Наташа и Давид. история любви версия Наташи

Глава 1
НАЧАЛО УЧЕБНОГО ГОДА

Я познакомилась с Давидом так: я шла на семинар, вошла в лифт, а он завалился следом за мною в кабину, занял там почти всё пространство и оттеснил меня к стенке. Он был большой, но забавный. Я даже совсем не испугалась.
– Вам на какой? – спросила я его, а он, прежде, чем ответить, широко мне улыбнулся.
Улыбка у него оказалась потрясающая, ещё более забавная, чем он сам, такая, что я невольно улыбнулась ему в ответ.
– На пятый, – ответил он и спросил в свою очередь, – а Вам?
– А на каком семинар по компьютерной лингвистике? – спросила его я.
– На пятом, – ответил он.
– Тогда мне тоже на пятый, – сказала я.
Мы вышли из лифта, он пошел вперёд, и время от времени на меня оглядывался. Я крикнула ему вслед:
– Скажите, а в какой аудитории этот семинар, Вы знаете?
– Идите за мной, – сказал он, – я тоже туда.
Я пошла следом за ним и, помню, ещё подумала: «Какой взрослый студент!». Мы подошли к аудитории, он пропустил меня вперёд, при этом тихо проговорив:
– Идите вперёд, а то опоздаете, – и, улыбнувшись, добавил: – все, зашедшие после преподавателя, считаются опоздавшими.
Я вошла, все присутствующие в аудитории встали, как мне показалось при моём приходе, и только через несколько секунд до меня дошло, что приведший меня сюда, как я подумала: «взрослый студент», оказался и есть преподаватель компьютерной лингвистики. Я заняла сперва пустующее место на первом ряду прямо напротив стола преподавателя, но потом смутилась: «Как бы он чего не подумал!», и пересела на самый задний ряд в угол аудитории.
Он представился:
– Здравствуйте, я Каплер, Давид Леонидович. Я буду преподавать вам «Основы компьютерной лингвистики и машинного перевода».
«Ого! Еврей! – подумала я, – А ведь он совсем не похож на еврея.
– Я буду снисходителен к тупицам и лентяям, – продолжил он, – так, что свою жалкую «тройку» вы всё равно получите, а к толковым и трудолюбивым студентам я буду относиться очень взыскательно так, что ваша «четвёрка», а в особенности «пятёрка», добытые трудом, потом и кровью, будут вполне заслужены.
Давид Леонидович с порога начал вводить нас в «Основы компьютерной лингвистики» всё время поглядывал на меня, будто намеревался спросить: «Ты кто, лентяйка или тупица? Ты меня слушаешь?», а мне хотелось встать и крикнуть ему: «Да слушаю я Вас! Чего Вы пристали?». Надо отдать должное, что рассказывал он всё просто, ясно, и при этом правильно, интересно и очень толково так, что я скоро поняла, что в современной лингвистике без компьютеров – никуда!  Он общался с аудиторией, задавал вопросы, выслушивал разные мнения так, что это была не лекция, а настоящий семинар. Единственное только то, что меня смущало и озадачивало, что он ни разу не обратился ко мне. Меня, надо признаться это задело и даже обидело. «Он что, считает меня тупицей и не хочет, чтобы я опозорилась перед всей группой?», – даже подумала я.
После семинара три или четыре девчонки подпорхнули к Давид Леонидычу и начали что-то ему щебетать, а он отвечал им сдержанно, неторопливо, сияя своей обаятельной улыбкой. Мне тоже захотелось подойти к нему и о чём-то спросить, но что я могла спросить у него: «Вы что, считаете меня тупицей или лентяйкой, что ни разу не обратились ко мне?». Поэтому я в этот раз так к нему и не подошла.
Придя домой, я попросила у папы купить мне собственный компьютер и ноутбук потому, что мне нужно учиться и часто пользоваться компьютером не только дома, но и в университете.
– Ты, по-моему, доча, поступила на филфак, а не в институт компьютерных технологий, – сказал мне отец, а я начала втолковывать ему, словами Давид Леонидыча, что в современной лингвистике без компьютеров – никуда!
Кончилось тем, что через три дня у меня на постели лежал новый беленький лэптоп с яблочком на крышке, а через два месяца, на мой день рождения, у меня на столе красовался  макинтошевский моноблок с большущим экраном.
– У тебя девайсы круче, чем у меня, сказал мне при этом с укором отец, а я повисла на нём и расцеловала его так, что ему пришлось от меня отбиваться.
На следующий день, придя к Давдлинычу (так его сразу же стали назвать студенты) на семинар с Эппэловским макбуком, я думала произвести на него впечатление, но оказалось что у него самого, да ещё у пары-тройки студентов девайсы ничем не хуже. К тому же он сразу же дал мне задание сделать на нём презентацию на тему: «Квадрат Гринберга в морфологии». Я в первый раз слышала о таком квадрате и потом мне долго пришлось доделывать, исправлять переделывать эту несчастную презентацию, так, что я на очередном собеседовании сказала Давдлинычу:
– Я, Давид Леонидыч, наверное полная идиотка, раз я так долго не могу доделать эту презентацию!
– Что Вы, Наташенька, – возразил он мне с улыбкой, – если бы Вы были идиоткой, то я просто давно бы вкатил Вам трояк и отправил бы Вас отдыхать, но я вижу, что Вы умная девушка и в состоянии понять, что от Вас требуется, потрудиться и сделать презентацию на пятёрку.
– Умными называют обычно уродин, – улыбнувшись заметила я.
Давид засмеялся и сказал мне:
– Наташенька, не надо кокетничать и набиваться на комплимент, ведь Вы же иногда смотритесь в зеркало и знаете, что Вы самая красивая девушка в группе, а то и на всём вашем курсе.
Я чуть не расквасилась от этих слов и подумала: «А тогда чего это он мне всё «Выкает», ведь ко многим дугим девчонкам он уже перешел на «ты»?».
Вообще Давид называл меня на Вы до самого новогоднего вечера, а при людях даже до самого выпускного бала, но я не буду забегать вперёд, а расскажу по порядку. В конце концов он всё-таки «вкатил» мне добытую с таким трудом, пропитанную потом и едва ли не кровью «пятёрку», но тут же дал следующее задание. Надо отдать должное, что его уроки по «компьютерной лингвистике» дали мне много не только в компьютерной грамотности, но и в самой лингвистике, потому, что они были всегда прикладными и непосредственно связанными с наукой о слове.
И вот, получив ещё несколько таких вот выстраданных пятёрок, и благодаря настойчивости Давдлиныча, я успешно закончила семестр и даже заработала себе повышенную стипендию. Только вот мои однокурсницы меня возмутили до глубины души. Эти глупые куры имели наглость нести и распространять про нас с Давдлинычем всякую чушь! Одни говорили, что он ставит мне сплошные пятёрки потому, то я своим смазливым личиком, сексапильной фигуркой и своими откровенными эротичными прикидами якобы соблазняю его, и он в тайне в меня влюблён. Другие, наоборот, уверяли, что это я до безумия втрескалась в этого честного и благородного педагога и из кожи вон лезу, лишь бы к нему подлизнуться и всячески ему угодить. Внутри себя я, конечно, на все эти инсинуации негодудела, как охотничий рог, но наружу старалась не выказывать своих эмоций и просто игнорить все эти глупые сплетни.
Между тем приближался Новый Год, и в универе у нас назревал Новогодний бал. У меня встал почти гамлетовский вопрос: идти или не идти на него. Я вообще не очень люблю общественные тусовки – предпочитаю посидеть над книжкой или сходить куда-нибудь, в музей, например. Но на этот бал может прийти Давдлиныч и если меня там не будет, то вся бабцовская половина нашей группы, которая по уши влюблена в него (кроме меня, разумеется) будет виснуть на нём, а меня там не будет, а если я туда заявлюсь, а Давдлиныча там не окажется, то я ведь просто сдохну от скуки. Поэтому, я решила сперва выяснить наверняка, пойдёт ли на бал наш Давдлиныч, и для этого имела глупость, спросить об этом у наших девчат, может, кто из них знает?
– Девчонки, – спросила я, подойдя к их стайке, – Кто из вас знает, пойдёт ли наш Давдлиныч на Новогодний бал?
От этого вопроса все на минуту притихли и перестали даже щебетать. Потом Маринка прищурилась и с гадкой улыбкой сказала:
– Всё от тебя зависит! Если ты пойдёшь, то пойдёт и он, а если ты не пойдёшь, то и ему там нечего будет делать!
Меня словно по щекам отхлестали, и я вся зарделась. Но тут, как мне сперва показалось, в мою защиту выступила Танюха Ларина:
– Ты чё болтаешь, Маринэль!? – Всё это не так! Всё наоборот! Если Натаха завалится на бал, то Давдлинычу придётся оттуда срочно бежать иначе она при всех повиснет на нём.
Такой оплеухи от Танюхи я не ожидала. Я едва сдержалась, чтобы не врезать ей в морду, но тут вступилась Светлана:
– Ты чё, Ларина? Ты чё несёшь!? Девочка просто хочет узнать, пойдёт ли её возлюбленный на бал? – сказала она и спросила: – А почему бы тебе самой не спросить у него: «Вы поедете на бал?». Чё ты у нас-то спрашиваешь?
– Да она просто боится, – встряла Тамара, – что если она его пригласит, то жена Давдлиныча узнает и вцепится ей в морду.
– Вы гадкие! Гадкие и злые! – вскричала я, повернулась и, громко цокая каблуками, быстро пошла прочь.
За своею спиною услышала я истеричный и мерзостный хохот. «Никакого бала! – подумала я, – об этом не может быть и речи! Пусть оне сами идут и веселятся там со своим Давдлинычем!». Я сделала ещё несколько быстрых шагов, и вдруг жёсткий стальной голос проговорил внутри меня: «И ты позволишь, чтобы эти стервозы пошли и прикасались к твоему Давдлинычу?». От неожиданности я даже остановилась и встала, как вкопанная. «Позволь, он не мой! – возразила я мысленно стальному голосу, – с чего это ты взяла, что он мой?» От этой своей дерзости, сказанной самой себе, мне сделалось дурно, голова пошла кругом, и я чуть не упала. «Что? А разве он не твой?» – робко сказал стальной голос, но уже тихо и словно бы неуверенно. «У него есть жена!», – ответила я ему жалобно. «Ага, ты боишься, что она вцепится тебе в морду?» – спросил меня этот же голос, но он был уже не стальной, а какой-то мягкий, словно свинцовый. «Нет, не боюсь! – ответила я гордо, – Мне пофиг его жена! Просто я принципиально сторонюсь женатых мужчин!».
