стертомордая и щеголяла. Ну и что. Мой катался, а я снизу, сидя на террасе с глинтвейном перед расцарапанным носом, махала ему лапкой в вязаной рукавичке. И расстались мы с ним безо всякого, без скандалов, соплей и упреков. Закончился срок аренды снятой нами пополам квартиры, и мы разъехались каждый в свою сторону.
А восемь месяцев назад папа умер. И оказалось, что квартиру, ту самую, в старой части Нюрнберга, ту, где я была принцессой Лили, он завещал мне. И я подумала, бог с ним, с Берлином, поеду посмотрю, может там и останусь, все-таки своя собственная пристань, а уж школьников, нуждающихся в познании всяких там Ибсенов, Брехтов да Гете с Гейне, я везде найду. Я приехала, зашла за ключами к консьержке фрау Мюллер. То, что ключи у нее, было написано в письме из нотариальной конторы. Фрау Мюллер я узнала, она сидела здесь на первом этаже нашего дома всегда, она сама была частью дома, его истории. Постарела, конечно, но была все та же фрау Мюллер, высокая тетка с лицом удивленной лошади. В общем я ее узнала, а она меня нет. Долго изучала мои документы, подслеповато щурясь поверх либо древних, либо шибко модных роговых очков, рассматривала фотографию, мое лицо, потом опять фотографию, хмурилась, шевелила губами. И вдруг в третий уже, наверное, раз подняв на меня выцветшие голубые глазки, улыбнулась во все свои лошадиные зубы:
- Лили, малышка!
У меня сжалось что-то в животе, скрутилось горячим узлом. И я не заметила, как оказалась в жестких объятиях старой консьержки.
Я открыла дверь, бросила свой рюкзак на пол в прихожей и вошла в ту комнату, в которой жила когда-то. Это была МОЯ! комната. Та же кровать с деревянным резным изголовьем, очень старая, потемнелая. Папа нашел ее где-то во Франции у брокантов еще до моего рождения. Тот же стеллажик вдоль стены с моими детскими книжками, куклами и зайцами. Папа сам собрал его, притащив домой доски. Он пилил, сверлил, винтил и сколачивал, на полу была мягкая опилочная пыль, вкусно пахло деревяшками. Мне тогда было пять лет. Мой письменный стол и расшатанный лично мной стул, я всегда качалась на нем, читая учебники. И вместо шкафа ввиду отсутствия места, - икеевская перекладина с плечиками для одежды.
Я вернулась домой.
***
С Энди у нас, похоже, все серьезно. Через месяц у меня в квартире уже жили его домашние тапки, новые, мы ходили их покупать вдвоем, и его махровый халат в сиренево-фиолетовых узеньких полосочках, старый, он принес его из дома. Когда он оставался у меня ночевать, по средам и пятницам (Почему именно так, сказать не могу. Почему, например, не во вторник, а именно в среду? А что у него такого во вторник, а? Не знаю), он отодвигал к одному краю мои шмотки, висящие на металлической штанге, выкраивая полметра для себя. Мои шесть белых однотипных блузочек и три юбки-карандаш, одна из них – светло-серая, вторая – темно-серая, третья – черная, школьная униформа. Хотя мне всегда казалось, что это одежда официанток, и, если у меня не заладится с преподаванием, я смогу подрабатывать в Выставочном центре, там всегда требуются официантки. Энди вывешивал, скинув одну из моих блузочек, свою рубашку, сверху пиджак, он у него был какого-то не высказанного зеленовато-горохового цвета, в мелкую продрись, слегка смахивающий на охотничий или тирольский, у него еще были псевдо заплаты на локтях, кожаные такие, коричневые… Наверное, псевдо кожаные. Да не суть. Брюки аккуратно, по стрелочкам сложив, вешал прямо на перекладину.
Я вертелась на кухне, готовила нам ужин, что-нибудь по-быстрому поджарить, картошку там или те же колбаски с шукрутом. Потом мы сползались на диван в гостиной. Ну это не гостиная никакая, раньше, давно, это была комната родителей, потом папина, а теперь тут у меня кабинет, стол, полки со всякой бумажной хренью, методички, оставшиеся еще с института учебники, не выбрасывать же, и главное, комп, мощный стационарный комп с большим монитором. Я не очень люблю как сейчас все на коленке с ноутом или планшетом. Вот это я вообще не понимаю, по экрану пальцами водить по виртуальной клавиатуре. Ага, клава в пол экрана, а экран весь - восемь дюймов. Не, мне надо, чтоб у меня перед носом экран был – во! тридцать два дюйма и клава нормальная, чтоб колотить по ней. Ну и само собой, тут же, и столик еще журнальный. Вот называется «журнальный», а кто вообще его чисто под журналы использует? У меня и журналов-то никаких нет, я на этом столе ем. Или книгу читаю. То есть читаю я, на диване вытянувшись, а буде надо встать, в туалет там или за чаем, книгу – на столик. Значит это или обеденный, или книжный столик. Но мы уперто продолжаем говорить «журнальный». Мы, в смысле люди, часто используем слова не верно, не по назначению. Так, что они не показывают настоящий смысл вещей, но все знают, о чем идет речь. У-у, понесло меня по филологической безбрежной глади. Изыди, чур меня, чур.
После ужина при хорошей погоде у нас моцион, прошвырнуться вдоль воды полчасика-час, как пойдет. Но по пивнякам мы боле не ходим, прошел период ухаживания. Пролетел со свистом, уложившись в один вечерочек. Теперь нам неча деньги зря мотать, пива мы и дома попьем. У меня, в смысле, дома. Когда с моциону вернемся. То-се, киношка какая-нибудь, развернув монитор к дивану, телика у меня нет, или просто в ящиках посидим, початимся, и на боковую, в постельку. Про постель ничего плохого не скажу. Взрослые люди, обговорили, как ему нравится, как мне, нашли, как говорится, точки соприкосновения. Да я бы в жизни ничего подобного вслух с мужиком обсуждать не стала, как это можно проговаривать, «мне нравится, когда ты делаешь так…», да не «так», а полным текстом, ЧТО именно ты делаешь, ГДЕ и ЧЕМ… Но Энди как-то очень легко вышел на разговор, как о чем-то само собой разумеющемся, я, красная как рак, косноязычно, бе-бе ме-ме, он: - «Я тебя не понимаю», я, закрыв глаза, скороговоркой «та-та-та»… Все! За пару раз притерлись друг к другу, и теперь секс у нас – на высшем уровне. Нирвана! Я иногда задумываюсь после, как кончили и довольные, сытые отвалились друг от друга: «Это же Энди! Энди – мечта многих девчонок. Герой и бог моей юности. Энди недоступный. А теперь мой, мой, только мой. Сочные губы, как раньше говорили, бантиком, голубые глаза, пушистые ресницы. И все – мне. Потрясающе!» Про то, что мы учились с ним в одной школе, про то, что я была тогда влюблена в него по самое не могу, про то, что я знаю о нем немного больше, чем он мне рассказывает, я ему так и не сказала. Не сложилось как-то. Если бы к слову, то и рассказала бы, подумаешь тайна. Но вот к слову не сложилось. А так, чего рассказывать. Меня, ту меня, четырнадцатилетнюю макаронину в очках он так и не вспомнил. Ну и говорить не о чем.
***
- Не забудь, завтра в семь вечера в «Балканских». Будет здорово, если ты придешь чуть раньше и закажешь нам столик получше, тебе же тут совсем рядом.
Как я сдрейфила, когда Энди объявил, что решил познакомить меня со своей мамой! Казалось бы, чего тут бояться. Но я нашла. Мама для Энди – это МАМА. Это все. Мама – то, и мама – это, маме надо.., мама должна..., она у него с языка не слезает. Нет, я не считаю, что это ненормально. Это-то как раз очень даже нормально. Мужик заботится о своей матери. Прекрасно. Побольше бы таких мужиков. Это я с моими более чем прохладными отношениями и с матерью, и с отцом, когда уже выросла, наверное, не вполне нормальная. Я вот в курсе, что у мамы все в порядке, Вилли учится вполне себе прилично, он спортсмен, футболом увлекается, все про него, про футбол этот, про футболистов всех, какие на свете есть, знает, отчим тоже в порядке, недавно они с мамой в Италию в отпуск ездили, Амальфи, Сорренто, Позитано, все прекрасно. Чего еще, все живы здоровы, все хорошо. И мне больше ничего не надо. В фейсбуке пара посланий в месяц, фотку какую-нибудь скинем друг другу, с новым годом, с днями рожденья поздравляем, все как у всех. А Энди может по три раза за вечер, когда со мной, домой позвонить. И не то, что приняла ли мама таблетку или не забыла ли она поужинать, нет. Из ума она пока не выжила, ужинать не забывает и таблеток, вроде, никаких не ест. А просто, не скучно ли ей там одной дома, чем занималась днем, устала или нет, читает или кино смотрит, и вот есть такой фильм интересный, он сейчас только вспомнил, завтра вечерком вместе посмотрят. А то вот сегодня на уроке один лоб здоровый обозвал график гиперболо;й, это, говорит, «гипербола;», сколько лет мусолим одно и то же, а у него все «гипербола;». Смешно, правда?
И вот на третьем месяце наших отношений, Энди решил меня матушке своей представить. Я, честное слово, чуть не уссалась, такое чувство, что я – кобыла, и меня на базар вывели. Сейчас будут в зубы заглядывать и репицу щупать, годна ли лошадка в хозяйство, подойдет ли для прынца нашего. Я даже со страху насморк подхватила. В ноябре это не диво, но я уверена, что со страху. Нос красный, распухший, гундосый, заплывшие глазенки слезятся, а там и горло подтянулось в общий строй, захрипело-заболело. Но это меня не спасло, казнь была отложена на пару недель.
И вот сакральный день настал, меня ведут на закланье. Встречу высокие стороны проведут в забегаловке «Балканские специалитеты» за квартал от старого города среди веселеньких желтеньких и розовых пятиэтажек, что в шетидесятые строили для местного рабкласса, а позже отдали понаехавшим приезжантам. Я, как было велено, пришла аж за двадцать минут, выбрала лучший из пяти возможных столик, тот что у окна с видом на улицу. Уселась, заказала, пока суть да дело, бокал белого вина, домашнего. Кислятина убогая. За стеклом турчанки толстые в ближайший супермаркет спешат, велики катятся, челы с работы разъезжаются, трамвай проскользнул. Жду. Народу в кафешке кроме меня трое: двое маляров что ли, в комбезах слегка подмазанных краской, эти пиво пьют, у стойки стоя. И еще один кадр. Тот поинтереснее будет. Старый тощий дед-трансвестит. Сам выбрит слегка, седая щетина на подбородке и щеках кустиками, но глаза и губы накрашены. Причем так, будто школьница-малолетка красилась, морщинистые веки голубенькие, губы малиновые, кривовато прорисованные. Стрижка короткая, седым ежиком. Юбка длинная мятая, сверху какая-то фуфайка трикотажная, бесполая и бесцветная, на шее бусы, каждая бусина с грецкий орех величиной. Сидит за соседним столиком, чашечку кофе в ладонях греет, а ладони – заскорузлые, ногти с траурной каемкой, такие крестьянские мосластые руки. Вот он сидит и сам с собой жеманится, то зеркальце вытащит, посмотрится, то помаду в пальцах покрутит и в ридикюльчик допотопный бабушкинский спрячет, то плечиками пожимать примется и с воображаемыми друзьями похохатывать. Совсем ку-ку, короче.
И вот, наконец, вижу сквозь свое отражение в стекле, тормозит красный опель Энди. Он сам вываливает и, обойдя свою машинюшку, открывает пассажирскую дверь. Явление Мамы. Среднего роста, фигуристая мадам, блондинка загорелая, зад обтянут красными леггинсами, сверху курточка молодежная, красная же, расстегнутая, капюшон с меховой оторочкой под песца. На грудях, на розовой маечке – надпись «Magic moments». И сапожки с опушкой. Красивые такие, коротенькие. Я бы сама такие носила с восторгом упоения. Стрижечка модная, асимметричная, все на один бок. Ухоженая дама, предбальзаковского возраста. Но я смотрела на нее сквозь последний свой щит, сквозь окно забегаловки, как на огнедышащего дракона, что вот-вот откусит мне бо;шку. Она вошла первой. Я поднялась. Но Мама направилась к соседнему столику, к этому сухостою старому, трансвеститу. Я обалдела, она что перепутала нас сослепу, решила, что ее Энди встречается с этой.., с этим… Мама, протянув руки и улыбаясь приветливо ко;злищу спятившему:
- Амалия, дорогая...
Ко;злище, восстав, скрипуче:
- Тереза, детка…
И давай, перегнувшись через стол, щечками прикладываться. Я стою, челюсть как об колени брякнула, так там и болтается. Энди заходит. Ну думаю, счас тоже на шею козлетону вешаться будет, а тот его по головушке огладит и ласково так, в глазки заглянув: - «Здравствуй, малышок, писюленька моя ненаглядная…» Но Энди маму под локоток и нежно от старикана оттаскивает. В мою сторону.
- Познакомься, мама, это моя подруга Бригита.
Все положенное по протоколу мы совершили: улыбались друг другу лучезарно, щечками потерлись, причмокнув, за руки подержались. Ни дать, ни взять, - счастливое воссоединение семейства после долгой разлуки. Уселись, меню изучили, заказали себе каких-то колбасок, бутылку рислинга. Пауза повисла. Ну думаю, сейчас-то и начнется. Будут меня, сироту, пытать расспросами, где училась, где крестилась. Но нет. Пани Тереза начала мне про сынулю рассказывать. Я услышала еще одну версию туманной юности Энди, в чем-то она пересекалась с известной мне по личным впечатлениям, в чем-то с тем, что он мне поведал, но были и абсолютно новые подробности. Выяснилось, что среди его дарований главное – писательские способности. Да ладно, Энди – писатель! Я вспомнила мое появление в театральном кружке, пиэсу, кою он нам выкатил, и скандал, что учинил, не получив мгновенного признания. Пока я пережевывала эту информацию, к нашему столику подрулил допивший свой кофе Амалия. Снова был произведен ритуал объятия-чмоканье-ручканье. И Амалия уплыл прочь с нашего горизонта, надеюсь, навеки. Видя мое неприкрытое недоумение, Энди пояснил, что этот откровенно слетевший с катушек дедок – мамино активитэ;, она устраивает культурный досуг всякого социально-опекаемого старичья, концерты, танцы, экскурсии, лекции о любви и дружбе и тому подобное. Амалия – один из ее подопечных.
Через час с небольшим наши посиделки закончились. Ну и славно, я, честно говоря, подустала держать спину и лицо. Мы с Энди оплатили счет четко пополам. Пани Тереза небрежно бросила на стол чаевые, два евро мелочью. Я проводила их к машине и долго махала вслед рукой, утирая скупую слезу. Шучу.
***
Итак, что мне открылось нового в моем обожаемом Энди: он – писатель. Нет, не так. Вот как надо: он – Писатель. Все что есть на свете эндинова, все или с большой буквы, или одними большими буквами. С придыханием. Свято. В очередную совместную среду я стала потихоньку вытягивать из него информацию. Аккуратненько так, издалеча. Вот, говорю, хочу что-нибудь новенькое почитать. Он так удивленно:
- Почитать? Да ты вообще, по-моему, ничего не читаешь. Я у тебя и книг-то не видел.
Ну это он зря. Книги у меня есть, целая дюжина. Я уже давно покупаю только те книги, я имею в виду, в бумажном виде, которыми реально хочу обладать. Вот чтобы они у меня стояли здесь на стеллаже всегда, вечность. А не просто прочитать и забыть. Просто почитать, я в электронную книжку накачаю. Ее и читать удобно, можно на ярком солнце, а можно в полном мраке, и свет включать не обязательно. В постели особенно удобно. Но когда Энди приходит, я, естественно, в постели носом в страницу не утыкаюсь, среды и пятницы – не библиотечные дни. Вот он меня с книжкой и не видал ни разу. Но зачем же такие скоропалительные выводы делать: «не читаю, и книг у меня нет». Вон стоят на верхней полке, выше зайцев: «Двенадцать вечеров» - японские сказки, старая, зачитанная-захватанная, ее мне в детстве папа на ночь читал, там сказочки еще те, про лешего-тэнгу и водяного-каппу, про ведьм с фиговой тучей глаз на икрах ног, про хитреца и мошенника Хикоити, в самый раз перед сном маленькой девочке почитать, обожаю ее; «Сирано де Бержерак», я Ростаном в подростковом возрасте зачитывалась, даже французский стала учить, чтоб в оригинале промусолить, я его наизусть помнила почти целиком; «Старшая Эдда», издание подарочное, красивое, бумага, рисунки, супер, Гессе «Игра в бисер», еще там разное.
- Ну почему же, - говорю, - с дивана свесилась, пошарила под ним, вытащила свою элкнижку, включила, - вот детектив Кобо Абэ читаю, не плохой, хотя и несколько занудный. Ну японцам это свойственно, дотошно всякую мелочь выписывать.
И с этим самым японским детективом я сразу попала в цель. Вот так вот раз, пульнула на удачу, и сразу в яблочко, опа. Энди завелся. И посыпалось из него, что детективы сейчас писать разучились, что вот старики-классики типа Честертона или Леблана – это класс, там все четенько, одно из другого вырастает, логика сюжета, разделение подозрения на всех персонажей, ничего случайного, а нынешние понапихают черти сколько народу, и этим бедолагам нечем заняться, они ползают по страницам сонными мухами, сюжет сыпется, мотивы не внятны, в общем блуд и фигня. Значит именно детективный жанр и засосал Энди. Ясненько. И только я собралась попросить у него почитать какое-нибудь творение, как он сам и говорит:
- Слушай, ты ж филолог, подкорректируй мои рассказы, ну там запятые, может какие шероховатости, сам, когда читаешь, не всегда уследишь. Типа «пошел – пришел», «сказал – рассказал», по три «когда» к ряду в соседних предложениях. Ну ты понимаешь.
Ну конечно, я понимаю. Конечно, посмотрю. Конечно, подкорректирую. Давай сюда свои рассказы. А кстати, много их, рассказов этих? Спрашиваю. Говорит:
- Да штук двадцать.
Ничего себе, я, честное слово, думала, три, от силы – пять. Двадцать! Сколько ж лет он их писал?! И тут у меня на языке засвербел вопрос, а он хоть опубликовал что-нибудь где-нибудь. А спросить неловко как-то, вдруг нет. Но я вывернулась.
- О! – говорю, - это ж целая книга!
А он:
- Умница. Я и хочу цикл закончить, а потом сразу целиком опубликовать.
Значит, не печатал. И не пытался. Хотя, кто знает, может, пытался, да не вышло, вот и решил сразу оптом.
И я превратилась в карманного корректора эндиных детективов. Теперь наш распорядок слегка изменился. Нет, среды и пятницы остались на своем месте, но к пятнице добавился довесок – первая половина субботы. Если раньше Энди покидал меня сразу после завтрака: «Ну пока (поцелуйчик), до понедельника, увидимся в школе», то теперь после завтрака мы разбираем, что я там наисправляла в его текстах. А домой он уходит уже после обеда. Поскольку оба мы страшно заняты, и правильный обед никто не готовит, обычно мы заказываем какой-нибудь китайский или ливанский фастфуд, или я быстренько смотаюсь на рынок возле кирхи, куплю в ларьке фалафель. И пару бутылок тухера. Дешево и сердито.
