Rip current. Каникулы пани Эсмеральды. 37

Чувствовал я себя паршиво – в голове, в желудке было мутно и тяжело. Как раз подходяще для того, чтобы говорить правду. Ладно. Просто надо контролировать слова и не срываться на грубости. А уже жутко хочется хрястнуть что-нибудь об стол или об стену – потому что прямо до слёз жалко этот вечер, которого я так ждал и который теперь безнадёжно пропал.
- Итак, правда, - я посмотрел на неё. - Как на духу, слушай. Я не знаю, что ты увидела в том танце, но да, мы были вместе после того, как встретились. Да, я её любил тогда. Да, я с ней спал, всё так. Три дня мы провели вместе.
Она не изменила ни позы, ни выражения лица, только глаза подняла. И какая-то детская обречённость была в её взгляде, словно у птицы со сломанными крыльями. Я не мог этого выносить. И назад отступить было уже невозможно. Надо было искать какие-то правильные слова, которые бы замазали боль. Какие? Ляпнул, как всегда, со всего маху, садист… Но не врал же. Не выкручивался…
- Послушай… я не хочу оправдываться, - я повысил голос. – Да, я её обнимал, да, я её любил! Но я её любил просто, как женщину из прошлого. Как свои шестнадцать лет, которые никогда не вернутся больше! Как первую любимую женщину, которую я ценил, и боялся потерять, и всё-таки потерял! И всё это ты знала!
Я перевёл дыхание. Самое главное было сказано, только легче не стало ни грамма. Ни мне, ни ей.
- И я не собирался это ни с кем обсуждать, - сказал я упрямо. - Не потому, что это тайна от тебя. Или вообще какая-то тайна. Никакая это не тайна, кто-то спокойно может из этой истории сделать роман и даже снять кино, не в этом дело. Это я ничего не рассказываю, это я ничего не обсуждаю. Я! И ни один нормальный мужик не будет это со своей девушкой обсуждать, своё сокровенное, понимаешь! Ты это понимаешь?
У неё уже потемнели глаза, мне было пора заткнуться, но меня понесло, я не мог остановиться.
- Я не чувствую себя виноватым, потому что я не изменял своему слову, потому что я просто его не давал! Понимаешь? Но совсем не потому, что хотел тебя обмануть. Тогда летом, когда ты… когда я увидел тебя, когда смотрел на тебя, я понимал, что тебя невозможно обмануть. И если бы мы тогда друг другу что-то пообещали – я бы не нарушил слова. Ты понимаешь это? Я тебе клянусь своей жизнью: я не нарушил бы слова!
Ну, просто так случилось вдруг, просто вот так сошлись линии жизни, глупо звучит, но это так и есть, это просто такой подарок мне был… Чтобы мы простились по-человечески. А не так, как вышло тогда у меня, когда я жить не хотел. Я не знаю… от судьбы подарок, может...  И я его взял и принял. Но я не собирался это обсуждать! Нечего там обсуждать!
Это было очень глупо и очень неправильно, но я завёлся. И голос поднял, и обида в нём зазвенела... Может, потому, что сильно устал сегодня и был не готов...
- Это только моя история, и я сам с ней разберусь. Ты просто это сейчас вытянула из меня, и я не знаю, тебе что, легче стало? Вот сейчас, тебе легче? Это что-то изменит? То, что было только моим, ты сделала ещё и своим? Так и должно быть? У меня вообще есть хоть какое-то право на своё собственное? На любовь? Или хоть на воспоминания о прошлой любви? Которые можно ни с кем не обсуждать?! Или я всё на свете должен делить со всеми на свете?! Должен делать так, как считают другие? Мать, тётки, дядьки, она, ты?.. Жить, как считают другие, работать, как считают другие, любить, как считают другие? Так, да?! Я, вообще-то, ещё есть на свете? Или меня уже нет, а я только фантом, придуманный вами всеми, чёрт возьми-то!
Я не удержался и выругался.
И тут же пожалел об этом. Она побледнела и выпрямила спину. И стала смотреть в сторону. И мне сразу стало её жалко. Потому что и спину выпрямила, и нос вздёрнула, и глаза опустила… Я тяжело вздохнул. Тупая муть поднялась во мне. Возможно от коньяка - нахлебался натощак, придурок…
В зависшей тишине звонок прозвучал, как приговор в зале суда.
