Правда жизни. Откровение

                Предисловие
В не столь отдалённые времена в нашей стране о существовании инвалидов, особенно инвалидов по зрению, упорно умалчивалось. Считалось, видимо, что в социалистическом обществе инвалидов вообще не должно быть, а в народе нас воспринимали чуть ли не «отбросами общества», способными только побираться и пьянствовать. Да честно говоря, у многих  и сейчас бытует представление о нашем брате, слепых, как о тунеядцах, несмотря на значительные успехи, а иногда и выдающиеся достижения инвалидов во всех сферах человеческой деятельности. В последние годы, правда, произошёл некоторый сдвиг в понимании нашей роли в жизни общества. Этому в немалой степени способствовали выдающиеся успехи наших параолимпийцев. Но и тут нетрудно заметить, с какой неохотой наши спортивные комментаторы сообщали об этом. Один только Владимир Данилин с любовью говорил об успехах параолимпийцев. Не могу уяснить для себя один парадокс. Живёт человек, трудится на благо Родины и семьи, пользуется уважением в обществе, и вдруг!.. несчастье, потеря самого дорогого, чем одарила его природа, зрения. Как тут не впасть в отчаяние. С горя кто-то может наложить на себя руки или удариться в пьянство, но таких немного. Большинство же в конечном счёте находят себя. Человек ко всему может приспособиться.
Только вот наш физический недостаток не единственная и даже, наверное, не самая большая трудность, с которой нам приходится бороться на протяжении всей жизни. Гораздо труднее преодолеть людские предубеждения, почему-то многим кажется, что потеряв зрение, человек неизбежно теряет интеллект и даже становится слабоумным.  В этой связи, популяризация жизни инвалидов, и в частности незрячих, до сих пор не потеряла своей актуальности. Эту благородную миссию взяла на себя Питерская инициативная группа незрячих музыкантов, окончивших Курское музыкальное училище, ныне ставшее музыкально-педагогическим колледжем. В 2010 году эта группа энтузиастов по инициативе и при непосредственном участии Чураковой Галины Александровны организовала выпуск серии дисков под общим названием «СЛЕПОЙ МУЗЫКАНТ». Всю свою долгую, трудовую жизнь я стремился доказать людям, что инвалиды по зрению это не балласт общества, а полноправные, полноценные его члены. Но в масштабах всей страны мои старания абсолютно ничтожны. Даже многолетнее существование такого крупного объединения незрячих, как Всероссийское общество слепых (ВОС), не смогло поколебать сложившихся веками предубеждений относительно людей, лишённых возможности видеть мир глазами. Только печать, радио, телевидение и, в первую очередь, интернет могут разрушить этот стереотип.
Дело-то в том, что долгое время нас старались укрыть от посторонних глаз, может быть, даже из добрых побуждений. Как бы то ни было, но люди просто-напросто не знают, как и чем мы живём. Приведу один характерный пример. В микрорайоне сортировочный, на улице Технической есть несколько домов, где проживают, преимущественно, незрячие люди. Проходя мимо этих домов, некоторые жители района  спрашивают: «А зачем слепым окна? Они ведь всё равно не видят, да и вообще, как это слепые создают семьи?» Как будто слепота исключает возможность знакомства и общения, дружбы и любви, возможность иметь детей. Не скажу что это явление типичное, но многие, увидев слепого, неуверенно двигающегося по тротуару, в первую очередь пытаются довести его до аптеки или до винного магазина. Если я прихожу на приём к врачу, в сопровождении социального работника, врач не мне объясняет, как проводить лечение на дому, а в моём присутствии растолковывает это сопровождающей, которой, откровенно говоря, это меньше всего касается. Ну то, что врачи с нами говорят, как с глухими ещё объяснимо, а вот над тем, как одна дама - окулист, инструктировала медицинскую сестру по «правилам сопровождения» слепых, можно только посмеяться. Она сказала так: «Надо встать лицом к незрячему человеку и, взяв его за руки, вести на себя». Ну прямо как в танце! Вызывает удивление такое выражение в некоторых литературных произведениях: «Она пробежала пальцами по его лицу». Я очень сомневаюсь, чтобы какая-нибудь незрячая девушка осмелилась бы при знакомстве ощупать лицо молодого человека. Есть много людей, которые жалеют нас, но в жалости-то мы как раз не нуждаемся. Жалость унижает человека, а мы и так достаточно унижены. Вспоминаю, как жёг мне ладонь рубль, сунутый, проходящим мимо, мужчиной. А одна бабулька, увидев меня на перекрёстке, даже прослезилась, и сказала: «Бедненький! Уж лучше бы ты помер!» Очевидно,  она была совершенно уверена, что, я абсолютно не приспособлен к жизни. Да! Нам трудно в жизни, но тем большего уважения достоин тот, кто преодолел себя, свой недуг, кто в труде не уступает, а порой превосходит совершенно здоровых людей. 
   Появление серии дисков «СЛЕПОЙ МУЗЫКАНТ» подтолкнуло меня к написанию этой книги. Своей мыслью об этом я поделился с Питерскими товарищами. Они с восторгом одобрили мою инициативу. Первый вариант книги уже написан и озвучен. В этом деле неоценимую помощь мне оказала Рудомётова Надежда Владимировна. В её прочтении книга появилась в программе «ЗАПЕЧАТЛЁННОЕ» РАНСИСа (Российской ассоциации незрячих студентов и специалистов). Есть  уже и отзывы о ней. В своём комментарии к моей книге ведущая программы Зоя Шишкова отметила её незавершённость,  да я и сам это чувствовал, поэтому решил продолжить работу. Теперь уже появился окончательный вариант книги. Что из этого получилось судить читателю, впрочем, директор областной библиотеки для слепых Дельфанова Ирина Анатольевна, которой я переслал аудиодиск с записью книги, очень одобрительно отозвалась о моей работе и высказала заинтересованность в её издании к предстоящему юбилею библиотеки.
В последних главах книги много говорится о том, как я научился жить и трудиться в условиях полного отсутствия зрения. Конечно же, разумнее было бы рассказать о других, действительно выдающихся незрячих певцах, поэтах, композиторах, общественных деятелях и даже учёных, но для этого надо быть писателем. Я им никогда не был.  Литература - не моя стихия. Я даже в институт не решился поступать из-за сочинения. В школе-то я их, конечно, писал, но они у меня всегда получались объёмными, и поэтому я никогда не укладывался во времени. И вот вдруг на старости лет я решился на такой «подвиг» - записать воспоминания о своей жизни. Не знаю, что из этого получилось. Я бы хотел заранее извиниться перед потенциальным читателем за сухость изложения и, можно сказать, полное отсутствие образности в моём повествовании. Наиболее исчерпывающие сведения я могу сообщить только о себе. С этого и начну. В моём повествовании нет и намёка на художественный вымысел. Ещё в нём могут быть хронологические неточности.
«Мои года - моё богатство» - с гордостью поёт Вахтанг Кикабидзе. Что ж, ему есть чем гордиться: тёплый, проникновенный голос Вахтанга звучит по всему миру. Я свои восемь десятков прожитых лет, пожалуй, не осмелюсь назвать богатством, но и стыдиться мне за них - не резон. Жил я по совести : учился, трудился, влюбился, женился, детей растил, супругу чтил, старался ни кого не обижать и помогать всем, кто нуждался в моей помощи. Таков был принцип моей жизни.
Я в жизни сделал всё, что мог.
Но рано подводить итог.
Ещё б такую сделать малость
Чтоб память добрая осталась         
Чтоб благодарная молва   
Хотя б чуть-чуть, хотя б едва      
Хранила в памяти людей      
Плоды, свершённых мною, дел.

МОЙ ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ

Глава первая.
Раннее детство
     Детство моё пришлось на самое суровое время в жизни страны. Родился я в маленьком Уральском городке с очень красивым названием Новая Ляля шестого января 1933 года. Я был третьим ребёнком в семье. Первой была сестра Роза 1927 года рождения. Брат Витя родился в 1928 году. Свою маму, в девичестве Прилукову Прасковью Васильевну, я плохо помню, так как она умерла, когда мне было 6 лет. И всё-таки в памяти моей отпечатались кое-какие картинки той, самой ранней поры моей жизни. Вспоминается мне, как однажды мать меня трёхлетнего взяла с собой в магазин. В руке я держал трёхкопеечную монету. Эту монету я протянул продавцу со словами: «Нате вам 3 копейки! Дайте мне 3 конфетки!» До прилавка я дотянуться не мог, поэтому не берусь утверждать, что конфетки мне подала продавец, но их я заполучил.
Помню, как мать вызволяла меня из гусиного стада, а в другой раз поспешила ко мне на помощь, когда козёл посадил меня на рога. Пословицу «Бодливой корове Бог рогов не дал» в прямом её смысле я испытал на себе. Молоденький телёночек, у которого вместо рожек ещё только наметились шишечки, решил, видимо, поиграть со мной. Он повалил меня на грядки и начал перекатывать с боку на бок. И опять  мне на выручку поспешила моя мама. Помнится, как мать бегала за братом Витей вокруг стола, когда он ей чем-то насолил. Этот круглый стол почему-то врезался в мою память. С этим столом связано ещё одно моё воспоминание: как я маршировал вокруг него, радуясь, только что купленным мне, красным ботиночкам. Удивительное свойство человеческой памяти: она рисует порой самые незначительные картинки давно минувших дней, забывая существенное, важное. Я помню, например, что жили мы тогда на улице Розы Люксембург, и у нас была коза, которую звали Розкой. Потом нашу козочку зарезали, а я, сидя на полатях, рыдал, наблюдая за тем, как ее разделывали. А вот забавный эпизод из моей тогдашней жизни. Жаркий летний полдень. Стайка малышей барахтается в речке на мелководье. Вдруг на горизонте появилась огромная чёрная туча. Она быстро надвигалась на наш городок. Вот уже появились первые крупные капли дождя. Дождик был тёплый. Нам было весело. Разбегаясь по домам, мы кричали: «Дождик, дождик, пуще! Дам тебе гущи, хлеба каравай. Весь день поливай!» И вдруг я, с разбегу, поскользнулся на свежей коровьей лепёшке и уселся в неё.
В то голодное время среди детей свирепствовала, так называемая, золотуха. Возможно, она повлияла на моё зрение, но из разговора взрослых я узнал, что в больнице мне по неосторожности левый глаз сожгли ляписом. Над правым моим глазом безуспешно пытались «колдовать» врачи. Для этого мать возила меня в город Серов. Поначалу у меня было 5 процентов от полного зрения. К сожалению, и этот, ничтожный остаток зрения я не смог сохранить. Во взрослой жизни я имел уже 2 процента, а позднее зрение уменьшилось до 1 процента, и далее полная слепота…
У нас в доме частенько вечерами собирались родные и знакомые и пели. Песни были тихие и грустные. На меня они навевали такое уныние, что я заливался слезами. Некоторые песни пели с особыми предосторожностями, наглухо закрыв все окна и двери. Очень популярной в то время была песня «Хороша эта ноченька тёмная». Эту песню я недавно обнаружил в интернете. Текст её претерпел некоторые изменения, а вот мелодия сохранилась. Иногда меня ставили на табуретку и просили спеть что-нибудь. Мой негромкий, но чистый дискант вызывал у слушателей умиление.
Роза у нас была красавица и певунья. У неё был идеальный музыкальный слух и отличная память. Песню «Я на подвиг тебя провожала» из кинофильма «Остров сокровищ» она вынесла с премьеры фильма. Выйдя из зала кинотеатра, они с подружкой уже напевали эту песню. А как она пела! Я заслушивался её дивным голосом. Но не только замечательным голосом обладала моя дорогая сестричка. Она была прекрасной  рукодельницей. Как я помню, она вязала модные в то время ажурные воротники. Роза любила иронизировать по поводу своего отчества. Она называла себя: «Козлова разиня окаянная». Иногда Роза и Витя на праздничные мероприятия брали меня в школу. Однажды они взяли меня на новогоднюю ёлку. Там, предоставив заботу обо мне взрослым, а мне поручив подержать свои подарки, они присоединились к сверстникам. Забрать у меня своё «кровное» им оказалось весьма затруднительно: я поднял рёв на весь зал. Пришлось меня задабривать.
Витя тоже не был бесталанным мальчиком. Он пошёл по стопам отца. Из-под его умелых рук выходили чудесные клетки для певчих птиц, скворечники и мышеловки. Из толстой проволоки Витя делал, так называемые, правилки, с их помощью он катал по улице железные обручи от развалившихся деревянных бочек. Это было в то время модно у ребят. У нас, малышей забава была попроще: Мы водили по деревянному тротуару конец половинки деревянного обруча, изображая мотоцикл. Как большинство мальчишек, Витя не прочь был попроказничать, но его шалости были не злые. Его деревянные наганы были филигранной работы, точная копия настоящих. Отверстие в стволе он прожигал раскалённым железным прутком, никогда при этом не выводя конец в сторону. Я пытался ему во всём подражать, но мне в моём возрасте ещё трудно было угнаться за ним. Я по доброму завидовал Вите, когда его змей взмывал высоко в небо, а мой никак не хотел подниматься. Автомат с трещёткой у Вити тоже получался отменный. В пору моего детства не было у нас ни электроники, ни сложных механизмов. Игры у нас были простые, добрые, но умные. В моде был тогда деревянный чижик, о котором упоминает в своём стихотворении «Сумерки» Евгений Евтушенко. Ещё более популярной и интересной была игра в городки Много было тогда простых, незатейливых игр и игрушек.
Не было в то время в нашем городке ливневого водоотведения. Были обыкновенные сточные канавы. В сухую жаркую летнюю пору эти канавы пересыхали, и мы, малыши, бегали по ним, сломя голову. Однажды я, разбежавшись, не заметил мостика, перекинутого через канаву и врезался в него лбом. Домой меня принесли на руках.Отметина от той травмы до сих пор «украшает» мой лоб.
Мой отец, Козлов Лука Андреевич, до конца дней своих был простым рабочим, но специальности его я никогда не знал, да это и невозможно было знать: в его руках любая работа спорилась. Трудно было сказать, чего он не умеет делать. Он и вёдра клепал, и мебель делал, и гармошки и патефоны ремонтировал. Гармошку он вообще мог соорудить своими силами. У отца был красивейший каллиграфический почерк, а карандашами, заточенными его рукой, я просто любовался и пытался, по мере своих возможностей, подражать ему. Вообще многие трудовые навыки я унаследовал от отца. Отец, конечно, выпивал, но до запоя дело никогда не доходило. К нам, детям своим, он всегда относился с любовью и заботой. Однажды, в мой день рождения, придя с работы, он заставил меня вымыть руки, после чего, поставил на скамейку, поцеловал и вручил мне губную гармошку. Сам отец неплохо играл на гармони, любил петь. Недавно в интернете я обнаружил две его любимые шуточные песни: «Толокно» и «Раз прислал мне барин чаю». А вообще-то в его репертуаре преобладали тюремные песни и песни каторжан. Наверное, это не случайно. Однажды в разговоре с друзьями он рассказывал, как в ЧК его заставляли искать «пятый угол». Одной из самых любимых его песен была песня со словами: «Тим- бом, тим-бом! Путь сибирский дальний. Тим-бом, тим-бом! Слышен звон кандальный. «Тим- бом, тим-бом! Слышно там и тут. Нашего товарища на каторгу ведут».
Отец мой вырос в многодетной семье. Мать его, Козлова Анна Николаевна была родом из Белоруссии, из семьи священника. Её девичья фамилия Кадцына. Замуж она вышла за казака Андрея по фамилии Козель. Это потом уже, когда всю их семью репрессировали и раскидали по всему союзу, они стали Козловыми. У бабушки было 2 сына и 5 дочерей, правда одна дочь умерла в возрасте четырнадцати лет. Все остальные дочери, мои тётушки, дожили до глубокой старости. О тёте Насте я только слышал, а знать её мне не довелось, так как жила она где-то в Прибалтике. Остальных своих тётушек по отцовской линии я хорошо знал, в разное время встречался с ними и гостил у них. Дядя Илья, Илья Андреевич, до войны был частым гостем в нашей семье. Обычно они приезжали к нам вдвоём с дядей Ваней, мужем тёти Нюры, сестры моего отца. Вспоминается мне один такой приезд. Я вообще-то никогда не вмешивался в разговор взрослых, и всё же, чтобы мне не было скучно, меня посадили за стол и положили передо мной, о чудо! венскую булочку - редкое по тому времени лакомство. На табуретку рядом со мной устроилось премилое создание - серенькая кошечка. Громкое мурлыканье не мешало ей зорко следить за тем, что появляется на столе. Не успел я и глазом моргнуть, как булочка оказалась в зубах у этого «премилого» создания. В следующее мгновенье кошечка уже была у отверстия в подполье. Я, конечно, кинулся за ней, но где там!.. Успел только схватить её за хвост. Животное, конечно, не захотело расстаться со своей добычей. Острые коготки этого «милого» создания исполосовали мне всю руку. Пришлось мне ретироваться. А вот уж когда эта кошечка слопала птичку, жившую в нашей комнате, я её крепко наказал. Не мог я тогда понять, что кошка - это хищник, а птичка , всего-навсего, объект её охоты. Уж очень жалко было птичку.
1939 год был трагическим для нашей семьи. В Нижнем Тагиле погибла от удара молнии моя тётушка по материнской линии, Батухтина Клавдия Васильевна. Она всю жизнь боялась грозы. От неё и погибла. Как сейчас помню: когда мы бывали у них в гостях, а случалось это, как правило, летом, во время грозы она накрепко закрывала все окна и двери, да к тому же ещё и окна завешивала одеялами. Моя мама очень тяжело перенесла потерю сестры, тяжело болела, и в том же, 1939 году её не стало. Память моя отчётливо рисует картину, как отец ухаживал за ней, когда она уже была невменяемой. Единственное, что она тогда произносила: «Витя! Антенна!». Витя - это сын тёти Клавы, а  антенна послужила причиной удара молнии, от которой погибла тётя Клава. Меня послали за врачом. Мне было страшно покидать мать. Я очень не хотел уходить из дома. Потом маму увезли, и я больше её не видел. Сначала маму поместили в Нижнетагильскую психиатрическую больницу.  С больными  там обращались очень жестоко. При посещении моей матери родственники обнаруживали на её теле не только синяки и кровоподтёки, но даже клочья кожи. Мать отказывалась от пищи, а принесённые ей гостинцы просто-напросто крошила на мелкие кусочки со словами: «Вы хотите отравить меня». Потом её отвезли в Свердловск и поместили в больницу на Сибирском тракте. Там она и умерла. Места её захоронения мне так и не удалось найти: поздно хватился.
После смерти матери начались наши бесконечные скитания. Отец предпринимал отчаянные попытки создать новую семью. С нами он исколесил едва ли не весь Северный Урал. Наша память порой бывает жестокой, безжалостной. Вспоминается, как мы со своим  нехитрым скарбом на двух санных подводах по реке переселялись из одного населённого пункта в другой. Какая это была река, я ещё не мог знать. Знаю только, что река уже была покрыта наледью. Я даже мог воду рукой потрогать. Конечно, мы все основательно вымокли и простыли.
В судьбе нашей семьи какую-то странную роль играла женщина, которую звали Фёкла Демидовна. Она то появлялась на наших глазах, то исчезала. Потом оказалось, что у неё есть дочь Октябрина, моя сестра по отцу. Была ли она старше или младше меня, я так и не мог понять.   В 1940 году в городе Красноуральске отец познакомился с многодетной вдовой, Пенягиной Анастасией Николаевной. У неё было 3 дочери: Маша, Валя и Аня, самым младшим был сын Веня. Он был с 1932 года, то есть почти мой ровесник. Мы с ним сразу подружились, спали в одной постели, играли то на печи, то на полатях. Однажды я упал с полатей. Обстановка в этом доме была довольно напряжённая: сёстры постоянно ссорились. Нас они приняли, что называется, в штыки. С нашей стороны не было ни малейшего повода к нагнетанию обстановки и, тем не менее, семейных отношений так и не сложилось. Весь год прошёл в постоянных стычках. В    1941 году в семье появилось пополнение: 18 июля родилась девочка. Отец называл её Галинкой, но Анастасия Николаевна зарегистрировала дочь на свою фамилию и назвала Тамарой. Запомнилась мне маленькая сестрёнка в годовалом возрасте, когда она делала свои первые в жизни шаги. Помню, как отец водил её по краю стола, а она «бессовестная» написала на стол. Эту Галинку - Тамару я не видел много лет, уже забыл о ней, а она объявилась. Но рассказ о ней будет значительно позднее. Мне было так жаль покидать эту семью. Отец тоже жалел об этом.
И снова начались наши скитания. Были у отца ещё попытки связать свою судьбу с какой-нибудь женщиной, но ему всё попадались многодетные вдовы и всё время возникала одна и та же проблема: мачехи никак не хотели уравнять нас в правах со своими детьми, а отец наш, в свою очередь, никак не мог и не хотел смириться с ущемлением прав своих детей. У нас уже давно не было своего жилья, и мы часто оказывались на положении квартирантов. Одна довольно зажиточная хозяйка дома имела свой приусадебный участок и даже кое-какую скотину. Была у неё и корова. Вот только молока от её коровы мне никогда не доставалось. Зато у её кошечки в блюдечке всегда стояло молоко. Животные не так скупы, как люди, особенно если они сыты. Так что эта кошечка охотно разрешала мне попить молока из её блюдечка. Зато я разрешал ей утрами, играя, кусать меня за ноги.
    Бесконечные скитания не могли не отразиться на нашем здоровье. Заболела Роза. У неё обнаружился туберкулёз лёгких. Лечилась ли она - не знаю. Да и какое уж там лечение, когда шла война! Между тем, болезнь быстро прогрессировала. Даже когда Роза уже не вставала с постели, когда у неё началось кровохарканье, она лежала дома, в одной комнате с нами. Однажды я запнулся за котелок с мокротой, стоявший у её постели, и опрокинул его. Вскоре Розы, нашей красавицы, нашей певуньи не стало. Прожила она на свете всего 16 лет. Наша кочевая семья редела. Витя к началу военных действий ещё не дорос до призывного возраста. Он в это время учился в ремесленном училище. У них тогда была особая форма одежды, в которую входил широкий кожаный ремень с пряжкой. На пряжке было выбито две буквы: Р и У, что означало: ремесленное училище, а в народе их называли разбойниками Урала. Когда и куда исчез Витя, я не знал.
И остались мы вдвоём, два скитальца: отец - вдовец, освобождённый от воинской службы по причине отсутствия нескольких пальцев на обеих руках, да сын-инвалид. Вдвоём с отцом мы продолжали скитаться по всему Уралу. Куда только нас судьба не забрасывала! Были мы и в Карпинске, и в Волчанске, и в Краснотурьинске. Запомнилось мне время пребывания по адресу: Свердловская область, Исовской район, посёлок Федино, кордон. В этом самом кордоне мы занимали комнату. Вот только не помню, была ли у нас там кухня. Сколько мы там прожили, тоже не помню. Занятий у меня было немного - книги да собака. Книги я начал читать с пяти лет. Столь же рано научился писать. Учился читать я не по букварю, а по обрывкам газет.
Собаку нашу звали Венерой. Это была небольшая рыжая дворняжка, но она была в то время для меня единственным другом. С ней мы гуляли по посёлку, ходили в лес, в поле, на речку. Она была мне и собеседником, и товарищем по играм. С ней мы даже спали вместе. Однажды Венера спасла хозяев дома от воров, в то время, как хозяйская, чистопородная собака трусливо спряталась в дальний угол двора. Когда мы уезжали из посёлка, прощаясь с Венерой у вагона поезда, я плакал. Венера тоже плакала. Наши скитания с отцом по всем «городам и весям» продолжались до 1943 года, и где бы мы ни останавливались, отец всегда находил себе работу. В какой-то сельской местности мы с ним вместе поработали в кузнице. Он кузнецом, а я подручным: меха раздувал. Иногда он даже разрешал мне подержать на наковальне щипцы с заготовкой. Кузница находилась у кромки леса. В свободное от работы время мы с отцом уходили в лес и  на болото собирать бруснику. Тогда я впервые попробовал костянику. На болоте водились какие-то крупные чёрные муравьи. Они по голым ногам забирались в брюки и больно жалили интимные места. Отец срезал пиканы (не знаю, как они научно называются). Это такое довольно высокое травянистое растение, по строению стебля напоминающее бамбук, но далёкое от него по твёрдости. Отец научил меня из отдельных звеньев этого растения делать музыкальный инструмент, напоминающий свирель, а мы называли его дудалешкой. Из многих растений я тогда научился извлекать музыкальные звуки.
Когда отец уходил на работу без меня, у меня в деревне всё равно находилось дело. Одно время мне поручили дежурить у ворот хозяйства, пропускать  и выпускать транспорт. За это дежурство меня кормили обедом. Однажды пьяный возница чуть не выпустил из меня кишки, прижав воротами к забору. Иногда мне разрешали «попастись» на гороховом поле. В зарослях гороха я путешествовал, как в джунглях.
Но подолгу мы нигде не задерживались. Самой, пожалуй, продолжительной была остановка в Нижнем Тагиле. Поначалу мы там жили у дяди Стёпы Батухтина, мужа тёти Клавы, о которой я уже упоминал. После смерти тёти Клавы в этой семье оставалось трое детей. Старший, Витя 1932 года рождения, был инвалидом с детства. У него, насколько мне известно, был туберкулёз костей. Ходил он на костылях. Здоровой была только девочка Люда. Людочка была предметом моего обожания. Я с восторгом наблюдал, как она резвилась во дворе, приставал к ней с различными вопросами, но она не обращала на меня ни малейшего внимания. У младшей, Вали, были проблемы со слухом. Дядя Стёпа в то время был в городе каким-то большим начальником. Жили они в Городке чекистов.
Потом мы перебрались в барак в районе Красного Камня, близ Заячьей горы, где велись разработки каких-то полезных ископаемых, то ли извести, то ли мела. В день, когда намечался, так называемый, массовый взрыв, всё население бараков собиралось на большой поляне поодаль от места предполагаемого взрыва. Получалась импровизированная массовка. Люди выходили с музыкальными инструментами, пели, плясали, устраивали игры. Там я впервые публично продемонстрировал свои музыкальные способности. К тому времени я уже неплохо играл на балалайке, только настраивал её под левую руку, так как от рождения был левша. В дальнейшем мне и правую руку удалось к этому делу приспособить. Ко мне в ту пору со всей улицы носили настраивать балалайки, а потом и гитары. Меня всегда удивляло, как можно, играя на балалайке или гитаре, не уметь их настраивать. Первые уроки игры на балалайке мне опять-таки преподал мой отец. Как я уже упоминал, отец и в музыке не был дилетантом. Он довольно прилично играл на гармошке, собранной собственными руками, очень любил петь. Пел он, конечно, далеко не профессионально, но зато душевно. Я тоже с раннего детства пристрастился к пению. К сожалению, серьёзно заняться этим делом мне так и не довелось. Об одном эпизоде моей жизни в бараке, наверное, стоит упомянуть. Мой быт в то время был весьма однообразным. Со сверстниками я как-то не общался: я был очень стеснительный, в друзья никому не навязывался, И ребята не пытались включать меня в свою компанию. Обязанностей по дому у меня тоже было немного: в отсутствии отца и брата, на короткое время вернувшегося к семье, прибрать в комнате да печку истопить - вот и всё. В один из таких бездельных, дней, когда у меня топилась печка, я услышал в коридоре жалобное мяуканье. Как тут было не выглянуть. Открыв дверь, я впустил в комнату эту нежданную гостью, покормил её, чем Бог послал, и посадил на табуретку напротив печной дверцы, и сам тут же пристроился. Пока кошка сидела у печки, я спокойно гладил её, но когда я попытался снять её с табуретки, чтобы помешать в печке, она вцепилась зубами мне в руку. С большим трудом мне удалось освободиться от этой неожиданной, «ласки». После этого кошка метнулась под кровать и просидела там до прихода брата. Когда Витя попытался вытащить её из-под кровати, она вцепилась ему в ногу всеми четырьмя лапами. Моя рука зажила довольно быстро, а вот у Вити нога болела очень долго. До прихода отца кошка просидела под кроватью. Отец тогда, после травмы, ходил на костылях. Вот костылём-то отцу удалось изгнать из комнаты такую неблагодарную гостью. В коридоре она ещё напала на женщин с вёдрами. Куда кошка потом девалась - не знаю.
Говоря о женщинах с вёдрами, я вспомнил ещё один не очень приятный, но и не трагический случай. В бараке у нас, конечно же, водопровода не было предусмотрено. Откуда приносили воду для питья, не припомню. У нас всегда в комнате питьевая вода стояла в ведре с крышкой. Однажды ведро оказалось пустым, а я, как на грех, очень захотел пить. Я попросил мальчишек, играющих во дворе, принести мне водички напиться. Они охотно согласились и спустя  некоторое время принесли мне в стакане какой-то  жёлтой  жидкости, сказав, что это чай. На самом деле это была моча. После этой шутки они сжалились надо мной и принесли в ковшике настоящей холодной воды, которая в тот момент мне показалась особенно вкусной. Подобных шуток в ту пору я претерпел немало. Однажды я на опушке леса, ползая на животе, набрал стакан земляники. Эту драгоценную ношу я нёс в руке перед собой и какой-то злой пацан закинул мне туда кусок кизяка.
Мой возраст уже подходил к школьному. Надо было подумать о моём обучении. Отец попытался определить меня в массовую общеобразовательную школу. Там я проучился всего 4 дня, съел на завтраках 4 малюсеньких булочки, выпил 4 стакана чая. По заданию учителя я, как и все ученики, изготовил дома счётные палочки. Для этого пригодились сухие берёзовые прутики из веника. При первом знакомстве с учениками учительница попросила каждого из нас спеть какую-нибудь детскую песенку, а я спел песню про Катю пастушку, про несчастную любовь, потому что детских-то песенок я не знал. Вот так бесславно закончилось моё обучение в общеобразовательной школе.
Конечным пунктом наших скитаний снова оказалась всё та же Новая Ляля. Там нас приютила семья дяди Никиты, моего дядюшки по материнской линии, который тогда уже погиб на фронте. Витя наш к тому времени куда-то исчез. В этой семье, кроме матери, тёти Веры, оставалось две девочки. Валя была на несколько лет старше меня. Тамара была близкой мне по возрасту. Девочки охотно включали меня в свои игры. Очень любили они играть в магазин или в столовую. Валя, конечно же, всегда была продавцом или раздатчицей, ну а мы с Тамарой - покупателями. Тамара просит: «Дайте мне заразу и вендрет». Ну а я просил какой-нибудь суп да кусочек хлеба. Хлеб!.. Этот продукт основной источник нашего существования. Недаром в старину говорили: «Хлеб - всему голова», а во время войны хлебные карточки были самой большой ценностью. Хлеб выдавали по очень строгой норме. Развешивали его с точностью до одного грамма. При этом неизбежно получались довески, достававшиеся, как правило, детям. Довески были предметом нашей маленькой радости. Однажды по дороге домой меня остановила пожилая женщина. Она подала мне маленький треугольничек хлеба со словами: «Помяни моего Витю!» Наслаждаясь неожиданным гостинцем, я добросовестно пытался представить себе сына этой женщины, погибшего на фронте.
Иногда мы с отцом наведывались на рынок продать что-нибудь из вещей, чтобы было на что кормиться, но коммерсанта из меня не получилось. Однажды отец поручил мне посидеть за прилавком с подушкой, назвав её цену. Я решил немножко приработать, а именно, поторговаться с покупателями. Когда я назвал новую цену, соседи по прилавку возмутились, назвав меня жуликом. Попрошайничество тоже не увенчалось успехом. Попытка стянуть у торговки картофельную котлету вообще закончилась для меня плачевно: меня догнали и крепко побили.
Во время Великой Отечественной войны  на Урале не только крупные города, но и такие, как наш городок  Новая Ляля, работали на войну. С военного завода вынести что-нибудь было невозможно, но вот на подошвах обуви рабочие частенько приносили капсюли от патронов, а мы их выковыривали. Взрывать эти капсюли было одной из наших детских шалостей. Делалось это так. В ямку капсюля мы вдавливали хлебный мякиш, потом этот капсюль насаживали на перо школьной ручки и сбрасывали это сооружение капсюлем вниз с какого-нибудь возвышения. Дом у дяди Никиты и тети Веры Прилуковых был одноэтажный, но довольно высокий. Чтобы попасть в жилое помещение, надо было преодолеть добрый десяток ступенек. Этой высоты было достаточно, чтобы капсюль взорвался. Хуже было, если в наши руки попадался более мощный взрыватель. Однажды я чуть не разворотил печку, бросив в неё такую штуку. Работа отца была связана с изготовлением оружия. Завод режимный. Всё засекречено. В чём отец провинился, да и провинился ли вообще, я знать не мог: в то время ведь могли осудить за всякую мелочь или даже вообще без причины, по оговору. Короче, его посадили. Всё это произошло так неожиданно, что нигде не  нашлось моего свидетельства о рождении. В тюрьме отец умер от туберкулёза. Позднее выяснилось, что отца осудили незаконно и его реабилитировали (посмертно). Но об этом я узнал буквально в наши дни от Тамары (Галинки), моей сестры от второго брака отца, родившейся в Красноуральске в 1941 году. Сведения об отце она нашла в тюремных архивах.
Прилуковы всегда очень хорошо относились ко мне. В их семье я был третьим, своим ребёнком, но я сам того не желая, обидел их. А дело было так. Мне, как сироте, организовали горячие обеды, за которыми я ходил в какую-то, определённую столовую. Для этого тётя Вера подобрала в своём хозяйстве подходящую глиняную посудину, которую ставила в обыкновенную авоську. Однажды я по дороге из столовой запнулся, упал и разбил крынку. Самое страшное было не в том, что я лишился обеда. Я сильно испугался того, что была разбита посудина. Испугался я возможного, как мне казалось, наказания, хотя его, вполне вероятно, могло и не быть. Прямо на улице я разревелся. Почему-то передо мной моментально появились представители власти. Я поведал им о своих опасениях. Меня отвели в помещение отдела народного образования. Там я провёл ночь, а на следующий день уже оказался в детском саду. Тёте Вере, видимо, не разрешили взять меня обратно, а у других моих многочисленных родственников в то тяжёлое время не появилось желания отыскать и приютить меня. Так началась моя сиротская жизнь.

     Глава вторая.
Сиротство.
    Первым моим пристанищем был обыкновенный детский сад, куда меня пристроили работники отдела народного образования, хотя по возрасту я никак  не подходил к дошкольному заведению, правда, ростиком я был недалёк от дошколят. Это было для меня спасением. Детский сад не был рассчитан на круглосуточное пребывание детей, но я там оказался на положении ночного сторожа: на ночь я там оставался абсолютно один. Как ни странно, я тогда ничуть не боялся одиночества. Я с удовольствием вылизывал немытые котлы из-под каши, киселя. Садик наш не был интернатом, но почему-то в баню нас водили коллективно, причём мыли всех вместе и мальчиков и девочек. Малышей это обстоятельство ничуть не смущало, но я, в силу моего возраста, очень стеснялся. О своём пребывании в детском саду я мало чего интересного могу рассказать. Вот разве только один эпизод из детсадовской жизни, запомнившийся мне. Весной в тёплые солнечные дни на открытой веранде нас развлекали проигрыванием на патефоне грампластинок. С превеликим удовольствием мы слушали Леонида Утёсова, Марка Бернеса. Однажды я так заслушался, что проворонил только что выданные мне валенки, которые по случаю тёплой погоды снял с ног и положил на скамейку. Время от времени я всё-таки наведывался к Прилуковым. В эти дни тётя Вера брала меня с собой в баню. Вот там-то я подвергался основательному отпариванию. О достатке этой семьи свидетельствовал один факт: они угощали меня котлетами из картофельной кожуры.
    К сожалению, беззаботная, безмятежная жизнь в садике у меня продолжалась недолго. Мой возраст был явно не для детского сада и вскоре меня отправили в Нижне-Тагильский детприёмник. Работнице, сопровождавшей меня, детский сад выделил для меня какой-то продуктовый набор. Знаю только, что кроме прочего, в этом наборе был десяток варёных яиц, только их я так и не увидел. Вот в детприёмнике то я хватил лиха. Как известно, это заведение предназначено для временного пребывания там малолетних правонарушителей. Я, конечно же, к таковым не принадлежал. Меня просто-напросто столкнули туда. В детприёмнике воспитанников долго не держали, но и четыре проведённых там месяца сделали из меня дистрофика. Моё положение усугубляла инвалидность. Это неправда, что дети рождаются добрыми. Добрыми их надо сделать. Дети, как и все млекопитающие, птицы зачастую преследуют слабых, немощных, больных. Я, вообще-то, изначально был маленьким, тщедушным, а тогдашнее питание довело меня до такой степени истощения, что я ночами ходил в туалет на четвереньках. А утром старшие ребята, так называемые активисты, заставляли меня мыть туалет, поднимая деревянную решётку, которая была в два раза выше меня. К счастью, это испытание на прочность было для меня недолгим. Главным моим занятием в этом учреждении  было чтение книг, которые я читал, сидя под столом. Читал я вдумчиво, глубоко осмысливая прочитанное. Рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово» стал для меня программным на всю жизнь: данное мною слово я всегда выполняю неукоснительно.
В приёмнике нас кормили в две смены. После первой смены посуда не убиралась со столов и не мылась. Туда же наливался суп и накладывалась каша для второй смены. В ожидании своей порции мы собирали и съедали случайно оставшиеся от первой сменой хлебные крошки и вылизывали тарелки. Потом пришла санитарная комиссия и запретила это «безобразие». Мы очень жалели об этом. Какими бы ни были тяжёлыми условия жизни в детском приёмнике, но иногда нам выдавали одежду. Однажды и мне выдали новую одежду, но поносить её мне не удалось. Один мальчик попросил её у меня примерить на себя, надел да и выпрыгнул из окна. Под окнами детприёмника был пруд. Мальчик, видимо, неплохо плавал. Словом, поймать его не удалось. Меня тоже уговаривали сбежать, но я не поддался на уговоры: перспектива бездомного существования меня не устраивала. Однажды я попытался дать о себе знать дяде Стёпе Батухтину, жившему и работавшему в «городке чекистов» в Нижнем Тагиле. Администрация приёмника не могла не знать о нём, но их реакция меня удивила, потому, что меня крепко наказали, видимо, подумали, что я буду жаловаться.
Следующим моим местом проживания стал Верхотурский детский дом №1, где я прожил до 1948 года. Там меня, как инвалида, поместили в, так называемый, изолятор, или здравпункт. Это было небольшое деревянное двухэтажное здание. Туда помещали заболевших воспитанников детдома. Условия жизни в детдоме были несравнимо лучше, чем в детприёмнике, мне даже на некоторое время назначили усиленное питание. Там уже меня никто не притеснял. Хочется описать несколько эпизодов из моей жизни в детдоме. В изоляторе дети задерживались подолгу, поэтому кто-то из персонала должен был выполнять роль воспитателя. Впрочем, возможно, там такая должность и существовала. Во всяком случае, там детей не только лечили, но и чем-то занимали. Особенно много нам читали. Там я прослушал, наверное, все произведения Аркадия Гайдара, Льва Кассиля и других детских писателей. Я и сам уже тогда много читал. Одевали нас предельно просто. Не знаю, как у девочек, а у нас - у мальчишек - фланелевый комбинезончик служил одновременно и верхним и нижним бельём, и не всегда прикрывал всё, что положено. По этой причине однажды во время очередного прослушивания книги я оконфузился. Читая, воспитательница мельком взглянула на слушателей и негромко воскликнула: «Ой! Петушок выскочил!». К счастью, никто из ребят даже не засмеялся, а я сделал вид, что ничего не случилось, едва заметным движением устранил неполадку и спокойно продолжал слушать.
 Наказанием за любую провинность для мальчиков было раздевание догола. Однако, мы быстро нашли выход из этого пикантного положения. Мы из собственной простыни делали юбку и в таком виде выходили даже на улицу. Однажды, во время такого раздевания, я закатил истерику. Успокаивали меня холодной водой из ведра, а я больно укусил медицинскую сестру за палец. Иногда молодые медсёстры под видом лечения практиковались на мне в наведении макияжа. В нашем заведении, конечно же, не могло не быть ночного сторожа и ночной нянечки, но мы их как-то не замечали и ночами были предоставлены самим себе. На наши детские плечи ложилась негласная обязанность топить печи и заниматься приборкой помещения. Ну а попутно мы и пакостить успевали. Немало градусников мы поразбивали, чтобы погонять по полу ртуть, пока она не забивалась в щели. Добирались мы и до «святая святых» медиков - аптечки. Лекарств мы много перепробовали, но, к счастью, трагических случаев при мне  не произошло.
В летнее время всех воспитанников детского дома отправляли в пионерский лагерь. Наш изолятор в это время тоже становился безлюдным. Из детей там оставалось только двое-трое. К изолятору примыкал довольно большой огород, в котором сотрудники выращивали картошку. А нам, оставшимся ребятам, вменялось в обязанность охранять огород от непрошенных гостей. В этом маленьком городке легче было увидеть на дорогах лошадь, корову или козу, чем автомобиль. Вечерами, когда скот возвращался с пастбища, к нам в огород нередко забредали заблудившиеся овцы, козы и другая живность. Вот мы и выгоняли их. Занятие это было довольно трудоёмким и, в конце концов, мы решили, что этот труд должен быть оплачиваемым. Искать плательщиков мы, конечно же, не стали. Мы просто-напросто стали отлавливать коз, которые с молоком, и доить их. Была у нас одна очень славная медицинская сестра, а может быть нянечка, Анна Михайловна. Она всегда летом оставалась с нами. Она приносила нам картошки и, по случаю удоя, варила её. Свежее козье молоко да с горячей картошкой - это объедение! В такие дни мы блаженствовали. Иногда она с сыном ходила в лес по малину и уж непременно угощала нас ягодами. И опять мы наслаждались козьим молоком с малиной. Однажды нам не повезло: попалась строптивая коза. Она так прижала меня рогами к стенке, что мне стало не до молока. В другой раз к нам в огород забежала молодая козочка. Долго мы гоняли её по огороду, пытаясь направить в открытые ворота, но ворота были в это время в тени. Зато была ярко освещена солнцем, ничем не прикрытая, выгребная яма. Туда-то и направилась наша козочка. Не успели мы и глазом моргнуть, как она оказалась в зловонной жиже и стала тонуть. Вытащить её оттуда нам никак не удавалось. Пришлось позвать на помощь Анну Михайловну, которая в это время собиралась домой. Спасённой ею козочке оказалось по пути со своей спасительницей. Она пристроилась в ногу с Анной Михайловной, а мы составили им «почётный эскорт». С баранов было нечего взять, так мы на них просто катались. Хуже обстояло дело со свиньями: они никак не хотели нас катать. Однажды свинья так прижала меня к столбу, что чуть не сломала мне ногу.  Осенью, когда огородники заканчивали копку картошки, мы выходили на грядки и извлекали из земли то, что не сумели выкопать огородники. Вскоре эту нашу деятельность пресекли, так как мы основательно портили грядки.
Однажды к нам в детдом привезли детишек, эвакуированных с места боевых действий. Разместили их у нас в изоляторе в огромной, как мне тогда казалось, палате на первом полуподвальном этаже. Жалко было смотреть на этих заморенных напуганных малышей. Им назначили усиленное питание, но многие из них уже вообще не могли есть. На столах стояли рядами тарелки с жирным супом, но к ним никто не притрагивался, только мухи роями вились над тарелками и тонули в них. Мне поручили наблюдать за этими детьми. Безобразничать они, конечно не могли, а вот некоторые из них очень тревожно спали, вскакивали, кричали. Были среди них и талантливые ребятки. Очень мне нравилось, как одна девочка танцевала. Я пытался подражать ей, но у меня так не получалось.
В окрестностях Верхотурья было такое местечко, которое называлось Заимкой. Там находился детский дом для маленьких детей. Однажды нас сводили туда. Там я впервые вживую услышал пианино. Звук его на меня подействовал завораживающе. Наш детский дом был очень большой. Он занимал несколько помещений. В одном из помещений была комната, а точнее даже зал, где хранился, наверное, полный состав инструментов симфонического оркестра, эвакуированный из зоны военных действий. Там же я обнаружил гитару, которую беспрепятственно заполучил в своё пользование. В нашем детском доме был замечательный духовой оркестр. Участники этого оркестра нередко становились профессионалами и пополняли ряды музыкантов города Свердловска. Мне, к сожалению, в этом оркестре доверялось только в походных условиях носить на своей спине ноты одного из музыкантов. А мне так хотелось поиграть на каком-нибудь духовом инструменте.
Когда-то Верхотурье было местом паломничества христиан. Во время моего пребывания в детском доме там было много  недействующих церквей. Даже наш детдом занимал помещения трёх церквей. Они не были разрушены, но использовались не по назначению. А я всегда любовался на позолоту церковных куполов. Однажды во время грозы от молнии загорелась церковь, занятая детским домом под гараж. Мы из окна наблюдали за пожаром, удивляясь тому, как долго держится, не падает крест. Недалеко от нас на территории бывшего монастыря была детская трудовая колония. Жестокие колонистские нравы проникали и в быт детского дома. Я сам нередко был свидетелем такой жестокости.
 В последние два года моего пребывания в детдоме меня тоже летом стали брать вместе с остальными детьми в пионерский лагерь. Правда, я там не участвовал ни в каких мероприятиях, кроме ночных дежурств у костра. А мероприятий было много. Особенно интересными были, так называемые, военные тревоги. Детей поднимали посреди ночи и отправляли в лес на поиски «шпионов и диверсантов». Шпионами и диверсантами наряжались сотрудники детского дома. После поимки «диверсантов» ребята нередко их  бивали. Всё это я узнавал из взволнованных речей, вернувшихся с задания, детей. Ну, а я в эти тёплые летние дни был предоставлен самому себе, лазил по черёмухам, коих было в той местности довольно много. Из берёзовых веток и из дудок пиканов я делал ребятам свистульки. Очень интересными были всяческие аттракционы. Но больше всего мне нравились прощальные вечера у костра между сменами, где выявлялись все детские таланты. Ещё мне нравилось ночное бдение у костра с дежурными по лагерю. Старшие ребята днём сбивали шишки кедра - шишкарили, а ночью жарили шишки в костре. Мне тоже иногда доставалась шишка, другая. На этих ночных дежурствах всегда находились рассказчики.
В один из тёплых августовских дней 1948 года, когда я качался в гамаке, укреплённом между двумя деревьями, передо мной возник неизвестно откуда появившийся мой, уже взрослый, брат Виктор. Быстренько мы оформили все документы, получили сухой паёк на дорогу, и братец повёз меня в Омск, где он в то время жил и работал. До Свердловска мы ехали на товарняке в пустом вагоне из-под каменного угля, а в Свердловске нам удалось проникнуть в вагон пассажирского поезда, только ехали мы не в купе. Я устроился на тормозной площадке между вагонами, а брат забрался на крышу вагона. Потом проводница сжалилась надо мной и пустила меня в помещение, где находился квадратный железный бак с водой.



