Наше первое знакомство с израильской сельскохозяйственной коммуной, вошедшей в историю под названием кибуц, состоялось в начале июля 1991 года. Этому эпизоду предшествовал подготовительный период, о котором я не могу не поведать, коль скоро взялась живописать те давние события. Пусть даже это несколько растянет прелюдию к заданной теме и уведет в сторону мое повествование о собственно кибуце.
Первый вызов на историческую родину мы получили от Аркадия, товарища моего мужа. Они вместе учились на физмате Одесского пединститута, по окончании которого в 1978-м году их пути-дороги резко разошлись. Саша укатил в одесскую глубинку отбывать пятилетний срок заточения в школе-интернате для неблагополучных детей. Аркадий с родителями и сестрами, получив долгожданное разрешение, уехал в Израиль, где навсегда заныкал диплом преподавателя, удачно предложив свои физико-математические мозги некой компании по разработке первых израильских беспилотников.
Почти год ушел у нас на муторную процедуру в ОВИРе, на еженедельную регистрацию в списках на выезд – и боже упаси пропустить хоть одну перекличку, сразу же отбросят в конец очереди! Я понемногу распродавала все, что еще можно было продать, а самое, казалось бы, необходимое упаковала в два поместительных тряпичных баула и четыре картонных коробки из-под дефицитной туалетной бумаги. К боковой стенке одной из коробок по диагонали – иначе он не помещался – я привязала сорговый веник и размышляла над судьбой его брата-близнеца: брать с собой или оставить свекрови.
- Бери-бери, - сказала Ольга, жена старшего брата моего мужа. - В вашем Израиле, поди, лет сто таких веников не вяжут. Раритет.
Очередная Ольгина подковырка и это ехидное «в вашем Израиле» снова корябнули душу. Ее острый язык – безжалостный исполнитель приговоров ее острого ума – и обидные попытки поучать младшую невестку правильным взаимоотношениям с родителями мужа часто вызывали у меня неадекватную реакцию. Я либо уходила в глухую оборону, месяцами ни с кем из них не разговаривая, либо дерзила: «Не учите меня, как борщ варить», или «Хорошо быть любимой невесткой, живя под крылом у родных папы и мамы». На что Ольга пророчески отвечала: «Вот уедете, и сразу станешь самой любимой невесткой, особенно если периодически будете высылать доллары».
- Ладно, оставляю этот веник в пару вашему Совку, - не преминула я нанести Ольге ответный укол.
И уже в Израиле пожалела об этом. Именно коробка с веником благополучно пересекла две границы. Остальные подверглись мародерству со стороны то ли румынских грузчиков, то ли своих же соотечественников, когда прибывавший дополнительными рейсами багаж сгружали в складские помещения аэропорта, и люди часами блуждали по их лабиринтам, отыскивая свой скарб и не гнушаясь что-нибудь прихватить из чужих развалившихся картонок.
«А вот привязала бы второй веник крепкими морскими узлами, как когда-то учил отец, глядишь, и спасла бы коробку, где был диапроектор со слайдами, которых уже не повторить, и детские книжки-раскладушки – вот уж поистине раритетный экспонат для музея советского дефицита», - по сей день сожалею я.
Конечно, какие-никакие детские книги в те годы можно было достать, но Маршака, Чуковского, Носова, Барто в мгновенье ока сметали с прилавков. И тогда я стала делать книжки сама. Разрезала надвое толстые листы альбома для рисования, склеивала их в гармошку лейкопластырем, срисовывала иллюстрации к самым популярным детским стишкам и рассказам, раскрашивала цветными карандашами, от руки вписывала текст. По этим книжкам мой сын в три года научился читать, по ним же я намеревалась учить русскому языку свою младшенькую.
Черт с ним, с пропавшим утюгом и кипятильником. Нам вскоре подарят отличный, хоть и бэушный электрочайник и мешок почти новых вещей, не нуждающихся в глажке (встряхнул их как следует после отжима, развесил аккуратно без складок и морщин – и об утюге можно позабыть). Не больно-то жаль и советского учебника по педагогике. Через полгода я начну постигать методику преподавания английского языка в израильских школах по другим источникам. И уж совсем лишним было тащить с собой хрестоматии по зарубежной литературе. Очень скоро нас захлестнет другое чтиво.
***
- А вот здесь у меня «припаркована» подержанная «Субару», - заведя в свою комнату, Инка демонстрирует книжный шкаф, битком набитый красочными фолиантами.
- Почему «Субару»? - не сразу «въезжаю» я в странную метафору: при чем здесь книги и самый распространенный в Израиле тех лет автомобиль?
- Да потому что вся эта библиотека легко потянет на машину со вторых рук. Только кто ее будет водить? Юрку еще в Одессе забраковали по здоровью, я закрутилась и не успела окончить там курсы, а здесь знаешь, как дорого права получить?
- Да. Юрка писал.
- А вы-то сдали на права?
- Сдали.
- Вот и молодцы! - похвалила нас Инка.
Инка – жена Юрика Молдавского, одноклассника и друга детства моего мужа. Они были свидетелями на нашей свадьбе, на семь месяцев раньше уехали в Израиль и приютили нас на первое время в своей Хайфской квартире, которую сняли для них другие наши друзья, Яша и Наташа Зевины, уехавшие за пару месяцев до Молдавских. Существовала такая дурацкая практика – снимать квартиры заранее – ничего, кроме недоразумений и скандалов, вплоть до разрыва отношений, не приносившая.
Так вышло и на сей раз, и когда хамула из восьми человек с чемоданами и баулами ввалилась в снятую Наташкой малогабаритную четырехкомнатную квартиру, то ей – Наташке – было, что выслушать в свой адрес. С тех пор между Молдавскими и Зевиными уютно разлеглась черная кошка.
- Так вот я и говорю, - продолжала Инна рассказ о своей библиотеке. - Книги здесь очень дорогие, но мне как постоянному клиенту делают скидку.
Я пробегаю глазами по корешкам. Нора Робертс, Даниэла Стил, Джеймс Паттерсон, и еще с десяток незнакомых мне имен.
- Кто такие? О чем пишут? - любопытствую я.
- Ну, ты даешь, училка английского языка. Это же крутые американские авторы бестселлеров.
От словечка «крутые» у меня сводит скулу, а «авторы бестселлеров» навевают вспоминания о заведующей кафедрой лексикологии и стилистики нашего факультета Валерии Андреевны Кухаренко, которая называла всю эту бойко продающуюся книжную продукцию по большей части литературным мусором.
- Вот это - женские романы, - Инка широко взмахивает рукой, как это делает диктор прогноза погоды, демонстрируя на карте область наступления циклона.
Я рассказываю ей, как взрывалась хохотом аудитория, когда доцент кафедры зарубежной литературы Марк Григорьевич Соколянский зачитывал на лекции слезоточивые отрывки из романов английских писательниц эпохи просвещения.
«Почему вы смеетесь? - говаривал он. - Над этими страницами рыдала вся читающая Европа», - и на его непроницаемом лице пробегала тень презрения ко всему сентиментальному женскому роду, а к писательницам в особенности.
- Кого ты сравниваешь? - вспыхивает Инка. - Нынешние дамочки пишут триллеры и детективы покруче мужиков. Просто нам вбили в голову: раз баба-писатель, значит, за редким исключением, будут сопли с сахаром.
- А тут что? Кровавые сопли?
- И такого полно, но я эти страницы пролистываю, а ищу (она заговорщически понижает голос) постельные сцены. Если мне нравится – сразу покупаю. Знаешь, сколько нового я узнала из дамских романов? А кто еще тебе расскажет «про это»? Мама? Подружка? Сексопатолог? Фу! Как вообще можно говорить об этом вслух? А еще здесь навалом порнофильмов. Да только сейчас для этого условий нет – у нас пока что один телик на всех. Девчонки подсели на диснеевские мультики, родители допоздна крутят кассеты с голливудскими фильмами, а я после Техниона, знаешь, чем занимаюсь? Ты не поверишь. Я играю в куклы Барби. Пошли, покажу.
Мы вышли из комнаты, Инна потянулась к дверной ручке напротив (именно таким, на ширину вытянутой руки, был коридорчик) и приоткрыла дверь в комнату своих девочек-близнецов. На гранитном полу перед некоей фееричной конструкцией ядовито-розового цвета сидела моя двухлетняя дочь, а вокруг сооружения по-хозяйски сновали восьмилетние Дина и Таня. Дочь заворожено наблюдала за их манипуляциями и, присмотревшись, я поняла, что это двухэтажный кукольный домик со всеми полагающимися комнатами, с мебелью, посудой, одеждой, декором и даже с лифтом.
- Все это – не купленный автомобиль моих родителей, - почему-то с восторгом объявила Инка. – Балуют девчонок напропалую. Тут еще целый шкаф с игрушками. Девочки, дайте Леночке тоже поиграть.
- Ну, ма-ам! Она же не умеет. Она поломает.
- Не надо, не надо, - успокаиваю я близняшек. - Лена просто тихонько посмотрит, как вы ловко управляетесь с таким большим домом. А ничего, что они сидят на холодном полу? – меняю я тему, чтобы отпустить сердце, сжавшееся при виде дочери, восхищенно любовавшейся царством, в которое ее не впустили.
- Да ничего, - отвечает Инна. - Здесь, даже зимой с насморком и ангиной малыши ползают по ледяному полу, а уж летом я и сама бы с удовольствием распласталась на граните. Чувствуешь, какая тут духотища?
- Да, и влажность сумасшедшая, - согласилась я и, ущипнув вырез влажной от пота блузки, потрясла ею, чтобы отлепить от спины.
- О, знакомый аромат! - потянула носом Инка. - Незабвенная «Дриада», маде ин Польша.
- Угадала, - подтвердила я, но не стала поправлять это навязшее на зубах «мАде» вместо «мейд», поняв по Инкиной интонации, что она просто издевнулась над уровнем владения английским языком нашими бывшими соотечественниками. - Увы, увы, - посетовала я - дезика осталось на пару пшиков. Сейчас даже самого говенного советского не достать.
- Знаю. Слава богу, здесь этого добра хватает. Кстати, местные называют их деодорантами и хихикают, когда мы произносим «дезодорант». Я как-то спросила, почему? Говорят, что для них это звучит странно. А чего странного-то?
Я призадумалась и стала рассуждать вслух:
- Английская приставка de- означает «делать наоборот», как в слове «деформировать»; а также «удалять, лишать», как в декофеиновом кофе. Поэтому вполне логично, что деодорант – это вещество, удаляющее запахи. А французы в том же значении употребляют приставку des-, которая между гласными произносится как «dez». Ясен пень, что русские переняли слово «desodorant» именно у французов – законодателей моды на косметику и парфюмерию. Но проблема в том, что безударное «е» мы часто произносим как «и», поэтому англоязычные слышат нечто похожее на «disorder» – беспорядок, расстройство, в том числе психическое. Представляешь, ты заходишь в магазин и просишь препарат для умопомешательства.
- Ну, теперь понятно, - рассмеялась Инка. - Вечером пойдем в «Супер» – это наш универсам – и я присоветую тебе парочку умопомрачительных средств от пота. И Сашку приучай к ДЕодорантам, чтобы местные не воротили носы: фу! «русИм масрихИм», что в переводе с быдлячего на интеллигентский означает «русские вонючки». Но, по большому счету, они правы. Как там у Высоцкого: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной».
- «РусИм масрихИм обходи стороной», - выдала я сам собою сложившийся экспромт.
- Н-да, - усмехнулась Инка, - ты быстро схватываешь. А теперь пошли в ванную.
Мы сделали два шага по коридору, и зашли в совмещенный санузел – точную копию наших хрущевских. Инна показала мне, где холодная вода, где горячая, за какую пупку дернуть, чтобы полился душ, закрыла крышку унитаза и приказала:
- Ставь сюда ногу!
- Зачем?
- Будем делать эпиляцию. Дамам неприлично носить растительность на теле. В Рашке на это особого внимания не обращали, а здешние будут шушукаться и тыкать пальцем. Цивилизованные, блин.
Я послушно поставила ногу на унитаз. Инна наметанным глазом медсестры осмотрела кожу - повреждений нет, помассировала вены - варикозного расширения нет, открыла банку с вязкой массой - это был воск, нанесла его плоской палочкой на ногу от щиколотки до колена, повторила то же с другой ногой.
- Пусть чуть-чуть подсохнет. - Она присела на край ванны и прочитала короткую лекцию об эпиляции и депиляции различных участков тела.
- Пора, - деловито, как в процедурной своей одесской поликлиники, произнесла она, вынула из коробки бумажную полоску, прижала к навощенному участку ноги и молниеносным движением отодрала бумагу вместе с волосами. Я рефлекторно ойкнула, и глаза наполнились слезами.
- Терпи. Делать себя красивой и ухоженной – это больно. Зато месяц будешь выглядеть, как истинная леди. Продолжай сама, потом примешь прохладный душ и смажешь ноги детским кремом.
Это были мои первые слезы после стоически перенесенного обретения нашей новой отчизны. Я рвала на себе волосы, оплакивая ту «варварскую» жизнь без эпиляций и дезодорантов, без красочных игрушек и книжного богатства, без самых необходимых продуктов питания и лекарств.
После процедуры очищения мы сидели с Инной на балкончике, и я рассказывала о последних днях в Одессе, куда, мы вряд ли еще когда-нибудь наведаемся; о последних минутах с родными, соседями, детворой, высыпавшими проводить нас до «Икаруса», нервно ожидавшего у ворот; об утомительном переезде и перелете. Наконец, сопровождавшие мой рассказ неудержимые слезы иссякли, словно кто-то перекрыл очистительный источник.
- Ну, вот и все. Хватит об этом. Расскажи о себе. Ты упомянула Технион. Ты там учишься или работаешь?
Инка залилась смехом, как человек, поймавший собеседника на одну и ту же проходную шутку.
