Мой Тургенев. 12. Не трожьте идолов

Во многих жизнеописаниях писателя его взаимоотношения с Полиной Виардо описываются примерно так.
"До появления Полины Виардо в России о ней почти ничего не было известно. Настоящее признание своего таланта Виардо получила в Петербурге, куда она прибыла в 1843 году. На одном из представлений оперы певицу впервые увидел и услышал молодой поэт И.С. Тургенев, служивший в должности коллежского асессора в Министерстве иностранных дел. Он влюбился в Полину Виардо, влюбился с первого взгляда. В это время Тургеневу исполнилось 25 лет. Виардо – 22 года. С этого момента Полина – владычица его сердца. Возникает союз двух ярких талантливых личностей. По мере их сближения Виардо становится близким другом и исповедником Ивана Сергеевича. Он откровенен с ней. Доверяет ей все свои тайны. Она – первая читает его произведения в рукописи. Она вдохновляет его творчество. Нельзя говорить о Тургеневе, не упоминая Виардо. Нельзя говорить о Виардо вне связи с Тургеневым" (обер, берг).

Читая такие строки, я раз за разом рисовала перед моим мысленным взором образ необыкновенной женщины и замечательной певицы, которая вдохновляла моего любимого писателя Тургенева на создание его лучших произведений. Я - человек очень впечатлительный, и меня не оставляли восхищенные мысли и фантазии об этой загадочной женщине. Я раскрашивала этот образ волшебными красками, идеализировала его, ведь в советские времена подлинная информация о дореволюционной жизни, как и о выдающихся людях той эпохи оставалась неизвестной или трудно доступной. 

Я начала по крупицам собирать сведения о жизни этой известной певицы и наконец, к моей великой радости, обнаружила в магазине "Старая книга" монографию советского писателя Виктора Розанова "Полина Виардо-Гарсия". В ней подробно описывались биография и творческий путь певицы, а также взаимоотношения двух выдающихся людей, однако в исключительно восторженных, приторно-розовых тонах, из чего я пришла к заключению, что Полина Виардо была ангелом во плоти и несомненным прообразом возвышенных "тургеневских девушек"().

Мой огромный интерес и восхищение пассией Тургенева дошли до того, что я решила присоединить к данному мне при рождении имени второе - Полина, ведь двойные и даже тройные имена общеприняты во многих европейских странах. Это был мой шанс стать хоть немного похожей на любимую Тургеневым женщину и таким образом стать ближе моему кумиру. Возможно сыграло свою роль и то, что по мнению современников обладала Полина Виардо, по происхождению то ли испанка, то ли цыганка, то ли еврейка, определенным магическим даром, и я попала под ее гипноз. Об этом мельком упоминает Тургенев в повести "Вешние воды", как и в частных письмах.

Мне казалось, что взяв имя Виардо я смогу стать похожей на мою воображаемую героиню, стать такой как она - доброй, но сильной, властной, мудрой. Ведь я по характеру была совсем другой - мягкой и сентиментальной, считалась "размазней" и нередко презирала себя за это.

Сильнее и решительнее после изменения имени я не стала, зато с течением времени произошли другие события, принесшие за собой неожиданные открытия. В перестройку и особенно в лихие 90-е годы стала появляться на прилавках книжных магазинов литература, о которой мы не имели ни малейшего представления в советские времена. Теперь многое подспудное выплыло наружу, стали переиздаваться воспоминания современников Тургенева, его близких и друзей, писателей и литературоведов. Я набросилась на эту золотую жилу и постепенно пелена с глаз упала и я обнаружила совсем другую Виардо, со многими неприглядными чертами характера. В результате наступило горькое разочарование. Произошло то, от чего когда-то предостерегал своих читателей Густав Флобер: "Не трожьте идолов или их позолота останется на ваших пальцах". Так и случилось, позолота облезла и обнаружилась жестокая и некрасивая реальность.