Главным героем детективного сериала Энди был не полицейский, не инспектор или следователь, как можно было бы предположить, и уж конечно, не частный сыщик, какой-нибудь затертый шерлок холмс, а такой средней руки интеллектуал-культурист, джеймс бонд-надомник, бездельник по жизни и бабник по призванию. Звался он Люсьен Альбрехт. Полуфранцуз, полунемец, родом из Кинцхайма, малюсенького эльзасского городишки. Преступления, сыпавшиеся ему прямо под ноги, он разгадывал благодаря своему недюжинному интеллекту и хакерским навыкам, обретенным не понятно где и когда, они просто были у него и все. Наверное, от рождения. Все сложные ситуации он разруливал сам, на то и мускулы, и владение всеми видами оружия, которые можно найти на просторах интернета, включая индейские болас, малайский боевой отравленный двухклинковый кинжал, огнемет времен второй мировой и портативный беспилотник, оснащенный маленькими ядерными бомбочками. Все встреченные им красавицы стремились ему отдаться, бабы попроще помогали изо всех сил, в надежде на ласковый взгляд или вообще просто так, бескорыстно. Они обворовывали своих боссов и мужей, тащили секретные документы из сейфов и старинные полотна из особняков, а нечего было влезать в преступные аферы (это к документам) и красть из мировых музеев (это к полотнам). Среди благоговевших перед ним полицейских и интерполовцев всех европейских стран и парочки латиноамериканских Люсьен имел прозвище, вот так и тянет сказать, - Соколиный Глаз или Отважный Барс, ну ладно, на самом деле, – Маугли. Энди считал, это круто.
- Понимаешь, Маугли, он маленький и голый, но он умеет побеждать всех, и не важно, клыки там у них, когти, зубы. Главное – башка. Маугли выше зверья джунглей. И мой Люсьен тоже.
Не в смысле, маленький и голый. А в смысле, всех крошит одной левой, и с одного взгляда зрит истину. Безусловно, Люсьен-Маугли был слепком с самого Энди. Не клоном, не близнецом, скорее, как античная статуя или придворный портрет вельможи, он показывал какую-то часть оригинала, щедро дополняя его всяческими прикрасами. Он был тем, чем Энди хотел бы быть, имел то, чего Энди не хватало: бесконечный калейдоскоп риска, успеха, длинноногих полногрудых фемин с IQ 181, яхт, суперских тачек, блестящих пистолетиков. Могу сказать абсолютно убежденно, любой писатель, признанный или нет не важно, грешит тем, что пишет про самого себя. Всегда. Писатели - талантливые шизофреники с синдромом множественной личности. Или множества личностей. Вот они и раздают эти личности своим героям. Одному - свои победы, другому - свои фобии и опасения, третьему - несбывшиеся мечты и скрытые пороки. Вот таким он мог бы стать, если бы.., а этим не стал бы ни за что, даже если... Множество личностей, множество вариантов движения вперед, множество вселенных.
Если честно, детективы Энди обладали всеми теми пороками, что он вешал на других ныне здравствующих собратьев по перу: и сюжет иной раз распадался на куски, и персонажи порой были не прорисованы, оставались картонными болванчиками. То слишком много деталей и действие задыхается, стопорится бесконечными описаниями мелочей не по делу, то наоборот фон событий задан схематично, смазано. А то вдруг по-настоящему классный кусок, динамика, герои, антураж, все четенько, как любит выражаться Энди. Я как-то попробовала высказать свои замечания, дескать, вот тут бы добавить, может, описание природы или города, а то твой Люсьен мчится как по трубе в аквапарке, он летит в пустоте и темноте. И враз получила лопатой по балде:
- Это не твое дело. Это мой рассказ, и все, что я считаю нужным сказать, я сказал. Если тебе не понятно, то это твоя проблема, я не собираюсь подстраиваться под каждого. Здесь важно действие, и описывать «природу» на пяти страницах я не собираюсь, я не Стендаль и не Толстой. Я просил тебя только откорректировать текст, а не редактировать. Мне это не нужно. Я взял кубики и собрал пирамидку, а ты приходишь и начинаешь мои кубики переставлять: «Надо не так, надо вот так…» Если такая умная, возьми СВОИ кубики и сама строй СВОЮ пирамидку. Понятно?
И так далее, и так далее… Все, я поняла, умолкаю, мой повелитель. Теперь я только ставлю или убираю запятые, делю слишком длинные предложения на два покороче, исправляю рядом стоящие «он-он», «пришел-шел-ушел» и всякое такое. В сюжет не вмешиваюсь. На святое не замахиваюсь. И у нас мир, тишь, благодать.
И каждую последнюю субботу месяца мы ужинаем втроем, Энди, его мама и я. В «Балканских специалитетах». Как и в первый раз, заказываем колбаски и рислинг, как и в первый раз, счет мы с Энди оплачиваем пополам. Это традиция. Я обрастаю традициями, они наворачиваются на меня коконом, оплетают. Плетут вокруг меня сеть новой реальности. Центр этой реальности – Энди, он торчит посреди нее как майское дерево посреди поля, я вожу свои хороводы вокруг него, бесконечно, круг за кругом. Быстренько в два движения отпарить эндины брюки в четверг перед выходом на работу – традиция. Кофе в нагретой чашке в постель субботним утром – традиция. Делать вид на работе, что мы едва знакомы, зачем отнимать у прочих училок надежду – традиция. Теперь я знаю о нем гораздо больше, чем в начале наших отношений. Разговоры за колбасно-рислинговым столом приподняли завесу тайны над вечерами вторников и четвергов. Энди ходит в фитнес-клуб жирок сгонять. Ну зачем же я так неуважительно, грубо практически. Он поддерживает фигуру. Это мамино выражение. Мама и сама посещает занятия йогой. «Спорт очень важен для жизни, он дает заряд бодрости, мы просто обязаны двигаться. Жаль, что ты, Бригита, ничем не занимаешься. Неужели не можешь выкроить время?» Вот уже меня воспитывает чужая мама. Своей не удалось, так чужая аккуратно топориком подтешет. Фитнес – бр-р! Зал полный «девочек» пред- и постпенсионного возраста разной степени разъетости и тощих плоскозадых теток для контраста. И мы все вместе пляшем танец живота, постоянно путая направление движения, наступая друг другу на ноги и тыча растопыренными пальцами в глаза. Ну по крайней мере, я обязательно все перепутаю и буду размахивать руками как ополоумевшая мельница. Нет уж. Я лучше останусь одна дома и хором попляшу перед монитором компа, не надо мне сомнительного удовольствия групповух.
Мы с Энди на весенних каникулах в марте вместе поедем… На самом деле, вот этого мне хватит с избытком: мы ВМЕСТЕ поедем с ЭНДИ! Куда – совсем не важно, какая разница, куда, главное МЫ ВМЕСТЕ. Место, куда поедем, мы выбирали долго. Происходило это следующим образом: Энди выдавал на гора; очередной вариант, Майорка или Канары, я серфила по сети, искала что там хорошего-плохого, Энди выслушивал и отвергал. Там слишком суетно, дискотека круглосуточная, там слишком тихо, одни старперы, туда лететь далеко (это, когда он на Мальдивы замахнулся), там жарко как в сауне, а там обещали дожди. Я перетрясла пол земного шара, и наконец, мы остановились на Мадейре. Остров вечной весны, температура не выше двадцати пяти градусов, синий океан, черная галька, белые виллочки на зеленых горах. Красота! И мама одобрила: «Поезжайте, дети, отдохните как следует, наберитесь позитива». Как следует отдохнуть нам предстоит за три дня, хотя каникулы – все девять. Но мы улетим вечером пятницы, последнего рабочего дня, там полных три дня блаженного безделья – суббота, воскресенье и понедельник, и во вторник утренним рейсом обратно домой. Ждать еще целый месяц. Нет, не ждать, - предвкушать великое удовольствие: вместе просыпаться утром, никуда не спешить, пить кофе из кружек, сидя на собственной террасе, бродить, взявшись за руки вдоль воды, слушать шелестящий шепот волн и редкие вскрики чаек, и снова пить кофе, теперь уже маленькими чашечками в прибрежной таверне, любоваться, как закатное солнце валится в кастрюлю океана, поднимая пар своими раскаленными боками. А еще прогулка в горах, дух захватывает, когда смотришь в глубину ущелья. А еще поездка на катамаране, и прямо к борту подплывают доверчивые дельфины, показывая своим детенышам людей: «Смотрите и запоминайте, дети, - это люди, они очень любопытны и достаточно умны. Нет, кормить их не нужно, у них слабые желудки. И подплывать близко не стоит, они могут броситься. Нет, они не агрессивны, просто не вполне разумны». Да, я не плохо подготовилась, перелопатив массу сайтов. Я теперь все знаю об этом острове, от климата до его недлинной истории. Я уже забронировала нам квартиру-студию с просторной террасой на горе над океаном, а внизу в маленьком-миленьком городке Машику есть даже песочный желтый пляжик в бухточке, а рядом стоянка яхточек. И все такое кукольное, чистенькое, сказочное. Я все это хочу и жду с нетерпеньем. Я даже купила себе новую шляпу в За;ре, соломенную, черную, с широкими полями. Правда, это единственное, что я позволила себе купить.
***
- Мама ложится на операцию, я не могу оставить ее одну.
Рассыпается мой песочный замок. Пани Тереза ложится на операцию послезавтра, первого марта, именно в тот день, когда мы с Энди должны были улететь на Мадейру. Энди не может уехать. Конечно, если бы это был аппендицит или, упаси боже, что-то более серьезное, тогда да, конечно, что же тут поделаешь, человек предполагает, а бог как всегда смеется. И я бы тоже никуда не полетела. Но операция по поводу вросшего ногтя на мизинце правой ноги?! Это официальный диагноз, это так называется на медицинском языке: «по поводу…» Вот нашла повод, браво, пани Тереза. Ни за три дня до святой даты, ни через три дня этого что, сделать нельзя?! Я кипела, я ругалась последними словами, я, каюсь, крыла эту мать Терезу с таким прибором, позавидовали бы гамбургские докеры. Во мне бушевал пиратский капитан Лили. Мысленно. Вслух я грустно улыбалась и кивала головой, да, конечно, как он может оставить маму одну. И ничего страшного, ведь он же прилетит на следующий день. Ну не три дня счастья, - два, но все равно будет здорово. Да, конечно, он абсолютно прав.
Вот опять же, если бы я была Алисой… Уж она бы нашла слова, чтобы убедить и Энди и мамашу его сделать так, как нужно ей, Алисе. Мама бы вообще сказала, что ноготь – это тьфу, даже беспокоиться об этом нечего, она вообще сама себя сейчас быстренько прооперирует кухонным ножом, не переставая тушить для нас с Энди рульку. Но я не Алиса. Так уж вышло, что я по-прежнему Бригита Штаубе, а Бригита может лишь соглашаться с тем, что сует ей в руки смешливая, охочая до шуточек реальность.
Да и в самом деле, делов-то… Проведу день одна в незнакомом месте. В незнакомом месте одна. И тут что-то меня зацепило. Уехать одной далеко в новое место. Стать другой, новой. Там меня никто не знает, за мной ничего не тянется из прошлого. Никто не знает, что я – Бригита. Тогда пусть я буду Алиса. Хотя бы один день. Я выворотила на кровать уже три дня как сложенную сумку. Кучей вывалились: мой старый купальник, сплошной, черный (ну как я могу в раздельном, не юная девица, не прилично), пара вискозных блузочек, скромненьких, однотипных, с воротничком и коротким рукавчиком (модель «Училка на каникулах»), юбка под лен, неопределенного цвета, длинная и мятая, возить удобно, сношенные шлепки (зато подошва у них пробковая, а ремешки кожаные широкие, ортопедические такие шлепанцы), трикотажная (что?) ну не футболка, не толстовка, такая кофточка что ли, без застежек, сплошная (с попугаями и тиграми, из «H&M»). Пошурудив руками в тряпье, я вытащила оттуда эту последнюю, а все остальное вот так кучей засунула в ящик комода, и новую черную шляпу туда же. И пошла в торговый центр. И первое, что я купила, это джинсы-леггинсы до щиколоток, белые с крупными фиолетовыми ирисами. А потом еще пару маек без рукавов, одна цвета фуксии, ядовитая такая, прелесть, а вторая – бирюзовая, к моим тициановским волосам и дымчато-серо-зеленым глазам – вообще атас. И купальник. Раздельный. Микро. Какой-то африканской каннибальской расцветки, ярко, сочно, призывно. И такое же неукротимое парео. И короткую юбчонку в складку фасона «Лолита». И на предмет неожиданных морозов – свитер от Сислей, серый, с трехэтажным уютным воротником шире головы, косами, вывязанными по груди и длинными рукавами (их не закатывать, а подтягивать вверх, и чтоб они гармошкой), он вроде и не нужен, но мне захотелось. Он на вешалке был как глиста, вытянутый, а на манекене – очень привлекательно, я померила, и снять не смогла, поняла, что с ним не расстанусь. Роскошь какая, - купить не давно обдуманную нужную вещь, а ту, что неожиданно приглянулась. Бригита такого себе не позволяет. Еще тенниски в бело-розовую зефирную полоску. Ну и до кучи – носки, смешные такие, на щиколотке – мордочка оскаленная и ушки. Злобное, но симпатичное. Тоторо из анимешек японских. И бейсболку белую. И пляжные шлепанцы с тонкими ремешками и стеклянными бусинками. И темные очки. Вот это вообще было самое дорогое. Сто восемь евро. Охренеть. Но они такие, такие... Ардекошные… Форма такая волшебная, не передать. Сиреневые, нет скорее, фиолетовые стекла, оправа тонкая металлическая в цвет. Как я без них раньше жила, не представляю. Все. Алиса готова к отъезду.
***
Когда самолет приземлился, и мы пешечком прошли от трапа до аэропорта, было уже совсем темно, с одной стороны – редкие рыжие огоньки на горе, с другой – мрачный мрак, и там в этом мраке где-то внизу ворочался океан, сопел и фыркал. Я села в такси, сунула в нос водителю распечатку с бронью с Airbnb, машина сразу нырнула в тоннель, и уже через десять минут меня высадили не пойми где, в серой пустоте под одиноким фонарем у глухой длинной стены. И тут же в круг неяркого света вступила высокая веретенообразная фигура. Полная женщина в трикотажных черных лосинах и растянутой, неимоверной ширины, майке, Сидалия, хозяйка наших, нет сейчас только моих апартаментов. И конечно, первое, что она спросила, почему я одна, ведь нас должна быть пара, мы и снимали студию как пара, и что случилось, и все ли у меня в порядке. Она говорила по-английски несколько прикудахтывая, будто хлопотливая несушка. Мне не все удавалось понять в ее речи. Успокоенная тем, что приятель мой прибудет обязательно, просто у него образовалось страшно неотложное дело, и парой мы будем уже к завтрашнему вечеру, она повела меня вдоль темной стены. Оказалось, что это задняя стена дома, периодически в ней попадались двери. Сидалия довела меня до последней и отперла ее. Внутри была та самая студия, что прельстила меня на сайте. Большая кровать, малюхонный кухонный угол, но как говорят французы, бьен экипэ;, хорошо экипированный: посудомойка и стиралка, плита с духовкой, холодильник, тостер, микроволновка. То, что мне абсолютно не пригодится за один мой собственный и два наших общих с Энди дня. Само собой, был тут и санузел с душем, все не то, чтобы крохотное, но в обтяжку. Но самое крутое, круче крутого яйца – это стена в ногах кровати. Не стена, а полное ее отсутствие. Огромная стеклянная дверь-купе от пола до потолка и от угла до угла. Громадина пока выключенного, абсолютно черного телевизора. Если подойти вплотную, за стеклом угадывалась та самая широкая терраса со столом, стульями и парой шезлонгов, на которой я собиралась пить кружками свой утренний кофе. Хозяйка вручила мне ключи, прокудахтала, что и где находится в округе, я ее не особо слушала, зачем, завтра сама все увижу. Потом она ушла, а я стала как кошка обходить по периметру свое временное пристанище.
На кухне обнаружилась бутылка красного вина, четыре небольших кругляша белого хлеба, вкусного даже на вид, и тарелка с колбасно-сырной нарезкой. Приятно, когда тебя так встречают. Не просто формально, вот вам ключ, вот вам холодильник, дальше сами, а как гостя. Кофе был, правда, только растворимый, сахар в маленьких пакетиках, как в кафе. Я открыла бутылку вина, наполнила большой бокал на длинной ножке, сразу по верхнюю рисочку, чтоб потом не доливать, сгребла колбасу и хлеб и вылезла на террасу. Я не стала включать здесь свет, хватит того, что падает из комнаты. За перилами террасы не было ничего. Мира не было. Был только клубящийся мрак, полный неясных шорохов. Так бывает в лесу. Буду думать, что я плыву над таинственным чернолесьем. Я сидела там долго, слушая сложную мелодию ночной тишины, попивая сухое, самую чуточку сладковатое, с растворенным в нем солнцем, вино, отламывая хрустящую корку хлеба. Потом пошла спать. Штору я задергивать не стала. Пусть, когда я проснусь, будет ослепительный день.
Солнце сверкало так, будто пыталось прожечь мне веки. Я заворочалась в ворохе подушек и покрывал, пытаясь зарыться поглубже, спрятаться от всепроникающего света. И тут же подумала: «Какого черта! У тебя только один день. Вставай, Алиса, тебя ждут великие дела!» И отверзла очи. Из кровати я видела только небо, безбрежную голубизну, едва тронутую полупрозрачными облачками. В самой середине залитого голубым «экрана» торчало непонятное сооружение, высокое, черное против солнца, то ли пожарная каланча, то ли какой недострой. Скорей же на террасу. Я окинула взглядом принадлежавший мне пейзаж и обалдела. Гора уходила вниз не спешно, не круто, и прямо под мной был бассейн. Большой пятидесятиметровый бассейн олимпийского формата. Та хреновина, что пробудила мое любопытство, оказалась вышкой на дальнем конце этого самого бассейна. Высоченной, метров десять или двенадцать, с тремя площадками для прыжков в воду. Вот только никакой воды в чаше бассейна не было. Ни капли. Это был мертвый, заброшенный уже давно, не первый год, бассейн. Вон тумбочки для ныряния обросли кустами, а из кафельного повыщербленного пола местами торчат деревца с меня ростом. Вот это да! А на сайте про эту заброшку ничего сказано не было. Ай-ай-ай… Бригита во мне сразу возмутилась и уже потянулась к телефону, высказать свое недовольство хозяйке, это ж предупреждать надо, что вид будет хоть и в сторону океана, но вы его не увидите, зато будете любоваться развалинами неисторического прошлого. Но Алиса тормознула ее: «Да брось ты, прикольно же, пошли позырим, чего там. Часто ты по брошенным бассейнам ползаешь?» Я натянула свои суперские джинсы с ирисами и ядерно-розовую майку, бейсболку, тенниски и, главное, очки и отчалила в свою первую экспедицию.