   Глава третья.
Моя первая школа
Школа любимая, школа родная!
С нежностью я о тебе вспоминаю.
Доброго, милого детства пора.
Всё это было, как будто, вчера.
Первое, что сделал Витя по приезде в Омск, повёл меня к врачу окулисту, чтобы определить мою дальнейшую судьбу, ведь мне надо было учиться. В детском доме воспитанники обучались в обычной массовой школе. Мне туда доступ был закрыт. Не могу не упомянуть любопытный факт: женщина-врач, к которой мы обратились за рекомендацией, казалось бы, грамотный, эрудированный человек категорически не советовала отдавать меня в школу для слепых детей, сказав, что я там стану идиотом. Вот такое представление в миру было об этих школах. К счастью, брат не послушал совета врача и отвёл меня в специализированную школу-интернат для слепых детей, школу имени Семашко. Эта школа тогда была семилетней, точнее, восьмилетней. Так для меня началась новая, наполненная глубоким содержанием жизнь. В этой школе была тёплая, доброжелательная домашняя обстановка. Новичков здесь встречали радушно. Сразу же появлялись друзья, готовые помочь, поддержать, ободрить. Меня, правда, ободрять не потребовалось. Интернат уже был моей стихией. В первый же день я познакомился с третьеклассником Петей Бутцевым. Петя был далеко не лучший ученик, но он стал мне на первых порах  лучшим другом. Петя ввёл меня в курс всех школьных дел, школьных порядков. В первую же ночь, а спали мы рядом, он показал мне брайлевскую книгу. Удивлению моему не было предела. Мне показалось, что страницы книги были обсыпаны какой-то крупой, похожей на просо. Мне даже подумалось, что я никогда не освою этой  брайлевской системы, но первое впечатление было мимолётным. Вскоре я начал различать строчки, а потом и буквы стали поддаваться моему восприятию.
В возрасте четырнадцати лет я стал первоклассником, надо сказать, в наше время в школах подобного типа появление великовозрастных учеников было скорее правилом, чем исключением из правила. И всё-таки я был самым старшим в классе. Уроки у нас тогда вела восьмидесятилетняя старушка Еликанида Яковлевна. Она даже однажды во время урока упала в обморок. Смешно было мне, четырнадцатилетнему отвечать на её вопросы: «Сколько у тебя рук, сколько ног и т.д.». Помню, что я сидел за самой дальней партой справа, если смотреть в сторону учителя. Впереди меня сидела, наверное, самая маленькая в классе девочка Тамара Клюкина, тоненькая, стройненькая и очень непосредственная, мне она нравилась больше всех других девочек. Однажды я на каком-то уроке получил четвёрку. Это была для меня маленькая трагедия. В своём блокнотике, служившем мне дневником, эту оценку я обвёл траурной рамкой.
Вопрос о моём возрасте до сих пор остаётся открытым. Дата «шестое января 1933 года» с раннего детства хранится в моей памяти. В этом, конечно, можно усомниться. Достоверно известно другое: до августа 1948 года я Омска в глаза не видел, но в моём паспорте, в графе «место рождения» значится город Омск, а дата рождения 25 октября 1935 года вообще взята «с потолка». Это недоразумение можно объяснить тем, что администрация школы далеко не всегда советовалась с нами в решении наших личных вопросов. Не буду говорить о других учениках, но не сомневаюсь, что и с ними поступали так же. Когда подошло время получать мне паспорт, меня с группой других учеников привели в паспортный стол. Там нас оставили ожидать в коридоре, а работница школы зашла в кабинет. Там и решились наши дальнейшие судьбы. Дата моего рождения, возможно, уже фигурировала в документах, которыми снабдила моего брата администрация детского дома. С указанием места моего рождения, очевидно, произошла другая история: в школе должны были учиться только дети, проживающие в омской области. Изменению месяца и дня моего рождения вообще нет никакого объяснения.
Несмотря на такое позднее начало обучения, я не был отсталым в умственном развитии. Читать и писать я научился в пяти или шестилетнем возрасте. К началу занятий в школе я уже мог свободно читать книги любого формата, любого содержания. Свободно обращался с простейшими арифметическими действиями. Ну а систему Брайля освоил за несколько дней. Первой книгой, прочитанной мною по системе Брайля была повесть Антона Семёновича Макаренко «Флаги на башнях». И всё же старт был, прямо скажем, не слишком впечатляющим. Программа первого класса не очень обогатила мои знания. Надо было навёрстывать упущенные годы, и я навёрстывал. Следующие три класса я закончил в один год. К сожалению, дальнейшее моё продвижение по ступеням знаний шло равномерно, без скачков. В этой школе нам давали очень основательные знания. Их надо было серьёзно осваивать.
Мой друг Петя тоже был переростком, но в отличие от меня, он не очень стремился к знаниям и в какой-то момент вообще решил покинуть школу. Я, шагая через классы, даже и не заметил, когда и куда он исчез, тем более, что я к той поре перезнакомился со всеми и у меня появился новый друг Юра Сергеев. Он был старше меня на несколько классов, но не старше по возрасту, поэтому у нас с ним появились общие интересы. Юра очень хорошо пел и любил петь. По песне я его и вычислил. С летних каникул он принёс песню «Одинокая гармонь». И напевал её по сто раз на дню. Я тоже не прочь был попеть да ещё и под гитару. Так мы и нашли друг друга. С ним вместе мы поначалу пели, а потом стали разучивать коротенькие сценки и разыгрывать их перед девчонками и старшими ребятами. Юра имел, характерную для некоторых незрячих, странность: он сильно раскачивался, сидя на кровати. У Юры была страсть к звукоподражанию. Он собственным голосом мог довольно точно подражать различным животным. Особенно точно он изображал ржание лошади. Если у меня был чемодан с инструментами и деталями, то у Юры был чемодан с сосновыми шишками, различными свистульками и другими звукоподражательными предметами. С помощью гильзы от какого-то снаряда он довольно точно имитировал свисток паровоза. Часами он мог сидеть за партой, воспроизводя шумовые эффекты.
С первых же дней я активно включился в общественную жизнь школы, вступил в пионерскую организацию и сразу же стал звеньевым. Дальнейшее моё продвижение в роли пионерского вожака было ускоренным, не миновал я и вершины пионерской иерархии: председателя совета дружины. Кстати, в этой роли я оказался, будучи уже секретарём комитета комсомола. Вот такой парадокс. Моему продвижению по пионерской и комсомольской линии активно способствовала наша старшая пионервожатая Мензурова Лидия Михайловна. Она с самого начала меня заприметила. В школе хорошо было поставлено трудовое воспитание учащихся. Девочек обучали вязанию трикотажных изделий, шитью ватных одеял и другим ремеслам. Ребят приучали к столярному делу. Ну, а я неплохие трудовые навыки получил ещё задолго до поступления в школу. Об этом позаботился мой отец, за что я всю жизнь храню о нём благодарную память. В школе я даже имел небольшой заработок от сотрудников, которым изготовлял кое-какие столярные изделия. Свой заработок я тратил на приобретение технической литературы. В школьном зале на выставке поделок учащихся были и мои экспонаты: макет автомашины трёхтонки, балалайки и другие вещи. В то время радиолюбительство было в самом зачаточном состоянии. Мы, например, увлеклись изготовлением детекторных радиоприёмников: мотали огромные катушки, натягивали во дворе антенны, варили из серы и свинца кристаллы для детекторов. В то время наша промышленность выпускала очень чувствительные пьезо¬электрические наушники. Их можно было слушать даже не включая в радиорозетку, прижав один рожок штепсельной вилки к железной кровати. Эти наушники были для нас хорошим подспорьем в нашем увлечении радиотехникой. В школе не было репродуктора.  Я его собрал, и мы все по нему с удовольствием слушали радиоспектакль «Свадьбу с приданным» и другие передачи. Патефона у нас тоже не было, но были пластинки, и мы их крутили на пальцах, прижимая к дорожке иголку с самодельным рупором. Так я услышал романсы «ОБОЙМИ, ПОЦЕЛУЙ» и «СЕРДЦЕ-ИГРУШКА». Первая моя проба ремонта баяна совпала по времени с болезнью и смертью Сталина. Все эти дни звучала всепоглощающая траурная музыка. Она изводила меня.
В школу ко мне несколько раз заходил брат Витя и приносил мне свои, очень даже приличные, рисунки. Это было его новым  увлечением. Потом Витя перестал заходить ко мне. Оказалось, что он уехал в Нижний Тагил и там через некоторое время умер от туберкулёза лёгких на руках у двоюродного брата Батухтина Вити. А было ему всего 24 года. Несколько раз ко мне приходила с очень скромными гостинцами моя, ещё не очень старенькая бабушка Анна Николаевна. Она некоторое время жила в Омске с внучкой  Ларионовой Нелей.
Хор в этой школе, как впрочем и в других школах подобного типа, был обязательным для всех учащихся, благо, у большинства незрячих с музыкальным слухом дело обстоит благополучно. Наш хор в 100 участников котировался в городе Омске. Руководила хором преподаватель из музыкального училища Наталья Алексеевна Соколова, а курировала хор знаменитая Елена Калугина. Естественно, я был непременным участником хора. Для мальчиков, кто имел более-менее подходящий музыкальный слух тоже обязательным было участие в баянном кружке, которым руководил преподаватель музыкального училища, муж Натальи Алексеевны Дмитрий Борисович Валетов. Занятия велись на высоком уровне. Там я основательно освоил нотную систему БРАЙЛЯ и плоскопечатную нотную систему, которая почему-то называлась итальянской. Оркестр народных инструментов в мою бытность из примитивного, сборного превратился в профессиональный домробалалаечный оркестр. В нём я поиграл почти на всех инструментах, кроме домры примы. Руководил оркестром тоже очень грамотный музыкант Дементьев Георгий Григорьевич. Он был горбатым, а к таким людям я всегда относился с особым сочувствием. Но не сочувствие к несчастью привлекало нас к нему. Это был душа-человек. Заниматься под его началом мы почитали за честь. Я огромным удовольствием слушал его игру на фортепиано, особенно когда он играл полонез Огинского. Георгий Григорьевич был, к тому же ещё, опытным рассказчиком.
Я участвовал во многих школьных кружках.  В драматическом кружке мне довелось сыграть роль фашиста, ворвавшегося в класс во время занятия, которого находчивый ученик сбил с ног поворотной грифельной доской. Как называлась эта сценка, не помню. Помню только, что я был тем самым фашистом и кричал на ломанном русском языке: «Стой! Стоять! Не ходить далее!» А ещё я уговаривал детей сообщить, где скрываются партизаны: «… И тогда, натюрлих всё будет хорошо»!!! В пьесе «Множественное число» по одноимённому рассказу Михаила Зощенко я опростоволосился: так увлёкся поеданием рыбного пирога, что не успел вовремя произнести свою реплику. В танцевальном кружке я лихо отбивал чечётку. Танцев было много, но названия их я уже не помню. Девочки- старшеклассницы охотно танцевали со мной в паре, так как я был близок к ним по возрасту и по развитию.
Смотры художественной самодеятельности, которые тогда назывались олимпиадами, тоже не обходились без моего участия. Проводились они тогда, как правило, в драмтеатре. Красивейшее здание с прекрасным зрительным залом. На сцене этого театра и нам с одноклассником Витей Аникиным довелось выступить дуэтом на двух баянах. Туда мы и на просмотр спектаклей хаживали. Игру на семиструнной гитаре  на бытовом уровне, я освоил ещё до поступления в Омскую школу, а моё пение под гитару стало поводом для повышенного внимания девочек, только я к этому явлению был абсолютно равнодушен: видать, не дорос ещё до амурных дел.  Была у нас в школе такая девочка, Любочка Мараховская, ужасная стрекотунья. Она симпатизировала мне и буквально преследовала меня. После каждого обеда, когда давали компот, Люба подкарауливала меня на лестничной площадке и вручала мне урючные косточки. Мне, конечно, было приятно, но не больше того. А вот перед переходом в восьмой класс одна девочка, моя одноклассница Юля Меркулова всё-таки затронула моё сердце, правда наши с ней отношения не выходили за рамки обыкновенной школьной дружбы. Мы с ней в тёплые весенние дни уединялись за школьным корпусом в штабелях досок, но только, чтобы попеть под гитару да почитать книгу. Мы тогда читали «Овода» писательницы Войнич. За Овода мы вместе переживали, а вот свои отношения оставляли на будущее, которое в реальности оказалось совсем не таким, каким мы его тогда представляли, а там, за досками я даже стеснялся притронуться к её плечу, не говоря уже о поцелуях. Случилось так, что мой лучший друг, одноклассник Гена Акулов, член нашего триумвирата, комитета комсомола, оказавшись проворней меня, завладел сердечком моей девочки, а я тогда понял, что потерял нечто большее, чем обыкновенная подростковая дружба, впрочем, тут уместно будет вспомнить слова песни: «Если к другому уходит невеста, то не известно, кому повезло». Мне повезло больше, чем моей Юленьке, но об этом я ещё расскажу попозже.
Был ещё у меня закадычный друг Толя Давыдов. С ним мы, бывало, ходили по коридору, совместно заучивая поэму Маяковского «Владимир Ильич Ленин». От Толи я узнавал многое из того, что мы ещё не проходили, но уже проходили в его классе. Он объяснил мне, что самое тёплое место на планете не на крайнем юге, а на экваторе, который находится как раз посередине, между северным и южным полюсами. Толя приобщил меня к игре в шахматы и шашки. С ним наша дружба сохранилась на долгие годы.
А вот шашками и шахматами я увлёкся всерьёз, насколько это возможно было в стенах школы. Турниров в школе не проводилось, но в сеансе одновременной игры на двух досках, который нам дал какой-то заезжий кандидат в мастера, я был близок к выигрышу, но меня подвело незнание правила «битого поля», в результате чего он проскочил в ферзи. Моим напарником в этом сеансе был мой одноклассник Ваня Стряпков. Он оказался удачливей меня. О нём ещё будет упоминание в моём повествовании. Были среди учеников нашей школы верующие в бога. Одним из таких был Витя Клепиков, учившийся классом ниже меня. Это был удивительный парень. Он знал назубок все религиозные праздники, мог прочитать любую молитву. У него можно было спросить, какой была погода в тот или иной день прошлого месяца, прошлого года, можно спросить, что давали на обед в этот день. Он мог производить умопомрачительные вычисления, а играя в карты, точно знал, у кого какие карты есть на руках и какие в колоде. Между тем, Клепиков не слыл лучшим учеником. Во взрослой жизни он остался религиозным фанатиком. Свой жизненный путь Витя закончил в Казахстане.
К нам, в школу частенько заходил, известный в городе, незрячий баянист Василий Квашнин. Он был немножко чудаковатый, но музыкант прекрасный, обладал абсолютным слухом, мог сыграть на чём угодно, в том числе, на струне, натянутой между дверной скобкой и собственной тактильной тростью. Когда я уже учился в восьмом, выпускном классе, Вася (так мы его называли, не взирая на возраст) иногда приводил в школу, своего подопечного, юного баяниста Веню Полецкого. Забавно было наблюдать игру  на баяне этого малыша. Его макушка едва возвышалась над инструментом, а пальчики бойко мелькали по кнопочкам. Веня поступил учиться в ту же школу и в том же году, когда я её закончил. Теперь Вениамин Полецкий - известный всей стране баянист.
Излюбленным местом отдыха для омичей был большой остров на Иртыше в черте города, у берегов которого располагалась пароходная пристань. Мы тоже не раз совершали туда походы. Иногда нас водили к Иртышу купаться Иртыш был сильно обмелевшим. Он далеко отступал от крутого берега. Склон берега густо порос зеленью. Там и только там нам попадались скромные, но очень красивые цветы ирисы
 Летом нас, не имеющих родителей, отправляли в пионерский лагерь, располагавшийся близ селения Красноярка. Там мы, конечно же не без участия взрослых, самостоятельно устанавливали полотняные палатки. При установке такого сооружения мой приятель Ваня Стряпков нечаянно ранил меня топориком. Слава Богу, обошлось благополучно. С Ваней у меня были особые отношения. Я не любил его, но дружил с ним, так как мы оба были сиротами и много времени проводили вместе. У нас с ним было много общих интересов: он тоже был мастеровой парень и хорошо играл в шахматы. Учился Ваня весьма посредственно, зато на проказы, порой жестокие, был горазд. Моя травма от удара топориком была, несомненно, случайностью, зато проволочная пулька, пущенная Стряпковым с помощью бельевой резинки, была нацелена явно в меня. Конечно, он не мог целиться конкретно мне в глаз, но попал чуть ниже правого, единственного видящего глаза. Ваня не был первым автором этой «забавы», но другие ребята делали пульки из кусочка бумаги, свёрнутого в трубочку и перегнутого пополам, а Ваня предпочитал проволоку. Сейчас Иван Стряпков живёт в Казахстане, всё что-то изобретает. Магнитофон «ДАЙНУ»  он переделал в электропрялку, а набор шахматных фигур, изготовленный Ваней, на творческом конкурсе был отмечен премией. Мы с ним изредка общаемся по телефону.
Вблизи палаток было озеро, в котором мы барахтались. Дно озера было илистым и в нём в изобилии водились моллюски перловицы. Как известно, раковины у этих моллюсков изнутри очень красивые перламутровые с ярким переливом. Я приспособился из этих раковин изготовлять пуговицы, а из пластилина я делал свистульки в виде сидящей кошечки. Очень приятными и интересными были вечера у костра.
 Руководитель кружка баянистов Дмитрий Валетов, который в числе других работников школы находился с нами, был неутомимым рассказчиком. Слушать его было одно удовольствие. Лето в том году было прекрасное, жаркое, а я люблю жару. Место вокруг лагеря было дивное: кругом берёзы, цветочные поляны. Мы бегали по территории лагеря и за его пределами. Я наткнулся на поляну, сплошь усеянную колокольчиками, нарвал целую охапку цветов, но пока добирался до лагеря, цветы у меня завяли. Попадались там мне ещё цветы на высоком стебле с очень приятным запахом. Цвет у них был, кажется, оранжевый, а формой они были похожи на ромашку, только значительно крупнее. Мне сказали, что это герберы, только в сравнении с садовыми герберами они замечательно пахнут. Ещё с нами отдыхала старшеклассница Валя Смирнова, очень красивая девушка. Когда мы резвились на территории лагеря, Валя в шутку вылила мне за ворот кружку воды. Мне бы только посмеяться да поддержать шутку, а я обиделся. В последствие я узнал, что она была ко мне неравнодушна.
Совместно с нами в лагере отдыхали зрячие дети. Серьёзных инцидентов между нами не было, но некоторые зрячие мальчишки сдёргивали с наших девочек трусики. К нам постоянно прибегала шестнадцатилетняя зрячая девушка. Она рассказывала нам много интересного. А звали её, Люция. Она сообщила нам, что её брата зовут Рево. А когда мать звала их домой с улицы, то кричала: «Революция!». У неё был псевдоним - Амайзе. Люция умела подражать различным животным и говорить мужским голосом.
В Омской школе я впервые сделал попытку научиться кататься на коньках. Как всегда, я очень увлёкся этим занятием. Зима в том году была не очень суровая. Я каждый вечер надевал «Снегурочки» (других коньков у нас не было) и выходил на длинный школьный двор. Катался до изнеможения. Однажды я вывихнул ногу в щиколотке, после чего потерял интерес к конькам.
В последнем, восьмом классе мы все крепко сдружились. С педагогами, да и со всеми работниками школы у нас было полнейшее взаимопонимание. Педагоги у нас были замечательные. Добрым словом можно вспомнить преподавателя русского языка и литературы Крейнес Рассю Исаевну. Замечательный, душевный человек, педагог, что называется, от Бога. Еврейка по национальности, русский язык она знала лучше всякого русского. И, вообще, не смею утверждать, но мне кажется, что у нас в стране евреи, а не русские - лучшие знатоки русского языка. Расся Исаевна прочила мне в будущем успехи на литературном поприще, но я больше тяготел к математике. Ларионова Лидия Павловна, наша математичка очень интересно вела свои уроки. Недаром в Шадринской школе всегда отмечали, что омичи - самые лучшие ученики по этим предметам. А когда Лидии Павловны не стало, в Шадринске это сразу было замечено. Очень интересными были уроки естествознания. Помимо основных сведений по данному предмету, которые преподносились нам в увлекательной форме, Ольга Витальевна Верещагина всегда находила для нас какие-нибудь новинки из различных областей знаний. Молодая, очень энергичная, старшая пионервожатая Лидия Михайловна, о которой я уже упоминал, была инициатором всех крупных и мелких общественных и культурных мероприятий в школе. Очень эффектно выглядели пирамиды из детских фигур, выстраиваемые нами под её руководством  на сцене актового зала по случаю праздников. Лидия Михайловна и сейчас живёт в Омске. Ей уже минуло 90 лет.
Имён наших воспитателей я почему-то не помню, но хорошо помню, что все они были очень внимательны к нам, своим подопечным. Мы очень любили когда воспитатели читали нам вслух. Много книг они нам прочитали. Хорошо помню, с каким удовольствием мы прослушали «Школу» Аркадия Гайдара и « Великое противостояние» Льва Кассиля. Ночной нянечкой у нас была бабулька Антонида Васильевна, которую мы просто боготворили: настолько она была чуткой к каждому из нас. Особенно она опекала Витю Верхоянцева. Жил у нас в школе такой мальчик. Он был слепоглухонемой. Учиться он, конечно, не мог, хотя был очень умный, даже можно сказать, талантливый, всё время что-то мастерил, людей узнавал с первого прикосновения. Если бы ему в своё время попасть к знаменитому профессору Ивану Афанасьевичу Соколянскому, который успешно обучал слепоглухонемую Ольгу Скороходову, из него бы возможно вышел прекрасный специалист.
Повара у нас тоже были замечательные. Обыкновенную рисовую кашу они умудрялись приготовить так, что «пальчики оближешь». А хрустящая жареная рыба! Это было просто объедение. Такую доброжелательную, домашнюю атмосферу в школе поддерживала наша, очень строгая и, в то же время, очень заботливая директриса Бердникова Анна Фёдоровна. Участница Великой Отечественной войны, она была порой очень резкой, могла даже отшлёпать нерадивого воспитанника, но обвинить её в нелюбви к школьникам никак нельзя. Тем не менее, уволили Анну Фёдоровну именно из-за грубости.
Наш выпуск, наверное, был самым большим в истории школы. Все 16 учащихся нашего класса успешно выдержали выпускные экзамены. В моём свидетельстве об окончании неполной средней школы было всего две четвёрки. На прощание мы сфотографировались всем классом вместе с педагогами. Эта фотография бережно хранится у меня в альбоме. Жалко было расставаться с любимой школой, но надо было продолжать учёбу, а стало быть, переходить в другую подобную школу, дающую среднее образование. Такая школа нам уже была определена заранее. Это была Шадринская школа-интернат, в которую меня уже раньше безуспешно пытались определить.
Незадолго до окончания Омской школы я получил письмо из Красноуральска от сестры Тамары, каким-то образом отыскавшей меня. До поступления в Шадринскую школу у меня оставалось целое лето. Может быть, Анна Фёдоровна и разрешила бы мне остаться до осени в родной, школе, но я решил использовать это время для посещения своих родственников, о коих у меня уже скопилось много сведений. Проездом я заглянул в Верхотурье, но там меня никто не ждал. Следующей в моих планах, естественно, была поездка в Красноуральск, к Тамаре, о встрече с которой я мечтал с тех пор, как получил от неё письмо. Семья Пенягиных с давних пор жила в бедности, но встретили они меня радушно. Мать Тамары, Анастасия Николаевна, некоторое время бывшая моей мачехой, показала мне свою дочку, мою младшую сестрёнку, любовно описав мне все её достоинства. Тамара поначалу, конечно, засмущалась, но очень скоро мы с ней нашли общий язык. Погостил я у них недолго, но это моё посещение семьи Пенягиных не было последним. Уже в 1959 году я снова побывал у них, но об этом расскажу позднее, а пока…
Там же, в Красноуральске жила ещё одна родственная мне семья Ополевых. Дядя Ваня, муж моей тётушки Анны Андреевны, был в крепкой дружбе с моим единственным дядюшкой Ильёй Андреевичем. Семья Ополевых вся была мастеровая. Дядя Ваня был столяром. Около него и сын Толя освоил это ремесло. Тётя Нюра была высококвалифицированной поварихой. Никогда в жизни я не едал такой вкусной селянки, какой она угощала меня.
Из Красноуральска я заехал в Карпинск к своей бабушке Козловой Анне Николаевне. Она тогда занимала маленькую комнатку в коммунальной квартире, жила одна. Бедной старушке проблемно даже было набрать в бачок питьевой воды. Я ей основательно промыл бачок и, пока жил у неё, регулярно наполнял его свежей водой. Когда мне доводилось ходить за хлебом, я подолгу задерживался в очереди, так как стеснялся подходить к продавцу и неоднократно возвращался в конец очереди.
На станции Красный Железняк я побывал у своего дядюшки Ильи Андреевича, который вернулся с войны. Он был тяжело ранен в живот, выдержал несколько сложных операций, а потом много раз долечивался в Свердловском госпитале Ветеранов всех войн. У дяди было 2 сына: Владимир и Борис, и дочь Гета. Борис до семи лет не говорил ни слова, но это обстоятельство никак не повлияло на его дальнейшую судьбу. Боря даже не помнит об этом. Став взрослым, он пошёл работать в милицию, правда, там поработал недолго. Зато, благодаря его бывшим сослуживцам, я нынче нашёл его в Краснотурьинске. Там же оказались Володя и Гета. У Бориса уже 3 взрослых сына. Так что Фамилия Козловых не угаснет. С Борисом и его женой я постоянно общаюсь по скайпу. Закончился мой летний вояж пребыванием в Нижнем Тагиле у двоюродного брата Виктора Батухтина, у которого на руках умер мой двадцатичетырёхлетний брат Витя. Виктор Батухтин жил отдельно от своих сестёр. Занимался он сапожным ремеслом, шил дермонтиновые тапочки, которые тогда пользовались большой популярностью. Много позже, когда я жил в Свердловске, на улице Крауля, поздним вечером  к нам в дверь позвонили. Мы слышали стук по ступенькам. Было похоже, что поднимался человек на костылях. Но он был не один, и мы побоялись открыть. Я до сих пор жалею об этом: почему-то сейчас я уверен, что это был именно Витя Батухтин, тем более, что он назвал меня Шуриком, как звали меня все родственники.
               