- Пожалуй, теперь я запросто могу читать лекции на тему: «Эффективное применение швабры и тряпки в учебных заведениях Израиля». - она хмыкнула, поймав мой изумленный взгляд. - А ты думаешь, что тебя прямо с сентября возьмут учителем в школу? Нет, дорогуша, придется и тебе унитазы драить, пока не выучишь этот долбанный иврит и не сдашь экзамены на право преподавания в их долбанных школах, - продолжала распыляться Инка.
И тут из нее плеснуло такой злобой, что я машинально вжалась в тесное пространство между бойлером и стиральной машиной, словно боясь получить химический ожог от взорвавшейся колбы с токсичным реактивом.
- Да чтоб он сдох, этот Йехуда а-Наси еще до того, как ему взбрело в голову возродить разговорный иврит! Пусть бы все эти мароккашки учили идиш и русский! Это мы строили Израиль, осушали болота, защищались от арабских бандитов! Это они к нам, а не мы к ним приехали на все готовое!
С перепугу я восприняла ее последние слова как намек на наш приезд в их дом, и пролепетала:
- Инна, ты не волнуйся, мы недолго у вас задержимся. Завтра Аркашка заберет нас к себе с ночевкой, потом заедем на пару дней к Сашкиным родственникам в Ришон-ле-Цион и определимся, наконец, с местом жительства. А если вам мешают наши баулы, мы их будем забирать с собой.
Что-то, видимо, щелкнуло в Инкином внутреннем радиоприемнике, переключилось на легкую музыку песенного жанра с припевом о верной дружбе и взаимопомощи.
- О чем ты говоришь! Вы никому не мешаете. Живите столько, сколько нужно. Друзья должны помогать друг другу. Ведь мы же друзья? - спросила Инна с чуть заискивающей и извиняющейся интонацией, мол, не сдержалась, прости.
- Конечно, друзья! - с облегчением, чуть легковесно и даже легкомысленно, как показало будущее, ответила я.
***
На следующее утро за нами заехал Аркадий, посоветовал, что взять с собой в поездку дня на два, на три. Пока я укладывала дорожную сумку, он на правах старожила терпеливо отвечал на вопросы и выслушивал обиды и претензии со стороны Юркиного семейства, включавшего отца и мать Инны. Для своей мамаши и незамужней старшей сестры, при содействии все тех же Яши и Наташи, Юрка снял квартиру поменьше двумя этажами ниже. И в том, что сын предпочел жить с тестем и тещей, а не с родной матерью, конечно, тоже стала виновата Наташа.
- Странные люди, - не сдержался Аркадий уже за дверью квартиры, но умолк, должно быть, подумав о нас: «Еще неизвестно, какими эти окажутся». Внутреннее благородство и терпимость не позволяли ему высказывать ответные упреки в адрес новых репатриантов. Всю дорогу они с мужем – тоже последним любителем лезть в чужие души – обсуждали весьма животрепещущий для лишь вчера прибывших вопрос о том, кто станет чемпионом Израиля по футболу в этом году: «Маккаби Тель-Авив» или «Маккаби Хайфа».
На своей далеко не новой «Lancia Delta» Аркадий мчал нас по прибрежной автостраде в сторону Тель-Авива. Я отключила слух, сосредоточившись на зрительном восприятии нашей новой реальности, вглядываясь в квадратные буквы ивритских слов на дорожных щитах, выхватывая их латинский эквивалент и игнорируя арабскую вязь. Авось, когда-нибудь разберусь и в этих завитушках.
Вслед за указателем «Хадера» в глаза бросилась надпись латиницей: что-то там «OLGA».
- «Гиват Ольга», - пояснил Аркадий, – что значит «Холм Ольги».
- Виват, Ольга! – переиначила я, и все улыбнулись, догадавшись, какой Ольге я желаю здравствовать. А дочь машинально повторила за мамой приветственный жест ручкой в сторону славной Одессы, где живет славная, добрая тетя Оля.
Горло снова перехватил спазм. «Ольга, увидимся ли мы еще когда-нибудь? Повезем ли вас с Фимой по этим местам, о которых Аркадий вдруг заговорил вдохновенно, с удовольствием сменив спортивную тему на краеведческую. Перескажу ли я тебе в обозримом будущем удивительную историю твоей замечательной тезки – Ольги Белкинд, заканчивая рассказ о которой, Аркадий не сумел подавить вздох восхищения: «Вот такие были раньше сионисты!»
Тонкий, дипломатичный Аркаша, да всё я вижу, всё понимаю: и твои косые взгляды на мою славяно-татарскую физиономию, и твои опрометчивые после стопки-другой слова, что даже академику Сахарову ты не дал бы израильского гражданства, потому что он не еврей. Я сочувствую твоей тихой грусти по ушедшим временам истинных сионистов, считавших ассимиляцию главным врагом возрождения еврейского народа на его исторической родине. Я даже могу понять их наивный порыв навсегда забыть «язык рабства», а говорить, читать, писать только на иврите.
Но вот парадокс: никто из тех, кто владел этим «рабским» языком, его не забыл. Наоборот, словно очнувшись от дурного сна, в котором вы на родном языке читаете своим детям сказки Пушкина, а они, ничего не понимая, передразнивают вас и кривляются, вы вдруг спохватываетесь и срочно начинаете искать для них учителей русского языка.
Вот и ты, Аркаша, обратился за помощью к Гале – двоюродной сестре моего мужа – двадцать с лишним лет проработавшей в конструкторском бюро Ильичевского судоремонтного завода, а ныне занимающей должность технического директора поломоечного оборудования или попросту «техничке», как в советские времена называли уборщиц. Ну что ж, очень благородно и умно с твоей стороны взять в репетиторы Галу – умного, интеллигентного человека, истинного знатока и ценителя русской словесности, несмотря на техническое образование.
- Димка, - обращается Аркаша к нашему семилетнему сыну, - не забывай русский язык. А с Леночкой вам, ребята, придется потрудиться. Она пойдет в садик, и иврит станет для нее родным, - скажет Аркадий и окажется прав.
- А твои девочки говорят по-русски? – спрашивает муж.
- Увы, нет, но надеюсь, Гала их чему-то научит. Она приходит два раза в неделю, задает им много упражнений, но девчонки очень ленивые, а у нас с Розой просто времени нет проверять домашние задания. Гала переживает, говорит, что мы швыряем деньги на ветер.
- А в самом деле, - спрашиваю я, - зачем им русский язык?
Аркадий задумывается и из множества аргументов, роем пронесшихся в его аналитических мозгах, выбирает самый неубедительный.
- Чтобы мои дети могли общаться с вашими на русском, - скажет он и окажется неправ. Потому что наши дети уже очень скоро заговорят на иврите, естественном, как воздух этой земли, немудренном по структуре и красочном в средствах выражения. Русский язык в его примитивной разговорной форме останется для внутреннего семейного пользования.
Проехав Нетанию, Герцлию и Тель-Авив, мы свернули на восток, потом опять на юг и приближались к Холону, по словам Аркадия, крупному промышленному городу Израиля. Об этом свидетельствовали фабричные корпуса промышленной зоны и приводимые Аркадием статистические данные, которые я пропускала мимо ушей. Но запомнилась этимология названия города: «холон» - «песчаный», от ивритского «холь» - песок, объясняющая его местоположение на песчаных дюнах. Врезалась в память и исполненная важности ремарка Аркадия: «Так в древности назывался город в наделе колена Иегуды, дважды упоминаемый в Танахе» и его безнадежный вдох-выдох, мол, кому я все это рассказываю.
- Как интересно, - сказала я, желая уверить его в том, что не такая уж мы «колбасная алия», как вы о нас думаете, и свято пообещала:
- Мы прочитаем весь Танах и комментарии к нему.
Аркадий встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида и улыбнулся.
***
Два последующих дня прошли в разъездах. Из Холона, переночевав в скромной, уютной квартире Аркадия, мы отправились в Ришон-ле-Цион, к родственникам моего мужа Саши, где в разных районах жили:
1) Сашин дядя Миша – старший брат моего свекра – с младшей дочерью Галой и ее мужем Аликом;
2) единственный сын Галы и Алика – Гена, с женой и дочерью;
3) единственный сын Фриды – старшей дочери дяди Миши – Слава, с отцом, женой и двумя дочерьми.
А в Афуле поселился еще один Миша – единственный сын третьего дяди моего мужа, Гриши – с женой Маней и их единственным сыном Эдиком, холостяком.
Ну, как? Разобрались в этой типичной, за редким исключением, демографической картинке последней массовой алии из бывшего СССР? Да что тут особо разбираться в этих хилых генеалогических деревцах! Вполне себе европейские семьи, один-два ребенка. А если бы по семь-восемь, как у выходцев из восточных и африканских стран? Что сталось бы с молодым еще государством, с трудом стоящим на ногах из-за постоянных подножек и ударов в спину?
И вот еще парадокс. Нет, не парадокс. Чудо! И места хватило всем в этой крошечной стране, и с голоду никто не умер, и посягать на еврейский характер государства Израиль никто не собирался. Ну, да, да. С кашрутом ладилось плохо. А вы попробуйте в одночасье изменить свои гастрономические привычки, впитанные с молоком матери! Думаю, и ты, Аркаша, с этим не сразу справился. Так тебе ли и твоим сионистским и ортодоксальным согражданам решать, кого «пущать». Ведь твоему народу, в который уж раз, грозило если не физическое, то уж точно духовное уничтожение. И кому, как не тебе, знатоку священных писаний, отлично известно, как часто неевреи становились истинными приверженцами Торы, а чистокровные иудеи отступались от Его законов. И только Он, руководствуясь нашими поступками, определяет нашу судьбу. Так что и с кашрутом разберемся, и с традициями этой земли, которую уже безотчетно и безоговорочно полюбили с первого взгляда.
***
Посещение наших Ришон-ле-Ционовских родственников было омрачено трагическим событием, которое этот крошечный клан пытался возвести в ранг семейной тайны. Пытливый читатель, загибавший пальцы при подсчете членов этого семейства, наверняка, задался вопросом: а где же Фрида, мать Славы? Она снимала отдельное жилье? Или вернулась в Украину?
- Я давно хотел тебе сказать, - улучив момент перед самым выездом в Ришон, тихо произнес муж. - Фрида погибла.
- Что?! Как! - вскрикнула я от ужаса.
- Ша, не ори и никому из них, слышишь? ни-ко-му не задавай по этому поводу вопросов. Эта тема не обсуждается.
Конечно же, тема обсуждалась, но только с глазу на глаз и в отсутствии дяди Миши, Галы и Славы. Негласный закон. Табу. И даже Лиля – жена Славы – ставшая свидетельницей этой трагедии, рассказывала о ней сухо, как о зажившей ране.
- Она встала на стул у открытого окна, делая вид, что хочет поправить занавеску, и истошно прокричав: «Прости меня, Лёня! Я больше не буду тебя мучить!» выбросилась с третьего этажа на глазах у мужа и внучки.
Мы не будем перемывать косточки конкретно этого скелета в шкафу. Просто пожалеем бедную Фриду и сохраним семейную тайну. Тайны живут в любой семье: в альбомах с фотографиями, в коробках со старыми письмами, в шкатулках с бижутерией, да мало ли, где еще. Наши тайны – это всего лишь не озвученные эпизоды нашей жизни, этакое «не ваше собачье дело». А Фрида... Она просто не справилась с испытаниями, выпадающими на долю каждого эмигранта. Да только ли Фрида…
***
На следующий день после работы Аркадий снова приехал за нами и повез на север, но уже другим путем, продолжая живописать танахические события, происходившие в этих местах. По дороге мы заехали на бензоколонку размять ноги и перекусить. И снова в «Клячу», как любовно называл Аркадий свою старушку «Ланча-Дельта».
Мы свернули с шоссе на второстепенную дорогу и минут через пять остановились перед широкими воротами из толстых вертикальных прутьев, густо приваренными в железной массивной раме. Аркадий подошел к застекленному домику слева и что-то сказал сидящему в нем пожилому мужчине. Ворота стали медленно съезжать вправо, открывая въезд в поселение.
- Добро пожаловать в кибуц, - сказал Аркадий, вернувшись за руль. - Не пугайтесь столь суровых мер предосторожности. Такими воротами закрывают не только кибуцы и военные базы, но и школы, больницы, автобусные станции. Сами увидите и скоро привыкните. В Израиле живем...
Мы припарковались вблизи двухэтажного здания из стекла и бетона, возвышавшегося над аккуратно постриженной лужайкой размером с футбольное поле в окружении тенистых деревьев. Лужайка амфитеатром примыкала к зданию с одной стороны, а по другим сторонам, куда ни бросишь взгляд, июльским разноцветием пестрели клумбы и бордюры.
Приятель Аркадия ожидал нас на скамейке под деревом немыслимой красоты, полыхавшим алыми соцветиями. Он поднялся нам навстречу. Мы познакомились. «Левон-зовите-просто-Лёва» представился выпускником Одесского сельхозинститута по специальности «врач ветеринарной медицины». В восьмидесятом году, вместо того, чтобы отправиться по распределению в советскую деревню, он укатил в израильскую коммуну, променяв колхозных буренок на кибуцных.
Лёва предложил зайти в здание, оказавшееся кибуцной столовой, чтобы чего-нибудь попить с дороги. Он подвел нас к длинному столу, на котором стояли керамические банки с различными видами кофе, чая и сахара, с букетиками ароматных трав. Над всем этим натюрмортом возвышался небольшой, литров на десять водонагреватель цилиндрической формы, сверкающий хромированной сталью.
- Это наш самовар, - пояснил Лёва. - Кстати, многие здесь так его и называют, особенно те, кто еще помнят русские самовары.
- А как правильно? – спрашиваю.
- Не знаю. Одни говорят «кумкУм» - «чайник», другие «кумкУмник», чтобы как-то отличить чайник от этого мини-бойлера. Называйте, как хотите.
- Кумкумник, - тут же подхватили дети, но от горячих напитков отказались, попросив холодной воды.
