Глава десятая. Замок Бадцэра. Роковой день

   Приятного чтения)


   Рано утром прозвучал тревожно-протяжённый горн военачальника, и Вельмол среагировал моментально, подскочил и начал осматриваться по сторонам, выискивая противника с заложенной за спину рукой, зажав рукоять топора.

   Оглядевшись, вспомнив минувшие дни, он с облегчением вздохнул и разбудил сына и одноглазого друга, который отпихивался, про себя ругался, желая поспать ещё хоть чуть-чуть.

   Солдаты Её величеством рано утром представляли собой печальную, удручающую картину; они были не собраны, они спотыкались и натыкались друг на друга, из их ослабших рук выпадали мечи, они падали на еле гнущихся ногах, допивали и проливали из кружек остатки вина, чихая и кашляя, сморкаясь себе под ноги.

   Всё это видел военачальник Тиголь, который про себя в сердце рассердился на солдат, впрочем, одновременно понимая, что те заслужили отдых. Видя презренный взгляд наблюдателя, сидящего на коне, направленный солдат, военачальник натянул дружелюбную улыбку, пообещав шёпотом, что спустя несколько мгновений те непременно придут в себя, так сказать очухаются после вчерашнего.

   Кое-как построившись в кривые ряды, солдаты ещё какое-то время нерешительно топтались на месте, ругаясь меж собой, стараясь выровняться под руководством гневливых, обеспокоенных сержантов.

   Наконец, Тиголь объехал ряды, оценивающе глядя на каждого воина, у многих из которых были крупные мешки под глазами, новые порезы на щеках, шрамы, синяки разных оттенков, крупная щетина и раскрасневшиеся зрачки.

   Глубоко вздохнув, разочаровавшись в увиденном, военачальник всё же приметил нескольких собранных солдат, в числе которых были Вельмол, Ронэмил, Модун и остальные возрастные мужи.
   – Итак! – вскричал громогласно Тиголь, – Мы живы – и это прекрасно! Друзья, нельзя расслабляться, ещё не время! Впереди на севере располагается замок варвара Бадцэра – мы близки к цели, мы близки к победе!

   В ответ на это высказывание от редких солдат послышались редкие «ура» и тому подобные натянутые за хвост одобрения.

   – Я уверен, самое трудное позади, – продолжил военачальник, – Я верю в каждого из вас, и до сих пор вы показывали себя с лучшей стороны. Вам удалось выйти из боя живыми, а это уже о чём-то говорит. Сказать по правде, я не знаю что нас ждёт впереди, но...

   В этот момент Тиголь встревожился: он увидел вдалеке, около двух холмов, высокие флаги и многочисленную армию людей, что заставило его моментально вспотеть, предчувствуя нехорошее.

   Солдаты Её величества обратили взоры на правый фланг и тоже заметили отдалённо идущих к ним воинов, что многих из них невольно ввело в дурные настроения.

   К всеобщему облегчению, а чуть позже к огромной радости, то были военные силы от королевы Солацины, посланные на подмогу. Этим солнечным утром армия объединилась с потрёпанными солдатами, увеличившись в количестве, заменяя павших в бою.

   Закрепившись в продовольственных складах, оставив часть войск возле деревянных хибар и баррикад, с солдатами оставили хилого, болезненного вида слезливого офицера с моноклем под глазом руководить стратегической точкой.

   Военачальник с довольным видом оглядел новых, ещё не успевших вымотаться солдат с улыбкой, кивая каждому из них, подмигивая.

   Набрав в грудь воздуха, подув в горн, он с силой скомандовал:
   – Выступаем!

   Послышались дружелюбные возгласы только-только прибывших солдат и грубая брать тех, кто уже побывал в бою. Снявшись с поспешного лагеря, отдавая носильщикам свои одеяла и упакованные палатки, солдаты на ходу завтракали мясными рулетами, уготованным поваром на полевой кухне с утра пораньше.

   Отойдя подальше от складов, вслед удаляющимся солдатам смотрели жестокие взгляды лерильских крестьян, вышедших из деревянных хибар, многие из которых очень были рады тому, что их не тронули.

   Не сбиваясь с намеченного курса военачальника, держа путь строго на север, солдаты следовали за конями верхов; в лицо бил могучий, чудовищно холодный ветер, мужчины шли почти что вслепую, закрывая лицо от колючего снега. Они сбились с темпа, многие новобранцы отстали, их ряды вовсе распустились, что разозлило военачальника, вновь призвав горном всех собраться.

   – Ишь ты, распогодилось, – гаркнул возрастной воин сквозь ладони.

   – Мне никогда не доводилось чувствовать столь ожесточённый ветрище, – поддакнул кто-то рядом из молодых.

   – Наверняка это колдуны наслали непогодицу, чтобы мы замедлились, – высказался Ронэмил.

   – Угу, – буркнул рядом шедший Модун.

   Осматриваясь по сторонам, Вельмол всё реже видел слой травы под ногами, и всё чаще попадались сугробы, в которых солдаты, злясь, тонули. Под ногами хрустел лёд, и чернобородый всматривался вдаль, за холмы, надеясь хоть отдалённо увидеть замок Бадцэра.

   Пол дня солдаты Её величества страдали, мёрзли, выбивались из сил, упорно следуя вперёд на север; многие живо переговаривались, стараясь не обращать внимание на пронизывающий холод, иные подпевали под песню знаменосца и бой барабана, были и те, кто про себя, стыдясь быть услышанными, молился о скорейшем завершении всего этого похода.

   То ли молитвы были услышаны, то ли удача улыбнулась солдатам Её величества, но, в любом случае, мрачный замок из бардового, грубого камня явил себя между двух хвойных перелесков.