Вот что пишет Ян Дарум, исследователь жизни Тургенева в "газете "Орловский вестник": "О любви Тургенева и Виардо написано так много книг, статей и монографий, что можно собрать неплохую библиотеку. Но среди всех этих трудов, на мой взгляд, всего лишь несколько достойны внимания. Хотя бы потому, что большинство публицистов и беллетристов представляют их отношения уж очень мелодраматично – как обжигающую обоюдную страсть двух влюбленных, которую они пронесли с первого взгляда до гробовой доски. Полная чушь! Литературоведческий миф, который тиражируется исключительно для сердобольных домохозяек, млеющих от мексиканских сериалов".

Оказалось, что Полина Виардо была совсем не ангелом, а очень расчетливой и эгоистичной женщиной, которая любила лишь себя и свое творчество, а преклонение великого писателя, которое ей без сомнения льстило, она искусно использовала в своих меркантильных целях. Полина была замужем, но мужа, который был на 21 год ее старше, не любила. Об этом она признавалась в одном из писем: «Луи и Шеффер всегда были моими самыми дорогими друзьями, и печально, что я никогда не была способна ответить на горячую и глубокую любовь Луи, несмотря на всю мою волю». По сути дела Полина признается в том, что никогда не любила мужа, ибо воля — плохой помощник в любви. Однако разводиться она не собиралась. Не желала быть отвергнутой обществом, повторить горькую судьбу Анны Карениной. Однако, как Бетси Тверская, не отказывала себе в земных утехах и имела многочисленных "страстных друзей". 

Писательница Жорж Санд, подруга Полины отзывалась о ее муже не иначе как об "унылом ночном колпаке". Полина искала вдохновения на стороне, без него было ей прожить совершенно невозможно. Она любила мужчин и, по свидетельству современников, часто позволяла себе иметь любовников. Муж смотрел на это сквозь пальцы, ведь благодаря щедрости ее воздыхателей семья Виардо жила достаточно безбедно.

Камил Сен-Санс, частый гость и практически "свой человек" в доме Виардо, писал в мемуарах об ее «бесчисленных изменах» и "дьявольском уме". О любовных увлечениях певицы упоминал в своих воспоминаниях и частый гость в семье Виардо художник П. Богомолов. Современники утверждали, что в постели певицы побывала почти половина мужчин, принадлежащих к среде европейской богемы – начиная от выдающихся композиторов и художников, заканчивая коронованными особами. Ференц Лист - ее преподаватель по фортепиано, Шарль Гуно, художник - Ари Шеффер, а после его смерти итальянский режиссер Юлиус Риц, Гектор Берлиоз и даже принц Баденский - это неполный список любовников мадам Виардо, среди которых Тургенев занял особое место- он так и не смог освободиться от ее чар.. От Вагнера она была без ума - пока не выяснила, что он «антисемит». Был у нее роман и с сыном Жорж Санд, которая несмотря на тесную дружбу с певицей возмущенно писала: «Вот уж полюбится сатана пуще ясна сокола… Ну, что он в ней нашел?!»

Тургенев любил Виардо бескорыстно, всеми силами души, кладя к ее ногам всю свою жизнь. Полина, женщина властного темперамента и непомерной гордости, обладающая трезвым практическим умом, поддерживала чувства писателя, и использовала его любовь в своих практических целях, часто доставляя Тургеневу непомерные страдания. 