Я обползала и обфотографировала его весь. Я спускалась вниз в душевые и раздевалки, на заднице сползла в чашу, а потом с мелкоты на четвереньках по полукруглому спуску – на глубину. Для давней заброшки здесь было на удивление чисто. Да, борта были расписаны картинками: пловцами в ластах, рыбами, спрутами и нечитаемыми руноподобными графити, на дне валялись выпавшие откуда-то кирпичи, покоцаная плитка, древесный мусор, но никаких битых бутылок, банок из-под пива и, извиняюсь, следов человеческой жизнедеятельности. Культурная такая заброшка. Но очень грустная. Есть такой фильм «Сколько-то там лет после людей». Вот человечества уже нет, и всякая хурда человечья, родимые пятна цивилизации, дома, машины, корабли, потихоньку разрушаются. Сами собой. Природа съедает их. Вот здесь как раз так. Кусты и деревья постепенно ломают и пожирают этот бассейн. Лягушатник, где когда-то плескалась малышня, собрал лужу дождевой воды, в ней, едва шевеля хвостами, плавают тритоны среди тонких волосин водорослей. Какие-то мелкие птички возмущенно чирикают на меня из зарослей, что частой сетью заплели каменные скамейки: «Не нарушай наш покой. Прочь! Твое время истекло!» Я залезла в будку возле вышки. Наверное, это была будка для спасателя, наблюдавшего за порядком через низкое длинное окошко. Начал накрапывать меленький дождичек. Я сидела в будке, передо мной с вышки свисала и едва покачивалась какая-то веревка. Я была последним человеком на земле. Человечество закончилось.
Сзади загрохотало-завыло. Нет человечество пока не закончилось. С другой стороны под горой была взлетно-посадочная полоса местного аэропорта, по ней с ревом несся на взлет боинг. Жизнь продолжалась. Я пролезла через дыру в сетчатом заборе и по тропинке под сводами «чернолесья» двинула вниз к шоссе. Здорово будет завтра показать этот бассейн Энди. Он мог бы вставить его в какой-нибудь рассказ. Например, устроить тут тайную передачу чего-нибудь кому-нибудь. Или плохие парни собрались в этом уединенном месте на сходку. Или запрятать тут какую-нибудь штуку, сворованную золотую статуэтку ацтеков или еще что. Или усеять дно живописно раскинувшимися трупами люсьеновых врагов, которых тот покрошил из пулемета, залегши на верхней площадке вышки. Или вот: вертолет плохих парней врезался в эту вышку и, пылая, рухнул на замусоренное дно моего бассейна. Ну как-то так. Я почувствовала, что уже отношусь к этим развалинам как к своей собственности, и где-то даже горжусь этим приобретением.
Шоссе лентой разматывалось под ногами. Шумел ветер, шумели мчавшие мимо меня машины. Внизу под заросшим колючками алоэ обрывом по зеленому хребту океана скользил катерок, утыканный, как дикобраз иглами, высокими удочками. Впереди разворачивалась прекрасная картина: набережная, берег из серой крупной гальки, далее среди зелени - желтый треугольник крепости, еще дальше –маяк на краю пирса, песчаный пляж и стоянка яхт. И бело-розовые домики на склонах гор, обрамлявших бухту. Все это я уже насмотрела в интернете. Все это было мне знакомо. Я возвращалась к старому приятелю, с которым давно не виделась. Ну правда, я так чувствовала.
Самолет Энди уже вылетел. Ура! Осталось ждать совсем не долго. День был славный. Я обошла весь городок, зашла в обе церкви, заглянула в лавки и в два больших супермаркета. Зачем в таком маленьком городе два таких громадных магазина? Или это воплощение принципа свободной конкуренции? Я сделала кучу фоток и несколько послала Энди. Ему понравилось. Я посидела на камнях, сунув ноги в воду, побросала камушки, стараясь сделать как можно больше «блинчиков». Пила кофе в марине, слушая как стонут и жалуются на свою судьбу запаркованные там кораблики. Поболтала с семейной парой из Бона, и рассказала им пару исторических анекдотов об острове. Кажется, они приняли меня за местную. Пообедала в малюсеньком баре на три столика. Заказала блюдо дня и получила огромную тарелку с местной рыбой-эшпадой и кучей разнообразного гарнира, и рис, и картошка, и батат, и еще какая-то пимпинела, бог его знает, что за зверь, но вкусно. И за всю эту красоту заплатила четыре с половиной евро. Да еще за один хозяин налил мне бокал прекрасного белого вина, холодного и слегка пузыристого. Нагулявшись вусмерть, и стоптав свои ноженьки по пояс, свой последний кофе я уселась пить на площади возле маленькой старой церкви. Это была какая-то безымянная забегаловка. Внутри было всего два столика, остальные вынесены прямо на площадь. Вокруг многолюдно. Я сидела со своим эспрессо и смотрела, как толпа мужиков-пенсионеров играет в лото. Один, сидя за складным столиком под толстым, свитым из десятка стволов, деревом, выкрикивал что-то монотонно, а остальные закрывали монетками и камушками цифры на своих карточках. Только один лысый дедок не играл с ними. Он сидел с краешку и читал газету. Рядом на столе лежала целая стопка газет, и стояла крохотная, прямо таки, детская бутылочка пива.
Накрываю стол на террасе. Энди приедет, а у меня, пожалуйста, молодое белое вино в ведерке со льдом (в хозяйстве нашлось и оно), местный мягкий сыр, ананас и прекрасная желтая слива, крупная и сладкая. Всего по восемьдесят центов за кило в местной фруктовой лавке. У нас таких цен не бывает. Еще ветчина, хлеб, мед и варенье «Волосы ангела». Я могла не купить банку с таким названием? Ясен пень, не могла. Купила. И посредине стола в высоком прозрачном стакане - красный цветок алоэ.
Затерибонькал мобильник. Энди. Странно. Он не может мне звонить, он в самолете. Может забыл его дома, и его матушка собирается мне об этом сказать?
- Алло.
- Бригита, милая, прости, у меня не получается приехать. Никак.
- Что случилось? – в груди заворочалась холодная жаба страха, заскребла лапками.
- Понимаешь, у мамы после операции разболелась нога. Мне надо прикладывать ей лед к пальцу и мазать…
Он еще что-то говорил, но у меня вроде как слух испортился, звуки слышу, а смысл не доходит. Он сидит возле матушкиного мизинца, в одной руке у него пузырь со льдом, в другой банка вонючей мази. Пани Тереза едва слышно стонет, стойко перенося страдания и одновременно делая себе маникюр. Чертова курица.
- Да, Энди, я понимаю. Ничего страшного, - мямлю, - Да-да, конечно. Конечно, я прекрасно отдохну. Не беспокойся.
- Пока, милая. Целую тебя.
- С мамашей своей целуйся!
Ой, я быстро нажала «отбой». Черт, черт. Алису вынесло! Ее день еще не закончился. Что он подумает? Перезвонить, извиниться? И что сказать? «Это не я»? Да ну их совсем, и Энди, и мать Терезу его. Обойдутся. И в черный список его. Не достанут.
Так, поужинать. Прекрасное белое вино, сыр и сливы. Отлично. И вид на мой мертвый бассейн. Нам хорошо вместе. А потом в городок. Я видела афишку, на урну приклеенную, сегодня дискотека в загородке возле музея сахарного тростника, будут выступать братья Пимента или Соуза, не помню, не важно. Мне туда. Оттопыримся по полной, девочки.
В городок я спускалась пешком по тропе, галсами бегущей по склону, нет не по склону, по крутизне горы. Вдоль толстой зеленой трубы. Я ее, трубу сначала, тропинку потом, еще днем приметила. Но тогда подниматься там не стала, уже тяжко было, по шоссе кругом прошла. Зато теперь нам черт не брат. Вниз – не вверх. Включила фонарик на мобильнике и поскакала.
Дискотека мне не особо понравилась. Унылая какая-то. Хотелось звона и треска, чтоб сполохи света в темноте, лучи вперекрест, музыка настолько громкая, что ни говорить, ни думать невозможно. Толпа народу, не протиснуться. Как в метро в час пик. Пару раз я бывала на таких в Берлине. От мощного навязчивого ритма вибрирует все вокруг, танцпол, стакан коктейля в руке, сама начинаешь вибрировать. И в голове ни одной мысли, только «умца-умца» в такт с грохотом музыки.
А здесь было совсем не то. Нет, музыка орала, как положено, братья старались вовсю. В полном мраке два-три луча сиреневого света метались по открытой площадке, на которой поплясывали человек семь. С одного краю стояла куча столиков. И там все, абсолютно все места были заняты. Здесь, по-моему, был весь город. И отнюдь не только молодежь. Вон утрешние, игравшие в лото мужички, я уже узнаю многих. Сегодня они со своими тетками. Все пьют кофеек или пиво из малюсеньких пузырьков, не затрудняясь стаканами. Переговариваются, то есть перекрикиваются через столы, отчаянно жестикулируя, будто ругаются. Вот так собрались все вместе, расселись чинно за столами и давай радостно ругаться. В самом неосвещенной углу площадки - стойка, явно сколоченная на один этот вечер, неструганные доски обтянуты строительной зеленой сеткой, сверху пришпилены афишки братьев Менезеш. Во, Менезеш, а вовсе не Пимента или как там еще. За стойкой два приплясывающих бармена, одинаковых как пупсы на прилавке, - черные волосы коротко стрижены, зачесаны назад, виски практически выбриты, аккуратные бородки. Симпатичные такие мальчики, ухоженные, следят за собой. Они деревянными пестиками толкут что-то оранжевое в стеклянных кувшинах и болтают с теми, кто перед стойкой. Здесь явно все друг друга знают, как в маленькой деревне. Я в нашем доме в лицо знаю человек десять, так, чтоб здороваться, - от силы пять, а поговорить о погоде, - только консьержка фрау Мюллер.
- Приветик! – улыбаясь, ввинчиваюсь в толпящихся у стойки.
Слава богу почти все по-английски шарят. Молодые. Со стариками не поговоришь. Когда в лавке сливу покупала, пришлось на пальцах объясняться, хозяйка ни бе, ни ме, ни по-английски, ни тем более, по-немецки. А я, уж звиняйте, нау фала португеш.
- Что это такое? – пальцем тычу в кувшин.
- Поншу, - говорят.
Поншу, поншу… А, пунш! Понятно. Ну пунш, так пунш. Давайте, говорю, мне этого вашего пунша. Какого? Того или этого? Да любого. Сначала того, а потом этого. С пунша, кисло-сладкого, мутного от мятых лимонов и апельсинов и довольно крепкого, они его на местном роме бадяжат, я повеселела. Втянулась в какую-то беседу, потом пошла плясать. Потом пила ром уже без апельсинов, зато с соотечественниками. Парень с девушкой из Берлина. Нет, не туристы. Гиды. Приезжают сюда и от местной гостиницы водят туриков по горным маршрутам или на великах с ними ездят. Им здесь нравится. Деньги не великие, дак и работа не в шахте. Не работа – прогулка. Вечная прогулка. Хэпеннинг. Собираются по осени в Мексику податься за тем же самым, гидами. Пока маршруты изучают. Клёво.
Уже за полночь, дискотека не кончается, а я чего-то подустала. И напитки уже в меня не лезут, из ушей скоро польются. И равновесие утратилось частично. Чувствую, пора принять горизонталь. Та-а-ак, а как домой-то добраться? По тропе я на гору не влезу, да пожалуй, в темноте не найду, где она и начинается-то. Пешком по шоссе идти не хочу. Пойду на стоянку такси, пусть отвезут меня болезную до кроватки. Но сначала на бережку у океана посидеть. Вот тут прямо на камушках. Или даже полежать. Хорошо как. Рядышком волны шепеляво шепчут чего-то. Дальше – обрыв, чернота, там ничего нет. По черному ничему вдали ползет какой-то светящийся краб, наверное корабль заблудился в пустоте. Над головой тоже черно. И подслеповато помаргивая, качаются звезды. Толстые, разъевшиеся, масляно посверкивают. Качаются. Укачивают меня. У, набралась ты, подруга, смотри не усни тут. Начнется прилив, слизнет соленым языком тихонечко, очнешься посреди океана в компании медуз. Пора отползать в сторону дома.
Я вышла на площадь у главной церкви. Там стоянка такси. Целый день здесь гужевались возле своих желтых машин таксисты, зазывали прокатиться туристов, предлагая им все блага мира, низкие цены и экскурсионные туры в любую точку острова с посещением смотровых площадок. Сейчас ни одной машины не было. Площадь пуста. И? Ладно погуляю пока, мозги проветрю, таксисты тоже, наверное, на дискотеке сидят. Вот кончится, может приедут. Я пошла, пошла и вышла к другой церковке, маленькой. Безымянная забегаловка была открыта. Счастье. Уселась с чашкой эспрессо, они тут говорят «бика», я уже выучила: «ума бика, порфавор». Сижу под фонарем, в кондицию прихожу. Вдруг треск мотоциклетный. Выруливает сюда парень на мотоцикле, и прямо мимо моего столика, чуть ногу мне не отдавил, поворачивает в проулок между забегаловкой и соседним домом и тормозит, обдав меня бензиновым перегаром. Тачка такая красивая, стройная. Стройный. Сразу видно, что это самец. BMW, красавчик. И парень такой ничего. Невысокий, но подтянутый. Куртку кожаную скинул. Бицепцы из рукавов футболки рельефные, хоть и не здоровенные как у культуристов, протеинами накачанных. И живот не выпирает. На башке шлем, что под ним не вижу. Что-то я тут на мужиков засматриваться стала. У тех бороды, понимаешь, только что из барбершопа, у этого брюха нет, достижение великое. Вот когда я с Энди по улице иду, я вообще никаких мужиков кругом не вижу. Энди? Кто это Энди? Не знаю, не помню, уберись от меня.
Парень шлем снял, к коню своему его приторочил и ко мне повернулся. Да это и не парень вовсе. Это тот дедок лысый, что газеты читал, пока остальные пенсионеры бочонками лото пробавлялись. Ну не дедок, на самом деле. Мужик лет так пятидесяти с гаком. Скорее папаша, если с моей колокольни, а не дедок. Он так пристально на меня посмотрел и кивнул. Мне. А больше некому, я одна на улице сижу. Там в зале у стойки еще человека три стоят, вечный футбол по телику смотрят, толобонят вполголоса. А на улице только я. Значит кивнул мне. Узнал, что ли? Ну и я ему ручкой так, слегка, приветственно. Он в забегаловку зашел, побалакал там по-быстрому и выходит с двумя мальками пива. И ко мне подсаживается:
- Не против, если я присяду, фройляйн?
Даже, что я немка знает. Откуда? По-немецки у него чисто выходит. Но какой-то акцент все-таки есть. Так пани Тереза говорит. Вот у Энди никакого акцента, он же с детства в Германии, а у мамаши его остался. Брысь, брысь оба от меня. Может и этот мужик – поляк? Хотя с виду чистокровный португал. Вон темный какой. Или это загар перманентный?
- Пожалуйста.
- Пива не желаете? – протягивает мне один малек.
Я уже чего только сегодня не пила. А вот пива и не пила.
- Давайте.
Пиво было пустое. Но холодное, и это скрашивало.
- Меня зовут Гонзу. А вас, фройляйн?
Ну понеслась. Ля-ля-ля, фа-фа-фа, пули в уши одинокой туристке будем заливать. Хотя почему бы и нет. Такси разъехались, домой я не попадаю, хмель из меня повыветрился, чего бы и не поболтать. Веселее, чем одной тут сидеть.
- Алиса. Меня зовут Алиса.
Болтали мы долго. И пузырьков пива опрокинули не мало, и все время как-то так получалось, что я больше. Гонзу рассказывал мне байки из своей жизни. Что он здесь, на этом острове родился и вырос. Ходил матросом на чартере в Гамбург, отсюда и немецкий, ловил рыбу в Панаме и Калифорнии. И однажды его зацепило тралом и поволокло на глубину. Как страшно давило голову и жгло в груди, пока он резал ножом, хорошо, нож всегда носил на поясе, сеть, спутавшую ему ноги. Как вынырнул из глубины уже фактически задохнувшись, как, хвала богам, сразу вытащили на палубу, выкашлевавшего из легких соленую воду, подкрашенную кровью. Его все поздравляли, даже кэп, ведь, считай, заново родился, и напоследок оштрафовали на стоимость ремонта изрезанного им трала. Он много чего мне рассказывал, и про европейские города, и про американские порты, и про Кейптаун, где он прожил не один год. И все это было красочно, очень картинно. И все время мне казалось, что он привирает. Я поведала ему, что живу в Нюрнберге, работаю официанткой в Выставочном нашем центре. Люблю дискотеки, ходим туда с девчонками каждые выходные, а чего еще надо, покурим травки и вперед. Книги читать не люблю, нудятина, ну если только детективы, когда в метро еду, да и то лучше музыку в уши воткнуть, Рамштайн или Батюшка. Да, люблю рок, и чтоб потяжелее. И вообще, я – лесбиянка. Вот это я и сама не знаю, зачем брякнула. Может все-таки боялась где-то там в пятках, что приставать ко мне начнет.
Доболтались мы до того, что хозяин кабачка, начал закрываться. Второй час ночи. Все посетители разошлись, он вымыл стаканы, подмел пол и подсел к нам. Его звали Луиш. Вот я уже знаю в этом городе четырех человек. Можно сказать, у меня образовался круг знакомств. Мы посидели уже втроем, перешли на ты, Гонзу угостил и Луиша бутыльком пива. Потом заплатил за всех, никаких пополам. И предложил подбросить меня, наконец, до дома. Мы оседлали BMW и полетели. Я сидела за спиной Гонзу, крепко обнимая его руками за пояс, боялась свалиться, никогда в жизни не ездила на мотоциклах. Свой шлем он отдал мне, сквозь темное стекло я почти ничего не видела, только огни фонарей на шоссе проносились мимо. На поворотах мотоцикл ложился набок, я еще крепче вцеплялась в сидящего передо мной мужика, стискивала его руками, что есть мочи. Страшно.
Когда высадил меня у двери:
- Я оставлю тебе свой телефон?
Я вытащила мобильник, попыталась потыкать пальцем. Смешно. Ничего не получалось. Пьяный палец не попадал, куда надо.
- Скажи свой номер, я наберу.
Я сказала, он набрал на своем, мой зазвонил. Отбой. Все, телефонами обменялись. Теперь точно, - отбой!
Едва захлопнув за собой дверь, я уснула. И в кровать рухнула, уже спя.
***
Солнце давило тяжелой горячей лапой мне на затылок. Я заворочалась, открыв один глаз в этот мутный мир. Черт, рано еще совсем, доспать бы. Но организм сопротивлялся, в голове колотили в бубен, желудок плавал в невесомости, извиваясь в попытках вернуться на привычное место, во рту кошки нагадили. Доспишь тут. Сползаю с кровати. Даже не разделась вчера. Оставляя позади себя дорожку из шмоток, ползу в душ. Нет, сначала напиться воды. Прямо из крана на кухне. Супер. Холодная, вкусная. Аква вита. В поле зрения попадает вчерашняя полбутылка белого вина. Может пару глотков? Говорят, с похмела самое верное средство. Представила, как пью прямо из горла;, бе-е, гадость, чуть не стошнило. В душ! Сама под холодную струю, а бо;шку под горячую, кипяточку на затылок, сосуды скукоженные расправить. Вроде жива. Теперь кофе. Жаль, растворимый. Побольше сыпь в кружку, не жалей, и сахару три пакетика. Горько-сладкая обжигающая рот бурда – последний аккорд в симфонии «Утро после вчера». Свитер натянуть сислеевский, холодно еще, и на террасу, сжимая кружку двумя руками, как штурвал самолета, что вынесет меня из турбулентного потока похмелья на чистый простор.
