Давид и Наташа. История любви версия Давида

Глава 1
НАЧАЛО УЧЕБНОГО ГОДА

Случилось это, когда я преподавал в университете.
Я шел на занятия и, подходя к лифту, увидел девчонку. Она стояла спиной ко мне, скрестив ноги, опершись рукой о шахту лифта и изогнувшись, словно шадровская девушка с веслом. На ней была футболка, кроссовки и джинсы. Джинсы были коротенькие, такие, что видны были щиколотки, и в обтяжку. Центральный шов на них прятался глубоко меж её ягодиц так, что ясно было видно, какая у неё попка: круглая, узкая и слегка продолговатая. Я вошел в лифт следом за нею. Она повернулась, зажалась в углу и посмотрела на меня испуганным взглядом. Глаза у неё были большие, темные серо-зелёные и поблёскивали, словно она недавно всплакнула. Она была очень хорошенькая и совсем юная, почти ребёнок.
– Вам на какой? – робко спросила она меня.
– На пятый, – ответил я и спросил в свою очередь, – а Вам?
– А на каком семинар по компьютерной лингвистике? – спросила она.
Я как раз направлялся туда, вести этот самый семинар.
– На пятом, – ответил я.
– Тогда мне тоже на пятый, – сказала она.
Мы вышли из лифта и я пошел вперёд. Она крикнула мне вслед:
– А в какой аудитории этот семинар, Вы знаете?
Я оглянулся и отвечал:
– Идите за мной, я тоже туда.
Мы подошли к аудитории, я пропустил её, дав возможность войти в аудиторию первой, при этом тихо проговорил ей во след:
– Идите вперёд, а то опоздаете, все, зашедшие после преподавателя, считаются опоздавшими.
Она вошла, следом за ней – я, и все студенты в аудитории встали.
– Здравствуйте, садитесь, – сказал я.
Девчонка эта села сначала на первую парту как раз напротив моего стола, но когда я подошёл к своему месту, она вдруг поднялась и, пройдя через всю аудиторию наискосок, уселась на самую последнюю парту в заднем углу.
Я посмотрел на неё – она смотрела на меня и долго не отводила взгляда. Её большие, печальные глаза таились в опахалах ресниц, и густые брови над ними чёрными молниями разлетались в обе стороны. Наконец, она потупила взор. Я тоже посмотрел по сторонам, сообразив, что так долго смотреть на одну студентку – неприлично.
Я быстро оглядел других студентов. Большинство из них было девушками, только четверо, или пять, ребят. «Не люблю баб, – подумал я, – но эта!». Я встрепенулся, отгоняя от себя посторонние мысли и представился:
 – Здравствуйте, я Каплер, Давид Леонидович. Я буду преподавать вам «Основы компьютерной лингвистики и машинного перевода».
Они все, в особенности девушки, сидели неподвижно и смотрели на меня завороженно, словно кролики на питона. Только она сидела, потупив взор и ковыряла ногтём щербинку на парте.
– Я буду снисходителен к тупицам и лентяям, так, что свою жалкую «тройку» вы всё равно получите, – продолжил я свою заученную интродукцию, – а к толковым и трудолюбивым студентам я буду относиться очень взыскательно так, что ваша «четвёрка», а в особенности «пятёрка», будут добыты большим трудом, потом и кровью, и станут вполне заслужены.
«Боже! До чего же она хороша, – думал я, – Какие у неё ладные губы!» Я рассказывал о лингвистике, о компьютерах, как они помогают определить природу, характер неизвестного языка, помогают его дешифровке. Как компьютеры  описывают современные языки, помогают в изучении их истории, в определения их родства. А сам всё время поглядывал на неё и не мог оторвать глаз.
Потом, я стал обращаться к студентам, задавал им вопросы, чтобы побудить принять участие в семинаре, но её не смел ни о чём спросить. Она сидела, приоткрыв ротик, а у меня сердце зашлось от умиления, под её чуть припухлой верхней губой приоткрылись её жемчужные верхние зубки. Мне всё время казалось, что она хочет что-то сказать, но я не решался обратиться к ней с вопросом, чтобы ненароком не поставить её в неловкое положение.
Когда семинар закончился, и я вышел из аудитории, на меня тут же слетелась стайка девчонок, которые теребили меня, что-то спрашивали, а я им что-то отвечал. Что именно я им отвечал сейчас я не помню – а она стояла в сторонке, смотрела на нас и, кажется, хотела, но почему-то не решалась к нам подойти. Я подумал, что тогда сам подойду к ней, когда они от меня, наконец, отстанут. Однако коридорному продолжению семинара не видно было конца, а при студентах я не решался к ней обратиться потому, что мне казалось, что они все заметили, как во время семинара я смотрел на неё.
В тот день я так и не подошел к ней и даже не узнал её имени.
Через несколько дней она пришла на занятия с макбуком подмышкой. Через плечо у неё висела сумка, в которую этот макбук свободно бы мог уместиться, но она его всё равно держала в руках, скорее всего для того, чтобы мы все видели, какой у неё чудный гаджет, и как хорошо она экипирована к занятиям. Я подозвал её к себе и спросил её имя.
– Наташа, – отвечала она так робко, что на секунду мне показалось, что она чуть ли не стесняется своего имени: дескать «Макбук у меня такой крутой –американский, а имя такое простецкое – русское».
– Очень приятно, Наташенька, – сказал я ей и добавил: – очень красивое у тебя имя.
Я не понимаю, зачем я ей это сказал, а она повела плечиком свободным от макбука и лишь пробормотала:
– Да чё там… обычное имя, –  и скромно потупила взор.
«Боже! До чего же она хороша!» – подумал я, стараясь, чтобы моё восхищение ею осталось никем не замеченным.
– Я смотрю – ты во всеоружии, – сказал я, – поэтому позволь мне сразу же дать тебе задание, которое ты должна будешь выполнить на твоём классном «Маке». Тебе надо сделать презентацию на тему: «Квадрат Гринберга в морфологии». Она должна быть ёмкой, наглядной и занимать не менее двенадцати  страниц, однако при этом, не более двадцати одной. Двадцать две – это, как в картах, будет уже перебор.
Она смотрела мне прямо в глаза широко распахнув свои серо-зелёные очи, обрамлённые от природы густыми, как опахала, ресницами, чуть приоткрывши свой ротик и терпеливо ждала, что я скажу дальше?
«Боже! До чего же она хороша!» – снова подумал я и вознегодовал на себя: «Господи, о чём я сейчас думаю?»
– У тебя установлены нужные для этого приложения? – спросил я.
– Да, установлены, – кивнула она и тут же спросила: – а какие именно приложения будут нужны?
Я хмыкнул невольно:  дескать, «зачем говоришь «установлено», если не знаешь, что нужно?».
– Давай, я посмотрю, что у там в твоём макбуке стоит?
Она протянула мне свой макбук и пробормотала смущённо:
– Только папочку SELFIE не открывайте, - щёки её зарделись, и она добавила жалостливо: – пожалуйста,
– Да ничего я не буду у тебя открывать, – сказал я, – только посмотрю, какие приложения тут уже есть. Кстати, могу научить тебя ставить пароли на папки, чтобы никто посторонний их не открыл.