Несколько дней я сторонилась Давдлиныча, благо, что уже собеседования, семинары и консультации закончились и больше не было нужды с ним встречаться. Это были три дня самые пустые, самые отвратительные самые страшные в моей жизни. Я шла по коридору универа и думала, что мне сделать: повеситься или выброситься из окна. И вдруг, в коридоре, я неожиданно столкнулась с Давдлинычем прямо нос к носу.
– Наташенька! – вскричал он мне весело, – Куда Вы подевалась? Где Вы всё пропадали?
– Нигде, – ответила я хмуро, и, хотя внутренняя радость и колыхалась во мне, я её сдерживала и не давала выплеснуться наружу, только лишь пояснила: – я тут была, в универе… я в библиотеке сидела.
– «В библиотеке»? – воскликнул он удивлённо, – Занятия же уже кончились! Теперь до самого «Старого» Нового года – каникулы!
Мне надо было кое-что там найти, – ответила я, – а в учебное время времени не было.
– А Вы что такая хмурая? Что с Вами? – спросил он вдруг участливо, – Вы не заболели?
– Нет, спасибо, я в порядке ответила я.
– Вы какая-то бледная! – проговорил он, а я подумала: «Неужели это заметно?». А он вдруг спросил:
– Вы завтра идёте на Новогодний бал?
Я не знала что и ответить, поэтому переспросила:
– А Вы пойдёте?
Хотя по большому счёту мне было всё равно, пойдёт он или не пойдёт – я не собиралась идти туда в любом случае.
– Вообще-то я собирался идти, – сказал он, – но без Вас там будет невыносимо скучно!
Я усмехнулась криво.
– Скучно, без меня? Я Вам что, веселуха какая? Я скучная, унылая зануда, со мной никому не может быть весело.
Давдлиныч взял меня за руку и проговорил быстро:
– Да что с Вами, Наташенька?!  Приходите! Правда! Потанцуем, повеселимся… говорят, будет концерт… караоке!
И тут я взяла и спросила:
– Давид Леонидыч, а Вы один придёте или с женой?
– Что!?  С какою женой? – удивлённо округлил глаза, а потом нахмурился он, – У меня нет никакой жены! И никогда не было.
Я едва сдержала себя, чтоб не запрыгать от радости, а он снова спросил:
– Кто Вам это сказал такое?
– Девчонки, – ответила я, давя губами глупую улыбку, которая предательски всё наползала мне на лицо.
– «Девчонки»! Какие девчонки?
– Да наши, девчонки, из группы!
– «Из группы», – повторил он, как эхо, – интересно, зачем им понадобилось так врать?
– Я не знаю, – ответила я и попыталась заступиться за них: – может, он не знали? Может, они думали, что вы женаты? Ведь такой… – я замялась подбирая определение к слову «такой», но все прилагательные, которые приходили мне в голову были одно гаже другого, поэтому я просто закончила: – мужчина не может быть не женат.
– Глупости! – воскликнул Давдлиныч, – твои девчонки – глупые куры! Тысячи причин могут быть по которым мужчина вовремя не женился.
–  А правда, Давид Леонидыч, – вдруг ляпнула я, – отчего Вы до сих пор не женаты?
– Отчего не женат? – переспросил он, выдержал паузу, осмотрел меня с головы и до ног и вдруг ответил: – Я потому до сих пор не женат, что до сих пор не встретил такую девушку, как Вы.
Я чуть с ног не свалилась от этих слов, а он вдруг спросил ещё раз:
– Так Вы завтра пойдёте на Новогодний бал?
– Конечно! Конечно пойду! – воскликнула я и осеклась!
«О! Боже! Какая я дура! Так оппэндриться! Так проколоться! –  кляла я себя, – Мяться сомневаться колебаться, когда я думала, что он женат, а когда узнала что он свободен, тут же: «Конечно! Конечно пойду!». Что он подумает? Идиотка!». Поэтому я  взяла и добавила:
– Если, конечно, будет настроение идти… – снова сморозила я невпопад, спасибо, он проговорил:
– Новый же Год, Наташа! Конечно же настроение должно быть новогодним!
– Ладно, я приду, – ответила я и хотела добавить: «Уговорили», но хвала небесам, промолчала.
На этом мы распрощались до завтра.

Глава 2
НОВОГОДНИЙ БАЛ
На Новогодний бал я, как всегда, опоздала, хоть и торопилась. Зима была в этом году не очень холодной, поэтому я нарядилась довольно легко: из зимней одежды – я надела только свою любимую короткую дублёночку и голубые шерстяные рейтузы крупной вязки. Придя в университет, я в туалете сняла рейтузы, сунула их в рукав дублёнки и сдала в гардероб. На мне осталась только темно-серая почти чёрная коротенькая пушистая кофточка с длинными рукавами и короткая джинсовая юбка выше колен. Ну, и трусики-стренги, конечно, как же без них… а то подумает кто-нибудь дотошный, что на мне их не было, если я их не перечислю. Да, ещё туфли-сапожки на высокой платформе – всё.
Я вошла в зал и стала глазами искать Давдлиныча. Там в зале, уже все танцевали. Ну, не все, конечно, а почти все. Я увидела стайку моих однокурсниц, которых, видимо, никто не пригласил танцевать, или они сами не захотели – не знаю. Я подошла к ним, поздоровалась:
– Всем Хай! – и помахала всем ручкой.
– Привет, Натаха, – сказала мне Маринель, – твой Давдлиныч уже здесь!
На ней была чёрная газовая юбка чуть ниже колен, густая от множества складок, и черная в мелкий пурпурный цветочек полупрозрачная поплиновая кофта, одним словом – «Чёрная моль»!
– С чего ты взяла, что он «мой»? – спросила я её недовольно.
– Правильно! Сегодня он не Наташкин, – встряла Тамарка Спесивцева, и проворковала: – сегодня он Евгений Онегин и кадрится с Татьяною Лариной.
Тамарка была одета то ли в цыганку, то ли в испанку. На ней было суперское чёрно-красное платье с хрюшечками и воланчиками, с голыми плечами и открытой спиной. Юбка у него была сильно расклёшенная, длиною чуть ниже колен, и на ней был такой смелый разрез аж до самого верха бедра так, что её мускулистая ляжка то и дело выглядывала из под подола и даже временами видна была алая ниточка трусиков-стренгов у неё на бедре.
Наконец, я нашла глазами Давдлиныча. Он и вправду вальсировал с Танькою Лариной, и они о чём-то с ней оживлённо беседовали.
– Наташ, хочешь я его у неё отниму? – спросила меня Маринэль.
– Кого у кого? – переспросила я, сделав вид, что не поняла, о ком идёт речь.
– Как «кого»? – удивилась она, –конечно, у Лариной.
– Ну, отними, если хочешь, –  сказала я безразлично и пожала плечами.
– Я отниму, но тебе я его не отдам! – сказала она, и, нажимая на звук «йа» в слове «плясать», как говорят в деревнях, добавила: – Я сама  с ним плясать буду!
Я опять безразлично пожала плечами, хотя, если честно сказать, то меня это всё возмущало. «ПлЯсать», – подумала я, - «Боже, какая пошлость!».
Маринэль меж тем рванула к танцующей парочке и, чуть ни силком, вырвала Давдлиныча из лапок этой стервозы – Лариной, и пошла с ним танцевать. Маринэль на самом деле звали Марина, а фамилия у неё была Марьина, поэтому мы за глаза её звали Марина-Марина. В глаза же мы обращались к ней «Маринэль», как она сама нас просила, и мы шли ей навстречу, тем более, что это имя ей шло.
Тут Ларина подошла к нам и поздоровалась со мной:
– Здорово, Натусь, – сказала она.
– Привет, – отвечала я, как можно приветливее, чтоб она храни Бог, не почувствовала, что я к ней ревную, а Тамарка ей и говорит:
– Ну, чё, Татьяна Ларина, возбудила Онегина? – она хохотнула и прибавила: – У него, я смотрю, даже брюки топорщиться стали после танца с тобой!
Та ни капли не стушевалась и отвечает:
– Посмотри, кто его сейчас по-настоящему возбуждает! – она повернулась и кивком головы указала на танцующих Маринэль и Давдлиныча.
 Я невольно тоже посмотрела на них и с возмущеньем заметила, что эта чёрная моль сексуально так изгибается передком вперёд, трётся об Давдлиныча, будто старается ущипнуть своими ляжками его за бедро.
– Да, она своего добьётся, – раздумчиво пробормотала Тамарка.
– Чего она добьётся? – спросила я, не понимая, к чему она клонит.
– Что его шлагбаум покажет команду стоп, – отвечала Тамарка и, усмехнувшись, прибавила: – или команду: «вперёд»!
– Я ничего не поняла, но почувствовала, что в её словах таится какая-то гадкая пошлость.
Танец в это время закончился, и Томка сорвалась с места. Мигом она очутилась возле Давдлиныча, оттеснила Маринэльку, помахала перед ним трепещущимся красно-белым подолом своего испанского платья, показала ему свою ляжку и повисла у него на плечах, что-то ему воркуя и улыбаясь. Давдлиныч ей улыбался в ответ, что-то отвечал ей, закатывал глаза и отрицательно мотал головой. Я бы многое отдала, чтобы услышать их разговор. Томка то и дело крутила своей крутой задницей, прижималась к нему и явно стараясь его возбудить. Мне показалось, что и вправду его брюки начали оттопыриваться. Вдруг Томка изо всех сил прижалась к нему и стала пытаться просунуть свою оголённую ляжку меж её ног. Давдлиныч явно смутился и оттолкнул её от себя. «Молодец, – подумала я, – так её!». Танец кончился а он, наконец, увидел меня. Он подошел ко мне_ заулыбался и сказал мне:
– Здравствуйте, Наташенька, – сказал я ей, как можно ласковее, – как ты себя чувствуешь? Как настроение?
Я обрадовалась и отвечала ему:
– Здравствуйте Давид Леонидыч! Я хорошо себя чувствую, и настроение хорошее – праздничное.
Тут опять заиграла музыка, и Давдлиныч сказал:
– Вот и прекрасно, я рад за Вас! Пойдём, потанцуем?
Конечно же я была согласна пойти с ним танцевать, но я очень боялась, что он заметит моё нетерпение, поэтому просто сказала:
– Пойдёмте.