В доступном моему взору пейзаже что-то изменилось. У дальней стенки бассейна на самой «глубине» под вышкой кто-то был. Я прищурилась против солнца. Там кто-то сидел на дне. Вроде бы человек. Чего это он там? Я маленькими глоточками схлебывала свой кофе и смотрела на человека: волосы длинные, свисают светлыми прядями, лица не видно, но, наверное, женщина. Сидит, не шевелится. Я, не выпуская свою спасательную кружку из рук, вышла из квартиры и спустилась по тропинке сквозь заросли к чаше бассейна.
Она все еще там, сидит, опершись спиной на стену, одна нога вытянута, вторая согнута, на колено опирается локоть, голова опущена, светлые длинные волосы падают на грудь. Голубой купальник. Аккуратно, кофе бы не разлить, по стеночке спускаюсь на «глубину». Подхожу. Трогаю ее за плечо. Плечо холодное, бретелька купальника влажная. От моего прикосновения она заваливается в бок, волосы откидываются, открыв лицо. Иссиня белое. С бесцветными тонкими губами. С голубыми яркими глазами. Мертвыми.
Где-то в самой глубине мозга, у самого затылка я знала, что она мертвая. Знала, еще глядя с террасы. Поэтому сейчас уже не испугалась, не вздрогнула. Я вытащила мобильник из заднего кармана левой рукой, нажала кнопку экстренного вызова, приложила телефон к уху. В правой я по-прежнему держала свою кружку.
- Алло.
Мне ответил мужской голос. Что ответил, я не разобрала.
- Я тут девушку нашла. Мертвую. В бассейне.
- Она что, утонула?
- Ну это вряд ли. Это пустой бассейн, заброшенный. На горе. С вышкой.
- Алиса, с тобой все в порядке?
Надо же, местная полиция по имени ко мне обращается. Я уставилась на экран, на нем был неизвестный номер, но не 112. Куда это я? Кому это я?
- Кто это?
- Это Гонзу. Алиса, ты не шутишь?
Господи, это тот мужик вчерашний. А как это я ему звоню? Я еще раз посмотрела на экран мобильника. А! Он же вчера мне свой номер оставил. Последний входящий. Это я в него пальцем попала, а не в 112. Когда уж пользоваться техникой научусь, деревенщина сиволапая.
- Какие тут шутки, - говорю, - у меня под балконом заброшенный бассейн, в нем девушка мертвая. Я думала, я в полицию звоню, промахнулась просто. Извини. Сейчас буду в полицию звонить. Пока.
А он мне:
- Не надо в полицию. Я сейчас приеду и полицию привезу. Ты можешь там подождать?
- С ней подождать?.. Могу.
Я стояла с кружкой остывающего омерзительно сладкого кофе в руке. У меня под ногами в тени, падающей от высокой стенки бассейна, лежало мертвое тело. Прекрасное начало нового дня. Вот у Энди в одном из рассказов этот его Люсьен-Маугли приезжает на островок, затерянный в шведских фьердах. Зачем, я не помню. На острове живет семейка какого-то спятившего антиквара. А, вспомнила, тот хотел найти покупателя на кинжал-мизерикорд XII века, и кроме как у Люсьена, спросить совета не у кого было. И вот туманным стылым утром утлый челн с побережья высаживает Люсьена на этом богом забытом островке. Тот идет по доскам причала, они жалобно стонут у него под ногами. Он ступает на тропку меж мокрых кустов, делает буквально пару шагов по волглой траве и натыкается на обнаженное девичье тело, заколотое тем самым мизерикордом. Там потом еще много чего наворочано, одной девицей дело не обошлось. Но все действие разворачивалось или под пеленой моросящего, вгоняющего в тоску дождя или в мокрой вате тумана. Это очень логично с точки зрения жанра. А у меня – безоблачное небо, синь-синева, даже воздух кажется голубоватым. И купальник покойницы тоже голубой, слегка серебрящийся, с рисунком рыбьей чешуи.
Мне вдруг стало жаль ее, эту прекрасную покойницу. Она сидела так изящно, будто кто-то усадил ее в студии для фотосессии, а я завалила ее как куль. Я поставила изрядно надоевшую мне кружку на дно и двумя руками усадила мертвую девушку так, как прежде, одна рука на колено. Только волосы ее я заправила назад за плечи, открыв ей лицо. Волосы тоже, как и купальник, были влажными. От росы? Или она купалась ночью? Где? Не здесь же. И кто принес ее сюда? Или она сама пришла сюда и уже тут умерла? Неожиданно для себя я вытащила опять свой мобильник и сфотографировала ее. И тут же мне стало стыдно, стыдно перед ней, вторглась в чужую смерть. Я даже хотела удалить фотку сразу, но не удалила. Мы теперь все такие, камера мобильника - наше продолжение, как продолжение руки или мысли. Стоит увидеть что-то необычное, сразу хватаем смартфоны и начинаем снимать. Летящее прямо в лоб торнадо, горящий на автостраде автомобиль, перееханное электричкой тело. Раса очевидцев, честное слово.
Когда приехала полиция, я сидела на дне бассейна рядом с мертвой купальщицей и допивала свой заледеневший кофе.
Копошение копов вокруг мертвого тела, расспросы, не ее, конечно, меня расспрашивали: кто такая, где живу, как обнаружила, еще чего вокруг видала-не видала. Это мы уже ко мне в студию поднялись. Протокол, то, се. Комиссар или инспектор, не знаю, Гонзу его Алипиу называл, тот все спрашивал и спрашивал, писал от руки на бланке: «Бригита Штаубе…Нюрнберг…улица…номер дома…цель пребывания…» Гонзу переводил мне на немецкий. Еще девушка была, маленького ростика, голосок писклявый, кнопка настоящая, тоже в форме, она по-быстрому все мое хозяйство осмотрела, шмотки перетрогала. Ну понятно, я – первый подозреваемый, может это я несчастную уконтрапупила, в бассейн оттащила и давай в полицию названивать. Опять же не новый сюжет. В эндином детективе было такое; один чувачок деревенский подругу свою убил по случайности, передушил лишку во время утех сексуальных, задергался, ну и пристроил ее в соседскую лодку, по морю без весел отправил. Плыви, печальный челн погребальный… Выждал день и в участок позвонил, дескать возлюбленная на звонки не отвечает, дверь не открывает, беспокоится он. Но Люсьен как в дом к нему явился, сразу скумекал, что тот и есть убивец. Все у мужика как положено, никаких чужих трусов или лифчиков из буфетов не выглядывает. А вот на кухне, с бочку так, на полочке в стакане завялившийся уже букетик полевых цветуйков. Ну не будет взрослый дядя сам себе букетики в лугах собирать. Ясно дело, партнерша его поставила для украшения быта, а он все зачистил, а про цветочки забыл. И попался.
Наконец, копы убрались. И тут меня обуяла двигательная активность, наверное, шок таким манером наружу выходил. Я заметалась: штаны мои любимые от ползанья по дну среди осколков кирпичей, от сидения в многолетнем слое грязи превратились в серую тряпку, - стирать немедленно!, сдернув их, сунула в машинку; кровать прибрать, что это я такой распустехой живу, где моя германская педантичность, подушку схватила, куда ее? - на пол пока; что это огрызок сыра остался на столе, - в холодильник его побыстрее. Я хватала одно, перекладывала, тут же хватала другое, тарелку, стакан, покрывало, стул. Упарилась, сбросила свитер, металась по комнате в трусах и маечке бирюзовой. Я даже не замечала, что Гонзу, который не ушел вместе с полицейскими, стоит посреди переполненного мной пространства, вертит головой вслед за сложной траекторией моих метаний. Вдруг цап, выхватил меня из мной же закрученного вихря, за локоть подтащил к себе:
- Бригита, уймись. На вот.
Вытащил из кармана куртки кожаной малюсенькую фляжечку, отвинтил крышку. В нос мне ударил спиритус вини.
- Это чего?
- Лафройг.
- Э?
- Виски. Глотни.
Я глотнула. Большим таким глотком. Жжух, огненный комок прокатился вниз по горлу, мгновенно расправился в животе жарким солнцем, лучами распространяя свет и покой. Я глотнула еще. Теперь совсем маленький глоточек. Поставила точку.
- Спасибо. Только зови меня Алисой. Я – Алиса.
- Почему?
- Просто я так хочу.
Я ела рыбный суп. Прекрасный, густой и горячий, полный разнообразных фрагментов рыбьих тел, мидий и еще каких-то морских тварей. Прочищающий мозг и уносящий прочь заботы. Дарующий радость и жизненный смысл. Самый обычный рыбный суп. На открытой террасе перед океаном, сыто порыкивающим за полосой камней. Сюда примчал меня Гонзу на своем железном коне. Успокоившись после двух глотков вискаря, я почувствовала, что страшно хочу есть, причем жидкого и горячего, супешника какого-нибудь, все равно какого, лишь бы горячего. Ничего такого на горе возле моих апартаментов не водилось, и он привез меня сюда, в городок, в рыбный ресторанчик на главном променаде. Мы уселись, к нам вышел хозяин, это явно был хозяин, на нем не было белой рубашки как на официантках, сновавших между столиками, и держался он по-хозяйски. Они побалакали о чем-то с Гонзу, покивав головами в мою сторону, и явился его величество Суп.
- Интересно, кто ее укокошил? Зачем? И зачем в мою заброшку притащил? – все вопросы, вертевшиеся у меня в голове с утра, повылезали, вытолкнутые наружу супешником.
Мне казалось, что я должна обязательно знать всю историю, что приключилась с этой девушкой, с этой «Прекрасной Купальщицей», я уже дала ей прозвище. Скорее всего, это было просто досужее любопытство, но я была уверена, что это мой долг, долг, ну вот хотя бы перед ней, перед этой неизвестной мне покойницей.
- Или она все-таки утопла? Где? Как? И как после этого забралась в бассейн?
Чем меньше супа оставалось на дне тарелки, тем быстрее выстреливались из меня вопросы.
- Слушай, ты можешь у этого своего Алипиу спросить, может они уже чего нарыли?
Гонзу прихлебывал свою бику из беленькой, терявшейся в его ладони, чашечки. Сидел, свободно откинувшись на спинку ресторанного стула, вытянув ноги, полубоком к столу и ко мне. Смотрел, как я уплетаю супчик. Глаза у него темно-карие, чуть прищуренные, изучающие, морщинки вокруг. Лысина загорелая солнышко отражает, бликует. Нравится он мне, вот что. Походочка его, легкая, подтанцовывающая какая-то, нравится. Он идет, и будто музыка звучит, тихо-тихо, как радио за стеной, фокстрот какой-нибудь старинный или джаз. И эта вот невозмутимость: случайная знакомая с ранья позвонила, мол, тут у меня свежий труп, - приехал, встал между мной и копами, жрать захотела, - накормил. И все спокойненько так, как само собой разумеющееся. Нравится. Молодец. Спасибо. И за суп мой заплатит. Уверена. И это нравится. Не потому что, вот какая для меня экономия, аж три с половиной евро, не из крохоборских соображений. Дома за меня никто и нигде не платит, все расходы – поровну. Пополам. Четенько. Равенство. Братство. А тут НЕравенство, тут я НЕ брат, тут обо мне заботиться приходится, заступаться, беречь что ли. Ну приятно, одним словом.
- Уверена, что хочешь это знать?
Он поставил пустую чашку на блюдечко, вытащил мобильник, еще раз посмотрел мне в глаза:
- Точно?
Я кивнула:
- Звони.
Полминуты разговора. У Гонзу какая-то полуулыбочка обрисовалась. Что-то забавное услышал?
- Ну чего там? Не тяни, - я просто подпрыгивала на стуле от нетерпения.
- Прикольно. Девица-то и впрямь утонула. У нее в легких вода из бассейна. Пресная. И содержит альгицид.
- Это что такое?
- Средство от одноклеточных водорослей. Его в воду добавляют. Что бы они не разводились. Но это еще не все. На купальнике, коже и волосах – следы соленой воды. Океанской.
- Ух ты, Прекрасная Купальщица сначала принимала морские ванны, а потом купалась в бассейне. В моем, мертвом. Там и утонула. А кто она? Они узнали?
Он покачал головой. Понятно, ничего они не узнали. И я уже тоже ничего не узнаю. Послезавтра мне улетать. Вот один раз в жизни попала в детектив. И что? И ничего. Одна лишь завязка. Ни кульминации, ни развязки мне не видать. Это вам не книжные вариации на тему «Какой я (он) мудрый (хитрый) сыщик, с полтычка решу все проблемы, раскрою все тайны, всех вас – за ушко и на солнышко». Я отодвинула от себя опустевшую тарелку. Вздохнула:
- Печаль. Я никогда не узнаю, что произошло. Это будет мучить меня всю жизнь. И я потихоньку сойду с ума и окончу свои дни в тихой уютной психушке. Ладно, спасибо за супчик. Я пойду.
Я поднялась, поправила свою юбочку-лолиту, чтоб на сторону не перекручивалась, спустила на нос свои сногсшибательные очки, помахала лапкой и двинула по променаду в туманную даль сюжета… За спиной свистнули негромко. Порядочные девушки на свист, понятное дело, не оборачиваются. Но я обернулась. Гонзу шел позади, перекинув свою тяжелую кожанку через плечо.
- Уверена, что хочешь покопаться в этой истории?
Вот заладил «уверена, уверена». Да! Я уверена! Я еще в жизни так уверена ни в чем не была. Со времен капитана Лили.
Я сижу в кресле, здоровом таком, не кресло, - полдивана. Гонзу - на полу полулежа, на подушку облокотясь. Мы вырисовываем план, нет какой еще план, ретроспективу событий. Пляшем задом на перед: первая точка – тело Прекрасной Купальщицы среди мусора на дне заброшки, конечная – живая и веселая, она стоит на краю бассейна, другого, настоящего. Надо размотать клубочек от сих до сих.
- И как ты это видишь? – он налил нам по капельке скотча в толстые тяжелые стаканы, свой он держит в руке, не пьет, нюхает виски.
- Ну вот смотри. Ее утопили в бассейне и бросили в океан. Ну, например, это яхта такая громадная, шикарная. Там ведь должен быть бассейн. Утопили, и – за борт. А потом ее кто-то вытащил и пристроил там у меня под окном. Посадил как куклу. И поселфился. Ой!
Тут я поняла, вот ключ. Про яхту и океан – это все муть. Она бы сколько дней там продрейфовала, или бы на дно канула, или бы акулы съели, а если нет, то распухла бы вся. А она свежая совсем. Господи, я про нее как про рыбу на рынке, свежая. Да не суть. Ключ – селфи. Ее реально, кто-то фотографировал там, мертвую. А иначе почему она так картинно сидела. Эх, если бы в нете пошарить, по фотке поискать в инстаграме. Дома бы я попробовала. А у этого я даже ноута нигде не вижу. Квартирка малюхонная, одна комната и кухня, между ними проем в стене без двери. Над той самой забегаловкой, где мы и познакомились, на втором этаже. И все здесь на одного: одно кресло, на кухне у стола одна табуретка, ну вот стаканов, правда, пара нашлась. Все на виду. Ноута или планшета не вижу. Можно в телефоне попробовать. Мелко, не удобно, но попробовать можно. «Давай, -говорю, - в TinYey или в SearchFace порыщем, у меня ее фотка есть». Он только хмыкнул, попробуй, мол. Я колдовала минут сорок, так и этак, тыкала пальцем в экран, сопела, подначивала железяку неразумную: «Ну давай, давай, ну чего опять не слава богу, работай чертова хрень, а то в окно выкину». Обычно пригрозить электронному другу помогает, и интернет сразу крутит лучше, и комп открывает все, что попросишь. Но мобилки, они более упрямы, чем компы. Ничего у меня не срослось. Ничего я не нашла. Сдалась, лапки в гору.
«Вот, - говорю, - если б у тебя хоть ноут какой завалящий был бы, я бы враз ее нашла, а так все». Ладно, надо выгребаться отсюда, пойду погуляю, может съезжу куда, пока не стемнело. Тут он с полу поднялся, сунул мне в руки свой стакан:
- Кофейку нам свари.
А сам из кармана достал что-то плоское и к стене приложил. Нет, не к стене, я только сейчас заметила, там дверь, белая, и стена белая, и ни ручки, ни петель дверных, ничего нет. Не заметная такая дверь. Она «клик» и открылась. Там внутри комнатка, ну всего ничего, может два с половиной, может три метра квадратных, без окон, без дверей, кладовка, а не комната. Хорошо оборудованная электроникой кладовка: два больших монитора, ящики здоровые такие друг на друге по стеночке, кабель-каналы кругом, и ноут тоже есть, и… И кресло вертучее, высокая спинка, кожаная обивка благородного цвета капуччино. Евро на триста тянет. В общем, чего там только нет, прямо центр связи НАСА или вот, чтоб биткойны лудить.
- Майнишь? - спрашиваю.
- Новости смотрю.
Значит хакер, Анонимус. Или пранкер.
- Рыбак, говоришь? Что за рыбку ты тут ловишь?
Он меня за плечи от волшебной двери развернул:
- Да ведь и ты ни разу не официантка. Кофе-то сварить сумеешь, Алиса?
И «Алиса» эта так издевательски прозвучала, дескать, знаю я, наврала ты мне, подруга, с три короба. Гордо вздернув нос, что за мысли такие, да я кофе варить раньше, чем ходить, научилась, я двинула на кухоньку. Все шкафчики понаоткрывала. Нашла полпачки молотого кофе, турку, сахар. Можно приступать. Еще книжки нашла. На кухне. Прикольно. В комнате у него книг нет. Там вообще почти ничего нет, тахта, кресло слоновое, где я сидела, комодик, столик низенький, еще встроенный шкаф, высокий в потолок, с деревянными желтоватыми раздвижными дверями. Вот и вся обстановка. На кухне еще скромней. Но вот в подвесном шкафчике, на верхней полочке, выше вскрытой Бариллы и пяти баночек тунцовых консервов стояли книжечки. Я прямо в ступор впала: Амаду на португальском, ну это понятно, Кортасар на испанском, Кокто на французском и мой любимый Гессе, причем и «Игра», и «Волк» в одном флаконе, на немецком. Это он читал? Или это, чтоб сковородки горячие ставить? И какой для него – родной? Кто ты, прелестное дитя? Подняла голову Бригита: «Валить отсюда надо. Срочно. Мужик странный. Мало ли, кто он. И вообще, что это за история с покойницей. Тебе делать нечего, дуре. Лезешь, куда не просят…» Но Алисе палец в рот не клади, сразу цапнула: «Сама дура. Усохни. Чего будет-то? Убивать тебя прямо сейчас начнут, дожидайся. Поиграем в сыщики-воры один день и домой полетим. Поднабравшись позитива». Пока я мило беседовала сама с собой, кофе сварился.
- Тебе сахар нужен? – проорала.
- Нет!
Ну и мне - нет. Разлила в две разномастные чашки, вернулась в центр связи.
- Ну, есть чего? – стою у него за спиной, аж притоптываю от нетерпения.