Наташа промолчала и ничего не ответила, только мне показалось, что щёки её сделались ещё ярче, и румянец разлился у неё по всему лицу. Я посмотрел папку «Приложения», добавил туда то чего ей там не хватало, и вернул ей макбук. Я не знал, чтобы ещё такое придумать, чтобы продлить с ней общение, но она сказала сама:
– Давид Леонидович, может быть, Вы покажете мне, как начать презентацию? – она помялась секунду и пояснила: – А то я никогда ещё…
Что говорить, – я с превеликой радостью согласился. Я уселся за стол, раскрыл её макбук, а она встала сзади и чуть справа меня, нависла над моею спиной и внимательно следила за моими действиями. Я открыл PowerPoint, создал новую презентацию, наименовал её и начал делать её основу, попутно объясняя Наташе все мои действия. Я слышал её тёплое сопение возле самого моего уха и чувствовал, как её маленькие нежные титечки упираются мне в плечо. Я просто млел от удовольствия и хотел, чтобы эта «презентация» никогда не кончалась. Однако вскоре Наташа сказала:
– Давид Леонидович, да я смотрю, Вы уже за меня всю презентацию сделали… Давдцать страниц!
– Ничего подобного, Наташенька, – ответил я ей, – тебе ещё предстоит долго и упорно её исправлять, шлифовать и оттачивать. Сейчас она сделана на «трояк», но если хочешь получить заслуженную пятёрку, то будь добра отредактировать её, как я тебе сейчас расскажу. Садись и записывай!
Я усадил её на своё место, и теперь уже сам навис над нею. Я диктовал ей свои замечания и пожелания, она записывала их в электронный блокнот, а я вдыхал аромат её волос, как вдыхают пьянящий, одурманивающий, околдовывающий запах цветов. К несчастью, время всё вышло и нам пришлось снова расстаться. Я назначил ей следующую встречу, конечно же, прямо на следующий день.
– Я не успею, Давид Леонидович, – жалобно пропищала она.
– Сколько успеешь, столько и принесёшь, ты не торопись, – коварно ответил я ей, – я должен следить за процессом. Легче заранее определить ошибочный путь, чем потом всё переделывать.
Итак, мы договорились с нею на завтра, а я, взглянув на часы, вдруг вспомнил, что опаздываю на свои занятия по айкидо. Дело в том, что при моём росте больше, чем метр восемьдесят, мне надо держать себя в форме и следить за весом, и занятия в секции дисциплинируют и очень в этом мне помогают. Обычно я не пропускаю занятий без уважительной причины, тем более мой сэнсей требует безукоризненной дисциплины и собранности. А тут, то, что я задержался в универе с юной студенткой, в его глазах выглядело бы непростительным разгильдяйством. Я схватил свои вещи и пулей полетел домой и на занятия, вызвав для этого такси. Мне повезло, пробок не было, и я успел точно к началу тренировки. Подробно останавливаться на своих тренировках я не буду потому, что они имеют только косвенное отношение к описываемым событиям.
Вернувшись с тренировки домой, я один, в своей холостяцкой квартире, предался сладким размышлениям о Наташе. Какие сны мне в эту ночь снились я тоже описывать не буду потому, что не хочу, чтобы какой-либо мерзкий новоявленный «доктор Фрёйд» со своими грязными теориями вдруг полез в холостяцкий альков моего мозга.
На следующий день, после занятий в университете, я провёл ещё пару сладких часов в обществе Наташи и её макбука. Потом мы занимались с нею довольно часто, если и не каждый день, то через день-два – это точно. Когда же презентация была успешно Наташей завершена, и она получила свою «добытую большим трудом, потом и кровью» твёрдую «пятёрку», я тут же выдал ей новое задание, чтобы не прерывать успешно протекающий учебный процесс. Причём редкие дни «без Наташи» казались мне неделями, а то и месяцами, и только интенсивными тренировками на татами я тогда и спасался. Мне мой сэнсей даже сказал: «В последние дни, Давид сан, Вы делаете удивительные успехи! Я рад за Вас».
Время летит, и вот семестр стал подходить к концу. Приближались зачёты, сдачи «хвостов» и конечно же желанные новогодние каникулы. Я вдруг заметил, что Наташа сделалась какая-то хмурая, неулыбчивая, словно больная. Я поинтересовался её здоровьем, спросил не случилось ли чего в её семье, но она отвечала, что всё в порядке, и мне ни о чём не следует беспокоиться.
Как-то, когда уже все задания ею были выполнены на «пятёрки» и зачёт по «компьютерной лингвистике» с успехом был сдан, она куда-то на несколько дней исчезла из моего поля зрения. Я не мог начать расспросы, не рискуя выказать окружающим своего неравнодушного отношения к ней, поэтому я просто ждал и надеялся лишь на удачу. И удача мне подвернулась. Я шел по коридору университета, свернул в рекреацию и вдруг, чуть ли не нос к носу, столкнулся с Наташей. Она была в какой-то кургузой пушистой кофточке, не прикрывавшей пупок, в коротенькой юбке и в тяжелых военных берцах на её стройных ножках.
– Наташенька! – вскричал я вне себя от радости, – Куда Вы подевалась? Где Вы всё пропадали?
– Нигде, – ответила она мне как-то сухо: – я тут была, в универе… я в библиотеке сидела.
Я испугался, не просекла ли она моего, как бы это помягче выразиться: слишком чувственного отношения к ней?
– «В библиотеке»? – удивился я и прибавил: – Занятия же уже кончились! Теперь до самого «Старого» Нового года – каникулы!
– Мне надо было кое-что там найти, сказала она, – а в учебное время времени не было.
– А что же Вы такая хмурая? Что с Вами? – спросил я участливо, – Вы не заболели?
– Нет, спасибо, я в порядке, –  отвечала она.
– Вы какая-то бледная! – сказал я и, решив, что это какой-то не очень учтивый комплимент, спросил вдруг у неё:
– Вы завтра идёте на Новогодний бал?
Она замялась и переспросила:
– А Вы пойдёте?
– Вообще-то я собирался идти, – ответил я и, чтобы хоть как-то её приободрить, добавил: – но без Вас там будет невыносимо скучно!
Она усмехнулась какой-то перекошенною улыбкой.
– Скучно, без меня? Я Вам что, веселуха какая? Я скучная, унылая зануда, со мной никому не может быть весело.
Я схватил её за руку и проговорил быстро:
– Да что с Вами, Наташенька?!  Приходите! Правда! Потанцуем, повеселимся… говорят, будет концерт… караоке!
И тут глаза её вспыхнули каким-то инфернальным блеском и она вдруг спросила:
– Давид Леонидыч, а Вы один придёте или с женой?
Такого вопроса я никак не ожидал!
– Что!?  С какою женой? – удивлённо воскликнул я, – У меня нет никакой жены! И никогда не было. Да кто Вам такое сказал?
Лицо её вдруг изменилось, она вся ожила и щёки её зарумянились даже.
– Девчонки, – сказала она, и глаза её засветились, словно от радости.
– «Девчонки»? –  не понял я, – Какие девчонки?
– Да наши, девчонки, из группы.
– «Из группы», – повторил я недоуменно, – интересно, зачем им понадобилось так врать?