   Многие из солдат стали бодрее шагать, внутренне радуясь на неглупого военачальника, способного хорошо ориентироваться с помощью набросков карт.
Вперёд был послан разведчик, который вернулся с донесением, что около замка никого нет, и подъёмный мост сразу перекрыл доступ к сооружению, так как со смотровой башни подметили их войско.

   Военачальник нахмурился, вгляделся в наскоро набросанную карту местности замка, вокруг которого, по словам разведчика, имеется глубокий ров с кольями.

   Шмыгнув носом, Тиголь поднёс к глазу подзорную трубу и завидел на стенах многочисленных лучников, одетых в меховые накидки. Зная, что их уж давно заметили, военачальник подул в рог и скомандовал построиться в первых рядах щитоносцам, в числе которых бы промёрзший до костей Модун.

   Взволнованного близостью боя Вельмола несколько озадачило, что его сын будет поодаль от него, но также он знал и то, что тот уже побывал в боях и вышел из них живым, что обнадёживало отца.

   К счастью для каждого солдата Её величества – стало темнеть. Разбив лагерь в хвойном перелеске, военачальник взвесил положение сил своих людей и рискнул в сумерках ночи послать в замок нескольких лазутчиков. План Тиголя состоял в подъёме моста: он знал, что это рискованная затея, но она была самой разумной в их ситуации. Он не хотел понапрасну жертвовать своими солдатами, пытающимися перебраться через самодельные лестницы в то время, пока лучники их, лёгкую мишень, будут расстреливать. Так же он отринул мысль офицера о том, что неплохо было бы попробовать взять замок осадой, дождавшись катапульт Её величества; но Тиголь не желал ждал ждать несколько дней и потому он так же со смехом отбросил план об изморе противника голодом, будучи уверенным, что внутри замка достаточно запасов, и уж скорее проголодаются они, чем сами лерильцы.

   В то время, когда рядом с замком в перелеске солдаты Её величества ждали сигнал к штурму, лазутчики силились проникнуть внутрь замка. Большинство из них погибло, так и не дойдя в потёмках до стен, иные хоть и пытались перепрыгнуть ров, но были застигнуты лучниками, другие, более ловкие, пытались перелезть через стену замка с обратной, южной стороны, но и их заметили и изловили.

   Лишь одному ловкачу-лазутчику повезло: он не торопился приближаться к замку, выжидая из кустов. Осматривая редкие проезжающие телеги со съестными припасами, он смог подкупить жалкими грошами жадного купца и слиться с остальными торговцами на повозке.

   Попав во двор замка, приблизившись к ратуше, ворота за ними были опущены, купцы начали с пристрастием торговаться с придворными, пышно одетыми особами. В это время лазутчик, улучшив момент, когда начался самый оживлённый торг за съестное, вылез из повозки и тайком спрятался за каменную статую короля Бадцэра.

   Дождавшись окончания торгов, лазутчик перевёл дыхание; купцы получили деньги и удалились на повозках из замка. Услышав звон цепей поднимающихся ворот, ловкач поднял голову и увидел на втором этаже северной стены стражника в меховой накидке, крутящего колесообразный механизм подъёма ворот.

   Поджав губы, лазутчик тайком поднялся этажом выше, смог, кое-как, не подняв шума нейтрализовал стражника и, достав свисток и с силой дунув в него, он принялся с силой как можно быстрее крутить колесо, не переставая дуть и подавать команду к наступлению.

   Дважды приглашать к штурму не пришлось; как только военачальник Тиголь услышал знакомый, долгожданный свист, он с силой подул в своей рог и воины Её величества незамедлительно кинулись из перелеска в сторону тёмно-бордового замка.
 
  В первых рядах, пыхтя, бежали щитоносцы с решительным настроем, в числе которых был Модун, видящий опускающийся мост. Позади сына бежал отец со стариной-другом, крепко сжимающим копьё.

   Как только нейтральцы выбежали из перелеска и принялись скорым темпом приближаться к замку, их накрыл град стел со стен; лучники метко целились, и их стелы несли смерть и вечный покой; рядом с чернобородым пал наземь молодой воин, который мгновением назад живо, радостно шутил о лерильцах и, не досказав половины, он погиб захлебнувшись кровью.

   Ронэмил что есть мочи бежал вперёд, спотыкаясь о проклятые камни, которые в темени ночи было не разглядеть; он держался за спинами щитоносцев, слышал глухой отзвук попадающих стрел в деревянные щиты, он явственно различал брань со стен от Безымянных, которые и не думали прекращать обстрел.

   Больше всего понесли урона те, кто сломя голову силился выбежать вперёд и первым попасть в замок и начать бой; эти подбодренные историями о героях воины и вдохновлёнными яростными, воинственными криками вместе с боем барабана воины пали от стойко стоящих копьеносцев около ратуши.

   Неизвестно что стало с умелым лазутчиком. Некоторые поговаривали, что он приблизился к бою возле ворот, иные настаивали, убеждая, что он погиб возле поворотного механизма ворот.

   Держась за спиной сына, Вельмол почувствовал небывалый прилив сил, что редко с ним бывает перед боем. Как только нейтральные щитоносцы обрушились на бегу на лерильских копьеносцев около опущенных ворот, чернобородый и одноглазый вместе встали бок о бок с Модуном и принялись пробиваться внутрь замка.

   Вельмол бился что есть сил: он отражал удары от переполненных ярости Безымянных, чьи лица были в чужой крови вперемешку с яркими рунами красок. Давая отпор, мало-помалу приближаясь вперёд, Ронэмил пытался перекричать оглашающий шум боя. Он раздражался, когда свои же теснили его, подпирали, наступали на ноги и толкались, – на своём лице одноглазый чувствовал зловонное дыхания неприятеля, настолько близко они сцепились, силясь прикончить друг друга.