Слегка пошатываясь, я пошёл на звонок. В глазах у меня опять поплыло, когда я распахивал дверь – шире, чем было нужно - но я не обратил на это внимания.
- О-о-о! А вот и Норхен! – завопил я с подъёмом, увидев на пороге знакомую шубку. - Норхен! Тебя здесь, конечно, не хватало. Ты всегда приходишь в трудную минуту. Ты просто её чуешь! Ты может быть, колдунья, Норхен? У тебя может, третий глаз открылся? Надо проверить. Я всегда подозревал, что зеленоглазые женщины - колдуньи...
Ни на минуту не умолкая, я бесцеремонно протащил Нору от двери и втолкнул в зал.
- Прошу любить и жаловать! – заорал я с воодушевлением. - Прошу обратить внимание! Эта девушка всегда приходит вовремя. Спасибо тебе, Элеонора Исаева, ты всегда появляешься в моём доме вовремя, когда надо кого-нибудь спасти, спасительница ты наша!
Я покланялся ей в пояс. Подумал и ещё раз покланялся.
- Ты что, сдурел? - нахмурилась Нора.
Она посмотрела из-за моего плеча на безмолвную Белку.
- Я, наверное, не вовремя…
- Нет, почему же?! – я фамильярно обнял её ниже талии. - Как раз наоборот, ты, Элеонора Исаева, всегда очень вовремя появляешься в моей жизни, наверное, специально подбираешь моменты, а может ты под дверью стоишь, а может ты прослушивающие устройства мне тут по дому понаставила, от тебя ведь всего можно ожидать? А может, у тебя и правда, третий глаз открылся. Мне кажется, я даже знаю – где…
- Что ты сказал? – зелёные глаза Норы сузились. – Ты что мелешь?
- Что я такого сказал? – радостно заорал я. - Что услышала, то и сказал!
Я снова выругался.
Опля! Точно выверенная, вполне себе увесистая затрещина полетела мне в физиономию, - и я заткнулся, пошатнувшись.
У Норы была крепкая рука, у меня все чувства притуманились на секунду, и какое-то время я стоял со свёрнутой шеей и зажмурившись, потом медленно повернул голову.
- Ну как? – спокойно спросила Нора. – Полегче стало? Или ещё охота куражиться?
Белка сидела совершенно замершая и смотрела во все глаза. У неё даже губы слегка были приоткрыты. Я усмехнулся. В голове, действительно, прояснилось. Я постоял, приводя в порядок мысли.
- Ну, отлично, - сказал я тоже очень спокойно. – Молодцы, девчата.
Я вышел в прихожую, обулся, взял куртку и вернулся в зал. Там ничего не изменилось. Белка так же, замерев, сидела, прижав кулачки к груди, Нора так же стояла посреди комнаты и смотрела на меня исподлобья.
- В общем так, - сказал я, накидывая куртку и всё ещё чувствуя тяжесть пощёчины. – Вы, наверное, все правы. И каждая в отдельности, и все вместе. Но я не буду извиняться. Потому что мне не в чем. Я сегодня шесть часов гробился на подстанции, чтобы полторы тысячи человек не сидели без света, и зверски устал. Да, я был не один. Со мной были ещё скромные герои труда, имён которых не узнает страна. Но тем не менее, я зверски устал, поэтому я пошёл. А вам, девочкам, будет тут о чём поговорить. И съешьте тут за меня селёдку под шубой.
Я покосился на Нору.
- Спасибо, Норхен, - сказал я, хлопая по карманам и проверяя деньги и ключи. – Спасибо, ты настоящий друг. А я, разумеется скотина. Ну, как всегда.
В какой-то миг мне показалось, что я смотрю фильм, в котором вдруг заело плёнку. Замершие фигуры – две красивые, безмолвные девушки и осыпавшаяся ёлка между ними. Картина маслом: «14 января, 1991 год»
- Сейчас скажу глупость. – объявил я, поднимая палец. - Но зато правду. Знаете что? - я оглядел притихшую публику. - Тут некоторые когда-то интересовались, сколько у меня было женщин. А некоторым нужна обязательно правда. Ну так вот, правда: вас у меня было много. Да. – Я потряс пальцем для убедительности. – Много у меня было женщин. А теперь всё. Не будет больше никого. Хорош. И я думаю, это будет самым правильным. Я себе сделаю такой подарок в новом году… В старом новом году. Счастливо оставаться.