                Глава четвертая
Из школы в школу
     В Шадринскую среднюю школу-нтернат для слепых детей мы отправились большой группой. Этот немаловажный факт помог нам быстро освоиться в новой обстановке, да к тому же, в классе, куда нас зачислили, уже учились две девушки из Омской школы. В школах, подобных нашей, классы, как правило, малокомплектные. У нас тогда образовалось 2 девятых класса по 13 человек. Итак, с сентября 1953 года начался новый этап в моей жизни. Если в Омской школе я был у всех на виду, то моё появление в Шадринской школе осталось никем не замеченным, и не удивительно, так как туда съезжались далеко не худшие представители всех школ союза. Впрочем, я слукавил, сказав, что меня никто не заметил. Одна бойкая, звонкоголосая девочка, из местных, всё-таки обратила на меня внимание. Причём, это случилось как раз в тот печальный для меня момент, когда я потерял свою первую любовь. Как потом выяснилось, девочку Зину интересовали не моя внешность и душевные качества, а моя прежняя активность, мои прежние заслуги в Омской школе. Как бы то ни было, но её действия по моей «реабилитации» стали для меня судьбоносными.
В начале учебного года в нашей школе проходили выборные собрания в пионерской, комсомольской организации, в ученическом комитете и прочие выборы. Абсолютно не зная меня, эта девчушка с упорством, достойным наилучшего применения, пыталась выдвинуть меня на какой-либо руководящий пост. К сожалению, а может быть к счастью, все её предложения, несмотря на её звонкий голос, не были услышаны, никуда меня не избрали. Но главная-то интрига в другом. Друзья мои стали поддразнивать меня неожиданно появившейся моей юной покровительницей. А я, в свою очередь, решил непременно отыскать эту птаху, и нашёл, нашёл да так и не расставался с ней всю жизнь.
Звали девочку Зиной Поклоновой. Вся семья её жила в Шадринском плодосовхозе, который впоследствии получил название « Прогресс». Об этой семье, с весьма характерной судьбой следует рассказать подробно. Зинин отец, Поклонов Иван Павлович, был из зажиточной крестьянской семьи, из так называемых  середняков, но советской власти он сочувствовал и во время гражданской войны воевал на стороне красных. В богатом семействе Симаковых он приглядел себе невесту Марию, красивую девушку с длинной русой косой. Сначала он катал её на коне в белых яблоках, а потом и вообще увёз в свою деревню. Свадьбу пришлось играть уже после того, как старшая сестра Марии Александровны, Катерина, вышла замуж. Так породнились две семьи, Поклоновых и Симаковых. Я уже сказал, что в гражданскую войну Иван Павлович воевал на стороне красных. А вот в семействе Симаковых были и белогвардейцы. Однажды отряд красных подобрал в поле раненого и принял его за Ивана Павловича. На самом деле это оказался, очень похожий на него и тоже Иван, только не Поклонов, а Симаков, воевавший на стороне белых. Так красноармейцы спасли белогвардейца. А вот Ивану Поклонову не повезло. Во время коллективизации раскулачивание поначалу коснулось только самых зажиточных, т. е. кулаков, но власти этим не ограничились. Появилась, так называемая, разнарядка, по которой могли раскулачить любого середняка. Во время пребывания в командировке Ивана Павловича, по чьему-то злому навету, раскулачили его семью. Этот процесс раскулачивания происходил самым жестоким, самым изощрённым способом. Экспроприаторы не ограничились изъятием из дома всего ценного: мебели, домашней утвари, одежды. Забрали   даже шаль, в которую был завернут младенец.  А у Марии Александровны соседка из местной бедноты забрала кадку с приготовленной квашнёй. Выселяли их скопом, несколько семей, в далёкое заполярье, на реку Вишеру. Благо, что разрешили им взять с собой топоры да пилы. Середняки - народ работящий. Несколько ночей они провели у костра  на берегу реки Вишеры, а потом начали строиться. Сначала построили одну избу на всех. Потом коллективно построили избы для каждой семьи. Все переселенцы обосновались в посёлке под названием Вёлс. Сколько они там прожили, мне не известно. Там родилась моя будущая жена Зина, Зинаида Ивановна. Там родилась её младшая сестрёнка Любочка.
Иван Павлович оставался по-прежнему добросовестным работником,  активистом. Его назначили бригадиром коневодческой бригады. Случилось так, что в его бригаде пропала лошадь. Его обвинили в конокрадстве, судили и отправили в, так называемую, трудовую армию на тяжёлые работы. Там он и умер. В последствие выяснилось, что лошадь, которой не досчитались, провалилась в овраг и там издохла. С огромной семьёй (11 детей) Зинина мать осталась одна. Во время Великой Отечественной войны 2 её сына отважно сражались за советскую власть, которая так неласково обошлась с их родителями. Конечно, они сражались и погибли не за власть, а за родину, которую беззаветно любили. 
В какое-то время, уже после войны, примерно в 1946 году, сестра Марии Александровны тётя Ира выхлопотала им право вернуться в Шадринск. Долгая дорога до Шадринска стоила семье Поклоновых трёх детских жизней. Та страшная война не ожесточила, а сплотила людей. Были, конечно, и тогда подонки, но их было гораздо меньше, чем сейчас. В основном же люди сочувствовали друг другу. По дороге в Шадринск Мария Александровна, выйдя на одной из станций прикупить продуктов, отстала от поезда, Маленькие дети остались в вагоне одни. Они подняли рёв. Пассажиры вагона всячески успокаивали, задабривали их, чем могли: кто сухарик, кто сахарок сунет, кто булочку подаст. На одной из станций их ссадили с поезда, сообщив по линии об их местонахождении, чтобы мать могла догнать их. Начальник станции проявил о детях отеческую заботу: он накормил их и развлекал, как мог. До Шадринска Поклоновы добрались вшестером.
Семейство Симаковых оказалось более удачливым. Они вовремя сумели рассредоточиться. С ними со всеми мне в разное время довелось познакомиться. С одной ветвью этой династии, с большой семьёй Симакова Ивана Александровича обосновавшейся в городе Первоуральске Свердловской области я имел счастье познакомиться ещё до того, как Зина стала моей женой. Замечательная семья. Все - работники знаменитого на всю страну Уральского Новотрубного завода. Все - уважаемые люди. Став с Зиной семейной парой, мы очень часто наведывались к ним. Сейчас от этой большой семьи осталась одна Светлана, бывшая крановщица, ставшая после замужества Сергуниной, женой начальника смены на том же Новотрубном заводе. О молодой поросли я уже не решаюсь рассказывать. Дядя Ваня Симаков тоже не один раз бывал у нас в гостях.
Ещё одна большая ветвь: две семьи Симаковых неплохо устроились в Новосибирске. Пару раз мы с Зиной побывали у них в гостях. Кто-то из них приезжал к нам на новоселье, когда мы получили свою первую квартиру. С семейной парой Симаковых, Василием Александровичем и Антониной Петровной, я познакомился, уже став Зининым мужем. По отчеству мы их, конечно, никогда не называли. Для нас они были просто дядей Васей и тётей Тоней. Жили они тогда в Свердловске на бульваре Культуры. Мы к ним частенько захаживали. Тётя Тоня тоже любила у нас погостить. Нравилось ей постоять у нашей газовой плиты, готовя нам обед и, при этом, выполняя заявку каждого. Но всё это было значительно позднее.
Хочется мне ещё рассказать о муже Ирины, Зининой сестры, которая умерла в расцвете сил, оставив сиротами дочку и сына. Геннадий Колмогорцев был убеждённым коммунистом, не из тех коммунистов-карьеристов, которые завели страну в тупик. Он не бросил свой партийный билет, когда разоблачили культ личности Сталина. Он сделал попытку самоубийства. Партия не предоставила ему никаких привилегий. Геннадий был простым высококвалифицированным мастером по пошиву обуви на обувной фабрике имени Володарского. Он даже на квартиру не претендовал, сам построил себе дом. Он был коммунистом,  но не из тех, что в смутные девяностые годы публично рвали свои партийные билеты и в церкви учились креститься. По ходу повествования о семье Поклоновых будут ещё не раз упоминания.
Обстановка и условия проживания в Шадринской школе заметно отличались от Омских в худшую сторону. Но школа жила, и было в ней много хорошего, весёлого и даже радостного. Учителя у нас были, в основном, добропорядочные, доброжелательные, заинтересованные в успехах своих учеников. Среди учителей у нас в то время было много незрячих, но они не уступали зрячим педагогам по грамотности и эрудиции, и даже  имели преимущество, которое заключалось в том, что они лучше знали психологию незрячих, наши возможности и интересы. Вот например, Комаров Николай Александрович, преподававший нам математику. Мало того, что он прекрасно знал своё дело и мог доходчиво объяснить нам материал, с ним можно было поговорить на любую тему, в том числе и на житейскую. В остававшееся после объяснения урока время Николай Александрович рассказывал нам о новостях науки, о расщеплении атома и о том, чем грозит человечеству это открытие. Уроки истории я не очень любил. Материал-то мне легко давался, а вот с датами была проблема: как-то они у меня вылетали из головы. Но урока истории мы всегда ждали с нетерпением, потому что историчка  Ладошкина Александра Николаевна была рассказчицей, каких поискать. У неё от урока всегда оставалось немного времени и она нам рассказывала фильмы, спектакли и даже романы. Нам доводилось побывать у неё дома и убедиться, в каких тяжёлых условиях она жила. Они с дочерью снимали в частном доме что-то типа веранды. Как они там жили, нам даже трудно было себе представить. Надо сказать, что все незрячие педагоги в то время жили в очень тяжёлых жилищных условиях, массовое строительство жилья общество слепых развернуло несколько позже, но никто никогда не жаловался, и не было случая, чтобы кто-нибудь из них опоздал или пришёл на урок с неподготовленным материалом.
И внеклассные мероприятия они аккуратно посещали, химик Шанауров Николай Степанович, добрейший человек, по уши влюблённый в химию был, конечно, зрячим, но он очень хорошо знал и понимал нашу специфику. Николай Степанович не отказывался от нашей помощи в лабораторных работах, а нам это очень даже нравилось. Он приносил в школу куски резины и металлические трубки, с помощью которых мы выдавливали пробки. Готовых пробок не было в продаже. Под руководством Николая Степановича мы на отожжённой латунной фольге отпечатали таблицу Менделеева. Уроки у Николая Степановича всегда были интересными. Проводил он их с выдумкой и заставлял нас думать, а не просто запоминать урок. Это был высоко эрудированный и очень контактный человек. С ним можно было всегда обо всём посоветоваться. Была у нас ещё одна зрячая учительница, Муза Васильевна Дуденко. Она тоже была очень грамотная, но не очень контактная. Нельзя сказать, что мы её не любили, но с ней вот так, запросто нельзя было поговорить. Муза Васильевна вела у нас русский язык и литературу. Ей, бедной, очень тяжело было с нами. Сочинения-то мы писали по системе Луи Брайля, а читать пальцами никто из зрячих не умел. Наш текст читать глазами очень тяжело. Особенно Муза Васильевна не любила читать мои сочинения: они у меня были огромными. Одно сочинение, о Владимире Владимировиче Маяковском, я умудрился написать на шестидесяти с лишним Брайлевских страницах. Муза Васильевна терпеть не могла ребят с дефектами речи. Был у нас в классе такой парень, Лёня Трубин, страстный полиглот. А вот с русским ему не повезло и только потому, что он плохо говорил– не выговаривал звуки «с», «ч», «ш», «щ». Муза Васильевна, несмотря на свою солидность, всё время передразнивала его. Уже много позже, учась на факультете иностранных языков, Лёня кардинально исправил свою речь. У меня тоже был небольшой дефект речи: я плохо произносил звук «с». Окружающие как-то не очень замечали это, но я очень даже смущался. И только когда Лёня так здорово поработал над своей речью, мне стало стыдно, что я не могу справиться с таким незначительным дефектом, и, с привычным рвением, я занялся этим. В 30 лет я уже говорил абсолютно правильно.
Был у нас в школе ещё один незрячий педагог, Казьмин Александр Михайлович, подлейший человек. Хорошо, что он не преподавал в наших классах. Казьмин вёл уроки русского языка и литературы в средних классах. Его слащавая, витиеватая, пересыпанная эпитетами и метафорами, речь на торжественных собраниях у многих вызывала отвращение. Мою Зину он ненавидел, так как считал её кулацкой дочкой, хотя она таковой не была. Её семью раскулачили ошибочно, по так называемой, разнарядке. Уже в моё отсутствие Александр Михайлович довёл Зину до состояния, близкого к суициду. Директор школы, Быков Павел Петрович был грозой не только учеников, но и сотрудников. Его рокочущий бас приводил в дрожь окружающих, а на еженедельных линейках от его грозных нравоучений некоторые наиболее чувствительные девочки падали в обморок. Однажды, ему в отместку, ученики подстроили злую шутку. У нас туалет был во дворе. Как-то ребята подкараулили, когда Павел Петрович зайдёт в туалет, и заперли там его, подперев дверь поленом. Долго он просился оттуда, сначала грозным голосом, потом умоляющим.
В отличие от Омской школы в Шадринске я был малоприметным учеником, известным разве только тем, что умел многое мастерить своими руками и любил петь. Зато для ребят своего класса я был и лидером и шефом, так как был единственным слабовидящим. Я для своих одноклассников изготовливал грифели, тетради для письма по Брайлю, был для них и поводырём, и чтецом. Одной девочке, Зое Поповой, я сделал трость с ручкой в виде собачьей головы. Эту трость она сохранила до преклонного возраста. Особенно много мне приходилось читать. В наше время далеко не все учебники печатались по системе Луи Брайля. Воспитателей мы как-то не очень утруждали чтением плоскопечатных учебников, старались обходиться своими, то есть моими, силами, особенно когда надо было в переменку бегло ознакомиться с материалом. А уж во время подготовки к экзаменам мне крепко доставалось: дочитывался до потери голоса и потемнения в единственном глазу. Кроме того, я много читал ребятам художественной литературы. Была у нас, конечно, в школе должность воспитателя. Наш класс вела Еликанида Андреевна Петрова. Хорошая женщина, она была для нас доброй наставницей по бытовым вопросам, а вот книг она нам мало читала.
В своём классе я изготовил стеллаж для брайлевских книг, которым с успехом пользовались и последующие поколения учащихся. Зине я изготовил изящный, миниатюрный грифелёк, которым она много лет пользовалась. Он и сейчас у нас хранится. Однажды Зина пострадала от удара электрическим током. А дело было так. В спальнях у девочек электрических розеток не было, а гладить-то одежду надо. Вот они и приспосабливались, как могли. Однажды Зина включила утюг через вязальные спицы, воткнутые в провода, а потом решила проверить, надёжно ли закреплены спицы. Ну и проверила, да так, что слетела с табуретки, стоявшей на кровати. После этого случая я решил снабдить девочек, так называемыми, жуликами. Это обыкновенные электропатроны с цоколем и вмонтированными в них штепсельными гнёздами. Завхоз время от времени конфисковывал у них эти жулики, но я упорно продолжал снабжать ими девочек. Нитковдеватели в то время уже были выдуманы и даже были в продаже. Но мы все были безденежными, поэтому я организовал  изготовление этих самых изделий своими силами из подручных материалов. Для этого использовал выбрасываемые консервные банки и порванные струны от балалайки или от домры. Нитковдевателями собственного изготовления я снабдил не только школьников, но и бабушек в деревне, где проживала мать моей подруги.
Когда Зине исполнилось 16 лет, я подарил ей картонную шкатулку довольно сложной конструкции похожую на цирк шапито, в которую было вмонтировано 8 зеркалец, вставляемых в специальные пазы. Эти зеркальца можно при случае заменять. Вручил я ей этот подарок очень неуклюже, в присутствии родственников, у которых она в тот момент гостила. Девушка, конечно же, очень смутилась: времена-то другие были. Шкатулка эта впоследствии стала нашей семейной реликвией. Она и сейчас бережно хранится в моей квартире.
Ко мне за помощью обращались не только школьники, но и работники школы. Однажды я ремонтировал электропроводку в прачечной и попал под удар тока: скамейка, на которой я стоял, была мокрой, а резиновых перчаток у меня, конечно же, не было. В другой раз меня попросили подвесить люминесцентные светильники в большом классе, где была установлена новогодняя ёлка и я опять попал под ток. Была у нас такая работница, должности которой никто из нас не знал. Во время дефицита брайлевской бумаги она организовывала коллективное затирание списанных книг. Целый цех создавался. В другое время Елена Корниловна была ночной нянечкой в девичьем корпусе. А вообще-то она занималась самыми разными хозяйственными делами. Елена Корниловна - бывшая монашка. Она была очень скрытной женщиной, но со мной она почему-то была откровенной. Даже точить свои ножницы она доверяла только мне.
Я уже писал, что большинство школьников и школьниц у нас были великовозрастные, и не удивительно, что в школе возникали пары. Чему очень активно препятствовала администрация школы. Особенно свирепствовала завуч Титова Юлия Михайловна. Ей вообще доставляло удовольствие делать пакости учащимся. На школьных линейках она выставляла выслеженные пары напоказ. При этом она оскорбляла их, как только могла. Особенно издевательски Титова высмеивала удивительную пару - Витю Потёмкина и Лиду Истраткину. Витя был довольно высокого роста и очень худой. Лида, наоборот, была невысокого роста и не в меру упитанная. На них действительно нельзя было смотреть без иронической улыбки, Но по какому праву эта женщина, пусть хотя и завуч, оскорбляла их? К счастью, мы с Зиной избежали преследования этой фурии, вероятно потому, что Павел Петрович как-то благожелательно относился к Зине.
Женя Ветошкина не отличалась красивой внешностью. Возможно, поэтому она страстно мечтала, чтобы её кто-нибудь полюбил. Больше всего Женя надеялась добиться благосклонности нашего красавца Лёни Трубина, но у Лёни была другая любовь - такая же красавица  Маша Савельева. Лёню ребята у нас называли Леной. Они тренировались на нём в поцелуях.
    Моя общественная активность в этой школе была минимальной: был отрядным пионервожатым да, иногда, печатался в школьной стенгазете. Шашки в этой школе не пользовались большой популярностью, а вот в шахматы играли многие. Квалификационных турниров, правда, не было, но соревнования на первенство школы, турниры между школой и первичной городской организацией ВОС, соревнования на первенство области проводились регулярно. В них я тоже был непременным участником. Три раза мы привозили из Кургана переходящий приз - чугунного всадника на коне. Проклинали его, но и гордились. В Курган ездили мы втроём: я, ученик параллельного класса Витя Корнилов и Витя Золин из Зининого класса. Я всегда играл на третьей доске и всегда оставался победителем. Хор у нас, как и в Омской школе, был обязательным для всех, так что в нём нельзя было не участвовать. К тому же, мы любили хор и его руководителя Сементинова Петра Алексеевича, человека простецкого, весёлого и добродушного.
В танцевальном кружке я участвовал эпизодически и, как правило, танцевал в паре с Зиной. Зато в субботних танцах в пионерской комнате был завсегдатаем, да и как иначе, ведь это было местом наших встреч. Эта небольшая, очень неудобная комната в полуподвальном помещении была, тем не менее, популярнейшим местом для школьников. Баянистов у нас было много. Бывало целый ряд баянистов рассаживался вдоль стены в пионерской комнате. Играли и в одиночку и ансамблем. На класс старше меня учился очень активный парень, комсомольский вожак Юра Голубев. Он был инициатором многих интересных дел, но и поозорничать был не прочь. Юра организовал группу поющих ребят и во время танцев в пионерской комнате они собирались в кружок и пели, мешая другим танцевать. Особенно задиристо они горланили песню «Из-за острова на стрежень», залихватски выделяя фразу «...и за борт её бросает, в набежавшую волну». Такое вызывающее поведение ребят многим не понравилось, и мне в том числе. Я решил продёрнуть их в стенгазете. Ответ не заставил себя долго ждать. В этом ответе они назвали меня «нежным Козловым». А после танцев были непременные прогулки по длинному школьному двору. Иногда в тёплые осенние дни мы собирались попеть во дворе девичьего корпуса. Девичий корпус когда-то был домом пионеров, а в царское время принадлежал купцу.
Однажды, во время летних каникул, телега, на которой подвозили воду в девичий корпус, своим задним колесом прямо в воротах проломила подгнивший деревянный настил, присыпанный землёй, под которым, как выяснилось, находилось большое подвальное помещение с добротной каменной кладкой. Это был довольно большой склад дорогой фарфоровой и серебряной посуды. Слух об открывшемся кладе моментально стал достоянием всего города. Появилось множество любопытствующих и желающих поживиться. Но городское начальство быстро установило контроль за находкой. Всё содержимое склада отправили в музей. Даже то, что успели расхватать жители, конфисковали.
Больше всего мне нравились осенние вечера начала учебного года, когда съехавшиеся со всех концов страны ребята делились впечатлениями от прошедшего лета и распевали новые песни. Нам, старшим ребятам, очень нравилось участвовать в заготовке дров для педагогов и посещение их жилья. На элеватор для перелопачивания зерна мы тоже охотно ходили. Зато мероприятие по сортировке картошки в самое слякотное время года ни у кого не вызывала положительных эмоций. Ещё одна наша «трудовая повинность» - бессмысленное перекладывание дров из поленницы в поленницу, которое  придумал для нас завхоз Пётр Максимович, человек с тёмным прошлым, не вызывала у нас ничего, кроме недоумения и даже проклятий. Для этого перекладывания дров мы организовывали конвейер. Однажды я неудачно размахнулся передаваемым поленом и больно ударил Тамару Морозову. Ей-то ничего, а вот с воспитательницей случился обморок. Ещё одной очень тяжёлой обязанностью для девочек было мытье полов. Официально это называлось трудовым воспитанием, а на деле оборачивалось форменным издевательством. В спальнях девочки мыли в ночное время, когда остальные уже спали. Ползая под кроватями, они постоянно натыкались лицом на обувь, подвешенную к кроватям. Но особенно тяжело было мыть деревянный некрашеный пол в столовой, (завхоз считал нецелесообразной покраску пола, так как её потребовалось бы регулярно повторять). Девочки мыли пол босиком,  холодной водой и драили  его железной тёркой. В зимнее время вода в сенях на полу превращалась в лёд. Мы очень жалели своих подруг и старались им помочь, чем могли. Воду для мытья полов В огромной бочке на лошади привозил Юра Голубев, а мы вычерпывали её и заносили В кухню. Как и у девочек, у нас устанавливалось дежурство, только наше дежурство было добровольным. Старались подгадать к дежурству своих подруг. Я Зине купил резиновые галоши. Сама-то Зина вообще никаких денег не имела. Семья её жила очень бедно. Впоследствии повара сжалились над девочками и стали разрешать им разогревать воду да ещё и кое-какие продукты им оставляли.
Однажды за забором нашего сада в соседнем дворе случился пожар. Загорелся сарай, в котором держали скотину. Первым на спасение животных бросился Юра Голубев. Пожар затушили силами наших школьников.
В соседнем дворе было много живности. Прямо под окнами наших классов копошились куры. Однажды Зина во время урока заманила к себе в класс курицу. Урок вела незрячая учительница Дора Александровна. Как она возмутилась, узнав о Зининой проделке! Вообще, Зина была  озорная девчонка. Она любила ходить на ходулях, кататься на деревянных коньках, на дощечке кататься с горки, основанием которой служила наша помойка. Однажды Зина, катаясь с этой горки, сильно разбила себе лоб. След от этой раны остался у неё на всю жизнь. Уже на настоящих коньках Зина бегала с ребятами на каток. Всё это делалось втайне от школьного начальства. Ребята с большим вниманием относились к Зине и, когда во время одного из походов на каток с ней случился приступ аппендицита, они подхватили её под руки и доставили в больницу. Когда же первый приступ у Зины стих, она сбежала из больницы, за что получила серьёзный выговор.
Наш завхоз, Пётр Максимович, бывший полицай, любил заглядывать в наши спальни в наше отсутствие и забирать у нас чемоданы. Большинство ребят были приезжие и, естественно, привозили с собой кое-какое имущество. Вот он и промышлял у нас, а мы потом отвоёвывали свои шмотки. Впоследствие Петра Максимовича посадили за сотрудничество с фашистами. Ну а заведующая бельевым складом, тётя Сима, промышляла по своей части у девочек. Она забирала у них безвозвратно всё, что ей нравилось. У моей Зины она конфисковала красивую кофту, которую ей  подарила сестра Ира, а платье, выданное Зине к празднику за успехи в учёбе, на следующий же день после праздника тётя Сима приказала снять. Потом это платье оказалось на её дочери. Жаль, что я ничего этого не знал. Вступился бы. Вообще это была подлейшая женщина. Ей приятно было делать всё во вред школьникам. Моему однокласснику Вите Потёмкину она, в насмешку, выдавала коротенькую одежду. Он был очень худой, а ростом бог его не обидел. Вот она и издевалась над ним. Витя приехал из Витебска, был под оккупацией. Ему не суждено было поправиться. Потёмкина мы очень жалели. Чулки тётя Сима умудрялась выдавать парням, в то же  время девочки ходили с голыми ногами или покупали чулки за свои деньги у кого они были. Простудные заболевания были неизбежным следствием этого издевательства. Зина как раз больше других страдала от этого. Однажды у неё заболели кисти рук: фурункулёз. Она не могла шевелить пальцами и, как на грех, в это время она должна была дежурить по девичьему корпусу - мыть полы и выносить вёдра с водой из-под умывальника. И никто ведь не освободил её от этого дежурства, ещё и отчитали в грубой форме. Сам Павел Петрович заставил её показать растопыренные пальцы, сплошь покрытые нарывами. Он принялся было стыдить её за допущенную чесотку, которой в тот момент болели многие девочки. Вступился фельдшер Аркадий Павлович, объяснив Павлу Петровичу, что у Зины отнюдь не чесотка, а другое заболевание.
Красивая причёска - предмет особой заботы для женщины и для девушки. Не только цвет волос, но и кудряшки на висках украшают головки красавиц. Красивые женские волосы во все времена были предметом восторженных поэтических излияний. Длинная толстая коса до недавнего времени была предметом особой гордости для обладательниц такого богатства. Да и сейчас  редко встречающаяся красивая девичья коса вызывает зависть у тех, кто не обладает такими волосами. Не только «чубчик кучерявый», но и хорошая шевелюра для парня тоже служит предметом гордости. Во времена моей юности в школах-интернатах стрижка волос была довольно болезненной проблемой. Ещё учась в Омской школе, я столкнулся с этим. Малышей, особенно мальчиков, у нас стригли поголовно под машинку. С подростками дело было сложнее: мы воевали за каждый сохранённый сантиметр чубчика. Существовали даже определённые нормативы: одним разрешалось носить только челочку, другим - стричься под бокс, третьим - под полубокс, а уж полька разрешалась только самым старшим. У девочек дело было ещё сложнее: девочка с голой головой выглядит вообще неестественно. Тем не менее, если у одной или нескольких девочек в волосах обнаружат педикулез, начинается поголовная стрижка. Под такую вот «эпидемию» попала моя Зинуля, конечно когда училась в младших классах, хотя она с самого раннего детства была очень чистоплотной девочкой. Об этом маленьком эпизоде в её биографии стоит рассказать. Зина была очень шустрой девчонкой, а «парикмахеры» у нас были доморощенные. Им никак не удавалось подловить Зину. В нашей длинной школьной столовой обеденные столы стояли в один ряд, образуя один общий стол. Зина всегда садилась в середине ряда. В один не очень прекрасный момент её  прямо за столом подкараулили с машинкой. Как она ни сопротивлялась, клок волос ото лба до макушки ей всё-таки выстригли, после чего она вырвалась, проползла  под всем длинным столом между ногами сидящих и выскочила из столовой. Как раз в этот момент её, зарёванную, встретил Павел Петрович. Непривычным для своего темперамента тоном он стал уговаривать Зину согласиться на продолжение стрижки, объясняя, что в таком виде она будет выглядеть нелепо, даже пообещал, что никогда больше машинка не коснётся её волос, но Зина не поддалась ни  на какие уговоры. Между тем, во время нашей с Зиной школьной дружбы, мои шутки по поводу её жиденьких косичек порой становились поводом для девичьей обиды и наших коротких размолвок.
Коллективный поход в баню был для нас заметным событием. Нам, старшим ребятам, поручали мыть малышей. Шефство над некоторыми мальчиками почему-то поручали девушкам. У моей Зины тоже был такой подшефный. Но были и другого рода коллективные походы. Изредка нас водили в драмтеатр, бывший своего рода Шадринской знаменитостью. Довольно часто организовывались экскурсии на Шадринские предприятия и в учебные заведения.
Наша школа была непременной участницей всех первомайских и ноябрьских демонстраций. Мы ходили со своим духовым оркестром, правда, я в нём не участвовал. А вот в маленьком импровизированном оркестре народных инструментов я играл. Оркестр этот, в основном, принимал участие в обслуживании избирательных участков во время выборов. Однажды, дело было зимой, мы ехали в санях со своими инструментами на избирательный участок. Лошадь, чего-то испугавшись, рванула галопом. Сани зацепились за столб и опрокинулись. Мы вместе с инструментами вывалились на дорогу. Не обошлось и без поломок. Мне пришлось срочно ремонтировать инструменты. Концерт состоялся, а песня «Помнишь, мама моя» в моём исполнении имела определённый успех. Некоторые женщины даже прослезились.
Мне очень нравились уроки физкультуры, которые вёл у нас Быков Михаил Павлович, сын Павла Петровича. Человек он был жёсткий и очень невнимательный к нашему брату, к незрячим, но уроки вёл интересно. С ним мы зимой ходили на Исеть, катались на лыжах, даже пытались спускаться на лыжах с трамплина. С ним мы тренировались в метании гранат. На школьном дворе у нас была спортивная площадка с турником, бумом, шестом и канатом для лазанья вверх на руках, спортивные кольца и дорожка для прыжков в длину. А вот через коня мы прыгали посреди длинного школьного двора.
 Двор у нас был довольно узкий, и тем не менее вдоль него тянулся фруктовый сад, который заложил и ухаживал за ним известный в Шадринске да и во всей Курганской области садовод Бирюков Аркадий Павлович, славный, очень доброжелательный мужчина. У нас в школе он числился фельдшером. Аркадий Павлович был в дружеских отношениях с известным в стране Курганским селекционером Терентием Семёновичем Мальцевым. Один из братьев Аркадия Павловича, кажется, Виктор Павлович, был, известным на Урале, краеведом.
Все сколько-нибудь крупные мероприятия, концерты, шахматные турниры  и еженедельные линейки у нас проводились в столовой. Линейки у нас проводились в очень торжественной обстановке. Павел Петрович любил их и придавал им огромное значение. Я же был непременным участником концертов: солировал и пел в дуэте с Витей Потёмкиным и ещё Женей Ветошкиной , тоже  одноклассницей. Так как я очень любил петь, однажды ребята организовали мой сольный концерт. Пел я под гитару. Сначала всё шло нормально, но когда я уже выдохся, охрип, они видимо, в шутку, стали заставлять меня многократно повторять песни. Закончилось тем, что я не выдержал и попросил пощады.
К Зине в школу частенько прибегала сестричка - беляночка Любаша, очень бойкая девочка. Слепых она знала всех в лицо, понимала их и любила общаться с ними. Люба с Зиной были «не разлей вода». С раннего детства они были вместе, вместе ходили в детский сад, укрыв головы одной скатертью, а обувь носили по очереди. Всегда голодные они рады были попадавшимся на улице кожуркам от репы, а однажды, увидев в соседнем доме на огороде, торчавшие из-за изгороди, пёрышки лука, сорвали одно пёрышко. Хозяйка огорода, увидев это, пожаловалась матери девочек. Бедные дети были жестоко наказаны. Любочка прожила на свете всего 11 лет, однажды зимой она угорела и  её не могли спасти. Брат Геннадий тоже бывал у Зины в школе. Самое тяжёлое военное и послевоенное время они пережили вместе. Геннадий с тринадцати лет пошёл работать. Когда дома у матери совсем нечего было есть, он брал Зину к себе на работу, чтобы поделиться с ней своим обедом.
Летом Зина убегала домой, к своей родне. Иногда и я тоже к ней туда приходил. Добираться до плодоягодного совхоза надо было лесом и, даже, болотом. Я с трудом находил туда дорогу, блуждал. Комаров в том лесу было несметное число. На болоте я однажды нарвал целую охапку купавок. Не догадывался я тогда, что купавки сохраняются очень короткое время. Ну и хорошо, что не донёс до Зины: жёлтые цветы любимой девушке дарить не следует.
В последнее перед выпуском лето мы с моим другом ещё по Омской школе, моим соперником, которому я уступил свою Юлю, Геной Акуловым решили подзаработать в учебно-производственном предприятии ВОС, в поселке Красногвардейск Зайковского района Свердловской области. Чтобы у начальства не было сомнений в твёрдости наших намерений, мы оформились, как будто бы, на постоянну работу. Гене повезло: ему досталась довольно лёгкая и, в то же время, денежная работа, а мне непременно хотелось освоить все операции по изготовлению хлебной формы. В результате, он неплохо заработал, а я остался «при своём интересе». Но лето мы провели хорошо. Вот только осенью получилась заминка: директор учебно-производственного предприятия, Назаренко Борис Алексеевич принципиально не хотел нас отпускать. Пришлось обращаться в более высокие инстанции. Обратно добирались с приключениями. Какие-то документы нам требовалось оформлять в селе Зайково. Пассажирские поезда туда либо не шли, либо шли в неподходящее время. Добирались мы на товарняке, гружёном досками. Ехали на крыше вагона и, в какой-то момент, нас засекли люди, сопровождавшие груз, пришлось  им дать некую сумму, чтобы нас не ссадили. Но в Зайково поезд не останавливался. Пока мы соображали как быть, станция осталась позади. Пришлось выжидать, когда поезд замедлит ход. Гена спрыгнул удачно, а я кубарем скатился с насыпи, впрочем, отделался незначительными ушибами. До места назначения шли лесом, любовались природой, слушали пение птиц. Дальше всё шло по расписанию, если не считать того, что в школу явились с некоторым опозданием. На заработанные деньги Гена купил Юле наручные часы, а мне денег хватило только на электрический утюг для Зины. Зато этот утюг прослужил Зине много лет.  Прежде, чем вручить его Зине в подарок на шестнадцатилетие, я вложил внутрь утюга полоску латунной фольги с надписью, посвящённой этой важной дате. Эта надпись сохранилась в утюге на весь срок его существования.
События, происходившие в школе на протяжении трёх лет моего пребывания в Шадринске, трудно разбить по датам, поэтому я уже почти обо всём рассказал. Последний год, конечно, был наиболее напряжённым в учебном плане, но всё же и на развлечения и на другие занятия нам хватало времени. В этом году я много читал ребятам художественной литературы. Наша комната была в полуподвальном этаже спального корпуса, за пионерской комнатой. Несколько ночей мы с упоением читали исторический роман Степанова «Порт Артур». В нашей комнате в стене была небольшая ниша, в которую мы втиснули единственный в школе радиоприёмник «Восток». По нему мы слушали не только Москву, но и заглушаемые радиостанции. В последний раз, уже окончательно, мы привезли из Кургана чугунного всадника на коне. Вот на занятия радиотехникой у меня не хватало времени, в результате чего я не успел доделать пятидесятиваттный усилитель для школьного радиоузла.
В отношении дружбы с Зиной у меня, конечно, были соперники, особенно в её классе, но мои друзья ограждали меня от неприятностей. А у Зины соперниц не было: наши девушки уважали меня и всячески поддерживали нашу с Зиной дружбу. У нас даже были покровители среди педагогов. Когда на одном из концертов я спел песню «Если б гармошка умела», Зинина любимая учительница по химии, Калганова Клеопатра Ивановна сказала ей: «Это ведь он для тебя поёт».
Весна пятьдесят шестого года была тёплой. Было много солнечных дней. К выпускным экзаменам наш класс готовился коллективно, да и как иначе, в классе я один мог читать плоскопечатный шрифт. Мы устраивались на скамейке между нашим спальным корпусом и забором соседнего двора и до темна читали. Вся нагрузка в этой подготовке ложилась на меня: я дочитывался до потери голоса. Зато к экзаменам все подготовились очень даже неплохо. Перед экзаменами я заготовил себе шпаргалки на миллиметровой бумаге, В каждом миллиметре была буковка. Но шпаргалки мне не понадобились. Весьма сомнительными у меня были только знания по немецкому языку. С ним я никак не мог подружиться. По русскому у меня тоже была тройка, но на это была объективная причина, о которой я уже упоминал.
И опять наш выпуск оказался одним из самых больших в истории школы: в двух наших классах было 26 человек, из них семеро стали медалистами. Мой друг Гена Акулов был среди них. Я своими успехами в учёбе, к сожалению, похвастать не могу: в моём аттестате зрелости было 8 пятёрок, 4 четвёрки и две тройки. По нынешним временам, это, наверное, не такой уж плохой результат, а мне стыдно было показать людям свой аттестат
Прощальный концерт мы тоже провели в столовой, а вот банкет, не вполне легальный, был в пионерской комнате. Собственно говоря, о нём все знали, только не было и не могло быть официального разрешения. На банкет пришли и некоторые учителя. Моя Зинуля тоже там была. Застолье было чинным, спокойным, без малейших признаков беспорядка. Были тосты, поздравления, песни, воспоминания. Поздней ночью всей «оравой» с песнями пошли через весь город провожать домой одного из педагогов. Во дворе дома, густо заросшем сиренью, акацией и другой растительностью, устроились на скамейках и до утра, на равных с педагогами вели задушевную беседу. Среди нас оказался педагог из младших классов  Аксёнов Леонид Львович. Мы с ним были партнёрами по техническим вопросам. Он, так сказать, по приятельски посоветовал мне не жениться на Зине, так как  она кулацкая дочь. А эта «кулацкая дочь» до мозга костей была комсомолкой. Меня этот его совет даже оскорбил. Я сказал ему, что сам в состоянии разобраться в своих отношениях с моей подругой. Фотографировались на память в школьном дворе совместно обоими классами и, конечно же, с педагогами. Моя Зина и тут оказалась с нами. Она устроилась у ног переднего ряда, сидя рядом с собакой.
Гена, мой друг, был родом из Башкирии. Туда он и подался, прихватив с собой Юлю. Они планировали в Уфе поступить в институт, но вмешался случай: вдвоём попали под прицеп автомобиля. После длительного лечения Акуловы (так уже можно было их называть) уехали в город Стерлитамак. Там Гена вскоре стал председателем городской первичной организации ВОС, а потом директором предприятия ВОС. Юля там же работала. И опять случилось несчастье. У них титан в ванной комнате отапливался дровами. Растапливая дрова, Юля не заметила, как на платье ей прилетела искра. Лёгкое платье моментально вспыхнуло. У Юли зрение полностью отсутствует, поэтому она растерялась. С сильными ожогами её отвезли в больницу. Во время лечения медики не заметили, что одна рука у Юли приросла к боку. В довершении зла, при попытке отделить руку от бока ей её вывихнули. В надежде что-то исправить, Гена возил Юлю в Омск, но всё безрезультатно. В таком состоянии она и живёт до сих пор, вырастила троих детей, нянчила внуков, Гена предлагал нанять домработницу, но Юля отказалась, решила сама справиться со всеми трудностями.
По окончании школы у меня был  выбор: либо попытаться поступить в институт или университет на физмат, либо в Курское музыкальное училище. В институте меня могла подстерегать неудача: я панически боялся сочинения, и не без основания. Писать-то их я, конечно, умел, только не мог ограничить себя в подробностях и никогда не мог уложиться в положенное время. Зато моими сочинениями пользовались следующие, после нас, поколения учащихся. Зина, можно сказать, за моё сочинение получила пятёрку да ещё и с устной похвалой за содержание. В возможности выдержать вступительные экзамены в музыкальное училище у меня не было ни малейшего сомнения. Туда я и подался.

               

                Глава  пятая.               
               