- Вам какой: минеральной или газированной? – спросил Лёва, взял из решетчатого пластмассового короба чистый стакан и наполнил его шипучей водой прямо из крана в стене.
Из-за жары нам всем захотелось газировки. Утолив жажду, мы отнесли стаканы на посудомоечную машину и пару минут наблюдали, как разноцветные короба, заполненные в определенном порядке использованной посудой, плавно текут по конвейерной ленте. Нырнув под лоскуты резиновой занавески, они скрываются в чреве стальной махины и выплывают с другой стороны уже чистыми, сверкающими, исходящими паром. Остывая, посуда подползает к рукам молодой женщины, которая ловко сортирует ее по назначению. Полюбовавшись ее четкими, отлаженными движениями, мы направились к выходу, но Лёва остановил нас.
- Постойте. Вы же, наверное, голодны. Сейчас начинается ужин. Не желаете отобедать в коммунистической столовой? – широко улыбнувшись, спросил он.
Мы переглянулись, замялись: «Удобно ли?» Муж взял инициативу в свои руки, поблагодарил и вежливо отказался, объяснив, что мы плотно поели на стоянке, и у нас еще остались бутерброды на обратную дорогу.
- Да ладно вам! Подождите меня на скамейке у входа, - сказал Лёва и бросился в недра столовой, к каким-то стеллажам и прилавкам.
Мы присели на длинную скамью. Солнце клонилось к закату, и раскалившийся за день воздух стал наполняться влагой Средиземного моря и целой симфонией запахов, щедро выплескиваемых к ночи цветущими растениями, в которой доминировал аромат жасмина.
Мимо нас поодиночке и семьями в столовую заходили кибуцники, бросая любопытные взгляды на олИм хадашИм («новых восходящих») и желали нам мира и доброго вечера. Мы приветливо вторили им: «шалом», «эрев тов», а Аркадий вступал с некоторыми из них в короткие диалоги, очевидно объясняя наше присутствие здесь. Его собеседники понимающе кивали и приветствовали нас: «БрухИм абаИм!» («Благословенны приходящие!») то бишь, «Добро пожаловать!»
Вернулся Левон, неся в одной руке судок с кастрюльками в три яруса, источающими аппетитные запахи, а в другой руке - полиэтиленовые пакеты со свежими овощами и фруктами. Мы с мужем взяли у него кульки, Аркадий – судок, и Лёва, идя в четверть оборота впереди нас, освободившимися руками стал размахивать во все стороны, как заправский экскурсовод. А, может быть, и впрямь уже не в первый раз он выполнял это общественное поручение.
- Итак, мы побывали в самом сердце каждого кибуца, его душе и желудке – в нашей столовой. Здесь мы питаемся три раза в день, но заскочить на кружку кофе с бурекасами можно в любое время суток: столовая никогда не закрывается, также как и дома кибуцников. У нас не воруют.
- Смысла нет, - тут же пояснил Аркадий столь впечатляющее Лёвино заявление. - Всё же однотипное и всё у всех на виду. Кибуц небольшой. Сколько вас тут проживает?
- Около тридцати семей кибуцников. Полгода назад мы приняли четыре молодых семьи репатриантов, плюс с десяток волонтеров. В общей сложности, душ двести пятьдесят, - бегло отрапортовал Левон не суть важную статистику и продолжил лекцию. - Если взглянуть на планировку кибуцев с высоты птичьего полета, то она напоминает концентрические круги, пронизанные лучами улиц, ведущих от центра к жилым домам и далее к хозяйственным постройкам и сельхозугодиям. Общественный центр – это столовая, а также ясли, детские садики, классы продленки и библиотека (взмах налево), поликлиника (взмах направо), спортзал и бассейн (ленинский жест куда-то норд-вест).
- Вот только не начинай агитацию, которую тебе втюхивали на семинарах кибуцного движения и заставляют вешать на уши новым репатриантам: про города-солнца, про новых людей нового идеального общества, - снова перебил его Аркадий. - Где бы вы были с вашими идеалами без огромных денежных вливаний со стороны? Сколько кибуцы уже задолжали государству? Пять? Шесть миллиардов? И возвращать долги что-то не торопятся.
- Помолчи, капиталист пархатый, - незлобиво отозвался Лёва, - дай рассказать новеньким красивую сказку про «Детей Солнца», которые должны были стать высоконравственными людьми, представителями нового общества, пионерами сионизма и союза всех народов на земле, подарить спасение Израилю и всему человечеству.
- Красиво излагает, - встревает мой муж и цитирует слова Булгаковского Шарикова: - «Он мог бы прямо на митингах деньги зарабатывать».
Мы дружно хохочем, вспоминаем другие перлы обожаемого нами Михаила Афанасьевича. Аркадий обещает подарить мне книжку с оригинальной, на его взгляд, трактовкой «Мастера и Маргариты».
- Ну, вот мы и пришли. - Лёва останавливается у однотипного, но совсем не похожего на соседские, домика с живой изгородью из цветущей китайской розы, неблагозвучно произносимой здесь, как «ибИскус». Вдоль дорожки к дому – многоцветная герань в глиняных горшках. У крыльца – альпийская горка, из расщелин которой тянулись к солнцу мальвы, аккуратными пучками цвели бархатцы и флоксы. И всю эту до слез родную флору изумрудными лентами оплетала некая ползучая травка с мясистыми листьями и крошечными малиновыми цветочками.
- Какая красота! - У меня от восхищения перехватывает дух.
- Да. Здесь каждый изощряется, как может, - объясняет вышедшая нам навстречу Лёвина жена Ора, в советскую бытность – Света. - Вы не найдете в кибуце ни одного одинаково декорированного дома.
Она даже вдохнула поглубже, чтобы продолжить вдохновенный рассказ мужа, но он вручил ей судок и пакеты и попросил накрыть на стол.
- А мы еще с полчаса погуляем.
Мы свернули на смежный «луч солнца» и побрели к окраине кибуца мимо неповторимых по ландшафтному дизайну двориков в тени разнообразных раскидистых деревьев, укрывавших от палящего солнца нижние ярусы растений, давая им возможность буйствовать в средиземноморской сауне.
Улица оборвалась небольшим склоном с несколькими ступенями вниз к дороге, закольцовывающей кибуцный городок. А дальше, за высоким сетчатым забором с витками колючей проволоки простиралось пестрое одеяло из светло-темно-желто-зеленых лоскутов с вкраплениями голубых, лиловых и пурпурных заплат.
- Собственно, это и есть наши кибуцные угодья, - широким панорамным жестом продемонстрировал Лёва. - Вплоть до во-он того шоссе, - добавил он, указывая на серую ниточку, вьющуюся далеко внизу.
Он вознамерился продолжить эпопею о замечательных достижениях его маленькой коммуны, но мой уставший мозг уже отказывался воспринимать информацию на слух, и только зрительные нейроны еще барахтались в этом разноцветном океане.
- А там что? - указала я на живописный клочок земли, внизу слева, пестреющий всеми оттенками горячего спектра, чуть приглушенными малахитом пронзающих высь кипарисов. - Еще один парк?
- Это наше кладбище, - торжественно-печально ответил Левон.
- Ой! - отшатнулась я, инстинктивно прижав к груди дремлющую на моих руках дочь. – Туда мы не пойдем. Рано нам об этом думать.
- Об этом думать никогда не рано, - философски произнес Аркадий. - На кибуцных кладбищах хоронят и неевреев, - он снова мельком глянул на меня и отвел взгляд.
Мы вернулись в дом Левона. На крыльце нас встретила Света и трое ребятишек: погодки Роник, Мошик и Ализа, восьми, семи и шести лет. Дети разбрелись по комнатам: мальчишки к своим игрушкам, девочки – к своим. Ализа вручила моей мгновенно проснувшейся дочке куклу Барби, сама завладела Кеном, и девочки стали вместе готовить «еду» на «всамделишной» кухне, накрывали обеденный столик миниатюрной посудой, усаживали семейку ужинать, переодевали их ко сну, укладывали в кроватки и так по нескольку раз. При этом хохотушка Ализа объясняла все их действия на иврите, и Лена задорно ей вторила.
Я восхитилась. Неужели этой чужой девочке удалось то, чего мы не смогли сделать ни уговорами, ни устрашением (зубы вырастут кривыми!), а именно: заставить нашу дочь «распечатать уста», выплюнув, наконец, эту мерзкую пустышку.
Света отнесла детям фрукты и сласти. Для взрослых был накрыт стол блюдами из кибуцного ассортимента: говядина в соусе с картофельным пюре, жареная курица с рисом, тушеная рыба с овощами, слоеные пирожки с грибами и шпинатом, салат из свежих овощей, абрикосы и персики из кибуцного сада.
Мы внимали рассуждениям Лёвы о преимуществах абсорбции в кибуце. Аркадий предлагал рассмотреть вариант мошава – сельскохозяйственного кооператива. Муж сомневался и в том, и в другом: может, все-таки в город, поближе к своим? На что Аркаша, усмехнувшись, заявил:
- Город от вас никуда не денется. Это вы вскоре сбежите из кибуца «в суету городов и потоки машин». Но, пожалуй, я соглашусь с Лёвкой: на первом этапе кибуц – это все-таки идеальное место для вашей семьи.
На том и порешили. На следующий день мы успешно прошли собеседование в Хайфском отделении министерства абсорбции. Через два дня за нами приехал Дэвид и отвез в кибуц Гонен, что в Верхней Галилее.
***
Дэвид Спеллман. Его двоюродный дед по отцовской линии был кардиналом католической церкви и архиепископом Нью-Йорка вплоть до своей смерти в шестьдесят седьмом году. А вот Дэвид – четырнадцатилетний мальчишка из Лидса – порвал с религией, заявив, что непорочное зачатие – сущий бред. И, стало быть, Иисус – обычный человек, возведенный в ранг божества за краснобайство и дешевые фокусы.
О евреях Дэвид знал лишь по урокам в католической школе да по бакалейной лавке, из которой разносились пугающе-чужестранные запахи. После окончания университета он работал на текстильной фабрике, хозяином которой был еврей. По делам фирмы его послали в Германию, где он впервые услышал о Холокосте, был потрясен, а еще больше возмущен разбросом обывательских мнений от «Что уж тут поделаешь» до «Жаль, что не до конца». Вот так, без малейшего раскаяния и чувства вины. Его бесил тот факт, что ни один урок не был усвоен европейцами, что антисемитизм так прочно засел в их мозгах, что необходима настоящая революция в сознании.
И она произошла. Где-то там, на Ближнем Востоке, случилось воистину Библейское чудо: крошечный Израиль в шесть дней одержал победу над Египтом, Сирией, Иорданией и их союзниками. Этот факт действительно всколыхнул не только европейцев. Очарованная мужеством, отвагой и той дерзостью израильтян, которая войдет во многие языки словом «хуцпА», молодежь со всех континентов потянулась в Израиль, чтобы воочию убедиться, что это не мистификация, Израиль – не мифическая земля, а реальная, только очень маленькая страна. И захотелось помочь этим людям, осмелившимся после тысячелетних мучений в изгнании вернуться в эту выжженную солнцем и прогнившую малярийными болотами землю, чтобы заново отстроить свой очаг.
Среди добровольцев был и Дэвид, который сразу после шестидневной войны приехал в кибуц Гонен и с группой первых поселенцев на Голанских высотах отправился в Кунейтру – покинутый сирийцами город. Там, в старых офицерских бараках он подхватил желтуху, вылечился и уехал в Англию, чтобы окончательно расстаться с семьей и вернуться в Израиль. Светский парень, Давид много лет служил секретарем кибуца, где жили такие же далекие от религии, но добрые, отзывчивые и работящие люди.
В восемьдесят третьем он уезжает на Украину по направлению этакой полуразведывательной- полуагитационной израильской спецслужбы «НатИв», что значит «путь, маршрут», которая занималась установлением связей с евреями за «железным занавесом», координацией их борьбы за право на репатриацию, а главное, перенаправлением евреев из Советского Союза и Восточной Европы именно в Израиль, а не в другие «райские земли».
Дэвид получает неизгладимое впечатление от общения с загадочными «русскими», но его удивляет необъяснимое желание советских евреев поменять один галут на другой, в то время как почти четыре десятка лет на карте мира существует их собственный дом – государство Израиль. В конце концов он устал от романтики шпионских игрищ, осознав всю их детскость на фоне взрослых политических игр супердержав. Уяснив, наконец, в чьих руках сосредоточены все ниточки этого кукольного театра, Дэвид пришел к иудаизму.
Именно в Торе он нашел ответы на волновавшие его вопросы и понял, насколько хрупко положение этой страны, которую он уже считал своей, потому что строил ее своими руками. Насколько опасны лозунги о призрачном мире в обмен на реальные земли, политые и его кровью. Насколько коварно и бесчестно манипулировать избирательными голосами новых репатриантов, в массе своей не знающих языка, несведущих в истории и традициях страны, но плененных предоставленным им глупым, недальновидным правом чуть ли ни с трапа самолета выбирать «кого хочу», ничегошеньки не понимая в политическом раскладе. Как всегда и везде, их голоса покупались разношерстыми партиями, не скупившимися на красивые обещания, на жалкие подачки за помощь в агитации, чипсы и кока-колу.
Кибуцники своим новоприбывшим объясняли ситуацию предельно просто: пришла пора смены власти. Правые засиделись у руля. В демократическом государстве такое непозволительно. И их подопечные новые репатрианты послушно бросали в избирательные урны бюллетени с именем Ицхака Рабина. Ведь им же никто доходчиво не объяснил, почему кибуцники традиционно голосуют за левые партии.
А потом был позорный «договор Осло», создание Палестинской автономии и жаркие дебаты о судьбе Голанских высот. Новые репатрианты пассивно наблюдали. Те из них, кто на тот момент приобрел недвижимость на Голанах, простодушно надеялись в случае шухера получить в качестве компенсации квартиры где-нибудь в районе большого Тель-Авива.