   Спотыкаясь о павших соратников, Модун отбрасывал щитом неприятеля назад, к ратуше; он спотыкался о павших воинов, в последний момент успевая вставать с блокировать чудовищной силы беспощадные удары палицами.

   Но Безымянные кланы на этот раз дали более жестокий отпор; они стойко отстаивали каждый метр, их меткие, крушащие противника удары достигали цели, деревянные щиты дробились в щепки, удары стали о сталь отзывались глухой болью у новобранцев; лерильцы с яростными хрипами били врага и побеждали всё новых пришедших из-за опущенных ворот замка.

   Этой ночью на участь Модуна, Вельмола и Ронэмила выпал поистине сложный бой и, хоть они друг от друга не отходили ни на шаг, прикрываясь и защищаясь, они не могли не заметить безумную решительность противников, которые не прощали просчёта, обрушивая смертоносные, с трудом блокируемые удары.

   Никто точно не мог сказать, сколько длился бой, он одно было понятно наверняка, судя по количеству павших, – мучительно долго. Солдаты Её величества быстро выматывались в то время, когда лерильские воины как будто бы наоборот во время боя заряжались от оглушающего напряжение, что стояло во дворе замка.

   Давая отпор, защищая товарищей, помогая им, бой внезапно прекратился в то время, когда пал последний лерилец. На этот раз павших солдат Её величества приумножилось, весь двор около ратуши был окрашен в запёкшуюся тёмной кровь. В воздухе стоял мерзкий привкус металла, от которого глаза чернобородого слезились, от которого ко рту подступала тошнота. Многих солдат, в особенности молодых, после боя вырывало от переизбытка чувств, иные сердечно благодарили богов за то, что им удалось выйти из боя живыми, другие кричали ввысь окон замка, приказывая королю Бадцэру выйти и сдаться, а последние злобно перешучивались о павших Безымянных.

   Не веря в то, что им удалось проникнуть внутрь двора замка, Модун оглядывался по сторонам на багровые стены монолитного здания; всматриваясь ввысь высоких окон, он увидел, как на него смотрел пожилой человек в золотой, крупной короне. Протерев глаза, он всё так же видел пышно одетого человека. Подозвав к себе остальных солдат, те и сами удивились – на них с нескрываемым презрением взирал сам король Лериля, варвар Бадцэр, как его именовали многие солдаты.

   Думы Бадцэра, оглядывающего павших собратьев, были тёмными. Он всем сердцем скорбел о мёртвых, по его морщинистой щеке непрошено потекла слеза, но он смахнул её и крепко закусил зубы, отвернувшись от окна. Пройдя вглубь своих сумеречных покоев, король Лериля достал из сундука меч и, вооружившись, принялся вместе с последними защитниками ждать прихода неприятеля. Этой ночью король Бадцэр не желал сдаться без боя, нет, он желал в отместку за павших забрать с собой как можно больше нейтральцев.
В небе разразилась яркая вспышка кривой молнии, заморосил мелкий дождь, вороны, прячущиеся под крышей ратуши принялись гневно оглашать двор замка. Солдаты Её величества попробовали открыть главную, высокую двойную дверь замка, но она была крепко-накрепко закрыта на засов изнутри. Взяв у побеждённого противника молоты, секиры и топоры, Вельмол вместе с остальными принялись крушить дверь, по ту сторону которой слышались взволнованные голоса.

   Ударяя топором по двери, дробя еле податливую древесину, образовав проём, воины добрались до засова, по которому чернобородый с остальными дружно начал обрушивать сталь о дерево.

   Открыв поломанную дверь, Вельмол вместе с сыном в числе первых вступили внутрь могучего, несомненно старинного замка, внутренняя отделка которого тоже была из бордового камня. На стенах пылали и потрескивали многочисленные факела, в свете которых Модун подметил многочисленные настенные гобелены, на которых были изображены могучие кланы Безымянных, сражающихся с силами Горбри возле деревушки лерильцев. На других гобеленах были вытканы возрастные воины в облачении меховых накидок поверх кольчуг. Многие из запечатлённых мужчин бесстрашно взирали на залу; у них ширились закрученные усы на старый манер, имелись пышные бакенбарды, и длинные, спутанные бороды с далёким и печальным взглядом добавляли им величия. На лицах многих воинов имелись разноцветные руны, расписанные красками. Другие гобелены являли лесной лагерь кланов, их тренировочные площадки у редколесья и, как подметил Ронэмил увидев новый, яркий гобелен, первый флот на который успешно взошли воины Лериля.

   Каждый из воинов Её величества ахнул, увидев подробные, занимающие большую часть стен расписные картины на тканях; они даже не обращали внимание на перепуганных их появлением слуг и высших особ в меховых шубах, которые то выбегали сломя голову из замка, то наоборот поспешно поднимались на верхние этажи, возглашая криком весь замок.

   Пройдя вдоль залы, воины тупо таращились себе под ноги на светлый плиточный пол, на котором багровыми красками было изображено старинное, ветвистое древо всех дальних предков короля Бадцэра.

   Поднявшись выше, очутившись на втором этаже, солдат Её величества встретил неприятель, преграждающий дальнейший путь. Оглянувшись назад, Вельмол с Ронэмилом подметили на первом этаже поднимающихся к ним до зубов вооружённых лерильцев. Военачальник Тиголь оглядывался то вверх, то вниз, видя, как к ним медленно, со злым умыслом приближается противник, громогласно призвал:
   – Защищаться!

   После его крика на солдат с угрожающим воем с двух сторон набросились длинноволосые воины в кольчугах. Успев принять защитные стойки, они не прогадали, так как Модун с остальными щитоносцами рьяно отбивались в то время, когда копьеносцы Её величества, улучив момент, протыкались сквозь стену щитов противника.