     Курск

Школьный руководитель кружка баянистов Еланцев Иван Григорьевич к вступительному экзамену меня неплохо подготовил. С ним я разучил «Танец маленьких лебедей» и «Неаполитанскую песенку» Петра Ильича Чайковского. К моему удивлению, на эту-то подготовку в училище меньше всего обращали внимание. Там говорили так: «Играть мы вас научим, а вот если у вас нет музыкальных способностей, их негде взять». Ну а с музыкальными способностями у меня было всё в порядке. На приёмных экзаменах я имел максимальное количество балов. Пьесы Чайковского я всё-таки играл, но до конца доиграть мне не дали. Вместе со мной сдавал экзамены Борис Мещевцев. Он приехал из Киргизии. Боря уже тогда прекрасно играл. У него было много собственных сочинений, по большей части, вальсов. В промежутках между экзаменами мы заслушивались его музыкой. С твёрдым намерением поступить в музыкальное училище приехал аж с Сахалина Вадим Некрасов, абсолютная бездарность по музыкальной части. На первом же экзамене он срезался. В последствие, уже в Свердловске мы с ним стали соседями и друзьями. После зачисления в училище всем, кто приехал с десятилеткой, предложили сразу пойти на второй курс. Борис Мещевцев как раз оказался одним из тех немногих, кто согласился сразу пойти на второй курс. У Бори было хобби, которое впоследствии стало едва ли не главным занятием в жизни. Он был радиолюбителем - коротковолновиком. Но об этом я расскажу немного позже, а пока продолжу рассказ о первых днях пребывания в училище.
Среди тех, кто решился сразу пойти на второй курс, были: Борис Казаков, приехавший из Киргизии вместе с Мещевцевым, и свердловчанин Толя Петров. Я же решил учиться «по максимуму». Скорее всего, я совершил оплошность: четвёртый курс я бы, наверное, не решился бросить. Для того, чтобы всем нам перезнакомиться, времени много не потребовалось, ведь мы жили в интернате. Организационный период был тоже коротким. Нас познакомили с распорядком дня, с расписанием занятий и с педагогами, которые должны были вести тот или иной предмет, определили каждому педагога для индивидуальных занятий. Выдача баянов - особая статья. От этого зависело многое в жизни студента, ведь нам предстояло долгие часы просиживать за баяном. Мне в этом деле крайне не повезло: не знаю за какие такие грехи мне вручили самый отвратительный баян с утопающими кнопками производства Свердловской артели «баян-кровать». Звук у этого баяна был буквально металлический. За ним невозможно было и часа просидеть. Впоследствии выяснилось, что первичное владение инструментом тоже имело немаловажное значение: в училище начать с нуля и сколько-нибудь заметно продвинуться было нереально. Успех обучения во многом зависел так же от того, кто взялся тебя обучать. С педагогом мне тоже не повезло. Не хочется плохо говорить о человеке, но Молоканов Василий Георгиевич был как раз из тех, у кого можно было иметь успех только тому, кто имел за плечами солидный багаж знаний и навыков. Вспоминаю, как мы с Василием Георгиевичем упорно трудились над «Песней Сольвейг» из музыки Эдварда Грига к драме Ибсена «Пер Гюнт». Он требовал нежного звучания пьесы, а на моей «железяке» легче было изобразить петуха.
 Кстати, о петухе. Был в нашей группе такой парень, Саша Рогальский, между прочим, неплохой баянист. Так вот, этот Саша мастерски изображал петуха. Однажды, во время экзамена наделал переполоха: выйдя в коридор, он так заливисто прокукарекал, что все экзаменаторы повыбегали из класса. В другой раз (это уже в моё отсутствие), на одном из академических концертов, отыграв положенное, он «выдал»: до, ре, ми, до, ре, до. Шум поднялся на всё училище. Всех студентов проверили на лояльность, а Рогальского чуть не выгнали из училища. Так вот, о Молоканове. Баянист-то был неплохой и даже в дуэте с другими педагогами играл, только ногой такт отстукивал. Он нередко приходил на работу с похмелья и даже засыпал во время занятий. Ну а в моём успехе или неуспехе многое зависело от меня самого. В этом немалую отрицательную роль имело моё постоянное стремление, научиться всему, что ещё не умел делать. Это свойство моего характера мешало мне сосредоточиться на одном, наиболее важном, по крайней мере в данный момент, деле. Теперь-то, с высоты прожитых лет я убедился в ошибочности своих устремлений. Поначалу все занятия в училище мне казались безумно интересными. Таковыми они были и на самом деле, но всего этого мне было мало.
Вскоре я увлёкся фотографией. На свои мизерные сбережения купил простенький фотоаппарат «СМЕНА». Кстати сказать, этот аппарат верой и правдой служил мне долгие годы, давая очень даже неплохие снимки. Тут мой успех во многом зависел от моей целеустремлённости, от тщательности работы на всех этапах съёмки и обработки отпечатков. Моё увлечение фотографией подогревал наш руководитель хора Виктор Макарович Храмцов. У него я многому научился. Эту любовь к фотографии я сохранил до момента полной потери зрения. О Викторе Макаровиче можно говорить много. Талантливый ученик Павла Николаевича Штегмана, он в наше время руководил общим училищным хором. Наверное  не ошибусь, если скажу, что все студенты училища занятия хора посещали с удовольствием. Виктор Макарович был строг, но справедлив. Как и к Штегману, к нему нельзя было придти без нот. Репертуар он подбирал очень тщательно, с учётом возможностей хора. При мне девушек в училище, можно сказать, не было. Хор был чисто мужской. Соответственно этому и песни подбирались. А как звучал хор! На отчётных концертах в городском драматическом театре мест не хватало, со всего города люди туда съезжались. Слушали хор даже с улицы. Конечно Штегман по сравнению с Храмцовым - величина несоизмеримая, но и то что мы делали под руководством Виктора Макаровича достойно уважения. Замечательно звучали, например, «НОЧЕНЬКА» Рубинштейна из «ДЕМОНА», украинская свадебная песня «СУСИДКО», «ХОР ОХОТНИКОВ» Вебера из оперы «ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК». От «ПОЭМЫ ОБ УКРАИНЕ» Александра Александрова возникало чувство гордости за братский нам украинский народ. Подготовкой курсовых хоров к академическим концертам Виктор Макарович занимался увлечённо, а для групповой самодеятельности всегда выискивал «изюминки». В этом отношении наш курс и, особенно, наша группа всегда были на высоте.
В училище группа была самой мобильной и самой активной единицей коллектива. При всём этом наша группа была вполне самодостаточной. Конечно, 12 голосов нельзя назвать хором, но у нас как-то было принято говорить - групповой хор, тем более, что наш групповой хор был представлен всеми голосами  от первого тенора до баса. Сказать, что к групповым концертам мы готовились с большим интересом, значит, ничего не сказать. Это был настоящий азарт. Каждый из нас готовил какой-то хоровой номер, а кто мог демонстрировал свои индивидуальные способности. К хоровым номерам мы готовились с особым пристрастием. Каждый старался перещеголять другого в подборе песни. В поиске самых новых, самых красивых песен нам охотно помогал Виктор Макарович. Он подарил мне  только что появившуюся, песню «Ой, седые ковыли». Эту песню я почему-то никогда и нигде больше не слышал, даже в интернете не мог найти. Надеюсь на помощь Виктора Витальевича Татарского. У меня до недавнего времени был теноровый диапазон. В хоре я пел в первых тенорах. А вот во вторых пел Гера Панасевич - крепчайший тенор. С ним рядом в хоре устоять было непросто. Гера у нас был одним из самых активных пропагандистов группового творчества. По окончании училища он уехал в родной Бийск. Там много лет работал по специальности. Ещё один активист, Володя Завальнюк обладал приятным тенором. Он у нас представлял Украину, туда и уехал по окончании четвёртого курса. Особо хочется сказать о Юре Хореве, законодателе нашей групповой самодеятельности. Приятный бархатный бас, он со своим медным баритоном составлял единое целое, вкладывал в его звучание всю свою душу. К концертам Юра готовился спокойно, без суеты и, в то же время, очень умело. В его запаснике были самые интересные, самые оригинальные песни, и пели мы под его руководством с большим удовольствием. Если я скажу, что Юра был моим лучшим другом, мне наверняка возразят, скажут: «Лукавишь!», тем более, что Юра был одинаково доброжелателен ко всем. А почему, собственно, был?  Мы и сейчас с ним переписываемся и разговариваем по телефону. Живёт он в городе Владимире, куда вскоре после Курска переселился из родного Александрова. Совсем недавно Юрий Васильевич завершил свою деятельность по руководству хором  и духовым оркестром. Уже в преклонном возрасте он освоил игру на кларнете.
Могу назвать ещё одного моего друга, Гену Васильева. С ним мы и сейчас общаемся по скайпу. Серьёзный парень. В училище Гена был одним из лучших кларнетистов. Всё, за что этот товарищ брался, он делал основательно, добросовестно. Его участие в подготовке к групповым концертам было весьма заметным. Он ревностно следил, чтобы не оказаться в числе отстающих. Из Курска Геннадий Севастьянович уехал в свой родной Иркутск и успешно работал, но не баянистом, а руководителем довольно большого смешанного хора в той же школе, которую в своё время закончил. Попутно Васильев организовал в школе мужской и женский ансамбли, а так же детский хор. Со своими подопечными Геннадий Севастьянович побывал во многих городах и имел немалый успех. Уже в почтенном возрасте освоил компьютер и увлёкся чтением книг. Витя Карманов был скромным тихим парнем, но в копилку нашей групповой самодеятельности он внёс определённый вклад. Он увлекался художественным свистом, а на одном из выступлений нашей группы он исполнил номер на бутылках, наполненных водой, которые были подвешены на деревянной подставке его собственной конструкции. Валеру Семикова я не могу назвать своим другом. У нас с ним были просто приятельские отношения, к тому же, наши с ним интересы и даже судьбы порой пересекались. Валера был блестящим баянистом и столь же отличным баритонистом. Его игра отличалась высоким темпераментом. Наш с ним общий педагог Василий Георгиевич однажды попытался объединить нас в дуэте, но куда там! Уровень нашей игры был слишком разным. Вот в шахматах Валера мне уступал. С ним и другими ребятами мы в хорошую погоду частенько играли в волейбол. Валера был одним из самых молодых в нашей группе. Энергия в нём кипела и требовала выхода, поэтому Валера не прочь был поозорничать. При игре в волейбол он очень любил срезать мяч в голову партнёра, а на возмущённые возгласы отвечал: «Умей отражать мяч». Чаще всего как раз мне от него доставалось, так как я видел похуже его да ещё и пользовался довольно громоздкими телескопическими очками, очень редкой в то время оптикой. Их я привёз из Москвы, куда специально ездил в зимние каникулы. Эта процедура заняла у меня всё каникулярное время, причём, не обошлось без приключения.
В Москве попасть в гостиницу в то время было не так-то просто, поэтому я остановился в городе Александрове Владимирской области у Юры Хорева. Туда я каждый вечер ездил на электричке. Случилось так, что вместо Ярославского вокзала я попал на Курский, пришёл, казалось на уже известную мне платформу и, ничего не подозревая, строго по времени сел в электричку, направлявшуюся, как потом выяснилось, в известные по поэме Венедикта Ерофеева Петушки. Обратно электричка шла только утром. Я решил заночевать на станции: куда деваться!? Станция тихая, зал для пассажиров маленький, уютный. Довольный я прилёг на деревянную скамейку, но заснуть не удалось: потревожил наряд милиции. Меня на машине отвезли в отделение, которое находилось за 6 километров от станции, причём, дорога шла лесом. В отделении у меня забрали паспорт, а при моей попытке извлечь из него, лежавшие там деньги, заверили, что никуда мои деньги не денутся -  ведь это - милиция! В 6 часов утра меня из отделения выпроводили, не предложив транспорта. Паспорт мне, конечно, вернули, а вот проверке наличия денег воспрепятствовали, опять-таки заверив, что тут всё в порядке. Дорогу до станции искал наугад. По дороге всё-таки решил проверить наличие денег. Одной десятки не досчитался, а по тем временам, десятка тоже была не пустяшной денежкой. Возвращаться в милицию не имело смысла. А деньги-то у меня были чужие: ребята давали на покупки. Вот так закончилась моя поездка в Петушки и моя ночёвка в отделении милиции. Можно сказать ещё, что счастливо отделался.  Телескопические очки тогда ещё только начали осваивать. Подбирали их в Москве, в институте Гельмгольца. На подбор очков существовала довольно большая очередь. Я нагрянул в институт, как «снег на голову». Профессор Наталья Шубина была шокирована моим нахальством, но всё-таки решила принять меня. Так что поездка моя в Москву была всё-таки успешной.
После окончания первого курса передо мной встал вопрос: куда податься на летние каникулы. Поехал в Шадринск. Быкова Павла Петровича в школе уже не было. Его сменила Мальцева Валентина Андреевна - добрейшая и, в то же время, решительная женщина. Школа вздохнула облегченно. Валентина Андреевна развернула бурную деятельность. При ней как по волшебству появилось новое постельное бельё, одежда для учащихся, заметно улучшилось питание. Валентина Андреевна положила конец кумовству и воровству. Заведующую бельевым складом, застав её на рынке с казённым постельным бельём, публично отхлестала простынёй. При её непосредственном участии развернулось строительство нового здания школы. Меня, как бывшего выпускника школы, приняли на лето и поставили на довольствие. За лето я погостил у всех ребят, живших в Шадринске. В это время я много фотографировал. Сохранился у меня и коллективный снимок, где засняты все работники и ребята, остававшиеся в школе на лето. Но главной целью моей поездки в школу была работа по конструированию мощного усилителя для школьного радиоузла. К сожалению, эту работу закончить я не успел, хотя и задержался с отъездом на некоторое время. Усилитель доделали без меня. После довольно продолжительного отступления спешу продолжить рассказ о жизни и учёбе в училище.
В Курск я приехал с небольшим опозданием и поэтому был вынужден поселиться в одиннадцатом корпусе с новичками. В числе опоздавших оказался и Валера Семиков. Он попал в ту же восемнадцатиместную комнату. Удивительное у нас в комнате подобралось сочетание фамилий: Быков, Коровников, Козлов и Козиев. На этом курсе тоже было много талантливых ребят, но о них пусть расскажет кто-нибудь другой, тем более, что с ними мы встречались только ближе к ночи да в выходные дни. О некоторых из них уже упоминал в своей книге Иван Иванович Халявченко, а вот о Семикове ещё стоит упомянуть. После училища он вернулся в Иркутск и работал по специальности. К сожалению, Валеры уже нет в живых.
Саша Фроловский появился у нас, когда я учился на втором курсе. Замечательный парень, но шалопай. Он не любил играть по нотам, хотя баянистом был, что называется, от Бога. Его таланту полностью раскрыться суждено было несколько позже, после моего отъезда из Курска. Саша должен был учиться на курс старше меня, с Борей Мещевцевым, но почему-то решил дать себе передышку на один год.
Наш интернатский быт не отличался богатством и разнообразием. Отсидев положенное в зале на хоре или в классах на теоретических занятиях, получив дневную порцию знаний от своих индивидуальных педагогов, мы разбредались по кабинам для многочасовых занятий на баяне. Кабин на всех не хватало. Создавались очереди. Ну а кому вообще кабин не доставалось, занимали любой свободный уголок. Днём можно было расположиться в спальне, а вечером - в коридоре. Играли даже в столовой. В свободное от занятий время нередко собирались в первом или во втором классах для вольного музицирования. На курс старше нас учился Миша Веренков. Голос у него (один к одному) походил на Владимира Нечаева. Миша, к тому же, очень неплохо играл на фортепиано. Так получалось, что его пение и игру на пианино мы слушали, как правило, в первом классе, а вот игрой на баритоне во втором классе услаждал наш слух Юра Хорев. После тяжких трудов, поужинав пшённой кашей, мы соображали, чем бы ещё подкрепиться. Кошельков у нас не водилось, да и в карманах тоже было не густо. Деньги собирали вскладчину и отправляли кого-нибудь в гастроном на площади Перекальского за Чайной колбасой по 90 копеек за килограмм и за маслом. Картошки нам удавалось выпросить у поваров, и тогда... Аппетитный запах жареной на сливочном масле картошки распространялся по всему училищу. Деньги у нас водились только у тех, кто подрабатывал на стороне да ещё у тех, кто отваживался прогуляться до Ахтырки. Ахтырка в Курске - это место случайных связей. Богатенькие делились со мной своим капиталом за то, что я запечатлевал их физиономии на фотокарточках.
Был у нас ещё один источник дохода. Кроме нательного и постельного белья нам периодически выдавали и верхнюю одежду. Этой одеждой мы могли распоряжаться по своему усмотрению. Кто не успевал износить свои брюки до дыр, мог новые сдать в скупочный магазин, причём, как ни странно, нам их оценивали выше, чем они стоили на самом деле. Выдавали нам и пальто, правда, демисезонные. Вот тут я промашку дал, так увлёкся торговлей, что и пальто продал, а оно ой как мне бы пригодилось, когда в 1958 году в конце октября я поехал в Свердловск. В Курске в это время ещё тепло было, а на Урале в одном костюме оказалось не по сезону.
Зато в следующем учебном году мы уже не группой, а всем курсом сложились и купили радиолу. Пластинки приобретали каждый по своему вкусу. Володя Фиалковский из параллельной группы, замечательный бас, безумно любил Гелену Великанову, да и кто её не любил. Но Володя злоупотреблял своим правом пользования радиолой, он мог часами слушать одну и ту же пластинку. Однажды мы с ним даже повздорили на этой почве.
На курс старше меня учились два, более опытных, радиолюбителя. Они даже пользовались авторитетом в клубе ДОСААФ наравне с тамошними инженерами. У них было право на владение коротковолновой радиостанцией и свои позывные. Один из этих ребят, а именно, Борис Мещевцев впоследствии стал всему миру известным радиолюбителем-коротковолновиком. Он в своё время наладил и поддерживал связь с папирусной лодкой Ра  на всём протяжении экспедиции. Этим ребятам я почти каждый день читал брошюры по радиотехнике и журнал «РАДИО». А ещё я помогал им собирать монтажные радиосхемы. Бориса Мещевцева, к сожалению, уже нет в живых, а вот Владимира Суслина я потерял. Хотелось бы, чтобы он, если жив, откликнулся. Этим ребятам я посвящал своё вечернее время, а уж для фотолабораторных занятий приходилось отнимать часть времени у ночного сна. Иногда и до утра просиживал за фотоувеличителем. Так случилось, что и в Курском училище на моём курсе, а точнее, в моей группе было всего 3 слабовидящих, притом читать плоскопечатный шрифт мог только я один. Быть поводырём для ребят нашей группы мне почему-то приходилось чаще других. В училище я не подрезал тетради, не делал грифелей, нитковдевателей, жуликов, но и без этого дел у меня было по горло.
И всё-таки от занятий в Курском музыкальном училище у меня сохранились самые светлые воспоминания. Особенно мне нравились занятия в общем хоре, подготовка к курсовым академическим концертам, творчески активные занятия в группе, уроки сольфеджио, муз.литературы, занятия по гармонии, чтение хоровых партитур, да и вообще... Только навязанные нам, окончившим десятилетку, уроки истории никому не доставляли удовольствия. Мы даже устроили бунт против уроков истории. Только он закончился не в нашу пользу. Впрочем, преподавателя истории и психологии Романцова Павла Николаевича мы очень даже уважали и на его уроки психологии ходили с удовольствием. Очень интересно было слушать преподавателя муз.литературы Пальчуна Виктора Илларионовича, особенно когда он пел. Нам казалось, что он мог бы по соперничать с Лемешевым. Преподавателя гармонии Павла Дмитриевича Тарасенко мы просто обожали. Очень мне нравилось решать задачки по гармонии. В этом деле у нас в группе была постоянная тройка лидеров: Козлов, Рогальский и Хорев. Нас удивляло свойство слуха Саши Рогальского : на уроках сольфеджио, как и на уроках гармонии он писал диктанты безукоризненно и всегда сдавал их в числе первых, а воспроизвести правильно голосом не мог ни одного звука. Занятия по сольфеджио у нас вела Зинаида Львовна Ухина - добрейшая женщина с очень приятным, высоким голосом. Она в то время была завучем училища. Дуэт Ухиной и Ярёменко был украшением училищных концертов.
А вот фамилия Курской знаменитости, композитора Ингоря Леонида Ильича, надменного, как мне показалось, человека, не вызывала у меня симпатии. Однажды он выгнал меня с урока за то, что я осмелился поправить его по поводу неверной трактовки мелодии романса Варламова «КРАСНЫЙ САРАФАН». У Варламова залиговывался первый слог в слове «матушка», а Леонид Ильич требовал залиговывать последний слог.
Зато на уроки чтения хоровых партитур, которые у меня вела Фрида Владимировна Бернадская, я ходил с превеликим удовольствием и, естественно, добросовестно выполнял все её задания. Очень увлечённо разучивал голоса в песне Исаака Дунаевского «ЛЕТИТЕ ГОЛУБИ!» Возможно, кто-нибудь в наше время и занимался всерьёз общим фортепиано, но мой преподаватель Винцкевич был слишком нетребовательным, чтобы кого-то заставить всерьёз заниматься его предметом, а у меня уже не хватало запала на серьёзное освоение фортепиано. Под «мудрым» руководством Владислава Викентьевича я основательно заучил только пьесу  «СЛАДКАЯ  ГРЁЗА»  Петра Ильича Чайковского. Самостоятельно пытался заучить десятый вальс Фредерика Шопена, но силёнок хватило только на две первые части. Баркаролу из «ВРЕМЁН ГОДА» Петра Ильича Чайковского тоже не осилил.
Общение с однокурсниками и ребятами с других курсов тоже дарило нам немало приятных минут, ведь каждый из ребят был в чём-то талантлив. Боря Мещевцев охотно играл нам свои сочинения. Интересно было послушать его музицирование на фотоплёнке. Я вырезал ему из фотоплёнки такие пластиночки, похожие на медиатор, только побольше, и он на них играл. О наших педагогах достаточно подробно рассказал в своей книге Иван Иванович Халявченко. Лучше мне не рассказать. Я даже о директоре, Решетилове Павле Михайловиче ничего не могу припомнить.
В игре в шахматы я в то время значительно продвинулся, получил второй разряд. Моим наставником по шахматам был Юра Хорев. У него был первый разряд, но он вполне мог быть кандидатом в мастера. С ним вместе мы бывали на всех шахматных мероприятиях. Во время одного шахматного турнира на первенство города, точнее после него, судья предложил нам сеанс одновременной игры на десяти досках. Пригрозил выиграть не меньше девяти партий. Выиграл что-то около трёх партий. В числе победителей оказался и я.
При чтении плоскопечатного текста или при обработке фотоотпечатков мне очень мешала чёлка, поэтому я приспособился носить на голове, так называемую, феску. Это такой, среднеазиатский головной убор, наподобие тюбетейки. Первую феску мне соорудила моя подруга. Потом я приспособился делать их сам, а делать их мне приходилось неоднократно, так как два шалопая из другого курса, Бобров и Иванов, постоянно сдёргивали этот головной убор у меня с головы.
По окончании второго года обучения мой однокурсник, Анатолий Уринёв пригласил меня к себе в гости в Шепетовку Белгородской области. После более, чем скудных училищных обедов у меня началось обжорство, при этом, каждая трапеза сопровождалась стаканом чистейшего самогона. На удивление, я, завзятый трезвенник, не чувствовал себя плохо после такого избыточного потребления алкоголя. В промежутках между трапезами я брал у Анатолия велосипед и отправлялся на тренировки. Разгоняться на велосипеде мне мешали куры, свободно разгуливавшие по дороге. Время от времени штанина моих брюк захватывалась цепью и мы, т.е. я и велосипед, с размаху шлёпались в пыль.  От пребывания в Шепетовке у меня сохранились приятные воспоминания.
Новый учебный год начался с тревожных сообщений ТАСС: Китайская Народная Республика каждый день делала Соединённым Штатам Америки «последнее серьёзное предупреждение». В конце концов, эти предупреждения перестали восприниматься всерьёз. И всё-таки тревога в душе сохранялась. А тут ещё я получил от своей Зинули грустное письмо. Она сдавала вступительные экзамены в Уральский университет, и сдала успешно. Но на факультет, который Зина для себя выбрала, её не приняли по причине очень слабого зрения. Ей хотелось непременно поступить на биофак, но это её желание противоречило всякому здравому смыслу. Ей предложили физмат, но туда она поступать категорически отказалась. Оставалось одно – УПП ВОС, а значит, в общежитие ВОС, чего Зина панически боялась. Об общежитиях тогда ходили дурные слухи. Страхи эти, особенно относительно свердловского общежития, были, по большей части, необоснованными, это общежитие можно было назвать образцовым. Своими страхами Зина в своём письме поделилась со мной. После этого я не мог спокойно продолжать учёбу и, не проучившись двух месяцев, подал заявление на отчисление из училища, жалко было уходить с третьего курса, но душа моя в то время была в Свердловске. Моё желание поддержать в трудный час свою любимую было для меня превыше всего, и получив справку об окончании двух курсов музыкального училища, я уехал в Свердловск.
                Глава шестая.
Новые испытания
Рассказать о моих «хождениях по мукам» в этом достославном городе - задача не из простых, но я попытаюсь сделать это. Свердловск  встретил меня очень неласково. Началось с того, что в попытке продолжить учёбу в училище им. Чайковского мне категорически отказали. Женщина завуч (не припомню, как её звали) сказала мне, что слепых они вообще не принимают. Я-то знал, что у них в то время учился Кочергин, и сказал ей об этом, на что она, не моргнув глазом, ответила: «Ну! Кочергин - не чета вам!» Ничего плохого не могу сказать о Борисе Николаевиче, но откуда ей знать о моих способностях!?
Поступить на работу тоже оказалось делом непростым. В УПП №2, состоявшем тогда только из цеха металлообработки мне отказали, сославшись на отсутствие у меня прописки, а где я мог прописаться? В общежитии отказали в прописке потому, что я не работаю. Из «замкнутого круга» выручила меня моя тётушка, Евдокия Андреевна, которая сама-то жила «на птичьих правах» на территории инфекционной больницы. Она прописала меня, так сказать, «на воздух», без права на жильё. Таким образом, я оказался на положении бомжа. Но формальная прописка уже давала мне возможность на законных основаниях оформиться на работу в цех металлообработки. Вопрос с моим трудоустройством был, наконец, решён, но мне ещё и жить где-то надо было. Суровый уральский климат в конце октября и начале ноября не позволял мне ночевать на улице. Каждый вечер приходилось выискивать место для ночлега. Ночевал и на вокзале, и в проходной цеха, и даже на лестничных площадках жилых домов. Сделал несколько попыток пробраться для ночлега в общежитие, но бдительная сторожиха неизменно подкарауливала меня и выдворяла из помещения. Однажды я даже попытался залечь на ночь под кроватью у бывшего одноклассника Лёни Трубина, но вредная старуха и там выследила меня. Несколько ночей я провёл в коморке у тёти Дуси, но и там мне запретили бывать. В студенческом общежитии педагогического института, где тогда учился мой давний друг ещё по Омской школе Толя Давыдов, никто меня не преследовал. Несколько ночей я провёл в этом общежитии, спал на одной кровати с другом. Но я был очень стеснительный, стыдился своего нищенского вида и порой сам создавал себе невыносимые условия. Когда Толя жил в частном доме у своей родственницы, я пару ночей провёл у них во дворе, хотя они настойчиво зазывали меня в дом.
Только ближе к зиме одна очень несчастная, искалеченная, слепая и глухая женщина, Командирова Валентина Дмитриевна, пустила меня на временное проживание в собственную половину дома, выделив мне одну из двух своих комнат. Она даже платы за проживание не потребовала, только попросила меня обеспечить её топливом, водой да связью с миром. Машины отходов досок, которые привезли мне с дровяного склада, где тогда работала тётя Дуся, нам хватило до конца зимы. Кое-как оборудовав комнату под свои потребности, я прожил там до весны. Обедал в цеховом буфете, а вечером варил себе манную кашу на воде, добавляя в неё для вкуса яблочной эссенции. Иногда Валентина Дмитриевна угощала меня своим супом. Первые дни я пытался организовать стирку своего белья, но потом Командирова категорически запретила мне заниматься этим делом, взяв эту мою заботу на себя. В дом Командировой от трамвайной остановки надо было ходить через небольшой лесок. Заработки у меня тогда были мизерными. Я сумел купить себе только ватную телогрейку да суконные ботинки. Так и проходил всю зиму. Самое страшное было весной, когда началось бурное таянье снега: через лес нельзя было пройти, не промочив насквозь ботинки. Облегчение, и даже блаженство, началось тогда, когда мне, наконец, дали место в общежитии. Подруга моя в то время уже жила там. У неё были очень хорошие, дочерние отношения с комендантом общежития Брагиным Евгением Павловичем, и когда он узнал, что мы с ней дружим ещё со школьной поры, сказал, что давно бы прописал меня, если бы знал о нашей дружбе. С ним у меня тоже сложились очень хорошие отношения. Евгений Павлович даже выделил мне комнатку для ночной фотолаборатории, в которой днём работал парикмахер. Зато мои фотоснимки зачастую украшали общежитскую стенгазету, детище Евгения Павловича. В выпуске этой стенгазеты самое активное участие принимала Кашкарова Галя, Галина Александровна, бывшая ученица Шадринской школы. Её стихи составляли значительную часть содержания газеты. В общежитии и на предприятии, где она работала, Галина Александровна была активнейшей общественницей, пела в хоре, участвовала в драмкружке, была главным действующим лицом радиокомитета предприятия, вырастила прекрасную дочь. За успехи в труде и в общественной жизни предприятия Галина Александровна, одна из немногих членов ВОС, была награждена орденом Трудового Красного Знамени. На семьдесят девятом году Галина Александровна закончила свой жизненный путь. О ней ещё будет упомянуто в этой книге.
Проживание в общежитии освобождало меня от многих забот. Появилась масса свободного времени, которое я не замедлил употребить с пользой для себя и для общества. Я организовал при общежитии небольшой ансамбль народных инструментов, подобрал группу солистов и уже в майском праздничном концерте выступил с несколькими номерами. Вскоре в общежитии появился полный комплект инструментов для оркестра народных инструментов, но я уже не был его руководителем, и вообще, никто не взялся им руководить. Так и провисели инструменты в сильно обогреваемой, сухой комнате, пока не отвезли их в кочегарку. Жалко их было до слёз. Хотя бы раздали людям! Но нельзя, не положено! Ближе к лету я попытался организовать среди праздно шатающихся детишек фотокружок, но организаторских способностей для работы с детьми у меня не хватило, да и материальные возможности были на нуле. Одним словом, мой кружок быстренько распался. Но бухгалтерия сработала чётко, и в положенный срок мне предложили зарплату, от которой я категорически отказался, сказав: «Я ведь не работал».
Летом я ещё раз съездил в Красноуральск. Тамара в это время жила в собственной комнате в квартире с соседями. Я уже тогда был заправским фотолюбителем. На время моего пребывания в гостях, мы часть Тамариной комнаты превратили в фотолабораторию. На этот раз я подольше пожил у Тамары. Несколько раз мы сходили на Кушайку (пригород Красноуральска), где жила семья Ополевых. Там я всех их сфотографировал. Тамарин сосед по квартире приходил к нам со своим фотокором. Он показал мне свои фотопластинки эротического содержания, сделанные очень профессионально. Содержание снимков меня не очень заинтересовало, но качество работы поразило. У Тамары я потренировался езде на велосипеде. Уже став семейным человеком, я не один раз побывал в гостях у Тамары. Тамара тоже приезжала ко мне. Много с тех пор воды утекло. Вся семья Пенягиных покинула этот мир. Тамара побыла замужем, вырастила дочку Оксану, Оксане помогла вырастить сыновей. Теперь Тамара уже давно на пенсии, на днях отпразднует свой семидесятипятилетний юбилей.
А теперь пришло время рассказать о начале моей трудовой жизни. Ещё в Красногвардейске я задался целью освоить все операции по изготовлению хлебной формы, в результате чего только потерял каникулярное время. В Свердловске, поступив в цех металлообработки, я начал с того же. Не одну лампочку, низко подвешенную над рабочим рельсом, я разбил при взмахе молотком прежде, чем убедился, что эта работа не для меня: с моими, телескопическими очками клепать хлебную форму было совершенно бессмысленно. Вдобавок ко всему, на этом участке работали такие «волки», как например Саша Болкисов, Гена Вавилов и другие, которые выхватывали заготовки буквально у меня из-под рук. Суровые условия работы в этом цехе и людей делали суровыми. Вначале меня, неприспособленного к этим условиям, опекали две женщины: Галя Русинова и Катя Ромахина. Хотя Галя была немного моложе меня, но имела уже большой опыт работы в этих условиях. Катя была значительно старше. У неё уже было две дочери: старшая - Тамара и младшая - Вера. Верочка была очень благосклонна ко мне. Вообще, надо сказать, дети доверяли мне. Например, маленький Миша, сын Вити и Веры Беженцевых ни к кому из посторонних не шёл, не шёл даже к Зине, хотя она очень любила детей, а вот со мной спокойно общался. Однажды в поликлинике, в ожидании приёма врача я сидел в коридоре. Тут же бегала девочка лет пяти-шести. Её мама в это время была в кабинете. Пробегая мимо меня, девочка нет-нет да хлопнет меня по колену, а потом взобралась ко мне на колени. Выйдя из кабинета, её мама очень удивилась этому. Однажды я ехал в электричке к тётушке в Приозерск Ленинградской области. Девочка того же возраста из соседнего ряда вдруг подсела ко мне и начала такой разговор: «Знаете, почему у меня глазки чёрные?» И сама же ответила: «Потому, что я не люблю умываться». Потом продолжила: «А знаете, откуда я взялась? Мне говорили, что нашли меня в капусте, а оказывается, меня мама родила». На эту тему можно долго говорить, но у меня другая задача. Несмотря на большую разницу в возрасте, Галя и Катя были, что называется «не разлей вода». Вот такие у меня были покровители. Порой они даже вступались за меня перед этими «волками». Между тем, умные люди мне сразу советовали пойти на участок по изготовлению банки под краситель. После долгих размышлений я внял-таки этим умным советам.
Участок по изготовлению хлебной формы располагался в отдельном помещении, которое зданием нельзя было назвать. Там же изготавливали кондитерский лист. Все остальные профили располагались на участке по изготовлению банки. Кроме банки, там изготавливали черепицу, сшивной кровельный лист, тарную полоску, тарный уголок и прочее. Я поработал на всех операциях, кроме закатки банки, а мне так хотелось поработать и на этой операции, но меня, с таким слабым зрением туда не допустили.     Привыкшего к любому труду, меня ничуть не угнетала работа в «металке» в условиях грязи, шума и прочих неудобств. Меня работа увлекала. Мне всё было интересно.  Я и там нашёл себя. Вскоре, не вполне заслуженно, получил звание лучшего рационализатора предприятия: у нас таких рационализаторов было немало.    Конечно, на моём счету было несколько рационализаторских предложений. Мои предложения были узнаваемы. Работая на вырубке и формовке крышки для банки под краситель, я задумался над тем, как объединить эти две операции в одну и соорудил миниатюрную модель такого штампа. Это моё рацпредложение не прошло только потому, что некому было его изготовить. Главный инженер предприятия Осадчук Николай Петрович сказал, что этот штамп называется компаудным, что он очень сложен в изготовлении и нашим слесарям его не сделать. Через какое-то время я узнал, что такой штамп всё-таки изготовили. Но вознаграждение за это рационализаторское предложение получил кто-то другой. Зато другое моё устройство для вальцовки сшивного кровельного листа, самостоятельно мною изготовленное и  опробованное, не только было принято, но и растиражировано по области. Каждую операцию, на которой работал, я старался каким-то образом усовершенствовать.
  Я не открою истину, если скажу, что люди все разные. Был у нас в цехе такой мужичок, Казанцев Николай Николаевич. Сколько я его помню, он мне всегда казался старичком, но не дряхлым, а энергичным, работящим и весёлым. Вот только «за воротник» он основательно «закладывал». Мне довелось поработать с ним на многоручейных роликовых ножницах. Мы нарезали тарный уголок. Ножницы стояли на улице, под окнами цеха. Однажды нормировщица вела хронометраж нашей работы. Она устроилась в цехе у окна и следила за каждым нашим движением. Быть может, это и разумно, но нам показалось оскорбительным. Мы долго возмущались.   На нарезанном нами тарном уголке потом пробивались отверстия. На этой операции, в основном, работали полностью незрячие женщины. К моему стыду, мне тоже довелось поработать на этой операции.
 С Витей Печёркиным, тоже на улице, мы резали длинные полосы из обрезков стального листа. По этой операции нормировщица тоже проводила хронометраж рабочего времени для определения норм выработки.  Витя в 16 лет пошёл работать. Работал он с упоением, по принципу: «нам хлеба не надо, работу давай». Повзрослев, Печёркин остался трудоголиком. Сейчас Виталий Иванович уже давно на пенсии. На работе всё-таки подорвал здоровье, но продолжает работать в своём саду, выращивает прекрасные розы и прочее. Швы на сшивном кровельном листе формовали на том прессе, на котором раньше формовали черепицу. Рядом стоял стол, на котором пунктирно скрепляли полоски. Для этого на стол была положена толстенная стальная плита. Я как раз колотил по этой плите. От ударов молотком эта плита звенела на весь цех. Люди глохли. Я предложил положить эту плиту на войлочную подстилку. Это же предложение внёс Василий Андреевич Козлов, работавший в другую смену на этой же операции. Василий Андреевич руководил бригадой коммунистического труда. Он инвалид Великой Отечественной войны. В прошлом году ему исполнилось 90 лет. Не знаю, кто из нас первым предложил подложить войлок под плиту, но Василий Андреевич претендовал на авторство. А премию за это предложение получил начальник цеха.
Работая на прессах, я очень редко прибегал к помощи слесаря-наладчика: сам снимал и ставил штампы, заменял на прессах детали. На этом участке я при не вполне благоприятных обстоятельствах познакомился с бывшим участником Великой Отечественной войны Тимохиным Виктором Васильевичем. Он служил в Морфлоте и в бою был контужен. Вероятно, контузия стала причиной его неуравновешенности, раздражительности и даже жестокости. В его привычке было хватать за горло того, кто пытался с ним спорить. Однажды и я попал под его, «горячую» руку. Полагаю, впрочем, что жестокость была заложена в его характере. Не случайно его сын стал преступником, самым изощрённым способом убившим шестилетнего мальчика. В подробности этого, нашумевшего события вникать мне не хочется.
  Ещё одно, зверское убийство даже трудно себе представить. Работник нашего цеха Пескин был сереньким, неприметным мужчиной неопределённого возраста. О нём никто ничего не знал. Даже имя его знали только те, кто работал с ним рядом. Узнать его можно было по голому черепу да по неестественной худобе. На работе он тоже ничем не выделялся. Никто и не заметил его отсутствия несколько дней. Потом разнёсся слух, что Пескин убил женщину. Вероятно, он к ней не раз хаживал. Что спровоцировало его на такое безумие, неизвестно, но подробности этого злодеяния стали достоянием гласности. Соседи женщины, к которой он в тот день пришёл, услышали душераздирающий крик и вызвали милицию. Когда в дверь стали стучать, Пескин из комнаты крикнул: «Подождите, Я ещё не всё сделал». Он в это время рылся во внутренностях своей любовницы, пытаясь, вероятно, извлечь ребёнка, от которого она никак не хотела отказаться. Войдя в комнату, люди увидели жуткую картину: всё было залито кровью и руки Пескина по локоть были в крови. Дальнейшие события объяснять нет необходимости.
Для разрядки расскажу об одном забавном случае. Яков Сергеевич Божан, инвалид войны, был директором нашего предприятия, а Николай Николаевич Гудков,  в молодости, дважды судимый, был простым рабочим. Яков Сергеевич ростом был больше двух метров, Гудков же был чуть выше пояса Божана. Не знаю, чем директор не угодил Гудкову, Но на одном общецеховом собрании, пытаясь дотянуться до уха Якова Сергеевича Гудков несколько раз подставлял табуретку к этой «коломенской версте», пока не взгромоздился на табуретку, а взгромоздившись он попросил Якова Сергеевича наклониться. Тот, ничего не подозревая, наклонился, и получил от Николая Николаевича оплеуху.
Обедали мы в буфете, занимавшем часть проходной. Снабжался он из дома крестьянина. Привозили нам оттуда ватрушки, пирожки да фруктовую воду. Как-то мужики стали примечать, что начинка у пирожков стала с томатным соусом. Стали разбираться. Выяснилось, что повара в качестве начинки в пирожки кладут недоеденный гарнир из тарелок. Семь лет я так питался.
     В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году судьба-проказница свела меня с Борисом Алексеевичем Назаренко, тем самым Борисом Алексеевичем, который в Красногвардейске, не хотел отпускать меня в школу. Встретились, как старые знакомые. У нас с ним на многие годы сложились добрые отношения, тем более, что в дальнейшем нам довелось жить в одном доме. Наши взаимные симпатии основывались на общих интересах: мы оба были страстными рационализаторами. На нашем предприятии он занял должность начальника цеха. Борис Алексеевич был талантливейшим работником. Производство он знал «на зубок», вникал во всякую мелочь. Как ни странно, именно за талант мастера его многие не любили и строили ему всяческие козни. Борис Алексеевич не боялся и грязной физической работы. Помню как он оставался со мной в цехе в выходные дни и работал на гильотиновых ножницах, причём, он принимал из-под ножей мельчайшие, относительно размеров гильотины, детали. Назаренко подобрал группу энтузиастов, освоивших изготовление эмалированных номерков для квартир. Вот для этих номерков мы с ним и рубили заготовки. Потом мы перешли на изготовление жестяных «лавровых» листиков для похоронных венков. Что удивительно, работая на примитивном станке для формовки листика, я впервые получил производственную травму, правда, травма оказалась не существенной: кончик указательного пальца пришлёпнул. Было разбирательство по профсоюзной линии, но я доказал, что моей вины в этом не было.
Рассказ о Борисе Алексеевиче Назаренко невозможно уложить в определённые временные рамки. Наши с ним взаимоотношения нельзя было назвать дружбой. Просто он меня ценил, а я его уважал. Ничего большего не могло быть между начальником и подчинённым. В быту - другое дело. После того, как мы с ним поселились в одном доме на улице Крауля, мы нередко бывали друг у друга в гостях, а когда я ушёл из УПП Зина вечерами возвращалась домой под покровительством его могучей фигуры. В результате довольно частых бесед мы достаточно подробно ознакомились с его биографией. Борис Алексеевич был участником Великой Отечественной войны, был награждён медалями, а в боях за один из Польских городов был удостоен ордена Красной Звезды. В этих боях он был ранен, в результате чего почти полностью потерял зрение. В дальнейшем он вообще перестал видеть. В разговорах с нами он частенько вспоминал свой танк. Его заветной мечтой было желание хотя бы ещё один раз посидеть в танке.
 Интриги по отношению к Борису Алексеевичу завершились его уходом с должности начальника цеха. Конечно, мне не дано было знать всех причин гонения на эту, весьма неординарную личность. Одни говорили, что он был груб, бестактен. Другие жаловались, что он присваивает чужие рац.предложения. Говорили также, что он не равнодушен к женскому полу. Ну и что? Люди - не ангелы. Все мы в чём-нибудь грешны. Всё равно, достоинств у него было во сто крат больше, чем недостатков. Одним словом, съели мужика. А Борис Алексеевич, став рядовым, надомным рабочим, нисколечко не потерялся. Продукция из-под его рук выходила отличного качества. Он постоянно совершенствовал своё рабочее место и оборудование, которым он пользовался. Всё это происходило в другое время, когда уже был расформирован цех металлообработки, а вместо него появилось новое предприятие №2. А мне пора в своём повествовании немного вернуться назад.
         
Глава седьмая.
Все радости жизни
Буквально за стеной нашего цеха, в бывшем помещении швейной мастерской находился Городской клуб ВОС. Помещение, в котором он располагался, было крайне не приспособленным для этой цели, но тем не менее пользовалось огромной популярностью у членов ВОС. На этой небольшой территории размещались и красный уголок и кружковая комната, а точнее, комната для духового оркестра, которую позднее заняла городская первичная организация ВОС под названием «РИТМ» (Работники интеллектуального труда и массажисты), а оркестр перевели в маленькую пристройку. Небольшой зал с примитивной сценой был «под завязку» загружен, как клубными мероприятиями, так и мероприятиями городской организации ВОС. Наша гордость - большой хор, носивший поначалу звание академического, потом - народного и, в конце концов, ставший народной хоровой капеллой, временами насчитывавший более восьмидесяти участников, не вмещался на маленькой клубной сцене. Его руководителями традиционно становились выпускники Уральской консерватории имени Мусоргского. Когда я пришёл в хор, им руководил Волков Сергей Иванович, замечательный руководитель и прекрасный человек. К сожалению, у нас он поработал недолго. Ему на смену пришёл Владимиров Вадим Петрович. Он пришёл к нам, будучи ещё студентом консерватории. Он проявил себя незаурядным руководителем, а вот человеком Вадим Петрович был очень неуравновешенным и даже грубым. Он мог передразнить, накричать и даже обозвать участника хора. Но его ценили. Под руководством Владимирова я пел много лет. Вадим Петрович вырос на нашем хоре до больших высот, и хор под его руководством поднялся до звания Народной хоровой капеллы. Тому, кто много лет пел в хоре, трудно не предвзято судить о росте мастерства этого коллектива. При первом же знакомстве с хором я поразился слаженности его звучания, его солистам. Особенно мощно звучала «Песня о Ленине» Александра Холминова и в ней соло Владимира Гулевича. В далёкие пятидесятые, шестидесятые годы все участники хора были относительно молодыми и поэтому пели без большого напряжения, и хор звучал. С годами молодых голосов становилось всё меньше, и только мастерство руководителя да энтузиазм ветеранов хора позволяли коллективу держаться на высоком уровне, из года в год оправдывая высокое звание «Народной хоровой капеллы». В 2004 году Владимиров похоронил своё детище, а через 8 лет и сам ушёл в мир иной.
До недавнего времени в художественной самодеятельности общества слепых лидирующая роль отводилась хору. Вторым по значимости был духовой оркестр, впрочем, это не бесспорно: у нас традиционно очень сильна была драма. Перечислять всех членов этого коллектива не имеет смысла, так как каждый из них - выдающаяся личность. Скажу только, что одной из заметных фигур среди них был мой одноклассник по Шадринской школе Трубин Леонид Александрович, завзятый полиглот, преподававший в Пышминской специализированной школе для слепых и слабовидящих детей немецкий язык. Рассказ об этом человеке мог бы занять в моём повествовании много страниц, но я ограничусь только упоминанием о том, что наш Лёня был в Пышминской школе выдающимся педагогом. Уроки немецкого языка он проводил в игровой форме, что очень нравилось ученикам. В Драме он тоже был в числе лучших участников. А вот в семейной жизни Лёне крайне не повезло: красавец, он рассчитывал связать свою судьбу с такой же красавицей, но был вынужден жениться на нелюбимой женщине и всю жизнь маяться с ней.
О нашем духовом оркестре достаточно подробно рассказали Виктор Анатольевич Столбов, Олимпий Михайлович Трапезников, Владимир Тимофеевич Худорожков и Виктор Калинович Лапенков в двух выпусках программы «Запечатлённое» на интернет-радио «РАНСИС». Я только вкратце коснусь того периода жизни этого коллектива, когда сам был его участником, то есть буквально с первых дней начала работы в цехе: клуб-то был через стену от цеха. В духовом оркестре мне была отведена далеко не ведущая роль. Хотя как сказать!? Ведь я был у Дмитрия Моисеевича Валювича, руководителя оркестра, нотным секретарём. Конечно, мне всегда хотелось поучиться играть на трубе, но трубачи-то у нас были, а вот на альте играть никому не хотелось. Мне пришлось проявить сознательность. С Дмитрием Моисеевичем у меня сложились довольно близкие отношения, хотя с ним надо было держать ухо востро: человек он очень непростой. Он с первых дней знакомства проникся ко мне доверием и поверял мне многие свои тайны, планы и желания. Они вдвоём с оркестрантом Владимиром Трофимовым оказали мне хорошую поддержку в моей борьбе за жильё. У Дмитрия Моисеевича были две заветные мечты: создать мобильную похоронную группу и  организовать эстрадный оркестр. С первой задачей он в какой-то мере справился: на похоронах мы довольно часто  играли, а вот эстрадный оркестр организовали другие. Создание эстрадного оркестра он почему-то планировал начать с приобретения ударной установки. Для этой цели Валювич даже выпросил командировку в Ленинград. Попутно он планировал запастись нотами. Меня он взял в в качестве провожатого. Нотами мы, конечно, запаслись, а с ударной установкой ничего не получилось: не с того конца начали. В этой поездке я открыл для себя скандальную натуру этого человека. Набравшись хмельного зелья, он вообще становился необузданным. На пути из Ленинграда Моисеевич затеял драку с пассажирами поезда. Еле утихомирили его. А вот музыкантом Валювич был превосходным, На кларнете играл виртуозно, мог сыграть на любом другом духовом инструменте. Под руководством Дмитрия Моисеевича я играл в оркестре, кажется, до 1966 года, участвовал в нескольких смотрах художественной самодеятельности. Почти на каждом смотре Валювич создавал конфликтные ситуации, отстаивая интересы оркестра. Даже если он был абсолютно прав, хотелось отмежеваться от его грубых выпадов.
Некоторое время мы с Олимпием Трапезниковым были партнёрами по участию в оркестре, а в 1963 году и в 1975 году я играл уже под его руководством. В 1963 году перед очередным смотром я предложил Елизарову Модесту Дмитриевичу, заведующему клубом, свою услугу, а именно, взялся привести в порядок все инструменты. Модест Дмитриевич даже выхлопотал мне оплачиваемый отгул на 2 дня. Я раздобыл пасту для чистки медных изделий и очень дефицитного веретённого масла, пригодного для смазывания машинок инструментов. Работу развернул капитальную, прочистил и смазал все машинки, почистил все медные инструменты. Зато грязь в оркестровой комнате развёл неимоверную: воды-то требовалось много, а взять её не где было. Духовой оркестр во все времена был очень сплочённым коллективом. Не хотелось мне уходить из него, но окончательно потеряв зрение, я уже не мог играть на альте: плоскопечатный текст я читать не мог, а системой Брайля владел плохо. На память же играть на таком инструменте не всякий может. Я не мог.
Эстрадный оркестр у нас появился в декабре 1966 года, а весной 1967 года уже стал дипломантом. В честь такого события, по инициативе Модеста Дмитриевича Елизарова его назвали: «Весна-67». Организаторами и непосредственными участниками оркестра была супружеская пара Мухарлямовых.  Лида, Лидия Николаевна Мухарлямова, в девичестве Лукашова, закончила музыкальное училище по классу скрипки. Она и стала вдохновительницей этого коллектива, а её муж Мухарлямов Насим Касимович на протяжении почти двадцати лет бессменно руководил этим эстрадным оркестром. Талантливейший музыкант, Насим прекрасно играл на баяне, а ноты для оркестра списывал с грампластинок, на ходу транспонируя их. У них и дети были очень музыкальны. Младший, Володя был неплохой трубач, хотя работу он себе избрал совсем не музыкальную. А вот старший, Юра в Свердловске закончил музыкальную школу-десятилетку по классу флейты, потом, уже в Москве, закончил консерваторию, играл в ансамбле «Барокко», состоял в гражданском браке с певицей, народной артисткой Российской федерации Натальей Герасимовой. Когда их ансамбль распался,  Юрий Насимович уехал вместе с Натальей в Ханты-Мансийск и там организовал прекрасный ансамбль под названием «Консонэ». Сейчас Юрий снова живёт в Москве, занимается ремонтом флейт, в этом деле тоже приобрёл большую известность. Насима Касимовича, к сожалению, уже давно нет в живых. В 1986 году Насима на посту руководителя эстрадного оркестра сменил Олимпий Трапезников. Под его руководством эстрадный ансамбль просуществовал ещё 15 лет.
Самым загруженным участком клуба был красный уголок, который одновременно служил и кабинетом заведующего клубом Елизарова Модеста Дмитриевича. Каких только мероприятий там не проводилось! Там и всевозможные заседания, совещания и кружковая работа, занятия редколлегии,  в которой одно время я тоже участвовал, но об этом расскажу позднее. Зал тоже никогда не пустовал. В нём проводились различные семинары, конференции, собрания. Завсегдатаем всех этих мероприятий был известный в Свердловске незрячий учёный, доктор медицины, профессор Розенблат Владимир Викторович. Он охотно делился с людьми своими знаниями, а на собраниях обязательно выступал со своими оригинальными умозаключениями. Я имел счастье лично познакомиться с ним. Владимир Викторович был высокообразованным, всесторонне одарённым человеком. Беседовать с ним было приятно и полезно.  Хочется упомянуть ещё об одном мероприятии, проведённом в клубном зале. Большой интерес у незрячих читателей вызвала книга Павла Ефимовича Кодочигова «Все радости жизни». В книге рассказано о слепом адвокате, который, по мнению автора, испытал все радости жизни. Вот по этой книге и состоялась читательская конференция в присутствие самого автора. Предметом дискуссии было именно название книги. Как ни странно, автора поддержали самые несчастные люди, никогда не видевшие белого света. Как тут ни вспомнить Иоланту! Хоть и говорят, что в жизни каждый человек - творец своего счастья, и всё-таки, как бы благополучно ни сложилась судьба незрячего человека, он лишён в жизни самого главного - видеть наш прекрасный мир своими глазами.
Одно время шахматно-шашечные турниры проводились в красном уголке общежития, потом тоже переместились в красный уголок клуба. Чтобы стать участником этих турниров, мне пришлось выдержать унизительную проверку на пригодность у далеко не лучшего шахматиста, председателя первичной организации ВОС цеха металлообработки, Пологова Александра Викторовича, в последствие ставшего председателем Свердловского областного правления ВОС. Проиграв мне, он благородно признал меня пригодным к участию в турнирах. К сожалению, выше второго разряда мне подняться не удалось: на серьёзные занятия шахматами у меня не было времени. В шашках я тоже остановился на втором разряде, и получил его в турнире по стоклеточным шашкам.
Лето и осень 1959 года были для нас с Зиной, моей пока ещё просто подругой очень тяжёлой, но самой интересной, самой счастливой порой. Везде, на всех крупных мероприятиях, как то массовки, экскурсии, туристические походы, мы были вместе, и при мне неизменно был мой верный друг, фотоаппарат. Очень интересной, весёлой, впечатляющей была массовка на озере Таватуй. Конечно, кто зачем туда приехал. Для некоторых это была встреча собутыльников. Но мы с Зиной наслаждались красотами природы, радовались новым знакомствам. Благо, погода выдалась прекрасная. Я там сделал очень много пейзажных, коллективных и индивидуальных снимков. Конец этого, так хорошо начавшегося мероприятия оказался весьма грустным: по дороге домой нас настиг ливень с грозой. Ехали мы в грузовой машине с установленными на ней скамейками. Нетрудно представить себе, как мы выглядели после такой поездки. Заместитель директора по воспитательной работе первого предприятия ВОС, где тогда работала Зина, Мишарин Кузьма Корнилович предлагал ей место в кабине, но она отказалась от этого предложения, решив разделить с нами «испытание на прочность».
Ещё более интересным был турпоход на «Тальков камень» и ночёвка в палатках на берегу Верх-Сысертского пруда. Озеро Тальков Камень, образовавшееся в результате затопления бывшего талькового рудника - одна из достопримечательностей нашей области. Живописнейшее место, оно издавна пользуется популярностью у туристов и аквалангистов. Вода в озере, насыщенная тальком, считается непригодной для питья, тем не менее, мы организовали на берегу озера обед: сварили пшённую кашу с тушёнкой, вскипятили и заварили чай. Обед нам показался очень даже вкусным. Мы облазили всю окрестность озера. Зина взобралась на выступ отвесной скалы. Потом она искупалась в озере, что было не безопасно. Я сделал много снимков. Ближе к вечеру мы совершили марш-бросок через берёзовую рощу к берегу Верх-Сысертского пруда, где и заночевали. Раскинули две палатки. Предполагалось, что одна палатка будет мужской, другая - женской. Получилось немного не так. Когда палатки были уже готовы, меня пригласили к Зине. Там же оказались и другие « не семейные» пары. Мы с Зиной, правда, спали в разных углах палатки. С другого берега пруда были слышны голоса отдыхающих. Там  находился дом отдыха, с которым связаны два эпизода моей жизни. Об одном из них расскажу чуть ниже. Другое событие произошло значительно позднее. Домой мы уже возвращались в автобусе.
Летом того же 1959 года, чуть раньше или чуть позднее выше описанного события, мы полным составом духового оркестра во главе с Валювичем отдыхали в Сысертском доме отдыха. Говорить - отдыхали, наверное, не совсем правильно, ведь мы там играли. Но на отдых времени нам вполне хватало. Утром после завтрака мы отправлялись на пруд кататься на лодке. Трубач Якубов Саша был заводной парень и  любил подшутить над другими. Узнав, что я боюсь качки, так как плохо плаваю, начал раскачивать лодку. Сам-то он вообще не умел плавать да, к тому же, был тотально слепой. Я назвал его нехорошим словом. Саша взбеленился и, когда мы причалили к берегу, схватил скамейку, на которой сидел, и кинулся на меня. Я слегка оттолкнул его. Этого оказалось достаточно, чтобы он шлёпнулся в воду. Воды там было ниже колена, так что угрозы жизни не было, но было достаточно, чтобы основательно вымокнуть. Поднявшись, Саша снова кинулся на меня, но попал на Витю Беженцева, тоже трубача, и получил хорошего тумака.
Один раз мы решили добраться до истоков Верх-Сысертского пруда. Доплыли до моста через Сысерть. Мост оказался настолько низким, что проплыть под ним на лодке не представлялось возможным, но мы решили всё-таки проплыть. Несколько ребят поднялись на мост, а один из нас лёг на дно лодки и, упираясь в мост руками и ногами, немного занижал лодку, чтобы она прошла под мостом. Те, кто стоял на мосту, проталкивали лодку. На обратном пути пришлось проделать ту же операцию. Кормили нас в доме отдыха прекрасно. Спали в огромной палате-казарме. Перед сном обязательно организовывали игры на развитие памяти и сообразительности. Отдохнули отлично.
После этих мероприятий  было изнурительное ночное бдение перед фотоувеличителем. Иногда я снимки делал на продажу, но плата была чисто символической, только для того, чтобы окупить фотоматериалы. А фотографировал я в то время очень много: и для стенгазеты, и по заказу администрации, и по просьбе друзей. Две неразлучные подруги, Валя Пермякова и Зоя Копылова даже выразили желание стать натурщицами, только я не воспользовался их «услугой», слишком стеснительным был, к тому же, меня ничуть не увлекал такой род занятий.
Незабываемыми были наши с Зиной прогулки по ночному городу. Никакая усталость не брала нас. Не боялись мы и криминала. Уходили из общежития поздним вечером, а возвращались домой незадолго до рассвета. Излюбленным нашим маршрутом был пеший переход по улице 8 Марта, от улицы Фрунзе до проспекта Ленина и далее по проспекту Ленина, по зелёной аллее, в сторону центрального стадиона. Где-нибудь между улицами Вайнера и Московской выбирали скамейку и сидели там до утра.
15 августа 1959 года мы присутствовали на комсомольской свадьбе Зининого одноклассника Алёши Ботникова с Люсей Батенёвой, бывшей ученицей той же, Шадринской школы. Эта свадьба стала заметным событием для всего общежития, хотя пышной её, конечно назвать было нельзя. Проводилась она в общежитской  столовой. Мы с Алёшей были друзьями и жили  в общежитии в одной комнате. Поэтому, когда меня посадили куда-то «к чёрту на кулички», на самый край длинного стола, я очень обиделся и ушёл из столовой. Конечно, я понимаю, что это была не Алёшина инициатива, но обида, как говорится, застилает глаза. Зина с подружкой Валей Пермяковой  пришли ко мне в комнату уговаривать меня вернуться на свадьбу. Свадьба была интересной, весёлой, только немного официальной. Это событие подстегнуло нас с Зиной к решительным действиям, и уже в ноябре того же года мы с ней тоже заключили свой «союз нерушимый», а проще говоря, зарегистрировались. Регистрация прошла в два этапа. Семнадцатого ноября мы вчетвером, Зина с Галей Кашкаровой, а я с Толей Давыдовым пришли в ЗАГС Ленинского района. Толя нёс огромный букет цветов. Нам предложили недельку подумать. Дома мы всем сообщили, что зарегистрировались, благо, в свидетелях у нас было только два человека. Тайну сохранить было не сложно. 18 ноября  мы небольшой группой (16 человек) во главе с комендантом общежития собрались в комнате, где жила Зина. Там нас и «пропили». Застолье было чрезвычайно скромным: на всех 16 выпили две бутылки вина, закусили винегретом да тушёной картошкой с колбасой. К чаю был торт. Можно сказать, свадьбы, как таковой, и не было, но союз наш действительно оказался нерушимым. Пятьдесят два  с половиной года совместной жизни. Никого из родственников на эту свадьбу мы не пригласили, стыдно было. Зинина мама на нас за это очень обижалась, да и права была: её-то в любом случае следовало пригласить. А жила она тогда в Шадринском плодосовхозе «Прогресс». Забрал я у неё Зину из барака. Никакого сватовства не было. Просто я объявил, что беру Зину в жёны. Мать, конечно, прослезилась, но возражений не было. Предложенного нам недельного срока для обдумывания мы дожидаться не стали и 19 ноября зарегистрировали свой брак.
Поцелуй - это величайшее выражение чувства к любимому человеку, конечно, если это чувство не мимолётное, а исходящее из глубины души. Целовал ли я в детстве свою маму и других своих близких, вспомнить трудно, а вот в зрелом возрасте со мной этого никогда не случалось. Причиной этому было не отсутствие нежности к любимому человеку. я просто был очень стеснительный. Вот дочек своих я целовал без стеснения, и глазки у них разглядывал, что доставляло мне немалую радость. При моём зрении увидеть глаз взрослого человека не было возможности. Вот Зинины глаза я спокойно разглядывал. С первых дней знакомства и до самой свадьбы мы с Зиной ни разу не поцеловались. На руках я её носил, обнимал и на колени к себе садил, а вот поцеловать так и не решился, хотя порывы такие, безусловно, были, но я их подавлял, а зря: этим я лишал себя и, в первую очередь, Зину частицы счастья. Только во время свадьбы под крики «Горько!» я несколько раз не без смущения поцеловал свою Зинулю. Зина даже потом упрекнула меня в неумении целоваться. Это были у меня первые и последние поцелуи. Была ли у нас любовь? Говорят: «Любви без поцелуев не бывает». Но ведь я искренне любил её, любовался своей подругой, каждый день ждал встречи с нею и страдал, не увидев её. А Зина возмутилась до глубины души, узнав, что одноклассница подарила мне свою фотокарточку. Она категорически заявила: «Выбирай, или меня или её. Это её заявление меня даже как-то взволновало, Хотя выбор мною был сделан при первом знакомстве с Зиной. И всё-таки карточку той девчёнки я выбросил: не стоила она того, чтобы задевать Зинино самолюбие. Эта девчёнка училась в параллельном с нами классе.  Она была недоразвитая, очень маленькая, и на классных собраниях мы с другом, как ребёнка, усаживали её между нами. Это было своеобразной шуткой, поэтому у меня не было вопроса выбора между ними. Этот факт мог лишь оценить глубину чувств между мною и Зиной. В дальнейшей семейной жизни у нас с Зиной было полнейшее доверие. И опять таки возникает вопрос: можно ли всю совместную жизнь обойтись без ревности? Что же тогда у нас было? Думаю, зарок верности или, образно говоря «лебединая верность». Были, конечно, соблазны, но я всегда видел перед собой образ любимой.
Свою первую брачную ночь мы провели в «клоповнике». Жизнь нас с Зиной и раньше никогда не баловала, но такие условия, как у Баженовых, у которых мы сняли крохотную комнатку в частном доме, нам довелось испытать впервые. Первое, что нас, видавших виды, поразило в этом доме – засилие, иначе не скажешь, клопов и тараканов. Трёхшкурные кровопийцы буквально омрачили нашу первую самую счастливую ночь. Но это была не единственная и даже не главная беда, подстерегавшая нас в этом доме. Утром при тщательном обследовании лежанки, на которой нам довелось провести свою первую ночь, мы обнаружили, что спали на тряпье, пропитанном мочой и выделениями изо рта. На этой лежанке до нас спала абсолютно недееспособная дочь хозяев больная детским церебральным параличом. Чистейшая, белоснежная простынь у Зины всё-таки была. Всё остальное пришлось срочно покупать, а надо сказать, что при переселении из общежития наш с Зиной багаж составляла Зинина балетка с бельишком да мой чемодан с книгами и кое-какими инструментами. Заработки у нас в то время были более, чем скромными. И всё-таки нам пришлось срочно покупать матрац, а потом и кровать. За водой на колодец мне приходилось ходить по непролазной грязи за полкилометра от дома. Однажды я даже галоши в грязи оставил. Но самое страшное обнаружилось значительно позднее. Оказалось что у нашего хозяина открытая форма туберкулёза. Об этом он нам заявил только тогда, когда мы ждали ребёнка. Хозяин, несмотря на столь плачевное состояние своего здоровья, был не прочь выпить, особенно за чужой счёт. Каждую нашу, даже самую ничтожную, покупку он требовал «обмыть». Мы по молодости, по неопытности выполняли все его требования. Мы покупали ликёры, а хозяева ставили брагу. Пили за одним нашим столом, который мне пожертвовала моя тётушка. Впоследствии я этот самый простой стол с четырьмя ножками переделал в настоящий кухонный с дверцами. Свою крохотную шестиметровую клетушку мы старались хоть как-то приспособить для жизни. А жить в ней нам оставалось только до начала следующей осени, когда, узнав об ожидаемом нами ребёнке, хозяева предложили нам поискать другое пристанище.
Однажды приехала Зинина сестра Ирина Колмогорцева. Ей надо было пройти обследование и лечение в физ. институте. У Иры было воспаление мозговой оболочки, случившееся после перенесённого гриппа. Чувствовала она себя очень плохо, поэтому сразу легла в постель. Я об этом ничего не знал. Придя домой после вечерней смены, умывшись и перекусив я сразу решил лечь спать. Зины в это время не было дома. Откинув одеяло и увидев белую голову, я растерялся, а Ирина ещё подзадорила: «Ничего! Ложись!». Это была, конечно, шутка. Так вот мы познакомились с Ириной. В физ. институте Ире неудачно сделали пункцию, и она умерла. После смерти Ирины у её мужа - Геннадия Колмогорцева на руках осталось двое малышей: погодки Наташа и Дима, оба беленькие милые ребятки. Первое время Геннадию помогала нянчить ребят мама Ирины и Зины, Мария Александровна, но вскоре Геннадий женился. Воспитанием детей занялась его новая жена. О дальнейшей судьбе этой семьи я буду рассказывать по ходу повествования.
Пару раз к нам наведалась Мария Александровна. Уступив ей свою кровать, мы вдвоём еле втискивались в промежутке между кроватью и столом.
Почти вся семья Поклоновых обосновалась в Шадринском   плодосовхозе «Прогресс», а попросту его называли плодоягодным. Ещё учась в школе, в каникулы я изредка забегал туда к Зине. Меня уже тогда там многие знали. Поженившись, мы стали частыми гостями у Поклоновых. Останавливались обычно у Зининого брата Геннадия, работавшего водителем. Жена Геннадия, Александра  встречала нас очень приветливо, особую заботу проявляла ко мне, угощала самыми свежими продуктами: молоком, творогом, сметаной и овощами. Геннадий был на 2 года моложе меня. У нас всегда находились общие темы для разговора. Гена вообще был очень добрый парень. Смолоду он опекал сестрёнку. В тяжёлые послевоенные годы, после погибших на фронте братьев, он стал главной опорой семьи. Тринадцати лет Гена пошёл работать. Когда дома совсем нечего было есть, он брал Зину к себе на работу, чтобы поделиться с ней своим  обедом. Гороховую кашу они ели из одной тарелки, разрезав её ложкой на две половинки. Жаль только, что он постепенно пристрастился к спиртному. Машину свою Гена тоже любил как живое существо, чувствовал её и даже в пьяном виде вёл очень умело, аккуратно. Прожил он до обидного мало. Там же проживала старшая Зинина сестра, Анна.
В то время казённые квартиры ещё не сдавались внаём. Можно было устроиться у какого-нибудь частника. Таких частников мы конечно, хоть с трудом, но нашли. Это была семья Сапегиных. Тут нам с жильём повезло больше: нам выделили времянку, пристроенную к дому. Жильё, не Бог весть какое, но всё-таки отдельное. Времянка эта состояла из комнаты и крохотной кухоньки, в которой, кроме камина, можно было поставить только тот самый кухонный стол да табуретку, прослужившую нам в дальнейшем верой-правдой много лет. Ещё в кухне, в небольшом закутке около входной двери была лавка на которой мы держали вёдра с водой. Вход во времянку был через сени, ставшие для меня мастерской. Первым моим деревянным изделием в этой мастерской была подцветочница, вторая в нашей семейной жизни. В этой «хибаре» я тоже умудрялся интенсивно заниматься фотографией, благо, с водой у нас там не было проблемы: воду мы брали из колодца в соседнем дворе. В лютую зимнюю пору, правда, на ведре оставались клочки от моих кожаных варежек. А воды мне приходилось таскать очень много, так как мою спецовку отстирать было непросто. Бедная Зинуля сбивала казанки своих пальцев до крови. Времянка наша была мало приспособлена для проживания в зимнее время. Дров мы заготовили девять кубометров. Об экономии дров речи не шло. Печку топили нещадно. Вечерами было жарко до изнеможения, а утром встанешь - и пар изо рта. Однажды я решил проверить, почему наше жильё так быстро выстывает, потрогал стык между потолком и стеной, обнаружил клочки мха, неравномерно закрывающие щели. Я легонько упёрся рукой в потолок - он поднялся. Тут уж я всё понял.
Как и положено, первым в этом нашем новом жилище поселился наш красавец кот Кузя, которого нам отдали Зинины родственники по отцовской линии, Деулины, получившие благоустроенную квартиру. Они, не без основания, боялись, что кот не приживётся на новом месте.  Хотя наша обстановка на новом месте не очень отличалась от прежней, хозяином Кузя себя по первости не признал, сиганул в подполье. Пришлось нам терпеливо лаской да колбаской выманивать его оттуда. Зато впоследствии он доставил нам немало приятных мгновений. Скромный, в меру ласковый, Кузя очень охотно позировал перед объективом фотоаппарата. Эти снимки сохранились у нас до сих пор. В своём временном жилище мы старались, по возможности, создать домашний уют. Особенно перед родами Зина старалась навести идеальный порядок. Даже во время первых схваток она занималась стиркой, мыла сени и крыльцо.
Зима в том году пришла рано. Уже в первых числах октября (точную дату не помню) во время бурана я отвёз Зину в роддом, но тревога оказалась преждевременной, и только девятого октября мне объявили о рождении дочери. Это был шестидесятый год двадцатого века. Первую дочь свою, после долгих споров, мы назвали Лилией. Когда я пришёл в роддом с Зининой двоюродной сестрой  Галей Судневой, работница, вынесшая младенца, завёрнутого в нарядное одеяльце, остановилась в недоумении, сомневаясь, кому вручить эту драгоценную ношу. Дело в том, что на мне тогда была обыкновенная ватная телогрейка, служившая мне и рабочей и парадной одеждой, и кирзовые сапоги того же назначения.  Тётя Тоня Деулина, в девичестве Поклонова, была сестрой Зининого отца. У неё было двое детей: Миша и Галя. Дочь, выйдя замуж за Бориса Суднева, отделилась от родителей. Зину, свою племянницу тётя Тоня очень любила, в этой семье мы с Зиной были частыми гостями. Они поддерживали нас, чем могли, хотя и сами жили небогато. Во всяком случае, грибками-то в любом виде они могли всегда нас угостить. Миша, сын тёти Тони, и Рита, его жена, были заядлыми грибниками. Когда мы с Зиной приехали в Свердловск, у Деулиных был один сын Саша, славный мальчишка. Зина всегда с умилением слушала, как он звонко, заливисто смеётся. Недолго довелось Саше пожить на этом свете. Может быть, об этом я ещё расскажу. Сын Стасик у них появился уже при нас. Этот парнишка был уже не таким приветливым, как Саша. Повзрослев, он пристрастился к спиртному. Муж тёти Тони, дядя Андрей по специальности был плотником, но мебель делал не хуже любого столяра-краснодеревщика. С Судневыми мы тоже общались. Борис Маркелович работал на номерном заводе, а по жизни был, что называется, мастером на все руки. В своей работе он любил тонкость, изящество. Он мог из любого хлама сделать ценную вещь. Свою единственную дочь Борис беззаветно любил, ради неё был готов на любую жертву. Раннее детство Лариса провела в тесной дружбе с двоюродным братом Сашей Деулиным. Лариса получила хорошее образование, работала на престижной работе. Сейчас она уже на пенсии. 