А Дэвид с товарищами в это время организовывал акции протеста против ухода с Голанских высот, проголодав однажды тринадцать дней. Со временем он покинул кибуц Гонен и принял участие в создании на Голанах религиозного поселения «Кэшет», полурелигиозного «Натур» и светского «Эйн Зиван», где живет по сей день. Он отец троих детей, которые идут своими путями-дорогами, и Дэвид уважает их выбор. Правда, над сыном-буддистом частенько подтрунивает, но с юморком добавляет: «Не могу сказать, что он свернул с пути своего отца».
Что Дэвид под этим подразумевал, о чем недоговаривал, что хранил в своем личном секретном досье? Об этом можно только догадываться по комментариям на интернет-сайтах, по отголоскам в социальных сетях, которые войдут в наш обиход гораздо позже, и меня незнамо почему, неведомо зачем, потянет к компьютеру крапать свои никому по большому счету не нужные мемуары.
А тогда, четверть века назад, на кибуцной «Субару» Дэвид вез нас из Хайфы к Ливанской границе по шоссе номер девяносто, судя по карте, пронзающему Израиль с севера на юг чуть искривленной стрелой. На перекрестке Гоме мы повернули направо. Под густыми кронами эвкалиптов, по словам Дэвида завезенных сюда из Австралии не только для осушения болот, но и для маскировки стратегических объектов от вражеских артобстрелов, по раздолбанной дороге, как будто снаряды таки угодили на нее, несмотря на эвкалипты, мы проскочили поворот на Кфар Блюм, и сразу после кибуца Неот Мордехай, Дэвид объявил, что мы пересекаем реку Иордан.
- Ии-оор-дан? - голосом, дрожащим от волнения и тряски, переспросила я, едва заметив вялотекущую в густых зарослях речушку. - Великий, священный Иордан?!
Очевидно, досада от несоответствия ожидаемого и действительного так комично отразилась на моей физиономии, что Дэвид не удержался от смеха.
- Ну да, это не Днепр и не Волга. Привыкайте. В Израиле все великое с исторической точки зрения выглядит весьма скромно и малозаметно. Что касается Иордана, то сейчас лето, все реки мелеют, а ручьи пересыхают. Зимой, в период сильных дождей, вода поднимется и забурлит. Зима – важный сезон для пополнения главного резервуара пресной воды, озера Кинерет, и прекрасное время для любителей водного туризма. Но мне понятно твое разочарование. Современный Иордан мало напоминает Ветхозаветную могучую реку, кишевшую гиппопотамами, воды которой расступились, когда Иисус Навин вводил израильтян в Землю обетованную. Очевидно, сказывается и общее изменение климата на планете, и ошибки в ведении сельского хозяйства.
Это был единственный за всю дорогу пространный монолог Дэвида, который я воспринимала через пень-колоду и своими словами пересказывала семейству. В основном, он задавал простые житейские вопросы, и я с энтузиазмом на них отвечала, по-детски радуясь возможности наконец-то применить навыки разговорной речи в естественной ситуации с носителем языка. Дэвид похвалил мой английский и как бы между прочим поинтересовался, не работала ли я переводчиком, не водила ли экскурсии.
- Увы, увы, - посетовала я, - судьба выпускников, а точнее, выпускниц нашего университета - это преподавательская работа, в основном в сельских школах и на периферии больших городов, где всегда не хватает учителей. Поэтому государство направляет туда молодых специалистов различных профессий, гарантируя рабочие места, зарплату и жилье минимум на три года, - транслировала я застрявшие в мозгах фразы из школьных учебников и уже намеревалась разъяснить их сугубо бытовой смысл, но Дэвид перебил меня.
- Это же прекрасно, когда государство может гарантировать работу и жилье. Разве нет?
И пока я соображала, искренен он или просто издевается, Дэвид спросил:
- А как насчет антисемитизма? Вы ощущали дискриминацию по национальному признаку?
Ох уж это английское «you», единое для «ты», «вы» и «Вы»! Я приняла вопрос на свой счет и искренне удивилась:
- Я? С чего бы это вдруг? (а по-английски просто «why?»)
Пристальней взглянув на меня, Дэвид уточнил вопрос:
- Я имею в виду вашу семью.
Я перевела вопрос мужу.
- Да нет, - заерзал Саша.
- Не понял, – сказал Дэвид, - я знаю два русских слова: «да» и «нэт». Саша сказал «да» или «нэт»?
- Считайте, что он сказал и «да», и «нет», - выкрутилась я, и мы посмеялись над трудностями перевода простых разговорных фраз.
- А у вас были погромы? – обращаясь к мужу, спросил Дэвид в лоб, поскольку слово «pogrom» в переводе не нуждалось.
- В Одессе? Погромы? Ноу! Одесса – интернешнл сити! – вырвалось у моего мужа в ответ.
- Он хочет сказать, - пояснила я вскрик его души, - что Одесса – это город уникальный, толерантный ко всем проживающим в нем национальностям, и погромы в Одессе не наблюдались уже лет семьдесят.
- Значит, у вас все было хорошо? Тогда почему же вы здесь?
«Здрааасьте. Приехали, - подумала я. - Он точно издевается. И это после того, что я тарахтела ему всю дорогу, ломая мозги и язык, после всего, что он не раз слышал от других, да и сам прекрасно знал». И не желая больше вдаваться в банальные разъяснения, я отделалась политкорректной фразой:
- Потому что Израиль – свободная, демократическая страна.
- Здорово! - искренне отреагировал Дэвид. - Вы сделали правильный выбор. Израилю очень нужны грамотные специалисты, в частности – учителя математики и английского. Кстати, у нас в кибуце живет много учителей. Думаю, вы легко найдете общий язык.
- Когда выучим иврит, - подытожил мой муж.
***
Миновав ЛеавОт а-БашАн – последний кибуц перед пунктом нашего назначения – мы въезжали в открытые в этот час ворота Гонена, обретенного нами и вскоре потерянного «рая за колючей проволокой».
Простите, дорогой читатель, за то, что я невольно повторила эту затасканную и, по сути, несправедливую метафору. Человеческое мышление с легкостью штампует стереотипы и для наглядности снабжает их символами.
Могли ли американские фермеры во второй половине девятнадцатого века предвидеть, что колючая проволока – этот хитроумный, дешевый и весьма гуманный по отношению к животным способ содержания крупного рогатого скота – очень скоро станет применяться против людей: для защиты от вторжения, для фортификационных заграждений, для усложнения побега из тюрем и концлагерей. Они и представить себе не могли, что в жестоком двадцатом веке накрученные на проволоку колючки о четырех шипах станут символом нового рабства и невиданных доселе злодеяний.
И вот с такой застрявшей в их мозгу колючкой репатриантские семьи, успешно прошедшие собеседование в офисах кибуцного движения, вплоть до заполнения декларации о здоровье, пересекали границу отягощенного предвзятыми стереотипами кибуца и обалдевали. Неужели рай реально существует и как такое возможно, чтобы на целых полгода вам обеспечат абсолютно беззаботную жизнь?
Вы просыпаетесь утром без заморочки: что приготовить семье на завтрак? Сразу после утренних гигиенических процедур вы дружно покидаете дом, просто прикрыв за собой входную дверь. Малышей накормят в яслях и в садике. Школьники, позавтракав в столовой и соорудив бутерброды, чтобы заморить червячка на переменке, сядут в автобусы, которые вовремя доставят их на учебу и к обеду вернут домой.
По пути в столовую вы оставляете в прачечной мешок вещей для стирки, а вечером забираете их выстиранными, выглаженными и аккуратно сложенными в ваш персональный шкафчик. Ровно в восемь утра вас доставляют в ульпАн, где пять часов подряд с перерывами на легкий перекус вы будете постигать азы древнейшего, но прекрасно вписавшегося в современность языка иврит.
Из ульпана пешком или на автобусе вы возвращаетесь к неизменному месту встречи, где уже гремят противни, кастрюли и столовые приборы, гудит посудомоечная машина и из окон просторного зала доносится гомон утоляющего голод люда.
К трем часам шум стихает, и кибуц погружается в священную сиесту. Взрослые отправляются на послеобеденный отдых. У малышей тихий час в детских домах, где они спят прямо на матрасах, брошенных на пол.
В четыре пополудни кибуц снова оживает. Детишки получают свой полдник и до прихода родителей успевают наиграться во дворе, а после сложить по местам игрушки: отдельно пластиковые, отдельно металлические и отдельно деревянные.
Школьники в группах продленного дня под чутким руководством воспитателей делают уроки на завтра, репетируют стишки и песенки к очередному празднику в кибуце и в своей школе, где они занимаются в кружках по интересам – музыкой, хоровым пением, в изостудии, в драмкружке ... Повторили задание – и по домам! Но прежде нужно прибрать свой класс и вымыть полы.
Основная забота старшеклассников – это подготовка к серьезным экзаменам на аттестат зрелости и к выпускному вечеру с обязательным театрализованным представлением, где у каждого (!) есть своя роль. Вот тут и пригождаются навыки, полученные в детстве. Кто-то оформляет сцену, шьет костюмы, аккомпанирует на музыкальных инструментах, играет в спектакле и все (!) поют и танцуют. Впрочем, кибуцные школы в этом смысле мало чем отличаются от городских. Все должны сдать государственные экзамены и хорошо повеселиться перед уходом в армию.
Взрослые используют время до ужина для решения насущных проблем кибуца, а значит и своих собственных. Все охвачены общественной деятельностью в различных комитетах, а наиболее важные вопросы выносятся на общее собрание членов кибуца. И самый главный из них: как пополнить кибуцную кассу, чтобы расплатиться с долгами перед государством, не ущемляя при этом растущих потребностей кибуцников.
Ведь давно прошли те времена, когда телевизор был непозволительной «городской» роскошью и представление об окружающем мире кибуцники получали из газет и книг. Теперь они каждый год – в порядке очереди, разумеется, – отправляются гулять по миру. Свою любознательность они удовлетворяют не только традиционными турами по Европе, Америкам и Азии. Они пробираются в самые отдаленные уголки планеты. Не верите? Спросите у нашего Йоси, учителя географии, председателя комитета по образованию. Он и на Огненной земле успел побывать, и в африканской саванне, и на легендарном атомном ледоколе «Ленин» проплыл по северному морскому пути.
Канули в лету и те времена, когда одежда и обувь распределялась между всеми. Сейчас каждый одевается, как хочет, так что по этой статье расхода кибуцы перешли на ежемесячные выплаты наличными, и семьи распоряжаются этими деньгами по своему усмотрению.
- Глупо распоряжаются, надо признать, - негодует пожилой кибуцник на очередном заседании. - Зачем так много вещей? Вы помните, как счастливы мы были получить на Первое мая новую пару сандалий, - обращается он к другим ветеранам, - как ценили этот подарок и старались носить аккуратно, чтобы хватило на год? А сейчас что? Шкафы завалены тряпьем. Прачечная еле справляется. Необходимы новые стиральные машины. А сколько выносится на склад! Один-два раза надели и выбросили. Хоть бы другие донашивали. Так нет. Моя внучка вчера заявила: «Я не буду это платье носить! Его Михалька уже два раза надевала!» Избаловали детей! Куда это годится?
- Ну, сейчас-то есть, кому донашивать, - вступает в разговор другой. - Новенькие гребут все без разбора. Нет, я не говорю, что все. Иная мамаша скромненько так возьмет две-три вещички и сто раз спасибо скажет. А кое-кто, ну хоть вон тот, что недавно в новом доме поселился, вчера мешок одежды уволок, а сегодня в прачечной доставал Лею: «Где тут у вас склад обуви и постельного белья?»
- Ладно, не жадничай. У него трое детей и четвертый на подходе, - заступается один из наставников новоприбывших, казначей кибуца Матан. – К тому же, не забывайте, что вся их корзина абсорбции перечисляется в кибуцную кассу, плюс дополнительные поступления из Министерства и Сохнута на организацию различных мероприятий.
- Да нам не жалко, - оправдывается другая наставница. - Просто совесть нужно иметь. Мимо дома проходят, без спросу рвут фрукты и цветы. На днях сын Рахели забыл в бассейне свои кроссовки, вернулся – их уже нет. А вчера увидел их на старшей девчонке этого, как его?
- Не важно, - отвечает «жадина». - Все они не без греха. Постоянно пасутся на кухне, тащат домой продукты, как будто столовой им мало. Набирают домой еду – посуду не возвращают. Игрушки из детского сада растащили по своим дворам. Из магазина подворовывают. А дома как себя ведут! То семейные разборки, то попойки. Гости у них городские без конца. Скорей бы уже заканчивался этот их «Первый дом на родине».
- Прекратите! – не выдерживает РАши, кибуцная «няня» нашей семьи. – Как вам не стыдно! Люди вырвались из Содома и Гоморры, где им всю жизнь врали про светлое коммунистическое будущее, про тотальное общество добра и справедливости, и при этом грабили и уничтожали народ. Люди пережили страшную войну, лагеря, разруху, голод!
- Ну, эти-то, положим, ничего такого в глаза не видели. Вполне упитанные и ухоженные, почти у каждого высшее образование, хотя мы слышали, откуда у них дипломы. Так что не дави на жалость. Все они с гнильцой. И кибуц для них – это колхоз, где «все вокруг народное и все вокруг мое», как поется в одной их песне. А значит бери все, что плохо лежит.
Комитетчики еще некоторое время выказывают недовольство в адрес «русских». Потом слово берет Дэвид и тихим голосом, столь не сообразным с его крупной статью, начинает излагать положенные по регламенту избитые пропагандистские тезисы, от которых всем и ему самому сразу становится скучно.