В свете всех новых сведений нарисованная мной волшебная сказка выглядела уже совсем по-другому:

"В 1843 году Тургенев услышал пение Полины Виардо и последствия этой встречи, по мнению многих друзей и поклонников творчества писателя, оказались самые драматичные: многие годы он прожил рядом с семьей певицы, "на краешке чужого гнезда", отлетая от него на какой-то период времени, но в конце концов снова возвращаясь. Мало кто его понимал, ведь не была его пассия ни красива, ни возвышенна, ни добра. Только ленивый не высказывался на счет ее откровенно непривлекательной внешности: выпученные глаза, огромный рот, крупные мужские черты лица и сутулость. Однако она прекрасно пела, обладала ярким артистическим даром, была "дьявольски умна", и своим исполнением завораживала слушателей, особенно эмоциональную русскую публику. А в сердцах отдельных любителей музыкального искусства ее пение оставляло неизгладимый след, таким оказался  Тургенев. Была эта дива эгоистична и расчетлива до крайности, за что неоднократно получала попреки в жадности; властна и высокомерна, никакой самодеятельности и возражений не терпела. Много лет она и ее семья жили на средства богатого и щедрого русского писателя. Ничуть была не похожа Полина Виардо на идеализированный и неоднократно воспетый Тургеневым образ возвышенной "тургеневской девушки". Зато была во многом похожа на его мать, Варвару Тургеневу, тоже некрасивую и властную самодурку, которая долгие годы тиранила всех окружающих, в том числе своего талантливого сына Ивана".

Мадам Полина, в отличие от своей подруги Жорж Санд, скандально известной своими любовными приключениями, всегда тщательно заботилась о своей репутации. О своих чувствах Тургенев писал ей исключительно на немецком языке, которого не знал муж Полины Луи. После смерти Тургенева Полина безжалостно зачернила и вымарала все эти «неудобные» места из писем великого писателя, убрала все компрометирующие факты. Дневники Тургенева непонятным образом из ее дома пропали. Свои собственные письма к Тургеневу она в основном уничтожила. Все, что выходило за рамки обывательской морали, пропало навсегда. Из 500 писем Тургенева сегодня известны лишь 300. Из собственных писем Виардо к Тургеневу напечатаны всего 20, ничтожно мало, если учесть, что переписка была регулярной. Все остальные письма Виардо изъяла из архива писателя после его смерти. Полина не собиралась открывать публике свои личные тайны. Но даже читая письма только одной стороны, письма Тургенева, можно почувствовать силу и глубину его любви к этой женщине.

Как ни странно, но осторожность Полины сыграла против нее же: у современников и в последующих поколениях создался образ «проклятой цыганки»: жадной и расчетливой, которая чуть ли не колдовством держала при себе великого русского писателя и медленно, но верно обирала его, а после его смерти прибрала к рукам даже и наследство; образ равнодушной женщины, которая холодно владела пылким, влюбленным сердцем…(арс)
Но перейдем от эмоций к фактам. 