Он по кнопочкам как пианист брынь, и на экране инстаграмская страница, а на странице – она, моя Прекрасная Купальщица. Мертвая. В том самом купальничке в чешую. В моем бассейне, вон на стене – спрут, лихо перекрученный. И не одна. Рядом с ней паренек какой-то манерный. Сразу видно, голубой до синего. До кобальтового с фиолетовым подкладом. Я сощурилась, нос в экран засунула, чтоб рассмотреть получше. Опаньки! Да я ж его знаю. Ну не то что бы знаю, конечно. Я когда на дискотеке ромом накачивалась с ребятами из Берлина, они к нам подсели не надолго. Этот вот, как же его звали(?) Мис или Крис, как-то так, и с ним еще один, такая сладкая парочка. Голландцы, кажись. Они в той гостинице жили, где ребята гидами батрачили.
- Я его знаю. Он в гостинице здесь живет. С дружком.
- В той, что на берегу, в высокой?
- Нет, такой белый дом, там еще кафе внизу, столики под навесом. И круглая площадь, фонтан и машины запаркованы.
- Пошли!
***
Вот верно говорят, на ловца и зверь бежит. Только мы к той гостинице подошли, думаем, на ресипшене спросить или посидеть за столиком, подождать, как они, эта самая парочка, гей-гей-эгегей, из-за угла выруливают. Прямо руки расставляй и лови. Один постарше, лет тридцать пять, очечки модные, бобочка явно дорогая, штанцы-вельвет, такой холеный, на профессора математики похож, чокнутого, из кинца «Игры разума». А другой – тот самый Мис или Крис. Расслабленный походон, идет, ветерок его как березку покачивает, руки вокруг туловища закручивает, они взад-вперед болтаются. Вроде малость обдолбаный. Он мне и тогда в дискотечном угаре показался то ли обкуренным, то ли еще что. Дальше совсем как у Энди в его детективах. Вот у него только доблестный Люсьен-Маугли подвалит к какому-нибудь плохому или не вполне хорошему и так ему: «Мне все расскажешь, или полицию вызывать будем?», и тот сразу давай правду-матку ушатами выливать, два раза просить не приходится. И Гонзу тоже, раз им в нос фотку, с инстаграма распечатанную, где Мис в обнимку с девицей мертвой, и из них посыпалось…
Этот, который по ходу профессор, в основном говорил, Мис только реплики иной раз вставлял. И все подхихикивал, прикрывая ладошкой рот, как провинциальная шлюшка-кокетка. Точно, - обдолбаный.
«Мы на наше место пошли. Мы всегда туда ходим. Как солнце за гору сползает, часиков в пять, так и идем. Там хорошо, тихо, травка (Ха-ха, травка на травке), море, и нет никого. Как где? Да вон наверху, по шоссе два шага, и там лестница вниз по обрыву идет. Во-о-н там. А внизу площадочка маленькая. Вот мы там посидим, травки покурим, морем полюбуемся пару часиков, пока темнеть не начнет. Ну и вчера тоже. Вчера мы еще машину напрокат брали, днем ездили по острову, на другую сторону, там такие бассейны с океанской водой, природные, прямо на берегу, прикольно. Мы купаться ездили. (Травка кончилась, грустняк, ха-ха, мы там знаем, у кого взять). И на обратном пути над нашим местом остановились, правда, уже поздновато было. Да фигли, думаем, чуток посидим. Да я не смотрел, скоко, часов семь где-то. Или около. Ну короче, тачку оставили на шоссе, и вниз по тропке топ-топ. А Мис, он малость перебрал по дороге, и его понесло. Он, как переберет слегка, начинает всякие дикие теории толкать, то про инопланетян, то про разумные растения, вчера были русалки (Чё ты… Русалки, они реально существуют. Их там в океане нереально много. Вчера же, хи-хи, была). Ну мы спустились, а там эта. (Русалка, я ж говорю, ха-ха, вся в чешуе. Красивая). Ну короче, она лежит мокрая, вода с волос стекает. Мы сначала подумали, девка просто загорает. Накупалась и загорает. А этот ее потыкал, а она не шевелится (Она такая вся мокрая, холодная. Русалки все такие. Это она с собой покончила, выбросилась на берег. Хи-хи. Как киты). Этот и говорит, давай, сфоткай меня с русалкой. А у меня телефон сел, я его в номере оставил. Я на его мобильник снял. Я ж не знал, что этот придурок сразу в инстаграм скинет. (Ха, классные фотки, да? Я и русалка. Я прям Андерсен. Крутняк. Куча лайков. Там вообще круто было. Прикинь, океан такого зеленого цвета, трава на берегу зеленая, русалка белая-белая, а по волнам уплывает яхта, тоже белая-белая, а паруса золотятся в лучах закатного солнца. Я прям, от восторга чуть не рыдал, ха-ха). Не яхта никакая, катерок с удочками, туриков возит рыбу ловить, он жопой к нам повернут был, на жопе написано «Фуншал». (Дурак, там было написано, счас вспомню… во! «Звезда морей». Да, точно… Нет. «Цветок небес»… Да. Или «Звезда»? Может «Звезда небес»? Нет. Вот! «Цветок морей»! Точно! Или нет? Ха, не помню). Не бормочи под руку. Говорю же, «Фуншал» было написано. Ну этот нафоткался, посидели, покурили как обычно, пора до хаты двигать. А он говорит, давай русалку с собой заберем. Куда с собой-то? А этот говорит, там на горе штука одна есть, гостиницу давно снесли, когда новую взлетную полосу строили, она чем-то мешала, а бассейн остался. Пустой. Мы ее там посадим. (Смешно, не могу, хи-хи, в пустом бассейне утонула). Я не хотел, но этот уговорил. Ладно, ей все равно, где лежать, тут или там. Ну мы ее наверх подняли, в багажник сунули. Поехали. Потом в этот чертов бассейн потащили. А темно уже, не видно ни черта (Ой, не могу, мы ее тащим, а он поскользнулся и поехал на заднице, а русалка у него на коленях, а я сверху. Ухохот). Там этот еще селфиться стал. Я его уже не снимал (Ага, он все шипит, давай скорей, давай скорей, скорей сдрыснем отсюда, я чуть со смеху не уссался)».
Ну вот и все. Как пишут в книжках, расследование зашло в тупик. Понятно, что эти два говнюка девушку не убивали. Тогда кто? Нет, я так просто с дороги не сверну. Надо подумать. Я вспомнила, что вчера, когда по шоссе спускалась в город, утром еще, видела внизу под горой ощетинившийся удочками катер. Может это как раз тот. То ли «Цветок», то ли «Звезда», то ли «Фуншал». Может это он девицу выгрузил на бережок. Утром загрузил и повез ее куда-то живую, а вечером выгрузил. Мертвую. Никакого бассейна на нем, понятно, нет. А там, куда повез, был.
- Слушай, а ты можешь катер найти? Ну там, чей он, где стоит, в какой марине? Пошуршать в своей волшебной комнате…
Отпустив на волю сладеньких, мы устроились за столиком все там же у гостиницы, запить это дело очередной бикой. Хотя я уже и поела бы чего-нибудь.
- Ну пошли, пошуршим.
То, что Гонзу мне не отказал, меня уже не удивило. Удивляло меня другое. То, что я вцепилась в незнакомого мужика как клещ, давай это, давай то. Он из вежливости, скорее всего, ну или из жалости не бросил утром меня, пребывающую в шоке. А я вцепилась. Потащила его в детектив, в сыщиков играть. Я вообще-то не люблю людей просить, мне всегда кажется, что обязательно откажут, причина найдется: некогда, нет возможности, да любая сойдет. А тут мне даже в голову не приходит, что он возьмет и скажет: «Да ну тебя, очень надо фигней страдать, вали отсюда». Мужик в два раза меня старше, а я с ним как с приятелем. За панибрата.
Катер мы не нашли. Исходили мы из того, что Фуншал – это порт приписки. У каждого корабля, даже катерочка утлого, должен быть порт приписки. Где он зарегистрирован. Пролистав все возможные места стоянки катеров, лодок, яхт в Фуншале, никакой «Звезды» или «Цветка» чего бы то ни было, ни морей, ни небес, ни пустынь, ни садов, мы не встретили. Потом пролистали вообще все марины на острове, та же хрень. Пусто. Все, больше на голодный желудок думать не могу.
- Гонзу, у тебя еда есть? Пожрать бы.
- Могу тосты сделать с тунцом и апельсином. Будешь?
- И все? Больше ничего? Пошли лучше в городе пожрем.
Двинули в город, в ту же малюхонную кормушку, где я накануне обедала. Сегодня там курица была жареная, а гарнир как вчера, картошка, батат, рис и пимпинелла. Видимо, это местная традиция, незыблемые устои. Мы всегда так живем.
Вот стоило мне два раза от курицы откусить, мозг питание получил, брынь, завелся.
- Гонзу, мы ж с этими ребятами-поросятами по-немецки говорили. Они нам и «цветок», и «звезду» по-немецки выдали. А ты, когда по всяким там реестрам шарил, названия же на португальском искал. Напомни, по-португальски как будет «цветок»?
- Флор
- А «звезда» - эштрела, это я и сама знаю. Вон у вас по всему городу позапрошломесячные афиши болтаются: «Конкурс «Эштрела просима», на каждом углу на них натыкаешься. То есть «эштрела» уже в зубах, в смысле, в мозгах навязла у всех.
И что это нам дает? Вот он так и искал, Эштрелу и Флор. И не нашел ни того, ни другого. Бум-бум-бум, эштрела-флор, флор-эштрела, звезда-цветок, цветок-звезда, эштрела-эштрелиция-застрелиция … Эврика!
- Слушай, есть такой цветок стрелиция. Веселенький такой, на рыжего петуха похож. У вас тут такие растут. Как по-португальски «стрелиция»?
- Штрелиция.
- Вот ее и надо искать! Штрелицию, а не эштрелу, и уж тем более не флор.
- Почему? – приподнял одну бровь.
- Это замещение незнакомого понятия знакомым. По созвучию. У детей так. Ты слышишь новое слово, а что это такое, не знаешь. Но зато знаешь похожее слово. И подменяешь одно другим. Экстраполяция, типа перенос смысла с одного на другое. Я вот в детстве слышала «Дон Кихот» и думала, что это не какой-то не понятный мне дон по имени Кихот, а донкий ход, а донкий –это тонкий, узкий, то есть это лаз или подземный ход.
- Да ладно. Ты психолог что ли? – он даже вилку с ножом на стол положил, и сел как раньше, откинувшись на спинку стула, и ноги в проход вдоль стола вытянув.
Наверное, ему так думать удобнее. Там, правда, ноги его сразу в стенку уперлись, тесно. Но он, упершись, со стулом к другому углу отъехал. Вот класс, когда так слушают. Энди, когда я с ним разговариваю, обычно в ящик смотрит, улыбается туда, не поймешь, то ли моим словам, то ли картинке электронной. Но вроде слышит, что говорю, из контекста не выпадает.
- И этот Мис, он видел надпись на корме катера «Штрелиция», а потом забыл. Он думает, что забыл. На самом деле мы ничего не забываем. Но картинка в мозгу рассыпается на элементы как пазл, а потом, когда мы ее вытаскиваем, обратно собирается. Но не всегда так как было изначально. И у него в мозгу непонятная штрелиция заместилась понятной эштрелой, той, что он на всех столбах каждый день видит. А потом он на немецкий перевел, и получилось разделение на звезду и цветок.
Гонзу смотрел на меня с уважением. Еще бы, вон какое логическое построение. Сама горжусь. Недаром нам в институте курс психолингвистики читали. Если еще и сработает… Ай да я.
Сработало! «Штрелицию», приписанную к Фуншалу, он нашел сразу. И хозяина вычислил мгновенно: сеньор Горацио Алмейда да Соуза проживает в городе Куррал-даш-Фрейраш. Ну что, помчались до сеньора Горацио? Помчались! Вези нас, конь железный. Теперь мне было совсем не страшно ехать на мотоцикле. И как оказалось, совсем не обязательно обнимать впереди сидящего, на заднем сиденье есть ручка, чтоб держаться. Мотоцикл – это клево. Вот вернусь домой и тоже себе куплю. Ну не настолько крутой, как этот, лучше даже не мотоцикл, а скутер, такой под старую Веспу закошенный, мне они всегда нравились.
***
Сначала Гонзу меня на смотровую площадку завез. Над этим самым Курралом. Мы на высокой горе стоим на балкончике, нависающем над пропастью. Кругом ало;э цветет алыми свечками. Верх горы щетинится эвкалиптами, серые стволы, сероватые листья. Мрачный такой лес. Воздух эвкалиптовый, пахучий. А внизу на дне ущелья – городок: домики, церковь, и серая лента дороги сползает с горы петлями. Есть домишки на круче, куда дорога не подходит. Значит, люди все свое тащат наверх вручную. Так и бредут по тропке, сжимая в руках рояли и холодильники. Куррал – это место, где никогда ничего не было. Только лес - эвкалипт и каштан. Они тут из каштана все делали, и хлеб, и ликер, и кашу. Интересная история, откуда здесь вообще люди взялись. Как-то веке в семнадцатом, пожалуй, приплыли в бухту Фуншала очередные пираты, чтоб пограбить всласть. Это тогда очень популярный промысел был, пограбить. Ну и понасиловать заодно. И монашки монастыря Санта-Клара так убоялись этого, что, похватав свой нехитрый скарб, бросились бежать, куда глаза глядят. И еще группа к ним присоединившихся. Бежали они бежали, и остановились только в середине острова в этом самом ущелье. Дальше бежать было некуда. Вход в ущелье только один, он же и выход. Вот и стали тут жить в Обители монахинь, забытые всеми.
Дом сеньора Горацио мы нашли быстро. Открывшая нам старушка, сказала, что он на площади у церкви. Здесь тоже было перманентное собрание стариков. Они сидели за столиками, дулись в карты и в домино или просто болтали. Где они только темы для бесед находят? Ведь каждый же день одни и те же собираются в стаи, каждый день друг друга видят. Неужели уже все не обсудили? Судя по всему, это общепринятый способ жить на острове. Мужики сидят на площадях, а их жены – по домам. Мы поспрошали, кто тут Горацио Алмейда да Соуза, нам указали на пузатого дедка с толстой узловатой тростью, сидевшего на скамеечке рядом с другим почти таким же стариком, только без трости. Сомнительно, чтоб этот дед болтался с туриками на катере по океану и между делом топил прекрасных купальщиц в неких бассейнах. Может когда и был он рыбаком, но в очень стародавние времена. Мы спросили его про «Штрелицию». Да, катер его, только он его племяшу отдал. Нет, не в Фуншале стоит, в Камара-ди-Лобуш. Да, и племянник Ну;ну там живет. Да, на рыбалку возит туристов, сто шестьдесят евро стоит. Нет, не с каждого, со всех. Человек пять-шесть на борт может взять. Да, подскажет, как найти. Вот номер телефона, вот адрес. Так что, если рыбалкой интересуетесь, лучше, чем Нуну, вам не найти.
И снова на колеса мотоцикла наматываются километры, сначала горных виражей, потом шикарной скоростной автострады. Слава богу, остров не велик, всего-то чуть больше семидесяти километров по длинной оси. Но дороги, повторяющие рисунок гор, петляющие вокруг них, гораздо длиннее. Автострада периодически ныряет в тоннель, а вынырнув, зависает мостом на высоченных опорах.
Камара-ди-Лобуш оказалась рыбацкой деревней. Вернее, городком, настоящих деревень тут нет. Сюда, кстати, однажды наведался Черчиль, писал здесь картины. Или картину. Я в интернете видела только одну. На ней скала Кабу Жирау, это самая высокая европейская скала, что-то там про шестьсот метров. Небольшая бухта, в ней три катера пристегнуты к буйкам-мячикам и одна яхта посолиднее, мол и маяк, множество пестрых, синих, желтых, зеленых лодок, вытащенных на берег. На одной на вешалах сушится какая-то распластанная рыба. Треска, наверное. Та самая, обсыпанная солью, жесткая как подошвы сандалий римского легионера, и по вкусу, верняк, такая же, треска, что продается здесь в каждом супермаркете. Тут же многочисленные кабачки, заполненные и туристами, и местными. Туристы пьют кофе, местные – пиво. Они играют в бильярд или смотрят футбол по телику. В каждом баре - телик, в каждом телике – футбол. Сели за столик на улице с видом на лодки, заказали вечную бику. Сколько я за сегодня уже кофе выпила? Если считать с первой утренней кружки растворимой бурды в компании Прекрасной Купальщицы, то, пожалуй, четыре или пять. Это у меня теперь основа рациона. Гонзу звякнул племяшу сеньора Горацио, мы, дескать, рыбалкой интересуемся, и как бы нам лодочку посмотреть. Племянник сказал, сейчас подойдет.
Подошел. Парнишка еще совсем, лет двадцать на вид. Худощавый, поджарый, я бы сказала, эбеново-загорелый, еще бы, все время на палубе, на солнце, патлы черные, нестриженные, крупными кудрями. Красиво. Вот если бы у Гонзу такая шевелюра была… Стоп, стоп, стоп. О чем это я? Разве мне не все равно, что у него на голове или еще где. Мы наиграемся в веселую игру «Найди убийцу» и разбежимся, и не увидимся уже никогда. Мы с ним даже не разговариваем ни о чем кроме «дела». В первый вечер заливали друг другу пули в уши, и на этом наши личные разговоры закончились. Это я впала в рассуждамсы, покуда Гонзу с пацаном этим перетирал. Мы на мол вышли, он нам показывает, вон катер стоит. К одному из буйков привязан. Синий. Удочки торчком вокруг кабины, или как там у катеров это называется, рубка(?), кубрик(?), мостик (?), нет это что-то не то. На корме написано «Штрелиция», а ниже «Фуншал». Он самый. Гонзу говорит пареньку что-то и тоже на катерок указует, типа: «Ну, Нуну, колись, малыш, ты девицу на катере катал? Куда? Зачем? Ты ее укокошил?» А парень руками разводит, головой крутит, нет, мол, совсем не он. И знать никакой девицы, ни живой, ни мертвой, не знает. Я слов-то по-португальски не понимаю, но чую, смысл примерно такой. А градус беседы повышается. Парень руками замахал, будто от себя что отмахивает, и уже орет, подите, типа, все, куда сами знаете. Вокруг-то никого, мы на моле стоим, на краю, у маяка самого. Так что стесняться некого. И Гонзу не уступает, тоже руками вертит у того перед носом, и тоже не шепотом. И так они все ближе друг к другу, все ближе. И тут Нуну толканул Гонзу в грудь. Сильно так толканул, двумя руками. А Гонзу его за руки хвать и на себя дернул. Я даже не разглядела, чего он там сделал, только пацан пополам согнулся, одна рука у него за спину завернута, крепко так, и вопит он уже жалобно, отпустите, типа.