- Я согласен с Раши. Грабительская советская власть развратила этот народ. Люди давно разуверились в коммунистических идеалах, каждый выживает, как может. Слава Богу, что евреи СССР получили, наконец, возможность покинуть империю зла и вернуться на историческую родину. Наш долг помочь им интегрироваться в израильское общество в целом и в кибуц в частности. - Он сделал паузу, обвел присутствующих осуждающим взглядом и строго добавил. - А не только заглядывать в их тарелки, опасаясь, что нас объедят. А кое-кто еще и шуточки в их адрес отпускает вроде: «А ты не лопнешь?» «Ты что, из голодного края приехал?» Стыдно, товарищи, стыдно!
Собравшиеся заелозили на стульях, пряча глаза. Дэвид смягчил тон.
- Нужно чаще общаться с нашими подопечными. На личном примере своих семей рассказывать, каким был кибуц, каким он стал, и каким мы хотим видеть его в будущем. Быть может, кто-нибудь из них захочет влиться в нашу большую семью, стать кандидатом, а затем и членом кибуца. Уловив скептические взгляды одних и яростно-негодующие других, он с энтузиазмом продолжил: - У нас уже есть достижения в этом направлении. Йоханан – он по ротации теперь председатель трудового комитета – предоставляет новым репатриантам работу на нашей фабрике. Яэль с успехом вовлекает своих подшефных, Петра и Ирину, в культурную жизнь кибуца. Петр – замечательный художник – написал и подарил кибуцу несколько картин. Ирина ведет музыкальную студию и аккомпанирует на наших праздниках. Саша – подопечный Раши и Матана – занимается с нашими детьми шахматами и математикой. Его жена с любовью ухаживает за палисадником вокруг дома и может стать отличной помощницей Раши в озеленении кибуца. Потенциал новеньких – очень велик. Это высокообразованные люди. Да, они не такие, как мы: другой менталитет, другая культура. А вы думаете, что им, воспитанным на русской классической литературе, театре, передовой науке и технике нравится все, что они здесь видят? Знаете, как они отзываются об израильской культуре?
- Знаем, - отвечает Гейл, которая приехала в кибуц волонтеркой из Шотландии, вышла здесь замуж и осталась жить в Гонене, где отвечает за досуг молодежи из разных стран, работающей в кибуце. – Израильская культура – это отсутствие всякой культуры. Мы тоже так когда-то говорили. Я предлагаю организовать вечер новых репатриантов. Пусть расскажут о себе, продемонстрируют свои таланты.
- Правильно, - подхватывает Сара, ответственная за дошкольное воспитание в кибуце. – Нужно вовлекать новеньких в подготовку и проведение праздников, а не только в субботние дежурства по столовой. И с Дэвидом я согласна. Нужно больше с ними общаться, приглашать к себе в гости и не гнушаться навещать их. Берите с Дэвида пример. Он уже всех посетил по нескольку раз. Чуть не каждую неделю по кибуцу разносятся песни под гитару и звон бокалов.
Присутствующие заулыбались и стали подтрунивать над своим товарищем, зная его слабость к горячительным напиткам.
- Ой, споят тебя эти русские, - шутливо сокрушается Сара.
- Неизвестно еще, кто кого, - приходит на выручку Дэвиду его армейский товарищ Ами. - Дэвид свою меру и свое дело знает. Все мы прекрасно понимаем, зачем он туда таскается. Как говорится: «Вошло вино – вышла тайна».
- Но ты же, вроде бы не пьяный. Что ж ты несешь? - пресекает Дэвид откровения друга. - Лично я предпочитаю слова Екклесиаста: «Пиры устраиваются для удовольствия, и вино веселит жизнь». А мой двоюродный дед говорил: «Хорошее вино заменяет проповедь».
- Ну да. «В вине - мудрость, в пиве – сила, а в воде – микробы», - иронизирует Матан.
- А у португальцев есть поговорка: «Если бы море было вином, все подались бы в моряки», - подхватывает Йоханан.
- Лично я предпочитаю русскую водку и сухопутные войска, - парирует Дэвид. - И прекратим уже эту перестрелку афоризмами. Давайте подумаем, чем еще можно разнообразить жизнь наших гостей, чтобы у них остались самые лучшие воспоминания о кибуце.
- Экскурсиями, конечно, - отзывается Гейл. - В ульпане для них традиционно устраивают поездку в Иерусалим. Кибуцное движение организует семинары в Негеве. Наш полковник (веселый взгляд в сторону Ами) в прошлом году возил новеньких на Голанские высоты, и всем очень понравился его рассказ о роли кибуцев в создании Хаганы, Пальмаха и Армии обороны Израиля. Йоси готовит интересный турпоход по окрестным заповедникам. Нам есть, что рассказать и показать новым репатриантам.
- Экскурсии экскурсиями, - настаивает на своем Сара, - но я считаю, что нужно активнее вовлекать их в кибуцную жизнь.
***
И мы с удовольствием вовлекались. Рисовали картины, плакаты и шаржи. Готовили костюмы для детских утренников и сценки для взрослых вечеринок. Ставили выпускные спектакли в ульпане. Пятничными вечерами в переполненной кибуцной столовой мы встречали шабат. ХазАн нашей коммуны в белой по случаю субботы рубашке, но неизменных шортах, сандалиях и кепке красивым, звучным голосом нараспев читал благословения над вином и хлебом. Другие участники «культпросвет комиссии» декламировали отрывки из Танаха, и все пели, подглядывая в розданные листки со словами. Наши голоса и тяжелый русский акцент растворялись в общем хоре. По негласной традиции мы усаживались за столы своих «семей-нянек» и учились слушать и слышать, говорить и рассказывать на языке этих людей, на почти уже нашем языке.
А незабываемые экскурсии! Их будет еще очень много в нашей жизни. Путешествуя по молодеющей на наших глазах стране, мы уже с трудом вспоминаем те первые поездки по разбитым проселочным дорогам, перегруженным шоссе с односторонним движением, по грязным улочкам древних городов. Но стремительно ворвавшиеся в политическую и экономическую жизнь Израиля, «наши» заместители мэров очень скоро вычистили авгиевы конюшни до безобразия запущенных городов-святынь, сделав их привлекательными для туристов и комфортными для граждан.
«Наши» профессора и инженеры приложили не только свои мозги, но и руки к возведению новых микрорайонов, строительству многополосных автомагистралей с хитроумными развязками, подземных тоннелей, мостов через ущелья и скоростных железных дорог. Еще совсем недавно воинствующие скептики утверждали, что Израилю не нужна железная дорога – эта отрыжка османского протектората и британского мандата, почти полностью разрушенная в ходе Войны за независимость, что ее заброшенные ржавые рельсы давно пора разобрать и проложить новые автострады. А ныне современные железнодорожные ветки соединили центр страны с густонаселенными прибрежными, северными и южными районами и, согласно генеральному плану, в недалеком будущем мы сможем с ветерком промчаться на поезде от Метулы до Эйлата.
Но вернемся в кибуц девяностых. На двухдневном семинаре в Негеве мы жарко обсуждали Закон о возвращении, программы многочисленных политических партий, деятельность парламента. Но веселей всего шла работа в группах, или как их здесь называют, «саднаОт» (мастерских), где «наш» начитанный народ щедро делился своими идеями о том, как напоить и накормить резко увеличившееся население страны с ее жалкими водными и земельными ресурсами и решить массу других проблем.
- Члены нашей группы, - берет слово представитель «мастерской по водоснабжению», - предложили несколько нехитрых проектов по рациональному использованию воды в дополнение к уже существующему капельному орошению и сеточек-насадок на водопроводные краны. Еще в древнем мире люди использовали камни, по которым роса проникала в корневую систему растений. Сейчас для этого можно использовать пластмассовые лотки. (Он демонстрирует рисунок). Во все времена активно использовалась дождевая вода, которая сейчас в Израиле, образно говоря, уходит в песок. Можно собирать ее в цистерны, чтобы наполнять ею бачки унитазов, использовать для уборки помещений. (Смешная картинка с персонифицированными объектами нашей повседневности). «Серую» воду из канализации можно очищать и использовать для орошения. (Очередной забавный плакат). Но обсуждая все плюсы и минусы подобных рацпредложений, мы пришли к выводу, что мало просто экономить воду, полагаясь на дозиметры и сознательность граждан. Необходимо ее производить. У нас под боком Средиземное море, рядом с которым нужно строить опреснительные установки. (Схема мало кому из нас ведомого, но в целом ставшего понятным метода обратного осмоса).
- Однако опреснители потребляют огромное количество электроэнергии, в которой Израиль тоже остро нуждается, - возражает специально для этого избранный оппонент. – Кроме того в их побочные продукты входят химикаты и парниковые газы.
- А мы построим электростанции, работающие не на угле и мазуте, а на мусоре и вредных отходах производства и таким образом решим сразу несколько серьезных проблем, - вступает в разговор руководитель «энергетической мастерской».
- Да от ваших мусоросжигающих заводов больше вреда, чем пользы! - взвивается представительница экологической группы, энергичная и напористая, из тех, что не какого-то там коня на скаку остановит, а любые бюрократические преграды сметет. – Мало того, что мусорными свалками мы загрязняем почву и грунтовые воды, так еще от этих заводов дышать будет нечем.
- Вы не дали мне договорить, - продолжает «энергетик». – Вы что-нибудь слышали о гидросепарации, о плазмотронах?
Все притихли и с интересом выслушали краткую лекцию о новейших методах решения глобальной «мусорной» проблемы.
- Таким образом, - подытожил докладчик, - плазменная технология позволяет полностью уничтожить токсичные отходы. Кроме того, так же как и гидросортировка, – это замкнутый цикл, который не потребляет, а вырабатывает электроэнергию – как для нужд самого завода, так и для общей энергетической сети. Это на сто процентов экологически чистый метод, - закончил он и бросил победоносный взгляд в сторону «зеленых».
- Все это весьма увлекательно, - не сдается бой-баба, - но прежде чем ваши сказки станут былью, в Израиле вырастет еще с десяток зловонных холмов наподобие Хирии, что рядом с Тель-Авивом.
- А что вы со своей стороны можете предложить? – спрашивает координатор «мастерских», высокая статная дама, в задачу которой входило направлять в нужное русло созидательный порыв собравшихся.
- Необходимо вести среди населения воспитательную работу, - заявляет экологиня и достигшим предела фальцетом пытается прорваться сквозь гомерический хохот участников семинара. - Нужно объяснять нашим восточным и африканским собратьям, которые привыкли оставлять мусор за дверью, а то и выбрасывать прямо из окон, что для этого существуют специальные контейнеры.
Она демонстрирует плакат, на котором я, примкнувшая к группе экологов из-за некомпетентности в остальных обсуждаемых вопросах, намалевала разноцветные мусорные баки с картинками. На одном – бутылки из-под водки "Кеглевич" и бренди «777», на другом – пузыри «Кока-колы» и «Фанты», на третьем – перевязанные пачки газет «ЕдиОт ахронОт» и «МаарИв». Вокруг четвертого переполненного бака с рассыпавшимся мусором я попыталась изобразить вакханалию собак, кошек, крыс и змей. Собравшиеся отметили реалистичность моих художеств, и лидер «партии зеленых» продолжила вещать.
- В Америке уже давно используют подобные контейнеры разных цветов для сортировки бытового мусора. А еще я там видела выставки экспонатов, сделанных руками школьников из пластиковых и металлических отходов. Это очень забавно и поучительно.
Посыпались комментарии развеселившихся «семинаристов»:
- Так то в Америке. Там много места. А где мы будем парковаться, если повсюду наставят эти баки?
- Пусть бы школьники лучше учили математику, физику и химию, чем тратить время на подобное творчество, место которому на все той же свалке.
- По крайней мере, мусорными баками можно обеспечить страну гораздо быстрее, чем вашими фантастическими заводами.
- Собственно, мы здесь и собрались, чтобы немного пофантазировать, - прекращает прения «заведующая мастерскими». – И мы еще не заслушали отчет сельскохозяйственной группы.
Из-за очередного спаренного стола с плакатными листами и фломастерами поднялся мужчина лет тридцати пяти, невысокий, загорелый, в выцветших на солнце рубашке и шортах, в очень открытых сандалиях. Не хватало только панамки особого кроя, именуемой в Израиле «кОва тэмбель» («шапка придурка»), которую традиционно приписывают костюму кибуцников и которую, по правде сказать, мы видели только в ульпановском учебнике иврита. Но и без этой шапочки он резко отличался от репатриантской мужской братии, предпочитавшей даже в летнюю жару носить сандалии с носками и короткие шорты-трусы комбинировать с футболками в зачастую непонятных слоганах.
Мы непроизвольно окрестили поднявшегося для доклада мужчину «кибуцником». Он и в самом деле оказался членом сельскохозяйственной коммуны где-то в Негеве и приехал на семинар, чтобы рассказать о достижениях своего кибуца и его планах на будущее. Его речь с характерной местной интонацией и густой примесью ивритских слов, выдававшая в нем старожила, вызывала кривые ухмылки носителей рафинированного русского языка.
- СлихА, хэвре (простите, товарищи), я плохо говорю по-русски. Мы приехали в кибуц с Украины, когда я был йелед катАн (маленьким мальчиком). Дети жили в батэй-йеладИм (детских домах), а папы и мамы работали в поле и с коровами. Про то вы уже знаете. Вот вы говорите, шо кибуцники – они колхозники, авАль (однако) это не так. Мы тоже строим заводы. У нас нет безработницы (хихоньки в зале), леэфех (наоборот), мы даем работу всем. Это против нашей идеологии, но сейчас другая жизнь.
- Ну, да. Налицо диалектика общественно-политических формаций: капитализм – коммунизм – социализм – кибупитализм, - съехидничал кто-то из зала. Кибуцник то ли не понял, то ли проигнорировал замечание и продолжал.