– Я не знаю, – сказала она и, вроде бы как в их защиту прибавила: – может, он не знали? Может, они просто думали, что вы женаты? Ведь такой… – она сбилась, стушевалась, потом закончила: – мужчина, как Вы, не может быть не женат.
– Глупости! – сказал я нахмурясь, – твои девчонки – глупые куры! Тысячи причин могут быть по которым мужчина вовремя не женился.
–  А правда, Давид Леонидыч, – вдруг спросила она с хитрым прищуром, – отчего Вы до сих пор не женаты?
– Отчего не женат? – переспросил и задумался, а потом вдруг сказал, прищурившись, как и она: – Я потому до сих пор не женат, что до сих пор не встретил такую девушку, как Вы.
Я увидел, как она от этих слов засмущалась и, чтоб перевести разговор на другое, я снова спросил:
– Так Вы завтра пойдёте на Новогодний бал?
– Конечно! Конечно пойду! – воскликнула Наташа и осеклась, потом нахмурилась вдруг и сказала: – Если, конечно, будет настроение идти…
Я уже привык к частой смене её настроений и говорю ей с улыбкой:
– Новый же Год, Наташа! Конечно же настроение должно быть новогодним!
– Ладно, я приду, – смиренно сказала она, и на этом мы распрощались до завтра.


Глава 2
НОВОГОДНИЙ БАЛ

Я не люблю общественные мероприятия, даже если они праздничные. А всякие коллективные застолья, банкеты, корпоративные сборища вообще напоминают мне кормление скота в стойлах: коровниках, свинарниках, конюшнях… Но сейчас, когда я пришел на Новогодний вечер в университет, мне показалось, что я попал на безумное, бесшабашное собрание эльфов. Что-то принесло меня сюда задолго до начала, но здесь всё уже пело, шумело и летало. Вечер должен был состоять из трёх частей: Новогодний бал, встреча Нового Года и продолжение Новогоднего  бала до утра.
Музыка уже раздавалась из каждого угла, студенты в бальных костюмах сновали туда-сюда, летал серпантин и люстры, прожекторы бра включены были все, на полную.
Вдруг ко мне подскочила Татьяна Ларина в белом платье до пят, схватила меня за руки и повлекла в танцевальный зал. Татьяна Ларина была Татьяной Лариной в прямом и переносном смысле. То есть, наша студентка-первокурсница, Танечка Ларина, нарядилась пушкинской Татьяной Лариной и пришла к нам на университетский бал. Это было очень забавно, и в общем-то, ей очень шло это платье. «Где она его раздобыла?», подумал я, а она, положив мне руки на плечи (для чего ей приходилось всё время приподниматься на цыпочки) повела меня в танец под музыку, не слишком-то похожую на вальс, и проговорила с восторгом:
– Давид Леонидыч, а знаете, Вы, оказывается, очень похожи на Евгения Онегина! Давайте, на этом балу Вы будете Евгением Онегиным?
– Разве я похож на Евгения Онегина? – рассмеялся я, Бог с Вами, Танечка! Я скорее похож на толстого генерала N, за которого Татьяна вышла замуж. Ну, помните, с которым Онегин в молодости шутил и проказничал.
– Ага! Опять уроки литературы на балу, – сказала с улыбкою Таня. – да помню я, помню:

Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?

– процитировала она.
– О Боже! А я и забыл, – с усмешкой воскликнул я, – что все вы тут литераторы и сами кого угодно научите! Только вот я пока что «в сраженьях не изувечен», так что и на роль генерала N я тоже не подхожу.
– Кто знает, какие Ваши годы, у Вас, Давид Леонидыч всё ещё впереди, может, и генералом станете.
– И изувеченным буду, – подхватил я её шутку, – только кому я такой изувеченный нужен буду?
– А что, – захохотала Танечка, – выйти за вас замуж… об этом надо подумать.
И тут я увидел, что на нас смотрят глаза. Два больших хмурых глаза, источающие искры и мечущие молнии гнева и осуждения. «Она уже пришла!» – вспыхнуло у меня в голове, но о ужас, я был в цепком плену паучьих Танюшкиных лапок, и не знал, как из них вырваться. Меня спасла Маринэль – наша студентка, Марина Марьина – которую, за созвучие её имени и фамилии, за глаза прозывали Марина-Марина, в глаза же она любила, чтобы её называли: Маринэль. На ней была чёрная газовая юбка чуть ниже колен, густая от множества складок, и черная в мелкий пурпурный цветочек полупрозрачная поплиновая кофта. Она стремительно подошла к нам и буквально вырвала меня из рук Танечки.
– Всё! Танюх, отвали! – вежливо обратилась она к Лариной, – На этот танец Давид Леонидыч мой!
Музыка действительно сменилась и стала больше похожа на вальс, только какой-то ускоренный и импульсивный. Маринэль повлекла меня подальше от Лариной, но и в сторону от Наташи, которая стояла и смотрела на происходящее потерянным взором. «Она сама ни за что не подойдёт, – подумалось мне, – надо будет мне самому её пригласить». Маринэль же, танцуя, так сексуально изгибалась, что я время от времени ощущал, как сквозь тонкую ткань её юбки мне в бедро упирается её твёрдый лобок. Я почувствовал, что моё возбуждение вылилось в реальные признаки, и не знал, куда мне деваться.
Хвала небесам, танец кончился, и из лап Маринэль меня выхватила Тамара Спесивцева. Она была в чёрно-красном сильно расклёшенном платье, с голыми плечами и с разрезом на бедре до чуть ли не до «дальше нельзя». В таких платьях обычно танцуют фламенко. Музыка, словно специально, стала ритмичной, но не быстрой, с частыми паузами, замираниями и синкопами. Тамара повела меня дёргая и поворачивая из стороны в сторону. Я чувствовал, как из её, на вид хрупкого, тела исходит какая-то электрическая энергия большой мощности и напряжения.
– Давид Леонидыч, Вам нравятся старинные танцы? – спросила с лукавой улыбкой она.
– Какие именно? – переспросил я.
– Ну, напримееер, – протянула она и перечислила: – Аллеманда, куранта, сарабанда, жига, чакона.
– Я понял, что она процитировала стихотворение канувшей в Лету Вероники Рыбаковой, но мне не хотелось сейчас вступать в литературные изыски, поэтому я пошутил:
– Из всего тобой перечисленного я знаю только лишь джигу-дрыгу.
– Смеётесь, Давид Леонидыч? – хохотнула Тамара, – А Вы знаете такой зажигательный испанский танец – фламенко?
– Слышал, – отвечал я и добавил: – только это очень опасный танец!
– В смысле, «опасный»? – спросила она.
– В прямом смысле опасный. – ответил я, стараясь быть, как можно, серьёзней: – У испанцев существует поверье, что тот, кто станцует фламенко, обязательно переспит с партнёром, настолько этот танец сексуальный и заводной.
Томка вперилась мне в глаза, словно пытаясь понять, шучу я или говорю ей всё это серьёзно.
– Надеюсь, мы с тобой не будем сегодня танцевать фламенко, – сказал я уже улыбаясь, – хотя твоё великолепное платье к этому очень подходит.
– А почему бы и нет? – спросила она прищурясь.
– Ты что, этого хочешь? – спросил я, прищурившись в свою очередь.