Потом Гонзу из кармана фотку вытащил ту самую с инстаграма, где Мис с «русалкой» в обнимку, и в нос парню сунул. Нуну, бедолага, аж побледнел. Знаете, как очень загорелый человек побледнеть может? Он такой серый становится, как пыльный мешок. Такой цвет мертвый. Бр-р. Вот пацан тоже такой пыльный вдруг стал, и еще сглотнул судорожно, кадык вверх-вниз по горлу шариком. По ходу, его чуть не стошнило. Он рукой махнул, обреченно так, все равно, мол, чего уж там, слушайте…
«День вчера такой был. Не счастливый. Я четверых взял в Машику. Туристы, три парня и девчонка. Нет, не эта. Другая совсем, маленькая толстушка, поросеночек. Сестра кого-то из этих. Я их вообще брать не хотел. У меня лицензия как раз накануне закончилась. Но они – возьми, возьми, мы заплатим, двести евро пообещали. Ну я взял. Пошли сначала вдоль бережка покатались, девчонка в шезлонге на носу устроилась и сумку-холодильник рядом пристроила. С пивом. Ей быстро хорошо стало. Ага. Шляпу на нос надвинула и спит. Ну мы потом пошли рыбачить. От берега подальше. Дело двинулось. Эти довольные, одну за одной бонито тягают. Бонито – рыба жадная, на живца или на креветку хорошо идет. Рыбины прям друг друга от крючка отталкивают: «Не трожь, это мое!» А я всю дорогу психовал, ну как морская полиция подойдет, лицензию потребует. Ага. Вот тут я и погорю. Никакие двести евро не спасут. Но это я внутри весь на взводе, глазами горизонт обшариваю судорожно. А снаружи – все о’кей, ребята, все прекрасно. Сижу себе, жара, даже майку снял, и кроссовки, в них вообще невозможно. Короче, эти по ведру натягали, потом еще покатались. Там места есть, дельфины приплывают. Ну мы пошарашились туда-сюда, дельфинов посмотрели. Визг, писк, восторг. У этих, не у дельфинов. Рыбки им покидали, дельфинам, в смысле. У меня специально мелкая рыбешка припасена на это дело. Ага. Слава богу, к дому погребли. Все, я пассажиров своих в гавани высадил. Как где? Где взял, там и высадил. Сказал же, в Машику. Я радостный такой. Двести евро слупил, полиции не попался, домой иду. Я там вдоль берега пошел, близко совсем от скалы, там хорошо. Течение. Само несет. Вот сижу себе, рулю потихонечку, пейзажем любуюсь. Вдруг, что за хрень? Кто-то со скалы сиганул. Девка. Да эта, эта. Фигак со скалы в воду. И ага. Я движок заглушил и тоже в воду. Она сразу на дно пошла, камнем. Я за ней. Там вообще-то глубоко. Ага. Но я дотянулся. За волосы ее и наверх. Еле вынырнул с ней вместе. Ну и к катеру ее потащил. За борт перекинул, сам влез. Давай ей искусственное дыхание делать. Да не… Я умею. Я раньше в аквапарке работал, там без корочек, что ты курс спасения на воде прошел, не берут. Я ходил. Куда, куда. На курсы эти. Так я все по науке сделал. На сердце – раз, два. Ну давишь так, ладонь на ладонь кладешь и давишь, массаж. Ага. А потом, ну это…рот-в-рот. И набок ее поворачивал, на живот давил, чтоб легкие от воды освободить. Что, что… Ничего. Не вышло ничего. Померла. Видать здорово нахлебалась сразу. Или об воду треснулась. Чего, об воду как об асфальт треснуться можно. Хапец, и прощай, позвоночник. Ага. Нам на курсах рассказывали. Ну говорю же, со скалы звезданулась. Место какое? А! Погоди-ка, соображу. До аэропорта, ну то есть до полосы посадочной я еще не дошел. Вот край полосы уже видно было. Но не дошел. Ага. Там еще наверху такой пустырь ровный. Мы туда на машинах иногда на пикник выезжали. Чё там, канавку бетонную узкую переехал и можно прям по траве, там колючки какие-то растут, до самого края доехать. Там сесть, пиво, то се. И главное никого нет вокруг, ни туристов, никого. Время сколько было? Время, время… Да где-то семь. Плюс-минус. Точно не скажу. Ага. Ну вот, значит. Сижу как дурак с утопленницей этой. Куда ее? В полицию звонить? Так поди докажи, что она не с моего катера сиганула, а то может это я ее того. Ага. Да еще лицензия… Что, скажут, ты там делал, катался что ли. Вышел покататься один в субботу с кучей удочек и словил в воде девку. Правдоподобно до усеру. Кто хошь, поверит. Я даже хотел ее обратно в воду. Не видал же никто, как я ее вытаскивал. Ну наверное… Но меня на это не хватило. Не по-божески. Думаю, выгружу ее на бережок. Там недалеко как раз, надо только немного назад сдать, есть узенькая-узенькая полоска берега под скалой. Скала отвесная, а под ней такой пляжик крохотный, травой заросший. Туда почти никто никогда не спускается. Хотя там лестница есть с шоссе. И там глубоко сразу, на катере подойти впритык можно. Ага. Вот, думаю, оставлю ее там, кто-нибудь сверху увидит. Пусть этот кто-нибудь в полицию и звонит. А я не-е… Сгрузил ее и по-быстрому оттуда фьють. Думал, никто не узнает. А тут вы. Чего теперь будет-то? Как ничего? В смысле? Дак я пошел тогда? Ага?»
Ну что? Два-ноль в нашу пользу. Разматывается ниточка, разматывается. Я как представила, как этот бедолага Нуну делал искусственное дыхание заведомо мертвой девице, мне аж смешно стало. Черный, конечно, но юмор же. Стою и ржу. Это, когда мне Гонзу пересказал все. Ржу, аж приседаю и ладошками себя по голым коленкам: «Рот-в-рот, ха-ха-ха, ой не могу, анекдот!» Гонзу смотрит на меня как на спятившую, а мне все равно, мне смешно. Просмеялась, ладно. Слезу кулаком вытерла. Дело, между прочим, уже к вечеру, а «дело» не закрыто. Спрашиваю:
- Чего теперь?
А он, Гонзу, папаша Гонзу, и говорит:
- Поехали ко мне.
Он так это сказал, что я сразу поняла, он меня не кофе пить зовет, и не по интернету в поисках убийцы моей Прекрасной Купальщицы елозить. Он меня за другим зовет. За тем самым. Зачем мужики баб домой приглашают. И я сразу внутренне согласилась. И не потому, что на Энди в страшной обиде пребываю. Нет. Обида уже повыветрилась. Да и не до Энди мне с утра. Мне даже позвонить ему ни разу в голову не пришло. Самого-то Энди я в черный список вчера упрятала, оттуда не выбраться. А я звонить ему не хочу. Пока не хочу. Он в мой детектив не впишется. Я это чувствую. А еще чувствую, что согласилась я на предложение Гонзу раньше, чем он это самое предложение сделал. Во как.
- Поехали, - говорю, - только это, давай сначала ко мне заедем. Я там утром джинсы стирать поставила. Постирались уже, наверное.
***
Я выхожу на крохотный балкончик. Прямо передо мной в трех метрах верхний край стены соседнего дома, над ним – верхушечка церкви. Внизу на площади уже собирается народ. Обсудить свежие новости. Или вечные мировые проблемы. Снимаю с сушилки свои джинсы и безумно-розовую майку. Все волглое, за ночь не просохло. Ну и фиг с ним, на теле досохнет. Гонзу на кухне варит кофе. Он добавляет в него кусочек черного шоколада и кардамон. Шоколадно-кофейно-кардамонный дух через открытую балконную дверь уплывает над крышами домов в сторону океана. Гонзу варит кофе для меня.
- Алиса, тебе с сахаром?
- Ни в коем случае.
А вчера он притащил от Луиша из бара бутылку Лафройга. Для меня. Ну и для себя тоже, конечно. Но выглядело, как для меня. И еще тарелку тостов с ветчиной и сыром. Горячих. Вкуснющих. Тоже от Луиша. Тоже для меня. А потом было такое… Всегда думала, что я, слава богу, не первый раз замужем, как говорится. И удивить меня чем-то в постели сложно. С Энди у нас секс классный. Предсказуемый, но классный. Я всегда так считала. Ну и с тем, в Берлине когда, тоже не плохо было. Но с Энди лучше. Это же Энди! Но тут! Оказалось, что я вовсе не продвинутая в этом деле, что я вообще необразованная провинциалка. Когда он… Ну короче, мне было несколько неловко, но дико приятно. В общем, я, кажется, даже орала. Интересно, а окно было закрыто? Или я давала концерт над площадью для всех завсегдатаев луишева шалмана? Я порылась в глубинах совести, не стыдно ли мне. Нет, не стыдно. Я удивляюсь. Удивляюсь, удивляюсь. Многократно. В основном себе. Я еще в жизни не ложилась в постель с мужиком после одного дня делового, в общем-то, знакомства, без периода завлечения, пожимания ручки или коленки, без обцеловывания меня, зажатой в каком-нибудь углу, ну то есть без всего того, что должно недвусмысленно дать понять, что меня хотят. Нет, ну Энди не в счет. Это он забрался в постель к незнакомой ему женщине в первый же вечер, а я-то отдалась законсервированной пятнадцать лет назад подростковой своей любви. Так что тут нечего сравнивать.
- Ты когда уезжаешь? – он сидит по-турецки в ногах тафты, у меня в ногах.
Я валяюсь на смятом покрывале, чашка кофе, прекрасного обжигающего кофе, стоит на полу. Это очень удобно так пить кофе: ты валяешься на постели, а твой мужчина сидит у тебя в ногах. Главное, чтоб кофе был крепким, черным и обжигающим.
- Завтра, самолет рано утром.
- А ты можешь не улетать? Остаться еще на несколько дней?
- Нет, что ты, у меня же билет эконом-класса, он не меняется. Да и вообще…
Что «вообще», я не знала. Пока я раздумывала, что такое для меня «вообще», он встал, понес свою чашку на кухню. Не очень-то и настаивал. Ну и ладно.
- Давай дело до конца добьем, - ору, не слезая с постели.
Не отвечает, на кухне шумит вода, не слышит, наверное. Подведу итоги. Получается у нас что? Получается у нас, что девушку утопили в бассейне где-то не далеко от нашего маленького-миленького городка, потом сбросили в океан со скалы, с пустыря, на который въехать можно, и где обычно никого не бывает. Концы в воду. А тут ее парень на катере подхватил. Он ее на бережок, а там два брата-акробата, обкуренные гомики голландские ее приняли и уже мне под балкон доставили. Осталось последний этап прояснить. Или наоборот, первый. Смотря с какой стороны считать. Надо карту открыть, спутник, посмотреть какие дороги на этот пустырь ведут, и есть ли на этих дорогах гостиницы и виллы с бассейнами. Не думаю, что сюда ее с другого конца острова везли. Верняк, тот, кто ее ухайдокал, попытался поскорее от тела избавиться. Чего бы он стал с ней круги по автострадам наворачивать. Здесь повсюду океан под боком. Удобно, когда вам надо от трупа избавиться.
Гонзу вышел:
- Чашку давай, помою.
- Я сама помою. Открой лучше карту, давай посмотрим, откуда Прекрасную Купальщицу на пустырь могли привезти.
А он:
- Может не надо. Может, давай я Алипиу звякну, все ему расскажу. Про педрил и про рыбачка. Пусть они сами разбираются, им за это жалование платят.
Чего это он вдруг. Вчера чего-то не предлагал Алипиу позвонить. Может обиделся, что я не согласилась остаться? Или может испугался, до убийцы один шаг остался. Может и мне надо испугаться. Вот мы найдем его, убийцу этого, припремся к нему: «Здрасьте, мы к вам… Вы девушку не убивали? Вот эту вот, на фотке, она тут не особо хорошо вышла, но узнать можно. Узнаете?», - а он нас тоже захочет убрать. Они всегда так делают. Может это какой серийный маньяк, ему плюс-минус пара жертв – говно-вопрос, прикончит и не почешется. Может я дура безмозглая, вот мне и не страшно. Вот в одной эндиной рассказке было: там банковский клерк один, шибко умный, банк свой слегонца грабил, не помногу, зато постоянно, несколько лет. Все тихо мирно было, никто ничего… А потом пришел аудитор, тоже шибко умный, и все это по-тихому размотал. Но не побежал к начальству банка хвастаться, что он вора нашел, а стал клерка того шантажировать. Клерк за ухом почесал и убил аудитора. А его напарник, другой клерк, стал косо на него смотреть. Тот подумал, вдруг догадался, убил и этого. Потом он много, кого наубивал. И дошла очередь до самого умного, до Люсьена нашего, понимаете ли, Маугли. Ну на нем, ясен пень, убивец когти пообломал. Но я не об этом. Я о том, что даже убийство может стать привычным ремеслом и будничным делом. Вот это и впрямь страшно. Когда единственным методом решения проблем становится убийство.
- Слушай, ну давай сами найдем, где он, этот гад, находится. Ну хоть приблизительно, а потом и сдадим их всех, всю цепочку, этому твоему Алипиу. Ну надо добить это дело.
- Ну добить, так добить.
Полезли мы в спутник. От пустыря того – отворотка на автостраду, на ней, понятно ни гостиниц, ни вилл, и еще дорога вверх по горе вьется в сторону кладбища. У них тут кладбища на вершинах гор находятся, на голой скале. Забавный такой обычай. По этой дороге тоже ничего интересного нет, пара простых домиков, один кабак, похоже давно закрытый, и электростанция. У закрытого кабака – развилка, та дорога, что не к кладбищу, а в другую сторону уходит, она оказалась самой перспективной. Там деревенька небольшая, но симпатичная, и в ней три современных виллы, одинаковых, в ряд выставленных. Типовые виллы для выше среднего класса. Такие кубы бетонные, плиткой из черного местного камня, базальта по ходу, облицованные, с панорамными окнами в сторону океана, как доисторические толстые телевизоры, а на обратной стороне во двориках – бассейны. И гаражи. Все что нужно для жизни. На экране видно, в одном из трех бассейнов воды нет. Но это ничего не значит, может как раз там и живет наш убийца, это он специально воду слил, чтоб не определили, что девушка там утопла. Потом Гонзу шерстил сеть, искал кто в тех волшебных пряничных домиках живет, ведьмы или великаны-людоеды. Оказалось, все дома построены три года назад и тогда же приобретены их нынешними владельцами. В среднем живет адвокат сеньора Августа Тейшейра да Вереда, с одного бока от нее – архитектор Мишель Серро, француз, уже полгода он на континенте чалится, а с другого, в доме с пустым бассейном – семейство местного бананового плантатора, да, такие еще есть на этом острове, Антониу Рибейру в количестве трех человек: он сам, его жена и их взрослый сын Алонсу. Я предложила начать с него.
- Что значит начать? Мы же решили сдать все Алипиу. Это же не игрушки.
Я развернула его с креслом к себе, сделала позу Кота-в-сапогах из «Шрека». Очень убедительно. Он рассмеялся, не вставая, приобнял меня слегка за корму, потерся головой о мой живот:
- Ох и кукла ты, Алиса. Ладно. Поиграем еще. Поехали.
У забора бананового барона я спросила:
- Слушай, а как ты его выманивать будешь? Не фотку же ему в рыло совать?
- Ты сзади стой и улыбайся, - говорит, спокойный такой, будто мы к знакомым в гости приехали.
Я вот припсиховывать слегка начинаю, мало ли что. А он наоборот. Будто ему не в новинку ко всяким плохим парням являться. Может он бывший коп? Вон, опять же, с местными полицейскими дружбу водит. Или частный детектив. Тогда и электронная кладовка имеет свой смысл. Или он сам – плохой парень. Деньги, например, ворует со счетов, хакер, я ж сразу так и подумала. И у него огромная сеть по всему миру, в Гонконге, Мексике, России и на Каймановых островах. А он, Гонзу, - такой доктор Зло. Люсьен, дружок мой закадычный, господи сколько я про него ерунды перечитала, такого ловил. Поймал, само собой.
Гонзу нажал кнопку звонка на бетонной штукатуренной стене возле калитки. Ничего не произошло, калитка сама собой беззвучно не отворилась, открывая нашему взору дорожку, мощеную галькой, петляющую между пальмами и пропадающую где-то в дебрях, перед нами неслышно не возник слуга-малаец в вышитом камзоле. А жаль, если бы с нами был старина Люсьен, так бы все и вышло. Нет, калитка все же отворилась, не беззвучно, а как положено, с некоторым железным лязгом, за ней стоял дядька лет шестидесяти, толстый в пижамных штанцах и майке-алкоголичке, между резинкой штанов и нижним краем майки на народ, выпячиваясь, выразительно смотрело пузо. Мужики молча зырили друг на друга, я, как было велено, улыбалась за плечом Гонзу. Вдруг хозяин виллы всплеснул руками и радостно что-то завопил, будто признал знакомого. Гонзу закивал головой. Мужик приглашающим жестом предложил нам последовать за собой. Потом они ходили вокруг пустого бассейна, разговаривали, размахивали руками, Гонзу вытащил из заднего кармана какой-то крохотный блокнотик и карандаш, что-то записывал, что-то спрашивал. Потом они пожали друг другу руки, и мы с Гонзу ушли. На все, про все ушло минут пятнадцать.
- Ну давай, рассказывай, не тяни резину.
Мы убрались из дома сеньора Антониу, стояли опять перед запертой калиткой посреди пустой улицы, образованной сплошным двухметровой высоты забором по обеим сторонам.
- Вычеркиваем. Пустой номер. Он решил, что мы приехали ему бассейн чинить. Вот, говорит молодцы какие, только вчера заявку на сайте оставил, а вы уже тут как тут. Я не спорил.
- Ну так чего узнал-то? Почему пустой номер?
- Бассейн у него без воды стоит уже четыре дня. Его сынок устраивал вечеринку, и ребята что-то там сломали, вся вода и ушла. Папаша так рассердился, не берегут имущество, а оно денег стоит, «вот этими вот руками заработанных», что выгнал сынка из дома, в смысле отправил его в Фуншал, там у них еще квартира, пусть там сидит, «на глаза не показывается». Так что ни папаша Рибейру, ни сынок его утопить нашу русалку тут не могли, даже если б очень захотели.
- Думаешь, не врет?
- Не похоже.
- Ладно. Давай к адвокатше наведаемся. Может у нее там живет кто, приятель, любовник, садовник или все в одном флаконе. Вот она уехала куда-нибудь по делам, или там ужин семейный в ресторане, суббота же была, как раз. А садовник пригласил к себе девушку по вызову, хотя нет, она на такую не похожа. А, он с ней на пляже познакомился, видит туристка богатая, он ее склеил, я, говорит местный миллионер (на нем-то одни плавки, поди разбери миллионер или садовник), на вилле живу, приходи, будет вечеринка. Все сплошь миллионеры и знаменитые актеры, Ди Каприо как раз в гости завернул с этой, как ее, Шарлиз Террон. Она, дурочка пришла, вся такая Дольче-и-Габана, Картье, Бушерон, а он ей: «Ой, что-то ты первая, поплавай пока в бассейне», ну и утопил ее и всю дольче-габану прикарманил, а труп в океан.
Подъехали. Такая же точно стена, такая же точно калитка, такой же звонок. Такая же тишина за калиткой. Долго. Я представила себе, как красавчик мачо, прячет ворованные побрякушки. Куда он там прячет? В шкатулку со встроенным сейфовым замком? В целлофановый пакет и в бачок унитаза?
- Может ее дома нет, понедельник, утро, может она в конторе?
Я потихоньку продолжала себя накручивать. Один шанс был не наш. Значит теперь шансы наткнуться на убийцу все выше. Если учесть, что третья вилла стоит пустая, то здесь должно быть стопроцентное попадание. И мне, если честно, уже хотелось, чтоб нам не открыли, чтоб не вышел к воротам никто. Чтоб можно было сказать себе: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить».