- Вы тут всё говорили нахОн (правильно). Мы тоже про это говорим. Аваль надо много деньги. Мы делаем хороший экспорт фрукты и овощи и тоже цинорОт тифтУф (шланги с капельницами). Вот хавэр (товарищ) – жест в сторону группы по водоснабжения – говорит, шо дождь стам (зря) уходит в песок. Это не так. У нас под Негевом целый океан. Мы его делаем немного, как сказать «без соли»? Да, апри-сня-им. Пальмы хорошо растут. Хуц ми зэ (кроме того), мы сейчас делаем маленькие моря для рыбы, шоб большое море отдыхает. - Он демонстрирует эскиз замкнутой системы для разведения рыбы в соленой воде пустыни. - В Израиль много солнца, то морская трава (кто-то подсказывает: «водоросли») быстро растет и «кушает» рыбные каки. (Взрыв хохота). А рыбы едят во-до-рос-ли, - прилежно повторяет он длинное русское слово. - Когда компьютер говорит, шо вода уже грязная, мы ее выливаем под хуршАт зейтИм (оливковую рощу). Это дэшен мецуЯн (отличное удобрение). Потом качаем новую воду из земли, даем воде оксиджен (кислород) и так по кругу. Наша рыба очень вкусная. Мы ее продаем в Исраэль и лехУль (за границу) и тоже продаем технические идеи. Мой хавэр (друг) Юлик расскажет про свой кибуц, а я хочу сказать, шо раньше я ловил рыбу в море, а теперь я рыбак в пустыне. ТодА аль савланУт (спасибо за терпение), - раскрасневшись и обливаясь потом, закончил он свое выступление и под бурные аплодисменты, довольный, уселся на свое место.
Поднялся его приятель Юлик, дородный мужчина с крупными чертами лица, с веселой хитринкой в черных глазах под густыми бровями, с пухлым улыбчивым ртом.
- Мы с семьей приехали из Азербайджана и поселились в кибуце Дан на севере Израиля. В нашем кибуце выращивают форель. Как-то раз я рассказал нашим метаплИм (наставникам), что из-за плохой экологии и браконьерства в Каспийском море стремительно исчезает осетр. Кибуцники – народ предприимчивый. Они завезли мальков из Астрахани, и уже через год-другой мы начнем поставлять осетра в наши некошерные магазины и заграницу. Но это не все. Раз уж Израиль обделен полезными ископаемыми и, в частности, нефтью, то в ближайшей перспективе мы планируем добывать черное золото другого рода: осетровую икру.
- Не в такой уж и ближайшей, - перебивает всезнайка-оппонент. – Самки осетра начинают метать икру лет в пятнадцать. Это в природе. А в неволе, в бетонных бассейнах, как бы весь ваш осетр не всплыл кверху брюхом. И тогда плакали ваши многомиллионные проекты.
- А у нас есть секрет фирмы, - сверкнув лукавым глазом, произнес Юлик. - Годика через три-четыре приезжайте к нам в кибуц, и мы угостим вас своим Галилейским «малосолом». Вы же кашрут не соблюдаете?
- Я соблюдаю кашрут, - брезгливо поморщившись, отвечает оппонент, и всем становится понятным его неожиданно злой выпад в адрес Юлика. – Вы бы еще свинофермы завели.
Посыпались реплики:
- А что? Дело прибыльное.
- Наши люди уважают буженину и бекон.
- А фаршированный осетр – м-м-м! – пальчики оближешь.
- И вообще, кто не рискует, тот не пьет шампанское.
- И не ест черную икру ложками.
Взглянув на часы, и приятно удивившись тому, как быстро пролетело время, «зав. творческой лабораторией» решила остановить эти легкие ироничные стрелы, пока они не сменились залпами тяжелой секулярной артиллерии.
- Друзья мои, к сожалению, наше время истекло. Вы славно потрудились, и все ваши идеи имеют право на существование. И хотя путь реализации проектов довольно долог, но начало уже положено. И еще. Быть может, кто-то из вас удивится, однако большинство ваших планов легко укладываются в основное понятие иудаизма и еврейской философии, а именно, «тикУн олЯм» – исправление мира. – Она обвела взглядом Юлика, его оппонента и всех остальных, сделала паузу, чтобы дать аудитории возможность осознать ее слова, и сказала: - Завершить нашу встречу мне хотелось бы стихами. Их написали участники предыдущих семинаров и, быть может, кто-то из вас тоже откликнется поэтическими строчками на то, чем мы здесь занимаемся. – Она достала из прозрачной пластиковой папки листки формата «А4» и раздала их во все группы. - Конечно, эти стишки годятся разве что для «капустников», но, на мой взгляд, в них звучит искренняя радость обретения своего дома, желание сделать его удобным, красивым и надежным. Прошу вас, - она взмахнула ладонью в мою сторону, давая сигнал начинать, а дальше, как истинный хормейстер, отдирижировала спонтанной капеллой чтецов так, что из отдельных строф сложилась крошечная поэма.
Здравствуй, белое солнце пустыни!
Будем жить под тобою отныне.
Ты неистово жжешь,
но надежду даешь
и травинке любой и скотине.
Пожалей нас, нещадное солнце!
Иссушаешь ты реки до донца.
Дай ужиться с тобой,
с нашей новой судьбой
всем: славонцу, саксонцу, чухонцу...
Мы дадим тебе новое дело,
чтоб не только ты воду нам грело.
Мы тебя соберем,
Проводами замкнем,
Чтоб и ночью ты ярко горело.
Мы при помощи гелиотока
Сдвинем тонкое дело Востока.
Силой ветра и моря
Легко перекроем
Вентиля нефтяного потока.
Атом, уголь, мазуты и сланцы
Отправляйте на свалку посланцы
МАГАТЭ и ОПЕК.
На дворе новый век.
Вам Чернобыля мало, засранцы?
Мы соленой пустынной водою
Пальмы в Негеве щедро напоим.
В баки дождь соберем,
В унитазы нальем,
Все дома дочиста перемоем.
Ты поможешь нам воду морскую
Испарив, превратить в питьевую.
Не вкусна? Не беда!
Подсластим и тогда
Пей, Израиль, есть в кране вода.
Мы смеялись и хлопали в ладоши после каждого куплета. Кто-то с ходу сочинял новые экспромты, и ведущая пополняла ими свою коллекцию. С очередным взрывом хохота и аплодисментов мы ощущали, как антиген страха и неуверенности, вливается в наши души. Мы получали прививку от неизбежных трудностей и упадка духа, от подленькой мыслишки в случае чего поменять свое шило на чужое мыло. Неважно где – в шумных городах, глухих поселках, мятежных поселениях, идиллических кибуцах – мы начинали врастать корнями в эту землю.
***
Основательно подкрепившись кибуцными разносолами перед долгой дорогой домой, мы еще немного побродили по окрестностям Сде-Бокер. С обзорной площадки полюбовались напоследок восхитительным видом на долину Цин, мысленным взором прошлись по древнему караванному пути перевозчиков благовоний. Дощёлкали оставшиеся кадры фотопленки на как будто умышленно позирующие нам черные ирисы, бледно-лиловые крокусы, разноцветные анемоны, что дерзко пробивались из каждой щелочки каменистой пустыни. «Ловите момент! Еще несколько дней – и мы уснем до будущей скоротечной весны».
В мягких креслах кондиционированных автобусов мы погружались в послеобеденный сон, не в силах дольше созерцать грандиозные пейзажи пустыни Негев, изрезанной вади, и испещренной кратерами, словно сошедшими с экранов фантастических фильмов. Изредка размыкая тяжелые веки, наш глаз выхватывал то причудливые фигуры из красного песчаника, то семейку горных козлов, взбирающихся по крутым склонам, то бедуинские палатки среди нагромождения камней, а рядом овцы и верблюды обгладывают тамариск.
Немного отдохнув, мозг мой потихоньку приступает к сортировке солидного объема информации, полученной на двухдневном семинаре. По возвращении домой часть материала облечется в эпистолярные строчки и, проиллюстрированная отпечатанными в фотоателье снимками, отправится неспешной, перегруженной почтой к родным, месяцами ожидавшим весточки «из-за бугра». Основная же масса впечатлений на долгие годы осядет в казематах памяти, и по окончании двадцатипятилетнего срока будет выпущена на волю лишь для того, чтобы литературно приукрасившись, оцифровавшись, вновь стать заключенной теперь уже и в недрах электронного мозга.
Описывая сейчас те давние события, я извлекаю из памяти рассказ о человеке, который всю свою кипучую энергию возложил на алтарь возрождения еврейского государства, чем удостоился чести провозгласить на весь мир четырнадцатого мая сорок восьмого Декларацию независимости Израиля.
Давид Бен-Гурион. Маленьким мальчиком, еще не понимая, о чем ежедневно спорили дяди, приходившие в дом отца, он впитывал их мечты о возвращении евреев в Сион. А в двадцать лет, уже убежденный в том, что для построения государства нужны строители, он в составе Второй алии эмигрирует в Османскую Палестину. Начинаются поиски своего места на этой земле. Яффа. Грязь, сутолока, торговцы-арабы, а хуже того – торговцы-евреи. Как это низко в глазах сиониста Давида Грина. Апельсиновая плантация в Петах-Тикве, винный завод в Ришон-ле-Ционе. Наемный труд на толстосумов Ротшильдов? О, нет! Довольно! Это так претит его идеалам социалиста. Реховот, возможность купить участок земли, построить дом, перевезти сюда семью. И прозябать в уютном гнездышке? Как это пошло на взгляд идеалиста Бен-Гуриона. Он хочет жить в еврейской деревне, хочет наравне с другими поселенцами обрабатывать эту землю. С группой друзей он пешком уходит в Галилею и поселяется в окрестностях очаровавшего его озера Кинерет. Вот, кажется, и найдено место под жарким солнцем.
Да только земля эта за многие сотни лет обленилась в запустении, воссмердела неухоженная, позабыла о том, что может взращивать не только сорную траву на потраву козам и овцам ничтожных кочевников. Она истосковалась по земледельцу, по теплоте его мозолистых рук. Очень часто, с обидой и тоской, земля вспоминала тех давних пришельцев, которым Он самолично в столпе облачном днем и столпе огненном ночью указывал путь к ней. Она так ждала их, томно истекая смоковничным медом, прорастая сочной травой, от которой молоко в избытке сочилось из вымени многочисленных стад живших здесь жестоких язычников.
«Но те, которых Всемогущий вел им на смену, часто оказывались ненамного лучше, - сетовала земля. - Сварливые, нетерпеливые, скудоумные и маловерные. Уж как Он вламывал по их жестким выям, скольких мором извел! Через пророков своих учил уму-разуму. В вечном Завете своем все подробно изложил: делайте то-то и будет вам хорошо, а того-то не делайте, ибо накажу вас жестоко. Да что проку? Взмолились: дай нам царя, чтоб как у всех. Хотели? ПолучИте! А где царь, там войско и гаремы, интриги, предательства и убийства. В общем, все как у всех. И войны, войны, бесконечные войны… Возроптала я: «За что, Господи!» Отвечает Он: «За грехи народа моего». Взмолилась я: «Не могу больше терпеть! У меня от этой мерзости отрыжка зловонная!»
И снова увел Он народ свой с этого места, а мне сказал: «Отдыхай». Да разве ж это отдых? Это смерть долгая, мучительная. Остов мой разрушается, размывается дождями, иссушается ветрами. Плоть моя гниет в болотах. Сил нет даже на ропот. Лишь стонала глухо: «Господи! Умираю я. Верни домой детей Твоих. Доколе кружить им по белу свету перекати-полем, заниматься в чужих землях делами их недостойными. Уж давно закончился срок их изгнания. Неужто Тебе самому не больно видеть, во что превратили дом Твой те, кому предписано было хранить его до возвращения народа Твоего?».
И вот стала я все чаще замечать: причаливают, как испокон веков, корабли в Яффу, сходят на берег люди, кучкуются и, кто на повозках, кто пешим ходом, пускаются в путь. И куда же? Нет! Быть того не может! Не по святым местам паломниками разных мастей, не в Ерушалаим суматошный, не в Хеврон мятежный, не в жаркую Тверию, не в прохладный Цфат, а на пустыри. Разбредутся, бывало по берегу моря Верхнего, сложат свои пожитки, и давай делить песчаники да топи. И забавно так. Соберут ракушки или камешки двух цветов. На белых пишут фамилии и бросают в один короб, на серых – номер делянки – и в другой короб. Потом мальчонка тянет белые и выкрикивает фамилию, а девчушка серые с номером надела. А после от мала до велика, приступают они к многотрудным делам своим. И упала с глаз моих пелена, и вновь прояснилась мудрость Соломонова: настал их час собирать камни со всей Земли и отстраивать некогда великое царство.
Приглянулась мне одна квуца: трое парней появились вдруг на берегу моря пресноводного. Ходили, разглядывали, что-то чертили на бумаге, жарко спорили. Поначалу сколотили деревянный сарайчик для жилья, да его снесло послеобеденными ветрами. Тогда смастерили лачугу из камня и глины. Приобрели в соседней деревне кирки и мотыги, и давай долбить спекшийся грунт. А вскоре привезли сюда с десяток молодых ребят. Хиленькие такие, к тяжкому труду мало способные. Но горит в их очах огонь дерзновенный: «Это наша земля! Мы вернулись домой!».
Я плакала от счастья и от жалости к этим безумцам, а они рыли канавы, чтобы отводить слезы мои от этой прогорклой почвы и копали другие, для сладкой воды. Завезли саженцы, а уж я постаралась, чтоб они прижились. Щедрыми пригоршнями бросили в разбуженную, увлажненную почву семена, и вскорости на расчищенных полосках заколосилась пшеница и другие хлебные злаки. Потому и назвали они свой маленький кибуц «Дгания» - зерновая, хлебная земля.
Чудны дела твои, Господи! Не успела я сомкнуть-разомкнуть вежды, как неподалеку появились и другие кибуцы. Насадили пальм, кустиков-цветочков, травы гигантской – бананом зовется и скоро плодоносит. Развели сыздавна не виданных здесь коров особо высокой удойности и кур шибко яйценосных. Возили снедь на продажу в города аж до Ерушалаима. А обратно везли колесницы железные, тарахтящие – трактора да комбайны. Бог ты мой! До чего ж умными они стали, словечками новомодными так и сыплют: агротехника, ирригация, стерилизация, пастеризация...