– Станцевать фламенко? Хочу! – отвечала она уверенно.
Я ничего не сказал, а она спросила:
– Или Вы боитесь?
–  Чего мне бояться? – спросил я, – Я ничего не боюсь.
– А того, что Вам тогда придётся со мной переспать, не боитесь?
– Томка! – сказал я строго, – Прекрати. Как тебе не стыдно?
– Мне? Вы же сами сказали, что «тот, кто станцует фламенко, обязательно переспит с партнёром», так, что Вам всё равно придётся...
Я в тревоге посмотрел по сторонам, не слышит ли кто этот развязный наш разговор, но музыка оглушительно гремела и каждый был занят самим собой или партнёром по танцам.
– Тамара, – сказал я стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее и безразличнее, – это не я говорил, это гласит испанское поверье.
– А Вы не хотите? – спросила она.
– Чего? Станцевать с тобою фламенко?
– Нет, переспать со мною?
Мне показалось, что её услышал весь зал. Тамара была девушкой яркой, даже, можно сказать, очень красивой. Её оголённые плечи были нежны и притягательны, в ямочках за ключицами её нежная кожа страстно пульсировала так, что у меня возбуждение, проявленное Мариэлью, усилилось в несколько раз.
– Тамарка, ты что, с ума спятила? –  сказал я, – Ты мне что предлагаешь!
– Я не предлагаю, я просто спрашиваю, – сказала она, – Вы хотите или же нет?
Она вдруг крепко прижалась ко мне и, упершись своим бедром мне в низ живота, проговорила:
– Судя по тому, что я чувствую, Вы этого очень хотите.
Это было уже слишком. Я отстранился немного назад и со словами: – «А ну? Томка прекрати глупить!» – отодвинул её от себя. К моей радости, танец тотчас же закончился, и я, не долго думая, пошел подальше, прочь от Тамарки, ища глазами Наташу.
Она, оказалось, стояла совсем неподалёку, и я испугался, что она всё видела и слышала весь наш разговор со Спесивцевой. На ней была коротенькая пушистая кофточка с длинными рукавами, едва прикрывавшая ей пупок, короткая юбочка
– Здравствуйте, Наташенька, – сказал я ей, как можно ласковее, – как ты себя чувствуешь? Как настроение?
Печальное лицо её вдруг просветилось, и она отвечала с улыбкой:
– Здравствуйте Давид Леонидыч! Я хорошо себя чувствую, и настроение хорошее – праздничное. В этот момент, на моё счастье, заиграла музыка медленная и приятная.
– Вот и прекрасно, я рад за Вас, – сказал я и добавил: – Пойдём, потанцуем?
– Пойдёмте, – сказала она.
Я взял её за руку и вывел на пару шагов ближе к середине зала. Она положила мне руки на грудь (положить на плечи было бы ей высоковато), я обнял её за талию и мы пошли медленно в танце. Боже, до чего она была тонка, нежна и приятна. Ласковая, податливая, хрупкая, беззащитная… я прямо таки млел от умиления.
– Давид Леонидыч, – спросила она, – скажите, а почему, Вы всех студенток зовёте на «ты», а только ко мне обращаетесь на «Вы»?
Я сначала опешил от такого вопроса. «Действительно, почему?, – подумал я и сам себе отвечал в раздумье: – наверное для того, чтобы держать дистанцию и не подать виду, что слишком она мне уж нравится?». Сказал же я совершенно другое:
– Наверное потому, что я очень Вас уважаю.
– А девчонок Вы что ли не уважаете?
– Нет, девчонок я уважаю, только… – сказал я, замялся, не зная, что тут сказать, и спросил:
– А Вы что, Наташа, хотите, чтобы я звал Вас на «ты»?
– Конечно, – отвечала она, – я хочу быть с Вами, как все, а то получается, что Вы меня на какой-то дистанции держите.
– Хорошо, я к тебе буду обращаться на «ты», а ты…
– А я буду звать Вас на «Вы», – перебила она меня, – тогда будет и дистанция приличная соблюдаться и Вы станете ко мне ближе.
Щёки у неё вдруг зарделись, она потупила взор и стала ещё прелестней. «А она умненькая, – подумалось мне, – ишь ты как всё объяснила! А я дурак, не сообразил».
– Давид Леонидыч, – вдруг спросила она, а где Вы будете встречать Новый год? Здесь или дома?
Честно сказать, я заранее не задумывался о том, где я этот Новый год встречу. Я полагался на обстоятельства. Я полагал, что если Наташа уйдёт домой, то и я уйду, встречу новый год один6 у себя, а если останется встречать здесь, в университете, то и я вместе с ню останусь. Поэтому я ответил ей честно:
– Я не знаю ещё… по обстоятельствам. Если ты останешься встречать Новый год здесь, то и я здесь останусь, а если пойдёшь домой, то и я пойду домой к себе.
Она помолчала немного. Видимо, раздумывала. Потом спрашивает:
– А как Ваши родственники отнесутся к тому, что Вы останетесь Новый год встречать не с ними? Новый год – это вроде, как семейный праздник.
– Да никак, – отвечаю, – мои отдельно живут, а я отдельно. Мне так удобнее – живу один, сам по себе, и никто мне не указ.
Мне показалось, её глаза как-то странно блеснули.
– Тогда, – говорит Наташа, – может быть, Вы к нам Новый год пойдёте встречать? Я приглашаю. Мои родители против не будут, даже будут рады…
– Ну, уж нет, – говорю, – представляю себе картину: студентка приводит к себе домой своего педагога, встречать Новый год!
Она помолчала, а потом говорит:
– А тогда, может быть… – проговорила и сразу запнулась.
Я тогда говорю:
– А вот это совсем другое дело! Если ты придёшь ко мне встретить Новый год, то я буду просто таки счастлив!
Глазки у неё загорелись, а я сказал:
– Только… – и тоже запнулся.
– «Только», что? –  спросила она сложив шалашиком брови.
– Только, что ты скажешь своим родителям, где ты Новый год встречала? Почему не дома?
– А! Это совсем пустяки! – отвечала она с облегчением выдохнув, – Я родителей предупредила, что возможно буду встречать Новый год не дома, а в универе…
– А врать не хорошо, – сказал я с улыбкой.
– А я и не собираюсь им врать, – отвечала она совершенно серьёзно,  – я им просто ничего не скажу. Ведь ничего не сказать – это же не значит, соврать?
«Боже, какая она милая, – подумалось мне, – совсем ведь ещё ребёнок!».
– Тогда вперёд, – сказал я, – по коням.
По этой команде мы кончили танцевать и направились к выходу. Я шел первый – Наташа за мной. Уже почти в самых дверях, проходя мимо стайки Наташиных однокурсниц, я вдруг услышал краем уха, как то-то из них сказал язвительно:
– А Натаху, кажется, сняли!
Меня словно по уху резануло. Выйдя в коридор, я сказал Наташе:
– Ты слышала?
– Слышала, конечно! – беспечно отвечала она, – Не обращайте внимания, Давид Леонидыч, оне все попросту – куры-дуры.
