Как один совет жизнь перевернул

                Псевдомемуаристический недосказ о том, как я встретила Кого-то

                Нет романтиков неисправимых,
                Есть неисправленные.
                Э.Катулл

Десятилетиями в мою голову то и дело пробивался один прожект. Навязчивый-перенавязчивый. Поначалу он давал о себе знать редко, стучал робко, и я делала вид, что никого нет дома.

А он повадился через крышу лазить. Проберется – и давай мне синапсы перенавязывать. Случалось это каждые шесть месяцев, а то и раз в 26 недель. Словом, покоя не было.

Сущность-то прожекта была простой. Он хотел, чтобы я запечатлела (возможно, при помощи некоего новомодного устройства) носочки закрытой зимней обуви на лестнице. И чтобы лестница непременно вела наверх.

Как только я с этим типом ни боролась. Разговоры с собой с глазу на глаз, экстенсивная психотерапия за рубежом, консультации всемирно известных саратовских специалистов – всё без толку.

Только хуже делалось. Прожект уже появлялся не как гость. Не как вор. Он вламывался без стука и привета, будто этот чердачок – его собственный. Задвигал размышления экзистенциальной (для женщины) важности, как то угол нарезки моркови или зеленого горошка. Пока меня не было, лазил по шкафам и холодильнику, устраивал себе чай с булкой.

Захожу как-то, а на скатерти (филейная вязка!) ножик лежит, весь в масле. Прожектовы ноги в калошах стоят на белом коврике, между ворсинками которого накрошена булка. И на эту радость из-за кресла тараканище зарится (не было же тараканов, не было, справка есть!).

Растёкшийся по креслу прожект заводит разговор:

- Верь мне! Это будет э-по-ха-льно.

- Могу поверить, что будет похально.

- Да ты понимаешь хоть?

- Ц*Ц.

- Ну? Понимаешь?

- Да. Но нет.

И он сваливал с крыши до следующего попутного ветра.

Вот уже такие визиты происходили каждые 27 недель.

Поскольку избегать нашествий не получалось, я смирилась и просто жила как живется. День да ночь - сутки прочь. Синапсы уже были порядком перенавязаны, но мешало это, только если думать.

В последний же раз он явился не один, а вместе с прожектессой. Прожектесса сидела и разглаживала голубовато-сиреневую юбку, которая делала её ещё больше похожей на цветок джефферсония сомнительная.

- …надо, надо сфотографировать, - ладил своё прожект.

Прожектесса принялась натягивать юбку на колени. Юбка натягивалась, но едва девушка выпрямляла спину, атлас ласково карабкался обратно.

- … И чтобы лестница непременно вела наверх…

Прожект тоже уставился на её коленки – безмолвно приказывал, чтобы ткань замерла. Но вместо этого юбка треснула – девушка чересчур резко рванула подол. Она подскочила, схватила прожекта за рукав и потащила в угол: «Мне надо что-то тебе сказать».

Они не сообразили, что там, в углу, трюмо. И в нём отразился её шёпот – мне со своего место хорошо было видно:

- Но ведь лестница, ведущая наверх, одновременно ведёт и вниз.

- Ма-а-я ты кулемеля, - произнёс прожект растроганно, но достаточно громко, чтобы я услышала. - Ах да, - продолжал он, - вам пришло занятное письмишко, я выудил из почтового ящика. Конверт с цветочком. Как мило. Слушайте:

«Достал с антресолей скелет – протереть пыль с милых сердцу косточек – а тот взял да хату спалил и хохочет: «Мне-де всё одно – то ли на антресолях спать, то ли на огарках».

А мне-то нет!».

И подпись: «Хромосомный Брык»

Прожект сложил светло-зеленый листок пополам:

- Антинаучный бред и провокация. Во-первых, скелет не могёт пожечь хату – спички из костей-пальцев будут выпадать. Сама подумай…

- А он зажигалкой, - перебила я.

Прожект глянул с жалостью.

- А во вторых, скелет не могёт смеяться, а уж тем более хохотать – для этого нужны всякие диафрагмы, лёгкие там, щели голосовые какие ни на есть. Даже не знаю, зачем это тебе говорю, - добавил он, присматриваясь к выражению моего лица. – Сколько свинью бисером ни корми...

И швырнул бумагу в камин эдаким картинным жестом. Из-за этого жеста письмецо-то, конечно, сперва мимо полетело. Прожект поднял его с пола и понадёжней сунул в огонь.
Вот тут с меня оцепенение спало, я хватнула листок из огня – он только по краю затлел – за шиворот ему запихнуть. А он, зараза юркая, сиганул за среднее ухо.

У прожекта такие фокусы здорово выходят - нижние конечности-то у него, как у белки. С такими куда хочешь запрыгнешь. Даже хвост у прожекта, как у белки – пушистый, больше, чем он сам. Если не переходить на личности, то надо признать, что хвост бесподобный. Хотя я всегда подозревала, что это отчасти начёс.