***

А вот отзыв орб этих необыкновенных отношениях известного российского юриств и друга Тургенева Кони: "В начале сороковых годов на петербургской оперной сцене выступила знаменитая певица Полина Виардо-Гарсиа, о чарующем голосе и удивительном искусстве пения которой с единодушным восторгом отзываются все современники [...] Под обаяние ее чудного голоса и всей ее властной личности подпал в 1843 году Тургенев и на всю жизнь. "Эта привязанность,-- писал он Авдееву,-- срослась с моей жизнью, и без нее я был бы как без воздуха". Всякое известие об успехах Виардо было для него настоящим праздником. "Когда слышишь ее,-- говорит он Пичу,-- то по спине проходит холодная дрожь, и плачешь слезами восторга". Вот как описывает очевидец музыкальное утро, устроенное ею уже в самые последние годы жизни Тургенева: "Голос ее, далеко не свежий и немного грубоватый, не очень понравился публике, она хлопала только из вежливости, но Иван Сергеевич, бывший когда-то свидетелем триумфов великой артистки, был и теперь еще, вероятно, под обаянием этих воспоминаний. Он пришел в самый искренний восторг. Его лицо раскраснелось, глаза горели, пряди волос падали в беспорядке на его лоб. Он хлопал дольше и громче всех и, обернувшись к публике, повторял: "Какова старушка, какова!" [...] Тургенев, по его собственному выражению, был однолюб, и любовь, роковой характер которой он так кратко и сильно определил, захватила и связала его волю, сконцентрировала его чувство и ввела его в заколдованный круг неотразимого влияния властной и выдающейся женщины. Он отдал себя - свое время и сердце - всецело семье госпожи Виардо. Его дружеские письма к немецкому критику Пичу, которого он шутя называл ботаническим именем Pietschius amabilis grandiflorus semper virens {Милый Пич, вечно молодой (лат.).}, переполнены теплыми отзывами о дочерях госпожи Виардо и даже о ее сыне, скрипаче Поле, несмотря на то, что он "ужасно неотесан и подчас невыносим", нежными заботами об их удобствах и удовольствиях,-- постоянными тревогами о малейшем нездоровье госпожи Виардо и восторженными сообщениями о вокальных успехах "этой чудной женщины". Жалуясь на свое скверное настроение, "серое с желтоватыми пятнышками", на жестокие приступы подагры и на разные житейские неприятности, Тургенев не забывал никогда прибавить, что, к счастью, вся семья Виардо благополучна или все в ней идет хорошо, а это в конце концов самое главное...
-- Ну, и что же? - могут нам сказать. - Ведь он был счастлив в этом заколдованном кругу! - Едва ли можно ответить на это: "Да, был!" К сожалению, он сам, трогательно избегая личных упреков и до гроба оставаясь верным владычице своего сердца, давал, однако, поводы думать, что этот заколдованный круг дал ему очень немногое и, быть может, лишил его многого, необходимого его нежной душе. Его письма к друзьям представляют в этом отношении весьма важный материал. Печаль по отсутствию своей собственной семьи начинает сквозить в них довольно рано. Уже в конце 1856 года он жалуется на то, что осужден на одинокую цыганскую жизнь; что ему не свить своего гнезда, а между тем он слишком стар, чтобы не иметь такого; что он словно вывихнутый из жизни и в чужом воздухе разлагается, как мерзлая рыба при оттепели. В 1857 году он пишет Некрасову из Парижа: "Ты видишь, что я здесь, т. е. что я сделал именно ту глупость, от которой ты предостерегал меня... Но поступить иначе было невозможно. Впрочем, результатом этой глупости будет, вероятно, то, что я раньше приеду в Петербург, чем предполагал. Нет, уж точно: этак жить нельзя! Полно сидеть на краешке чужого гнезда. Своего нет - ну и не надо никакого... Боже мой! Как мне хочется поскорее в Россию! Довольно, довольно, полно!" А в 1858 году он пишет: "До скорого свидания... Повторяю тебе, не сомневайся во мне... Прочтя слово Париж, ты, пожалуй, подумаешь: "Врет он, там и останется". На это скажу тебе одно: одной особы тогда в Париже не будет... Во всяком случае, если я буду жив, я в конце мая в Петербурге; никакие силы не удержат меня здесь более. Полно - перестань, ты заплатил безумству дань!" В 1861 году он