– Нет, так не пойдёт! – сказал ей я, – сейчас по университету поползут слухи о том, чего даже и не было! Сделаем так: будем, как разведчики, расходиться по одному. Ты иди вперёд одна, одевайся, выходи и жди меня у автостоянки, ну, там, где ларёк «Пресса» и автобусная остановка, а я вернусь на минуточку в зал, чтобы меня твои девчонки увидели, и выйду чуть позже. Я постараюсь не долго.
Она кивнула головой и пошла к выходу. Девчонки тут же обступили меня:
– Давид Леонидыч, Натаха что ли слиняла? – спросила Томка Спесивцева.
– Да, «слиняла», ей домой надо, – сказал я, и беспечно прибавил: – она ещё маленькая – родители ждут – я её проводил до выхода.
– Тогда пойдёмте, со мной потанцуем, – предложила мне Томка.
– Нет, теперь моя очередь! – сказала Танюха тоном настырным, совсем не похожим на то, каким изъяснялась Пушкинская Татьяна Ларина.
– Да ты первая танцевала уже! – возразила ей Маринэль.
– Правильно, – не стушевалась Татьяна, – круг замкнулся – идём по второму.
«А вы у меня не хотите спросить, хочу ли я танцевать?», подумал я, но вслух сказал совершенно другое:
– Простите девчонки, мне надо домой позвонить.
Я выскочил в коридор и вслед себя услыхал голос, кажется, Тамары:
– Давид Леонидыч, скажите родителям, что Вы остаётесь встречать Новый год в универе.
Причину такой наглости я понял не сразу – оказывается, оне где-то уже хорошо «подгуляли». Я достал свой айфон и, чуть ни бегом, выскочил в коридор. Разумеется, никуда я не стал звонить, а прямиком устремился к гардеробу. Там, схватив свой кожаный плащ, а выбежал на улицу и помчался к остановке автобуса, где меня должна была ждать Наташа.

Глава 3
ДРАКА
Наташа действительно там стояла. На ней была коротенькая дублёнка, а на ногах оказались серо-голубые шерстяные рейтузы крупной вязки. Таким образом, решился мой безмолвный вопрос, как это она в конце декабря ходит в короткой юбчонке и без колготок? Возле Наташи стояли три парня и оживлённо с ней о чём-то беседовали.  Один из них, самый рослый и широкоплечий, всё время пытался взять её за локоть, но она отмахивалась, уворачивалась и, когда ему это всё таки удавалось, стаскивала с себя его руки, как  стаскивают что-то грязное, прилипшее к рукавам. Время от времени раздавался её раздражённый голос:
– Отвали… не трожь меня… отвали…
– Ребята, у вас какие-то проблемы? – спросил я, походя к ним, как можно, дружелюбнее.
Они, все трое, сразу же отворотились от Наташи и обернулись ко мне.
– Да ты кто такой?
– Это у тебя щас начнутся проблемы!
– А ну, вали отсюдова!
– В харю штоль захотел?
Я понял, что драки не избежать и сразу же врезал одному, ближайшему ко мне в челюсть. Он пошатнулся, но устоял на ногах. Тогда второй ударил меня крюком сбоку. Я еле успел увернуться, и тогда третий набросился на меня сзади и схватил удушающим приемом за горло. У меня потемнело в глазах, и тут я почувствовал, два сильных удара в лицо: в челюсть и в глаз. «Плохо дело!», – мелькнула у меня в голове отчаянная мысль, и тут я услышал, что тот, что был сзади и держал меня за горло, вдруг завопил истошным визгливым голосом:
– А-а-а! Маленькая сучка! Глаза!!!
Его хватка тут же ослабла, я резко повернулся и увидал, что Наташа кубарем летит прямо в сугроб, а он ухватившись руками себе за лицо, воет собачьим воем переходящим в визг. Увидев, что Наташа упала, я совсем остервенел и двумя ударами послал в нокаут второго и третьего, прыгающих вокруг меня. Потом ногой, как футболист, я ударил по рёбрам, третьему, тому, что держался себе за лицо, и выл, как пёс на луну. Он упал лицом в снег и затих. А тут же бросился к Наташе. Она лежала в сугробе согнувшись, скрестивши руки, держалась за грудь и тихонько стонала. Я присел возле неё на корточки и, взяв её за плечи, быстро проговорил:
– Наташенька, что с тобой? Тебе больно? Что они сделали?
– Ничего, – отвечала с гримасой боли Наташа, – всё в порядке, сейчас всё пройдёт, когда я прыгнула на него сзади, этот гад ударил меня локтём в бок…
Увидев, что мою Наташу ударили, я вконец рассвирепел и зарычал:
– Ну постой, щас я ему! …
Я поднялся, повернулся к ним – они лежали неподвижно лишь один, самый здоровый из них, тихо постанывал. Я хотел, было, ещё разок врезать ему ногой, но Наташа меня остановила:
– Давид Леонидыч, у Вас кровь на лице, – сказала она, посмотрев на меня..
– Пойдём, скорее пойдём отсюда, – быстро проговорил я, – ты сможешь идти?
– Смогу, – отвечала она, встала, но сделав несколько шагов, покачнулась и застонала от боли.
Я тогда взял её на руки (она оказалась лёгкою, как пушинка) и понёс её прочь. Парни эти так и остались лежать на земле.
Я нёс её на руках до самого дома, благо, что дом ой был неподалёку, и клял себя на чём свет стоит: «Идиот! Негодяй! Отправил ребёнка одну ночью! Как это можно было делать? Тоже мне, за репутацию свою побоялся!».

Глава 4
В ГОСТЯХ У ДАВИДА

Я принёс Наташу к себе домой, поставил перед подъездом, достал магнитный ключ, приложил к домофону, потом мы в лифте поднялись на мой этаж, и я завёл её к себе в квартиру. Мы сняли в прихожей верхнюю одежду и обувь, и тут уже не я за ней, а она стала ухаживать за мной.
– Давид Леонидыч, у Вас всё лицо разбито, давайте, я Вам раны промою, – хлопотливо говорила она, у Вас есть перекись водорода и йод?
– Да, там в ванной, в аптечке должно всё это быть, – отвечал я.
Я прилёг на диван пластом, и мне лень было даже пошевельнуться. Я вспомнил вдруг слова, которые я на балу сказал Тане Лариной: «И изувеченным буду, только кому я такой изувеченный нужен буду?». Я попробовал улыбнуться, но почувствовал, что моё лицо перекосилось от боли. Наташа всё хлопотала вокруг меня, принесла вату, перекись и йод. Я услышал, как на кухне засвистел чайник. «Надо же, даже чайник поставила, золотце!» – подумал я. Моя ангелица взобралась ко мне на диван, встала рядом со мной на коленки и осторожно ватным тампоном обработала мне ссадину на губе и синяк под глазом.
– Эко они Вам заехали, –  сочувственно и с негодованием говорила она, – но Вы им тоже хорошо наподдали – всех троих вырубили… Будут знать!
Наташа стояла на коленях рядом со мной на диване, и я обратил внимание, что на ней уже нету её голубых рейтузов только коротенькая пушистая кофта с длинными рукавами, похожая больше на топик, да короткая юбочонка выше колен. Она потянулась к журнальному столику возле дивана, чтобы поставить на него пузырёк с перекисью, и вдруг вскрикнула, застонала и схватила себя обеими руками за правый бок.
– Что с тобою, Наташа? Тебе больно?
