На пути к небу. Гл 11. Шахматный этюд в Эскориале

О том, что хорошо, что плохо может судить только король.
Дорогая Кэт, не нам с вами подчиняться глупым местным обычаям!
Мы сами устанавливаем правила поведения;
в своих владениях мы можем вести себя как вздумается,
и ни один придира не посмеет нас упрекнуть.
Шекспир, «Генрих V»

Несмотря на всю свою целеустремлённость и хладнокровие Каталина Энрикес не могла унять в себе тихое клокотание радости от того, как удачно сложился её побег из дома. Её влекли вперёд не столь стремление к приключениям или романтические мечты, как жажда славы и творчества. Она не собиралась в угоду общепринятым традициям менять мольберт и свободу выбирать себе занятие на смиренную судьбу замужней матроны, ибо не всякий мужчина разрешил бы своей жене заниматься довольно мужским искусством.

В её семье считалось, что труд ремесленника – недостойное занятие для девушки из добропорядочной дворянской семьи. Все усилия матушки были направлены на то, чтобы воспитать своих хорошеньких дочек барышнями и выдать замуж. Несмотря на неплохое положение в обществе, никому отнюдь не хотелось тратить иссякающий родовой капитал для обучения девушек этому «опасному» ремеслу, где, говорят, рисуют даже нагое тело! Поначалу они даже гордились талантами своих дочерей, позволяющими им набрать дополнительные очки в борьбе за выгодную партию. Однако увлечение и упорство юной Каталины оказались намного шире. После того, как она перерисовала все вазы, цветы, виды из окон, интерес ее перекинулся на античные статуи и – о, ужас – живых людей! В те годы женщины не могли свободно становиться ученицами художников. Возмутительно было даже подумать, что юная провинциальная барышня войдёт в мир искусства, полный обнаженных женских и мужских тел. Как же повезло донне Софонисбе родиться в семье художника! Это избавило её от тяжкой нужды придумывать способы улизнуть из дома, чтобы не хоронить себя 

Стоя в каменной нише стены, она подкидывала зелёное яблоко в такт ударам молотков мастеровых и представляла, что однажды тоже сможет стать придворной художницей, и имя её узнают даже в Риме. И глаза её горели, а щёчки зарделись от предвкушения желанного будущего. Еще бы! Великодушная наставница взяла учеников с собой на расписывание фресок. А ей даже доверили расписывание ног святого Лоренцо! Честолюбивым планам не было конца, и они заставляли южную кровь вскипать в жилах.

Однако неподалёку за толстыми каменными стенами сидел человек, который сам того не ведая, любым движением руки, сам того не подозревая, был в состоянии превратить это колоссальное изваяние планов в груду обломков.

* * * 

В полутьме плотных портьер в массивном кресле утопала фигура в чёрном камзоле. Застывшая рука скользила по шахматным фигурам перед ним. Одни превозносили его, другие считали исчадием ада, но никто не оставался равнодушным по отношению к могущественному правителю Испании Филиппу II. Ни единый мускул не шевелился на его бледном лице, более привыкшем к свету канделябров, чем к солнечным лучам. Холодные глаза казались кристально прозрачными и обманчиво безмятежными, отмеряя клетки и шаги на решётке шахматной доски, где были заперты пешки и короли. 

Оставалось лишь с удивленной ухмылкой скользить взглядом по чёрному лаку своих фигур. Как же он, играя сам с собой, допустил белую королеву так близко. Злополучная королева дерзко пробивала брешь в его хитроумной пешечной обороне. Совсем как несколько лет назад в Хэмптон-Корте, где он самоуверенно взял на себя роль заступника и наставника на истинный католический путь юной Елизаветы, сестры второй жены. Но глаза обманулись внешней хрупкостью рыжей девчонки, чудом избежавшей казни в Тауэре. Ему не удалось под благовидным предлогом обложить её священными книгами, наставниками и доносчиками и выиграть очки в политической борьбе. Эта принцесса не была разменной монетой в королевской дипломатии, как большинство прочих. В её груди билось сердце короля, зачастую так необходимое ему самому. А теперь проклятые англичане обирают испанские галеоны и влекут за собой якоря во все порты, где только появляются. За какие-то несколько лет над Испанией - страной, над которой, по мнению придворных поэтов и лизоблюдов, не заходит солнце, повисла туча, которой он сам позволил вырасти. Разве мог он предположить, что такие многообещающие фигуры, как Оранский и Антонио Перес, в конце концов, начнут сочувствовать Фландрии. А ведь его советником был ещё отец Переса, Антонио рос фактически на его глазах. Видимо, правыми являются те, что твердят, куда приходит женщина, туда приходят и неприятности. Антонио Перес стал одной из жертв таких чар.

Он снова пристально посмотрел на шахматную доску. Ему решительно не хватало фигур, чтобы раз и навсегда избавиться от нависшей угрозы. Все придуманные комбинации оказывались слишком многоходовыми. Оставалось только защищаться. А не отправить ли неугомонного Альбу побороться за португальское наследство, пока он рвется в бой и сам не впутался от скуки в очередной заговор. Старый конь борозды не испортит, а тишина и шёпоты королевского закулисья могут только помешать ему.

Потом он подвинул пешку и начал раздумывать над ходом “противника”. Что он оставит в наследство принцам Диего и Филиппу. Смогут ли достигнуть величия их деда, или растеряют веками создаваемое могущество перед хищными соседями, которые только и ждут момента, чтобы оторвать от ослабленного испанского тела хотя бы кусочек плоти. Сколько нужно времени, чтобы провести пешку в королевы, а, между тем своя королева заперта. Кстати, вероятно, в заискивающих речах этого Сэвиджа, священника из Реймса, есть толика здравого смысла. Говорят, у него есть некто на примете, готовый освободить Марию Стюарт из заточения и, если получится, избавиться от набившей оскомину Елизаветы. Он снова косо глянул на белую королеву, в окружении пешек, и позавидовал умению бывшей свояченицы подбирать людей. Были бы у него такие Сесил и Уолсингем, тогда гляди и Оранскому не удалось бы быть таким молчаливым!

Он снова двинул черную пешку на фланг белых, и подумал, что ему, как можно скорее, нужно доставить депешу герцогу с указаниями насчёт лиссабонских портов. Из них, как ему казалось, можно будет гораздо удобнее отправлять фрегаты, чтобы пощекотать нервы ненавистному английскому бастарду - Елизавете Тюдор.