   Отражая нападение сразу же с двух сторон, Тиголь крушил противника с бодрой ухмылкой, правда ему редко удавалось своей шпагой серьёзно ранить противника, но само его присутствие и то, что он рядом с ними, вдохновляло, поддерживало не сдаваться солдат.

   Ведя бой, мало-помалу тесня противника, чьи ряды чаще редели, нейтральцы уверенно наступали вперёд по лестнице, не забывая прикрывать тыл.

   Когда последний лерилец скатился с лестницы, военачальник Тиголь с кривой улыбкой оглядел каждого из возбуждённых солдат и угрюмо покачал головой, не досчитавшись дюжины солдат.

   Скорым темпом поднимаясь на третий, а затем и четвёртый этаж, солдаты некоторое время блуждали по роскошным и длинным коридорам освящёнными редкими факелами. Присутствие неприятеля устрашило многих шатающихся без дела слуг, которые с воплями бросались прочь куда глаза глядят, смеша многих нейтральцев.

   Отыскав двойную резную дверь, которая никак не поддавалась, Вельмол с сожалением принялся вместе с остальными крушить дверь, на которой был детально расписан горный пейзаж неприступных гор.

   Обрушив последний удар на дерево, солдаты Её величества с силой принялись толкать дверь вперёд, которая с трудом отходила вперёд из-за подставленных вплотную к двери комодов.

   Военачальник Тиголь вместе с остальными с силой врезался плечом вперёд раз, другой, и наконец дверь приоткрылась настолько, что пролезть мог лишь один воин, которого сразу же настигла смерть от стрелы.

   Тиголь нахмурился, увидев павшего на его руки солдата с простреленной грудью.

   Вобрав в грудь воздуха, он громогласно приказал:
   – Доломайте дверь, мы почти близко! И не забывайте, король нужен живым!

   Солдаты злобно усмехнулись и принялись дальше обрушивать удары стали о дерево, которое со стонами поддавалось, крушилось и дробилось под их неистовой настойчивостью.

   Наконец получилось образовать больший проход в покои короля, и первыми вошли вперёд, сквозь грубый дверной проём щитоносцы, прикрывающие себя и остальных солдат. Идя шаг в шаг, прячась за стеной редких щитов, Модун видел сквозь щель своей стали короля Бадцэра и рядом стоящих двоих лучников, вперед которых стоял десяток Безымянных воинов; при взгляде в их решительные лица ему подумалось, что им уже было нечего терять.

   И так судьбоносно вышло, что все те, кто добрались до замка, составляли ровное число противникам в покоях короля. Тринадцать солдат против тринадцати воинов, – посчитав это, военачальник Тиголь горько усмехнулся, вытирая вспотевший лоб тыльной стороной руки. Закусив губу, он смотрел точно в разумные, спокойные глаза Бадцэра, который был одет в изумрудную одежду, расшитую золотистыми галунами поверх кольчуги.

   Бадцэр отчего-то рассмеялся, показывая на каждого из нейтральцев, затем на каждого из своих воинов: видимо, он тоже посчитал количество солдат.

   Король набрал в грудь воздуха, крепче схватился обеими лапищами за меч, и решительно выкрикнул:
   – Ду-ун та-ру ду-ук!

   Тиголь нервозно облизнул губы и вопросительно повернулся на своих солдат.

   Один из пожилых воинов поспешно сообщил:
   – Бадцэр скомандовал биться насмерть.

   – Тогда в бой, но не трогайте короля, – Тиголь вместе с солдатами побежали вперёд, – Просто схватите и обездвижьте его! 

   Тринадцать воинов обрушились на равное количество противников; Вельмол грустно понимал, что сейчас самое главное не сплоховать, выложиться до предела. Ронэмил вздрогнул от колючего, горячего удара мечом, который король обрушил на его запястье. Отпрыгнув назад, одноглазый удивился проворности Бадцэра, который и не думал отходить вперёд от своих людей.

   Прикрываясь щитом, Модун вовремя контратаковал, но на этот раз, с этими возрастными противниками, чьи лица были схожи с портретами на гобеленах, ему приходилось несладко; на его щит, повидавший лучшие времена, обрушивались удары за ударами, на его сапоги специально наступали, а когда он отвлекался от боли, то с трудом успевал парировать мечом выпад топора, отдающийся в костях глухой болью.

   Запыхавшийся, взволнованный Тиголь обошёл противника; его спину прикрывал одноглазый в то время, когда военачальник пытался выбить из рук короля меч. Резанув шпагой по его руке, он надеялся что Бадцэр от боли обронит свой оружие, но нет, он только гневно скривился и начал ещё сильнее бороться за свою свободу.

   В ушах Вельмола стоял нескончаемый шум битвы: то были яростные рычание не сдающихся воинов на солдат нейтралитета, звон мечей о щиты, отзвук попавших стрел в тела противников. Оббегая сражающихся, чернобородый смог прикончить первого лучника, а Ронэмил, сцепившись с другим на плиточным полу, занялся последним.

   Чернобородый не успел вовремя обернуться, – его в бок пронзил меч короля Бадцэра. Вельмол в первое время ничего не понял, он так и продолжал упорно сражаться на эмоциях, затем он стал чувствовать липкое, мерзкое тепло. Прикоснувшись рукой к куртке, он нащупал кровь и, моргая, не веря в увиденное, свалился из-за подкосившихся ног.

   К нему моментально подбежал Модун, чуть погодя ничего не понявший Ронэмил начал трясти чернобородого, бить по щекам. Вельмол с мутным взором оглядел сына, затем старину-друга и, указав на короля, сын успел блокировать выпад короля ему на голову.

   Пока Вельмол истекал кровью, прижимая руки к боку тела, он видел как Модун, Тиголь и Ронэмил с несколькими последними солдатами не сдаваясь давали последний отпор оставшимся противникам.

   Ежеминутно военачальник кричал одно и то же, а именно:
   – Не трогать короля! Он мой!

   Добив последнего противника, оставшиеся солдаты Её величества разом накинулись на Бадцэра, да так, что сбили его с ног и принялись закручивать руки за спину, обвязывая их верёвками. Король извивался как змей, бился, истошно кричал в то время, когда его обездвиживали; он плевался и неистово кричал на своём языке что-то грубое, должно быть проклятья.

   Модун опустился на колени рядом с отцом. Он с тупым взглядом смотрел на широкую прорезь в куртке, из которой вытекала кровь. Сына трясло от страха потерять отца, и он не сразу совладал с собой и прошептал лежащему на плиточном полу Вельмолу:
   – Что мне делать?..

   Чернобородый, чьи зубы била дробь, еле работающей рукой показал на свою походную сумку под левым боком.

   Чуть погодя прибежал запыхавшийся Ронэмил с лёгкой улыбкой, которая, впрочем, моментально сменилась на озадаченно лицо, когда он взглянул на лужу крови под Вельмолом. Пав на пол, одноглазый вместе с Модуном расстегнули куртку раненого, и увидели на теле широкую рану, из которой быстро вытекала кровь.

   Отбросив все сомнения, сын придерживал кровоточащую рану, пока Ронэмил наскоро копался в походной сумке; спустя мгновение он с улыбкой извлёк льняную повязку и посадил на задницу чернобородого, из раны которого брызнула кровь прямо ему на руки.

   Поморщившись, Модун чувствовал вздрагивания тела отца. Сын с широко отрытыми глазами спешил обвязать пострадавшего, боялся потерять его, страшился вернуться домой без него и предстать на суд матери, которая никогда его не простит.

   Вельмола сковывал холод. Он еле чувствовал руки и ноги, понимал, что из его конечностей вышло много крови через рану; с хилой улыбкой на лице, как бы поддерживая старину-друга и сына, он радовался, что они рядом, что они пытаются спасти его.

   Обвязывая вокруг талии повязку, и Ронэмил и Модун по локоть испачкались в тёплой, липкой крови родного им человека; каждый трясся от эмоций боясь проронить лишнее слово. Они смотрели на спокойное лицо чернобородого и не понимали, почему он в такой опасный момент улыбается, нежно глядя на них, изредка кивая.

   Военачальник Тиголь подошёл в двум хлопочущим над раненым с улыбкой от поимки короля, но, увидев крайне встревоженные лица солдат мгновенно сменился в лице. Переведя взгляд на лужу крови, он озадаченно прикусил губу и увидел на лике одноглазого воина неподдельный страх. Сменив взгляд на черноволосого щитоносца, который продолжал обвязывать и шептать на ухо раненому подбадривающие слова, Тиголь увидел переполненный решительности лик юноши.

   Махнув рукой на раненого, военачальник скомандовал поднять на ноги короля и немедленно уходить из замка. Модун же продолжал тупо таращиться то в глаза отца, то в глаз одноглазого, который сидел на плиточном полу обхватив голову, повторяя одно и то же:
   – Нет, боги, н-е-е-т...

   Видя удаляющихся солдат и военачальника, которые окружили короля, Модун вслед Бадцэру пустил злобный, переполненный скорби взгляд.

   – Ронэмил, давай поднимем его и аккуратно уведём отсюда, – прошептал Модун.

   – О боги, нет, только не это...

   – Ронэмил!

   – Да, конечно, я просто...

   Взяв чернобородого под руки, Модун и Ронэмил потащили на себе Вельмола, чьи ноги с трудом переступали вперёд нетвёрдой поступью, чьи кисти рук приобрели бледный оттенок, чьё лицо выглядело крайне изнурённым.

   Спускаясь по лестнице, переступая через павших воинов, одноглазый и сын чернобородого с трудом помогали Вельмолу спуститься на первый этаж; краем глаза Ронэмил видел, что повязка очень быстро обагрилась, что с неё на пол медленно падают капли крови. Закусив губы, он остановился и подбежал к факелу, сняв его со стены.

   Модун, видя повязку впитавшую большое количество крови, понял мысль одноглазого и аккуратно положил тело отца совсем рядом с мёртвыми солдатами, чья кровь на ступенях уж давно запеклась.

   Переступая с ноги на ногу, крайне нервничая, зная какой болью отзовётся прижигание, Ронэмил взял меч Модуна и принялся накаливать его над огнищем. В это время Вельмол что-то бормотал себе под нос, упорно мычал про каких-то духов и нанимателей.

   К ужасу Ронэмила, который нагрел докрасна середину меча, он и Модун явственно увидели кровавую слюну чернобородого, который утробно закашлял, сплёвывая сгусток крови. Облокотив Вельмола в полулежащее положение, сын что есть сил вцепился обеими руками в лапищи отца, держа того, зная, что тот будет от боли неистово извиваться.

   Одноглазый попытался напустить на себя храбрый вид, и, уверенно нагнувшись, аккуратным движением убрал в сторону окровавленную повязку и что есть силы единым, твёрдым движением надавил на рану.

   Морщась, не в силах перенести боль запекающейся плоти, Вельмол на эмоциях принялся дрыгать ногами и руками так, как будто бы это могло помочь; на его лице застыла гримаса страдания, из глаза пролилась непрошенная слеза, именно в этот момент, сквозь кровавый кашель, он подумал, что дело дрянь.

   – Вы должны... – пробормотал чернобородый.

   – Что должны? – отозвался Модун, поднимая отца на ноги, всматриваясь в его лицо.

   – Ослабить наблюдателей, сделать так, чтобы их...

   – Зачем? – спросил Ронэмил.

   Но ответа они не услышали. Спустившись на первый этаж замка, миновав стены с гобеленами, выйдя из расколотых дверей на улицу, они попали под проливной дождь. Дымчатое небо раскалывалось от грома, по броне и макушке барабанили капли влаги. Завидев далеко впереди удаляющихся солдат с Тиголем и королём, Модун и Ронэмил пошли вслед за ними.

   Обходя лужи, оглядываясь на раскаты грома и бардовые, мокрые стены замка, все трое кое-как вышли за пределы имений Бадцэра и шли, как могли, упорно за солдатами, которые свернули в чащу леса.

   Попав в хвойный подлесок, идя сквозь засохший сухой, безжизненный папоротник, ступая по сухому мху, они попали в перелесок с редкими деревьями.

   У только-только разожжённого костра притомились, уселись на поваленное дерево уставшие воины, в центре которых находился связанный король, мычащий что-то нехорошее сквозь кляп во рту.

   С неба неприятно моросил дождь, которому Вельмол подставлял лицо. Силы покидали его, он явственно чувствовал это. Усевшись рядом с солдатами на дерево, подсев поближе к костру, Модун с Ронэмилом наскоро сделали навес из хвойных с берёзовых ветвей так, чтобы раненый, дрожащий всем телом, не мокнул.

   Присев рядом с отцом, сын пощупал его лоб и его рука моментально отпрянула назад – он был очень горячим, словно раскалённая плита. Оглянувшись на одноглазого, Модун вопросительно посмотрел на него, надеясь что тот сможет хоть как-то помочь.

   Нахмурившись, ненавидя себя, Ронэмил прошептал:
   – Мы прижгли рану и… Чёрт. Я схожу, поищу полезных растений, чтобы приложить их к ране. Но вряд ли это... Хотя, ладно.

   – Да. – глухо отозвался Модун, вглядываясь в печальные глаза отца.

   Ронэмил ушёл скорой поступью подальше в гущу леса, оставив позади себя какой-никакой лагерь с костром, спутником человека. Ступая по мокрой, полуживой растительности, все его мысли были направлены на старину Вельмола, с которым судьба обошлась не лучшим образом.

   Злясь на себя, сшибая сухие деревья, он тупо шёл вперёд сам не зная зачем. И только спустя четверть часа до него дошло, зачем он пришёл в гущу леса; остановившись, он принялся придирчиво заглядывать под папоротник, ища огненно-оранжевые почки целебного растения.

   В это время Модун не спускал глаз с отца. Он разорвал край своего плаща, подмочил под дождём и уложил на лоб раненого, надеясь, что это хоть на мгновение облегчит его муки.

   Вельмол вновь прокашлялся с кровью, но на этот раз более обильной, замарав бороду кровавой слюной. Он кое-как выдавил улыбку и, положив ладонь на плечо сына из последних сил произнёс:
   – Слушай меня внимательно, у меня было время подумать. Наблюдателей… подпитывают злые духи, которые хотят… обрести тела и материализоваться. От наблюдателей всё зло в этом мире; но они, как я понял… сильно зависимы от силы, даруемой духами за выполнение их приказов, – чернобородый утробно прокашлял, сплюнул кровь, – Покончи с духами – лиши наблюдателей силы. Без неё они будут не так могущественны и потеряют хватку. Найди в Горбри кудесника Гапдумола… или колдунью Кричесу, они обладают особенной силой… они способны общаться с духами. Добейся расположения, кто-то из них должен знать о тех духах.

   – Отец, пожалуйста, не говори так, как будто бы возлагаешь на меня свои мирские дела...

   – Модун… сын… я чувствую как слабеет тело, – Вельмол поморщился от боли и еле отдышался, – Внутри меня, глубоко, колкая боль… я чувствую как что-то жжётся. Мне горько, я не хочу отставлять тебя и всех остальных с Филити, но чувствую, что...

   – Нет, пожалуйста, нет, – отозвался Модун, с силой обняв отца.

   Какое-то время сын держал отца за трясущиеся в ознобе, от потери крови, плечи. Как на зло перед глазами чернобородого начала представать картина всей его жизни, начиная с приюта с.в Скария, и заканчивая этой войной. Из глаз Вельмола высвободились слёзы, сын увидел это и его подбородок дрогнул. Он не выдержал этого момента и сам зарыдал, льня к отцу, не желая его отпускать.

   – Ты должен, просто обязан искоренить трёх духов… лишить силы наблюдателей и покончить с их орденом… шлющим зло в этот мир. – уверенно, из последних сил надавил чернобородый, – Ты меня понял? Даёшь слово?

   – Я понял, – выдавил Модун, – Я даю слово…

   – Эти духи хотели впитать в себя энергию невинно погибших людей… но я как смог воспрепятствовал этому и надеюсь только… что это как-то замедлит их переселение в тела. Передай Филити, что я её всем сердцем...

   Но Вельмол не досказал последнее слово. Он безвольно поник в руках сына, и этот неминуемый момент отозвался во всём его нутре горькой болью. Сердце не знало покоя, изнывая, терзаясь, бешено стучась. Из глаз сына-щитоносца не прекращались идти слёзы ненависти, он всем своим нутром чувствовал, что подвёл отца.

   С улыбкой на лице из-за перелеска показался одноглазый, который подметил возле навеса склонившегося Модуна; даже издалека он видел, как тот содрогается всем телом. Надеясь, что ничего плохого не произошло, Ронэмил ускорился и мигом оказался возле щитоносца. Отстранив его в сторону, он увидел бледное лицо чернобородого, кровь на бороде и, наклонившись к нему, не почувствовал его дыхания.

   Отпрянув назад, из безвольной, моментально ослабшей руки одноглазого на земли пали разноцветные плоды. Единственный глаз Ронэмила дрогнул вместе с подбородком, он тяжело задышал, яростно выкрикнул чёрную брань, глядя в уставшее, измученное страданием лицо черноволосого щитоносца.

   Оглянувшись по сторонам, желая выпустить нарастающий гнев, одноглазый заметил приютившихся, сидящих тихо и мирно остаток солдат, в центре которых у костра расположился военачальник Тиголь и король Бадцэр.

   Единственный глаз Ронэмила раскрылся во всю от ненависти; в его сапфировом зрачке отразился удар поднебесной молнии; его нехороший взгляд и плотно сжатые зубы с кулаками подметил Тиголь после яростного выкрика: щёлкнув пальцами, военачальник скомандовал не подпускать к ним одноглазого.

   Решительно идя в сторону короля и давая оплеуху с жёсткими затрещинами лезущим под руку солдат, раскидывая их как ненужный хлам, высокий Ронэмил переступал через слабаков как через детей; приблизившись вплотную к королю, он во всю силу замахнулся и обрушил кулак в лицо Бадцэра так, что он отлетел назад с поваленного дерева, сбив с ног вспугнутых солдат.

   Прыгнув на павшего короля, Ронэмил затряс его и с силой выкрикнул в лицо проклятье, принявшись что есть сил бить по лицу Его величества не щадя. Теперь, после потери Вельмола, одноглазый чувствовал себя никому ненужным одиночкой – прямо как в молодые годы, когда он боролся за жизнь в трущобах Деревянного квартала Горбри.

   Ударяя короля лбом в нос, озверевшего Ронэмила пытались оттащить от Бадцэра подальше в то время, когда до него дошло – он больше никому не сможет довериться, излить душу, попросить совета из-за того, что боится быть непонятым и обсмеянным.

   Сломав кровоточащий нос Бадцэру, Ронэмил со слезами гнева понял, что всего этого мало; мстительно быстро достав дрожащей рукой кинжал, он поднял его ввысь и оскалился в злобной усмешке, видя неподдельный страх у короля.

   Модун вовремя присоединился к остальным солдатам и в роковой момент остановил руку одноглазого от необдуманного поступка на эмоциях; оттаскивая сопротивляющегося назад, он внушал:
   – Образумься, это никак не вернёт его назад!

   Борющийся Ронэмил сквозь гнев проорал:
   – Но я обязан прикончить эту гадину!

   – Да тебя за такое пожизненно засадят! Подумай о своих детях: как они будут без тебя жить?

   Спустя несколько мгновений до Ронэмила дошло сказанное. Разумное внушение Модуна подействовало: одноглазый перестал отпихиваться, затем брыкаться, а потом и вовсе сопротивляться.

   Тиголь с солдатами оттащил безвольного Ронэмила подальше от короля к погибшему чернобородому, оставшегося лежать под навесом от дождя из веток.

   Военачальник с омерзением смерил взглядом одноглазого с поникшей головой, затем посмотрел твёрдо в лицо щитоносца и с презрением бросил:
   – Следи за своим дружком в оба!

   – Мы не друзья. – глухо, надломлено отозвался Ронэмил.

   С неба продолжал сечь по коже ливень, капли тщетно пытались затушить высокое и трепещущее пламя костра; тёмные, местами кудрявые волосы Модуна слиплись, он сидел рядом с отцом, вглядываясь в его решительное, спокойное лицо.

   Миновал час. Солдаты за это время успели перекусить припасёнными на чёрный день запасами, и втихомолку обсудить обезумившего одноглазого. Ронэмил всё это время не отходил от Вельмола, его слёзы уж давно кончились, оставив вместо себя колкую боль в сердце.

   Собравшись с силами, он понимающе кивнул Модуну и прошептал:
   – Мы должны похоронить его по достойному.

   – Но как, и где? У нас даже нет лопаты...

   – Я видел одно особенное место. Захвати ткань палатки и помоги мне донести твоего отца.

   Вытащив погибшего Вельмола из навеса веток, Модун взял чернобородого под плечи, а Ронэмил за ноги. На них в недопонимании оглядывались солдаты; о чём-то злорадно шепчась, они тыкали пальцем на одноглазого, который, отфыркиваясь, пыхтел, удаляясь вместе с щитоносцем в чащу леса.

   Миновав перелесок, Ронэмил с Модуном ступили в глухой тёмный лес, – из-за крон деревьев с трудом можно было разглядеть заходящее за скальный горизонт светило. В лесу не было слышно ни пения птиц, ни игр белок, ни шелеста листвы от присутствия насекомых, вообще ничего, кроме разве что неприятного, свистящего задувания ветра.

   Неся Вельмола к впадине посреди хвойного леса, Модун подметил в ней небольшое скопление камней и с лёгкой, но горькой улыбкой смекнул, почему Ронэмил выбрал именно это место.

  Расчистив углубление от камней, они какое-то время в нерешительности посматривали друг на друга, еле осознавая, что теперь рядом с ними никогда не окажется отца и старины-друга.

   Модун склонился над отцом, провёл по его лицу ладонью и закрыл глаза. Опустив взгляд на походную сумку, он вопросительно уставился на одноглазого, мол, имею ли я право?

   – Бери всё что хочешь, ты его сын. – глухо отозвался Ронэмил, смахивая влагу под глазом.

   Щитоносец снял на ремнях фамильную реликвию Зубоскал и походную сумку, осмотрел её и увидел внутри первое что попалось на глаза – два мешочка, один со странной разноцветной пылью, другой с серебряными монетами. Печально вздохнув, сын прикрепил к поясу сумку отца, в которой так же находилась полоска вяленого мяса, сухари, повязка и две непонятных склянки.

   Подбородок Модуна дрогнул, он чуть снова не заревел, но стиснув зубы собрался с мыслями и вместе с глубоко огорчённым Ронэмилом укутали тело Вельмола как есть, во всём облачении, а именно в кожаной куртке со стальными креплениями, местами перекрашенной в сиреневый цвет. Не веря в то, что сыну приходится хоронить отца, Модун не сдержался и сквозь гнев на себя съёжился от омерзения, схватившись за сердце, которое пронзила леденящая боль.

   Какое-то время Ронэмил подбадривал щитоносца, что отчасти помогло тому собраться с силами. Вместе они опустили Вельмола во впадину и принялись сверху укладывать пласты камней так, чтобы они не касались тела.

   Темнело. С неба начал сыпать мелкий, колкий снег. Долгое время Ронэмил и Модун с достоинством, с почтением укладывали столько тяжёлых камней, сколько посчитали нужным.

   На некоторое время одноглазый удалился в лес вместе с топором. В это время щитоносец собирался с мыслями, желая как можно доходчивее преподнести последние слова отца упрямому другу. Думая о последних месяцах жизни бок о бок с отцом, на душе Модуна было отчего-то гадко, как будто бы он не был для него достойным сыном, которого отец заслуживал.

   Спустя четверть часа Ронэмил вернулся обратно к впадине; спустившись, он показал щитоносцу деревянную табличку, вырубленную топором из древа. Хило улыбнувшись, Модун прочитал на ней:

      Вельмол. Семьянин, преданный муж, достойный отец, чистосердечный друг.

   Модун молча кивнул и положил табличку между камней, закрепив крепко-накрепко. Какое-то время Ронэмил стоял и что-то бормотал себе под нос, переступая с ноги на ногу и часто и протяжённо вздыхая. Чуть погодя он собрался и выпалил:
   – Наверное тебе очень горько, потерять отца, да ещё такого. Думаю это худший день в твоей жизни.

   – Да, – глухо отозвался Модун, уверенно глянув на Ронэмила, – Перед тем, как отец почил, он обязал меня покончить с орденом белых наблюдателей.

   – Издеваешься? – одноглазый криво улыбнулся, а затем усмехнулся, – Это невозможно. Они очень могущественны.

   – И чтобы лишить их могущества и искоренить – нужно покончить с теми, кто подпитывает их силой.

   – С тремя мерзкими духами? 

   – Видимо, да. Отец сказал лишь, что они истинно желают обрести тела и материализовать, но… они недостаточно впитали в себя энергию невинно погибших на поле боя и пока ещё слабы для этого. Мы не должны медлить. Давай вернёмся на нейтральную территорию, я раскроюсь матери и сдержу все её слова. Она должна первой узнать правду. По-другому я не могу.

   – А после?

   – Отец успел сказать, что нам нужно найти какого-то… Гапдумола, или Кричесу, что они должны уметь общаться с духами. Надеюсь только, что это и вправду поможет и не нашлёт на меня гнев отца.

   – Знаешь Модун, мне это всё не нравится. Я помог как смог Вельмолу, теперь его нет и мне нужно возвращаться домой, к семье, к тем, кто меня ждёт.

   – Я один не справлюсь, я даже не знаю, с чем мне придётся иметь дело и как или с помощью чего я остановлю духов... Ронэмил, я знаю, что никогда не заменю тебе отца как друг, но пожалуйста, во имя доброй памяти о нём, помоги его сыну!

   – Нет уж, – отозвался одноглазый, отступая в сторону, – Не хватало мне ещё встревать в войну с духами!

   – Помоги мне исполнить последние слова отца! – Модун пал на колени, – Он сказал, что все беды на этих землях от наблюдателей. Духи им приказывают как действовать, это из-за их злорадства началась эта война и бессмысленная бойня. Разве ты откажешься помочь не только мне, но и самому Вельмолу и всем остальным людям на этих землях? Сколько ещё войн выпадет на долю простых, ни в чём неповинных крестьян?

   С каждым сказанным Модуном предложением голова Ронэмила клонилась к низу, на стоящего на коленях щитоносца, который вцепился в его куртку и крепко держал трясущимися руками.

   Вспоминая всё хорошее, что сделал для него чернобородый, одноглазый улыбнулся воспоминаниям и оглядел Модуна, подметив в нём узнаваемые черты с отцом. Он увидел такие же длинные, чуть выгнутые вверх брови, острые скулы, нос с лёгкой горбинкой, и тёмно-угольные волосы, правда местами кудрявые.

   – Боги, во что же я ввязываюсь? – спросил Ронэмил, подняв глаза к хмурому небу, – Ха-ха! Ладно парень, я с тобой до конца. Но знай, это всё ради доброй памяти о Вельмоле! Я тоже не хочу, чтобы он прогневался и постоянно являлся ко мне во сне с грозными укорами!

   – Благодарю тебя, Ронэмил...

   Модун мигом встал во весь рост и с силой обнял одноглазого, которому вовсе не понравился тесный контакт; поморщившись, он и сам лёгонько схватил за плечи щитоносца и, улыбнувшись, отстранил от себя. Обменявшись кивками, они отправились с печалью на душе в лагерь, оставляя позади себя погребённого Вельмола.


        Лебединский Вячеслав Игоревич. 1992. 05.09.2019. Если вам понравилось произведение, то поддержите меня и вступите в мою уютную группу: https://vk.com/club179557491 – тем самым вы мне здорово поможете. Будет нескучно)