Дверца скрипнула и открылась.
- У вас назначено? – перед нами стояла миниатюрная девушка в костюмчике, белая юбка, белая блузка, белый пиджачок.
Нет, она могла булькнуть все что угодно, я же не понимаю, нау компренду, но мне казалось, что она должна была сказать именно это. Закон жанра.
Она улыбалась, она просто лучилась улыбкой, весельем, радостью от всего на свете, солнца, неба, себя самой. Ямочки на щеках. Казалось, палец ей покажи, она захохочет. Горничная, секретарша? Не важно. Гонзу молча кивнул.
- Тогда пойдемте, - приглашающий жест
Гонзу что-то сказал ей. Она посмотрела на меня и прыснула в кулачок. Он еще что-то… Она уже смеялась. Он, проходя мимо бассейна, взял ее за локоток и чуть подтолкнул в сторону голубой воды. Она, пискнув, ухватилась за него. Теперь смеялись уже оба. Потом он что-то спросил у нее, она покрутила головой, нет, мол. Потом стала что-то говорить, то прижимая руки к груди, то показывая рукой то на дом, то в сторону калитки, то махнув рукой в сторону соседней, брошенной хозяином виллы. Они долго так стояли. Потом мы все-таки вошли в дом. Хохотушка провела нас через холл в кабинет хозяйки. Сеньора Вереда, дама лет пятидесяти, самый подходящий возраст для того, чтоб завести шашни с садовником, особенно если ты тоща, сутула и состоятельна, высилась над небольшим письменным столом. Нам предложили сесть. Я устроилась на стульчике поближе к двери, не забывая непрерывно улыбаться, а Гонзу уселся у стола адвокатши и стал что-то ей быстро-быстро говорить, поминутно тыча пальцем в мою сторону. Лицо адвокатши принимало все более удивленное выражение. И так-то длинное и худое как баклажан, и почти такого же цвета, оно вытянулось до состояния сосиски. Она как-то странно, со смесью удивления и брезгливости, посматривала на меня, поворачиваясь вслед за указующим гонзиным пальцем. Я улыбалась.
А потом сеньора Вереда взорвалась. Она вскочила и заорала, размахивая руками. Отшвыривающее движение: двумя ладонями от себя, убирайтесь или уберите от меня. Однозначный жест неприятия чего-то. По-моему, как раз меня. Она, гневно вереща, тыкала в меня пальцем. Гонзу тоже вскочил, он явно извинялся, прижав ладонь к сердцу, он слегка кланялся, разводил руками, пожимал плечами. Он всем своим видом показывал, он-то тут ни при чем, опять же тык в мою сторону, это все она. Потом он подхватил меня под руку и поволок прочь, оглядываясь и продолжая извиняться. На дворе нас приняла хохотушка-секретарша. Сейчас она не смеялась, но по ее закушенной нижней губе было видно, что это удается ей с трудом. Она проводила нас до калитки, и, приложив палец к губам, тихо, мол, а то она нас услышит, привстала на цыпочки и чмокнула Гонзу в щеку. Дверь захлопнулась у нас за спиной.
- Ну?
- И здесь пусто.
- Пусто ладно. А чего ты им обеим наговорил? Чего они обе так на меня пялились, особенно эта кочерга старая.
Он улыбался. Пожал плечами, ничего, мол, особенного, ерунда, и не обращай внимания. Но от меня не отвертишься:
- Давай, давай. Колись. Кочерыжка мелкая надо мной смеялась. А эта грымза вообще чуть меня не сожрала. Признавайся, что ты там нес.
И зря я не угомонилась. Лучше б не говорил. Но за что боролась, на то и напоролась.
- Да мне, собственно, девчонка уже все, что надо сказала, в дом можно было и не идти. Но это было бы не логично, чего тогда и приперлись. Ну и я постарался, чтоб побыстрей, чтоб она нас, ну ты сама видела…
Оказалось, он сказала адвокатше, что я – немецкая порнозвезда, а мой любовник – продюсер порнухи. И он, этот порнопродюсер хочет снимать фильм на мадейранской вилле. И как раз вилла сеньоры Вереды очень подходит для съемки, место тихое, забор высокий, соседний дом пустой стоит, никто глазеть не будет, а дело такое, сами понимаете, огласки не терпит. И очень будет хорошо, если у нее, адвокатши этой, есть прислуга мужеска полу, и аппаратуру потаскать с угла на угол могут, и в массовке покрутиться, у нас труппа компактная, карманная, можно сказать, труппа. Продюсер за все заплатит щедрой рукой, тут уж будьте покойны. А он сам, Гонзу, в смысле, он тут вообще никто, просто агент, человек маленький. А сеньора ответила (это когда она орала как пожарная машина), что она женщина одинокая, и никакой прислуги, кроме малышки Розы, ее племянницы и помощницы, у нее в доме нет, и как нам только не стыдно предлагать такие гадости, и куда катится мир; несколько дней назад сосед, этот молодой шалопай и бездельник, пользуясь отсутствием родителей, людей благородных, устроил настоящий шабаш, привел к себе кучу наглых оболтусов и проституток, они орали и гоняли музыку всю ночь, и вот другой сосед вчера вернулся и сразу с собой молодую особу привез, а сегодня, Роза сказала, никакой девицы там нет, значит это не девица была, а проститутка, кругом одни проститутки, а она, женщина благородного происхождения, думала, будет жить в приличном месте, а теперь мы хотим в ее дом напустить проституток. Я слушала, открыв рот, вот нахал, придумал же, я – порнозвезда. А ведь смешно. А эта треска сушеная поверила. Дас ист фантастиш.
- Ну ты и гад, - получилось у меня восхищенно.
Я, правда, хотела гневно как адвокатша, но получилось восхищенно.
- А чего кочерыжка тебя целовала? Посочувствовала твоей тяжкой доле агента?
- Нет, я сказал ей, что хорошо знаком с ее дядей. Тут у всех есть дяди, тети, племянники, много всякой родни, так что ткни пальцем наугад, не промахнешься. Я, говорю, дядю твоего знаю. А она сразу: «Дядю Педру? Из Канисала? Или дядю Луиша из Рибейра Брава?» Педру, говорю, мы с ним большие приятели, работали вместе. Она: «В порту?» Да, конечно. Она обрадовалась, говорит, что давно его не видела, и будет славно, если я ему привет от нее передам. Я пообещал. А про соседнюю виллу, ту, что пустая, где француз – хозяин, она мне сказала, что, он как раз вернулся. В субботу только, а не вчера. В субботу приехал на своей машине и с девушкой. Она видела, когда выходила в лавку. Они как раз в свои ворота заезжали. Это около пяти было. Позавчера. Чуешь?
- Ага.
Все. Мы его вычислили. Вот он, гад и убийца, утопивший Прекрасную Купальщицу. Мишель Серро - француз, архитектор, купивший дом три года назад. Прибывший с континента в субботу. Подъехавший к своей вилле с девушкой в пять. А в семь или чуть раньше швырнувший тело несчастной со скалы в океан.
- Ну, что теперь, сыщик Алиса?
- Кофе! Утрясти чувства и устаканить мысли.
А что я еще могла сказать? Мне срочно надо было сесть где-то подальше от стен, за которыми, может быть, прямо сейчас ходил этот убивец. Сесть, - собраться с мыслями, что делать дальше. Звонить ли инспектору, или кто он там, Алипиу? Попробовать войти в его дом, убийцы, в смысле, а не инспектора, глянуть недреманным оком, вдруг угляжу какие улики? Что я собиралась углядеть, мне было не ясно. Но ведь должны быть какие-то следы… Или их полное отсутствие, что тоже можно счесть уликой. Мы вернулись назад к развилке. Оказалось, бар, про который я думала, что он закрыт намертво, открыт. Пока мы там шарахались по домам бананового барона и благородной грымзы-адвокатши, кабачок открылся, запертая ранее дверь распахнулась, на веранду под навесом выскочили выцветшие, некогда красные столики, над входом возникла клетка с покрикивающей желтощекой птицей. За стойкой стоял дед, протирал стаканы замызганной тряпкой. Над его головой висел его собственный портрет сорокалетней давности. Там это был мужик лет тридцати, мой ровесник в общем, с черными кудрями, белозубой улыбкой, в расстегнутой на груди рубашке-поло и спортивной ярко-синей куртке. Ниже, за стойкой, это был грузный старик, седой, глубокие морщины у глаз, покрытые узлами вен руки из закатанных рукавов полосатой серенькой рубашки. Режущий глаз контраст, душераздирающее зрелище. Когда я буду старой, ни за что не повешу на стену свой молодой портрет. Гонзу взял мне привычную чашечку эспрессо, себе малек пива, и мы выперлись из бара на улицу, уселись за столиком – ровесником портрета. С одной стороны открывался вид на электрическую подстанцию, стоящую чуть выше по горе, с другой – черепичные рыжие крыши, как ступени с горы, и дальше внизу – все та же взлетная полоса вдоль океанской синевы.
- Мы же пойдем к нему?
- Нет.
- Почему? Мы же не скажем, что знаем, что он убийца. Ты что-нибудь придумаешь. Ты вон какой молодец. Врешь как дышишь. И ему наврешь чего-нибудь.
- Нет.
- Но мы же должны убедиться.
- Нет.
Вот уперся, нет да нет, понимаете ли. Но я тоже уперлась.
- Ну нет, так нет. На «нет» и королевского суда нет. Сама управлюсь.
Я бросила на стол два евро, встала и пошла. На повороте, там, где дорога начинала подниматься на гору к трем одинаковым виллам, я обернулась. Гонзу по-прежнему сидел за столиком, как обычно выставив вперед ноги, тянул из горлышка свое пиво. Перед ним на столе лежал мобильник. Хрыч старый, сошел на финише. Струсил. Сейчас своему дружку-копу звонить будет. Ну ничего, пока позвонит, пока расскажет, пока те приедут, я успею. И очень даже хорошо, что он в полицию позвонит. А то мало ли что. А так мне не страшно. Копы приедут и спасут меня от маньяка. Вот сейчас явлюсь к нему и скажу: «Где моя сестра? Она мне эсэмэску прислала, что тут с тобой». Или лучше: «У меня письмо для вашей девушки, позовите ее». Или: «Мишель Серро? Вам письмо от… э…» Если б я знала, как звали мою Прекрасную Купальщицу… Что бы придумал эндин Люсьен? Он-то всегда запросто является в любой дом. То прикинется доставкой пиццы, ничего, что ее никто не заказывал, то, типа, номером дома ошибся. И главное, ему всегда открывают, пускают к себе, никто ни разу через закрытую дверь не проорал, чтоб убирался, его сюда не звали. Во, придумала! Я скажу, что я из аэропорта, что русалка не получила одну сумку, забыла, а я ее, сумку эту привезла. А почему в аэропорту решили, что сюда надо тащить потерянный багаж? А потому… Хрен знает, почему. Если спросит, на ходу сочинять буду. Только у меня никакого багажа нет. И магазинов тут нет. А идея хорошая.
Сзади застрекотал мотоцикл. Ага, едет. Я встала на краю дороги, никаких тротуаров тут и в помине нет, бетонная канавка, на ней сразу бетонный забор. Гордо скрестила руки на груди, нацепила надменную улыбку. Наполеон на Аркольском мосту. Чтоб улыбка выглядела понадменнее, повторяю про себя: «Я гордо и надменно улыбаюсь», транслирую надменность в пространство. Подкатил Гонзу. К моим ногам. Кривится ухмылкой.
- Ну что, - говорю, - позвонил копам?
- Нет.
Немногословный ты мой.
- Слушай, я придумала. Мы придем к нему и скажем, что доставили забытый в аэропорту багаж, что это русалка наша забыла там сумку. Правдоподобно же. И посмотрим, что он на это скажет. Он отпираться начнет, нет тут никого и не было, и в аэропорту никто ничего не забывал. А мы: «Сумку забыла молодая сеньора, такая: светлые длинные волосы, голубые глаза…» Он занервничает, начнет путаться, вот увидишь, обязательно начнет. А мы тогда: «Это дом номер шестнадцать?» А он радостно: «Восемнадцать!» А мы: «Ой, мы адресом ошиблись». Только вот сумку надо где-то взять.
Гонзу сидел на своем мотоцикле, опираясь одной ногой о землю, и смотрел мне в глаза. У него выражение лица такое было, будто он меня узнал. Вот только что узнал. Ничего, что мы там ночью…э-э… А узнал вот только сейчас. Ну бывает, на незнакомого смотришь, и вдруг, раз, да я же его знаю, это ж мой старый кореш, да мы же с ним… Да ну как же… Вот и у него во взгляде подобное узнавание, вроде как мы с ним когда-то давно чего-то… Вместе…
- Ты безбашенная дура и аферистка.
Это, не поверите, прозвучало ласково. Вот совсем не как «дура», а как «девочка моя», что ли. И я гордо, Наполеон еще из меня не выветрился, ответила:
- Да, я такая.
- Садись!
Я даже спрашивать не стала, куда мы. Знала, что выиграла.
Мы метнулись до супермаркета, купили там сумку среднего размера. И заодно Гонзу накупил продуктов: мяса, хлеба, лука, еще чего-то. И все это в новый сумарь загрузил. Два в одном, и клиента развести, и кухне своей одолжение сделать. И снова порулили к трем бетонным кубам для благородных. И вот стоим мы у глухой стены между калиткой и воротами въездными. И я чего-то опять внутренне заерзала, вся уверенность моя стекла, как сопля по сковородке. Прикидываю: вот мы позвонили, этот Мишель Серро открыл дверь, опять же если он сам открыл, а не прислуга какая-нибудь, я ему свою пургу про сумку в аэропорту, он: «Ничего не знаю» и дверью хлоп. Прямо по носу мне, идиотке, хлоп. Он нас внутрь не пустит. И разговаривать с нами не будет. И ничего я про него не пойму, убивал или нет. Я скисла. И тут «ж-ж-ж», ворота стали в сторону отъезжать, я от неожиданности аж за мотоцикл присела, спряталась как маленькая. Ворота открылись, выехала машина, белый рено, и свернув, полетела в сторону автострады. Ворота стали закрываться. Я, судорожно сжимая свою дурацкую сумку, не задумываясь даже, шмыгнула в быстро сокращающийся проем ворот. Гонзу, шипя «Придурочная, ты куда?», за мной. Ворота закрылись.
Мы стояли во дворе дома предполагаемого убийцы. В точно таком же как у бананового барона и благородной сеньоры Вереды. Направо гараж, налево бассейн, за ним под опёртым на две бетонные колонны навесом, пластиковые белые стулья и стол, пара шезлонгов, дальше сам дом, окно в пол, завешенное изнутри темной шторой, по бокам – две двери, ведущие внутрь. Запертые. Что дальше?
- Что дальше? – мой напарник ждал указаний командира.
Указаний не было. Я пожала плечами:
- А дальше я не знаю. Пожрать бы. В животе урчит, мысли заглушает.
- Ладно, - Гонзу пошел в сторону гаража.
Зачем? Может хочет пошарить там в поисках улик? Он вошел в небольшую дверку за углом от въездных ворот, ее обычно никто не запирает. Ну я тогда вокруг бассейна похожу, посмотрю, мало ли что. Обошла по периметру, вода плещет под ногами. Представила, как этот на коленях, схватив свою жертву за волосы, толкает ее вниз под воду, топит, она вырывается, бестолково машет руками, пытаясь отпихнуть его, вода пенится пузырями, брызги летят ему в лицо, он не выпускает, она затихает, последние круги расходятся, все тишина, покой. Жутко. Я бросила свою надоевшую сумку на пластиковый стул. Прошла вдоль стены дома, подергала двери за ручки, ноль. Попыталась заглянуть между занавесями сквозь окно, ноль. Дом, что ли, обойти? Сзади зашелестело негромко, будто поползло, я подскочила как ужаленная, что там еще. Гонзу выкатил из гаража барбекюшницу. Толкал ее в мою сторону одной рукой, в другой у него был мятый, полупустой бумажный пакет с углями, подмышкой зажата бутылка розжига. Ого! Пикник? Он с ума сошел.
- Ты что, сдурел?
- Сейчас мяса пожарим. Сходи в гараж, там ножи, доска разделочная, тащи сюда причиндалы.
- А если этот вернется?
- А ты, когда сюда лезла, на что рассчитывала? Что он не вернется? Обязательно вернется. А мы подождем. Сколько ждать, неизвестно. Не сидеть же просто так.
И правда. Мы в доме убийцы. Чего тут сантименты разводить. Было бы перед кем книксены устраивать. Через несколько минут мясо аппетитно шкворчало на решетке, Гонзу орудовал лопаткой, вертел его то на один бок, то на другой. Я разлеглась на шезлонге.
- Искупаться не хочешь?
Совсем дурной, я в ЭТУ! воду не полезу. Ни за какие коврижки. Я замотала головой:
- Неа.
- Зря. Тогда я один, мясо пошуруди, - сунул мне в руки лопатку.
Встаю к барбекюшнице.
- Ничего, если я голяком? Не хочется к хозяину с мокрым задом выходить.
Я с растяжечкой, низким и, надеюсь, сексуальным голосом промурлыкала:
- Я отвернусь.
Побросал свои шмотки на шезлонг кучей, встал на краешек бассейна, нырнул, поплыл кролем. Почти спортивно. Красавчик. Туда и обратно. Вылез прямо на бортик, подтянувшись на руках. Стряхнул с себя ладонями капли. Стал одеваться. Потянул из кучи джинсы. Штанина, как ладошкой, выкатила из-под шезлонга какой-то цилиндрик, беленький. Прямо мне под ноги. Я подняла, это был ингалятор, «беродуал, аэрозоль для ингаляций» написано. Я знаю, для чего это. При астме, когда дышать не можешь, надо из такой штуковины в горло себе напрыскать. У меня знакомая была в Берлине, она без ингалятора даже в туалет не ходила. Если бы ингалятор евойный был, он бы его тут не бросил, обязательно бы подобрал. Значит, этот гад у русалки ингалятор отобрал. Или она уронила. Она задыхаться стала, а он ее в воду столкнул и придержал там, пока не утонула. Все ясно. Одно не могу понять, зачем. Приехал с ней с континента, привез к себе домой и сразу же уконтрапупил. К чему такая спешка? Ингалятор я обратно под шезлонг засунула, пусть пока полежит.
Тут опять «ж-ж-ж», ворота загудели и в сторону поехали. Вернулся! Точно, белый рено во двор въезжает. Я стою с лопаткой в руках за барбекюшницей, Гонзу в бок, в тень колонны отползает. Я ему сквозь зубы:
- Куда? Ты чё?
А он с усмешечкой:
- Это же твоя игра. Давай, дерзай. А я тут в уголку постою. Да не боись, не убегу.
Серро этот машину остановил перед гаражом, вышел и на меня уставился. Обалдел. У него во дворе стоит чужая девка и на его личной хреновине мясо жарит. Обалдеешь тут. Потом он чего-то закричал мне по-португальски. Это он мог бы не стараться, я нау компренду, не пертрю ни фига. Стою, улыбаюсь радостно, лопаткой ему помахала:
- Салют, Мишель! Са ва?