Он взял меня за руку, отвёл от девчонок и обнял за талию. Он был такой большой, тёплый и нежный. Он обнимал меня едва касаясь, будто боялся сделать мне больно или доставить какое-то неудобство, а мне хотелось, чтобы он прижал меня сильнее и даже потискал. Мне даже стало казаться, что он ко мне относится так, будто я с ним мало знакома, и он не хочет сближенья со мной. Тогда я взяла и спросила его:
– Давид Леонидыч, скажите, а почему, Вы всех студенток зовёте на «ты», а только ко мне обращаетесь на «Вы»?
Он помолчал, видно, думал, что мне ответить, потом сказал:
– Наверное потому, что я очень Вас уважаю.
– А девчонок Вы что ли не уважаете? – спросила его я.
– Нет, девчонок я уважаю, только… – сказал он и снова замялся.
Я тоже молчала и ждала, что он ещё скажет. Наконец он спросил:
– А Вы что, Наташа, хотите, чтобы я звал Вас на «ты»?
– Конечно, – ответила я, – я хочу быть с Вами, как все, а то получается, что Вы меня на какой-то дистанции держите.
– Хорошо, я к тебе буду обращаться на «ты», а ты… – ответил мне он, а я его перебила:
А я буду звать Вас на «Вы», – сказала я и объяснила: – тогда будет и дистанция приличная соблюдаться и Вы станете ко мне ближе.
«Как я такое сказала?» – подумала я и смутилась. Я не хотела, чтобы он заметил моё смущение и смело спросила:
– Давид Леонидыч, а где Вы будете встречать Новый год? Здесь или дома?
– Я не знаю ещё… по обстоятельствам. Ответил мне он и добавил: – Если ты останешься встречать Новый год здесь, то и я здесь останусь, а если пойдёшь домой, то и я пойду домой к себе.
Я не сразу сообразила, какую приятную вещь на самом деле он мне сказал, и спросила его:
– А как Ваши родственники отнесутся к тому, что Вы останетесь Новый год встречать не с ними? Новый год – это вроде, как семейный праздник.
– Да никак, – ответил он мне, – мои отдельно живут, а я отдельно. Мне так удобнее – живу один, сам по себе, и никто мне не указ.
У меня в голове от этих слов всё закружилось: «Боже, он же живёт один! Совершенно один!». Мне даже стало его жалко, и я ему предложила:
– Тогда, может быть, Вы к нам Новый год пойдёте встречать? Я приглашаю. Мои родители против не будут, даже будут рады…
– Ну, уж нет, – ответил он мне на это, – представляю себе картину: студентка приводит к себе домой своего педагога, встречать Новый год!
«Тогда, может быть, напроситься к нему встречать Новый год?», – пришла мне в голову мысль и я, не знаю как, осмелилась у него спросить:
– А тогда, может быть… – я сама испугалась своей дерзости и замолчала, а он, видимо догадавшись, что я хотела сказать, проговорил:
– А вот это совсем другое дело! Если ты придёшь ко мне встретить Новый год, то я буду просто таки счастлив! Только… – добавил, было он, но тут же умолк.
– «Только», что? – спросила я озабоченно.
– Только, что ты скажешь своим родителям, где ты Новый год встречала? Почему не дома? – спросил он меня, а я ответила, вздохнув облегчённо:
– А! Это совсем пустяки! Я родителей предупредила, что возможно буду встречать Новый год не дома, а в универе…
Он улыбнулся и вдруг говорит:
– А врать не хорошо.
Я этого не ожидала, поэтому сказала ему так:
– А я и не собираюсь им врать, – я им просто ничего не скажу. Ведь ничего не сказать – это же не значит, соврать?
И он вдруг сказал, как командир на войне:
– Тогда вперёд! По коням!
Мы сразу, словно по команде, кончили танец и пошли к выходу (хорошо хоть за руки не взялись).
Когда мы проходили мимо девчонок, я услыхала радостно-гаденький голосок Спесивцевой:
– А Натаху, кажется, сняли!
Когда мы вышли в коридор, Давдлиныч спросил у меня:
– Ты слышала?
– Слышала, конечно! – ответила я, махнувши рукою, – Не обращайте внимания, Давид Леонидыч, оне все попросту – куры-дуры.
– Нет, так не пойдёт! – сказал мне Давдлиныч, – сейчас по университету поползут слухи о том, чего даже и не было! Сделаем так: будем, как разведчики, расходиться по одному. Ты иди вперёд одна, одевайся, выходи и жди меня у автостоянки, ну, там, где ларёк «Пресса» и автобусная остановка, а я вернусь на минуточку в зал, чтобы меня твои девчонки увидели, и выйду чуть позже. Я постараюсь не долго.
Я согласно кивнула головой и пошла к гардеробу, а он вернулся в танцзал.

Глава 3
ДРАКА
Стараясь не торопиться, чтобы меньше ждать Давдлиныча на холоде, я пошла в гардероб, взяла свою дублёнку, потом пошла в туалет, достала из рукава, спрятанные там мои рейтузики, натянула их на себя, надела дублёнку и вышла на улицу. Там уже стемнело, кругом светились фонари и вывески. Настроение у меня было приподнятое. Чтоб не замёрзнуть (хотя было не так уж и холодно), я начала ходить туда-сюда вдоль автобусной остановки и считать, загадав, сколько мне придётся пройти туда и сюда. На улице никого не было, видимо, все уже разошлись по домам встречать Новый год, а Давдлиныча всё не было.
Вдруг откуда ни возьмись из-за автобусной остановки вышли три парня  и подвалили ко мне. Я почувствовала неладное.
– Ой, какая киска сладенькая! – запел один из них каким-то не своим, бабьим голосом, – тёмною ночью, и совсем одна!
– А она ничёсе такая! – подхватил дугой и добавил напевно: – мииииленькая такая из себя!
– Дэвушк, дэвушк, – проговорил третий, самый высокий и здоровый из них, – не обращайте на этих придурков внимание! Пойдёмте со мной! Я сперва буду Вас ужинать, а потом буду Вас танцевать.
Он попытался взять меня за локоть, но я увернулась от него:
– Отойди, не трожь меня, я здесь парня своего жду! – сказала я, может быть слишком резковато.
– А ты чё такая дерзкая? А? – пропел первый, склонный к пению фальцетом пацан.
– Иии, парня свово она ждёт! – вскричал второй, – Это парень должен тебя ждать, а не ты его – непорядок!
– Отстань от неё, придурок, – сказал здоровяк, обращаясь к второму, – это она меня ждёт! Я её парень!
Он схватил меня за предплечье и попытался куда-то тащить. Я почувствовала, как от них разит перегаром. Я упёрлась и стала пытаться содрать его руку у себя с рукава, как вдруг услышала громкий голос Давид Леонидыча:
– Ребята, у вас какие-то проблемы? Спросил он, как мне показалось, слишком уж дружелюбно.
Они тут же оставили меня и все обратились к нему:
– Да ты кто такой? – крикнул ему тот, второй, который сказал, что не я, а меня должен ждать парень.
–Это у тебя щас начнутся проблемы! – прохрипел здоровяк.
– А ну, вали отсюдова! – проорал визгливым голосом певчий, похожий на промокашку из «Места встречи изменить нельзя».
– В харю штоль захотел? – спросил Давида второй, среднего роста крепкий парень.
Давид вдруг размахнулся и кулаком сам ударил его в харю. Глаза его сделались, как пупки, и мне показалось, что они полезли ему на лоб. Парень покачнулся, но устоял на ногах. Третий из них, самый здоровый, друг заскочил Давиду за спину, набросился на него сзади и, ухвативши его предплечьями за горло, начал душить. В это время шкет подпрыгнул, ударил Давида в лицо и рассёк ему губу. Второй, пришел в себя и нанёс Давиду удар прямо под глаз.
Тут уж я не удержалась! Я забежала здоровяку за спину, как кошка прыгнула на него и вцепилась сзади ему когтями в лицо. Я почувствовала, как  пальцы моих рук, указательный и большой на обеих руках утонули в чём-то податливом и мягком, словно погрузились в какие-то дырки. Я не сразу сообразила, что это были глаза. Здоровяк вдруг завопил истошным голосом:
– А-а-а! Маленькая сучка! Глаза!!! – и отпустив Давида, со всей силы ударил меня локтём в правый бок. У меня перехватило дыхание, потемнело в глазах от боли, я отлетела метра на три назад и кубарем покатилась в сугроб. Здоровяк схватил себя ладонями за лицо, и я увидела, как меж пальцев у него сочится кровь.
Давид оказавшись на свободе, тут же нанёс два мощных удара первому и второму пацану и отправил их в нокаут. Потом он развернулся и здоровяку, который стоял согнувшись, держась за лицо, со всей силы ударил ботинком в ребро. Тот упал ничком и уткнулся лицом в снег.
Увидев, что враг повержен, я вспомнила про свою боль и, обхватив себя руками, застонала от боли. Давид присел возле меня на корточки, взял меня за плечи и озабоченно проговорил:
– Наташенька, что с тобой? Тебе больно? Что они сделали?
– Ничего, всё в порядке, сейчас всё пройдёт, – отвечала я, превозмогая боль, и объяснила: –когда я прыгнула на него сзади, этот гад ударил меня локтём в бок…
– Ну постой, щас я ему! – зарычал тут Давид и, встав на ноги, направился, было, к здоровяку, а я увидела, что всё лицо у Давида в крови крикнула ему вслед:
– Давид Леонидыч, у Вас кровь на лице!
Тогда он вернулся ко мне и проговорил:
– Пойдём, скорее пойдём отсюда, ты сможешь идти?
– Смогу, – отвечала я и поднялась на ноги, но поскользнулась и, чтобы сохранить равновесие, изогнулась и чуть не взвыла от боли.
Давид подхватил меня на руки и понёс. Мне стало так приятно, что я забыла про боль. Он нёс меня всю дорогу до его дома и поставил меня на пол только перед подъездом. Мы поднялись на лифте на его этаж и Давид ввёл меня в свои апартаменты.

Глава 4
Я В ГОСТЯХ У ДАВИДА ЛЕОНИДЫЧА
У Давида была небольшая, но уютная, со вкусом (как мне кажется) обставленная квартирка. Он жил здесь один, но не чувствовалось в ней холостяцкого запустения. Давид повесил свой кожаный плащ на вешалку, снял ботинки, надел тапки и быстро прошел в ванную. Я тоже повесила свою дублёночку прямо на его плащ потому, что остальные крючки были заняты. Я подумала: «Пока Давида нет», сняла рейтузы и затолкала их в рукав своей дублёночки. Когда я заталкивала свои рейтузики в рукав, я вдруг почувствовала, как у меня сильно болит правый бок. Я закрыла глаза и пару раз медленно вздохнула и выдохнула. Боль немножко утихла.