– Да, что-то рёбра болят, – сказала она морщась от боли.
– Может вызвать врача? – спросил я её.
– Нет, спасибо, не надо, просто ушиблась, скоро пройдет…
– Но надо посмотреть, что у тебя там, вдруг там ссадина или синяк или, не дай Бог, трещина в кости…
Она задрала свою кофточку так, что на пару мгновений мелькнули её маленькие груди с крошечными лиловатыми сосочками, и она сказала:
– Посмотрите, у меня есть что-нибудь там? – потом покраснела и уточнила: – Я имею ввиду: синяк, там, или ссадина…
Я чуть не прыснул со смеха. Но, тут же, сделавшись серьёзным, воскликнул:
– Э! Да у тебя тут огромный синяк!
– Синяк? – переспросила она с испугом и пояснила: – Это он меня локтём так ударил, что у меня искры из глаз посыпались, как у кролика Роджера.
– Слушай, милый мой кролик Роджер, надо всё таки вызвать скорую помощь. Это не шутки! Вдруг у тебя там перелом ребра или трещина…
– Не надо! – жалобно пропищала она, – я не хочу никакой скорой помощи! У Вас есть какая-нибудь мазь?
– Да, есть, конечно, – сказал я, – я на занятия по айкидо всегда ношу мазь от ушибов. Только она не в аптечке, а в моей спортивной сумке для занятий.
– А где она, эта сумка? – спросила Наташа, очевидно сама намереваясь идти искать себе мазь.
– Я сейчас принесу, ты приляг пока, – сказал я, – и успокойся.
Я встал, принёс мазь и протянул ей тюбик.
– Может быть, Вы мне помажете, – жалобно попросила она, а то мне не видно…
Я взял у неё из рук тюбик и выдавил немного мази н кончики пальцев. Она опять задрала свою кофточку до самой шеи, обнажив свои очаровательные груди, и посмотрела на меня с видом испуганным и виноватым. Я, как можно осторожнее, чтобы не дай Бог не причинить ей боли или неудобства стал мазать её синяк меж рёбер под грудью. Сквозь её нежную, как у ребёнка, кожей у неё пощупывалось каждое рёбрышко.
– Тебе не больно? – спросил я её.
– Нет, – отвечала она слабым голосом, – мне приятно.
Я не хотел, чтобы эта сладостная процедура кончалась, но надо было соблюдать приличия. Я встал с дивана, взял тюбик с мазью и собрался отнести его в свою спортивную сумку, но она тихо сказала:
– Ещё.
– Что «ещё»? – переспросил её я.
– Ещё помажьте… это было очень приятно!
«Вот те раз! – подумал я, – Ишь ты! Понравилось ей!». Однако я с радостью присел на диван, она через голову полностью сняла свою кофточку и бросила её на спинку дивана. Топлесс она была просто восхитительна, и я ещё несколько минут мазал ей рёбра не только справа, но и слева, и между грудей, стараясь не касаться её крошечных сосочков. Она мурлыкала, как кошка. Потом она сказала:
– Давид Леонидыч, у Вас есть, какая-нибудь Ваша старая рубашка, которую Вы уже больше не носите?
– Ты хочешь её порвать и что-то перевязать? – переспросил я.
– Нет, я её хочу надеть вместо халата, – сказала она.
Я пошел к гардеробу и достал стопку своих старых рубах, которые я больше уже не носил потому, что они мне стали уже маловаты. Я не выкинул их только потому, что когда-то они мне нравились. Из них я выбрал одну: белую в тонкую голубую клеточку, рисунком похожую на школьную тетрадку по арифметике, дал её Наташе и отвернулся. Она прошлёпала босыми ногами сзади меня в ванную и на какое-то время заперлась там. Я ждал. Через некоторое время она вышла в моей рубашке с засученными по локоть рукавами, со своей джинсовой юбочкой в руках, отнесла её в прихожую и повесила на вешалку рядом со своими замечательными рейтузами. Потом он вернулась в комнату с виноватой улыбкой на лице. Рубашка была застёгнута всего на две пуговицы и, сквозь узкий треугольный просвет, середина её нимфеточной груди просматривалось аж до пупка. Это, с позволения сказать, одеяние висело на ней, как балахон начинающего монаха из монастыря Шаолинь, но было чертовски сексуально. Я не удержался и сказал:
– Наташа, ты не представляешь себе, как тебе идёт это облачение!
– Смеётесь, Давид Леонидыч? – сказала она улыбнувшись уже пошире и повеселей.
– Я не шучу. Совершенно серьёзно, тебе это очень идёт. Ты похожа на монашку из монастыря Шаолинь.
– Разве в монастыре Шаолинь есть монашки? – удивлённо спросила она, – Я думала, там одни мужчины.
– Да, конечно же есть, и первая из них - ты! – ответил я, и добавил: – И они владеют боевыми искусствами не хуже мужчин, и ты сегодня это убедительно доказала.
– Что Вы, Давид Леонидыч! Я ему просто сзади в морду вцепилась, когда увидела, что он Вас душит, –  сказала она и призналась: – и, кажется, я задела ему глаза. Он потом всё время за лицо держался… и кровь у него текла…
– А ты опасный человек! – сказал я без шутки.
– Да ладно «опасный». Я слабачка, трусиха и лентяйка, – самокритично заявила она, а я вдруг вспомнил, что до Нового года осталось меньше часа или даже меньше того – минут сорок.
– Кстати, Наташенька, ты помнишь для чего мы сюда пришли?
– Зализывать раны, – сказала с усмешкой она.
Видно было, что настроение у неё поднялось.
– Новый год на носу! Сейчас одиннадцать тридцать восемь. Давай, быстро накроем на стол! – сказал я и спросил: – Ты в состоянии двигаться?
– Да, конечно, – сказала она, – мне не надо только делать резких движений и напрягаться.
– Хорошо! Делать резкие движения и напрягаться буду я, а ты будешь мне помогать, чтобы мы успели к бою курантов.
Наташа побежала на кухню, доставать из холодильника закуски. Она быстро достала нарезки ветчины, колбасы и сыра, разложила всё это в хрустальные блюдца, и расставила всё это на журнальном столике, возле дивана, рядом с бутылочкой перекиси водорода. Я взял со столика перекись и пошел в ванну чтобы поставить её в аптечку. Там я обратил внимание, что на полотенце-сушилке висит мокрый моток каких-то верёвочек, я потрогал его, взял его в руки, и до меня дошло, что это не верёвочки, а крошечные девичьи трусики-стренги. «О Боже, помоги мне! Она ещё и без трусиков!» –  взмолился в моей голове благой помысел, а от сердца до чакры Кундалини по телу пролилось тепло. Я вышел из ванны и прошел в комнату. Там я достал из бара шампанское, виски и джин и поставил на столик. В одиннадцать пятьдесят мы уже сели на диван за свой праздничный столик и включили телевизор в ожидании Путина.
Старый год заканчивался, провожаемый идиотским беснованиям на всех каналах телевизора.

Глава 5
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
Путин закончил свою речь, и начали бить куранты. Мы встали. Я выстрелил пробкой шампанского в потолок, наполнил два фужера и протянул один Наташе. Она взяла и начала потихоньку пить.
– Ты загадала желание? – спросил я её.