Ну да ладно. Я про те чудеса чудные еще долго могу сказывать. Но вот припоминается мне среди племени того молодого, задорного коротыш один. Ох и шустрый малый был. Днем, как все, за кирку хватался, а по ночам строчил что-то на бумаге. Всюду поспевал, по всем весям мотался. Чего искал, я так в толк и не взяла. Однако великим человеком стал! Прозвище себе взял новое: Бен-Гурион…»
…Ему было шестьдесят семь лет. Однажды, возвращаясь из Эйлата домой в Тель-Авив, он остановился в кибуце Сде-Бокер, в самом сердце безжизненной пустыни. С интересом выслушал рассказ о некоем американском добровольце по имени Джим, мечтавшем после Войны за Независимость построить в пустыне ферму наподобие техасских ранчо. Посочувствовав трудностям кибуцников, гость взял на заметку все их претензии и неожиданно признался этим ребятам в том, что впервые в жизни испытал зависть.
Вернувшись домой, он пишет заявление о приеме в кибуц Сде-Бокер и вскоре становится его членом. Двадцать лет, продолжая активно участвовать в политической жизни страны, он до своего последнего дня выполнял обязанности обычного кибуцника. Там же, на краю крутой скалы премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион похоронен рядом с женой Полей.
***
- Вот такие они, кибуцники: и коровники чистят, и страной руководят, - по сей день любит повторять Левон-зовите-просто-Лёва. Но теперь в его словах звучит солидная доля иронии, а в рассказах о развале кибуцной системы – легкая грусть. - Особенно больно было за ветеранов. Получается, что благородные порывы их юности, их страдания и жертвы были напрасными. Многие горько оплакивали свою веру в коллективизм и товарищество, в кибуц друзей и единомышленников.
- Ну, зачем так уж пафосно, - скажет кто-нибудь из собеседников, чтобы снизить трагедийный градус его рассказа. - Никто их с земли не изгонял, дома бульдозерами не рушил, судьбы асфальтовым катком не переезжал. Им самим хватило здравого смысла спустить весь их идеологический бред на тормоза.
Я случайно нашла Левона на одном интернет-сайте, где обсуждалась по-прежнему злободневная тема кибуца. Восторженная интонация одного из комментариев показалась мне упоительно знакомой.
«Кибуц, - писал некий Арье, - это хребет израильского сельского хозяйства. Это костяк Армии Обороны Израиля, его элитные войска. Это высокотехнологичные промышленные предприятия. Это индустрия бытового обслуживания и отдыха. Это площадка для запуска многочисленных стартапов. А вы говорите «колхоз»!»
По двум-трем намекам мы узнали друг друга и договорились о встрече в кибуце, где они живут вот уже тридцать лет. Лёва и Света встретили нас «на том же месте, в тот же час» под кронами Огненного дерева – Delonix regia, царившего среди других представителей местной флоры.
Мы не отказались от искушения заглянуть в «святая святых» кибуца и в первую минуту опешили, с трудом узнавая бывшее предприятие коммунистического питания. Зал самообслуживания выглядел сейчас, как буфет а-ля IKEA. Вместо стоек с горячими блюдами, когда-то располагавшимися в центре этого зала, в стильном беспорядке стояли пластмассовые столы и стулья сочных расцветок, с потолка свисали абажуры из коллекции все той же благословенной «Икеи», стены были украшены картинами и керамическими поделками местных мастеров.
Ассортимент блюд новомодного общепита мало чем отличался от традиционной кибуцной кухни. Разве что лососину кибуцники раньше видели только по большим праздникам, а теперь ешь – не хочу. Главное, заплати в кассовый аппарат – этот бездушный атрибут ненавистных сердцу истинного кибуцника товарно-денежных отношений.
У смежной с буфетом стены находился бар с классическим набором оборудования и напитков. Здесь, словно напоминание о необходимости отделять святое от будничного, стояла своя касса и бойко стрекотала только в период заезда гостей. Кибуцники же, научившись считать каждую копейку, пользовались услугами бара лишь по субботам и праздникам, да и то не часто. В столовую они заглядывали редко. Практически в каждом доме прежние крошечные кухоньки были перестроены, чтобы вместить солидный холодильник, большую плиту, посудомоечную машину и множество шкафчиков для съестных припасов.
Важным показателем того, что столовая перестала выполнять функции общественного центра, был тот факт, что сам обеденный зал, некогда вмещавший пару сотен едоков за раз, был теперь закрыт. Он распахивал свои шикарные витражные двери только для тех, кто не скупился на весьма дорогостоящие свадебные, юбилейные, корпоративные мероприятия.
- Видно, что ваш гостиничный бизнес процветает, - сказала я, когда выстояв неспешно движущуюся очередь вместе с проголодавшимися туристами, мы уселись за освободившийся столик, чтобы охладиться свежевыжатыми соками и полакомиться корзиночками с творожным кремом и ягодами.
- В общем, да. Особенно в сезон, как сейчас, - ответила Света, уже много лет заправляющая финансами туристической отрасли кибуца. - Дело ведь накатанное еще с девяностых.
- Помню-помню, как мы участвовали в «мобилизациях» то в циммеры – гостевые домики, то на кухню, в общем, куда пошлют. Однажды я целый месяц пронянчилась с малышами в яслях вместо уехавшей в отпуск воспитательницы. По сей день не выношу запах использованных подгузников, не меняю их даже собственным внукам.
- Ты еще в коровнике и птичнике не была, - подхватывает мои воспоминания муж и начинает свой рассказ. История не оригинальная, сотни раз помянутая теми, кому пришлось поучаствовать в подобном мероприятии. Но в его исполнении она всегда звучит до колик уморительно, и я, как ни стараюсь, не могу передать на бумаге эти неповторимые одесские интонации и мхатовские паузы перед финальной репликой.
- Как-то во время традиционной учительской забастовки – я тогда в школе работал – меня, в плане всеобщей занятости, чтобы значит записать трудодни, а не прогулы, послали в курятник. Часа в четыре утра, в полной темноте (свет не включали, чтобы кур не всполошить) нужно было их отлавливать и совать в клетки. Я одну так нежненько беру за ножки, а это курвище вырывается и устраивает вселенский гвалт. Ждем, пока угомонятся. Другую хватаю уже покрепче, так она давай метелить меня по физиономии, как будто я на ее невинность покушаюсь. Еле в клетку затолкал. А еще из-за одной чуть глаза не лишился. Бекицер, поставили меня грузить на трактор готовые клетки с этими потаскухами. До самого обеда я мечтал: приду в столовку, сожру всех кур, а шо не зйим, то понадкусюю.
- Теперь расскажи про коровник, - отсмеявшись, требуем мы.
- Фу! Не застольная же тема, - отнекивается мой муж.
- Да ладно! Не интеллигентничай, - настаиваю я.
- В общем, на второй день забастовки послали меня коровьи экскременты выгребать. Выдали инструмент и униформу. А я резиновые сапоги носил лишь в далеком детстве. Ну и поскользнулся пару раз. Один раз шлепнулся на четыре точки, другой раз на пятую. Примерно через час приходит наш главный говночист. Взглянул на скудный объем выполненной мною работы, на втоптанные в навоз окурки, на мой живописный комбинезон и пошел кому-то звонить. Слышу, орет: «Его прислали чистить помещение, а не валяться с коровами в дерьме!»
Я поперхнулась соком. Лёва чуть не свалился со стула. Света сдержанно хохотнула. Саша продолжал.
- Перевели меня на чистую работу – в прачечную. Я и отправился туда, в чем был. Захожу и говорю Лее: «Что мне с этим делать? Может, ты меня целиком в машине отстираешь?» Она хохочет: «Боюсь, большой перерасход порошка будет». Выдала мне полиэтиленовый мешок, отправила домой отмываться, а униформу наказала принести обратно в прачечную. «Попрошу, говорит, кого-нибудь из волонтеров сначала из шланга этот натюрморт смыть». Короче, до самого обеда я приклеивал утюгом номерки на одежду. Хоть и пообжигал на хрен пальцы, но работал, можно сказать, по специальности: имел дело с числами. По ходу придумал для пятиклашек пару арифметических задач.
Перебить пряный вкус ностальгии мы решили горячими напитками и – прощай диета! – новой порцией пирожных. Вспомнили старых знакомых. Посокрушались на тему, как бесконечные бытовые проблемами разрушают прежние дружеские связи. Где-то в водовороте жизни потерялся Аркадий. На телефонные звонки не отвечает. Должно быть, сменил номера и не посчитал нужным об этом сообщить. В соцсетях не зарегистрирован. То ли шифруется наш разработчик беспилотников, то ли просто ему не до нас.
Ничего не слышно о Молдавских, с которыми, по правде сказать, мы разорвали отношения, попавшись на крючок «честного, благородного слова». Наш весельчак и обояшка Юрик задолжал практически всем друзьям-приятелям, прекрасно понимая, что никто из нас не откажет закадычному другу и не станет поднимать бучу из-за трех-пяти тысяч шекелей. (Знал, паразит, у кого сколько можно выклянчить). Мы, конечно, простили ему долги, предпочтя больше никогда не иметь дело с этим говнюком.
С Яшей и Наташей Зевиными - еще смешней. Почти каждый день проезжая мимо их дома по дороге на работу и обратно, мы удосуживаемся встречаться лишь раз в два-три года. Как это ни парадоксально, но чудеса современных телекоммуникаций до минимума сократили наше общение с родными и друзьями. Поздравили друг друга по «Скайпу» с праздниками, с днями рождения и «привет семье» до будущего года.
***
Покончив с десертом, мы отправились на традиционную прогулку по кибуцу. По асфальтированным дорожкам навстречу нам или обгоняя нас, катили четырехколесные, крытые элегантными козырьками, мотороллеры со старичками и старушками за рулем. Папы на велосипедах с корзинками спереди и сзади, в которых сидели малыши двух-трех лет, везли их домой из детского сада. Ребята постарше сами крутили педали. Встречались и юные камикадзе на сегвеях и гироскутерах. Молодая таиландка (или филиппинка – поди разбери) толкала манеж на колесиках, развозя младенцев по домам.
Я не могла не умилиться, заглянув во двор детсада с традиционно кибуцным набором «игрушек». Кибуцники и раньше замечали, что дети с огромным удовольствием играют со старыми кастрюльками и сковородками, с вышедшими из строя электроприборами и прочим утилем. Поэтому, пригодный для игр хлам относили в садики. «Зачем накупать дорогостоящие игрушки, поиграв которыми разок-другой дети совершенно к ним охладевают, - по сей день говорят кибуцники, оправдывая свою практичность на грани скаредности. - Детям гораздо интересней возиться с отжившими свой век компьютерами и принтерами, играть, залезая в барабаны стиральных и сушильных аппаратов или в кабину нержавеющей «Суситы».
«Играя с предметами из взрослого мира, дети развивают фантазию, любознательность, пространственное мышление, логику и массу других полезных качеств», - вторят кибуцникам психологи, и ох, как я с ними согласна, вспоминая набитые малополезными игрушками спальни своих детей и превращенные в филиал «TOYS R US» детские комнаты наших внуков.
- Кибуц – это символ возрожденного Израиля, а детская площадка – символ кибуца, - поделилась я своей внезапно родившейся мыслью. Со мной, немного поспорив, согласились и кибуцную столовую как явный анахронизм отправили на свалку истории.
Упоминание о детской площадке естественным образом подвело нас к разговору о младшем поколении. Мы взахлеб обменялись восторгами по поводу своего пребывания в статусе дедушек и бабушек, похвастались достижениями своих детей. Света рассказала о старшем Рони и младшей Ализе, не успев упомянуть среднего сына Моше, так как Лёва опять перевел стрелки на родной кибуц, заявив, что у них не осталось ни одного взрослого жителя без высшего или среднего специального образования. А для научной работы кибуц – это вообще идеальное место. Бытовые проблемы решены: столовая и прачечная в двух шагах. Дети до пяти часов в садике, а когда пойдут в школу, то будут присмотрены в кружках и спортивных секциях. Спортзал и бассейн – бесплатно.
- Вот умеешь ты, Левчик, убеждать, - подтруниваем мы. – Так и хочется все бросить и перебраться в кибуц.
- Так в чем дело? Перебирайтесь! Денег на счету много? Без денег не возьмем, - то ли в шутку, то ли всерьез заявила Света, но мы уклонились от дискуссии.
Свернув на дорожку, ведущую к жилым домам, мы воочию убедились в выросшем за четверть века благосостоянии кибуцников. Старые домики подросли на один-два этажа, раздались вширь пристройками, но весьма оголились из-за неизбежной выкорчевки деревьев и кустарника, некогда скрывавших убогость кибуцного зодчества. Обветшалые общежития отремонтировали и заселили гастарбайтерами, обновили караванчики для волонтеров. На бесхозных землях возводились личные дома кибуцников. А за оградой почти вплотную к кибуцу выросли коттеджи и виллы муниципальных кварталов.
- Значит и ваш кибуц приторговывает землицей? – задала я риторический вопрос.
- А что делать? – развел руками Лёва и потупил взор, словно прося прощения за неотвратимость происходящих перемен.
- «Приторговываем», пожалуй, не совсем корректное слово, - возразила Света. - Земля все-таки государственная. Мы платим Национальному Фонду за долгосрочную аренду земли, и каждый кибуц сам решает, как ею распорядиться. На сельхозпродукции сейчас не разживешься. Теплица наша – малорентабельна. Коровник подпал под укрупнение ...
- Эх, свезли наших телочек в межкибуцный хлев, - наигранно сокрушается Лёва. – И увиваются теперь за ними волонтеры да гастарбайтеры, а кибуцные подростки лишились трудовой практики и деньжат на карманные расходы.