Я была уже только в своей пушистой кофточке, в короткой джинсовой юбке, выше колен, и босиком. Ну и в трусиках, конечно, под юбкой. Да простит меня тот, кто это читает, за такую подробность, но если я не скажу об этом, мало ли кто что может подумать. Вот у Стругацких, к примеру, рассказывается, как писатель один написал, что мол: «Вошел охотник в зелёной шляпе и в резиновых охотничьих сапогах», и сразу многие из читателей представили себе совершенно голого мужчину с шляпе и охотничьих сапогах.
Тут из ванной вышел Давид. Он уже был в футболке и в домашних штанах в тоненькую полоску, похожих на пижаму. О, Боже! Что у него было с лицом! Нижняя губа разбита, а под  глазом огромный синяк.
– Наташа, – попросил он меня, – ты не обработаешь мне губу и ссадину под глазом, а то мне самому, через зеркало, несподручно.
– Давид Леонидыч, у Вас правда всё лицо разбито, давайте, я Вам раны промою, – сказала я ему и спросила: – у Вас есть перекись водорода и йод?
– Да, там в ванной, в аптечке должно всё это быть, – отвечал он мне.
– Конечно! Давайте, – сказала я, и побежала в ванну искать аптечку, чувствуя, как в боку всё побаливает.
Я нашла всё, что мне было нужно, по пути ещё сбегала на кухню, поставила на газ чайник и пошла следом за ним в комнату.
Там он уже лежал на спине на диване, заняв почти весь его целиком. Я попыталась пристроиться рядом, но мне не хватало места, соскальзывала и боялась упасть. К тому же, стоило мне изогнуться, как боль в боку давала о себе знать. Тогда я взяла, забралась на Давида и уселась верхом (мне показалось, он был совсем не против). Я начала осторожно ватным тампоном и перекисью обрабатывать ему рану. Я смачивала его ссадину тампоном и приговаривала:
– Эко они Вам заехали… но Вы им тоже хорошо наподдали – всех троих вырубили… Будут знать!
Он при этом ни разу не поморщился, а только мурлыкал, как кот. Окончив его лечить, я потянулась, чтобы поставить пузырёк перекиси на журнальный столик, и чуть не взвыла от боли. Мне показалось, что кто-то большой тупой гвоздь, или что похуже того, вонзил мне в рёбра. Я испугалась.
– Что с тобою, Наташа? Тебе больно? – воскликнул Давид.
– Да, что-то рёбра болят, – сказала я морщась от боли.
– Может вызвать врача? – спросил он меня.
– Нет, спасибо, не надо, просто ушиблась, скоро пройдет… – ответила я и подумала: «Ещё не хватает в Новогоднюю ночь здесь врачей!».
– Но надо посмотреть, что у тебя там, вдруг там ссадина или синяк или, не дай Бог, трещина в кости… – хлопотал всё Давид.
Тогда я задрала свою кофточку, что бы показать ему, что там ничего не сломано и всё в порядке. Я совсем забыла, что кофточка у меня на голое тело, а я без лифчика. Глаза у него округлились, а я испуганно сказала:
– Посмотрите, у меня есть что-нибудь там? – я поняла, что сморозила глупость, и он не то может подумать, поэтому уточнила: – Я имею ввиду: синяк, там, или ссадина…
Мне сперва показалось, что он усмехнулся, но вдруг лицо его сделалось очень серьёзным, почти испуганным, и он проговорил:
– Э! Да у тебя тут огромный синяк!
– Синяк? – переспросила я, испугавшись, и пояснила: – Это он мне локтём так заехал, что у меня искры из глаз посыпались, как у кролика Роджера.
– Слушай, милый мой кролик Роджер, –  проговорил он озабоченно, – надо всё таки вызвать скорую помощь. Это не шутки! Вдруг у тебя там перелом ребра или трещина…
– Не надо! – запротестовала я, – я не хочу я никакой скорой помощи! У Вас есть какая-нибудь мазь?
– Да, есть, конечно, – сказал он, – я же спортсмен. Я на занятия по айкидо всегда ношу мазь от ушибов. Только она не в аптечке, а в моей спортивной сумке для занятий.
– А где она, эта сумка? – спросила я, чтобы пойти и взять мазь, а он мне сказал:
– Я сейчас принесу, ты приляг пока и успокойся.
Он встал и пошел за мазью, а я подумала: «Боже, какой он милый, так обо мне заботится! Видно он тоже не хочет, чтобы наш Новый год поменялся на «Скорую».
Давид принёс мазь и протянул мне тюбик. А у меня появилась дерзкая идея:
– Может быть, Вы мне помажете, – жалобно попросила я, и добавила: – а то мне самой не видно…
Он взял у меня тюбик и выдавил себе на кончики пальцев порцию мази. Я задрала кофточку повыше, чтоб не измазать её, и посмотрела на его реакцию. Он, как ни в чём не бывало, начал мне мазать справа, под грудью, там, где, по его словам, был синяк. Мне было и ужасно стыдно, и ужасно приятно одновременно. Мазал он так нежно и осторожно, что я почти не чувствовала боли – одно наслаждение.
– Тебе не больно? – спросил он меня полушепотом.
– Нет, – отвечала я ему, – мне приятно.
Вы не представляете себе, как это действительно приятно, когда ты лежишь с обнаженной грудью, а мужчина, который тебе безумно нравится, намазывает её мазью. Я испытывала и жуткий стыд, и неизъяснимое блаженство одновременно. Только вдруг всё это неожиданно закончилось, а мне хотелось – ещё! Ещё! Давид собрался уже завинтить тюбик и отнести мазь в сумку, а у меня вдруг, не знаю, как вырвалось:
– Ещё!
– Что «ещё»? – переспросил он меня.
– Ещё помажьте… –  ответила я, – это было очень приятно!
Давид улыбнулся, снова сел на диван и выдавил на пальцы ещё мази. А я приподнялась и дерзко, одним махом сняла с себя кофточку и бросила её на спинку дивана. Оставшись топлесс, я, закинув обе руки за голову, снова улеглась на диван, а он принялся мазать мне рёбра не только с правой стороны, но и с левой, а потом ещё и между грудей. Я чуть не умерла от блаженства. Он меня мазал везде, и только ни разу, к моему огорченью, даже случайно он не коснулся моих сосочков.
Когда он всё таки закончил эту сладкую процедуру, я спросила его:
– Давид Леонидыч, у Вас есть, какая-нибудь Ваша старая рубашка, которую Вы уже больше не носите?
– Зачем? Ты хочешь её порвать и что-то перевязать? – спросил он меня.
– Нет, я её хочу надеть вместо халата, – ответила я и пояснила: – я боюсь мазью испачкать свою кофточку.
Давид пошел к гардеробу и достал мне рубашку. Она была ничёсетакая – белая в тонкую голубую клеточку, похожая на тетрадку по арифметике. «Я буду промокашкой первоклашкой», – подумала я взяла рубашку и пошла в ванную.
Там я заперлась, сняла юбочку, осмотрела её, вроде нигде не порвана. Потом я сняла трусики и приняла душ, стараясь не мочить волосы. Потом я осмотрела свои трусики, и мне показалось, что от них идёт запах. Это было недопустимо! Я выстирала их в раковине, отжала и повесила сушить на полотенце-сушилку. Потом я вытерлась полотенцем, возможно, это было и его полотенце, но сейчас мне даже это понравилось: «Я переметила его!», – подумала я. Потом я надела рубаху (она мне была очень велика) засучила рукава до локтей, застегнула рубаху на две пуговицы и посмотрела на себя в зеркале. То, что я там увидела, было похоже на малютку привидение из Вазастана, только с моей головой. Я усмехнулась и вышла к Давиду.
Когда я вошла в комнату, глаза у Давида округлились и он с улыбкой проговорил:
– Наташа, ты не представляешь себе, как тебе идёт это облачение!
– Смеётесь, Давид Леонидыч? – сказала и сама заулыбалась.
– Я не шучу. Совершенно серьёзно, тебе это очень идёт. – сказал он и добавил: –  Ты похожа на юную монашку из монастыря Шаолинь.
– Разве в монастыре Шаолинь есть монашки? – удивлённо спросила я, – Я думала, там одни мужчины.
– Да, конечно же есть, первая из них - ты! – сказал Давид, и добавил: – И они владеют боевыми искусствами не хуже мужчин, и ты сегодня это убедительно доказала.
– Что Вы, Давид Леонидыч! Я ему просто сзади в морду вцепилась, когда увидела, что он Вас душит, –  сказала я и гордо добвила: – и, кажется, я задела ему глаза. Он потом всё время за лицо держался… и кровь у него текла…
– А ты опасный человек! – сказал Давид, посерьёзнев.
Мне показалось, что ему даже стало жаль негодяя.
– Да ладно «опасный». Я слабачка, трусиха и лентяйка, – сказала я, а он вдруг спросил:
– Кстати, Наташенька, ты помнишь для чего мы сюда пришли?
– Зализывать раны, – сказала я улыбнувшись.
– Наташа! Новый год на носу! Сейчас одиннадцать тридцать восемь. Давай, быстро накроем на стол! – сказал Давид и спросил: – Ты в состоянии двигаться?
– Да, конечно, – сказала я, явно чувствуя, что от его мази мне значительно полегчало, я, правда, сказала, чтобы он особо меня не припахивал: – мне не надо только делать резких движений и напрягаться.
– Хорошо! – сказал на это Давид, – Делать резкие движения и напрягаться буду я, а ты будешь мне помогать, чтобы мы успели к бою курантов.
Я побежала на кухню, доставать из холодильника закуски. Быстро достав нарезки ветчины, колбасы и сыра, я разложила всё это в хрустальные блюдца, и расставила всё это на журнальном столике, возле дивана, рядом с бутылочкой перекиси водорода.
Давид взял со столика перекись и пошел в ванну чтобы поставить её в аптечку. Я ужаснулась: «Балииин! Там же на полотенце-сушилке висят мои трусики-стренги! Балииин!». Мне сделалось вдруг так стыдно, что я по рубашкой совсем голая. От смущения я потёрла бедро о бедро, и от этого ещё явственнее почувствовала свою наготу. Тогда я забралась с ногами на диван и натянула себе на колени подол рубахи. Я собралась в комочек и, под рубашкой, плотно прижала колени к груди, но ощущение моей обнаженности сделалось ещё сильнее. И при этом, вдруг по всему телу у меня разлилось такое блаженство, что я испугалась, как бы мне от всего этого не испачкать Давиду диван – позору тогда не оберёшься.