– Угу, – кивнула она не отрываясь от  шампанского.
– Чтобы оно исполнилось, надо выпить всё до двенадцатого удара, – сказал я, и Наташа быстренько допила свой фужер.
Я выпил тоже.
– С Новым Годом, – сказал я.
– С Новым Годом! – сказала Наташа и вдруг прибавила: – А теперь надо поцеловаться!
Я вздрогнул и замер от неожиданности, а она приблизилась ко мне и привстала на цыпочки. Я наклонился, и она поцеловала меня в губы долгим поцелуем. Потом она облизнулась и, забравшись с ногами на диван, села напротив телевизора. Там уже опять гремела музыка и кривлялись эстрадные звёзды. Я терпеть не мог этих зрелищ, и решил заменить их на другое, гораздо более приятное. Поэтому я сел не на диван, а в кресло стоящее возле телевизора, напротив Наташи. Она потянулась за пультом от телевизора, для этого ей пришлось спустить ноги на пол и наклониться. Рубашка, что была на ней, отвисла на мгновение вниз, и, сквозь её широкий проём, я увидел сразу всё: не только оба её крошечных сосочка, но и пупок, и верхнюю часть её бёдер с бежеватым пушком между ними. Сердце у меня вздрогнуло и стало биться медленно и глубоко. Взяв пульт, Наташа уселась обратно, пождав ноги, и начала перещёлкивать каналы. Наконец, она нашла то, что ей нужно, и положила пульт возле себя. Я взял бутылку шампанского, наполнил её фужер, а себе налил джина. Наташа подняла на меня глаза.
– Давид Леонидыч, – сказала она, – а налейте и мне джина.
– Тебе джина? – удивился я и, замявшись, спросил: – Наташа, скажи только честно, а тебе уже точно есть 18 лет?
– Вам что ли показать паспорт? – с усмешкой спросила она,  а потом отвечала: – Да уже есть… мне ещё в прошлом году 18 исполнилось… в ноябре.
Я ухмыльнулся, достал из серванта маленький хрустальный стаканчик и налил джина и ей.
– Давид Леонидыч, а почему он такой маленький? – спросила с улыбкой Наташа.
– Кто «маленький»?
– Стаканчик маленький.
– Ты что, хочешь напиться? – спросил её я и пояснил: – разница между моим и твоим стаканчиком значительно меньше, чем между моим и твоим весом. Так что, по сути, я тебе налил больше, чем себе.
– Ничего страшного, – сказала она, – я уже пила коньяк и даже водку.
– Ишь, какая ты опытная, –  сказал я с усмешкой и спросил: – Когда ж это ты успела?
– Папа меня угощал. – отвечала она, – Мама была против, а он сказал ей, что лучше выпить первую в жизни рюмку за столом со своим отцом, чем с друзьями в подъезде.
– А с друзьями в подъезде, надо понимать, ты никогда ещё не пила? – спросил я к чему-то.
Что-то всё время тянуло меня подтрунивать над нею, и я хотя понимал, что могу её этим обидеть, но всё же иногда никак не мог удержаться.
– Что Вы, Давид Леонидыч, как Вы могли такое подумать? За кого Вы меня принимаете? Я девочка положительная, – отвечала она и с улыбкой добавила: – я из хорошей семьи.
– Вот и прекрасно! – сказал я и спросил: – Так за что будем пить, девочка из хорошей семьи?
– Известно, за что, – отвечала она, – за Новый год, чтоб всё было в нём успешно, замечательно и благополучно!
Мы чокнулись и выпили. Она поперхнулась, поморщилась, но всё таки выпила до конца.
– Джин залпом можно не допивать, – сказал я, – а только пригубливать и чувствовать вкус – это не водка.
– Ничего, – сказала она, – всё равно приятно… ёлкой пахнет.
– Не ёлкой, а можжевельником, – поправил я.
Наташа улыбнулась, вздохнула и сказала:
– Ну, значит на балл ниже…
– Что значит: «на балл ниже»? – не понял я, – почему?
– Потому, что ошиблась, – сказала она со смехом, – можжевельник с ёлкою перепутала.
А! В этом смысле! – засмеялся и я.
Разговор постепенно начал приобретать непринуждённый характер. Наташа пододвинула ко мне свой стаканчик и сказала просительно:
– Давид Леонидыч, налейте мне ещё джина. Обещаю – я не буду пить всё сразу залпом…
Я улыбнулся и налил ей и себе. Мы выпили по второй. По телевизору вдруг  запел Верка Сердючка.
– Фу! Терпеть на могу! – сказала Наташа, взяла пульт и снова стала переключать каналы.
При этом она пересела, подогнув под себя другую ногу, а ту, что была подогнута, поставила вертикально пяткой на край дивана и облокотила на неё руку с пультом. Я заметил, что из под нижнего края рубахи выгладывает её прелестная девчоночья складочка и, словно дразня меня, показывает мне свой маленький розовый язычок. У меня опять всколыхнулось сердце. Я не мог оторвать от неё своих глаз. Наташа, наконец, нашла подходящий канал, опять положила пульт рядом с собою и посмотрела на меня. Вдруг щёки её зарделись, она засмеялась и весело спросила:
– Давид Леонидыч, Вы куда это всё смотрите?
При этом она опустила ногу, свела колени и затолкала подол рубахи себе между ног. Я не знал, куда мне бежать от стыда. «Вот те раз! – подумал я, – Она тут вот сидит передо мной, сверкает своими прелестями, а стыдно почему-то – мне».
– Я на тебя смотрю, Наташенька, – ответил я, – на тебя! Куда же мне ещё тут  смотреть?
– Вы меня смущаете, – сказала она, – у Вас такой взгляд…
– Какой взгляд? –  спросил я.
– Такой… будто Вы хотите меня скушать, – она опять хохотнула, и я вслед за ней рассмеялся:
– Не бойся, я не Канибал Лектор из «Молчания ягнят» (Я нарочно переиначил имя главного героя, чтобы как-то смягчить черноту юмора), я тебя не трону. Мне достаточно вот ветчины и бекона.
– Давид Леонидыч, – вдруг спросила она, – скажите, вот Вы едите ветчину и бекон… а разве… Вы не еврей?
Этот вопрос оказался для меня неожиданным. На несколько секунд я замялся, потом отвечал, пожимая плечами:
– Да еврей, наверное… –  я ещё помолчал секунду, и потом спросил: – а разве для тебя это имеет какое-то значение?
Она потупила взор и повела плечами:
– Нет, наверное, не имеет… Дело в том, что я христианка, а «во Христе, – как говорится в Евангелии, – несть Иудей, ни Еллин»!
– Но ведь я-то не «во Христе», – ответил я, – я даже ведь не крещёный.
– Ну, значит, еврей, – вздохнув сказала она, как мне показалось с тенью разочарования в голосе, а я, улыбнувшись, ответил:
– Но у меня от еврейства осталась одна только фамилия.
– «Только фамилия?», – переспросила она, блеснув глазками, и вдруг сказала печально: – Ну, если только фамилия у Вас осталась, а «фамилия» по латыни – это семья, то значит Вы точно – еврей. Ведь у евреев семья – это самое главное, даже не вера, не язык, а семья – происхождение!