Я взял под козырёк, повернулся было, но глаза мои наткнулись на ракушку, которую Белка поставила на книжный шкаф, чтобы можно было на неё любоваться. Очень кстати. Я подцепил её со шкафа и с наслаждением хрястнул о дверной косяк.
Хрупко брызнуло в разные стороны белым перламутром, кто-то ахнул, кто-то закричал. Это она закричала, Белка… Хотя нет, никакая это не Белка. Белка осталась там, в штольне... и, может быть, она ещё ждёт меня…

Я наступил на осколки и пошёл к двери.
Мне казалось, что я закрыл за собой дверь аккуратно и даже элегантно. Только почему-то грохнуло так, что захотелось зажмуриться. Интересно, чем это там грохнуло? Пушечные выстрелы и ядерные взрывы сопровождали его уход из родного дома. Вот так.
Я спустился по лестнице, вышел на улицу. Небо было низким, шёл мокрый снег. Чем ниже я спускался, тем больше давило мне на голову. Я пошёл медленнее, потом совсем остановился - продышаться. Тупая тяжесть встала в желудке. Поесть горячего и лечь спать – вот правильное решение, подумал я.
К Сарману завалить. Там накормят и уложат. Если, конечно, он не в ночь. А если в ночь, надо чесать в корчму. У Арсюхи таблетку какую-нибудь перехватить, а то что-то совсем хреново… Ну, правильно, практически не спал и практически не ел. Идиот, надо было хоть закусывать нормально, была же в доме еда, селёдка под шубой…
При мыслях о селёдке меня замутило так, что я срочно свернул с дороги и ломанулся в заросли кипарисов и сосен. Схватился за мокрый жёсткий ствол, нагнулся – и вся муть со дна моей души, всё накопившееся за последние часы моей жизни, рвануло из меня, глуша мысли и душа горьким ядом.
Вот и правильно… Вот и хорошо…
Несколько секунд я хватал воздух, шмыгал носом и приходил в себя. Стало полегче. Я затёр ногой снег. С трудом сделал несколько шагов, зачерпнул рукой свежую горсть снега, схватил его ртом, ещё раз зачерпнул, умылся. Искать по карманам платок не было сил, я утёрся подкладкой распахнутой куртки.
Ну, с новым годом, сказал я себе. Вот теперь уже окончательно и бесповоротно здравствуй, девяносто первый.
Я ещё постоял, привалившись к кипарису, вдыхая сырую свежесть снега и чуть смолистую свежесть хвои. Тошнота прошла, боль тоже, оставалась слабость, хотелось крепкого чаю и куда-нибудь прилечь.
Домой? Просто в спальню – тюкнуться и забыться. Или, может лучше на работу? Пока я недалеко ушёл? Плюхнуться у Валюхи на полу, красота. Вскипятить чаю и рухнуть.
И под каждым ей листом был готов и стол, и дом…
Я повернул к дороге. Прошёл по направлению к ней, но чаща не кончалась, даже как будто стала ещё теснее. Я всмотрелся в просветы между деревьями. Нигде не светлело, наоборот сумерки сгущались. Интересное кино. Потеряться в двух шагах от дороги может только очень сильно напившийся. Конечно, я надрался коньяку, но не до такой же степени. Я оглянулся, чтобы сориентироваться. Всё правильно, я сейчас шёл к дороге, там и было-то от силы всего метров пятнадцать…
Я похолодел. Я только сейчас понял, что подо мной нет уклона. Я находился не на спуске к морю, а на абсолютно ровной местности. Последний ориентир был потерян. Со всех сторон меня окружала примерно одинаковой густоты лесная чаща. Я сощурился, пытаясь преодолеть сумеречное зрение, свойственное всем близоруким людям.
Ага! Что-то там вроде просветлелось между стволами. Вот он где кончается, парк… совсем в другой стороне…
Я кинулся к светлому пятну, удивляясь, куда меня занесло за такой короткий срок на практически знакомой с детства дороги.
Но белое пятно вовсе оказалось не просветом. Это был каменные плиты. Точнее, несколько плит, выстроенных камерой и накрытых сверху ещё одним камнем. Дольмен…
Я не поверил своим глазам, пока руки мои не ткнулись в холодный камень.
Дольмен…
В последней надежде я рванулся к своим наручным часам, судорожно ловя циферблатом меркнущий свет.
Часы стояли.

проодолжение - http://www.proza.ru/2019/09/16/799