 Давид, между тем, вышел из ванны и прошел в комнату. Он достал из бара шампанское, виски и джин и поставил всё это на столик. В одиннадцать пятьдесят мы уже сели на диван за свой скромный праздничный столик и включили телевизор в ожидании Путина.

Глава 5
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
Куранты пробили полночь, и Давид Леонидыч выстрелил из шампанского. Я, хоть и ждала выстрела, но всё равно вздрогнула. Давид налил мне фужер и я тут же начала его пить, приговаривая про себя желание: «Только б он в меня влюбился… Только б он в меня влюбился, как я в него… Только б Давид Леонидыч влюбился в меня»
– Ты загадала желание? – спросил меня Давид.
– Угу, – кивнула я, продолжая пить и заклинать.
– Чтобы оно исполнилось, надо выпить всё до двенадцатого удара, – сказал он, и я допила, наконец, свой фужер.
– С Новым Годом, – Воскликнул Давид.
– С Новым Годом! – сказала я, и подумала: «Как-то надо запечатлеть это моё загаданное заветное желание… но как?».
Я на секунду призадумалась, и тут мне сама пришла в голову дерзкая идея, и я выпалила: – А теперь надо поцеловаться!
Давид, видимо, не ожидал такого предложения и округлил глаза, а я подошла к нему встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Он обнял меня своим медвежьим объятием, и мы долго целовались губами (я тогда ещё не знала, что нужно работать ещё языком) и тёрлись носами, как папуасы. Наконец, чтоб соблюсти приличия, мы остановились и я снова вернулась на диван и опять забралась на него с ногами. После поцелуя, мне уже не было так стыдно, что я под рубашкой совсем голая, и даже сделалось интересно, забавно и даже очень приятно.
А Давид, зараза, вместо того, чтобы сесть со мной рядом, взял и сел не на диван, а на кресло напротив меня. Я сначала захотела обидеться и надуться, но потом подумала, что, когда любовь только начинается, дуться и обижаться было бы неуместно. Тогда я спустила ноги с дивана, взяла со столика пульт от телевизора, опять забралась с ногами на диван и стала усердно переключать каналы. По всем каналам шло, как говорит Давид, «беснование» старпёров типа Пугачёвой, Антонова, Малинина и им подобным, имена которых стёрлись уже давно из моей памяти. Наконец я нашла Жанну Агузарову. Она тоже не очень молодая, но хоть яркая на их сером и унылом фоне.
Давид в это время налил в мой фужер шампанского, а себе в стакан джина. «Он считает меня маленькой, – подумала я, поэтому наливает мне шампанского!». Мне это показалось несправедливым, и тогда я посмотрела на него и сказала:
– Давид Леонидыч, а налейте и мне джина.
Он посмотрел на меня, наши взгляды встретились, он помедлил немного и удивлённо переспросил:
– Тебе джина?
Я молчала, а он через пару секунд спрашивает:
– Наташа, скажи, только честно, а тебе уже точно есть 18 лет?
Я возмутилась внутри: «Неужели он не знает, сколько мне лет?», и говорю усмехнувшись:
– Вам что ли показать паспорт? – потом уже серьёзно добавила: – Да уже есть… мне ещё в прошлом году 18 исполнилось… в ноябре.
Он ухмыльнулся, достал из серванта самый маленький хрустальный стаканчик и налил джина и мне. Я его тогда спрашиваю:
– Давид Леонидыч, а почему он такой маленький?
– Кто «маленький»? – переспросил он, словно не понял.
– Стаканчик маленький, – говорю я, а он гадко так спрашивает:
– Ты что, хочешь напиться? – и пояснил: – Разница между моим и твоим стаканчиком значительно меньше, чем между моим и твоим весом. Так что, по сути, я тебе налил больше, чем себе.
«Вот хитрый еврей, – подумала я, – всегда выкрутится! Он думает, что я ещё маленькая». Я тогда говорю ему:
– Ничего страшного, я уже пила коньяк и даже водку.
– Ишь, какая ты опытная, –  сказал он с усмешкой и спрашивает: – Когда ж это ты успела?
– Папа меня угощал. – ответила я, и рассказала: – Мама была против, а он сказал ей, что лучше выпить первую в жизни рюмку за столом со своим отцом, чем с друзьями в подъезде.
Ему мой ответ, или я сама, показались забавными, и он спросил:
– А с друзьями в подъезде, надо понимать, ты никогда ещё не пила?
Я ему терпеливо так отвечаю:
– Что Вы, Давид Леонидыч, как Вы могли такое подумать? За кого Вы меня принимаете? Я девочка положительная, – сказала я и добавила: – я из хорошей семьи.
Тогда он опять заулыбался и говорит:
– Вот и прекрасно! – и спрашивает: – Так за что будем пить, девочка из хорошей семьи?
«Чего это он всё улыбается, – подумала я, – наверное он меня не воспринимает всерьёз».
– Известно, за что, – сказала я, стараясь быть, как можно серьёзней: – за Новый год, чтоб всё было в нём успешно, замечательно и благополучно!
Мы чокнулись и выпили. Джин оказался неожиданно крепким, не то, что джин с тоником, только который я раньше и пробовала. Я поперхнулась, поморщилась, но всё таки пересилила себя и выпила всё до конца.
– Джин залпом можно не допивать, – сказал Давид Леонидыч менторским тоном, – достаточно только пригубливать и чувствовать вкус – это не водка.
«Опять я прокололась, а он меня учит», –  подумала я, говорю ему:
– Ничего, – всё равно приятно… ёлкой пахнет.
– Не ёлкой, а можжевельником, – поправил я.
«Блин, опять поправляет, учитель…», – нахмурилась я, но, чтобы не подать виду, что это меня обижает, сказала с улыбкой:
– Ну, значит на балл ниже…
– Что значит: «на балл ниже»? – не понял он, – почему?
– Потому, что ошиблась, – сказала я и рассмеялась, – можжевельник с ёлкою перепутала.
– А! В этом смысле! – засмеялся и он.
После джина стало вдруг поприятнее и непринуждённее. Мне захотелось ещё выпить. Я пододвинула к нему свой стаканчик и говорю:
– Давид Леонидыч, налейте мне ещё джина. Обещаю – я не буду пить всё сразу залпом…
Он заулыбался и налил мне и себе. Мы выпили по второй. По телевизору вдруг  запела ненавистная мне баба-мужик, Верка Сердючка.
Фу! Терпеть на могу! – воскликнула я, взяла пульт и снова стала переключать каналы.
По всем каналам шла какая-то мура, и я прошла полный круг. Тогда я пересела по-другому и начала давить на кнопки снова. Тут я почувствовала, что подол моей рубашки опять сильно задрался, а Давид Леонидыч пристально туда пялится. Мне вдруг сделалось стыдно.
– Давид Леонидыч, Вы куда это всё смотрите? – вырвалось у меня.
При этом, я сжала ноги и затолкала подол рубахи себе между ног
– Я на тебя смотрю, Наташенька, на тебя! – ответил он с еврейской интонацией и улыбкой, – Куда же мне ещё тут  смотреть?
– Вы меня смущаете, – сказала я стыдясь, что я сделала ему замечание и поставила в неловкое положение, – у Вас такой взгляд…
– Какой взгляд? –  спросил он.
Мне сделалось ещё стыднее и я, чтобы перевести это в шутку сказала со смехом:
– Такой… будто Вы хотите меня скушать.
Он рассмеялся:
– Не бойся, я не Каннибал Лектор из «Молчания ягнят», я тебя не трону. – сказал он, то ли нарочно, то ли забывши, переврав имя главного героя фильма, и добавил: – Мне достаточно вот ветчины и бекона.
«Ветчины и бекона? – с удивленьем подумала я, – Странно, он вроде еврей, а ест свинину!». И тут я решилась спросить:
– Давид Леонидыч, скажите, вот Вы едите ветчину и бекон… а разве… Вам можно? Разве Вы не еврей?
Он ответил не сразу, и я уже начла жалеть, что об этом спросила, но он отвечал:
– Да еврей, наверное… –  потом ещё помолчал секунду, и спросил: – а разве для тебя это имеет какое-то значение?
Я смутилась и пожала плечами:
– Нет, наверное, не имеет… – сказала я и пояснила: – Дело в том, что я христианка, а «во Христе, – как говорится в Евангелии, – несть Иудей, ни Еллин»!
– Но ведь я-то не «во Христе», – ответил Давид и прибавил: – я даже ведь не крещёный.
– Ну, значит, еврей, – заявила я, а он, улыбнувшись, сказал:
– Но у меня от еврейства осталась одна только фамилия.
– «Только фамилия?», – переспросила я, и сказала: – Ну, если только фамилия у Вас осталась, а «фамилия» по латыни – это семья, то значит Вы точно – еврей. Ведь у евреев семья – это самое главное, даже не вера, не язык, а семья – происхождение!
– Откуда ты так хорошо знаешь, что у евреев самое главное? – спросил Давид Леонидыч, – Может быть, ты тоже еврейка?
– Нет, я русская. Моя фамилия – Розанова, – сказала, чуть не обидевшись, – Кстати, мой папа говорит, что знаменитый русский философ, Василий Васильевич Розанов – его прадед, а он был знатоком еврейства и евреев. Я читала его книги.
Он усмехнулся удивлённо:
– Ну, тогда ты действительно об евреях знаешь гораздо больше, чем я… – сказал он, но я его перебила:
– Дело в том, что моих папу и маму, как бы это сказать… – я подумала, как это сказать, и пояснила: – их очень волнует еврейский вопрос.
– Нашли о чём волноваться! – сказал он усмешкою и добавил: – По-моему, в современной России этот вопрос давно уже решен и закрыт.
– Нет, не скажите, Давид Леонидыч, – тщетно пыталась я внести ясность, – Вы не знаете моих родителей. Мама у меня православная христианка, регулярно ходит в церковь и меня туда водит, а папа говорит, что христианство на Русь принесли евреи, и больше интересуется язычеством и всякими дохристианскими верованиями.
Тут он сказал такое, что я засомневалась, что он воспринимает разговор со мною всерьёз:
– Так что же, опять возможны будут погромы? – спросил он шепотом, и сымитировал голосом тревогу.
Я усмехнулась и говорю:
– Прикалываетесь, Давид Леонидыч? Знаете, мой прапрадед, Василий Васильевич Розанов, как-то сказал: «Все русские – антисемиты, но у каждого русского, в виде исключения, найдётся самый близкий друг-еврей, за которого он жизнь готов будет отдать».