Глава восьмая.
Семейная жизнь
С появлением нового члена семьи все наши дела и помыслы были всецело подчинены заботе о благополучии ребёнка. Прежде всего, потребовалось установить такой распорядок дня, при котором наше чадо ни одной минуты не оставалось бы без присмотра. Работали мы с Зиной на разных предприятиях, но ни у кого из нас проблемы с  выбором рабочей смены не возникало. Работать мы, конечно же, стали в разные смены, а в пересменку успевали встретиться дома. Удивительный факт: при встрече Зина с точностью до минут сообщала мне, когда в её отсутствие, а в моё, так сказать, дежурство, Лиля плакала. Все пункты жизнеобеспечения находились далеко от нашего места проживания. А надо ещё учесть пресловутые очереди и дефицит. Теперь приходится удивляться тому, как мы тогда умудрялись везде успеть и  обеспечить дочь всем необходимым. Спасало то, что о себе, о своём благополучии мы как-то меньше всего думали. Ещё один любопытный факт: иногда случалось, что мы подавали  заявление в бюро первичной организации ВОС об оказании нам материальной помощи, ответ был лаконичным и однозначным: «Козлов ведь не курит и не пьёт, зачем ему материальная помощь?» Так что нам всю жизнь приходилось рассчитывать только на свои силы и возможности. Но мы не унывали, а даже радовались: радовались самой жизни, радовались появлению дочки, кареглазой красавицы.
За однокомнатную квартиру на улице Степана Разина мне пришлось основательно повоевать. Понадобилось даже прибегнуть к помощи медицины. Проживание в доме больного открытой формой туберкулёза не обошлось для меня бесследно. У меня развился очаговый туберкулёз лёгких. Нам давали комнату в трёхкомнатной квартире, но моё проживание в одной квартире с соседями было опасно прежде всего для них, для соседей. Аргумент был вполне весомый, но доказать его справедливость было очень трудно. Не перечислить, сколько инстанций мне пришлось обойти. Зато как сладка была победа! Этой восемнадцатиметровке на пятом этаже хрущёвки мы радовались больше, чем любой последующей квартире. Зина до последних дней с благоговением вспоминала нашу первую благоустроенную жилую площадь.
К новоселью мы готовились основательно, конечно, насколько позволяли наши материальные ресурсы: накупили продуктов, водки, вина. Из вин мы предпочли остановить свой выбор на кагоре: всё-таки он считался лечебным. Искали кагор по всему городу. В гастрономе на углу проспекта Ленина и улицы Вайнера Зине сказали, что кагор у них есть и пообещали придержать его, пока Зина сбегает за деньгами. Когда Зина вернулась в магазин, ей подали одну бутылку вина. Нам-то надо было 10 бутылок. Зина подняла шум. Вызвали заведующую магазина. Та приказала продавцу раскрыть все заначки и выдать нам требуемое.
На новоселье мы пригласили всех своих родственников. Праздник был куда более значительным, чем наша свадьба. Но и тут не обошлось без приключения. Гости у нас, в большинстве, были приезжими из Первоуральска, из Шадринска, из Кургана и даже из Новосибирска. О гостинице и речи не шло. Все заночевали у нас. Перед застольем мы убрали из комнаты всё, кроме стола, конечно. Сидений позаимствовали у соседей. А вот постельные принадлежности сложили в ванну. Один из гостей, а именно Зинин брат Геннадий Иванович дошёл до кондиции раньше других и улёгся спать именно в ванну. Хозяевам и всем остальным пришлось прикорнуть кто где мог. Утречком рано Геннадий пошёл на балкон покурить, а одна гостья по ошибке включила душ над всей постелью и не сразу догадалась, как его выключить. Ладно, хоть соседей не залили, впрочем, и это бывало.
И опять начались хлопоты по благоустройству нашего долгожданного жилья. При нашей нищенской зарплате даже однокомнатную квартиру обставить мебелью было не просто. Экономия была жесточайшей, но не в ущерб ребёнку. Зато уж мне открывался необъятный фронт работ по приведению жилья в надлежащий вид. В первую очередь мы позаботились о тепловом режиме и не случайно. Традиционно в новых квартирах в радиаторах отопления секций было минимальное количество. Кто и куда их припрятывал, нам не известно. Во всяком случае, в первые же дни после заселения квартир к нам, то есть, к новосёлам являлся сантехник с предложением добавить недостающие секции. Редко кто отказывался от этого предложения, куда деваться, тепло-то все любят. Вот и мы добавили секций в своих батареях. И снова приключение. Мастер, взявшийся добавить секций в наши радиаторы, забыл перекрыть воду в резервном баке, и вся вода из бака потекла не только к нам, но и во все квартиры под нами. Следующим этапом моей деятельности в квартире было удаление из кухни злосчастного камина, который никак не хотел топиться. Таким образом, мы из кухни сделали комнату для тёщи, поставив вместо камина кровать, которую нам пришлось несколько укоротить, а от раковины отгородить её железным щитком. Тёща довольна - и нам хорошо. С этого времени Мария Александровна переселилась к нам на постоянное проживание. С ней у меня не сложились добрые, душевные отношения. А всё дело в том, что я никак не мог называть её мамой, не было в моём детдомовском лексиконе этого слова. Я понимал, что обижаю человека, но ничего с собой не мог поделать.
Балкон наш тоже требовал доработки. Мои женщины были страстными любительницами цветов. В комнате у нас уже стояли цветы. Но как же обойтись без цветов на балконе? Пришлось мне срочно сооружать ящики для цветов. Хоть у нас и не южная сторона была, но цветы росли. В ванной комнате под потолком у нас было небольшое окно в кухню. Для меня при работе с фотографиями оно было совершенно ни к чему. Приходилось его завешивать. Потом я над ванной соорудил огромную полку, а на ванну - щиток для фоторабот. Электрическую розетку тоже пришлось самому проводить, и вообще, кое-какую мелкую перепланировку квартиры мне пришлось сделать, чтобы удобней было расставить мебель.
На ножки Лиля встала ещё на частной квартире. Любопытно было наблюдать, как она каждый раз перед сном в одной маечке вставала на ножки в кроватке и, выбросив вперёд правую ручку в позе оратора, начинала выкрикивать какие-то, пока ещё, бессвязные звуки. Это у нас называлось развитием речи. В такой позе я её сфотографировал. Эта фотография до сих пор хранится в моём альбоме. В ясли, а потом и в садик Лилю мы водили пешком, так как она не переносила никакой вид транспорта. Мы так и не смогли понять причину этого. Бывало, Лиля из садика на санках везла маму, а не мама её. В яслях и в садике воспитатели Лилю любили и даже позировали вместе с ней перед моим фотоаппаратом, который я частенько туда приносил и делал групповые снимки. Фотографий той поры у меня сохранилось довольно много.
Летом 1962 года была организована коллективная поездка в город Кунгур с целью посещения знаменитой Кунгурской ледяной пещеры. Мы с Зиной, оставив Лилю на попечение тёщи, тоже поехали туда. С железнодорожного вокзала к месту назначения нас доставили в стареньком экскурсионном автобусе. До начала экскурсии было достаточно много времени. На вершине Ледяной горы мы устроили завтрак. В ожидании своей очереди на экскурсию мы облазили вдоль и поперёк всю Ледяную гору, познакомились с её ландшафтом и  растительностью. Перед началом экскурсии нас ознакомили с особенностями пещеры, проинструктировали о правилах поведения внутри пещеры, вручили резиновые сапоги. Экскурсия по Ледяной пещере проводилась по укороченному маршруту, но и на этом укороченном пути было очень много интересного. С восторгом мы осматривали знаменитые гроты, любовались сталактитами, сталагмитами, световыми эффектами, камнями оригинальной формы и расцветки. В огромном, подсвечиваемом изнутри, подземном озере даже воду потрогали руками, а кое-кто и лизнул её. К сожалению, моих двух сотых зрения было явно не достаточно, чтобы детально ознакомиться со всеми особенностями этого творения природы, ощутить его прелесть. Я даже фотографировал фактически наугад. Из пещеры мы вышли уставшими, но одухотворёнными. Зина из травы сплела себе две довольно большие косы, и я с этими косами сфотографировал её у входа в пещеру. На обратном пути через реку Сылву мы переправились на пароме. Паромщика не было. Мы сами тянули канат и что-то там крутили. В ожидании поезда мы устроились в живописном привокзальном сквере, там же сходили в магазин, в сувенирную лавку, набрали разных сувениров. Мы с Зиной взяли себе собачку из белого камня и парочку влюблённых голубей из селенита. Ещё мы там взяли кружку, которая называется: «Напейся и не облейся». Погода в тот день была отличная, солнечная. Мы с удовольствием расслабились, пообедали, купленными в гастрономе, продуктами, поговорили по душам.
Лиля не была гениальным ребёнком, но уже в садике она пела и пела довольно чисто. Иногда я в садик приходил с баяном. Тут уж дочь не отходила от меня. Под мой аккомпанемент она очень охотно пела. Запись её пения у меня бережно хранится на магнитофонной кассете. Была и цифровая запись, да утрачена вместе с компьютерной программой. Лиля была спокойной, тихой девочкой. Голосок у Лили был тихий, игры тоже были тихими. Могла даже заснуть на полу, окружённая игрушками и книжками. Однажды я её среди бела дня потерял, да не где-нибудь, а в квартире. Она заигралась в окружении книжек и уснула посреди комнаты. Я был занят своими делами. Оглянулся - нет Лили. Она была в пёстреньком платьишке. Среди книг я её и не заметил. Поднял панику. Зина в это время мылась в ванне. Наскоро накинула на себя, что попалось под руку, мельком заглянула в комнату, тоже не заметила дочери, побежала на улицу. Дом наш был очень густо заселён. Детворы - полон двор, но нашей Лилечки там не оказалось. А она, проснувшись, преспокойно продолжала играть. Чтобы впредь не потребовалось искать Лилю на улице, я поперёк балконных прутьев достаточно густо натянул медную проволоку.
Наш дом был почти полностью заселён членами ВОС. Большинство семей молодые. Все знали друг друга, а значит, постороннему человеку не замеченным появиться было почти невозможно. Малышей отпускали во двор на прогулку безбоязненно, да и время было более спокойное, чем сейчас. Особенно любили малыши тёплым летним днём после дождя бегать босиком вдоль дома по лужам. Возвратившись домой после такой прогулки, грязная по уши, Лиля с восторгом сообщала: «Слёп, слёп по люзям». У неё был смягчённый выговор, и везде она вставляла звук «л». Временами мы затруднялись понять, о чём она говорит. Весной, когда начали на деревьях появляться первые листики, идя с мамой в садик, она сообщала: «Вон селётьки! Вон ещё селётьки!» Мама гадает: «Кто, где на деревья селёдку развешал». Учили её запоминать свой адрес. Улицу Степана Разина она называла, а когда речь доходила до номера дома, кричала: « А катиля солёк!» Мы постоянно ходили друг к другу в гости, особенно в новогодние праздники. У нас ёлка всегда была высокая и пышная, состоявшая, как правило, из двух плотно прижатых один к другому стволиков и обязательно в подставке с водой. С гирляндами в то время была проблема, поэтому я сооружал огромную гирлянду своими силами, собирая  её из лампочек от карманного фонарика, покрашенных, чем придётся.
У нашей Лили всегда была проблема с аппетитом, а в компании с другими детьми она ела охотно, поэтому мы частенько зазывали соседскую  бойкую девочку Лену Мурыгину, чтобы в паре с ней накормить своё чадо. Возвратившись домой, Леночка сообщала маме Эле, показывая большой палец, как она поела у тёти Зины. А вот Лилечке нашей не повезло: её пригласила поесть пельменей подружка Таня, дочь наших знакомых Ботниковых Алексея и Людмилы, у которых мы были на комсомольской свадьбе, но их мать, тётя Ира буквально прогнала Лилю из-за стола, посоветовав ей обедать дома. Лиля вернулась домой вся в слезах. С Ботниковыми  мы дружили всю жизнь. Алёша и Люся обучились на массажистов. За долгие годы в этом деле они достигли большого совершенства. Таня стала врачом, прекрасным специалистом, родила сына, которого назвала Андреем. К сожалению, о её дальнейшей судьбе и о судьбе её сына я больше ничего не знаю. Тётя Ира всю жизнь ненавидела зятя. Она прочила своей дочери другого счастья, во всяком случае, не со слепым мужем. А вот этому слепому зятю привелось ухаживать за своей тёщей в последние годы её жизни.  Теперь тот же самый зять стал нянькой за больной Людмилой, дочерью тёти Иры. Однако нам надо вернуться в те далёкие шестидесятые годы, в наш любимый желанный дом на улице Степана Разина. В этом доме все взрослые и дети были знакомы друг с другом, и в играх детям было очень комфортно.
Когда Геннадий Дмитриевич, брат Зины, повторно женился, а Мария Александровна переехала к нам,  Колмогорцевы всей семьёй приехали к нам в гости. Мы тоже не единожды гостили у них, а их дети вообще бывали у нас частыми гостями. Я любил их и охотно водил по всему Свердловску, показывая им все достопримечательности города. Не один раз побывали мы в дендрарии, в центральном парке культуры, в зоопарке. Побывали мы и в самом старом, любимом свердловчанами Харитоньевском парке. Везде я их фотографировал. На городскую ёлку мы с ними тоже не один раз ходили.
Тёща моя, Поклонова Мария Александровна любила устраиваться с вязаньем на окне, смотрящем на территорию общежития. Ей любопытно было наблюдать за тем, что там происходит. Территории общежития и нашего двора разделял невысокий забор. Однажды Мария Александровна наблюдала, как пьяный Владимир Трофимов, которого за высокий рост и солидный голос у нас называли атаманом, перелезая через этот забор, повис на нём и заснул. В торцевой комнате общежития, выходящей окном в нашу сторону находился отдел кадров первого предприятия. Однажды начальнику отдела кадров Страховой (не помню, как её звали) понадобилось получить от нас какие-то сведения. Она написала нам письмо и отправила по почте. Это письмо шло к нам ровно полтора месяца. Здание общежития и наш дом были в такой близости друг от друга, что через открытые окна можно было поговорить без большого напряжения голоса. Вот такая забавная, история.
Камины в наших кухнях никто не топил и почти все их повыбрасывали, поэтому дровенники, существовавшие в доме, использовались для других целей. В том виде, в каком дровенники достались нам от строителей, конечно же, они никуда не годились. Надо было их доводить до ума. Тут обо мне опять позаботилась тётя Дуся. Она привезла мне целую машину досок. Ах, эта тётя Дуся, Чиркова Евдокия Андреевна! Добрейшая душа. Сколько раз она выручала меня и деньгами и дефицитными продуктами, и всякой всячиной по мелочи. В юности я не один раз бывал у неё в гостях, причём, всегда в разных местах: не любила она жить на одном месте. В Свердловск   тётя Дуся приехала почти в одно время со мной. Поначалу, как и я, жила на птичьих правах, но очень скоро освоилась. Она была очень красивой белокурой женщиной и до глубокой старости следила за своей внешностью. С мужчинами у неё проблем не было. Я даже затрудняюсь сказать, когда за кем она была замужем. Назову только одного, не последнего, мужа, с которым нам довелось много общаться. С  Петром Андреевичем Власенко тётя Дуся познакомилась, когда жила в маленькой комнатке на территории какого-то санатория на Сибирском тракте. Какую она там должность занимала, не знаю. Знаю, что её работа была связанна с выращиванием цветов. В цветах я её и сфотографировал. Потом они получили деревянный домик с приусадебным участком. В этом домике мы их часто навещали. Нередко увозили от них ящики с дефицитными продуктами. За продукты мы, конечно, платили, но одно то, что эти продукты доставались нам  в пору всеобщего дефицита, уже было очень важно. Вообще, Евдокия Андреевна меняла место работы так же часто, как место проживания и везде очень быстро налаживала связи с «нужными» людьми. Этими связями она очень даже умело пользовалась.
 В связи с этим расскажу об одном забавном эпизоде. У нас на пересечении проспекта Ленина и улицы Луначарского был большой овощной магазин. В этом магазине нередко появлялись то апельсины, то отличные яблоки, но купить их было не так-то просто. Однажды тётя Дуся написала директору этого магазина записку с просьбой отпустить предъявителям данной записки фруктов и подписалась - Евдокия Андреевна. Мы с Зиной зашли в магазин с чёрного хода, попросили позвать директора. Подошла немолодая женщина, спросила, что бы мы хотели купить и сколько, Мы высказали свою просьбу. Нам быстренько отпустили товар, а потом она спросила: «А кто такая Евдокия Андреевна?»  Долго мы смеялись над этим. В доме на улице Машинной мы были частыми гостями, даже тогда, когда Евдокия Андреевна с Петром Андреевичем переехали в квартиру на улице Щорса, а в этом доме поселилась дочь тёти Дуси Неля Екимова с мужем и детьми. Тётя Дуся с Петром Андреевичем тоже частенько приходили к нам, иногда даже только для того, чтобы поиграть в карты.
Дважды мы спасли этот дом от грозящего пожара, когда им поджигали газеты в почтовых ящиках. Около их дома, прямо под окнами была водопроводная колонка. Однажды, подходя к их дому, мы увидели, лежащего прямо у самой колонки мужчину. Понятно было, что человек пил воду из колонки, а вот почему он упал, было непонятно. Но помочь-то человеку всё равно надо. Виктора, мужа Нели не было дома. Нам с Зиной пришлось самим поднимать его. Только тогда мы поняли, что мужчина был пьяным. Зина помогла ему отмыть от глины руки и лицо. Потом оказалось, что это был сосед Екимовых.
Доски, которые привезла нам тётушка, числились как обрезь, но для ремонта моего дровенника они вполне годились. Ими я не только укрепил стены, но соорудил ларь для картошки, а также верстак для столярных и слесарных работ. Туда я и освещение провёл. Однажды мой дровенник ограбили, но милиция очень быстро нашла грабителя, и мне вернули всё, вплоть до гвоздей. Грабителем оказался Валера Кучма, мальчишка из неблагополучной семьи, живший в нашем же доме. Его милиционер вычислил по следам от обуви. Другое ограбление уже не обошлось для меня так благополучно, так как я в то время был в отъезде.
Двадцатилетие победы в Великой Отечественной войне страна впервые отметила с большим размахом. Девятого мая 1965 года в нашем городе была удивительно тёплая солнечная, прямо-таки летняя погода. Казалось, что весь Свердловск высыпал на улицы. Было шумно, весело. Мы с Зиной, прихватив пятилетнюю дочь, с утра отправились в центр города, на площадь 1905 года, Постояли на трибуне под знамёнами у памятника Ленину, посмотрели и послушали несколько концертов. Каким-то чудом нам удалось проникнуть в специальный магазин под памятником и неплохо отовариться. Домой возвращались тоже пешком. Лилечка стойко выдержала такую продолжительную прогулку.
Осенью 1965 года вместо цеха металлообработки на улице Радищева, в микрорайоне Сортировочный возникло новое предприятие УПП №2. Туда из первого предприятия переселилось кабельное производство, а вместо металлообработки появился цех светильников. Туда полным составом, переводом были отправлены все, кто работал в металлообработке. Туда же переводом оформилась и моя Зина. Одновременно вблизи предприятия заселили 2 новых дома. Мы тоже получили там двухкомнатную квартиру в новом доме по улице Технической, 27. Когда мы заселяли новую квартиру, вдоль наших домов дороги ещё не было вообще, а вдоль трамвайной линии тянулась канава, заселённая крысами. Их писк и возня очень раздражали. Зато на пустыре за трамвайной линией утрами можно было послушать звенящую песню жаворонка. Теперь мы с Зиной работали на одном предприятии и даже на одном участке, только в разные смены. Как и в цехе металлообработки, на участке светильников я поработал на многих операциях: нарезал резьбу в отверстиях мостиков и скоб для цоколей, нарезал резьбу в гайке для корпуса светильника, в сетке, собирал цоколь и корпус светильника. Зине очень нравилось попадать за тот станок, на котором я накануне работал: я буквально «вылизывал» его и уж обязательно смазывал. Работая на сборке корпуса светильника, я придумал и изготовил довольно удобный торцовый ключ для закручивания гаек. Но главным, наиболее весомым моим новшеством было приспособление, позволяющее рабочему освободиться от очень неудобного положения при сборке корпуса светильника, при котором сетку с вложенным в неё стеклом  рабочий вкладывал между коленками для закручивания гаек на корпусе. Я же, свободно сидя за рабочим столом, поочерёдно вкладывал все детали корпуса в своё устройство, закреплённое на столе и спокойно собственным торцовым ключом закручивал гайки.  Гайки и ключ очень удобно укладывались в предусмотренный для этой цели желобок. Это устройство в единственном экземпляре я устанавливал на своём рабочем месте. Как ни странно, это моё приспособление долгое время не хотели признавать, и каждый раз мой сменщик сбрасывал его. Только когда я уволился с предприятия, придя на тот самый участок, я обнаружил своё приспособление на всех столах. А мне ведь так и не оплатили это рационализаторское предложение.
Нам с Зиной было даже как-то непривычно работать в нескольких шагах от дома. Только вот в садик Лилю водить приходилось далеко да ещё через пустырь. А зима в тот год выдалась очень суровая. Везёшь эту молчунью в буран и не знаешь, тут ли она. Бывало и падала из саночек. Упадёт и молчит, а я и не замечаю, что её нет: по рыхлому снегу даже пустые санки тянуть было тяжело, так что облегчения я не замечал, а от резкого, секущего снегом, ветра лицо приходилось укутывать воротником и шарфом. Обнаружив пропажу, я возвращался и находил её в сугробе, потому как снега в тот год было много. Но это мучение продолжалось недолго. Предприятие расширялось, а рядом как грибы росли дома, построенные обществом слепых. Вскоре и детский сад прямо напротив наших окон появился.  Путёвки  в   этот   детский   сад   в первую очередь давали детям незрячих работников, в том числе, и нам дали. Лилю уже не надо было провожать. Достаточно было тёще проследить из окна или с балкона, как Лиля выйдет из подъезда, пересечёт дорожку между жилыми домами и садиком и войдёт в дверь садика. Из наших окон можно было даже видеть, что происходит там, внутри помещенья.
Дома наши заселялись преимущественно незрячими, поэтому знакомиться нам не было необходимости, все и без того прекрасно знали друг друга. В этих домах на Сортировке оказалось много наших старых знакомых. Всех даже трудно перечислить. К тому же, большинство Зининых подруг, выйдя замуж, поменяли фамилии. С Гелей Филиной Зина познакомилась, ещё работая комплектовщицей на первом предприятии в кабельном цехе. Там же она познакомилась с Ниной Переводовой. Геля вышла замуж за начальника кабельного цеха Ивана Захаровича Максименко, и на Сортировку эта семья переехала уже с трёхлетним сыном Андрюшей. У нас они были частыми и желанными гостями. С Иваном Захаровичем я тоже познакомился при посещении кабельного цеха. Там я фотографировал производство. Нина Переводова вышла замуж за Вадима Некрасова, того самого Некрасова, который пытался поступить в Курское музыкальное училище. С этой семейной парой очень тесные связи у нас сохранились до самых последних дней жизни Вадима, а потом и Нины. С ними у нас связан один забавный эпизод. Когда исполнилось 10 лет нашей с Зиной совместной жизни, мы об этой дате совершенно забыли. Вечером вдруг к нам в дверь позвонили. Зина спрашивает: «Кто там?» Молчок. Зина открывает дверь. У порога стоит коробка с тортом. Зина кричит: «Кто это так шутит? Сейчас ведь сброшу с лестницы». И вдруг снизу доносится: «Только попробуй!» Вот так с Некрасовыми мы и отметили своё десятилетие. С ними мы общались едва ли не каждый день. Вадим был отъявленным гурманом, а Нина пекла вкуснейшие пироги. С Вадимом интересно было поболтать – неутомимый фантазёр У Зины с Ниной тоже было много общих дел. Однажды после крепкого застолья Зина заночевала у них, а утром в Нининых выходных туфлях ушла на работу. Вадим со своими нереальными планами напоминал гоголевского Манилова.
Ещё одну семью никак нельзя обойти молчанием. С Николаем и Людмилой Гейгер мы познакомились в 1963 году. Они тогда в лаборатории шлифовали линзы из оргстекла. Когда в 1965 году на Сортировке открылось новое предприятие и начали заселяться новые дома, Гейгеры тоже перебрались туда. Их сыну Андрюше тогда было 3 годика. С этой семьёй нас связала крепчайшая многолетняя дружба. Они несколько раз меняли место проживания и каждый раз я помогал им обустраиваться. Коля был заядлым шахматистом. У него все мысли были сосредоточены на шахматах. В конечном счёте он стал кандидатом в мастера спорта. У Зины с Люсей была такая дружба, о какой поёт Алёна Апина. Андрюша рос серьёзным целеустремлённым мальчиком, занимался спортом, был зачислен в школу олимпийского резерва, дома всё что-то мастерил. В одной из квартир я ему в коридоре соорудил верстак. Когда объявили призыв в добровольцы для войны в Афганистане, он записался в числе первых, причём, выбрал самое трудное - десант. Домой вернулся инвалидом. До войны в Афганистане  Андрей не пробовал никакого спиртного. Даже пива не пил, а теперь временами срывается. И всё-таки доброе начало в нём сохранилось. Сейчас Гейгеры живут в Первоуральске. Коли уже нет в живых. Люся частенько бывает у нас в гостях.
У нас были очень хорошие соседи, Коля и Люба Ильины. На них можно было во всём положиться. Две их дочери, Люда и Валя, славные, скромные девочки, очень часто проводили время у нас, любили заниматься с Лилей. Частенько Валя уходила от нас с мокрым подолом платья, а иногда Лиля предупреждала её: «Мокаля! Мокаля!» Иногда мы с Людой ходили за Лилей в садик. Я любил побалагурить с Людой. Мы иногда и обедать друг к дружке ходили, а дети всё время у кого-нибудь собирались, особенно в праздники. По убранству новогодних ёлок даже соревнования устраивали. Всё бы ничего, да шпаны в этом районе больно много было. Среди детей из домов ВОС тоже было немало таких, чьё поведение никак нельзя назвать благопристойным. Тот же Валера Кучма. Повзрослев, он вообще стал отпетым бандитом. Вокруг него сгруппировались такие же негодяи: братья Сыркины, Рауль Шарипов и другие. Грабежи, пьянки, драки - таким был образ жизни наших «героев». На одной из многочисленных пьяных оргий в квартире у Валеры Кучмы кто-то шилом подколол Алёшу Сыркина. Кто его подколол, в суматохе не сразу разобрались, тем более, что умер-то он в больнице. Даже не пытаясь разобраться в случившемся. Сыркины убийцей Алёши единодушно признали Валерку Кучму и решили устроить над ним самосуд. Сам Валерка, конечно, не заслуживает особой жалости, но то, что творилось в тот день в его квартире, представляло жуткую картину. Убивали Кучму самым жесточайшим образом. В ход пошла вся мебель и даже кухонная утварь. При обследовании квартиры кровь обнаружили даже на потолке. Самое активное участие в убийстве Валерки приняла мать братьев Сыркиных. Она молотила его мясорубкой по голове, а потом уже у мёртвого плоскогубцами выворачивала зубы изо рта и даже потопталась на его голове. Ну а главной движущей силой этого зверства был, конечно же, старший сын Сыркиных, Валерий. Уже будучи осуждённым, он при попытке к бегству, убил охранника и был застрелен. Тоня отсидела в тюрьме 10 лет. Эта история взбудоражила весь микрорайон Сортировки.
Наша судьба далеко не всегда бывает счастливой. Володе Минееву в жизни везло. Спортивный парень. Прекрасный трубач, неплохо играл в шахматы. В результате хирургической операции частично вернул зрение. После нашего переезда на улицу Крауля, он занял нашу, неплохо обустроенную квартиру на пятом этаже. Узнав о рождении сына, он решил отметить это событие. Подвыпивший Володя расположился на открытом окне и, не удержавшись, упал с него. При падении, конечно, не обошёлся без травм, но выжил и, благодаря спортивной закалке, полностью восстановился. И всё-таки злая судьба подстерегла его: кому-то из местной шпаны он встал поперёк дороги. Они убили его и спрятали среди строительного хлама в подвале жилого дома.
В клуб мне теперь было добираться далековато. Зине вообще было не до клуба, а я продолжал ходить и в хор и в духовой оркестр, и в турнирах участвовал. На благоустройство новой квартиры тоже тратилось немало сил и времени. Успевал я и другим помогать. В освоении фотографии я тогда тоже значительно преуспел. У меня появились 2 новых фотоаппарата: миниатюрный «Киев-Вега» и зеркальный «Зенит-3м». Я уже мог тонировать отпечатки, работать с виньетками. Большое облегчение в работе мне давал фотоувеличитель УПА-5 с автоматической наводкой на резкость. В фотоделе я пользовался справочниками и другой литературой по фотографии. У меня даже начала появляться своя фотолаборатория, которая располагалась в ванной комнате. Для работы над фотоотпечатками я сделал по размеру ванны деревянный щиток, провёл электрическую розетку. А вот глянцевал отпечатки на обыкновенном оконном стекле, правда, готовил его очень тщательно. В результате, глянец получался отменный. 
    

  Глава девятая.
               