Тут он ко мне и уже по-французки, а это мне проще, в институте учила. Хоть говорить затруднительно, пока в голове фразу на родном сложу, пока переведу, пока выскажу, полно времени пройдет. Это как у компов бывает, - задержка отклика, или у авто, - холодное зажигание. Так и у меня. Но понимать, хорошо понимаю. Он ко мне движется и кричит:
- Что вы тут… Как вы сюда… Что происходит… Убирайтесь… Я сейчас…
Я так вокруг барбекюшницы по кругу, по кругу, чтоб она, значит, все время между нами оставалась. На всякий случай. Если он на меня кинется, я эту огненную геенну на него вывалю. А сама улыбаюсь по-прежнему:
- Мишель, я Алиса. Меня сестра сюда пригласила. Отэсэмэсила, что она тут у тебя. Вот мы с ней мясо жарим. Сейчас пикник устроим, только тебя и ждем.
И тут я слегка, чтоб его из поля зрения не выпускать, повернулась к дому и заорала:
- Эй, ну где ты там?! Лили! Иди сюда! Мишель приехал!
Почему «Лили», не знаю. Вот выскочило вдруг детское мое имя. Я же не репетировала. Наверное, мозг собрал картинку: вот я во дворе и страшно чем-то занята, важным, самым важным в этот момент, а мама в окно кричит мне в третий уж раз или четвертый: «Лили! Домой иди! Сколько можно звать!» Когда я заорала, этот тоже на свой дом уставился. Как на врата адские. Будто ждет, что сейчас полыхнет багровым пламенем сквозь черный дым, и выйдет оттуда… Кто выйдет? Кого он ждал? Смотрит, а в глазах ужас плещется. Непритворный. Так не сыграешь. И тут раз, из ниоткуда у него за плечом Гонзу нарисовался. Совершенно беззвучно. И тихонечко так спрашивает, тоже, между прочим по-французски (я сразу книжечки у него на кухне вспомнила, значит, не сковородки ставить):
- Ты куда ее сестру дел?
Тот аж подпрыгнул, и в прыжке развернулся, кулаки к груди прижаты по-боксерски, сейчас бить будет. Прямо бедняге Гонзу в глаз засветит. Но нет. Руки опустил.
- Вы, - говорит, - из полиции? Нет? Что вам от меня надо? Денег? Сколько?
Все, сдался. Так быстро. Даже не интересно. Прямо как в эндиных детективах. Сел на стул, лицо руками закрыл. Будто опал, оплыл свечным огарком. Держался, держался, и враз сдулся. Воздух выпустили. Даже не пришлось: «Давай, рассказывай, говори, а то…» Сам начал.
«Я больше в этом доме не останусь. Не могу теперь. Ночевать не могу. Сразу в гостиницу уехал. Жаль. Мне тут нравилось. Я его три года назад купил. Приехал сюда по делу и сразу в этот остров влюбился. Вот бы, думаю, здесь остаться. Навсегда. А что? Я же архитектор, я где угодно могу жить, а работать хоть на другой стороне земного шарика. Без разницы. С этим домом мне повезло. Он выше всех по склону. Ко мне во двор никто не заглянет. А я могу. Если на крышу подняться. Там у меня любимое место. Думается лучше всего. Особенно ночью. Сядешь там с ноутом, вокруг полный мрак, только фонари вдали и звезды в небе, мир схлопнулся, вернулся в первоначальную точку, здо;рово. Ощущение, что я один остался. Вообще один, как бог. И любой проект, если колом встал, сразу разглаживается, все закавыки сами собой разрешаются.
Я ее в аэропорту встретил. Как раз вернулся, проект закончил, в Синтре Дом музыки вел, авторский надзор, то, се. Я багаж получал, и мой чемодан последним выехал, вышел оттуда, в зале уже пусто, все разбежаться успели, а она стоит одна посреди пустоты, у ног огромный рюкзак. Стоит, такая потерянная вся, и ругается вполголоса по-французски. Я на язык и повелся. Подошел, что, говорю, случилось, мадмуазель. А она: «Меня в самолете обокрали». Я не поверил, как в самолете обокрасть можно, это не поезд, не трамвай. Она бумажку вытащила, из полиции, свеженькую. Да, действительно, написано, что у пассажирки такой-то такого-то рейса были похищены неустановленным лицом деньги, документы, мобильный телефон. Печать, подпись. Все как положено. Говорит летела с посадкой в Лиссабоне, соседка опоила ее снотворным, забрала все, что хотела, и спокойно вышла. Ее бортпроводница еле добудилась, уже когда здесь приземлились. Она должна была с группой встретится, чтоб в поход идти, а где, в каком месте, черт его знает, все в телефоне было. А так она не помнит, то ли Порту Муниш, то ли Порту-да-Круш, то ли еще какой Круш. Или вовсе не Круш. Я бы ей дал свой мобильник, но я его посадил в самолете, всю дорогу играл как дурачок, скучно было. А ноут свой я накануне не поставил заряжаться, а у него уже быстро батарея садится, старый, так что он тоже пустой был. Ну я и предложил ей ко мне поехать, а там я ее за свой комп пущу, она все и найдет, куда ехать, кому звонить. Она так обрадовалась, заулыбалась, красивая такая сразу стала. У меня машина в аэропорту была, мы сели и поехали.
А дома, мы только вошли, звонок в калитку. Я ж назначил рандеву одному потенциальному заказчику, мужик хотел дом строить в Рибейра Фриу, на горе. Я с ним еще за месяц договорился, кой-какие свои проекты ему скинул посмотреть, ему понравилось, он хотел более пристально пообщаться. А с девчонкой этой, потеряшкой, я и позабыл совсем. А мужик оказался пунктуален, точно в назначенное время явился. Ну я ей предложил пока перекусить, позагорать-поплавать, мне комп самому нужен на час-полтора, а потом я ее туда пущу. И ушел с клиентом в кабинет, это на другом конце дома.
А когда я через час с небольшим во двор вышел, она в бассейне была, под водой. Мертвая. Совсем мертвая. Я не знаю, что случилось. Только я реально обосрался со страху. Представляете, я привожу домой девчонку, а она тонет у меня в бассейне. А нас у ворот соседка видела, как мы подъезжали. И клиент тоже. Нет он ее не видел, но там в холле шмотки валялись, рюкзак, кроссовки, ветровка. Видно, что не мои вещи, женские. Вдруг он заметил. У меня мозг схлопнулся. Чтобы там полицию вызвать, скорую, нет, даже в голову не пришло. Я ж ничего не сделал, наверное, вскрытие бы установило, что она сама утонула, без посторонней помощи. Хотя… Но я об этом даже не подумал тогда. Я только одно повторял: «Избавиться от нее, избавиться, ее здесь не было». Я ее в багажник и к морю. Есть место одно не далеко, на машине можно к самому краю скалы подъехать. Пустырь, кусты какие-то колючие, за ними с дороги не видно, чего там делается. Вот я туда. Вытащил ее из машины и со скалы в океан. И не оглядываясь, обратно домой. Бумажку ее я сжег. Похватал шмотки, все, рюкзак, кроссовки, джинсы, футболку, все в общем, тоже в машину. Повыше в лес заехал на гору, там выбросил. Почему не все? Что это? Не знаю, откуда. Не мое. Хм, ингалятор… Под шезлонгом? Наверное, из кармана штанов или из сумочки у нее выпал. Может она поэтому и умерла. Может у нее приступ был. А я, дурак, рядом совсем… Не видел… Не слышал… Не помог… Потом я ночевать в гостиницу уехал. Не мог здесь.
Что значит, как ее звали? Ты ж сама сказала… А да, я уже понял, ты все врала. Про сестру… Никакая она тебе не сестра, ты про нее ничего не знаешь. Лили ее звали».
***
Мы возвращались. Мотоцикл летел вниз, витками объезжая горы и ущелья, все ниже, все ближе к морю. Все ближе к концу этой истории. Мы еще посидели с этим несчастным Мишелем. Не хотелось оставлять его одного. Он выкатил вино, мы слопали поджаренное мной мясо, не пропадать же продукту. Поговорили еще о том, о сем. Жалко мужика. Попал как кур в ощип. Хотел доброе дело сделать. Как говорится, благими намерениями дорога в ад вымощена. Теперь у него есть свой персональный ад. И придется к нему приспосабливаться.
Я спросила Гонзу, собирается ли он звонить этому своему комиссару Алипиу и рассказывать все, что мы нарыли.
- А зачем? Никто никого не убивал. Преступления не было. Преступника нет. Пусть сами покрутятся, найдут концы – молодцы. Не найдут – все равно.
Мы ехали. В голове у меня вертелась одна мысль. Ее звали Лили. Так же как когда-то давно звали меня. Может быть поэтому я не испугалась, когда встретила ее мертвую в заброшенном бассейне вчера утром. Может быть поэтому мне так нужно было разобраться в этом деле. А может быть и нет. Просто совпадение, мало ли на свете девушек по имени Лили. Жила была девушка по имени Лили. А потом умерла. Самая простая история. И она закончена.
«Теперь, когда я лежу в морге полицейского управления, мое имя – 0402/005вк, так написано на пластиковой бирке, надетой на большой палец моей правой ноги. Эта смешная девушка, что вбила себе в голову, будто хочет найти моего убийцу, а на самом деле ищущая саму себя, зовет меня Прекрасной Купальщицей. Раньше, когда я была жива, меня звали Лисет Лавуан, но все обычно звали меня Лили. Теперь это не имеет никакого значения. Мне все равно (je m'en fiche). Я прилетела на этот остров, чтобы заняться каньонингом. Нет, я вовсе не спортсменка, скорее наоборот, я даже на фитнес не хожу, стесняюсь. Не ходила. Стеснялась. Просто я поссорилась со своим парнем. Мы и раньше ссорились. Но чтобы так! Чтобы он демонстративно у меня на глазах взял, да и аннулировал и свой билет, и нашу бронь в гостинице?! Вот так, в одно мгновенье. А мы ведь собирались провести недельку, предаваясь пляжной неге. Ничего не делать, никуда не ходить, ни на какие экскурсии, ни в какие музеи, ну их, в интернете все можно посмотреть. Только океан, бриз, пляж, бассейн, коктейль. И вдруг, раз и все. Он никуда со мной не полетит. Наверное, я была сама виновата, не то сказала, не то подумала… Теперь не важно, je m'en fiche. Я тоже хотела свой билет аннулировать. Но потом жалко стало. Решила, поеду одна. А тут в фейсбуке мне выбросило: каньонинг, поход – пять дней, начало – как раз мой день прилета на остров, и есть два свободных места. Совсем про другое, совсем не пляж и не коктейль. Вот и хорошо. Я позвонила, инструктор, милый такой парень, голос – приятный баритон, Александр, Алекс, все мне рассказал, где собираются, куда пойдут. Потом мне на почту все выслал. Я почитала, посмотрела и согласилась. Требований особых нет, две руки, две ноги, спортивной подготовки не требуется, ну здоровье понятно – без кардиостимуляторов, протезов, нервных припадков. Про свой ингалятор я ему говорить не стала. Астма, астма, ничего страшного, я с ней всю жизнь живу. Жила. Я купила рюкзак, спальник, палатку одноместную, трекинговые ботинки, ветровку, в общем, экипировалась как было в инструкции сказано, и поехала. Я хотела открыть для себя новую страницу в жизни. А открыла для себя смерть. Было немного обидно, но теперь – все равно, je m'en fiche.
А потом в самолете меня обокрали. Как такое возможно? Я даже предположить не могла. Самолет летит из Нанта, посадка в Лиссабоне, кто-то выходит, кто-то садится, как в трамвае. Те, кто летит дальше, полтора часа парятся в салоне, потом быстренько над океаном, и на Мадейру. Кто бы мог подумать, что эта баба, да не баба никакая, симпатичная такая женщина, милая, что она окажется воровкой. Она подсела ко мне, как только мы из Нанта вылетели. Извинилась, у нее в соседях маленькая девочка, куксится все дорогу, а я одна сижу в самом хвосте. Я позволила. Пусть. И мы так хорошо беседовали. Я ей фотки показала мадейранские, те, что мне Алекс скинул, красивые: скалы, ущелья, океан вдали голубеет безмятежно. Она тоже на остров летела, отдыхать. Так мне сказала. А потом она попросила воды у стюардессы и высыпала туда какой-то порошок из пакетика, размешала и выпила. Это уже ближе к Лиссабону было. Я спросила, что это. Говорит, турбулентность над океаном плохо переносит, а это средство от укачивания. И мне предложила. Я согласилась, тоже не люблю, когда меня трясет, меня даже в автобусе подташнивает часто. Она и мне пакетик в воде размешала. Кисло-сладкий, апельсином слегка отдает и вербеной. Паршивка. Себе какую-то ерунду смешала, а мне снотворное сильное. Очнулась я только, когда мы уж на Мадейре сели. Бортпроводница меня за плечо трясет, а я все проснуться никак не могу. Еле очухалась. Голова – чугун. И смотрю, у меня из сумочки и мобильник, и кошелек, и паспорт исчезли. Сумка поясная, я ее не снимала. Но уж задрыхла от порошочка так, что хоть всю меня раздень, не проснусь. Где, спрашиваю, моя соседка. Говорят, она еще в Лиссабоне вышла. Вот так номер. Смешно. Ни документов, ни денег, ни банковской карты, только двадцать евро в кармане брюк, ни смартфона, а там все, вся информация. Куда ехать, кому звонить, адрес, номер телефона Алекса. Кто ж теперь на бумажках пишет. Я в полицию в аэропорту сходила, заявление написала, пока туда-сюда, больше часа прошло. Говорят, выставляйте претензию авиакомпании, связывайтесь со своей страховой компанией, они должны компенсировать ущерб. А как я выставлю, как свяжусь, писать-то не в чем, мобильник –тю-тю. Сейчас все это не имеет значения, je m'en fiche, а тогда мне казалось, что это полный капец, куда я пойду, где ночевать буду, на двадцать монет не разгуляешься.
Стою, дура дурой посреди пустого аэропорта, ругаюсь вполголоса. Тут он ко мне и подошел. Мишель. Услышал, что я по-французски ругаюсь и подошел. Я ему все и рассказала. Он говорит: «Поехали ко мне, возьмешь мой комп, выйдешь в свою почту и найдешь свой каньонинг, ну и все остальное. Мне терять нечего, поехали, говорю, спасибо. У него там тачка на стоянке была в аэропорту. У ворот остановились, девчонка какая-то с ним поздоровалась, он ей рукой помахал. Дом у него современный такой, мне не очень нравится, когда бетон сплошной и прямые углы, стены белые. Казенщиной отдает. Больницей. Он сказал, что купил всего три года назад, и почти сразу должен был уехать на какую-то тусовку архитектурную в Милан что ли, поэтому заказал всю мебель из Икеи с континента, не заморачиваясь, пока ездил, все пришло, все расставили по местам. Я удивилась, он вроде сейчас полгода отсутствовал, какой-то проект в Синтре вел, а тут у него все приготовлено, вода в бассейне, холодильник полный, даже цветы на столе в вазе, и машина в аэропорту. Смеется: «Хорошо иметь дом с менеджментом. У меня есть специально обученные люди, пара семейная, я им ключи оставил, они к моему приезду тут прибрались, бельишко свежее, воду в бассейн, и машину мне в аэропорт подогнали». Я подумала тогда, вот бы и мне так. Теперь уже не важно, je m'en fiche.
Только мы с ним к холодильнику, перекусить хотели с дороги, звонок зазвонил. Он одну бровь поднял, кого это несет, и тут же по лбу себя хлоп: «Я ж забыл совсем, ко мне заказчик должен был прийти, я еще месяц назад договорился, назначил ему сразу по приезде, а с тобой забыл. Ты тут поешь, чего найдешь. А потом, вон, если хочешь в бассейне поплавай, мне пока комп нужен, я ему показать кой-чего должен. Это час где-то займет. Потом тебя в ящик пущу. О’кей?» Я холодильник открыла. Там полуфабрикаты в основном. И еще стеклянные баночки с какими-то то ли паштетами, то ли намазками, домашними, самодельными. Я из одной попробовала. Сладкое. Не хочу. Из другой – солененькое, хумус напоминает, но не совсем, вкусно. Я на хлеб погуще намазала, бутылку минералки холодной вытащила, еще виноград взяла. Все это на поднос. Купальник надела. Новый, специально купила к поездке, голубенький, под цвет моих глаз. Сплошной. С рисунком серебристой рыбьей чешуи. Красивый. Я хотела быть красивой в этой новой своей жизни. Глупо. Разве кому-то есть дело до меня и моего купальника. Даже мне самой это без разницы. Теперь. Je m'en fiche.
Слопала все, сидя на шезлонге, и пошла купаться. Вода была чистая, прохладная. Это было так здорово, лежать на спине посреди бассейна, в голубой воде под голубым небом. Блаженство.
Я почувствовала, что дышать становится трудно, гортань отекала. Наверное, в этой намазке был арахис, масло или паста. Мне его категорически нельзя. Я забарахталась, скорее доплыть до бортика, выхватить из кармана ингалятор и дышать, дышать. В судорожно сжимавшееся горло текла вода, я давилась ей, кашляла, сипела, захлебываясь, гребла к бортику. Только бы успеть…
Я не успела».
***
Ну все, пора двигать до дому, собирать шмотки, завтра рано вылетать. Дело сделано, как говориться. Вот сейчас допью свой дежурный кофе и ту-ту пам-пам. Потихоньку темнело. Включили фонари на променаде. От их рыжего разлохмаченного света тени стали глубже, а океан, укрывшийся сизым облачным одеялом, сумрачнее. Это наш последний с Гонзу кофе. В том самом ресторанчике, где вчера он кормил меня рыбным супом. Отсюда я начала свой поисковый маршрут, и здесь же его закончила. Все пути замкнулись в круг. Сюжет закольцевался. Допью, чмокну своего напарника-подельщика в щечку, а может и не в щечку, попрощаюсь, и по тропе вдоль зеленой трубы горной козой поскачу в свое бунгало собираться к отъезду.
И можно уже Энди на волю выпускать. А вот и он! Только я его из черного списка удалила, как сразу – звонок. Энди. Легок на помине.
- Алло.
- Бригита, милая, с тобой все в порядке? Я два дня дозвониться не могу до тебя. Когда мы последний раз разговаривали, мне показалось, ты чем-то расстроена.
Все ли со мной в порядке? Едва я отчалила от родных берегов, как все завертелось. За эти три дня я: а) надралась в одиночку на дискотеке, б) обнаружила под окошком труп, в) пыталась поймать убийцу, мотаясь по всему острову на мотоцикле, г) переспала с незнакомым мужиком, и мне это понравилось. Да, со мной все в порядке. В полном. В хорошо укомплектованном. Я чем-то расстроена? Ну вот купальник обновить не удалось. Печаль.
- Да, Энди. Со мной все в порядке. Нет, Энди. Я ничем не расстроена. Абсолютно. Набираюсь позитива.
- Ну вот и прекрасно. Встречу тебя завтра в аэропорту.
- Нет, Энди. Не стоит меня встречать. Я решила остаться здесь еще на недельку. До конца каникул. До понедельника. Увидимся в школе. Пока.
Набираться, так уж набираться по полной. Позитива, я имею в виду.
- Гонзу, можешь сдать мой билет?
Человек, который так и не приехал
© Copyright: Юшутова, 2019
Свидетельство о публикации №219091401179
Свидетельство о публикации №219091401179
Рецензии