– Так ты, Наташенька, за меня готова жизнь будешь отдать? – спросил с усмешкой Давид.
Я усмехнулась и говорю:
– А Вы сомневаетесь? Жизнь не жизнь, но этому кренделю, который Вас вчера вздумал душить, я так в морду вцепилась, что чуть глаза ему не выцарапала!
А он опять уставился, куда не надо, и говорит:
– Милая моя Наташа, – сказал я, – конечно же, я не сомневаюсь в тебе, но я не подхожу под эту розановскую формулировку, потому, что семья моя по сути уже давно не еврейская. Может, мои мама и папа и помнят, что наши предки когда-то были евреями, а я уже с детства – русский и, представь себе, во мне, как и во всяком русском, судя по формуле Розанова, много найдётся и антисемитского. Особенно когда они начинают морочить меня своими кагальными требованиями. Так и хочется устроить им какой-нибудь местечковый погром.
Я не знала, что и сказать, а он, воспользовавшись моим молчанием, опять налил нам джина и вдруг сказал:
– Я даже ведь не обрезанный!
Я не ожидала, правда, что он скажет об этом, и говорю:
– Не обрезанный? Правда?
А он спрашивает:
– Ты что, мне не веришь? Ты хочешь, что ли, чтобы я тебе показал?
Я опупела от этого предложения и говорю в панике:
– Нет, нет, нет, не надо! Я Вам верю! Можете не показывать!
Он дал мне мой стаканчик, поднял свой, что-то сказал, и мы выпили. Я опять попыталась искать что-то путное в телевизоре, но ничего там не было. Я просто сделала телевизор тише. Я  уселась на диване в какую-то расслабленную позу, и вдруг, по этому каналу, что я приглушила, вдруг заиграла та самая музыка под которую мы с Давидом танцевали на Новогоднем балу, а девки из нашей группы с завистью на нас пялились. Я встрепенулась:
– Давид Леонидыч, –  воскликнула я, – а давайте… опять потанцуем… помните… эта музыка…
Я вскочила с дивана, но в голове у меня вдруг всё пошло кругом, я свалилась вверх тормашками с дивана и улетела куда-то в небытие. Очнувшись, как мне показалось, через мгновение, я почувствовала, что меня кто-то куда-то несёт.
– Куда Вы… меня… несёте? – обратилась я неизвестно к кому, к тому, кто меня нёс, а он отвечал мне:
– На постель… несу… я тебя спать уложу.
Голос был знакомый и очень приятный! Я поняла, что это голос Давид Леонидыча, и успокоилась.
– А… Ну, да… – сказала я и расслабилась.
Потом я почувствовала, что меня положили на прохладную простыню…
– Мы будем спать? – спросила я у него, и желая, чтоб всё было так, как положено, сказала: – Только чтоб – ни… ни… ни… ни… и мне надо снять… рубашку…
– Зачем? – спросил они говорит: – спи так… прямо в ней…
Я проговорила заплетающимся языком, то, что обычно говорила мама, не позволяя мне спать в одежде:
– Я не хочу… я же… я ж не бомжовка какая, чтобы спать в одежде…
Я кое как избавилась от рубахи. После этого я больше ничего уж не помню.

Глава 6
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НОВОГО ГОДА
Меня разбудил какой-то свист. Я лежала с закрытыми глазами (глаза не хотели открываться), и я думала: «Что это так может свистеть? Что-то это мне напоминает? Похоже на чайник со свистком. Но у нас дома нету чайника со свистком! Значит, я не дома?». Я испугалась и открыла глаза. Незнакомая комната, и я, совершенно голая лежу в чужой постели в чужой комнате. Я испугалась ещё сильнее, и сердце моё заколотилось. Я села, нащупала возле себя одеяло, натянула его на себя и улеглась снова. Во рту у меня стоял хвойный запах. «Откуда у меня хвойный запах во рту? – подумала я – Я что, чистила зубы хвойной зубной пастой? И вообще, как я здесь оказалась?». И тут я всё вспомнила: «Джин! Это вкус джина!», а я в гостях у Давид Леонидыча. Безумно хотелось пить. «А где Давид Леонидыч? – соображала я, – и почему я голая?». «Потому, что ты спала», – чирикнул у меня в голове чужой будто птичий голос. «Ах да! Я спала, – подумала я и спросила у всеведущего голоса, – А кто ж меня спать уложил?». «Твой Давид Леонидыч и уложил», – чирикнул всеведущий голос. «А кто меня раздевал?». «Сама ты, – чик-чирик, – и разделась, и рассекала в одной лишь рубашке». Я вспомнила до мельчайших подробностей всё, что произошло до моего падения с дивана, и мне сделалась жутко стыдно. Я свернулась под одеялом калачиком и притворилась спящей.
– Наташенька, – услышала я тихий голос Давида, – ты спишь? Чаю хочешь?
Чаю, конечно же, я очень хотела, «но я же сплю, – подумала я, – мне надо сначала всё хорошенько продумать», поэтому я ничего не ответила и не шелохнулась. Давид прикрыл дверь и пошел пить чай в одиночестве. Вокруг стояла мертвенная тишина. Я силилась вспомнить, что произошло после того, как меня перетащили в постель, но никак не могла. То, что мне смутно помнилось, перетекало в мой сон, что мне пригрезился ночью. Снилось мне, что Давид Леонидыч стоит посреди спальни и тщетно пытается завести огромный, сияющей хромом и никелем красавец-мотоцикл «Harley Davidson». Он периодически резко нажимал ногой на кикстартер, мотоцикл взрёвывал и тут же глохнул, будто собран он был не в Америке, а в России или в Китае.  Только потом я сообразила, что это был не мотоцикл, а просто Давид храпел рядом со мной на постели.
Я лежала и прислушивалась к тишине, как вдруг явственно услыхала, скрежет поворачивающегося ключа в замке. «Неужели, Давид Леонидыч решил куда-то уйти, а меня запер и бросил одну?», – с ужасом подумала я. И вдруг я услышала громкий весёлый женский голос:
– Привет, Додик! С Новым годом тебя.
«О! Боже! Это его мама пришла!», – похолодев от страха, подумала я.
Но голос Давида ответил:
– А, Галка, привет! Это ты? Что тебя сюда принесло?
– Да вот, проходила мимо и подумала: «Дай ка зайду к убеждённому холостяку, поздравлю с Новым годом и, заодно, скрашу его одиночество».
«Ясно. Это какая-то его подружка, – подумала я, – но почему у неё ключи от его квартиры, или это он сам ей открыл?».
– А с чего это ты взяла, что я в одиночестве, и почём ты уверена, что своим появлением скрасишь его, а не отравишь? – ответил он ей вопросом.
«Во, здорово он ей врезал, – подумала я, – наверное это какая-то его бывшая».
– Ну, Додик, не надо хамить мне сейчас! – воскликнула она обиженно, – я думала, что твои обиды давно перегорели, а ты всё дуешься на меня, как баба.
– Кстати, очень хорошо, что ты пришла, – сказал Давид, – верни ка мне мои ключи!
Послышалось невнятное препирательство, потом, как мне показалось, короткая борьба, и женский голос произнёс с деланым равнодушием:
– Да не нужны мне твои ключи! Забирай! – потом, после некоторой паузы, уже примирительно она сказала: – может, хоть чаем меня напоишь?
– Ладно, иди на кухню, – сказал ей Давид.
Разговор слало слышно хуже, но та, которую Давид назвал Галкой, говорила так громко, что её слова я разбирала.
– Так ты говоришь, что ты не в одиночестве? У тебя что, кто-то завёлся?
– Заводятся в голове тараканы, – ответил Давид.
– А у тебя кто? – спросила она и предположила: – наверное, студенточка какая-нибудь спит с тобой за оценки.
От этих слов я скрипнула зубами от злости.
– Вообще, какое твое дело, есть ли кто у меня или нет? – спросил Давид с раздраженьем.
– Да мне всё равно! Если ты найдёшь какую-нибудь дурёху, которая будет тебя облизывать, я только буду за тебя рада.
– Давай, не будем об этом, – сказал Давид.
– Давай. Не будем, – повторила она, а Давид сказал:
– Вот и хорошо, и я прошу, не доставай больше меня своими внезапными визитами.
– Хорошо, – сказала она, – я не буду больше тебя доставать, если ты не хочешь… только… давай, трахнемся напоследок, а то я по мужику соскучилась…
– Отстань, – услышала я голос Давида, и из кухни донесся звук какой-то возни, – не трогай меня. Мне больно! И неприятно! Надень колготы сейчас же!
От возмущения я чуть не вскочила и не помчалась спасать его. Шум вроде утих, и через некоторое время я услышала голос Галки:
– А я наблюдательная! – сказала с усмешкой она, – Я видела на вешалке в прихожей маленькая дублёночка висит, и она явно женская, а из рукава торчат девичьи рейтузики! А? Где она? В спальне?
– Какое твоё дело? – повторил Давид, – пей свой чай и не лезь в мою жизнь!
– А? Ну, скажи, что шлюшку снял? – спросила она с усмешкой, – Или какая-нибудь двоечница спит с тобой за оценки?
– Галка, перестань!
– А может, какая-то желторотая студенточка втрескалась в тебя и…
– Галина! Прекрати! – воскликнул Давид и пригрозил: – А то вышвырну тебя вон!
– А, ну прости, прости, – проговорила она и, не сдержавшись, добавила: – Понятно! Значит всё таки это любовь!
– Перестань! Допивай свой чай и проваливай! – воскликнул Давид.
– Ай-ай-ай, как грубо! Деликатный и галантный Давид и вдруг позволяет себе так разговаривать с женщиной! Когда он меня добивался – был сама любезность и обходительность, а когда я ему стала давать, он сразу переменился! Вот, мужики, все вы такие! Неблагодарные!
У меня возникло ощущение, что она говорит всё это не Давиду, а мне. Меня такая злоба взяла, что я стала думать, чтобы такое выкинуть, чтобы её уесть? «Может взять, и вот так, как я сейчас есть, в чём мать родила, выйти к ним в кухню и посмотреть на её рожу?», – подумала я, но потом другая мысль, правильная и благородная сказала: – «Нет, нельзя, тогда она точно решит, что я «шлюшка»! Так что же делать?».
– Галка, ты меня достала! – Услыхала я возмущённый голос Давида, – ты говоришь, что пришла что-то скрасить, а из самой пакости так и льются из всех щелей.
«Надо что-то делать! – подумала я, – Но где же моя одежда?». Я встала на четвереньки, посмотрела на пол и увидела, что на полу возле постели валяется рубаха Давида, в которой я ходила со вчерашнего вечера.