пишет Колбасину, в письме которого усмотрел намеки на намерение его жениться: "Я вижу, что тут должна быть замешана женщина - и хорошо замешана". И гораздо позже, в 1879 году, он пишет Л. Н. Толстому: "Радуюсь вашему домашнему благополучию... Точно, тяжелые и темные времена переживает теперь Россия; но именно теперь-то и совестно жить чужаком. Это чувство во мне все становится сильнее и сильнее - и я в первый раз еду на родину, не размышляя вовсе о том, когда я сюда вернусь - да и не желаю скоро вернуться". И рядом с этим приходится видеть, какими прочными цепями и как подчас безжалостно он окован. Его "не отпускают" в 1861 году в Россию, где только что совершилось освобождение крестьян и куда его страстно влечет, так что "лихорадка колотит и досада душит". В 1868 году его настоятельно призывают в Баден-Баден из Парижа от одра умирающего друга - Герцена и запрещают вернуться назад. И в том же 1868 году, там же, в Баден-Бадене, он, находивший, что "человек, который считает себя писателем и пишет больше, чем на одном своем родном языке,-- несчастный, жалкий и бездарный субъект", сочиняет три французских либретто к опереткам госпожи Виардо и двенадцать раз выступает в качестве Людоеда, в рыжем парике на почтенных сединах, в домашних спектаклях в ее доме перед - как он выражается - чрезвычайными особами. Что это давалось ему нелегко, видно из его письма к Пичу, в котором он говорит: "Должен... сознаться, что когда я в роли "паши" лежал на земле и видел, как на неподвижных губах Вашей надменной кронпринцессы медленно скользила легкая усмешка презрения - что-то во мне дрогнуло! Даже при моем слабом уважении к собственной персоне, мне представилось, что дело зашло уж слишком далеко". В письмах к Борисову в 1871 году из Парижа он говорит: "Здесь я еще оглядеться не успел. Сам я слег, а Виардо на несколько дней уехали погостить к друзьям на берег моря. Таким образом я очутился вдруг почти один в этом страшнейшем городище! Но мне было недурно; я отдохнул. Только две ночи были скверные. Ну, да это все ничего!" А в 1878 году он - шестидесятилетний старик - пишет Флоберу, что дамы семейства Виардо должны провести две недели на берегу моря и послали его разыскивать для них что-нибудь подходящее. Если к этим ссылкам добавить рассказ одного из друзей писателя, приехавшего после долгой разлуки повидать monsieur Tourgeneuf (так звала его прислуга Виардо) в St. Germain,-- о его сконфуженном виде, когда на его повторную просьбу прислать что-либо, чтобы угостить приезжего, ему отвечали через лакея решительным отказом, так что пришлось ограничиться предложением стакана воды с оказавшимся под рукою сахаром,-- или рассказ другого посетителя, изумленного раздавшимся вслед Тургеневу из окна дома Виардо резким, повелительным и не стесненным ничем окриком "Jean!" - то станет особенно понятною переданная покойным Борисом Николаевичем Чичериным одна из бесед его с Тургеневым в первой половине шестидесятых годов. Чичерин заговорил как-то о необходимости выходить из фальшивых положений в жизни, т. е. о том, что так кратко выразил Александр Дюма-сын, сказавший: "On traverse une position ;quivoque, on ne reste pas dedans" {"Из двусмысленного положения выходят; в нем не остаются" (фр.).}. "Вы думаете?! - с грустной иронией воскликнул Тургенев - из фальшивых положений не выходят! Нет-с, не выходят! Из них выйти нельзя!" Заканчивая эту полосу в личной жизни Тургенева, я невольно обращаюсь к воспоминанию о встречах с ним в Париже осенью 1879 года. Я вижу пред собою его две небольшие комнатки в верхнем этаже дома на Rue de Douai {Улице Дуэ (фр.).}, неприбранные, заброшенные, неуютные,-- его летнее пальто с оторвавшимися и непришитыми пуговицами, я слышу его торопливое заявление в кружке близких знакомых о том, что он должен их оставить, так как вследствие болезни дочери госпожи Виардо ему, может быть, придется сходить в аптеку или съездить за доктором...