- … Текстильную фабрику закрыли, - пришпоривает своего конька Света, не обращая внимания на ремарку мужа. - Оставили лишь цех по очистке хлопка, посевы которого весьма сократились. Поэтому бросовые земли мы решили сдавать в аренду под муниципальные кварталы. Как оказалось, эти «архавОт» – дело прибыльное. Народ, уставший от городской толкучки, натурально грезит построить здесь свои дома. Очереди на участки длинней, чем на «амидаровское» жилье.
- Ну и как вам живется бок-о-бок с городскими? Ведь «быть городским – это аморально», «городской» – это ругательство», - съехидничал мой муж, процитировав одного кибуцного наставника, над слоганами которого мы частенько подшучивали.
- Погоди-ка, дай припомнить. - Я напрягла память и выдала на-гора еще одну любимую сентенцию нашего Моти. - «Мы были верными солдатами рабочей партии, борцами за сионизм, духовно ощущали себя на вершине мира. Считали, что другие просто еще не осознали красоту кибуца».
- Это вы про антагонизм между кибуцами и другими секторами израильского общества? – уточнил Лёва, и прочитал краткую лекцию о том, как еще сто лет назад ортодоксальные евреи насылали анафему на головы безбожников. Городские жители издевались над примитивизмом их жизненного уклада, стилем их одежды, их чудачествами в «построении справедливого общества и воспитании нового человека»: «Представляете, председатель их «колхоза» моет посуду, доит коров, убирает навоз, работает в поле, как простой кибуцник. И денег за работу никто не получает». Мошавники насмехались над принципами кибуцного общежития: «У них все общее, от детей до зубных щеток. В душевых мальчики и девочки чуть не до десяти лет моются вместе!» Правда, помнили они и о том, что именно кибуцы с их отлично развитой системой самообороны защищали первые мошавы от бедуинских набегов.
Кибуцники игнорировали оскорбления и глубоко прятали обиды. Но когда в начале пятидесятых, вскоре после провозглашения государства, в Израиль хлынул поток еврейских беженцев из Ирака, Йемена, Марокко и других арабских стран, кибуцы, до того принимавшие репатриантов с распростертыми объятиями, вдруг «взбрыкнули», не желая становиться козлами отпущения в решении обрушившейся на страну демографической проблемы. Они вовсе не горели желанием расселять в своих крошечных оазисах, отвоеванных у болот и каменистой пустыни, полумиллионную ораву из палаточных городков, чуждую им по идеологическим соображениям. Они отказывались записывать в свои школы детей из полуграмотных семей с одиозной ментальностью и культурой. Они считали ниже своего достоинства вот так в одночасье быть брошенными в общий плавильный котел, лишившись своей уникальности и своих достижений. Они считали себя элитой возрожденного их самоотверженным трудом еврейского государства.
- Вот интересно, они по сей день считают себя «солью земли израильской», - снова встрял со своим сарказмом мой муж.
- Мы спрашивали об этом ветеранов, да и по себе знаем, что кибуцникам особо некогда было размышлять на эту тему, - сказала Света. - Они всегда были заняты, всегда тяжело трудились. Правда, наш сосед признался однажды, что если по молодости лет в его промытых кибуцной идеологией мозгах и возникали мысли о своей исключительности, то к середине восьмидесятых иллюзии развеялись. В те годы кибуцы почти не принимали новых членов. Из-за недостатка рабочих рук требовалась максимальная механизация многоотраслевого кибуцного хозяйства. Кибуцы набрали кредитов, прогорели на финансовой пирамиде и влезли в огромные долги. Тогда-то и началось прозрение. Многие вдруг осознали, что никакая они не соль, а самый настоящий балласт для казны и тяжкое бремя для государства.
- И вам ни разу не захотелось уйти из кибуца? – спросила я, в общем-то, зная ответ.
- Были такие мысли. Особенно в девяностых, когда к нашему всеобщему удивлению провалилась программа «Первый дом на Родине». Почти никто из репатриантов жить в коммуне не остался. Кибуцная молодежь всегда тянулась к соблазнам больших городов. На то она и молодежь. Но тут и ветераны стали покидать коммуну, прихватив приличную денежную компенсацию. А с какого перепуга нам было уходить? В экономическом плане нас все устраивало. С соседями мы прекрасно ладили. Вместе-дружно пережили балаган нулевых. Самое важное, что мы сохранили кибуц с его коллективной заботой обо всех вместе и о каждом в отдельности. Наверное, мы родились альтруистами.
- А позвольте встречный вопрос. Вы-то почему ушли из кибуца? Предпочли личный банковский счет? – спросила Света с явным желанием осудить наш «недальновидный» поступок. Я чуть было не вступила с ней в пререкания на тему, чье болото краше, но муж опередил меня.
- Что поделать. Значит, мы родились индивидуалистами и, увы, не дотягиваем до принципов взаимной ответственности. Но поверьте, не все мы стяжатели и завистники. Встречаются среди нас и вполне приличные эгоисты.
- Главное, чтобы в семье все было хорошо, - поддакнула я. - А не так, как в анекдоте: «Было у Мани два мужа. С первым она развелась, потому что он эгоист и любит только себя, со вторым развелась, потому что он альтруист и любит только других».
- Все мы люди, - Света решила заболтать свою оплошность с «личным банковским счетом». - Кибуцники тоже бывают жадными и завистливыми, что ярко проявилось в ходе приватизации. Свары шли нешуточные, и по сей день продолжаются, когда речь заходит о дележе пирога. Перефразируя Булгакова, можно сказать, что кибуцники – люди, как люди, только халява их испортила. Да, мы хотим получать большую прибыль, но при этом исходим из интересов общины. У нас шариковский лозунг «взять все, да и поделить» подразумевает: «Вместе заработать и поделить на всех».
- Даже на бездельников, которые работать не хотят?
- Даже на них. Лодырей мы, конечно, не любим. Но, во-первых, у нас их не так уж и много, во-вторых, сейчас все получают дифференцированные зарплату и долю с прибылей. Сколько заработал, на столько и покушал. Но если у человека реальные проблемы, кибуц ему поможет. Сколько было случаев: уходили на вольные хлеба, а там начинались трудности то с работой, то с жильем, то в семье. Разводились, разорялись и возвращались в кибуц. Потому что кибуц – это семья. И хотя в семье не без урода, но блудного сына здесь всегда примут обратно.
Скука все явственней проступала на лице моего мужа. Я уже представляла себе, сколь гневной тирадой разразится он за бессмысленно убитый свободный день, за мои вечные авантюры с приобретением новых знакомых и визитами к старым. Он уже несколько раз незаметно для хозяев постучал по запястью левой руки, где когда-то, до появления мобильников, носил часы, мол, пора уже и честь знать. Я же никак не могла улучить момент, чтобы сказать, что нам пора возвращаться домой, где нас ждет наша голодная кошка, которая не желает оставаться в доме одна, а вынесенную ей во двор еду великодушно уступает своим бездомным собратьям.
- А вот еще тенденция, - продолжал Лёва свою идущую от сердца агитку. - Старики, когда-то покинувшие коммуну, возвращаются в кибуц, чтобы быть здесь похороненными. Или по завещанию, согласованному с секретариатом, за о-очень приличные деньги их привозят сюда уже в гробах их дети. Ведь на кибуцных, как и на военных кладбищах, хоронят не только иудеев, но и христиан, и атеистов. Зайдем на пару минут?
Я с удивлением обнаружила, что мы стоим у ворот кладбища, куда в наш первый приезд я побоялась пойти, да и сейчас намеревалась отказаться, присовокупив рассказ о клаустрофобной кошке. Но в лаконичной просьбе Левона послышалась некая личная трагедия и, переглянувшись с мужем, очевидно, тоже проникшимся необъяснимым волнением, мы согласились.
«Должно быть, здесь лежат их родители», - подумалось мне. – Дети не захотели хоронить их в ряду безликих гранитных плит на переполненном городском кладбище, уговорили общее собрание и получили место на кибуцном погосте».
Мы молча шли мимо опрятных захоронений в тени эвкалиптов и ливанских кедров, вдоль аккуратно постриженных кустов и цветущих прямо на могилах растений. В другое время я бы с интересом познакомилась с обитателями этого некрополя, ведь кладбище – это часть истории. Но солнце уже касалось горизонта. Еще час-полтора – и ослепляющий июльский день почти без сумерек сменится черным бархатом ночи.
И вдруг, словно получив под дых, я замерла у могилы, перед которой остановились Левон и Света. В изголовье гранитного надгробья стояла фотография, с которой глядели веселые с прищуром глаза молодого бойца. Я узнала этот взгляд и эту лучезарную улыбку. Она сияла раньше на лице семилетнего Мошика, увлеченно гонявшего на веранде радиоуправляемые машинки и самолетики, в то время как его старший братишка и мой сынуля виртуальными танками крушили виртуальные стены. Улыбка на фотографии теперь озаряла лицо красивого парня, навсегда оставшегося двадцатидвухлетним.
- Вторая Ливанская, - констатировал мой муж, быстро вычислив выбитые на граните даты. – Двадцать третий день войны.
- Бой у деревни Маркаба, - подтвердил Левон. – Тогда трое наших солдат и офицер погибли, а Мошик и еще пятеро ребят были тяжело ранены. Он был механиком-водителем танка, в который попал снаряд. Их на вертолете переправили в больницу в Цфате, а на следующий день, в субботу нам позвонили и сообщили, что Мошик скончался.
У меня дрогнули колени. Света усадила мое обмякшее тело на вкопанную у могилы скамейку и присела сама. Дыхание мое восстановилось, подскочившее к горлу сердце вернулось на место, и на глаза навернулись слезы.
- Он мечтал строить летающие автомобили, - вспомнила я, остановившись взглядом на миниатюрных моделях легковушек, бронемашин и даже бэтмобилей, сгрудившихся на гранитной плите вместо традиционных камешков.
- Он просто не успел, - ответил Лёва, опередив жену, у которой слезы уже катились по щекам. - Да и мечты о летающем автомобиле постепенно вытеснялись более насущными приоритетами. Он грезил развитием израильского автопрома, конкурентоспособного на мировом рынке. Уже с восьмого класса постоянно пропадал в кибуцном гараже. На момент призыва в армию он отлично разбирался не только в автомобилях, но и армейских джипах, броневиках и даже в мобильной артиллерии. Ребята прозвали его «Эрл Купер», как личного механика Бэтмена из мультсериала. Когда они приезжают, то всегда привозят какие-нибудь машинки.
- «Бэтмен» - это любимый сериал нашей семьи. Мы по нему учили иврит, - сказал мой муж, а я мысленно пообещала себе, что в следующий раз мы обязательно приедем сюда с сыном, и он тоже оставит на могиле Мошика бэтмобильчик из своей коллекции.
Мужчины присели на пластиковые стулья и, как водится, стали обсуждать политические аспекты той войны, беспомощность государственных и армейских горе-руководителей. Лёва со знанием дела рассказывал о подробностях плохо спланированных рейдов и в целом о бессмысленности Второй Ливанской. Мой муж старался сдерживать свои правоэкстремистские убеждения в том, что «мало им врезали», «надо всех их напалмом»; «запустили огненный шар – в ответ ковровое бомбометание». Поэтому он помалкивал, лишь изредка делясь известными ему фактами. Упомянул о жителе нашего поселка, погибшем при столкновении вертолетов, и о наших соседях, чудом проскочивших на машине то место, где через несколько секунд взорвался снаряд. Осведомил о том, что по законам баллистики наш населенный пункт, окруженный холмами, оказался надежно защищенным от ракет.
Я рассказала о наших родственниках из Ришон ле Циона имевших «счастье» снять на несколько дней гостиницу в Цфате как раз в тот день, когда туда полетели первые «катюши». Несколько дней они провели у нас дома, наблюдая с балкона, как ракеты летят на Тверию, пытаясь на слух определить, где взорвалось: в соседней Рош-Пине, в Хацоре или на пустыре за нашим поселком. А Света поведала о неизменной традиции во время военных операций принимать в кибуцах беженцев из городов, подвергающихся массивным артобстрелам.
Так незаметно пролетел еще час. Небо уже окрасилось размашистыми лиловыми мазками. Из-за верхушек сосен выкарабкалась огромная оранжевая луна. Вспыхнуло электрическое освещение, породив фантасмагорические пляски света и тени, и чтобы несколько угомонить этот разгул мистики, Света зажгла свечу в стоящем на могиле сына фонаре. Мы поднялись, попрощались с Мошиком, так неожиданно сблизившим нас со своими родителями. Лёва и Света проводили нас до автостоянки. Договорились об ответном визите, крепко обнялись, и мы сели в машину.
Долго ехали молча. Сиреневые сумерки сгустились, луна слегка уменьшилась, поменяла оттенок и сверкала на чернильном небосводе, словно начищенное до блеска серебряное блюдо.
- Ты жалеешь, что мы ушли из кибуца? – наконец произнес мой муж.
- О чем уж тут жалеть? – вздохнула я. - Мы выбрали независимость и свободу самим распоряжаться своей судьбой. Да, в кибуце наша жизнь сложилась бы иначе: без бытовых заморочек, без проблем с работой и жильем, без скандальных разногласий, на что тратить наши зарплаты. Ты без особого напряжения сил и финансов получил бы докторское звание и профессорскую должность, а за тобой подтянулась бы и я. Мы имели бы более интересный и насыщенный досуг и гораздо больший круг общения. Но в целом, разве можем мы жаловаться, что наша жизнь не удалась? Мы работали по специальности, были востребованы и честно служили своей профессии. У нас свой дом, куда любят приезжать наши дети и внуки, гостить наши родные и друзья. Но…, когда настанет мой час…, мне бы хотелось…, ведь там так красиво…
- Я понял. Мы подумаем и об этом. Не торопись.
Похороните меня в кибуце
© Copyright: Вера Руинская, 2019
Свидетельство о публикации №219091500663
Свидетельство о публикации №219091500663
Рецензии