– Какие «пакости», Додик? – проговорила она с удивлённым восторгом, – ты красивый, сильный, сексуальный мужик! Тебе так и хочется отдаться! От тебя многое можно стерпеть. Ну, давай! Давай трахнемся! Ну? На, возьми меня!
Больше терпеть я уже не могла! Я быстро надела рубаху, засучила рукава и застегнула её на две пуговицы. Стараясь быть, как можно спокойнее и безразличнее, хотя бы на вид, я завалилась в кухню, заулыбалась, упёрла кулаки в бока и сказала:
– Драсть!
Они оба посмотрели на меня, будто увидели привидение. Галя оказалась высокой, фигуристой брюнеткой, лет под тридцать с короткой стрижкой и ярким макияжем. И, надо отдать ей должное, очень красивой. Она сидела на высоком стуле, похожем на тот, что стоят в барах у барной стойки, круглом и без спинки. Она поставила на стол кружку с чаем, смерила меня с ног до головы испытывающим взглядом и воскликнула:
– Опаньки! Здравствуй, жопа, Новый год! – потом, не сводя с меня глаз, обратилась к Давиду: – Додик, это кто это такое?
– Это… Наташа, – промямлил Давид растерянно.
– Наташа? – переспросила она, – Надо же! Наташа! А я подумала, что это пацан!
– А это Галя, – сказал Давид, – моя… – он замялся на несколько мгновений и пояснил: – моя знакомая.
– Знакомая? А я думала, что это твоя мама, – сказала я, чтобы в отместку за «пацана», хоть как-то уесть её, но мне показалось, что этого мало и я ещё добавила: – или бабушка.
– Наташенька, ты, наверное чаю хочешь, – сказал мне Давид, я сейчас налью тебе…
– Не надо, я сама, – ответила я и прошла мимо, сидящей за кухонным столом, Гали к газовой плите, чтобы взять с неё чайник.
И как только я повернулась к Гале спиной, эта стерва взяла, задрала мне сзади подол моей рубахи, и заглянула туда.
– Всё с вами ясно, – сказала она, а я, резко одёрнув рубашку, сказала со злобой:
– Эй! Чё за дела! Смотри, у меня в руках кипяток!
– Додик, эта цыпа грозится меня ошпарить, как цыплёнка, – пожаловалась она Давиду со смехом.
– Галка, ты что себе позволяешь?! – воскликнул Давид, но слова его прозвучали совсем не грозно, а наоборот, как-то жалко.
– А что я себе позволяю? – воскликнула эта стервь, – Я пришла с самыми лучшими намерениями: поздравить с Новым годом, попить чайку, потрахаться в своё и твоё удовольствие… если, конечно, будет желание…
– Галка, – хотел что-то сказать Давид, но она его перебила:
– Слушайте, Додик и это… Наташа, а давайте потрахаемся втроём! L'amor de trois – так сказать! А?
– Галка, ты меня вконец достала! – проговорил Давид и, не давая ей перебить себя, быстро спросил:
– Где это ты так набралась?
Тут только я заметила, что она в дымину пьяна. Мало того, что от неё несло перегаром, но я ещё обратила внимание, что на стуле рядом с ней комком лежат женские колготки, а у неё ноги были голые. «Так! Я тоже наблюдательная! – подумала я, – Это она сняла свои колготы, наверно тогда, когда взывала к Давиду: – «Ну, давай! Давай трахнемся! Ну? Ну, возьми меня!», интересно, а трусы сейчас есть на ней? Может, тоже задрать юбку ей и проверить? Однако, как это сделать, когда она плотно сидит на стуле, хотя, время от времени, и покачивается на нём?». Мне было противно, и даже появилось желание одеться и уйти, но не могла же я её оставить с Давидом один на один! Однако скоро мой вопрос разрешился сам собой и без всяких экспериментов. Пьяную Галю сильно качнуло ещё раз, и она, чуть не потеряв равновесие, упёрлась ногой на соседний стул, на котором валялись её колготки, чтоб не свалиться на пол. Юбка её при этом сделала up skirt, и ясно стало видно её широко раздвинутую, гладко выбритую норку, так и жаждущую, чтобы какой-нибудь ползучий гад взял и заполз в неё. Мне сделалось ещё противнее, но теперь уже о том, чтобы мне одеться и уйти, вообще не могло быть и речи. «Она же изнасилует его! – подумала я, – Пусть уходит она!».
Давид, с виноватым видом, стоял в углу кухни у двери и молчал. Видно было, что он растерялся и не знал, что предпринять. Я подошла, положила ладони ему на грудь и тихо сказала:
– Давид, давай выгоним её вон. А?
– Наташенька, помилосердствуй! – пробормотал он в ответ, – Ты видишь – она пьяная в грязь. Я не знаю, где она встречала Новый год, где она так набралась, кто и за что её вытолкал вон в пьяном виде, но я человека просто так выставить не могу.
– Эй, хозяева, – раздался вдруг заплетающийся голос Галы, – а налейте ка мне чёньть выпить, а то меня мутит с похмелья! Додик, я знааааю, что у тебя всегда есть чё выпить! И ваще, чё мы сидим? Давайте выпьем за Новый год – праздник же, ребята…
– Пожалуй я налью ей, – сказал Давид мне и тихо, чтобы она не услышала, прибавил: – пусть она вырубится и уснёт. Я положу её на диван или в спальню…
– Не надо, не парься, только налей, – сказала она и, будто расслышав последние слова Давида, сказала: – я выпью и лягу здесь спать, прямо на кухне… в уголке… как собачка… ты мне газетку тока постели. А сами можете идти трахаца дальше… я вам не буду мешать!
– Чего ты несёшь?! – возмутился Давид, – мы вовсе не «трахались»… просто Наташа встретила Новый год у меня… так обстоятельства сложились… – возразил ей Давид, словно оправдываясь, а она его перебила:
– Ага! Ну, конечно – «не трахались», я понимаю – вы играли в шахматы…
– Ладно, налей ей, Давид, – сказала я, прикинув, что это действительно было бы самым лучшим в сложившейся ситуации.
Во мне боролись два чувства: с одной стороны чувство ревности, – «для чего это в жопу пьяное существо завалилось к моему другу в первый же день Нового года?» – думала я, и мне хотелось как-то поскорей от неё избавиться, а с другой стороны, мне было её очень жалко. Я не знаю, когда и с чего это они расстались, но видно было, что они не разошлись, как в море корабли, а эту худую шлюпочку всё ещё время от времени прибивает к отбросившему её судну.
Давид удалился к бару и вскоре принёс подмышкой пару бутылок джина и виски, а в руках три стакана и початую бутылку шампанского, которую мы с ним вчера не допили, так как сразу перешли на джин. Давид спросил у Галы:
– Галка, ты что будешь, шампанское или что?
– Шампанское с утра пют… тока лошади… – сказала она, потом, заплетаясь в словах, поправилась: – то есть даже лошади… не пют шампанское… я не лошадь.
– Тогда джин или виски? – спросил Давид.
– Чё хошь… можешь и то, и другое сразу смешать в стакане… тока не шампуньское… шампуньское пусть вот она пёт, – проговорила Гала, указывая пальцами на меня, и добавила: – потому, как она малявка, и крепкая выпивка ей вредно…
Давид налил мне и себе джина, а Гале виски, которые она сразу же заглотила одним махом, потом, отдав стакан Давиду, сказала:
– А теперь джину маненько!
Давид налил ей джина. Теперь она прежде, чем выпить, чокнулась с Давидом и со мной. Мы выпили, а Галка сказала мне с улыбкой, пригрозив пальцем:
– А ты растёшь, маленькая пьянчужка…
После этого она сползла с табуретки на пол, встала, согнувшись, держась за круглое сидение, словно за руль и проговорила:
– Гав! Гав! … собачка поехала спать! Додик, ты постелил мне газетку? Почему ты не постелил мне газетку? Жадный! Тебе для меня даже газетки жалко? Тогда я постелю свою юбку. Она, качаясь из стороны в сторону, расстегнула молнию на юбке, спустила её к стопам, перешагнула через неё одной ногой, а другою зафутболила её в угол кухни. Оставшись снизу по пояс абсолютно голой, она пошла, было, в угол кухни, но вдруг завалилась навзничь, спасибо Давид успел её подхватить. Он поднял её, взял на руки, понёс в комнату и там уложил на диван. Оказавшись на диване, Гала повернулась на бок лицом к спинке дивана, свернулась калачиком и показала нам с Давидом те свои интимные места, куда матерщинники посылают тех, кто их раздражает. Давид принёс плед и укрыл её задницу. Мы вернулись на кухню и там выпили ещё по одной порции джина и помолчали. Наконец, я сказала:
– Давид, а расскажи мне о ней. Это твоя бывшая девушка? Почему вы расстались?
Давид только раскрыл рот, чтобы что-то сказать мне, как вдруг из моей сумки, висящей в прихожей, раздалось пение моего смартфона. Я вскочила и побежала туда. Звонила моя мама:
– Наташенька, ну, наконец ты ответила, с Новым годом! Ты где? – быстро заговорила она, будто стараясь сказать, как можно больше, до того, как я нажму на отбой, – Почему ты домой не идёшь? Я же волнуюсь! Уже вечер! Тебя не было дома почти целые сутки!
– Прости, мама, – ответила я, – так получилось. Не беспокойся! Я сейчас иду домой и скоро буду.
– Я нажала отбой и сказала Давиду:
– Давид, не сердись! Мама звонила. Мне надо идти…
– Иди, конечно иди, – сказал он и добавил: – маменькина дочка. Я бы тебя проводил, но не могу оставить эту беду здесь одну, а то она проснётся и мало ли что она натворит тут без меня…
«А что она натворит с тобою?» – подумала я, но вслух ничего не сказала.
Я вернулась в прихожую, стала  надевать рейтузы и вспомнила, что забыла в ванной трусики. «Да ладно, – подумала я, – оставлю их там! Надо же это место как-то пометить!». «Ишь ты, какая ты озорница!», – воскликнул у меня в голове благой помысел, который, бывало, часто меня укорял за мои проделки. Я ничего больше никому не сказала, оделась, взяла свою сумку и пошла к двери. Давид вышел со мною проститься. Мы долго целовались у двери, потом я оторвалась от него и пошла домой пешком, благо, что жила неподалёку. Мне было горько и до безумия досадно, что Давид остался наедине с этой пьяной стервозой. Вдруг он сжалится над ней и сделает то, что она от него хочет и ждёт. Несколько раз по дороге я порывалась вернуться, но во-первых, мне было стыдно, а во-вторых меня дома ждала моя мама.