Этот тип даже диссертацию защитил о том, что соображение у живых существ помещается в хвосте и пропорционально его размерам. Приносил доказательства: сборник анекдотов, фотографии зверей и египетских раскопок.

А сейчас другую работу пишет, ещё более прогрессивную. Сравнивает хвостатых и бесхвостых (или, выражаясь языком специалистов, хвостиссимых и недохвостых). Доказывает, что недохвостые смеют подходить к кормушке только после хвостиссимых, да и то, если научились красиво просить. В жизни оно так часто и выходит, конечно.

Короче, только он начинает о науке, я за метлу и хурдысь ему по хребту. Метлы он боится, как укола. Мигом по ковру на шкаф летит и там долго трёт хребет (заурядный, хомосапиенсный). Он и оттуда продолжает на своей балалайке лалайкать, но я тогда спать ложусь, в сон-то он пробираться не умеет.



И вот однажды…

Однажды я встретила Кого-то.

И эта встреча изменила всё.

Дело было так.

Сумеречным ноябрьским вечером решила я прогуляться, тоску разогнать. Разогнала. Иду уже с кладбища, а навстречу старушка. Самая что ни на есть обычная старушка, в платочке Hermes. Чем-то похожа на Ангелу Меркель в худшие годы. Или, скорее, в худшей жизни. Скажем, как если бы та вырастила от первого сельского дебошира семерых детей, и все они уехали в город.

Едва я её увидела, меня сразу осенило: «Ей можно всё рассказать!».

Меркель слушала с пониманием. С пониманием, что следует как-то побыстрей от меня отделаться.

- А чё ему надо-то, прожектёру твоему? – перебила она, когда я стала рассказывать о саратовских специалистах.

- Прожекту. Чтобы я сфотографировала сапоги на лестнице.

- Так сфотографируй.

Я замерла, оглушенная её мудростью. Что значит человек жизнь прожил… Я всё крутила в голове эти два слова, постигала их глубину. Так тому и быть. Я даже представляла лестницу, где всё произойдет. Хорошая есть такая лестница в главном локальном центре костюмизации и лицедейства. Белая, хоть и в разводах каких-то. Даже на душе посвежело от этих мыслей.

Тут бабка посмотрела внимательно мне на ботинки и говорит:

- Дай-ка руку. - Она сама уже схватила мою ладонь и давай крутить туда-сюда. – Точно. Я так и подумала, - смеётся. – Да у тебя с бойфрендьём глубокая западня. Вот гляди, видишь – линия?

- Ну, вижу.

- У тебя она двойная. А у нормальных людей одинарная, да ещё и в другую сторону закручивается.

- Я в перчатках, и это во-первых. А во-вторых, линия, в которую вы тычете, - производственный брак.

- Ой, у вас, у молодёжи, вечно какие-то удумы. То у вас гражданский брак, то гостевой, то производственный. Вы бы не дурили, а взяли бы да посадили на даче огурцы и ездили электричкой через день поливать. Полтора часа в одну сторону.

Сказала – и дальше пошла. Бурчит: «Бывают же люди, им что в лоб, что в глаз».

А я стою, пересчитываю это всё, суммирую, итожу.

Вдруг мне под ключицу что-то как вопьётся, аж дыхание перехватило. Смотрю – а это та же Меркель, сбоку подошла.

- Но не забывай: если лестница ведёт вверх, то она одновременно ведёт и вниз. – И отпустила ключицу. Ничего себе бабка места знает.





Совет я всё-таки исполнила. Без особой надежды, впрочем, - финальная хиромантическая подводка как-то подшатнула меркелевский авторитет.

И знаете что? Сработало. Прожект перестал вламываться.

Они с прожектессой устроили себе отдельный вход и поселились под моей крышей. Прожект всё где-то пропадает (по научной части, поди), а она шебуршит, устраивается.

Если цветочным вечером постоять у барабанной перепонки, услышишь, как она поёт. Песня похожа на апрельский закат с зефирными облаками. Которого она, впрочем, не видит, как не видит роз в долинах и сладкого винограда.

А как их увидишь, если всегда дома? Поначалу у каждого был ключик, но свой она прожекту на шею перевесила. По мудрой отцовской подсказке. А её с собой не берут – она ведь уж не та. К тому же, если ввернется в социум, как успеет свои главные дела: обед варить и начёс на хвосте обновлять?

Прожект, правда, и на обед уже редко заходит. Ему тоскливо и даже больно на неё смотреть: она для него, как непутёвый самолёт, что обещал доставить на пляж, а выбросил в сугроб.

Оба сменили гардероб и перекрасили шёрстку – думают, я поверю, что они теперь контражект и контражектесса.

А рожи-то те же.



Ничего, я решила зайти на это дело с другой стороны. Поставила с каждой стороны света часового с метлой – какая-никакая защита от мозговых проникновений. На мудрость надейся, а без метлы далеко не улетишь.