Таковы были условия личной жизни дорогого нам писателя. Едва ли кто-нибудь признает их завидными... Но по смерти его ждало нечто еще менее завидное. У госпожи Виардо есть дочь Луиза, по мужу Геррит, и на нее, конечно, тоже распространялись заботы Тургенева. Он чуть не поссорился с Пичем за промедление в доставлении перевода с либретто к ее опере, в Веймаре; он пережил много волнений и забот вследствие ее тяжелых родов и поместил ее в своей квартире, сам перебравшись в две маленькие комнатки. И вот эта-то самая госпожа Геррит-Виардо весною 1907 года напечатала в одной из влиятельных и весьма распространенных газет - "Frankfurter Zeitung",-- всегда отличавшейся, как, впрочем, и вся немецкая пресса, большим уважением к творчеству и памяти Тургенева, поразительное письмо. В нем говорится, что Тургенев, прожив тридцать лет в доме Виардо с полным комфортом, за все это время не платил и даже не пытался платить хозяевам, хотя последние были бы весьма не прочь от этого. "Тургенев,-- пишет госпожа Геррит,-- умер после полуторагодичной болезни: ему и в голову не пришло поблагодарить нас за в высшей степени тяжелый, утомительный и дорогой уход за ним, завещав нам хотя бы часть своего крупного состояния. Его миллионы (!!!) унаследовала старая кузина, которой он никогда не знал, и у которой без того были свои миллионы"... Оставляя в стороне фантастические миллионы, измышленные госпожой Геррит под влиянием расходившегося денежного аппетита, дозволительно сделать несколько фактических поправок к ее письму. Так, по удостоверению вдовы Я. П. Полонского - близкого друга Тургенева,-- последний, при выходе замуж другой дочери Виардо - Марианны - продал часть своего имения и вырученную сумму дал ей в приданое. Семейству Виардо он оставил всю, очень крупную сумму, полученную при покупке у него права литературной собственности на его произведения. Этой же семье, по свидетельству M. M. Стасюлевича, было предназначено все, что будет выручено от продажи остальной части родового имущества, и лишь смерть Тургенева помешала русскому консулу засвидетельствовать подпись умирающего на данной с этой целью доверенности. В 1870 году Тургенев пишет Маслову: "В человеческой жизни бог волен - и если б я внезапно окочурился, то ты должен знать, что оставленные у тебя на сохранение акции мною куплены для моей милой Клавдии Виардо и потому должны быть - в случае какой-нибудь катастрофы - доставлены госпоже Полине Виардо в город Баден-Баден. Я совершенно здоров - но осторожность никогда не мешает". "Милый друг Иван Ильич,-- пишет он Маслову через два года: - из тридцати тысяч рублей, оставшихся на твоих руках после покупки акций, будь так любезен и вышли мне сюда... пять тысяч... А на пять тысяч купи еще акций - по-прежнему на имя госпожи Виардо"... В 1874 году просит Маслова прислать денег, продав купоны от его, Тургенева, бумаг, так как курс хороший, а ему, по случаю свадьбы дочери госпожи Виардо, Клавдии, "приходится порядком расходовать".
Нужно ли говорить, что и помимо всего этого нравственный облик Тургенева является отрицанием самой возможности того, что вышло из-под злоречивого пера третьей дочери госпожи Виардо. Можно лишь удивляться, что эта дама, по-видимому, "знобимая,-- по прекрасному выражению Пушкина,-- стяжанья лихорадкой", ждала почти четверть века, чтобы заявить о своем недуге и начать пред немецкой публикой оплакивать поруганные русским прихлебателем интересы своей семьи. Но есть нечто, внушающее еще большее удивление. Молчание - знак согласия, а сама госпожа Полина Виардо, столь чувствительно письменно благодарившая после смерти Тургенева "дорогих ей русских, истинных друзей ее дорогого и незабвенного Тургенева",-- молчит! Она, тогда же писавшая Людвигу Пичу: "Ах, дорогой друг, это слишком, слишком много горя для одного сердца! Не понимаю, как мое еще не разорвалось!.. Боже мой, какое страдание!" - молчит... Таким образом, заключительным аккордом грустной повести о личной жизни Тургенева является попытка почтенного семейства, отнявшего у него родину и близость друзей, отнять и доброе имя и из человека-альтруиста в слове и деле сделать жалкого приживальщика, заплатившего за оказанные ему благодеяния лишь рыжим париком на забаву чрезвычайных гостей и побегушками для исполнения поручений...


Источник: