Барака-baraca

"БаракА" - вот так, с ударением на последнем слоге, просто-запросто говорят в Бухаре. Что это значит, я узнал много позже, лишь побывав в – Бахаутдыне.
 А так: Баха ад-дин Мухаммад бин Бурхан ад-дин Мухаммад аль-Бухари, - его называют лишь в книгах об этом мастере ордена суфиев Накшбандийя (кузнецов). 
 Мавзолей Мастера считается среднеазиатской Меккой, и до сих пор собирает верующих из разных стран, просить исполнения желаний и отвращения грехов в святом месте, куда Мухаммед, по преданию, бросая свой камень в Мекку, забросил не очень большой осколок. 
 Так здесь говорят простые люди и даже наш водитель съёмочной группы, что первый подсказал оператору Алишеру о существовании святого, как он выразился, места.
 Прочёл же я о нём, спустя несколько лет, по совпадении воли и случайности...
 В средние века, при вступлении на Путь, у части суфийских орденов существовал обряд инициации и адепт должен был произнести байа, то есть, просто - клятву верности, и лишь тогда ему вручалась хирка, суфийское облачение. Ученик вкладывал свою руку - в руку шейха и, таким образом, происходила передача баракА – благодати. =========  . . . 
 И вот я приезжаю в Париж с подарком, переданным московской мамой своей дочери, что встречает меня с самолёта, на машине с мужем Бертраном и мы едем в его квартирку недалеко от метро Плэзанс. Он фотограф, а студия ему осталась от матери. Достаю подарок мамы Кати с Малой Бронной, да банку грибов из Селятино с 50-го километра Киевского шоссе, где большой деревянный кабак «Дубрава», кто знает. Грибочки, присланные теткой с Урала, мы с ними тут же и приговариваем под русскую водку. 
 Катя намекнула о ночёвке и я принялся названивать знакомым. Бертран из-под книжек достал с первой полки стеллажей "минитэль", но как обычно, то нет никого, то не получается говорить с механическими голосами автоответчиков. В конце концов, предъявив Бертрану свою «чековую книжку», из которой ему стало ясно, что у меня есть счёт в Лионском кредите и там лежит нетронутый аванс за короткометражку с лета 90-го года. Целых шесть тыщ старых денег, то бишь франков.
 Уже под вечер он отвёл меня на ночёвку в ближайшее кафе, где на втором этаже были комнаты с общим душем в коридоре. Я прекрасно выспался, а утром спустился вниз, взял кофе и пожаловался пожилому арабу за стойкой, на проблемы в Париже pour moi. 
 - Не только для тебя… - ответил он. 
 А когда я вышел в своих белых (зимой)) штанах, да тёплой джинсовой куртке и оглянулся, дабы запечатлеть место бабушкиным "Зорким", да и дорогу, думаю, надо бы запомнить, вдруг не найду. Смотрю, а над входом в кафе - большая синяя вывеска, а по ней белыми буквами:     «BarakA» 
 Ну, Барака и барака, запомнил вроде, на наш барак, думаю, похоже.  Нашёл банк, выпил кофе в caf; c видом через стёкла на вход на банк. Благополучно вернулся, а вечером мы втроём поехали на машине с неработающей печкой, теперь уже в caf; speciale - мексиканское, где я ел огромного краба и - первый раз в жизни! - пил текилу.
 - Ты осторожно, она очень крепкая, - советовала мне потихоньку Катя.
 Предрождественским вечером, в холодной машине Бертрана, мы весело прибыли в следующее кафе у канала.
 Вошли, присев за круглый столик недалеко от сцены с камерным оркестром. Классическая музыка, а потом… уже не помню, где Катя мне призналась, что в книжке, переданной мамой, прямо там, в корешке! - был заложен мамой с Малой Бронной - небольшой бриллиантик. 
 Детектив закончился за три дня до Нового года.  Получив свой аванс, я почти весь истратил на подарки, ведь в Москве тогда не было ничего в магазинах и даже улицы плохо освещались, да так, что проезжая с включённой камерой по проспекту Мира, в материале мы видели сплошную темень и жОлтые фонари по одному на сотню метров.
 =========  . . . 
 И только потом, через пару лет, наверное, когда уже был готов фильм «Мираж», участвовавший в конкурсе фестиваля в Е-бурге, о моём неосознанном паломничестве (как сказал продвинутый ташкентский, арабский по виду, татарин: «мини-хадж»)) - в Бахаутдын, вспомнил я название того парижского кафе, где пару раз-то всего переночевал. 
 Я смотрю слайды, сделанные тогда, в предновогоднем Париже и, конечно же: вот он я! - в светлых, на слайдовой плёнке хорошо видно, штанах, стою у входа в кафе с номерами на втором этаже, - похоже, это Катя меня щёлкнула перед отъездом.
 И вывеска: "BarakА". А там было уютно – ключ от входной двери за углом, лежал в кармане у меня и можно было не проходя через бар, припозднившись, спокойно открыть под светом автосалона напротив, видного из окна номера. =========  . . . 
 Теперь вот читаю об ад-дин Мухаммаде бин Бурхане и ещё + ад-дин Мухаммаде аль-Бухари, когда даже в шино-монтаже через улицу на заправке появился знающий Бахаутдын, накшбанд.   И выясняется, что баракА, вовсе не барак, конечно же, а это по-нашему просто благодать (!) от латинского gratia, пришедшая к нам из того языка, через Грецию.  В христианском богословии понимается, как нетварная Божественная сила. 
 Так Бог являет Себя человеку и даруется она для его же спасения.  С помощью этой силы, человек преодолевает в себе греховное начало и становится Человеком, то бишь, "достигает состояния обожения". 
 Также благодатью называется незаслуженная милость и благоволение Бога по отношению к людям.
 Не заслуженная? – может быть, но чуешь её, благодать эту, когда называешь цифры в банке, сильно волнуясь своим совком). Тут тебе и говорят: «На вашем счету 60 франков». Pourqoi? Как же так? Должно же быть шесть тысяч франков?   Ну, мы же не знали, говорит польская эмигрантка, открывавшая летом девяностого, в последний год советской власти, когда ещё нельзя было, счёт по рекомендации Паскаля, приютившего меня тогда у своего брата в районе Монмартра, на rue de la Goutte d’Or Luciere d’Art.    На одну только ночь, как получилось – позвонил старший его брат и я на четыре дня оказался на улице (средний, как потом выяснилось – читай мой рассказ на Проза.ру «Маленькая парижская авантюра лета девяностого.док»: http://www.proza.ru/2015/04/10/269 ) И мадам достала из сейфа ту самую книжку, оборванный из которой листок, я намедни гордо предъявлял, во время распития под солёные грибки, пока Бертран показывал журналы с цветастой фотографией мамы на обложке, а Катя вдруг не во время сказала гордо, что в шестидесятые годы! - мама Бертрана была моделью! - и погибла в автокатастрофе... Прям Камю, чёрт побери, поддакнул я и тут увидел первый и последний раз, скандал во франко-русской богемной семье. 
 Бертран кричал:  - Ты дуррра, Катя! - всё ффукал, а она как-то виновато суетилась. 
 "Bo-bo", одним словом - буржуазная богема, как теперь говорят.  А мадам, как оказалось, полька, имела родственников в Бескудниково, помню, два года спустя, передавал от неё флакон, оплетённый соломкой, видать с духами, да ещё 30 долларов, встречаясь с родственницей польской дамы в метро Арбатская, прямо под старым входом у кинотеатра «Художественный».
 ========= . . . 
 И вот молодой клерк в белой рубашечке и с бейджиком на груди, тот юный французик за стойкой банка, теперь уже бодро и весело, называя меня месьё, отсчитывает положенное с портретами поэтов и писателей на широких банкнотах.
 Вот такая баракА случилась в Париже недалеко от метро Плэзанс.  Аллилуйа+!)))
 
 Это ещё одна из моих стоянок на Пути, трёхдневная, в декабре 1992-го года, перед самым Рождеством. А улетел я на три дня раньше, обменяв билет на пораньше в родном «Аэрофлоте»+! Даже не дождавшись парижского Нового года.    
Вторая короткая история «моих стоянок»
 В 92-ом, помню, было так: День. Лето. Бухарская область. Кишлак Бахаутдын. Водитель с добрым узбекским лицом, старого, разбитого микроавтобуса “RAF”, спрашивает оператора Алишера Хамидходжаева, сидящего рядом с кинокамерой: - Бахаутдын были? – Алиша родом из Ташкента и тот не знает, что это?
 - Святое место, - говорит пожилой бабай и мы уже едем вдоль глинобитной стены, потом выходим на солнцепёк, Алишер даже не берёт с собой кинокамеру – тяжёлая.
 Жарко, сам в подстреленных шортиках) =========  . . . 
 На входе меня просят снять обувь.  Во дворе, мощёном старыми каменными плитами, отшлифованными до блеска задолго до нас, у квадратного каменного сооружения, стоит прислонённая белая резная каменная плита в тени старой чинары, где у колодца сидит мулла в белой чалме в окружении учеников-мальчиков, нараспев читая коран. На белом камне выбиты буквы и я трогаю их прохладу пальцами, поднеся к щекам, как я привык ви Азии, где прожил в общей сложности 14 лет. Арабские, похоже, буквы… на каком-то древнем, не известном мне языке.   Местный житель (экскурсовод?) говорит, что если обойти вокруг этого камня, то твоё желание исполнится.
 И я иду.   По кругу, квадратному бетонному прямоугольному слегка даже)) – кругу - иду вокруг заброшенного, по местной легенде, осколку черного камня пролётом на Каабу. (Дописал я толькото, какаого-то ноября 016 года перед отправкой книги))))))))) – ПОХУЛИГАНИЛ,ё!
 Алишер в своих неуместных шортах, просто вынужден был идти за камерой.  Вот, оказывается, с годами понимаешь – кому ты обязан своим постепенным узнаванием самого себя))) Кинооператору, кому же ещё?!
 Я обхожу вокруг каменного сооружения метров шесть на десять или меньше, появляюсь в кадре из-за угла, вновь останавливаюсь перед плитой с буквами на незнакомом мне языке, до меня доносится пение муллы и птиц в ветвях старой чинары, и тут я, погрузившись в древнюю атмосферу, провожу вдруг ладонями по своему лицу так, будто совершаю омовение, ведь я это много раз видел здесь, в Азии.
 Похоже, Сашакузнецов, превращаясь на Пути в Автора-Персонажа Кира из литературного сценария «Урановый Город», когда-то жил здесь, а теперь возвращается сюда опять и опять…    …«Рок ли меня ведёт или подсознание безобразничает…», как говорю, я гуриными словами за кадром моего\нашего фильма. =========  . . . 
 И вот, уже в Москве, на студии мы смотрим материал в монтажной.  Последний этаж старого здания в Лиховом переулке, где работал революционный Дзига Вертов.
 Выходим из монтажной на длинный балкон (вот откуда в Навои дома «галерейного типа») - вдоль всего этажа – на перекур.    Перед нами вид до холма перед Чистяками: крыши, дворы, а прямо под нами, внизу - заброшенный особняк и кучи строительного хлама вокруг – «перестройка»,Ё!) 
 Монтируем дальше: приклеиваем скотчем (!) - с помощью тяжёлого металлического пресса (!+!), муллу в белом, в окружении учеников, прямо на берегу хауза со священными рыбами, что в Нурате.
 Чудом появляется рябь по воде, вместе с пением муллы в следующем кадре суфистской школы Накшбандийя (кузнецов) – см. «ЗЕРКАЛО СОВЕРШЕНСТВА.истории странствующих  суфиев».
 Как нам тогда повезло, думаю: по воде идёт божественная рябь, сейчас так можно сделать лишь с помощью компьютера, а там прямо в нужный момент ветерок подул с Нуратинского перевала! Того самого, куда уходил Эмир Бухарский последний раз, а вдоль дороги, слева – басмачи лежат, справа – будёновско-фрунзенские могилы. Там ведь до сих пор пальцами дразнят пацаны – усы проведёшь под носом на глазах местных стариков и бабаИ (баба – отец) злятся – многих порубали тут русские конники). И пение муллы над водой, согласное с тихим ветром и спокойной жизнью рыб…
 Собрав фильм по пути героя, следуя за моим автором-персонажем («Стань самим собой и мiр станет недостоин тебя»), пока Сашакузнецов перемещается автостопом по пустыне, от самого Уч-кудука до горного урочища Бахмал, что уже ближе к Самарканду, я, режиссёр фильма, принимаюсь лишь теперь - за книги. Читаю: Бахаутдын в семи километрах от Бухары,  где мы были со съёмочной группой, назван по имени Баха ад-дина Накшбанди и в средние века принимал паломников, аж из Индии! - и они шли сюда пешком. Внутренний Голос (шутит): «Заодно может и кирпичи носили для Регистана-нет?»   А Баха-ад-дин Накшбанди – основатель суфистского ордена, в котором «тесная связь между учителем и учеником раскрывается в практике таваджжух – концентрации помыслов каждого из двух собеседников на мысленном образе друг друга».   Камень же, брошенный пророком Мухаммедом в Мекку, осколком своим упал именно в то самое место, где мы снимали фильм, тоже попав туда по Случаю, совпадению воли и случайности, как писал Гуру\Аркадий Славоросов в своих «Аттракционах» (автор моего закадрового текста в фильме «Мираж», см. ссылку в конце «Уранового Города»). 
 Если бы не мудрый бабай за рулём метного «РАФика», никогда бы я не сподобился совершить мини-хадж, совершенно не понимая, но пребывая в Образе. 
 «Слезой случайной обозначу свой Путь по Лику Твоему»… - читаю, как Автор-Персонаж, за кадром ближе к финалу гурин стих... музыка, титры, КОНЕЦ =========  . . . 
 третья короткая история из Моих стоянок
 В ходе этой истории дороги в монастырь, можно вспомнить, что после моей ночи, проведенной после закрытия кафе в машине Дмитрия Генриховича, заночевавшего у фестивальной подруги-коллеги, когда я, покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома недалеко от метро Журдан (Париж) дождался всё таки Диму.   Наутро, мы, наконец, покинули Первый город, где мне опять, как в девяностом четыре дня подряд, негде было ночевать. Мы выехали из Парижа на юг, с тем, чтобы расстаться с Димой, предложившим для фильма псевдоним Эдель, в Лионе.  Мне надо было хоть бы автостопом, но добраться до бель-сёр в Монпелье, а товарищу Эделю - в Германию. Попав в тоннель под Дефансом, выехали мы совсем не туда.  Вынужденные шлагбаумом заплатить за авторут, оказались в направлении монастыря, телефон которого, товарищу Эделю  выдал ещй в Москве, батюшка в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту, видать.
 Решили, что там, в женском монастыре! - мы и заночуем.  И принялись мы искать дорогу. И глубокой уже ночью, нашли ворота русского монастыря. Но нас не пустили.
 Сёстры, приоткрыли стеклянное окошко, потом пошли за благословением к матушке-настоятельнице. Вергнувшись, порекомендовали приходить утром на службу.  Благословляет матушка Макрина, значит. 
 Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима заболел и попросил матушку приютить нас паломниками.  После завтрака я познакомился с Юлием, что отслужил иностранный легион в Африке и ждал теперь документов на карт де сежур, а жил пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке, прямо на территории монастыря. 
 Договорились, что он отвезёт меня в Монпелье к belle soeur, где я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус сотню евро, что ли взять у Наташки… 
 Через четыре дня товарищ Дмитрий Г. Эдель) оставил мне 20 евро и уехал, поклонившись до земли: Прости, мол, если можешь,- сказал он и отбыл в сторону Германии, прихватив в подарок своей маме от меня, ведро грецких орехов, собранных тут же за домиком с гордой табличкой, снятой, видать, откуда-то:
                «VILLA GULIA»
 В Германии Дима проверился в медпункте и у него обнаружили желтуху. 
 Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный.  Мы договорились о работе и поехали на юг на стареньком ситроене, ведь Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене и однополчанам, а это по пути.
 А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Василием Иванычем и Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. В.И. не пьёт, а мы выпиваем по рюмке водки и входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит:  - Папа, я хочу шоколадку.  - Возьми, Дима,- отвечает папа.  Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать на одном месте. Voilа!  - Эмиграция - это в любом случае - трагедия, - после первой же рюмки серьёзно говорит Елена  Николаевна...
 Добрались мы до Оранжа, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его выгнала потом, как только вернулся он из Африки. 
 Сел я в городке Оранж электричку и поехал в Монпелье, где меня через пятнадцать минут встретил художник Жан-Франсуа.  Он как-то раз, от Наташки из Монпелье передачку нам привозил в Москву и мы сдружились.  Встретил и повёл к себе в дом 17-го века, на последний этаж, в большой зал с каменным полом, оборудованный всем необходимым для современной жизни. 
 Мои родственники в это время были на гастролях.  Вечером познакомились с его друзьями, поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист. Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа, где жил эмигрант из… даже не помню откуда, но не негр, наверное из Марокко, коричневый такой и, похоже, электрик на пособии)) Они сразу выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и предложили покурить травы:
 - Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока! Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке.  С другом, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет, слегка говоря по-русски, с польской непосредственностью вдруг, ни с того ни с сего, поясняет, что друг её, стоит тут рядом такой грустный, потому, что его только что кто-то назвал на улице голубым, а он, мол, совсем даже не голубой, доложила обстановку Валери. 
 И мы двинули в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика. В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал обо мне:
 - А он не похож на русского. 
 Потом гуляли и пили вин руж.  Ей понравилась фраза из фильма «Мираж»:  «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит». 
 В следующий раз встретились впятером. Валери, со своим не печатающимся другом-писателем, приехавшим к ней из другого города, я со Стефаном, что тоже был у нас в Москве, вместе с Жаном-Франсуа и парень из Марокко,но не тот электрик а знакомый Валери интересующийся документальным кино и даже, похвалилися он, состоящий в переписке с Лозницей. Выяснив, что мы учились какое-то время вместе, он даже потом подарил мне книку Брессона на французском. Писатель, ревнуя, бросал в лицо Валери орешками через столик, но, уходя, купил нам всем по бокалу вина. 
 В третий раз, когда мы увиделись, она позвала меня ужинать с её отцом у них дома, но я отказался, оправдывая тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски. 
 Она пригласила поехать с ней снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев и потом, когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: «Мы сможем увидеться, приезжай…» - звала, на самом деле, поработать на неё оператором, но я сказал, что у меня нет денег на дорогу. Она не ответила.
 Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных.  Дом они купили при помощи матушки Макрины, настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям.  Приводит в храм Елена Николаева и Диму.  Он художник. Блаженный.
 Как-то вечером, смотрели мы у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – о Татлине. 
 Приехал в гости скульптор седобородый, не помню имя, но русский.  И - сразу -  направляет нас в магазин.  Говорит, что парижский доктор сказал: - Если не можешь не пить, пей только Бордо.  Ну он так и делает, дай бог ему здоровья, кто бы он ни был)))
 Посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил: 
 - Здесь ты такой фильм не продашь. 
 Жена его показала под вино, несколько ч\б фотографий с установленной на площади у небоскрёба скульптурой мужа! – оказалось – фотомонтаж – шутка,Ё!))) Теперь хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую.  Жене его - парижанке, скульптуры мужа хранить негде.  Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и французской женой русского скульптора. Похоже, что она зарабатывает и хочет иметь больше места для громоздких прижившихся в квартире, видать, художественных произведений этого бородатого и вечно поддатого русского.  А самой - почаще оставаться в Париже – худая такая и поджарая, загорела где-то уже…
 ========  . . . 
 Однажды, поехали мы с Юлием покататься. А надо сказать, автомобиль Юлию достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил.
 Куплена в монастыре за пару сотен после смерти монахини. 
 Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных «жигулях»- батюшку Евтимия.
 - Видел нас он, не видел, не ясно что-то... - Да он часто вечерами катается в город.
 Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону, прям взыграло во мне, чую, моё диск-жокейское нечто из южной юности в городе имени поэта...
 Наверное, дискотека, говорю, там…  И как-то Юлия тоже повело, явно стратегически, по-военному. И сразу я почуял -  не к добру его повело-то... 
 Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских степей, а там лишь луч зелёный, да просторы для танков союзников, оказывается)  Ну те, говорит, знаешь, что в Нормандии высаживались? как раз для танков просторы полей!!
Нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля. И попали мы с Юлием… на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, перестроенном уже наследниками.
 В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой и – прям рядом с водой - своя барная стойка.
 Мы с Юлием, сходу на входе, купившим гранёную бутылку Смирнофф, вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг. 
 А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и вырос в Севастополе, где закончил военное училище.  Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…
 Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой.  Да что там! – просто ногой заталкивал на место и все дела. Утрамбовал.
 Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих... =======  . . . 
 В монастыре, целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе.  Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного трактора.  И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре.  Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав на монастырь.
 На втором этаже основного здания, бывшего господского дома французского графа, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.
 - Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии? 
 Взял у них книжку об истории Леснинского монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году они как-то умудрились купить, бывшее поместье графа с лесом у речки. 
 По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Даже одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-паломник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.
 Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика какого на продажу.  Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку. Видимо до этого долго откладывали.  Мы поняли так, что эта супружеская пара, давно раздумываа, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – пара была вызвана мэром, и это быстро решило всё дело в пользу местных.  Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщете – он здесь давно не появлялся – покупайте. Это совсем недорого.
 А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.  Контрастный душ после работы.  Здоровый сон после ужина. 
 Но однажды…  Принимаю душ, вернее, ещё не совсем раздевшись, даже, надо сказать - только заперся, вдруг стук в дверь: 
 - Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи.  А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами, рядом с основным зданием в четыре этажа. Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру.  Да и возрастом моего поколения женщина… Сестра, значит, Наташа,Ё!) Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись покурить к пруду с утра пораньше. 
 Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная.  А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.
 - Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали. 
 В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал из Подмосковья прямо на своих «жигулях», часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше, седоватая бородка, благообразный такой. Они служили в храме.  Евтимий пел.
 Однажды, я нашел в домике, где жил Юлий, пластмассовую большую косулю. Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но во дворике позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам – там и подобрал я эту игрушку, пока Юлий делал в домике ремонт, провалившихся полов. Нашёл и поставил на берегу пруда в кустах, ну как бы, типа оленя на выпасе))
 И вот, рано утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел пластиковое животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне, стоящему внизу, под стеной: 
 - Смотрите, смотрите, там косуля! 
 Неудобно получилось…
 Ходили мы каждый день в храм по утрам, молились.  Темно ещё и так тихо, тихо.  Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато, но потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие, впервые в жизни, да ещё и к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь. ========  . . . 
 Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного, одноэтажного, просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения, типа помоста, для выгребания листьев, по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши – voila!
 И я - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадкам в Берлине и Бресте, добрался до Москвы. А сотню евриков Наташка всё же передала с помощью Жан-Франсуа (merci, Jeff! )))
 И обнаружил я, в спокойной домашней обстановке, привычно проведя перед сном ладонью по правой своей ляжке, где у меня, сколько себя помню, видимо, после взрыва ядерных отходов за полгода до моего рождения в закрытом городе, где Курчатов делал атомную бомбу -  такие маленькие шишки под кожей всегда были там, а одна была побольше, как пуговка выпуклая, выпершая наружу – так она просто исчезла! Разве это не Чудо? =========  . . .   
 
            


   
Facebook © 2019