Глава 7
Я ДОМА. РАЗГОВОР С РОДИТЕЛЯМИ
Зайдя в дом, я повесила свою дублёночку на вешалку и крикнула:
– Привет! С Новым годом! Я дома!
Из комнаты сразу же выскочила мама, схватила меня в объятия, как в тиски, и начала причитать так, будто год меня не видела:
– Доча, где же ты пропадала? Почему не позвонила? Тебя же целые сутки не было дома! Разве можно так маму пугать?
– Мамочка, меня не было дома всего только сутки, а ты убиваешься, будто я где-то год пропадала. Я встречала Новый год у приятелей… из университета… – проговорила я сбивчиво.
– Что это за приятели? Как их зовут? – спросила мама нахмурясь.
– Ну… какая разница? Разве тебе это важно знать?
– Конечно, важно! – воскликнула мама, – Должна же я знать, где ночует моя доча…
– Ну, мам, я уже взрослая! – сказала я, – могу совершать взрослые поступки…
– Ты считаешь, что доводить до инфаркта собственную мать, это взрослый поступок? –  Раздался вдруг из комнаты строгий голос моего отца, и в прихожей появился мой нахмуренный папа.
– Мам, я что, разве довела тебя до инфаркта? – спросила я обратившись к маме.
– Я была на грани, – ответила мама.
На лице её появилась печальная улыбка.
– Иди, поешь, небось проголодалась, – проговорила мама, но я ей возразила:
– Мамуль, ты что? Я же Новый год встречала! Как я могу проголодаться? Мне пить только хочется… Чай нальёшь?
– В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно пил холодную воду, – произнёс папа заезженную солдатскую шутку.
Он всегда надо мной подшучивает. Но я знаю, что на самом деле он любит меня… а я его.
Я не буду пересказывать весь наш дальнейший разговор потому, что он был самый обыденный, ничего не значащий и не интересный. Скажу только, что мама вернулась к вопросу, от которого я ушла:
– Может ты мне всё же откроешь, имя твоей приятельницы, у которой ты встречала Новый год?
– Или приятеля, – встрял в разговор папа, – Дашенька, ты что, разве не помнишь, что «доча» твоя сказала: «Я встречала Новый год у приятелей из университета»?
Я почувствовала, что начинаю «палиться» и решила сказать всю правду (или почти всю правду) и помявшись сказала:
– Я встречала Новый у нашего преподавателя из университета.
– У преподавателя? – в один голос воскликнули мама и папа, и слово «преподаватель» прозвучало в их устах, как «каннибал».
– И кто он? – спросил мама, – Как его фамилия и имя-отчество?
– С каких это пор преподаватели приглашают своих студенток встречать у них новый год? – нахмурившись спросил папа.
– Это тренд «Нового времени», – усмехнувшись ответила я, попытавшись перевести это в шутку, не сообразив, что эта глупость может вызвать ещё большее раздражение моих консервативных родителей.
– Хватит «трэндеть», – грозно сказал папа, – как его зовут?
– Давид, – робко отозвалась я.
– Он что, еврей? – спросил папа и пояснил: – Давид – еврейское имя!
– Даниил – тоже еврейское имя, – сказала я.
– Я не Даниил, а Данила, – нахмурился папа, и вопросил: – а как его отчество?
– Давид Леонидыч, – ответила я убитым голосом.
– «Давид Леонидыч»? – повторил папа, и воскликнул: – Точно – еврей!
– Нет… то есть да… то есть, нет, – залепетала я, а потом собралась с духом и воскликнула: – да какая разница? И вообще, я люблю его!
– Что? Ты любишь еврея? – воскликнул папа, будто сомневаясь, не ослышался ли он, и добавил: – Вот, блин, дожили!
– Действительно «дожили», – со вздохом сказала мама, – правнучка Василь Васильича Розанова влюбилась в еврея.
– Ну, и что? Прадедушка тоже любил евреев! – запальчиво воскликнула я, –  ну, не всех, конечно… а некоторых… в виде исключения.
Родители молчали, не зная, видимо, что и сказать, а я ляпнула сгоряча:
– И вообще, он не еврей!
– «Не еврей», а кто же, – жалобно спросила мама и прибавила: – как хоть фамилия его?
– Каплер, – расстроенным голосом ответила я.
– «Пострадавший от Сталина Каплер»? – пропел папа, голосом Высоцкого.
– Он его внук… – ответила я и в сердцах воскликнула: – Да что вы всё цепляетесь. Он даже не обрезанный!
– Что? – воскликнула мама, и лицо её сделалось таким, будто она глотнула крепкого уксуса, – «Необрезанный»? Откуда ты это знаешь?
– Интересно, как ты это проверила? – с саркастической усмешкой спросил папа, – он тебе что, сам показал?
– Нет, он мне сказал просто… – ответила я.
– «Сказал просто», – передразнила мама, – а ты поверила.
– А надо было проверить! – язвительно проговорил папа.
– Данила, не говори глупостей! Как тебе не стыдно?
– Мне? Стыдно? – воскликнул папа, – а, интересно, чего мне стыдится? Дочь провела новогоднюю ночь с жидом, а я должен стыдиться? Да, действительно – мне стыдно, – сказал он после короткой паузы и добавил: – если бы она была моим сыном, я бы убил её, как Тарас Бульба Андрия!
С этими словами он повернулся и ушел в комнату, а мама, обняв меня, увела в кухню. Там она усадила меня на стул и сказала:
– Не обращай внимания на папу. Он хоть и антисемит, но тебя любит!
– Я знаю, – сказала я, – и на него не обижаюсь.
Потом мама взяла меня за плечи и, глядя мне прямо в глаза, спросила:
– Доча, скажи мне только честно: что у тебя с ним было? – проговорила она, упирая на слово «было».
– Ничего не было, мам, мы только с ним целовались.
– Вы целовались… – проговорила мама, словно раздумывая над смыслом этих слов, и спросила ещё:
– А сколько лет ему, этому Давиду Леонидовичу?
Я пожала плечами:
– Ну… он взрослый, но не старый… он кончил институт, значит ему не меньше 25 лет, но ему на вид не больше тридцати… – проговорила я, – вот так как-то.
– У вас, получается, большая разница в возрасте… начала, было, мама, но я её перебила:
– Маам! У вас с папой 12 лет разницы, и ничего?
– Мы другое дело! – возразила мне мама, – когда я познакомилась с твоим отцом, мне было уже 20 лет, а когда мы с ним поженились, и я тебя родила мне уже было двадцать два…
– Такая молоденькая?! – опять перебила я её и озорно засмеялась, но потом серьёзно сказала: – Мам, я же не собираюсь побить твой рекорд и родить в 19 лет. Сначала надо закончить универ.
– Само собой разумеется, – сказала мама, и хотела ещё что-то сказать, но я её опять перебила:
– Я просто в него влюбилась, а он, кажется, любит меня…
– «Кажется» ей! – перебила меня в свою очередь мама, и приговорила: – Когда кажется, то крестятся, чтобы не казалось!
Я перекрестилась. Мама улыбнулась и сказала:
– Я не такая антисемитка, как твой отец, но по православному закону, вы не можете пожениться, пока он не обратится в христианство, не примет православие и не крестится. Все русские княжны и царевны выходя замуж за иноверцев, заставляли их принимать православие и креститься.
– Мама, – ответила я ей с улыбкой, – Во-первых, я не княжна и, тем более, не царевна, а во-вторых, чего это ты сразу о свадьбе? Мы только в этом году впервые поцеловались… под бой курантов!
Мама заулыбалась:
– Я тебе, доча, просто говорю, как у нас, православных положено!
– Хорошо, – сказала я маме, – я обещаю тебе спросить у него, намерен ли он принять христианство и креститься, а если он скажет, что нет, то я опять обещаю, что у нас с ним ничего не будет.
– Знаешь, – сказала на это мама с печальной улыбкой, – они пообещают тебе что угодно, чтобы тебя добиться.
– Я, мамочка, не дура, и меня не проведёшь. – запальчиво ответила я.
– Ладно, марш в ванную, – сказала мне мама и, когда я поднялась и направилась принимать душ, она напутственно шлёпнула меня ладонью по попе.

Я уже стояла под душем, когда мама вошла ко мне в ванную и спросила:
– Наташа, давай мне твои трусики, я брошу их в машинку…
Я замялась, не зная, что и ответить, ведь свои трусики я забыла на полотенце-сушилке Давида, но тут мама вдруг воскликнула:
– Ой, Наташка, что это у тебя? – и указала на мой синяк под грудью.
– Где? Что? – спросила я, делая вид, что не понимаю, о чём разговор.
– Данила! – позвала мать отца, – Посмотри, какой у дочери синяк» – и уже обращаясь ко мне спросила: – Где это ты его заполучила?
В ванную вошел папа. Вообще-то обычно я его никогда не стеснялась, но тут сказала:
– Мам, пап, ну, чё вы? Я же ведь голая!
– Ладно, голая, – сказал папа, – давай, показывай синяк! Была б ты сыном, – запел он опять свою песенку, – я бы и слова не сказал, а дочка с синяком – это что-то из ряда вон выходящее.
Я сначала хотела сказать, что упала с лестницы и ушиблась, но такая ложь была бы совсем неправдоподобной, и к тому же, они могли подумать, что я была пьяная. Поэтому я решила сказать всю правду:
– Я подралась, сказала я честно глядя папе в глаза.
– Подралась? – переспросил папа, – С кем?  С девчонками?
– Нет, с пьяными парнями!
– «С пьяными парнями»? – в один голос воскликнули папа и мама, и мне пришлось во всех подробностях объяснять, как это всё было.
– Ну, ты молодец! – сказал папа, толи всерьёз то ли с сарказмом, и прибавил: – Вступилась за жида!
– Это не она, а Давид Леонидович молодец, – сказала мама, и прибавила: – всё же надо показать тебя врачу, сделать рентген…
– Не надо! – попыталась, было, возразить я, и соврала: – у меня уже всё прошло, ничего не болит.
Родители же, однако, настояли на своём и отвели меня в травм пункт. Там выяснилось, что у меня действительно в ребре небольшая трещинка, но сказали, что это не страшно, пройдёт, если я больше не буду драться и поднимать тяжести. Врач мне назначил покой и постельный режим до конца каникул так, что родители заперли меня дома до Старого Нового года. Но самое ужасное было то, что оказалось, что у меня пропал телефон Давид Леонидыча, и я никак не могла ему позвонить.