– Откуда ты так хорошо знаешь, что у евреев самое главное? – спросил её я, – Может быть, ты тоже еврейка?
– Нет, – мотнула головою Наташа так, что её волосы всколыхнулись вокруг головы, – я русская. Моя фамилия – Розанова. Кстати, мой папа говорит, что знаменитый русский философ, Василий Васильевич Розанов – его прадед, а он был знатоком еврейства и евреев. Я читала его книги.
Я в удивлении поднял брови и проговорил:
– Ну, тогда ты действительно об евреях знаешь гораздо больше, чем я!
– Дело в том, что моих папу и маму, как бы это сказать… – она замялась на несколько мгновений и изрекла: – очень волнует еврейский вопрос.
– Нашли о чём волноваться! – сказал с усмешкою я и добавил: – По-моему, в современной России этот вопрос давно уже решен и закрыт.
– Нет, не скажите, Давид Леонидыч, – заявила она, – Вы не знаете моих родителей. Мама у меня православная христианка, регулярно ходит в церковь и меня туда водит, а папа говорит, что христианство на Русь принесли евреи, и больше интересуется язычеством и всякими дохристианскими верованиями.
Я не люблю подобные разговоры о верованиях и национальностях, поэтому попытался свести его к шутке и прекратить.
– Так что же, опять возможны будут погромы? – спросил я полушепотом, с деланой тревогой, но так, чтобы Наташе было понятно, что я шучу.
Она усмехнулась, и говорит:
– Прикалываетесь, Давид Леонидыч? Знаете, мой прапрадед, Василий Васильевич Розанов, как-то сказал: «Все русские – антисемиты, но у каждого русского, в виде исключения, найдётся самый близкий друг-еврей, за которого он жизнь готов будет отдать».
Я опять усмехнулся:
– Так ты, Наташенька, за меня готова жизнь будешь отдать?
Она тоже заулыбалась:
– А Вы сомневаетесь? –  сказала с улыбкой она и прибавила, – Жизнь не жизнь, но этому кренделю, который Вас вчера вздумал душить, я так в морду вцепилась, что чуть глаза ему не выцарапала!
Я еле сдержался, чтобы не вскочить с кресла и не затискать её в объятиях. Она опять переменила позу и уселась теперь в какую-то йоговскую асану: прижав одну ступню ко другой и широко разведя коленки в стороны. Занавесочка её рубашки при этом опять немного раздвинулась, и я снова увидел серовато-бежевый пушок прямо за нею. «Какая у неё великолепная растяжка, как у гимнастки, – с восхищеньем подумалось мне, – она, наверное спортом каким-то занимается».
– Милая моя Наташа, – сказал я, – конечно же, я не сомневаюсь в тебе, но я не подхожу под эту розановскую формулировку, потому, что семья моя по сути уже давно не еврейская. Может, мои мама и папа и помнят, что наши предки когда-то были евреями, а я уже с детства – русский и, представь себе, во мне, как и во всяком русском, судя по формуле Розанова, много найдётся и антисемитского. Особенно когда они начинают морочить меня своими кагальными требованиями. Так и хочется устроить им какой-нибудь местечковый погром.
Я прервал свою тираду, чтобы налить нам джина, и протянул Наташе её стаканчик. Она смотрела на меня во все глаза, словно не понимая или же сомневаясь в моих словах, а я думал: чтобы ещё сказать ей такое, чтобы она мне поверила?» И я не нашел ничего лучше, как ляпнуть:
– Я даже ведь не обрезанный!
– Не обрезанный? – повторила она, как мне показалось, с удивлением или с сомнением, – Правда?
– Ты что, мне не веришь? – спросил я её и вдруг, не знаю зачем, брякнул: – Ты хочешь, что ли, чтобы я тебе показал?
– Нет, нет, нет, не надо! – замотала головою она, – Я Вам верю! Можете не показывать!
Мне стало смешно. Я просто млел от её наивности. Мы выпили с нею ещё. Щёчки у Наташи порозовели, она повеселела и оживилась. Скованность её, куда-то исчезла, она живо реагировала и на то, что происходило в телевизоре, и на мои слова: смеялась, если я шутил, и возмущалась, если я возмущался чем-то. Теперь она уже не смущалась и не заталкивала подол рубахи себе меж бёдер. Она и двигаться стала живее, и менять позы, и пересаживаться стала чаще: то подгибала ножки под себя, то поджимала коленки к подбородку, то вставала на четвереньки. Кажется, она то ли просто забыла, что она без трусиков, то ли джин так возбудил её чувства, что она совсем перестала меня стесняться, или она совсем перестала что-либо воспринимать.
Вдруг по какому-то каналу TV заиграла та самая музыка, под которую мы с ней танцевали на Новогоднем вечере. Наташа встрепенулась и обратилась ко мне (язычок у неё уже заплетался):
– Давид Леонидыч, а давайте… опять потанцуем… помните… эта музыка…
Она попыталась встать на ноги, но ножки её зацепились одна за другую, и она повалилась с дивана вниз головой на ковёр, а ноги остались лежать на диване. Рубашка сползла с неё до поясницы, и её попка полностью обнажилась. Она оказалась безукоризненно восхитительной, даже лучше, чем то, что я вообразил себе, когда впервые увидал её возле лифта, обтянутой джинсами. Осторожно, чтобы не задеть столик с выпивкой и закуской, я помог ей подняться и встать на ноги. Оказалось, что рубашка на ней полностью расстёгнута, и вся она спереди, от впадинки меж ключиц до девичьей складочки, открыта моему воспалённому взору. Наташа протянула мне руки, взяла меня за ворот рубахи и повисла на мне, как на вешалке. «Что я наделал! – подумал я, – привёл девчонку к себе домой, напоил её допьяна, раздел… нет, я её не раздевал – она сама…» – препирались во мне мои мысли. Самостоятельно стоять она уже не могла. Она висела на мне и спала. Тогда я поднял её на руки и понёс на постель.
– Куда Вы… меня… несёте? – вдруг спросила Наташа, едва ворочая языком.
– На постель… несу… я тебя спать уложу, – отвечал я, чувствуя, что меня тоже шатает и язык заплетается.
– А… Ну, да… – пробормотала она и закрыла глаза.
Я положил её на своё холостяцкое ложе, откинул покрывало и одеяло с другой стороны и перенёс её на вторую половину постели.
– Мы будем спать? – вдруг спросила она и, поднеся пальчик к губам, пробурчала: – Только ни… ни… ни… ни… мне надо снять… рубашку…
– Зачем? – спросил я, – спи так… прямо в ней…
– Я не хочу… я же… я ж не бомжовка какая, спать в одежде…
Наташа присела и стала стаскивать с себя рубаху. Она запуталась в рукавах, выругалась, извинилась и, наконец, бросила её на пол рядом с постелью. Потом она повалилась на ложе навзничь и разметалась по постели во всей своей очаровательной наготе. Мне бы надо прикрыть её одеялом, но я никак не мог заставить себя это сделать… ну, ничего я не мог с собою поделать – просто стоял и долго любовался её юным, таким восхитительным, таким близким, таким доступным и беззащитным телом. Наконец разум мой возобладал над чувствами, я всё же прикрыл её одеялом, тоже разделся и перешел на свою половину постели. Там я повалился на бок и ушел в забытьё.