                Моя главная профессия

Узнав, что кое-кто из незрячих музыкантов трудоустроился на фирму клавишных музыкальных инструментов «УРАЛ», я  тоже решил воспользоваться такой возможностью и в 1966 году поступил туда же учеником настройщика фортепиано.
Несколькими месяцами раньше мы с Зиной побывали в Новосибирске, посмотрели город, проехали на метро, которое нам не понравилось, погостили у всех Симаковых. Дядя Вася провёл нас по полукилометровому мосту над Обью. Он тогда уже сильно болел. У него был рак горла. Зинина мама приехала ухаживать за ним. После его смерти мы ещё раз побывали в Новосибирске, а Мария Александровна распорядилась его имуществом. Всё ценное она раздала родным и знакомым, а никому ненужные тряпки привезла к нам, квартиру сдала государству.
Уходя из учебно-производственного предприятия, я оставил на память ещё два рац.предложения, которые оформили на себя Зина с подругой, Людмилой Гейгер. Главный инженер предприятия Осадчук, увидев мои изделия, мимоходом заявил: «Я ведь знаю, чья это работа». В трудовой книжке у меня значилось: слесарь-штамповщик второго разряда и слесарь-сборщик второго разряда.
Двумя годами ранее меня на фирму поступил Олимпий Трапезников. Нас с ним связывало давнее участие в кружках художественной самодеятельности. С ним рядом мы сидели на репетициях хора. На фирме он стал моим наставником. До Алика незрячих настройщиков на фирме были единицы. Можно сказать, он проложил нам туда дорогу. При мне уже организовалась целая группа незрячих настройщиков. В первичной организации ВОС «РИТМ» она так и называлась группой настройщиков, и возглавить её поручили мне.     На фабрике настройка пианино - это довольно узкая специальность, ограниченная приведением в надлежащее состояние строя инструмента. Конечно, для этого требовался определённый объём знаний и навыков. Для работы на фирме можно было этим и ограничиться, но меня это не устраивало, я старался, хотя бы теоретически, изучить весь процесс производства и ремонта фортепиано, а возможности для этого были. Предварительная операция по настройке пианино, которая называется цвиковкой у нас производилась на участке столярной сборки, т. е. там, где в нашем цехе начинался весь процесс сборки инструмента. Я как раз и начал освоение специальности настройщика с цвиковки.  Работа, скажу вам, не приведи Господи, прежде всего ужасный шум. Тут и стук молотков, и визг дрелей, и вой центрифуги, и звон пилорамы. Конечно, в металке шум был побольше, но там не надо было прислушиваться. Эта беда была не последняя. Работать приходилось на санях, на которых работал сборщик корпуса  пианино. Естественно, мы друг другу мешали, к тому же мне приходилось приноравливаться к его ритму работы: отцвикуешь и ждёшь, когда он закончит и положит на сани новый футор. Футор - это основная часть корпуса пианино. Ну, а если не закончишь очередную цвиковку, он не будет ждать, сбросит уже собранный корпус. Потом мне дали другие, более лёгкие сани, на которые я сам клал футор и сбрасывал его. Но футор весил от 125, до 175 килограммов. Замаешься таскать их. Ещё одна беда нам портила жизнь. Этот участок был вдоль разделён на две половины. В другой половине работали полировщицы. Станки у них работали не очень шумно, но детали покрывались полиэфирной смолой, пары которой вдыхать было очень вредно. Полировщицы получали за вредные условия работы дополнительное бесплатное питание, а мы хотя и  дышали этими парами, так как  вытяжка выходила к нам на участок столярной сборки, но условия работы не считались вредными. Первая и вторая настройки зачастую производились на конвейере, где работали установщицы и регулировщицы механики. Я вникал во все тонкости их работы. Кроме того, я проштудировал массу литературы по производству и ремонту фортепиано. Вскоре все эти знания мне очень даже пригодились.
На фирме я тоже оказался в числе лучших рационализаторов. Не уверен, что это  определение справедливо, хотя у меня действительно было несколько рационализаторских предложений.
Первичная организация «РИТМ» тогда располагалась в помещении клуба на улице 8 марта, дом 30, в бывшей кружковой комнате. Я в то время был ещё и членом редакционной коллегии нашей настольной газеты «Голос восовца». Иногда в этой газете появлялись мои заметки. Нашим негласным консультантом была Александрова Инга Сергеевна. Ей очень понравился мой «трактат о наступлении весны». Возглавлял нашу коллегию Шакиров Ханиф Шакирович. Он долгое время был заведующим областной библиотеки для слепых. С Шакировым я познакомился ещё в 1963 году. Ветеран, инвалид Великой Отечественной войны, Ханиф Шакирович был человеком с претензиями. Он был абсолютным трезвенником, к тому же ещё и не курящим, и когда ему выделили путёвку в Пятигорский санаторий «Труженик», Шакиров потребовал, чтобы в сопровождающие ему подобрали человека тоже не пьющего и некурящего. В то время не видать бы мне путёвки, как своих ушей, если бы не удивительное совпадение: моя кандидатура, как ничья другая, отвечала требованиям Шакирова. Так мы с ним оказались попутчиками. Надо сказать, что за всё время пребывания в санатории у нас с ним не было ни малейших разногласий, хотя я был наслышан о его неуживчивом характере. Ханиф Шакирович был человеком грузным. Ему надо было похудеть. У меня же наоборот, не хватало четырнадцати килограммов веса. Но я был его сопровождающим, а значит, должен был заботиться о нём. Куда только мы с ним ни ходили, ни лазили! Вместе с нами тогда из Свердловска приехала целая группа незрячих. Вот мы всей этой группой во главе с Шакировым ежедневно совершали восхождение на Машук, а поднявшись на вершину, вместо флага поднимали над головой майку Ханифа Шакировича. Побывали мы и в Провале и над Провалом, побросали камушков в озеро, спускались к Народным ваннам. Каждый осмотр достопримечательностей, архитектурных и природных памятников Пятигорска сопровождался фотографированием. У меня скопилось множество снимков. Есть у меня фотография места дуэли Лермонтова, эоловой арфы, грота Пушкина, откуда Александр Сергеевич наблюдал за полётом орла, поднявшегося с отдалённой вершины. Сфотографировал я и памятник Пушкину в цветнике, и символ Кавказских минеральных вод -  орла на гребне Горячей горы над гротом Дианы, терзающего змею, сфотографировал и живописнейший грот Дианы. Каждая галерея источников минеральной воды представляет из себя архитектурный памятник. Я их все фотографировал. Очень жалел, что не удалось сфотографировать вершины Эльбруса. Для этого требовалось выбрать единственно благоприятный момент, который я никак не мог подкараулить. Своего фотоаппарата я в Пятигорск не брал, там брал его на прокат. С обработкой снимков тоже проблемы не было: этот сервис в Пятигорске  был организован на высоком уровне. Тихими тёплыми вечерами мы с удовольствием слушали хор лягушек, где-то пониже «Труженика», а в окрестностях санатория треск цикад, на Горячей горе упивались соловьиными трелями. Хотя целью поездки в санаторий считается лечение, но рассказывать об этом, наверное, не имеет смысла. В этом санатории была очень тёплая доброжелательная обстановка. Все сотрудники очень внимательно и заботливо относились к отдыхающим. Даже напившихся до неприличия инвалидов нянчили, как детей. В санатории нас не только лечили, но и обеспечивали нам культурный досуг: водили в театр, организовывали экскурсии. В цветнике на свежем воздухе я бесплатно слушал прекрасную музыку. Все курортные городки Кавказских Минеральных вод я объездил, обошёл, попробовал воду из всех источников. Благодаря моим заботам Ханиф Шакирович прибавил в весе 2 килограмма, а сам я похудел на столько же. И всё-таки поездка наша удалась на славу. В результате её я приобрёл нового друга. Это моё посещение санаториев зоны Кавказских минеральных вод не было ни первым, ни последним. Ещё в 1961 году я побывал в Железноводске, в санатории «Ударник». Там я сфотографировал Славяновский источник, Пушкинскую галерею и красивейшую каскадную лестницу. С горы Железной гора Бештау вырисовывается, как на ладони. Кажется, вот тут она, рядом. Я попытался дойти до неё. Не тут-то было: шёл, шёл, устал и вернулся обратно в санаторий.
Ну а в Пятигорске я был ещё несколько раз. Один раз приезжал с сопровождающим Кузнецовым. Не понятно только было, кто из нас кого сопровождал. Видел он действительно лучше меня, но ориентировался в обстановке безобразно плохо, особенно в Москве. Однако в Пятигорске он моментально скрылся от меня. Больше я его до самого Свердловска не видел. Впрочем, я и не расстраивался. Я в ту поездку обследовал все заповедные места Кавказских минеральных вод, не однократно посетил Ессентуки и  Кисловодск. Один раз, правда, в Кисловодске неудачно спрыгнул с электрички, не дождавшись полной её остановки. В результате чуть не попал под колёса вагона. В последний раз в Пятигорске я отдыхал с Зиной уже в санатории «Машук». С нами отдыхала наша лучшая знакомая Людмила Гейгер. Во всё время пребывания в санатории мы были вместе и везде, кроме лечения, ходили втроём. Я уже тогда был тотально слепым, так что с фотографией было покончено. На пути домой мы заехали в Москву запастись продуктами. Нагрузились, конечно, основательно, но как обойтись без приключений? Я вообще метро люблю, особенно московское, а вот Зина почему-то сразу невзлюбила его: и воздух не тот и звуки какие-то странные. Видимо, и метро ей ответило взаимностью. На Площади Революции на эскалаторе у Зины закружилась голова. Она стала падать. Я хотел её удержать, схватился перед ней за перила, но схватился-то не за движущуюся ленту, а за неподвижные перила. В результате упали оба. По эскалатору разнёсся слух, что пьяный мужчина уронил женщину. Эскалатор моментально остановили. Нам помогли подняться, а у выхода нас уже ожидали дежурные. Нас спросили, не нуждаемся ли мы в помощи. От помощи мы отказались. Зина очень быстро пришла в себя, и мы отправились по своим делам. С тех пор Зина вообще старалась избегать поездок в метро.
Двадцать первого февраля 1967 года в нашей семье было пополнение: появилось на свет милое голубоглазое «чудо», которое мы назвали Галиной. Это «чудо» на некоторое время заставило нас с Зиной забыть, что такое спать ночью. Галочка молчала только тогда, когда мы ходили с ней по комнате. Как ни старались тихонько присесть, моментально поднимала крик. Ночь для нас с Зиной была поделена на две равные части. Ходили до умопомрачения. Подойдёшь к зеркальной дверце бельевого шкафа, и не можешь понять, где ты и что перед тобой. В садике Галя молчала только в присутствии Лили. Галочке создали особый режим. Специально для неё готовили еду, правда, не всегда добросовестно. Всякое бывало.
Лиля у нас октябрьская, поэтому в общеобразовательную школу мы её отдали восьми лет. С устройством Лили в музыкальную школу не было проблемы: с музыкальным слухом у неё было всё в порядке. Общеобразовательная школа была тут же рядом. Зато мне прибавилась головная боль: мало того, что я водил Лилю в музыкальную школу и там дожидался, когда она отзанимается, дома мне тоже приходилось сидеть с ней над домашними заданиями. Тут мне пригодились те небольшие знания, которые я получил в училище. Занималась Лиля по классу фортепиано, поэтому пришлось срочно покупать пианино. В этом деле нам чуть-чуть повезло: многолетних очередей на покупку фортепиано уже не стало, хотя надо было поискать инструмент. Пианино марки «ШОЛЬЦ» было замечательное, белое, с зеркальным блеском. Играть на нём было одно удовольствие, но мне на это не хватало времени, а Лиля не слишком рвалась на нём заниматься. Зато у Лилиной подружки, Оли Подкорытовой, при виде нашего инструмента глазки загорались, очень она хотела поучиться игре на фортепиано и добилась-таки своего. Она закончила музыкальное училище. А вот Лиле не повезло. После второго класса она долго болела, потом был переезд в другой район, в другую квартиру и, естественно, переход в другую школу, где её снова посадили во второй класс.
Осенью 1971 года нам предложили трёхкомнатную квартиру в девятиэтажном доме, построенном на паях. Дом по адресу ул. Крауля, 67 находится почти в самом центре города, и в то же время это было глубочайшее захолустье. Улица только начинала расстраиваться. Кругом стояли частные домики. О дороге и напоминания не было. Сплошная грязь. Но мы всё-таки соблазнились на трёхкомнатную квартиру в расчете на перспективу. Нам предлагался выбор квартир с четвёртого по шестой этаж. Мы решили поселиться пониже, на четвёртом этаже. Впоследствии крепко пожалели об этом: все 28 лет, пока мы жили в этом доме, соседи, поселившиеся над нами, регулярно, не по одному разу в год заливали нас и водой и  ещё, чем придётся. Один раз даже брагой залили да так, что мы с пола чуть ли не полное ведро собрали. Девчонки собирают и смеются: «Вот соберём и отнесём им, пусть пьют». Зина поднялась наверх, а там её встречает Людмила Шатова вся в слезах:  «Идите! Не до вас мне. Тут горе: сорокалитровая бутыль с брагой взорвалась». Ну что с неё возьмёшь? Люда вечно безденежная. Шатовых сменила семья бывшего лётчика. Дочь хозяина не один раз заливала нас мыльной водой, а ночами барабанила на фортепиано. И всё же квартира наша была очень даже приличная, удобная, только сдана была традиционно с недоделками. Прекрасный берёзовый паркет сплошь был залит раствором. Лака на нём не осталось и в помине. С сантехникой тоже не всё было в порядке: даже унитаз стоял какой-то старый, замызганный. Всё надо было доводить до ума, но первостепенной нашей заботой было тепло в квартире. Секций в радиаторах отопления явно не хватало. Ими нас в достаточном количестве обеспечило родное предприятие, Правда, везти их с сортировки пришлось на цеховой тележке. Везли мы вдвоём с Геннадием Ивановичем, Зининым братом, приехавшим к нам в гости. По дороге я сильно поранил ногу, попав между рельсами на стрелке трамвайной линии. Еле дотащился до дома. Геннадий помог нам и в переселении. И опять было новоселье. И опять мы добывали кагор, только он пошёл мне не впрок: я отравился и ночь провёл в больнице. Очень неудобную газовую плиту мы тоже вскоре заменили. Новая плита «Омичка» прослужила нам до конца нашего пребывания в этой квартире, и даже на другую квартиру мы взяли её с собой. С обновлением паркета было посложнее: его надо было прежде отциклевать. Пригласили специалиста. Кое-какие огрехи его работы мне пришлось устранять самому. С приобретением паркетного лака тоже была проблема. И опять поездка в Москву. Тут следует немножко вернуться назад.
Ося Гроссман, Осси Рувимовна, славная евреечка, в 1958 году закончила обучение в университете. В это же время Зина сдавала вступительные экзамены. Проверить её сочинение, написанное по системе Луи Брайля попросили Осю. Так состоялось их знакомство. Я с Осей познакомился значительно позже, когда она работала у нас, в библиотеке на улице 8 марта, дом  30. Тогда она уже была Хватовой. Со Станиславом Хватовым Ося подружилась, когда стажировалась в Кольцовской школе. Моё знакомство с семейством Гроссманов состоялось в то время, когда я стал настройщиком фортепиано, а у Оси подрастала дочка Любочка, которой срочно потребовалось настроить инструмент. Вся Осина семья - высокообразованные люди. Со Станиславом у Оси отношения не сложились. Новый муж, новая фамилия. Теперь она стала Рогачёвой. Музыковед Рогачёв Николай Григорьевич увёз её в подмосковный город Реутов. Вот там я у них и остановился, когда приехал в Москву. Ося поводила меня по Москве, помогла купить лак. В вечернее время мы подолгу беседовали с Рогачёвым. Николай Григорьевич - очень эрудированный человек да ещё и с юмором. Беседовать с ним было очень интересно. Теперь уже нет в живых ни Оси, ни Николая Григорьевича. А мне пора вернуться к рассказу о нашей жизни по адресу: улица Крауля, дом 67, квартира 119.
Холодильников под окном в кухне в новых домах не предусмотрено. Мне пришлось самому об этом позаботиться. Соорудил я его в виде большого, на 360 литров, шкафа, очень плотно прилегающего к наружной стене. В боковой стенке, в дверцах и в верхней крышке своего холодильника я предусмотрел термоизоляцию. Отверстия в стене проделывать не потребовалось, так как температура внутри этого сооружения была вполне подходящей для хранения варений и солений. Лоджия в нашей квартире была небольшая - всего 3 метра на 1 метр, 10 сантиметров, но я её превратил в мастерскую. Там производились все мои столярные и слесарные работы. Верстаком для меня служил сооружённый мною в лоджии шкаф, который, в общем- то, предназначался для продуктов. Всего, что сделано моими руками в этой квартире, трудно перечислить. Вот могу назвать ещё самодельную прихожую в нашем длинном коридоре. С ящиком под цветы в этой квартире не было проблемы: каркас для него изначально существовал. Оставалось только доски сколотить. В лоджии я на первых порах только прикрепил к боковым стенкам две металлические планки с крючками для натягивания бельевых верёвок. Подвешивание люстр, содержание в порядке всего электрооборудования, сантехника - всё это возлагалось на меня. Редко по этим вопросам мы обращались к специалистам.
Большими успехами в радиоделе я похвастать не могу, хотя упорно покупал брошюрки по радиотехнике и выписывал журнал «РАДИО». Выискивал и покупал  детали для сборки карманных, транзисторных радиоприёмничков, где только мог. В поисках радиодеталей я не ограничивался родным Свердловском, покупал их и в Москве, и в Ленинграде, и в Киеве, и вообще везде, где довелось мне побывать. Несколько приёмничков я всё-таки сумел собрать. Другое дело - фотография! Фотолаборатория моя, как и в предыдущей квартире, располагалась в ванной комнате. Только шкаф для фотопринадлежностей и химикатов находился в коридоре. Запас хим. реактивов в этой квартире у меня неуклонно пополнялся. Благо, с реактивами в то время у нас в Свердловске проблемы не было. У меня появились лабораторные весы и набор гирек с разновесками. Я уже не довольствовался готовыми проявителями и закрепителями. По рецептам, вычитанным из справочников, готовил такие растворы, какие меня в данный момент устраивали, причём, значительно лучшего качества, чем готовые. В доказательство справедливости моего утверждения приведу один пример из моей практики. Однажды мне понадобилось срочно обработать фотоплёнку, а свежего проявителя под рукой не оказалось. Была только бутылка с проявителем, изготовленным несколько месяцев назад. Рискнул воспользоваться этим раствором, и всё получилось «как в аптеке». Между тем, гарантийным сроком хранения готового раствора считалось двое суток.
С приобретением переходных колец к объективу у меня появилась возможность изготовления репродукций и копий документов. Начинал я фотографировать и на цветную плёнку, но цветной бумаги у нас в городе в то время достать было невозможно. Это был у меня, наверное, самый продуктивный период работы по фотографии. Очень много и в самой разной обстановке я фотографировал нашу старшую дочь Лилечку. Первый снимок Лили у меня появился, когда ей было полтора месяца. Очень охотно позировала мне тёща с Лилей на руках. Есть снимок Лили, выглядывающей из-под кровати. Очень выразительным у меня получился снимок с Лилей, сидящей в футляре из-под аккордеона, грозящей кому-то пальчиком. Зининой гордостью был снимок, сделанный фотоаппаратом «Киев-Вега», где Лиля запечатлена в окружении голубей. Лиля так уверовала в мои способности, что когда дурачась, засунула голову в какую-то щель, а бабушка ей сказала: «Лиля! Оторвёшь голову-то», она без малейшего сомнения ответила: «Ну и что! Папа «плидёт с лаботы и пликлелит».
К нам довольно часто из Шадринска приезжали Зинины родственники, а их дети, наши племянники и племянницы, вообще подолгу гостили у нас. Водить их по городу было моей обязанностью. Особенно часто у нас бывали сироты, дети Зининой сестры Ирины, Наташа и Дима. Не было, наверное, ни одной Свердловской достопримечательности, которую бы я им не показал. Не раз мы побывали с ними в дендрарии, в зоопарке, в парке культуры им. Маяковского, где были опробованы все аттракционы: карусель, чёртово колесо, панорамное колесо, полетали на самолёте, с большим удовольствием проехали в вагоне поезда по детской железной дороге. На этой железной дороге несколько лет работал Андрей, сын наших хороших знакомых, Максименко Ивана Захаровича и его жены Гели. У нашей новогодней ёлки я обязательно кого-нибудь фотографировал. Были у меня и пейзажные, и экскурсионные, и курортные снимки. Фотографирование неповторимой уральской природы во время похода  на Тальков камень  существенно обогатило мою коллекцию пейзажных снимков. Не менее интересным было посещение с фотоаппаратом Кунгурской ледяной пещеры, а фотографировать красоты северного Кавказа доставляло мне истинное наслаждение. Мою особую гордость составляют снимки наших любимых котов. О них, о котах, у меня есть отдельные рассказики. Вот только фотографировать нашу младшую дочь Галочку мне довелось очень мало: в 1973 году у меня произошло отслоение сетчатки.
Эту свою беду я обнаружил, рассматривая ось маятника в наручных механических часах. В то время я увлёкся ремонтом часов. Одни наручные часы даже собрал из отдельных деталей. Собирая и разбирая часы, я вдруг заметил, что ось маятника как-то извивается. Причиной тому оказалась отслоение сетчатки. С этим диагнозом меня положили в первую городскую больницу, которая в то время ещё называлась больницей скорой помощи. Там мне провели курс лечения уколами кислорода в глаз. Это, считавшееся в то время прогрессивным, лечение не оправдало себя: оно вместо пользы приносило вред сетчатке глаза. В какой-то момент, играя в шахматы, я заметил, что шахматная доска стала бугристой. Тогда стало ясно, что у меня отслоение сетчатки глаза. После лечения мой глаз попал в разряд безнадёжных. Оперировать его в Свердловске категорически отказались. С великим трудом мне удалось добиться направления в Москву в институт Гельмгольца.
В Москву поехали вдвоём с Зиной: я тогда чувствовал себя очень беспомощным. Трость осваивать мне пришлось немного позже. Остановились мы в гостинице Урал, самой доступной для нас, инвалидов по зрению, к тому же, она была близко от института. На Садово-Черногрязскую мы ходили пешком, а ходить туда на консультации пришлось много раз. Институт был перегружен, а глаз мой - безнадёжен. Возникли трудности. В институте мне тоже с трудом удалось добиться согласия на операцию. При первом осмотре мне сказали, что глаз мой спасти невозможно. Я попросился к другому врачу. Это был Андрей Нестеров. Он сказал, что шанс успешной операции - один из ста. Я решил, что это - мой шанс, и был прав. Когда вопрос о моей госпитализации был решён, Зина стала готовить для меня всё, что мне могло понадобиться при длительном пребывании в палате, в том числе, она решила на первых порах подкормить меня, купила в магазине «полуфабрикаты» на Садовом Кольце курицу, а прежде, чем отнести мне, вечером решила сама попробовать её и основательно отравилась. Всю ночь промаялась, а утром напугала сотрудников гостиницы своим видом. Но Зина была очень терпеливым человеком, и В таком виде она уехала Свердловск. 
В палате нас было 6 человек: два армянина, один иностранец, кажется, из Саудовской Аравии, остальные русские. Иностранец с трудом объяснялся по-русски, но мы всё-таки его понимали. Это был очень вежливый мужчина. За малейшую услугу он всех угощал французскими конфетами. Рядом со мной лежал Эдик, восемнадцатилетний парень из Армении. С ним мы играли в города. У него было твёрдое убеждение, что россияне в начале двадцатого века отдали Армению Туркам на растерзание. Эдик был очень эмоциональный парень. Он влюбился в медицинскую сестру и сочинил на армянском языке стихотворение, посвященное ей. Перевести это стихотворение на русский язык он попросил меня, хотя его брат был специалистом по языкознанию и работал в Москве. Я сделал ему стихотворный перевод. Брат его высоко оценил мою работу. Другой армянин, Ервант был всецело поглощён своими переживаниями по поводу операции. На операцию они оба пошли со слезами. Я же был настроен оптимистично, шутил даже на операционном столе. Вероятно, мой оптимизм передался и врачу, в результате операция прошла успешно. После операции нам положено было лежать на спине 11 дней, но мне, по урологическим причинам, на следующий же день пришлось подняться на ноги. Потом, правда, я всё-таки отлежал свой срок на спине. Поначалу я занялся написанием писем по системе Брайля, но это не понравилось соседям. Оно и понятно: головы-то у всех болели. На выручку пришёл один из соседей по палате. Он оказался заядлым шахматистом и прекрасно владел алявёглем (игрой в шахматы без доски). С ним у нас начались многочасовые баталии. Ервант пролежал на спине вместо одиннадцати 21 день и всё это время около него дежурила мать. Мы смеялись над ним, но он оказался самым предусмотрительным. Через много лет я узнал, что Ервант прекрасно видит. После того, как нам окончательно разрешили вставать, мы с другим соседом Бедняковым, инженером из города Долгопрудного, часами прогуливались по коридору. Он подробно рассказывал мне о Москве, о её географии, о её достопримечательностях. В институте в одно время со мной лечилась от глаукомы ещё одна свердловчанка, одиннадцатилетняя девочка Липатникова Оля. О ней я узнал от больных, которые наблюдали, как она читала Брайлевскую книгу. Оленька оказалась очень контактной девочкой. Она без особых предубеждений пришла ко мне в палату, сидя у меня на постели, рассказала всё о своей коротенькой жизни. Теперь эта Оля носит фамилию Патри. Она стала в нашем доме культуры активной участницей художественной самодеятельности  в жанре художественного чтения, достигнув в этом больших успехов на различных конкурсах.
Моя радость по поводу успешно проведённой операции  была  преждевременной. При  очередном осмотре глаза  врачи   обнаружили, что небольшой участок сетчатки не прикрепился. Приварить его решили с помощью фотокоагуляции. При этом, как я предполагаю, был перегрет хрусталик. В результате начала развиваться катаракта. Однако, 2 года мне всё-таки удалось попользоваться благом видения света и всех земных красот.
Летом 1974 года я еще в качестве сопровождающего Леонида Александровича Трубина побывал в доме отдыха в Боярке.  Боярка известна по книге Николая Островского «Как закалялась сталь», замечательное, я вам скажу, место. До Киева мы летели самолётом ИЛ-18. Я летать в самолёте побаивался, но поднявшись на борт самолёта и устроившись в удобном кресле, я забыл все свои страхи. Лёня же всю дорогу держался мне за плечо и дрожал, как осиновый лист. Спустившись с трапа самолёта в Борисполе, мы поразились тишине тёплой украинской ночи. Прямо, как у Александра Сергеевича Пушкина: «Тиха украинская ночь….». Замечательно мы провели время в Боярке, природа там прекрасная, погода нам благоприятствовала. Только вот для купания во всей округе был всего один ставок, который можно было перейти вброд от одного берега до другого. А народу на берегу собиралась масса. При регистрации в день приезда мы услышали горько рыдающую женщину. Прислушавшись, мы узнали в ней нашу одноклассницу Пану Бочкарёву, которая к тому времени стала Ядыкиной, она приехала с дочкой Людочкой. Вот за неё-то Пана таким образом хлопотала. С ними вместе мы и провели весь сезон, любовались чудной природой, вдыхали свежий аромат цветов и деревьев, слушали прекрасные украинские песни и забавные анекдоты, участвовали во всевозможных культурных мероприятиях. Лёня там без памяти влюбился в женщину, по красоте голоса не уступавшую Евгении Мирошниченко. Она запросто могла бы стать знаменитой артисткой, если бы не слепота да горб. Последнее обстоятельство резко поубавило Лёнину страсть. А Людочка значительную часть своего времени проводила у меня на плечах. Изредка мы наведывались в Киев, но искупаться в Днепре так и не собрались. Домой мы возвращались до предела нагруженные фруктами, причём, нам с Лёней пришлось взять ещё и Панину ношу, которая была, наверное, потяжелее двух наших. От Москвы мы уже ехали в поезде.
В 1975 году уже в Свердловске мне снова сделали операцию, теперь уже по удалению хрусталика. Операция вроде тоже была сделана удачно, но почему- то зрение моё очень быстро сошло на нет. Теперь я даже солнца не вижу. Причиной окончательной потери зрения я считаю своё пренебрежительное отношение к предписаниям врачей. Даже витаминные капли поленился закапывать, что оказалось весьма важным в лечении глаза. А на рекомендацию врача ограничить себя в подъёме тяжести я вообще не обратил внимания и сразу же, приехав из Москвы, купил себе универсальный деревообрабатывающий станок, который весил больше тридцати килограммов и через весь город привёз его на санках и поднял на четвёртый этаж.
Ещё до этой моей трагедии мы с Зиной побывали в Шадринске на сорокалетии нашей школы, повидали наших давних знакомых - бывших учащихся и педагогов, с удовольствием походили по территории нового здания школы, познакомились с новым оборудованием классов, с обстановкой в спальных комнатах, радовались за детей и сетовали, что нам не довелось поучиться в такой обстановке. На торжественном собрании были воспоминания и рассказы о том, чего достиг каждый за прошедшие годы. Милые пятиклассницы прикололи нам на грудь юбилейные значки. Вспомнив юность, кое-кто даже побегал по коридорам. В спортивном зале был сделан большой коллективный снимок на память, а я по канату поднялся на шестиметровую высоту. Потом состоялось богатое застолье. Вечером были танцы, а к ночи все  разошлись, кто в гостиницу, кто к любимым учителям. Юбилей прошёл очень интересно.
В нашем доме незрячих было мало, но нам хуже от этого не было. С соседями по площадке нам повезло: люди были очень ответственные и внимательные. Уходя из дома, мы всегда были уверены, что за нашей дверью проследят. В помощи тоже никогда не откажут. Особенно мы сдружились с Теплоуховыми, жильцами в квартире напротив.
Пуск в эксплуатацию сто двадцать первой школы, в которой Лиле предстояло продолжать учёбу, совпал с заселением наших домов. Лилин класс был на редкость дружным. За всё время учёбы все Лилины одноклассники и одноклассницы не по одному разу побывали у нас в гостях. Лиля частенько болела, и не было случая, чтобы ей не принесли домашнего задания. Вечерняя музыкальная школа, в которой Лиля продолжила занятия музыкой, находилась в помещении той же сто двадцать первой школы. Заведовала этой школой в то время Тагер Елена Матвеевна, крайне непорядочная женщина. Она попросила меня подготовить к началу занятий, имеющиеся в её распоряжении инструменты. Договорились и о сумме оплаты моего труда, но она оплатила мне только стоимость настройки одного инструмента. А их было больше двадцати. В следующем году на эту же удочку попалась настройщица с фирмы Урал Лидия Морозова. Той Тагер вообще не заплатила ни копейки. К сожалению, музыкальную школу Лиля не закончила, ушла из третьего класса.
Галочка у нас рано начала говорить, причём, говорила чисто и правильно. Ещё до трёхлетнего возраста ей оставалось только научиться произносить звук «Р». Эту задачу я взял на себя и успешно выполнил. Зине очень нравилось, как Галя вместо слова верёвочка, говорила: «левовоцька». А тут как раз Зина уехала на Кавказ, в санаторий. Вернувшись домой, она первым делом попросила дочь: «Галочка, скажи «левовоцька». И та отрубила: «Веревка». Зина даже расстроилась. Словарный запас у Гали быстро пополнялся. Она выучила много стихотворений и даже рассказиков. Читала очень выразительно и грамотно. Книги читать она тоже рано научилась. В детском саду Галя очень удивила воспитательницу, предложив почитать детям книжку. В садике они с подружкой Ларисой Лалетиной были заводилами всех шумных игр.  Однажды Зинина сестра Анна Ивановна привезла из Шадринска настоящего петуха. Наши дети до этого ещё не знали такую птицу. Галя принесла этого петуха в садик. Он  у них  в группе устроил настоящий погром.
В декабре 1974 года (точной даты не помню) Лиля прибежала ко мне на работу со слезами. Она сообщила мне, что в посёлке Осеево, пригороде Шадринска, где живут Колмогорцевы, местные бандиты убили нашего Диму, Диму Колмогорцева. Подробности этого трагического события мы узнали чуть позднее. Диме тогда было 16 лет. Он был очень скромным, даже можно сказать, нежным мальчиком, очень любил свою сестрёнку. Он редко уходил далеко от дома, а тут вдруг решил поразвлечься с ровесницами в клубе, в деревне Туманово, по пути заглянув к двоюродной сестре Светлане, понянчить любимую племянницу Иринку. Вот там его и видели в последний раз живым. На обратном пути из клуба дорогу Диме преградила группа местных подвыпивших парней. Убежать от них он не смог, помешали большие не по размеру отцовские валенки и длиннополое пальто. Парней было пятеро и каждый расписался ножом на Димином теле. Две раны оказались смертельными. Видавший виды хирург подивился молодости жертвы и изуверству убийц. Умирая на руках у отца, Дима успел сказать: «Папа, они меня чуть не убили». На суде фигурировала только одна рана и один убийца. Вину взял на себя сын прокурора, а его, как водится, оправдали. В конце концов, во всём обвинили жертву, виновником оказался сам Дима. Но убийца Димы всё-таки понёс заслуженную кару. Этот парень был тоже убит. Его убийца найден не был. Сестра Димы, Наташа и сейчас живёт в Шадринске. У неё своя семья. Сына своего в честь брата она назвала Димой. У неё мы нередко бывали в гостях. Через Наташу мы поддерживали связь с Валентиной, её мачехой, женой Геннадия, которого уже давно нет в живых. От Наташи, а чаще прямиком из Шадринска,  мы  направлялись в плодосовхоз к Поклоновым. Мария Александровна последние годы жизни тоже провела там. К ней туда я привозил сахар для варенья, а оттуда привозил готовое варенье.
Учиться Галя пошла в ту же 121 школу. В школе она не была паинькой. Галя предпочитала играть с мальчишками в казаки-разбойники и другие мальчишечьи игры, носилась с ними по крышам гаражей. Один мальчишка из соседнего класса, как это нередко водится, очевидно решив похвастаться перед друзьями, устроил Гале какую-то пакость. Галочка вообще никогда и ни на кого не жаловалась, но Зина, каким-то образом узнав об этом инциденте, хотела сходить в школу. Галя сказала: «Мама, не ходи, я сама разобралась с ним». Она встретила этого мальчишку в школьном коридоре и так швырнула его, что парень пролетел несколько метров и ударился об классную дверь. Больше он к ней не подходил.
В вечернюю музыкальную школу мы её отдавать не захотели, подали заявление в десятую музыкальную школу, надеялись, что хоть Галя нормально выучится музыке, но нам и тут не повезло. Началось с того, что в этой школе педагог Носова Татьяна Владимировна, которой было поручено проверить поступающих детей на музыкальность, нашей дочери категорически отказала в приёме, сославшись на то, что та «не смотрит ей в рот», как делают другие дети. Пришлось обратиться за помощью к директору школы Башмакову Василию Васильевичу. Его вмешательство помогло нашей дочери стать ученицей этой школы. Первые 2 года она проучилась довольно успешно. Уроки фортепиано вела у неё замечательный педагог Алла Ивановна Хлыст. Под моим наблюдением Галя крепко усвоила чтение нот с листа. В третьем классе Галю передали другому педагогу, Говорову Владимиру Петровичу в связи с тем, что Алла Ивановна стала заниматься в филиале, располагавшемся в другой общеобразовательной школе. С этим педагогом у Галины отношения не сложились. Владимир Петрович очень любил селёдку и всегда на занятия приходил с сильным селёдочным запахом, а когда брал Галю за руку, то и от неё пахло селёдкой. Я нередко встречался с этим педагогом, так как дела у дочери пошли значительно хуже, а Владимир Петрович разглагольствовал о том, как он любит детей и какого он им добра желает. Никаких деловых разговоров у нас с ним не получалось. Потом Галю передали Калужникову Аркадию Александровичу, директору школы. Аркадий был - очень добрый и очень нетребовательный человек, к тому же, директорство занимало у него основную часть рабочего времени. Короче говоря, Галочка наша начала отставать от программы. А тут ещё вмешался случай, когда дочь сломала позвоночник. После лечения ей было предписано полгода в общеобразовательной школе заниматься только стоя. Для этого я сделал ей на парте надстройку. А о занятиях в музыкальной школе не могло быть и речи. Ну а потом мы уже и не настаивали на продолжении учёбы в музыкальной школе.
Галины поездки на летний отдых почему-то никогда не заканчивались благополучно, поэтому летом 1979 года мы решили ограничиться трёхдневной поездкой в Верх-Сысертский дом отдыха. Поехали мы с Галей вдвоём. С нами вместе тогда отдыхали Людмила Гейгер и работница областного правления ВОС с двенадцатилетней девочкой, Галиной ровесницей. Дом отдыха расположен в очень хорошем живописном месте на берегу большого пруда. Погода поначалу нам благоприятствовала. Времени на размышления у нас не было, поэтому мы решили незамедлительно воспользоваться моментом, подаренным нам природой. Утречком, после завтрака я с двумя девочками отправился на лодочную станцию. Мы взяли катамаран и отправились в плаванье. Когда мы были уже на середине пруда, разыгралась непогода. Подул резкий штормовой ветер. Нас он в буквальном смысле застиг врасплох. Судёнышко наше, конечно, непотопляемое, но оно могло перевернуться и сбросить нас. Плавать никто из нас по настоящему не умел. Про девочку я вообще ничего не знал. Галочка хоть как-то могла держаться на воде, а мои способности в этом плане были на нуле. В довершение зла, что-то случилось с катамараном: руль перестал слушаться. На воде уже никого не осталось. Все с тревогой следили за нашим движением. Кое-как мы дотянули до берега, а у причала мы с Галочкой по пояс провалились в воду. До следующего дня обсушиться нам не удалось, так как под вечер начался ливень. К утру следующего дня погода снова наладилась. Домой мы возвращались уже в хорошем настроении.   
1979 год для меня и для нашего города был отмечен трагедией. Взрыв в военном городке, унёсший много жизней, вызвал в городе сильнейшую панику в связи с распространением, как предполагалось, сибирской язвы. Немало сил и средств было потрачено на обеззараживание местности. Меня тоже угораздило попасть на этот участок. Слава Богу, отделался карбункулом на правой руке и высокой температурой. Этим же летом со мной случилась ещё одна беда, о которой расскажу в другой главе.
В 1988 году ранним утром четвёртого октября мощнейший взрыв потряс  город Свердловск. Взрывная волна докатилась от Сортировки  до Верх-Исетского района и далее.   В окнах многих домов  повылетали стёкла, а в эпицентре взрыва и поблизости от него было разрушено много строений. Даже многоэтажные дома сдвигало с фундаментов, выбивало оконные рамы, срывало двери. Чьей-то злой волей два вагона из Красноуральска,  неправильно загруженные взрывчаткой, находились у нас на железнодорожной станции «Свердловск сортировочный», но по «счастливой» случайности взорвался один из них. Другой вагон, каким-то образом откатился чуть ли не к Нижнему Тагилу.  Впрочем, есть сведения, что взорвались оба вагона. Удивительней всего то, что находившийся в непосредственной близости от места взрыва вытрезвитель совершенно не пострадал, а вот столовая, в которую я, бывало, частенько захаживал пообедать, находившаяся достаточно далеко, оказалась полностью разрушенной. Семья моей старшей дочери тогда жила на улице Пехотинцев. Лилино окно как раз выходило в сторону Сортировки. Какое-то чувство подняло Лилю с постели. Подойдя к окну как раз в момент взрыва и, увидев светящийся «гриб», она крикнула: «Виталик! Вставай! Война началась». В этот момент такое же чувство испытали многие. Я проснулся оттого, что меня подбросило на кровати. Потом мы увидели огромный шлейф дыма, двигавшийся с Сортировки в сторону центра города и услышали, как сыплются стёкла в домах. Огромные витрины в соседних магазинах разлетелись вдребезги. Вот таким жестоким для нас оказался этот год.               


                Глава десятая.
Двадцатилетний марафон
На фирме я проработал ровно 10 лет. Одной из немногих тогда ещё моих клиенток оказалась педагог из музыкальной школы номер 2, что на Уралмаше на улице Ломоносова, Татьяна Павловна Зак. Она-то и порекомендовала меня Сосуновой Елизавете Лукьяновне, директрисе школы. Летом 1976 года меня пригласили туда в качестве мастера по ремонту и настройке фортепиано. С приходом в музыкальную школу начался новый, заключительный этап моей трудовой жизни, двадцатилетний «марафон». Даже уклад моей жизни резко изменился. Если работа на фирме ещё как-то связывала меня с обществом слепых: там была наша, хотя и маленькая, но ВОСовская ячейка, мы занимались в кружках художественной самодеятельности, в недавно выстроенном, доме культуры , то в школе я был один, причём, я с головой окунулся в школьную атмосферу. Не только на участие в художественной самодеятельности, но даже на домашние дела у меня не стало хватать времени. Образно говоря, в школу я «по уши влюбился». Я готов был находиться там круглые сутки. Нельзя сказать, что и педагоги в школе приняли меня «с распростёртыми объятьями». Сказывалось сложившееся в обществе представление о незрячих, как о беспомощных, ни к чему не приспособленных людях. За годы работы на фирме мы доказали свою «состоятельность». Мы ни в чём не уступали зрячим настройщикам. В школе же мне в одиночку пришлось доказывать, что я - «не верблюд», и это мне удалось очень скоро. Более того, я стал в школе незаменимым человеком.
Трудности, конечно, были, особенно поначалу. Школа большая. Инструментов много, а главное, много роялей, с которыми я вообще никогда не имел дела. Теоретических знаний у меня было достаточно, а вот практики - никакой. Пришлось начинать с азов. До всего доходил самостоятельно. Да, трудности были, ещё какие! Но я к тому времени уже прошёл суровую жизненную школу, да и упорства мне было не занимать. Освоился довольно быстро. К началу учебного года все инструменты были в полной готовности, и педагоги тоже вскоре поняли, что я не только успешно справляюсь со своими непосредственными обязанностями, но и ещё много полезного для школы могу делать. Мне удалось получить в своё распоряжение маленькую комнатку под лестницей. Я её оборудовал по своему усмотрению. Соорудил верстак, наделал шкафов, полок, накупил станков, инструментов. Даже люминесцентный светильник укрепил на потолке. Первое время были трудности с запчастями, но и их мне быстро удалось преодолеть. По моему настоянию школа закупила на фирме большое количество струн, а в муз. прокате деталей для пианино и роялей. Мои запасы зап.частей пополнялись также после разборки списанных инструментов. И всё-таки трудности иногда возникали. Однажды до прихода в класс педагога по музыкальной литературе Галины Викторовны Рыковой кто-то из детей умудрился вытеребить весь пушель с демпферов в рояле. Вот пушеля у меня как раз в запасе не было. Галина Викторовна в довольно обидной форме высказалась: «Какой же вы настройщик, если не имеете в запасе деталей для инструмента?» А кто, интересно знать, обеспечил меня этими деталями? Несколько дней рояль бездействовал, пока я не нашёл выход из положения: вместо пушеля я нарезал кусочков поролона. Качество звучания рояля очень незначительно ухудшилось, но в таком виде он послужил довольно продолжительное время.
Такая моя активность в школе воспринималась двояко. Конечно, педагогам нравилось то, как я следил за состоянием инструментов, но им хотелось, чтобы всё это происходило само собой, без моего присутствия в школе. Моё постоянное мелькание в классах и коридорах школы даже раздражало некоторых. Мне трудно было это понять. Проходя по школьным коридорам я с огромным удовольствием слушал, как звучат только что настроенные мною инструменты, замечая малейшую фальшь. В школе существует журнал для записи заявок настройщику, но я чаще всего обнаруживал неисправности раньше, чем об этом сообщат мне в журнале или устно. Однажды педагог Кириллова Марина Леонидовна пожаловалась на меня директору школы в такой форме: «Он слишком туго натягивает струны, тяжело играть». Долго я не мог понять суть этой фразы. Поначалу  предположил, что ей не нравится высота строя, но я настраивал строго по камертону, и только для скрипачей, по их просьбе, чуть-чуть завышал. Оказалось, что Марина Леонидовна не любит чистых унисонов. Этого-то я никак не мог предположить. На фирме считалось что чем чище унисоны, тем качественней настройка. Дело-то, оказывается в том, что небольшой разлив придаёт сочность звучанию инструмента, и это следовало мне учитывать.
Но не только качество звучания и техническое состояние инструментов волновали меня. Я ревностно следил за тем, в каких условиях содержится пианино или рояль. И вот тут нередко возникали конфликтные ситуации. Меня возмущало варварское отношение педагогов к своему кормильцу, к орудию своего труда. У педагогов не было в правилах тревожиться о сохранности инструмента. Их больше всего заботило собственное удобство да ещё дизайн. Ради своего удобства они могли поставить пианино вплотную к радиатору отопления, а под ноги поставить электрический обогреватель. Одна любительница цветов перед началом летних каникул собирала в один класс цветы со всего этажа, устроив там оранжерею, а кое- кто на зимние каникулы оставлял в классах настежь распахнутые форточки. Буквально каждый раз, приходя в класс, прежде, чем приступить к работе, я вынужден был снимать с пианино цветы в самой разнообразной посуде, солидные стопки нот, какие-то, может быть и красивые, но совершенно лишние в данной ситуации, безделушки. Попадались и камни и ёлочки, иголки с которых сыпались в инструмент. Регулярная чистка инструмента вызывала у меня, мягко говоря, недоумение: как можно так не любить, пусть не всегда источник своего вдохновения, но уж непременно источник своего благосостояния? Чего только я там, в инструменте не обнаруживал? Поначалу я добросовестно отыскивал хозяев оброненных в пианино или рояль карандашей, шариковых ручек, предметов бижутерии. Но когда между клавишами мне стали попадаться заколки, иголки и даже бритвочки, я стал жаловаться начальству, а на собраниях показывать свои трофеи. Если быть откровенным, надо признать, что в жизни мало людей, благосклонно относящихся к замечаниям в свой адрес. А тут педагоги! Высшая каста! Кто я против них!?
Не могу не вспомнить один возмутительный факт.   Дверь в мою мастерскую почти всегда была открыта, и дети в свободное время постоянно забегали ко мне поделиться своими школьными и домашними новостями, а попутно полюбопытствовать, что у меня есть интересного для них. У меня даже портативная пишущая машинка «Москва» там стояла. Я стихи на ней печатал. Иногда я детям разрешал на ней пощёлкать. Однажды мне группа ребятишек сообщила, что руководитель хора Щербина Ирина Александровна, сидя у рояля перед занятиями хора, лузгает семечки и кожурки бросает в рояль. Моему возмущению не было предела. Но как приструнить её?  Ведь это же - педагог! Для педагогов настройщик - это всего-навсего технический работник, наравне с уборщицей. Меня даже на собрания техничек всегда приглашали. Вот только я никак не мог понять, какие такие вопросы я должен был с ними обсуждать. Уважая за добросовестный труд, педагоги всё- таки дистанцировались от меня. А тут вдруг какой-то настройщик вздумал диктовать им свои правила! Это далеко не всякому педагогу нравилось.
Тем не менее, ко мне и педагоги и родители учащихся обращались по поводу настройки фортепиано на дому. Кстати говоря, когда я спросил директрису о столь низкой ставке настройщика, она мне недвусмысленно намекнула, что недостаток в зарплате я с лихвой компенсирую частными настройками. Так оно и было. Приглашали меня и настраивать, и оценивать инструменты. Однако, опять же, далеко не все с доверием относились ко мне, к моим способностям и возможностям. Нередко в вестибюле школы я слышал высказывания родителей: «А что он, слепой, может?»  И это при том, что я на виду у всех готовил рояли к концертам. Видимо, родители считали, что работа на дому сложнее, чем в школе. Одна мамаша, у которой я уже несколько лет настраивал пианино, вдруг заявляет мне: «Почему это вы каждый раз в нашем пианино находите неисправности? Я вас больше приглашать не буду». Женщина не могла понять, что если я нахожу неисправности и устраняю их, так этому только надо радоваться, тем более, что я за это дополнительной платы не прошу. В другую квартиру я пришёл по приглашению девочки. Мать её, очевидно, не была оповещена об этом, но всё-таки впустила меня, только после того, как я у неё поработал полтора часа, не удержалась от замечания: «Почему-то до вас настройщик работал всего 15 минут». Очевидно, качество работы предыдущего настройщика её мало интересовало. О всевозможных казусах, случавшихся при посещении частных клиентов можно рассказывать очень долго, но я сейчас хочу поведать о другом. Однажды при подходе к школьному крыльцу меня остановила молодая пара восклицанием: «Мужчина! Куда вы идёте! Ведь это музыкальная школа». Им и в голову не пришло, что я, слепой, могу работать в этой школе. Такое унизительное неверие в наши возможности встречаются повсеместно. Однако, о педагогах нашей школы я ничего плохого сказать не могу. Они верили в мои возможности. Скажу больше. Однажды на собрании завхоз школы заявила: «Козлов всё может». Это случилось после того, как я открыл директорскую дверь, которую он захлопнул, оставив ключи в кабинете. Я просто-напросто ножовочным полотном спилил язычок у замка. С какими только просьбами ко мне не обращались!
Первая серьёзная просьба поступила от виолончелиста Алексеева Бориса Евгеньевича, заядлого экспериментатора. Он для учеников в классе сделал помост, а на него поставил огромное зеркало. Вероятно, это было необходимо для того, чтобы наглядно продемонстрировать правильность посадки при игре. А мы для этого зеркала должны были сделать раму. Почему я говорю «мы»? Потому, что я уже в то время работал не один. По нормативам в этой школе имелось две ставки настройщика. Мне платили полторы. На остававшуюся половину ставки я пригласил себе помощника. Виктор Савельевич Чередниченко был безотказным работником. Много дел мы с ним в школе переделали. Даже окна стеклили, когда пацаны из соседнего дома устроили себе мишень из школьных окон. В классе, превращённом в комнату отдыха для педагогов, в которой была собрана вся школьная электронная аппаратура, по просьбе завхоза мы с Виктором Савельевичем обили дверь железом, а в хоровом классе построили ей маленькую кладовую. Вообще, надо сказать, завхоз беспардонно эксплуатировала нас, пользуясь нашей безотказностью. Все скамеечки под ноги малышам и дощечки на сиденья были лично моего изготовления. Особенно активизировалась наша работа по благоустройству школы после прихода нового директора Николаева Романа Анатольевича. Он пришёл в школу летом 1981 года. В это время школа была пуста. Все находились в отпусках, в том числе и мой помощник. Я-то вообще почти не пользовался правом на отпуск. Мне даже нечаянно пришлось принять делегацию  Свердловского радио. Потом они одну из своих передач оформили моими стихами на бытовую тему. Перед Романом Анатольевичем я предстал в роли, так сказать, гида. Школу-то я знал, что называется, на зубок, от крыши до подвала. Я провёл его по всем школьным закоулкам, рассказал всё, что знал о школе. У нас с новым директором сложились очень доброжелательные, но отнюдь не панибратские отношения. Роман Анатольевич, как никто, поверил в меня. Он постоянно приносил мне для заточки свой перочинный ножичек и даже доверял мелкий ремонт своей скрипки. А рояли по сцене мы с ним вдвоём перекатывали. Первым объектом внимания нового директора оказался школьный вестибюль. Роман Анатольевич поручил мне с моим новым помощником, сменившим Виктора Савельевича, оформить вестибюль досками объявлений и наделать в нём ящиков под цветы. К тому времени у меня уже сменился помощник. Им стал один из ведущих инженеров конструкторского бюро Уралмаша Заводчиков Вячеслав Николаевич. С ним мы тоже неплохо поработали. Но, к сожалению, вскоре ему запретили совместительство.
При Николаеве в школе появились два новых концертных рояля марки «Эстония», ставших предметом моей особой заботы, так как школу нередко посещали заезжие знаменитости. В связи с этим, хочется отметить один любопытный факт. К нам в школу частенько заходил профессор Уральской консерватории имени Мусоргского Исаак Зусманович Зетель. Однажды он давал у нас, как я понял,  авторский концерт. После прогонки программы перед концертом он выразил директору благодарность за «отличное» состояние роялей. Роман Анатольевич, будучи человеком предельно порядочным, заметил: «Благодарить надо настройщика, который присутствует здесь, в зале». Профессор же рассудил по-своему. Он, желая польстить директору, заявил: «Нет, тут только ваша заслуга. Настройщик, он что? Настроил и ушёл. Тут главное - вы!» На этот счёт у композитора Евгения Щикалёва есть замечательная песня, в которой есть такие слова: «На чём бы эти гении играли, не будь простых настройщиков роялей». У меня в школе было не писаное правило присутствовать на всех концертах: мало ли что может случиться с роялями во время выступления артистов. Но, в основном, были только благодарности. Очень лестно отозвались о наших роялях дуэт «Бахчиев и Сорокина». Они не погнушались поблагодарить лично меня за хорошую подготовку инструментов к концерту.
За годы нашей совместной работы с Николаевым в школе побывало множество знаменитостей. У нас поиграли «ВИРТУОЗЫ МОСКВЫ» во главе с Владимиром Спиваковым. Не однажды выступали с концертами дуэт БАХЧИЕВ И СОРОКИНА. А когда Свердловск посетил Московский Малый театр, Роман Анатольевич заманил к нам в школу группу артистов. У Николаева сохранились прочные связи с филармонией, в которой он до школы работал, благодаря чему наша школа, одна из немногих имела возможность в своих стенах послушать местных и заезжих выдающихся исполнителей. Нередко по приглашению Романа Анатольевича к нам «на огонёк» заходил Валерий Дмитриевич Шкарупа, впоследствии ставший ректором Уральской консерватории. А на пятидесятилетний юбилей школы специально из Москвы приехала  её первая директриса Головина Вера Павловна. Я этому юбилею посвятил одно из своих стихотворений. К праздничному застолью меня тоже пригласили, только посадили за отдельный столик. Видимо, не вписывался я в общую компанию. Грубо говоря, «рылом не вышел».
Когда Свердловская филармония не смогла выкупить прибывший из Германии клавесин, это сделала наша школа, а мне пришлось осваивать новую профессию, мастера по клавесинам. В этом деле мне помог случай. К нам в Свердловск на гастроли приехал пианист и клавесинист Александр Майкопар, внук известного в конце девятнадцатого и начале двадцатого века композитора и концертирующего пианиста Самуила Моисеевича Майкопара. Естественно, Александр Майкопар побывал в гостях и у нас в школе. Он и помог мне разобраться в устройстве клавесина. В дальнейшем я не только настраивал, но и ремонтировал этот инструмент, вплоть до капитального ремонта. Каким- то образом в городе прознали об этом и меня стали приглашать для настройки клавесинов в разные учреждения, в том числе, и в консерваторию. Был там такой клавесинист по фамилии Рубаха. Обычно музыканты, играющие на клавесине, сами настраивают инструмент, но этот музыкант почему-то предпочитал пользоваться моей услугой. Зал, в котором находился клавесин, был очень загружен. Иногда по вине заказчика возникали конфликтные ситуации между мной и преподавателями, когда время, отведённое мне для настройки, по несогласованности сторон, совпадало со временем чьей-либо репетиции. Однажды я в ожидании свободного времени, с согласия педагога, присутствовал в зале во время репетиции хора. Меня даже попросили высказать свои соображения относительно качества звучания хора, чем я, естественно, был очень польщён. Мне трудно представить себе, чтобы кто-нибудь из педагогов нашей школы сделал мне такое же предложение. Это мог сделать только Роман Анатольевич. Кстати сказать, в консерватории я тоже немножко поработал настройщиком фортепиано. За 2 месяца работы там я поставил на рояли столько струн, сколько в своей школе не ставил за несколько лет. Штатный настройщик консерватории Чурья Валериан Александрович почему-то заявил в бухгалтерии, что я работал там только один месяц и что мне следует заплатить только за один месяц. Пришлось мне отстаивать своё право. По протекции Романа Анатольевича мне доводилось настраивать фортепиано во многих учреждениях культуры нашего города, в том числе, в драмтеатре. Наша школа для проведения отчётных концертов пользовалась большим залом дворца культуры Уралмаша, нашего шефа. Подготовка рояля к этим концертам тоже возлагалась на меня. Однажды, в день города, Вадим Биберган должен был выступить на открытой сцене в литературном квартале, а меня попросили к этому выступлению подготовить рояль, причём, не только настроить и отрегулировать, но даже собрать из двух. Потрудился основательно. Концерт дослушать не удалось: в срочном порядке на машине сотрудника театрального техникума меня отвезли в исторический сквер. Там тоже на открытой сцене должен был состояться концерт артистов города. Инструмент подвезли за пятнадцать минут до начала концерта, причём, не инструмент, а развалюху. Что уж там я смог сделать за эти пятнадцать минут, даже не представляю. И всё-таки концерт состоялся.
Ещё более сложная работа мною была произведена с фисгармонией, которую за ненадобностью подарил школе один житель Уралмаша. Этот инструмент был в ужасном состоянии. В нём, что называется, живого места не было, от меха были только одни обрывки. Все суконные прокладки моль съела, а кожаные протёрлись до дерева, Проволочные тяги все проржавели, а о некоторых приходилось только догадываться. О правильности строя и говорить не стоит. Можно сказать, восстанавливал я её из утиля. И восстановил. О многом сам додумывал, догадывался. Мех мы полностью собрали с Виктором Савельевичем. Эта фисгармония и сейчас находится в рабочем состоянии. Её увозили для конкурса педагогов в филармонию. Несколько месяцев наша фисгармония поработала в малом оперном театре на ВИЗе. Постоянное наблюдение за ней возлагалось на меня. В мою бытность школьного настройщика у нас было проведено несколько концертов старинной музыки с участием фисгармонии. Для этого я её даже радиофицировал. Несколько чаще проводились концерты старинной музыки с участием клавесина. Для него у нас на сцене был построен «ангар». Игра на клавесине почему-то была уделом немногих педагогов. Первой за освоение этого инструмента взялась Ландау Елена Петровна. Она и физгармонию освоила. Честь и хвала ей за это. Но, научившись играть на этих инструментах, Елена Петровна почему-то решила, что знает о них всё, уж во всяком случае, больше, чем может знать настройщик. Так примерно она отреагировала на мою попытку поправить её в толковании устройства клавесина. С таким пренебрежением к моим познаниям в школе я сталкивался не однажды. Как-то я сделал попытку напечатать на машинке руководство по уходу за инструментом. В заводских инструкциях к выпускаемым изделиям изложено далеко не всё, о чём может сообщить настройщик, но педагоги отнеслись к моей инициативе с прохладцей, если не сказать больше.
Помощники у меня долго не задерживались, так как плата небольшая, а работы много. Инженера Заводчикова сменил высоко квалифицированный сварщик Матусенко Владимир Борисович. Это был, что называется, мастер на все руки, а на таких, как говорится, ездят. Безотказный человек. Владимира Борисовича не¬надолго сменил его сын. Тоже деловой парень. И в конце концов, когда директор добился для нас ещё половины ставки настройщика, моим партнёром уже на постоянной основе стал мой давний знакомый ещё по работе на фирме Мурзин Геннадий Кузьмич. С фирмы мы с ним ушли почти одновременно, только он ушёл в музпрокат. Там он стал универсальным работником, стажировался в Москве, в Ленинграде, получил высший разряд настройщика. Наше с ним сотрудничество стало самым плодотворным: мы не просто работали, мы постоянно что-нибудь придумывали, совершенствовали, экспериментировали.
Ещё работая на фирме, я обратил внимание на то, как регулировщицы механики устраняли западания деталей в клавишно-молоточковом механизме инструмента. Они постоянно, на протяжении всей смены держали на раскалённой электроплитке пассатижи, чтобы в нужный момент прогреть западающую деталь. Деталь при этом необходимо было извлечь из механики. Довольно муторное и небезопасное занятие! Я же придумал устройство для устранения западания деталей, не извлекая их из механики. Это намного ускоряло и упрощало процесс устранения западаний. Опробовать это устройство на фирме мне не представилось возможности. Зато в школе я им много лет успешно пользовался. Среди своих, теперь уже многочисленных, клиентов я встретил очень опытного инженера из конструкторского бюро Уралмаша, Аркадия Зарубинского, который занимался оформлением заявок на изобретения. Он и помог мне оформить заявку и сделал чертёж . Со всеми этими документами и с готовым изделием в августе 1974 года мы с дочерью Галиной поехали в Москву, в патентное бюро, что на Мережковской набережной. Этой поездке предшествовало событие, о котором рассказывать ещё рано. К сожалению, в нашей стране любой творческий порыв могут зарубить на корню. Во всяком случае, так было в советское время. Не знаю, как сейчас. Пять кандидатов наук мне доказывали, что моё, действующее приспособление нельзя назвать изобретением, так как оно состоит из уже существующих деталей, как будто всё новое берётся из ниоткуда.
Утолщённые вирбеля, которые в простонародье называют колками, используются для замены ослабевшего строя фортепиано. Они у нас всегда были в дефиците. Их производство никогда не было массовым. Однажды я задался целью наладить у себя изготовление  таких деталей. Для этой цели я выпросил у директора школы командировку в Тулу, где тогда баянная фабрика изготавливала в небольшом количестве эти самые вирбеля. Поехал я туда в конце августа 1975 года. Сопровождать меня согласилась Наташа, Зинина племянница, дочь Ирины, о которой я уже упоминал. Остановились мы с ней в Москве, как всегда, в гостинице «Урал». На поездку в Тулу нам хватило одного дня. Там я ознакомился с технологией изготовления вирбелей. Они мне даже дали подробную технологическую карту. Наше пребывание в Москве совпало с празднованием дня города. Мы с Наташей побывали на многих общегородских праздничных мероприятиях. Я сводил её на ВДНХ. Там мы обошли все павильоны, осмотрели множество экспонатов, побывали и на культурно-массовых мероприятиях, организованных на территории выставки в честь дня города. На одном из конкурсов моими стараниями Наташа получила значок активного участника соревнования. Потом мы в музее на Поклонной горе посмотрели Бородинскую панораму. Поездка наша немножко затянулась, в результате чего домой мы приехали уже после начала учебного года.
С приходом в нашу музыкальную школу Геннадия Кузьмича отпала необходимость для капитального ремонта фортепиано и других инструментов приглашать к нам посторонних мастеров. Всю эту работу за дополнительную плату мы выполняли сами. Наше с Мурзиным сотрудничество не ограничивалось работой в нашей школе. Мы осуществляли капитальный ремонт музыкальных инструментов и в других школах. Для перечислений денег за нашу работу в школах приходилось пользоваться «услугами» фирмы «КВАДРА», паразитировавшей на нашем труде. Они присваивали львиную долю нашего заработка, но нам приходилось мириться с такой несправедливостью. Мы также делали капитальный ремонт инструментов и у частных клиентов.
Моя мастерская приносила пользу не только школе, но и мне лично, моей семье. Например, свою лоджию я не смог бы так надёжно и красиво застеклить, не будь у меня в школе такой высоко оснащённой мастерской. У меня даже там был распиловочный станок с регулирующимся поворотным столом, дающим возможность пилить деревянные заготовки под разными углами и на разную глубину, а комплекс «УНИВЕРСАЛ» Сарапульского завода содержал самые разнообразные насадки для работы по дереву. Рамы для своей лоджии я выпиливал именно в школьной мастерской. Но для более масштабных работ площади нашей мастерской нам не хватало. Выручил директор. Кинопрокат у нас как-то не прижился: показали несколько фильмов и дело заглохло. Кинобудка пустовала. Ею-то мы и воспользовались с разрешения Романа Анатольевича. Там мы, в частности, основательно отремонтировали клавесин, который почему-то очень быстро рассохся. Фисгармонию я тоже там реставрировал. Этим я занимался ещё до прихода Геннадия Кузьмича. В кинобудке я расположился с разбитым роялем, который купил у частного владельца для дальнейшей реставрации и продажи. Восстановить-то я его восстановил, а вот продать выгодно не сумел: человек, купивший мой рояль за 400 рублей, продал его за две тысячи. Просто меня попросили поскорей убрать этот рояль из кинобудки. Но кинобудка закрепилась за мной до конца моего пребывания в школе. Там я основательно поработал над изготовлением кухонного пенала для дочери, а Геннадий Кузьмич полностью оборудовал свою лоджию. В кинобудке существует довольно большая тёмная комната. Её я тоже использовал для своих нужд. Там я соорудил из массивного чугунного уголка стеллаж, который мог выдержать вес трактора. Очень жалею, что не смог освоить портативный токарный станок, который по моей просьбе купила школа.
Несмотря на большой объём работы в этой школе, я взял по совмещению ещё одну школу в другом конце города, четырнадцатую, которая находилась недалеко от моего дома, но далеко от основного места работы. А когда меня пригласили в пятую школу искусств на Эльмаше,  я тоже «не посмел» отказаться. Потом пятую школу искусств поменял на первую. Такая интенсивная работа приносила мне немалый доход. За двадцать лет работы в школе я накопил приличную сумму. Основной заработок я отдавал жене в семейный бюджет, а, так называемые, халтурные деньги тратил по своему усмотрению и тоже не сумел ими по-умному распорядиться. В основном я покупал подарки жене и детям, фотоматериалы и фотопринадлежности, радиодетали и инструменты для работы. Но львиная доля оставалась в заначке. Я даже не удосужился положить их на книжку: боялся, что не смогу в нужный момент забрать их оттуда. Ну и просчитался. Гайдаровская либерализация цен, хоть и обесценила вклады, но на них что-то осталось и даже сейчас по старым книжкам хоть какую-то компенсацию выплачивают. А вот мои карманы Егор Тимурович опустошил под чистую. До этого злосчастного момента на свои сбережения я мог бы купить штук 30 холодильников «МИНСК», а после этой «реформы» на мои деньги мы смогли купить только один двухкамерный холодильник марки «БИРЮСА», причём, ещё с доплатой. Хоть о покойнике и не говорят плохо, но я до сих пор храню «благодарность» Егору Тимуровичу. В своё время Борис Николаевич Ельцин в обращении к россиянам заявил: «Вы ведь в советское время за работу получали гроши». Он, как я понимаю, умышленно умолчал о другом факте: мы ведь и платили гроши. За музыкальную школу я платил по высшей планке, что составляло 14 рублей. В общеобразовательной школе никаких поборов, а между тем, учителя, если надо, занимались с отстающими или наоборот, с перспективными учениками дополнительно, не требуя никакой доплаты. Тетради для проверки они брали домой. Теперь попробуй, попроси педагога о какой-нибудь дополнительной услуге! Скажет: «Я не обязана» или потребует такой доплаты, что сразу забудешь о своей просьбе. Везде, за всё приходится платить бешеные деньги. «Бесплатное» лечение становится непосильным для семейного бюджета. А что творится со всяческими поборами в школах и детских садах! За услуги ЖКХ мы тоже платили гроши, а все сантехнические работы производились бесплатно. Теперь же сверх огромной платы по тарифу за любую услугу электрика или сантехника мы платим немалые деньги. Получается, что мы  за  одно и то же платим дважды.               
Снабжение у нас в Свердловске в то время было безобразно плохое, но Москва была значительно ближе к нам, чем сейчас в денежном эквиваленте: 36 рублей, а для нас даже 18 рублей на самолёте - и мы в Москве. Признаюсь, я не раз отоваривался таким путём. Теперь на такое путешествие далеко не у всех хватит зарплаты или пенсии. Летом 1980 года, когда Москва готовилась к Олимпийским играм, мы с Зиной задались целью купить хороший цветной телевизор. В Свердловске купить такой телевизор было нереально. В Москву поехали мы с Лилей. Остановились в той же гостинице «Урал». Приехать в Москву, да не посмотреть город, было бы неразумно. Пока мы ходили по улицам города, Лиля до крови стёрла ноги. Мне пришлось оставить её в гостинице и одному отправиться на поиски обуви для неё. В то время только входили в моду кроссовки. Естественно, это была Лилина заветная мечта. В обувном отделе ГУМа продавец мне посоветовала побывать в магазине на Сокольнической улице. Номер этого магазина я, естественно, забыл, но прекрасно помню, как добирался до него и все прочие подробности. В метро я прекрасно ориентировался. До станции Сокольники добрался без проблем. Поднялся на поверхность и задумался: как дальше двигаться. Улица-то вот она, прямо у выхода из метро, но она широкая. Предстояло пересечь её, повернуть налево и топать до самого магазина. Следом за мной из метро вышел молодой мужчина и сходу подошёл ко мне, как будто у нас с ним именно тут была назначена встреча. Он спросил меня о моей проблеме. Я в подробностях описал ему её. Молодой человек сказал мне, что знает этот магазин и даже знает его директора. Выяснилось, что магазин экипирует наши спортивные сборные команды. Я бы даже, наверное, постеснялся попросить проводить меня, но молодой человек сам предложил мне такую помощь. В магазине он оставил меня у входа в кабинет директора, а сам вошёл в кабинет. Через пару минут и меня пригласили  туда. Меня спросили в какой обуви нуждается моя дочь. Я сообщил им её заветную мечту. В размере её обуви я засомневался. Они позвонили в гостиницу, через администратора нашли Лилю. Спросив её о размере, они ввели Лилю в замешательство: не сразу она поняла, о каком размере её спрашивают. Пришлось разъяснять. Директор, тоже молодой человек, вызвал продавца, объяснил ей, что от неё требуется, и вскоре я получил заветные кроссовки. Мой благодетель даже не заикнулся о плате за такую услугу, а мне самому как-то не пришла в голову такая мысль. Видимо, плохой из меня был взяткодатель. А между тем, молодой человек проводил меня до самой гостиницы. В наше время такое даже трудно себе представить. На следующий день моя дочь щеголяла по Москве в новеньких кроссовках, да не в каких-нибудь, а от фирмы «Адидас». Даже москвичи с завистью на неё поглядывали.
Теперь нам с ней предстояло решить главную задачу - покупку телевизора. Искать долго не пришлось. В ГУМе нам предложили на выбор 3 аппарата. Мы выбрали «Рубин Ц-202». Тут же оформили и доставку на Казанский вокзал. Одного мы с Лилей не учли.что надо было в доставке указать товарную станцию, а мы ничего не указали. Нас высадили на перроне вокзала. Пока мы разглядывали, куда нас высадили, машина уехала. До товарной станции было не так уж далеко, всего полтора километра, но машину не наймёшь, а носильщики загибали бешеную цену. Мы хотели за счёт ГУМа исправить эту оплошность. Я Лилю отправил к телефону-автомату. Пока она ходила, начался дождь. Проезжающий мимо носильщик предложил переместить меня с телевизором под навес, на платформу, сказав, что тут совсем недалеко и меня будет видно. Ему-то 3 рубля надо было заработать, а меня дочь потеряла, пробежалась по всему, огромному вокзалу, потом поехала искать меня в гостинице. Зачем? До сих пор не пойму. Тут уж мы совсем потеряли друг друга. Мне снова пришлось прибегнуть к помощи носильщика, чтобы перевёз мой телевизор в медицинскую комнату. Там сердобольная сотрудница пообещала последить за моим телевизором, пока я сделаю объявление по радио. Не помогло. Между тем, уже наступила ночь, а пока я делал объявление, какая-то женщина подозрительного вида уселась на мой телевизор, заявив, что я её брат и что сейчас придут носильщики, чтобы забрать телевизор. Лилю опять же помогли найти работницы медицинской комнаты, позвонив администратору гостиницы. До утра просидели на вокзале, а на следующий день было воскресенье. На товарную станцию всё равно пришлось добираться с помощью носильщика, а там оказалось, что телевизоры без деревянной упаковки в товарный вагон не берут. Рабочий, который сколачивал эти самые упаковки, часок поработал и ушёл. До нас очередь не дошла. Пришлось уговаривать начальницу, чтобы приняла наш аппарат без деревяшки. Уговорили, нашли для телевизора дополнительную коробку и погрузили в вагон. Только после этого, оформив доставку груза, мы пошли покупать билеты на поезд. В поезде выяснилось, что мы преспокойно могли взять телевизор к себе в купе, в котором, кроме нас двоих, до самого Свердловска никто не ехал. Телевизор мы ждали долго, но доехал он благополучно. Впоследствие выяснилось, что отказавшись от деревянной упаковки, мы даже обезопасили свой аппарат, так как работники, сопровождающие вагон, несли персональную  ответственность  за подобный груз.
При мне в школе не было мастера по ремонту баянов. Списанные баяны хранились на складе. Один из этих баянов мне отдала бывшая завхоз школы Грачина Ольга Андреевна. Восстановить этот баян мне не стоило большого труда. Баян оказался очень удобным, лёгким, звонким. Теперь я всякую свободную минутку в школе использовал для музицирования. С этого, можно сказать, и началось моё творчество. Конечно, музыка всю жизнь сопровождала меня. И дома, беря в руки баян, я, в основном, занимался импровизацией. На более серьёзные занятия у меня не хватало времени. А ведь импровизация - это тоже один из видов творчества. Только как-то мне никогда не приходило в голову всерьёз заняться сочинением песен или чего-нибудь более крупного, хотя предпосылки для этого безусловно были. Но всерьёз сочинением музыки  я занялся только после ухода на заслуженный отдых летом 1996 года.
     После смерти Марии Александровны, Геннадия Ивановича и Анны Ивановны связь с плодосовхозом мы поддерживали через семью Никишиных. Капиталина Андреевна поначалу была агрономом совхоза, потом стала директором. Её муж Виктор Павлович заведовал гаражом. Замечательная семья. В советское время совхоз процветал. Ягод и овощей выращивали столько, что работники не успевали собирать. Объявляли самосбор. Мы тоже пользовались этим правом, только ягоды нам собирали родственники или знакомые. Как бы то ни было, но мы каждую осень привозили оттуда по ведру ягод. Однажды я сам отважился поехать на самосбор. Приготовил маленький совочек для снятия с куста ягод облепихи, сшил себе полотняный мешочек для подвешивания к запястью, чтобы ягоды туда скатывались. Собрал я тогда 6 килограммов ягод. Но вот беда: самостоятельно подняться от куста не смог: опьянел от запаха. С Никишиными у нас наладилась тесная связь. Мы оставались у них ночевать. Я им настроил пианино, а они снабжали нас картошкой и прекрасными помидорами. Застолье у них было всегда богатое. У них я впервые попробовал мёд в сотах. Дыни у них вырастали ароматные, сладкие. Виктор Павлович всегда отвозил нас на вокзал на своей машине, а я ему дарил кое-какие инструменты и станки. К сожалению, Виктора Павловича уже нет в живых.

Глава одиннадцатая.
Конец трудовой жизни
Не думал я, что так рано уйду на пенсию, но как говорится «Человек предполагает, а Господь располагает». Ещё в 1979 году я получил серьёзную травму головы, шагнув с трёхметровой высоты и ударившись головой о ступеньки лестницы, до которой не дошёл буквально одного шага. Может быть, это было наказание мне за то, что я шёл в милицию судиться с соседом, который регулярно подтоплял мою квартиру. В больнице, куда меня доставили в бессознательном состоянии, медиков больше всего интересовало, не был ли я пьян, а сама травма их мало интересовала. Даже сотрясения мозга они не обнаружили, хотя налицо были все признаки. И только через 19 лет компьютерная томограмма обнаружила трещину в черепе и костную кисту. А обратился я к врачам по причине постоянных головных болей. Это была только одна причина, побудившая меня прекратить трудовую деятельность. Работы по капитальному ремонту роялей были сопряжены с большими физическими нагрузками. На них, кроме денег, я заработал себе паховую грыжу и даже не одну. А в 1994 году в четырнадцатой школе я наткнулся животом на стол, выставленный в коридор, порвал толстую кишку. Пока я закончил настройку пианино, пока вызвал из дома дочь, пока приехала скорая, у меня начался перитонит. Несмотря на затянувшийся поиск места травмы, операция была проведена успешно. Только из наркоза я выходил долго и мучительно. Оперировал меня молодой хирург Владимир Бровкин. В частной беседе он мне пообещал 5 лет жизни, но я прожил уже 2 десятка лет. Благодарю своего спасителя. И не только его. Говорят, послеоперационный период даже важней самой операции, а в эти тяжёлые дни около меня неусыпно дежурили моя любимая Зинуля и дорогая  дочка Галочка.
Все эти обстоятельства вынудили меня распрощаться с любимой школой и вообще завершить свой трудовой путь. В школе я получил звание «ВЕТЕРАН ТРУДА». Проводили меня «без оркестра», но с сожалением. Ещё несколько лет я посещал школу по поводу и без повода, а в день Защитников Отечества, который в школе совмещался с Международным женским днём, и в день Пожилого человека, который, опять же, совмещался с днём   Учителя, мне вручали небольшой подарок. Но время, как известно, не очень благотворно влияет на людскую память. Теперь уже мало кто помнит, что был там когда-то слепой настройщик, который готов был находиться в школе круглые сутки. Бывало и такое. Однажды, при моём ночном пребывании в школе случился сильнейший ливень. Вероятно, через вентиляционную трубу дождевая вода хлынула в помещение школы, начало заливать столовую. Я ведром вычерпывал воду с пола, потом за это получил выговор.

Глава двенадцатая.
О семье
Пока я крутился, как «белка в колесе», зарабатывая деньги, которые во время перестройки обесценились, в семье моей произошло немало событий. В 1978 году Лиля окончила школу с неплохими оценками в аттестате зрелости, но в университет поступать не решилась, пошла на один из крупных номерных заводов. Работая на вредном производстве, она основательно подорвала здоровье, но в компании умных, образованных людей значительно повысила свой интеллектуальный уровень. Наибольшее влияние оказало на неё сотрудничество с талантливым специалистом по радиоэлектронике Геннадием Петровичем Милехиным. Геннадий Петрович не раз бывал у нас дома. Мы тоже бывали в его квартире. У них с Лилей была какая-то совместная работа, для которой они позаимствовали у меня несколько крошечных светодиодов. Геннадия Петровича мы с Зиной уважали, но их близость нас настораживала: слишком большая у них была разница в возрасте. Милехин был отцом-одиночкой. Его жена  ушла от него, оставив ему дочку-подростка. Девочка славная, смышлёная, но слишком своевольная. Так нам, по крайней мере, показалось. Отец лелеял свою сиротку и позволял ей всё. Конечно, ему иметь такую молодую жену, как Лиля, заманчиво, но нас такая перспектива никак не устраивала, даже несмотря на все его достоинства. По направлению с завода Лиля окончила курсы по радиомонтажу. Потом с очень хорошими результатами закончила радиотехникум имени А. С. Попова. И только после этого набралась смелости поступить в университет, но время было упущено.
Подводя итог нашей, довольно продолжительной, семейной жизни, я с горечью отмечаю, как много непростительных ошибок было совершено нами за это время, а ведь мы были уверены, что всё делали правильно. Во всяком случае, мы старались, чтобы наши дочери выросли здоровыми, грамотными и обязательно честными, порядочными, но в заботе о будущем своих девочек мы не учли одного: их собственного желания или нежелания. В этом была наша главная ошибка. Вспоминая далёкое прошлое, Галина призналась мне, как она ненавидела занятия в музыкальной школе и с каким упоением заботилась о животных в зоопарке. Её детская мечта о том, что папа сделает ей игрушечную мебель, до сих пор вспоминается с умилением. А папа в этом вопросе проявил непростительную невнимательность. То, что Галя не захотела смотреть в рот хоровичке Татьяне Владимировне, было для нас явным сигналом, но мы проигнорировали его.
Решая судьбу старшей дочери, мы как-то ослабили внимание к младшей, а она в нём как раз в это время больше всего нуждалась. Причиной всех дальнейших событий стала наша родительская недальновидность и Зинина доброта. Она на целый месяц приютила Лилину подругу, Татьяну Калиту, с которой Лиля познакомилась в санатории. Эта хитрая дама окрутила и женила на себе студента Глеба Алексеева, который с вожделением поглядывал на Лилю. Коварную натуру Татьяны мы распознали позднее, когда она, прожив на нашем иждивении месяц, похвасталась подругам, что прожила целый месяц без единого рубля. Живя у нас, она всячески притесняла Галочку, но так, чтобы мы, родители, об этом не знали. Не находя понимания в семье, Галя стала искать его на стороне. В результате, в самый решающий момент, перед окончанием школы она оказалась в компании, пользовавшейся дурной славой. Для Зины это была настоящая трагедия, особенно когда Галя стала подолгу исчезать из дома. В поисках мест её пребывания я принимал самое активное участие. Дочь даже назвала меня разведчиком, заметьте, не шпионом. Только вот разведчик из меня получился плохой: не уследил я, когда она оказалась в цыганском посёлке. Вот уж действительно – осиное гнездо. А сманила её туда Галина Городецкая, дочь прокурора. Оттуда наша Галя прибежала домой под утро и без курточки. Оказывается, к ней начал приставать местный парень. Другая подруга её выручила. Галины похождения стали причиной трагедии в нашей семье.
Зина не выдержала длительного нервного напряжения и однажды ночью решила свести счёты с жизнью, наглоталась таблеток транквилизатора. Я в тот момент был уже настороже, услышал необычный храп. Неотложка приехала вовремя. Мужчина - врач самым бесцеремонным образом провел Зине промывание желудка. Грубость в данный момент, видимо, была вполне оправданной. Что было дальше, невозможно вспоминать без содрогания. Зину отвезли в больницу скорой помощи. Мне сказали, чтобы я приехал за ней утром, но утром я её в больнице не застал: её увезли в психиатрическую больницу на станции Исеть. Потом Зина рассказывала мне, как её туда доставляли. Везли её вместе с группой психически больных людей. Сопровождающие их санитары буквально издевались над больными, всячески унижали, натравливали друг на друга и даже допускали рукоприкладство. В самой больнице Зина тоже натерпелась всякого. Условия там были далеко не комфортные. Общение с больными тоже не доставляло радости. Я регулярно ездил туда и каждый раз заставал Зину в подавленном состоянии. Она просила забрать её домой, но лечащий врач в индивидуальной беседе каждый раз спрашивал меня, могу ли я поручиться, что с ней вновь не случится то же самое. Мог ли я дать такую гарантию? Приходилось соглашаться с доводами врача. Потом-то Зина ставила мне в вину мою нерешительность. Может быть, она и была права.
По прошествии многих лет, в откровенной беседе с дочерью я узнал многое, о чём мы с Зиной даже не догадывались. Оказывается, далеко не все Галины знакомые были отпетыми хулиганами, а самый отъявленный бандит, каким его считали, всячески оберегал Галочку от домогательств и обид. В другой раз, на праздновании Нового года уже отец  Галины Городецкой застал врасплох и самым решительным образом разогнал всю их компанию. К чести нашей дочери, она была только невольным свидетелем той попойки. Но Галина Городецкая не один раз побывала у нас в квартире и даже умудрилась украсть Лилины золотые серёжки. Не долго ей довелось поносить краденое.  Видать, Бог её наказал: умерла она не своей смертью.
Но, как говорится, нет худа без добра: Городецкая, сама того не желая, познакомила нашу Галю с Владиславом, сыном известного на Урале поэта и писателя-публициста Альфреда Гольда, Настоящая фамилия  отца Владика Гольденберг, а Гольд  - творческий псевдоним. Дружба с Владиком помогла Галочке выбраться из этой трясины, не замарав своей чести. Как бы ни сложилась их дальнейшая судьба, но Галина дружба с Владиком оказалась для неё спасительной. По крайней мере, мы так считали. Вот только Галина твёрдо решила бросить школу. С огромным трудом, благодаря усилиям выдающегося педагога, директора 121 школы, Льва Николаевича Лашевского нам удалось убедить Галю в необходимости закончить десятый класс и  получить аттестат зрелости. Мы даже вынуждены были, скрепя сердце, уступить настойчивому желанию дочери досрочного (до её совершеннолетия) заключения брака с Владиславом: Галочке ведь было всего 17 лет. Зарегистрировались они под фамилией Златогоровы.
Свадьба была, по нашим меркам, пышная и интересная, с выдумкой. Началась, как это давно на Руси принято, с выкупа невесты. Друзья Владика попытались выкрасть её, но им это не удалось сделать. Пришлось договариваться полюбовно.  Для торжественной части праздника в ресторане «КОСМОС» откупили бордовый зал. Шумное застолье, поздравления, поцелуи - всё было. Были и танцы до упаду. Приглашённых было много. Брачная ночь у молодых прошла уже в квартире Гольденбергов. На следующий день свадьба переместилась в наш дом. Тут уж Галины подруги и друзья Владика проявили все свои способности. Во всех этих делах самое активное участие приняла наша соседка Теплоухова Людмила Фроловна. Она оказалась удивительной затейницей, знающей все тонкости свадебных обрядов. Мы со сватом тоже не подкачали. Альфред неплохо играл на аккордеоне. Мы с ним хорошо сыгрались. Под нашу цыганочку молодые лихо отплясывали на берёзовом паркете, а в это время наблюдавшие за танцами бросали деньги «на сор». Сначала бросали мелочь. Потом дело дошло до купюр. Галя не успевала собирать всё это. Увидев сумку набитую соломой она  выбросила её в окно, а   на дне сумки  лежали деньги.  Пришлось срочно спасать её. Эту сумку бросила на «сор» Людмила Фроловна, а солому привёз из Шадринска Зинин брат Геннадий Иванович. Молодая женщина, жена одного из друзей Владика, нарядилось цыганкой и так профессионально сыграла эту роль, что мы все были в восторге. Она очень задорно плясала и, при этом, не забывала выпрашивать у сидящих деньги для молодожёнов. Устав играть на баяне, я переключался на гитару. Время от времени гитара переходила из моих рук в руки Альфреда. Молодые люди тоже не были праздными наблюдателями. Под бодрую музыку, льющуюся из колонки они организовали в коридоре торговлю прохладительными напитками и мелкими предметами домашнего обихода, косметикой и бижутерией. В какое-то время праздник переместился во двор нашего дома. Мы со сватом опять принялись за свою нелёгкую работу, а женщины стали угощать всех желающих водкой. За вечерним праздничным ужином состоялось соревнование отцов молодожёнов, так называемый, аукцион. Предметом торга был хлеб с сюрпризом. По условиям торга мы должны были расплачиваться только деньгами, имевшимися на данный момент в наших карманах. Накал борьбы был достаточно велик, и я в нём стал победителем. Сюрпризом оказалась бутылочка коньяка. Тут же и распили её. К ночи наша Галочка покинула родное гнездо. То, что она уносила из дома, вызывало у нас, родителей умиление и грусть: это был ещё совсем ребёнок. Большую часть её имущества составляли игрушки. Вместо свадебного путешествия с Владиком в конце августа Галя поехала со мной в Москву с моей заявкой на изобретение.
     Впечатлительную натуру нашей младшей дочери, как я понимаю, не столько привлекал сам Владик, сколько обстановка в его квартире: обилие книг, оленьи рога, медвежья шкура ну и, конечно же, значительная фигура отца Владика, писателя и поэта Альфреда Гольда. Гольдам Галя, кажется, тоже пришлась ко двору. Альфред в ней вообще души не чаял. С Владиком у нас тоже установились самые добрые отношения. Владик не блистал никакими талантами, шалопай попросту говоря, но парень был вполне порядочный, честный и добрый. Зинаиду Ивановну он полюбил больше родной матери. Ко мне он тоже был очень внимателен. А вот бабушка Владика, мать Альфреда почему-то невзлюбила нашу Галину. Она всё выискивала компромат против неё. Потом, правда, в беседе с нами Галина Николаевна призналась, что всё это происходило от её нелюбви к незрячим, от общепринятого предубеждения о низкой нравственности людей, потерявших зрение, что по её мнению, неизбежно должно было сказаться и на наших детях. К чести Галины Николаевны, после знакомства с нами её взгляды резко изменились. Зато нелюбовь к нам жены Альфреда, Ларисы Юрьевны, сохранилась на долгие- долгие годы, только эту неприязнь к нам она до поры, до времени таила в себе. Породнившись с Гольдами, мы волей-неволей стали частыми гостями в их доме, и надо сказать, Альфред никогда не чурался нас. За праздничным столом мы частенько на равных полемизировали с ним на различные темы. Ларису это коробило: не считала она нас достойными их общества. Друзья Альфреда, писатели тоже не очень жаловали нас. Впрочем, они и между собой-то грызлись напропалую. Как бы то ни было, при Альфреде союз наших семей держался крепко.
28 апреля 1985 года у молодожёнов появилась дочь Женя. Для родителей Владислава это маленькое создание было «светом в окошке», особенно для Альфреда. Своей любимой внучке он посвятил целую серию своих стихотворений. Но это было потом, а пока... молодая мама не без волнения вступала в свои новые обязанности. На первых порах наша поддержка ей была крайне нужна, но интересы Гольденбергов не всегда совпадали с нашими. Надо учесть, что Альфред Генрихович по профессии писатель-публицист, а в то время как раз разворачивались работы по освоению крупного месторождения газа на севере Тюменской области. В  городе Надыме Альфред бывал не однократно. У него уже там был, если можно так выразиться, творческий задел. Были и друзья, даже и квартиру им там подготовили. Одним словом, едва малышке исполнилось 2 месяца, объединённая семья Гольденбергов и Златогоровых улетела в Надым.
Климат среднего Урала не отличается особой мягкостью, но 2 года жизни за полярным кругом да ещё с грудным младенцем не были для молодых раем, а для малышки стали причиной некоторого отставания в физическом развитии. Мы, конечно, всеми силами старались поддержать их недостающими продуктами и душевным теплом, но природного тепла подбросить не могли. Альфред частенько наведывался в Свердловск и в Надым возвращался с рюкзаком битком набитым продуктами, даже ворчал по поводу перегрузки. Самым приятным гостинцем для них была свежая картошка, которую потихоньку Зина подсовывала в посылку. Жаркий июнь 1986 года Галя со своей «Дюймовочкой» провела у нас, а потом снова долгая разлука. Возвращение в Свердловск тоже не сулило нашей дочери большой радости, если не считать близости ещё не старых родителей, готовых в любой миг оказать всяческую помощь и поддержку. Поначалу они жили у родителей Владика. Потом Альфред выменял имевшуюся у него в Тюмени квартиру на двухкомнатную квартиру в Свердловске, куда поселились молодые. После смерти Юрия Ивановича, отца Ларисы Юрьевны, семью Златогоровых родители Владика «откомандировали» на жительство к Августе Ивановне, престарелой матери Ларисы Юрьевны, обменяв их квартиру на улице Куйбышева на комнату, в которой жила соседка Августы Ивановны. В семье Златогоровых главной движущей силой была Галина. Она выполняла и женскую и мужскую работу: вешала люстры, пилила, сверлила, стругала. Однажды Владик взялся повесить на стену книжную полку. Ночью эта полка с грохотом упала на пол. То же самое случилось и со стеллажом, который они с Альфредом поставили посреди комнаты в квартире на ул. Куйбышева. Однажды я подарил Златогоровым маленький люминесцентный светильник для коридора. Запустить его мужчины не смогли. Пришлось мне самому заняться этим делом. Вообще, в обустройстве Златогоровской квартиры на ул. Заводской я принял самое активное участие. С трудоустройством Владика большой проблемы не было, а вот Гале, чтобы устроить дочь в садик, пришлось поработать нянечкой в этом садике. Случилось так, что воспитательница в группе, куда водили Женю, довела девочку до психического срыва. Ещё полгода развития было потеряно. Пришлось перевести ребёнка в другой садик. Владислав пошёл работать на известную в стране фабрику «КОНФИ» оператором на холодильные установки. Вскоре и Галя пошла туда уборщицей. 8 лет работы на фабрике основательно подорвали здоровье нашей дочери. К довершению зла, Владислав пристрастился к спиртному. Сам-то Альфред был крепок на этот счёт, а для слабохарактерного Владика это пристрастие обернулось тяжёлыми последствиями, не говоря уже о Галине.
Но я опять немного забежал вперёд. Когда в июле 1990 году в семье Златогоровых появилась вторая дочь Маша, Владислав был ещё вполне адекватен. Запои начались позднее. Пьющий человек не очень разборчив в выборе компаньонов. Собутыльниками Владика стали его прежние друзья. Излюбленным местом их встреч стал гараж Альфреда во дворе их дома. Третьего апреля 1996 года после обширного инфаркта миокарда скоропостижно скончался Альфред Генрихович. На некоторое, довольно продолжительное время Владислав впал в глубочайшую депрессию, а после этого запил, да так основательно, что выйти из запоя уже не смог, да и не хотел, по правде говоря. Все Галины попытки уговорить Владика, убедить его остепениться, оставить свою компанию были безуспешны. Пришлось подать на развод. Это был самый тяжёлый период в жизни нашей дочери, но она стойко переносила все невзгоды, выпавшие на её долю, не жалуясь и не прося ни у кого сочувствия, помощи. А я в это время целыми днями пропадал в школе, не зная о бедственном положении своей дочери. О пьянстве Владика мы, конечно, знали, а вот о том, что он ни копейки не приносит домой и что семья Златогоровых кормится на собранные и сданные бутылки, как-то не догадывались. Не знали мы, что внучки наши выискивали на улицах оброненные кем-либо, монетки, чтобы купить мороженку, одну на двоих.
Наши предположения о причине неприязни Ларисы Юрьевны к нам в конце концов подтвердились. Оказывается, они вместе с Альфредом долго подыскивали своему сыну достойную невесту. Знала ли Лариса о похождениях Галины Городецкой, нам не ведомо. Зато было достоверно известно, что она дочь прокурора. На неё-то и положила глаз Лариса Юрьевна, только вот одного она не учла: Владика-то Городецкая никак не устраивала. Вероятно, он о ней знал больше, чем знала мать, к тому же, наша дочь ему больше нравилась. Как ни досадно было, но с желанием сына Ларисе пришлось считаться. Впрочем, долгое время свекровь со снохой жили душа в душу, хотя однажды Лариса Юрьевна призналась Гале, что у неё было желание развести их с Владиком. После смерти Альфреда у неё  появилось непреодолимое желание сделать из их квартиры на улице Декабристов музей писателя, поэтому, при разделе жилплощади, она предложила Гале окончательно обосноваться в трёхкомнатной квартире на Заводской, где закончили свой жизненный путь родители Ларисы Юрьевны. Галину это вполне устраивало, так как она настолько возненавидела двор, который довёл её мужа до полной деградации, что предпочла потерять какую-то часть жилплощади, только бы не видеть этот дом и этот двор.
Итак, после развода и семейного раздела  имущества в 2004 году наша Галина со своими двумя дочками поселилась в доме на улице Заводской, в бывшей квартире Кузнецовых, родителей Ларисы Юрьевны. После пережитого разлада она уже не может решиться на новое замужество, а вот Владик быстро нашёл себе новую подругу. Я очень сомневаюсь, что Венера, новая жена Владика, осчастливила его. Прекрасную четырёхкомнатную полнометражную квартиру на улице Декабристов, которую Лариса Юрьевна планировала превратить в музей, они разменяли на полуторку для Владика с его новой женой и полуторку (для матери). О дальнейшей судьбе Владика я предпочту умолчать, дабы не бередить материнских чувств Ларисы Юрьевны. Отцовские чувства тоже что-то да значат, поэтому продолжу о Гале. Некоторое время она работала санитаркой в Новой больнице, потом закончила медицинский колледж и стала медицинской сестрой, перешла в стационар детской больницы. Сейчас она - процедурная сестра, пользуется уважением сотрудников и любовью детей. Её старшая дочь Евгения служит в полиции, дослужилась до звания майора, заочно закончила юридический институт, имеет водительские права, очень умело водит машину. 8 июля 2005 года у неё появился сын Дима, а у Гали 31 мая 2008 года появилась третья дочка, Тоня. Маша решила создать свою семью. Она живёт теперь отдельно от матери. О её работе трудно что-нибудь достоверное сообщить: Маша уже не раз поменяла место работы.

                Глава тринадцатая.
                Быковы
Ещё будучи девчонкой, Галина заявляла, что не будет дожидаться, когда Лиля выйдет замуж. Так и получилось. Долгое время Лиля была неприступной, а любовь пришла в самое неподходящее время. В университете она познакомилась с парнем, который моментально окрутил её. Тут уж было не до учёбы. Лиле сыграть такую свадьбу, как у Галочки мы уже не могли, тем более, что со стороны Виталика и его родителей мы не обнаружили ни малейшей заинтересованности в таком мероприятии. Надо сказать, что в семье, где вырос Виталик, праздников вообще не существовало. Небольшое застолье мы всё-таки организовали у себя в квартире. На нём Тамара Степановна, мать Виталика, присутствовала только как гостья. Ей даже этот весьма скромный праздник показался роскошным. У нас молодожёны прожили не больше месяца. Наш зять Виталик - абсолютный трезвенник, но характер его никак нельзя назвать покладистым. Совместное проживание с ним для нас казалось немыслимым, и мы с Зиной предложили молодоженам перебраться в квартиру Тамары Степановны. Отец Виталика, Виктор Пантелеевич, уже не жил с ними. Совместное проживание не объединило Быковых в одну семью. На первых порах молодожёны занимали одну комнату в трёхкомнатной квартире, но когда у Лили один за другим стали появляться дети, Тамара Степановна уступила им ещё одну комнату. Сама она жила с внучкой Аней. Дочь Лена жила отдельно от них.
Третьего апреля 1986 года у Лили появился первенец, Игорёк, кареглазый красавец. Правда, от рождения у него глазки были васильковые, но как часто бывает, со временем поменяли цвет. Парнишка рос смышлёным, рассудительным, всех удивлял оригинальными высказываниями. К трём годам он уже чётко выговаривал все звуки и даже звук «р». Бабушка Зина прочила ему будущность дипломата или, на худой конец, телеведущего, но чаяньям бабушки не суждено было осуществиться, не стал наш Игорёк ни дипломатом, ни телеведущим. Вслед за Игорем, тринадцатого июня 1987 года появилась на свет девочка Алёна. Последовал небольшой перерыв, а уже 27 июля 1990 года - снова мальчик, Алёша.  1992 год стал завершающим в этом Лилином «марафоне»: 25 апреля у неё родился очередной и последний мальчик, Женя. Завершающий «аккорд» оказался самым успешным: парень выдался на славу - и красивый, и умный, и здоровьем покрепче других. Вот только зрение у него не в полном порядке. Мы с Зиной удивлялись, как нашей Лиле, такой медлительной, удавалось управиться с этой оравой, а Виталик возмущался, что мы не научили Лилю планировать семью. В этом с ним можно было бы согласиться, если бы сам он тут был ни при чём. Конечно, мы и сами нередко предостерегали Лилю: «Прежде, чем родить очередного ребёнка, подумай, сможешь ли ты его вырастить, обеспечить ему достойную жизнь». У неё на это был один ответ: «Ой, мама! Сколько у меня помощников-то будет!» Чтобы таковых вырастить, нужны немалые, усилия, и прежде всего, согласие в семье, а его-то как раз и не было. Впрочем, обсуждать этот вопрос, не входит в мою задачу. Семейная жизнь у Лили как-то не сложилась. Свекровь не только не помогала молодым (где уж там!), но она сама разводила грязь на кухне. Зина иногда приходила на выручку к дочери, а возвращалась домой в расстройстве: полдня наводила порядок на кухне, а оказывалось, что это она сватьину грязь убирала. Позднее от Виталика мы узнали, что в его семье не было в правилах заниматься такими пустяками, как приборка в квартире, стирка или приготовление пищи, хотя  семья интеллигентная, все с высшим образованием. Их интересы были более «возвышенные». Отец Виталика, Виктор Пантелеевич был сотрудником университетской лаборатории, мать, Тамара Степановна, преподавала в каком-то техникуме. Возвращаясь с занятий, Тамара Степановна обычно с книжкой в руках ложилась на аппликатор и часами могла лежать на нём. Детям они предпочитали ежедневно выдавать определённую сумму на пропитание, а носки и нательное бельё дети донашивали до предела, минуя стирку, временами подсушивая его на батарее. Потом всё это выбрасывалось. Умерла Тамара Степановна от чрезмерного увлечения голоданием и довела свой организм до полного истощения. Медицина оказалась не в состоянии спасти ей жизнь.
В садик Лилины дети ходили стайкой. Мама-Лиля, как утка с утятами, ходила в окружении своих малышей в садик, в магазины, а потом и в школу. Отец, Виталик, не очень баловал детей своим вниманием, хотя порой проявлял удивительную внимательность к окружающим.
Первая осечка у Лили получилась с Игорем. Толковый парнишка, вдруг стал отставать в развитии. Уже в первом классе он выбился из колеи, стал строить из себя шута. По целому уроку мог просидеть под партой. Обладая прекрасной памятью, он, тем не менее, учился плохо. Читать и писать грамотно Игорь до девятого класса так и не научился. Девятый класс он вообще категорически отказывался заканчивать. Зина его за руку водила в школу. После девятого класса Игорь сразу пошёл работать, да не на радио или телевидение, о чём мечтала его бабушка, а в какую-то частную фирму по распространению книг. Там ему, что называется, запудрила мозги владелица этой фирмы, пообещав «золотые горы». Она буквально загипнотизировала его. Пока торговля книгами давала хорошую выручку, Игорь начал шиковать, бездумно тратить деньги и, не рассчитав свои возможности, набрал кредитов в банках, залез в долговую яму. А тут ещё женщина из Шадринска, старше Игоря на 7 лет, к тому же, с ребёнком женила его на себе. У Оли в Шадринске есть квартира. На этом она и сыграла, пообещав Игорю включить его в долю. Для этого она потребовала регистрации брака. Наивный Игорёк клюнул на эту приманку. Как мы ни убеждали его в бесперспективности надежды на Олину квартиру, чары этой толстушки оказались сильней наших доводов. Прожив с Игорем некоторое время у Лили, Оля продемонстрировала все свои «достоинства». Устроившись воспитателем в детском саду, который находится прямо у них под окнами, она рано приходила домой и сразу садилась за игральные карты ворожить. Игорь, приходивший с работы усталый, сразу принимался за приготовление пищи. Даже посуду он сам мыл, а Оленька без конца просила: «Игорь, подай то! Игорь, подай это!»  Но у Оли в Шадринске остался сын. Его надо было устраивать в школу, и она уехала в Шадринск. Долгое время Игорь регулярно ездил к ней, отвозил часть своей зарплаты. Мы никак не могли понять, чем он ей обязан. У него один довод: «Она моя жена». Ладно хоть, со своей фирмой расстался. Теперь Игорёк устроился на хорошую работу. Там он действительно нашёл себя. Его там ценят  и зарплата у него теперь хорошая. Может быть, хоть из долговой ямы скоро выберется. Зина бы очень за него порадовалась. Она его очень жалела. Игорь слыл у нас непутёвым парнем. Отец его даже называл отморозком.
Следом за Игорем в школу пошла Алёна. Эта девочка отличалась большим упорством, всего, чего она добилась в жизни, она добилась своим трудом. С раннего детства Алёна демонстрировала удивительную настойчивость в достижении цели. В 3 годика вполне самостоятельно одевалась, очень ловко завязывала шнурки на ботиночках. С первого класса начала посещать занятия по домоводству, училась шить, вышивать, занималась бисероплетением. Потом Алёна пошла в художественную школу и там добилась неплохих результатов. Но когда Алёне исполнилось 12 лет, мать решила, что она уже вполне самостоятельный человек и дала дочери полную свободу.  О правильности поступков тут говорить не приходится. Несмотря  ни на что, школу Алёна закончила, правда, вечернюю. Трудовой путь она начала на автомойке. Работала добросовестно и водители предпочитали пользоваться её услугой. Старт неплохой, и у Алёны появился интерес к настоящей трудовой жизни. Она пошла работать в фотосалон, где очень быстро стала высокопрофессиональным фотодизайнером. Но этим Алёна не ограничилась: у неё появилось неодолимое желание учиться. Она поступила в юридический колледж и успешно закончила его. После этого, продолжая работать, Алёна поступила на заочное отделение в Евро-Азиатский экономический институт, и тут получилась небольшая заминка. Неожиданно для нас, в самое неподходящее время, вскоре после смерти бабушки,  она вышла замуж. После рождения дочки Элечки  Алёне пришлось взять академический отпуск. Живут они с мужем  Адиком  и  дочкой  Элечкой  в  Верхней  Пышме, снимают квартиру.
Воспитанию своих младших мальчиков Лиля отдала большую часть своей материнской энергии. Куда только она их ни пристраивала! Когда Алёше было 5 лет, а Жене 3 годика, Лиля привела их во дворец пионеров, в ансамбль танца «Детство». С этим ансамблем ребята побывали в Чехословакии, в Польше и во многих городах нашей страны. Этот ансамбль они не покидали до окончания общеобразовательной школы. В первый класс Алёша пошёл с восьми лет, а вот Женя в шесть лет не захотел оставаться в садике, как он сказал: «С этими мелкими». Между тем, Женя у нас был очень маленький ростом, но очень продвинутым в умственном развитии. В этом он опережал своего более старшего братика. Таким образом, в первый класс они пошли вместе. Так и учились до конца. Но неугомонной матери успехов своих «птенцов» показалось мало. Она записала их в спортивную секцию Дворца молодёжи. Там они плавали в бассейне и прыгали на батуте. Уже учась в третьем классе, Алёша получил первый юношеский спортивный разряд, а Женя - первый взрослый разряд. Ещё учась в школе, ребята ходили в радиокружок во Дворце пионеров. После окончания школы они оба поступили в одно профтехучилище осваивать профессию электрика. Хотя они проходили практику на заводе, но электриками всё-таки не стали, оба занялись фотографией. Алёша продолжает очень увлечённо заниматься фотографией.
Женя, несмотря на плохое зрение, сдал экзамен на водительские права, купил с рук недорогой автомобиль и устроился на какую-то фирму агентом по доставке сложной электронной аппаратуры. Позднее он стал работать таксистом для того, чтобы иметь возможность оплачивать заочное обучение в финансово-юридическом институте, но заканчил обучение он уже в УрГУ  с отличием.
В апреле 1999 года после сложного размена Лилина семья переселилась в двухкомнатную квартиру. Об этом размене я продолжу рассказ чуть позже. Виталик отделился от них, хотя остался Лилиным мужем. За квартиру он исправно платил. Давал денег и на содержание детей до их совершеннолетия. В квартире у них он бывал только редким, в основном, вечерним гостем, чтобы доставить деньги. Трудно сказать, кто из них виноват, но хороших, настоящих семейных отношений у них так и не сложилось. Один только раз Виталик проявил о Лиле трогательную заботу. Это случилось, когда она очень болела и даже стоял вопрос о сохранении её жизни. Теперь семья понемногу начала распадаться и Виталик вообще перестал навещать их. Винить Виталика во всех неурядицах этой семьи не имеет смысла. Конечно, человек он очень сложный, и причиной тому, очевидно, послужил их трудно объяснимый семейный уклад. Однако, к нам с Зиной Виталик относился с уважением и вниманием, хотя и говорил, что у него нет тёщи. К Галочке нашей и ко мне он и сейчас предельно внимателен. Он охотно откликается на любые наши просьбы по ремонту аппаратуры. Один раз мы с ним вместе отремонтировали выборный баян из госпиталя Ветеранов всех войн. Потом оттуда же мне привезли в ремонт гармошку с регистром , и мы опять работали с Виталиком вместе. Виталик хорошо разбирается в компьютерах. Он мог бы далеко пойти в науке, если бы не бросил учёбу в университете. У него пытливый ум и он до любой истины доходит самостоятельно. Работая с аппаратурой, он интуитивно находит любую неисправность. Вот только здоровьем Виталик не блещет: его уже долгое время мучает астма.

Глава четырнадцатая.
Квартирный вопрос

Ремонтировать свою трёхкомнатную квартиру после каждой заливки нам становилось всё труднее. Жалко было покидать своё очень благоустроенное гнездо, в котором мы провели большую часть семейной жизни, но, «обстоятельства сильнее нас». В 1999 году мы влезли в очень трудную процедуру размена, а точнее, купли-продажи жилья. Мне трудно этими делами заниматься, поэтому все хлопоты взяла на себя Зинаида Ивановна. В этой сфере происходило, да и сейчас происходит, множество махинаций, поэтому Зина решила не связываться с официальными службами по обмену жилья, а поручить всё это дело частному посреднику, и прогорела. Она, можно сказать, сама натолкнула посредника на возможность извлечь для себя хорошую выгоду из этой сделки. Он предлагал ей деньги, вырученные от продажи нашей трёхкомнатной квартиры и двух комнат в трёхкомнатной квартире, принадлежавших Лиле, но Зина отказалась от денег, сказала, что она хочет получить непосредственно две двухкомнатные квартиры. И получила... Два сарая. Сама ходила смотреть, предлагаемые ей квартиры, но по причине слабого зрения и плутоватости продавцов очень многое не рассмотрела, не проверила. При заключении сделки тоже были допущены непростительные ошибки. Уже после переезда в квартиру мы обнаружили, что пол под ковровым покрытием, которое прежние хозяева забрали с собой, был совершенно трухлявый. Они забрали с собой всё, что смогли забрать. Отличную газовую печку, на которую Зина обратила особое внимание, они заменили на недействующую, подобранную где-то на помойке. Даже все хорошие выключатели и розетки поснимали, а люстры, видимо второпях, сняли так, что нам пришлось вызывать электрика, чтобы извлечь, обрезанные под корень, провода. Страшное зрелище представлял из себя балкон, а ещё более страшное входная дверь. У них во внутреннюю входную дверь было вмонтировано какое-то сложное видео устройство. Они его, конечно, выдрали, оставив дверь разломанной. В кухне, в ванной комнате и в туалете была жуткая грязь. Прежде, чем вселиться в этот «сарай», нам пришлось организовать генеральную уборку. Свою же прежнюю квартиру мы оставили в идеальной чистоте. Даже во всех шкафах вымыли, а своё детище, холодильный шкаф на кухне мне пришлось по требованию новых хозяев разобрать. Не в лучшем состоянии и очень неудобной оказалась квартира, предложенная Лиле. Лилю просто-напросто обвели вокруг пальца. Посредник сказал, что в случае отказа от этой квартиры на третьем этаже ей могут предложить только квартиру на первом, а за эту квартиру уже вложен задаток, который нельзя вернуть. Зина в это время лежала в больнице. Так что, мы остались на бобах, потеряв 10 метров чистой жилой площади.
На превращение нашего «сарая» в более-менее настоящую квартиру мы с Зинаидой Ивановной потратили много сил и средств. Начали с приведения в порядок всего, что касается электричества. Потом я отремонтировал входную дверь. Работа с приведением в порядок полов заняла довольно много времени. Сначала настелили древесно-волокнистую плиту. Но этого оказалось мало. Пришлось сверху настелить ещё линолеум. С газовой плитой нам хоть немножко повезло: нашу любимицу нам отдали жильцы, поселившиеся в нашей прежней квартире, так как они поставили себе электрическую. Следующим этапом мы побелили и покрасили в кухне, в коридоре, в ванной комнате и в туалете потолки, обклеили обоями стены. На замену плитки на стенах, которая представляла весьма странное зрелище, у нас уже не хватило сил. Пришлось отложить эту операцию на более позднее время. Облезлую ванну, которую мы очень долго отскребали от остатков былой краски, нам так и не удалось заменить. Уходя из музыкальной школы, я многие свои станки раздал, но кое-что и у меня осталось. Превратить наш балкон в мастерскую было не так просто: очень уж он узкий и короткий. К тому же, застекление, которое нам оставили прежние хозяева, не выдерживало никакой критики. Это было удивительное сооружение. На чём только оно держалось? Рамы были сделаны из упаковочных ящиков, которые, видимо, были подобраны около магазинов. Застекление состояло из отдельных кусочков стекла разной величины и формы. Кое-где их заменяло оргстекло и даже алюминиевые листы. Всё это сооружение при малейшем дуновении ветра колыхалось и дребезжало. Снятие этого нагромождения было моей первостепенной задачей. Попутно я выбросил и тумбочки, которые были когда- то сооружены на скорую руку и очень грубо. Застекление балкона тоже пришлось отложить на более позднее время, тем более, что мне для деревянных работ явно не хватало мизерного пространства балкона. А деревянных работ мне предстояло немало. Вместо выброшенных тумбочек я смонтировал 2 аккуратных шкафчика с верхом из бакелированной фанеры. Один из них, тот что пошире, был рассчитан для бачка с солёной капустой, другой, узенький для банок с вареньем. Между шкафчиками у меня временно укрепляется крепкий деревянный брус, оставшийся от застекления балкона. Этот брус я шутя называю своим верстаком. На нём я по мере надобности укрепляю тиски или доски для последующей распиловки. Для распиловки досок я использую маленькую циркулярочку или электролобзик, входящие в комплект «УНИВЕРСАЛ». Наверное за моими действиями наблюдать со стороны было любопытно и даже смешно. Перед распиловкой каждой заготовки я надевал на голову болоневую сумку и даже завязывал на шее лямки, чтобы опилки, вылетающие с бешеной силой из-под зубьев пилы, не били в лицо. В этом было моё преимущество перед зрячими работниками. Длинные концы досок у меня выступали далеко за пределы балкона. За первый год нашего проживания в этой квартире я довольно много сделал для её благоустройства. В коридоре у нас, помимо существовавшей, появилась ещё одна антресоль, причём, из бакелированной фанеры и с полированными дверцами. В обеих комнатах, в простенках за дверями я соорудил 2 шкафа, которые при открытых дверях совершенно не видны. В ванной комнате я установил две полки для  моющих средств,  прикрытые занавеской. В коридоре над обувницей полированная телефонная полочка, сооружёна мною без единого гвоздика и шурупа. А над телефоном висит огромная аптечка из бакелированной фанеры с восьмью выдвигающимися ящичками. Телефонная полочка, аптечка и ещё ряд экспонатов побывали в Доме культуры на выставке «Город мастеров» где получили высокую оценку и приз – кувшин, в котором у нас сейчас постоянно содержится кипячёная вода для питья. Люстры в комнатах и в кухне я, конечно же, подвешивал без посторонней помощи. На следующий год я наконец-то основательно взялся за балкон. Хотел сам застеклить его, но Зинаида Ивановна категорически воспротивилась этому, так как у меня уже к этому времени случилось 2 инфаркта, а потом и 2 ишемических инсульта. Но то, что сделали мастера, мне пришлось исправлять. Пол на балконе мы застелили линолеумом. Для сушки белья я сделал на балконе вешалку с семью полихлорвиниловыми канатиками, которые и сейчас там бессменно висят, хотя любой из них, в случае необходимости, очень легко заменить. Застеклённый балкон ограничил мои возможности в производстве деревянных работах. Впрочем, в этих работах уже отпала необходимость. В этой квартире нас уже тоже много раз заливали и водой, и молоком, и ещё неизвестно чем. После очередной «потопа» нам пришлось срочно организовать ремонт квартиры. На сей раз мы в кухне, ванной комнате и в туалете наклеили настоящую кафельную плитку. Я на этот раз выступил только в качестве заказчика. Следующей крупной работой у нас была установка пластиковых окон.

    Глава пятнадцатая.
                Запоздалое творчество.
«Вся жизнь моя была залогом»
                (А. С. Пушкин. Поэма «Евгений Онегин»)
  В недалёком прошлом на радио Урала была передача «музыка вокруг нас», так вот, я тоже могу сказать, что музыка всю жизнь окружала меня. В раннем детстве я слышал пение родных и знакомых, постоянно слушал радио. Если     где-то играл духовой оркестр, я был непременным слушателем. В специализированных школах для слепых детей  музыкальному образованию учащихся во все времена придавалось большое значение. В каждой школе обязательно существовал общий хор. Не могу сказать про все школы, но в двух школах, где учился я, обучение игре на баяне для детей, имеющих музыкальный слух, тоже было обязательным. Придавалось большое значение  нотной грамотности. Участие в оркестре народных инструментов не было обязательным, но я не представлял себя вне участия в оркестре. В Курском музыкальном училище для незрячих на вступительном экзамене проверялись не только и не столько техника игры на баяне, но, прежде всего, музыкальные данные учащегося. В шадринской школе руководитель кружка по обучению игре на баяне Еланцев Иван Григорьевич специально готовил меня к поступлению в музыкальное училище, но на вступительном экзамене мне не дали сыграть даже половины того, с чем я приехал. С музыкальными данными у меня было всё в порядке. В училище я проучился всего два с небольшим года, но эти годы значительно пополнили мои теоретические знания и практические навыки. Все дисциплины, преподававшиеся в училище, перечислять не имеет смысла. Скажу только, что по сольфеджио, по чтению хоровых партитур, а главное, по гармонии я имел только пятёрки. О гармонии скажу особо: чувство гармонии мне дано от природы.
  Хор в училище был, можно сказать, профессиональным. Он славился по Курску. Я пел в первых тенорах. Кроме общего хора у нас были курсовые и групповые хоры, где проверялось наше умение самостоятельно мыслить. Занятия в училище мне дали многое. Придя на производство, я не покинул музыку.В первые же дни я пришёл в хор и в духовой оркестр. Настройка фортепиано на фабрике пианино и в музыкальных школах особенно обостряет слух. Настраивая инструмент, человек слышит не только чистые, но и темперированные интервалы.
Повседневные заботы: производство, участие в кружках художественной самодеятельности, домашняя работа не оставляли мне времени для серьёзного занятия музыкой, но в свободные минуты я брал в руки баян и занимался, в основном, импровизацией. При этом у меня в голове возникали какие-то мелодии, но я не заострял на них внимания. Нередко во сне в голове звучали целые композиции. Но всё это бесследно проходило. И только позднее, уйдя на заслуженный отдых, я задумался над возможностью создания своих музыкальных произведений.    Первой моей творческой пробой стал вальс в семи частях, основой для которого была обыкновенная импровизация. Я и не думал, что это будет серьёзным делом, занимался им в свободные минуты во время работы в музыкальной школе, когда стал обладателем списанного баяна, восстановление которого не стоило мне большого труда. Это занятие оказалось серьёзным делом: с вальса, можно сказать, и началось моё музыкальное творчество. Вальс обработал для своего духового оркестра мой давний приятель Трапезников Олимпий Михайлович. Пробное проигрывание вальса состоялось на моём первом авторском концерте в марте 2002 года.   В песенном творчестве я не достиг сколько-нибудь заметных успехов, но оно меня всё-таки больше привлекает и вызывает интерес у слушателей. В этом деле меня поддерживают мои друзья и знакомые. Самым заинтересованным в моём успехе я считаю Олимпия Трапезникова, который занялся моим вальсом. Его поддержку я чувствую постоянно. Не менее весомую помощь и поддержку оказал мне молодой, а тогда ещё юный, музыкант, Сергей Шестаков. Но прежде, чем говорить о Серёже, надо сказать ещё об одном действующем лице. Алексей Эдуардович Молчанов одно время был внештатным корреспондентом радио, а попутно играл в эстрадном оркестре Олимпия Трапезникова. Алик (так мы называем Олимпия) познакомил меня с Молчановым. Алексей Эдуардович тоже заинтересовался моим творчеством. Он предложил записать несколько моих песен для радиостанции «Радио Урала», а точнее, для передачи «Музыка вокруг нас». Серёжа Шестаков взялся записать эти песни в маленькой студии, которую он имел в одной из общеобразовательных школ. Серёжа взял на себя и организацию этого мероприятия.  В доме культуры общества слепых он подобрал исполнителей. Записали шесть песен. С этими песнями  в ноябре 2000 года я впервые побывал в радиостудии. Так мои песни прозвучали на всю область. Это событие окрылило меня, появился стимул к дальнейшей работе над песнями. А первая моя песня связана с конкретным случаем, когда я оказался один на проезжей части площади и никто не помог мне.  Конечно этот факт не типичный, но бывает и так. Песню эту я назвал «Чуткость втуне». Следующая песня «Туристская инвалидская» была написана по заказу одного моего знакомого незрячего, который любил путешествовать. Потом появилась серия  из тридцати двух песен на стихи Сергея Есенина. Не все из них оказались удачными, но я тешу себя мыслью о том, что и у настоящих композиторов не все песни пользуются популярностью. Наиболее удачными из этой серии можно назвать песню «Задремали звёзды золотые», которую спела на нескольких концертах Татьяна Смертина, очень популярная у нас незрячая самодеятельная певица, солистка группы «МАЭСТРО», лауреат многих конкурсов; песню «Мелколесье», исполненную на фестивале «Екатеринбургские родники», тоже лауреатом многих конкурсов Владимиром Кустовым и песню «Хороша была Танюша», которую исполнил  аранжировщик Андрей Балеевских. Многие песни в этой серии ждут аранжировки. Позднее я понял, что на стихи Сергея  Есенина писать музыку очень сложно.  На его стихи написано множество песен.  Стихи  Есенина красивые, звонкие  и певучие, требуют от музыки такой же красоты и гармонии.
 Я всегда с удовольствием слушаю Андрея Дементьева в передаче «ВИРАЖИ ВРЕМЕНИ». В одном из выпусков этой передачи Андрей Дмитриевич посетовал, что не может найти желающего написать музыку на одно из множества его стихотворений. Какое это было стихотворение, уже не помню. Я написал десять песен на его стихи, предварительно заручившись его согласием. Он даже согласился на незначительные поправки в некоторых его стихотворениях, а вот отзывов на мои песни не последовало. Конечно, я в то время осуществлял записи на весьма несовершенной аппаратуре. Песня «Небесное танго» на слова Дементьева,  аранжировку к которой сделал Сергей Шестаков, прозвучала уже на многих концертах и на радио. Не менее удачной оказалась песня «Давай помолчим». Её взял себе на вооружение солист, широко известный среди незрячих самодеятельных артистов, Валерий Грызлин. Аранжировку  песни «Прости меня» сделал мне Александр Галемов, одноклассник Николая Смертина. Он же и исполнил эту песню. Песню «Как это было» известный в городе баритон, заслуженный артист республики Юрий Яковлев, записал на диск в профессиональной студии звукозаписи. Он же записал на диск песню на стихи Евгения Евтушенко «Сумерки».
После того, как мои песни прозвучали на радио, ко мне пришла пожилая женщина, сестра космонавта Анатолия Филипченко, Антонина Васильевна. Она работала заведующей терапевтическим отделением в одной из больниц города, а уйдя на пенсию, стала писать стихи. Антонина Васильевна принесла мне подборку своих стихов и попросила выбрать несколько её стихотворений, чтобы написать на них песни. С её стихами мне сначала пришлось поработать. Но три песни я всё-таки ей написал, чем безмерно её обрадовал. В качестве вознаграждения Антонина Васильевна вручила мне бутылку такого вина, которое любил Иосиф Сталин. Одну из песен  «Бабье лето» на её стихи Татьяна Смертина спела уже на нескольких концертах. Две ранее названные песни, «Чуткость втуне» и «Туристская инвалидская», послужили началом серии песен на мои собственные стихи.
     19 февраля 2000 года. Во дворце культуры Уралмаша проходил фестиваль творчества инвалидов под названием « Апоссионата». Я на нём был представлен одной песней «Колыбельная» на стихи Сергея Есенина, которую обработал для ансамбля железнодорожных войск его руководитель Виталий Сотсков, сделав из неё вальс. Под этот вальс танцевала балетная группа колясочников. Я попал в композиторскую номинацию и занял третье место. Второго места не было. Через некоторое время был записан диск  так же  под  названием « Апоссионата». В него, вошли песни с фестиваля, только моя «Колыбельная» уже стала песней и спел её Юрий Яковлев.
Когда у меня накопилось достаточное количество песен, Олимпий Трапезников и Сергей Шестаков в доме культуры ВОС  подняли вопрос о проведении моего авторского концерта. Их поддержал  руководитель известного  эстрадного квартета «Маэстро» Виктор Викторович Ураков да и Владимир Худорожков, художественный руководитель ДК был не против этого. В концерте приняли участие: духовой оркестр, ансамбль народных инструментов, которым руководила Захарова Галина Николаевна и солисты. В ансамбле народных инструментов я тоже принял участие, играл на балалайке «прима». Для участия в концерте из моей музыкальной школы была приглашена педагог Дмитриева Инна Германовна с тремя своими ученицами, а с ними пришла и концертмейстер Ткаленко Юлия Игоревна, старший преподаватель консерватории. Назову и солистов -  это Валерий Грызлин, Владимир Кустов, Татьяна Смертина и Слава Костицин. Перед началом концерта я прочитал своё стихотворение «Майское утро», которое отражало моё душевное состояние. Закончился концерт моим вальсом в исполнении духового оркестра, а под занавес включили запись «Колыбельной» на стихи Сергея Есенина в исполнении Юрия Яковлева.  По окончанию концерта девочкам Зина вручила по шоколадке, а одна поклонница моего творчества из зрителей подарила мне коробку конфет. Моё участие в ансамбле народных инструментов не ограничилось этим концертом. С ним я принял участие в фестивале «Екатеринбургские родники», на котором тоже были исполнены мои песни. В ансамбле я ещё играл в течение года, но состояние здоровья вынудило меня уйти из ансамбля, а перед уходом я отремонтировал несколько инструментов, в том числе концертный баян и балалаечный контрабас.
    В марте 2003 года состоялся ещё один фестиваль под названием «Апоссионата», где я за тот же номер получил вторую премию (первой не было). Организатор этих фестивалей Вериго Эдуард Маркович клятвенно заверял меня, что собственноручно вручит диск с этих фестивалей, но так и не вручил. Пришлось самому добывать диск.
     Жаловаться на отсутствие условий для творчества даже, наверное, не прилично: в любых условиях можно писать музыку. Однако, быстро меняющиеся требования к качеству звука вынуждают делать попытки добиваться этого качества. Для этого нужны инструменты и аппаратура. В то время я мог довольствоваться только простеньким Кировским баяном с октавным регистром, семиструнной гитарой и балалайкой, ну и ещё собственным голосом. Даже те, весьма скромные, навыки игры на баяне, приобретённые в молодости, к шестидесятипятилетнему возрасту я в значительной степени утратил. В то время я мог воспользоваться только аналоговой записью на аудиоцентре «Сони-люкс», который, кстати, тоже повлиял на меня в выборе этого авантюрного занятия. Надо быть слишком самоуверенным, чтобы в таком положении писать , впрочем, тут сыграло роль моё извечное стремление испытывать себя, учиться всему, чего делать ещё не умею.
Заказывать аранжировки, не имея никаких дополнительных доходов, очень накладно, а самому их делать нет технических возможностей. Это обстоятельство в значительной степени сдерживает мой творческий рост.        С появлением у меня компьютера моё положение в музыкальном мире значительно укрепилось. Конечно, в моём возрасте основательно изучить и использовать все возможности компьютера весьма и весьма затруднительно, но кое-какие программы мне очень даже помогают. Вот только за освоение программы «Сонар» я не решаюсь взяться. А сколько партнёров у меня появилось! Как-то, отдыхая в Геленджике, Зина познакомилась с Розой Ахтямовой, незрячей журналисткой из Мурманска. Роза, к тому же ещё писатель- публицист, поэтесса и даже певица. У неё в нашей областной библиотеке для слепых были какие- то дела по изданию книги. Зина при первой встрече с Розой пригласила её к нам в гости, если та окажется в Екатеринбурге. Этим приглашением Роза воспользовалась когда приехала сюда по своим творческим делам. У нас она гостила довольно долго. Зина водила её по всему городу. Роза подарила нам несколько дисков со своими книгами, стихами и песнями, а на одно стихотворение она попросила меня написать песню. Эту песню я, конечно сделал, только я ведь все свои песни записываю в собственном исполнении и под собственный аккомпанемент на баяне. Вот тут-то меня выручил компьютер. Я посетовал Юрию Кулалаеву,  живущему в Йошкар-Оле, о трудности в поисках хорошего аранжировщика. Тот связал меня с бывшим своим однокурсником по Курскому музыкальному училищу Станиславом Хитеевым, живущим во Владикавказе. Для начала Станислав сделал мне пробную, бесплатную аранжировку к песне «Ветер северный». По обратной цепочке эту аранжировку переслали мне. Записывали песню с Татьяной Смертиной у меня на дому. Послушав запись, поняли, что в ней не хватает концовки. Концовку мне сделал Александр Галемов. Сделана повторная запись, и песня пошла. По скайпу эту песню я переслал Розе в Мурманск. С ней Роза Захаровна выступила на фестивале творчества инвалидов северо-запада России во Дворце культуры города Кировска, где была встречена на «ура». Коллектив Дворца культуры взял эту песню в свой репертуар. Одну из своих песен на собственные стихи я посвятил шестидесятипятилетию моей дорогой супруги и спел её на праздничном застолье. Аранжировку к этой песне мне тоже сделал Станислав Хитеев. Ещё одну песню, уже на Зинино семидесятилетие мне аранжировал Виктор Ураков. Прослушивая готовую запись уже с голосом, он признался мне, что наслаждался, слушая песню. Коллектив «РАДИО РОССИИ» с двадцатилетием я поздравил стихотворением, а для «РАДИО УРАЛА» по случаю его восьмидесятипятилетия по просьбе редакторов передачи «НАДЕЖДА» Михаила Любарского и Ольги Дерябиной я написал песню, которая была озвучена на радио. К этой песне сделал, уже платную, аранжировку Александр Галемов.
 Был у нас в городе Ревда незрячий поэт - самоучка Эвальд Вунш. Он частенько печатался в журнале «Наша жизнь». Мне его стихи очень нравятся. Они легко ложатся на музыку. На его стихи я написал 3 песни и ещё собираюсь писать.К одной из его песен «Зачем черёмуха цветёт» сделал аранжировку и спел её Александр Галемов. К сожалению, моих песен Эвальд уже не услышит, он совсем недавно ушёл из жизни. Я уже говорил, что Альфред Гольд посвятил целую серию своих стихов любимой внучке Жене. На 4 из них я написал песенки.
На одном из концертов в нашем Доме культуры, где выступали дети из Пышминской школы, я приметил восьмилетнюю девочку, которая спела песню «Гляжу в озёра синие». Песня-то отнюдь не детская, но спела она её прекрасно. После концерта я нашёл родителей Ксюши (так зовут девочку) и попросил привезти дочку ко мне на квартиру. У меня и записали все 4 песенки. Их взял в свою фонотеку Леонид Шрохов, возглавляющий интернет - радио «СКАЗКА ВСЕМ». Одну из этих песенок, колыбельную, мне напела на диск Татьяна Смертина. Так же в её исполнении на РАДИО РАНСИС изредка звучит одна из самых удачных моих песен на стихи Сергея Есенина «Задремали звёзды золотые». Кроме песен на стихи Есенина,  я написал две песни на стихи русского поэта Афанасия Фета, хотя  писать музыку на стихи великих поэтов дело  очень сложное,
Первым, кто указал мне дорогу в радиоэфир, был Алексей Эдуардович Молчанов. 31 августа 1999 года в газете «УРАЛЬСКИЙ РАБОЧИЙ» появилась статья Молчанова, которую он назвал «Хозяин звуков». Несколько раз к нам на квартиру приходили корреспонденты газет и радио. Однажды даже приезжала телевизионная съёмочная группа. В сентябре две тысячи первого года, в четвёртом номере аудиожурнала «ГОЛОС УРАЛА», выпускавшемся тогда семейной парой Зуевых, было помещено моё интервью журналисту Сергею Карташову, а девятого апреля 2002 года журналистка Лада Панюшева под псевдонимом Мария Осенняя в газете «НА СМЕНУ» опубликовала свою статью «АБСОЛЮТНЫЙ СЛУХ ДУШИ». Декабрь 2002 года мы с Зинаидой Ивановной провели в реабилитационном центре, который назывался «НАШ ДОМ». Прямо в этот дом дневного пребывания  12 декабря к нам нагрянула съёмочная группа 41 телевизионного канала. Беседуя, мы прошли с ними пешком до нашей квартиры, где беседа была продолжена, а потом группа  сделала небольшую съёмку. Копия этой записи на видеокассете у нас и сейчас хранится. В 2008 году Уральский государственный университет имени Максима Горького в сотрудничестве с медицинским центром «Бонум» издали альманах, в котором под заголовком «Я научился жить среди зрячих» рассказывается о том, как некоторые инвалиды по зрению строят себе достойную жизнь в обществе. Я тоже попал в их число. В ноябре две тысячи девятого года в «ОБЛАСТНОЙ ГАЗЕТЕ» появилась статья Александра Шорина «СЕКРЕТ ЗЕРКАЛЬНОЙ ШКАТУЛКИ». 
2009 год для нас был юбилейным: 18 ноября мы с Зиной отметили золотую свадьбу. Празднование этой знаменательной даты оказалось более чем скромным: здоровье подвело.   В 2010 году я решил попробовать себя в написании прозы, написал несколько рассказиков про кошек, в разное время живших в нашей семье. Навыки письма на пишущей машинке мне пригодились при работе с компьютером. В 2010 году я занялся тренировкой своего голоса  и памяти. Я скачал в интернете достаточное количество минусовых фонограмм популярных песен и романсов поры моей молодости и напел их на   2 диска. Копии этих дисков я раздарил друзьям и получил от них положительные отзывы.      
        Первые мои, очень осторожные попытки писать стихи относятся к далёким годам моей учёбы в омской школе По жизни я время от времени пытался заняться этим делом.  Как-то мне мой сват, поэт Альфред Гольд сказал: «поэтом надо родиться». Быть может, он и прав, но… После неожиданной скоропостижной смерти Альфреда Гольда, под впечатлением этого трагического события я написал стихотворение под названием «ПАМЯТИ АЛЬФРЕДА ГОЛЬДА».  Писатели, друзья Альфреда очень положительно оценили моё творение, поместив его под некрологом в газете «Екатеринбургская неделя». Александру Розенбауму я посвятил шуточное стихотворение по поводу спетой им песни о пропавшей крыше. Но больше всего у меня поздравительных стихотворений, посвящённых юбилеям  и просто дням рождения родных и знакомых. С любовью я отметил юбилей своей  родной омской школы и музыкальной школы, где проработал 20 лет. Своей любимой жене посвятил несколько стихотворений.  Когда радио Урала отмечало свой 85-летний юбилей, Михаил Любарский и Ольга Дерябина попросили меня отметить это событие песней на собственные стихи. Я с удовольствием это сделал. На областном поэтическом конкурсе мои стихи были отмечены второй премией. И всё-таки поэзия не стала моим увлечением. 
 В 2013 году через передачу «Надежда» я познакомился с участником афганских событий Олегом Тихоновым. В передаче он прочитал несколько своих стихотворений. На мою просьбу Олег охотно откликнулся , и вот уже у меня лежит сборник его стихов. Из этого сборника я выбрал пока 2 стихотворения и уже положил на музыку. Надеюсь, что мне ещё удастся поработать над его стихами. Самый трудный для меня вопрос- аранжировки. У самого у меня нет возможности их делать, а заказывать очень дорого. И опять я воспользуюсь пословицей: «на ловца и зверь бежит». С аранжировщиком мне баснословно повезло: он сам меня нашёл. Молодой незрячий, аранжировщик из города Ревды Андрей Балеевских услышал в интернете, в программе «радио Акварель», организованной Сергеем Шестаковым много моих песен. Андрея это как-то заинтриговало. Он позвонил мне. По скайпу мы установили регулярную связь. Этот молодой человек оказался ценнейшим моим партнёром. С ним мы уже сделали 15 аранжировок. К тому же он ещё и опытный компьютерщик. По тандему Андрей управляет моим компьютером, устраняя возникшие неисправности. Редко мне в жизни так везло. Для аранжировок у неня ещё много материала. Дело только в деньгах, хотя Андрей очень дёшево делает аранжировки. Недавно мы с ним сделали две песни на стихи архитектора и поэта Блинова Владимира Александровича и две песни на стихи лауреата нескольких поэтических конкурсов Татьяны Расуловой. Ещё одна песня «Мелколесье» на стихи Сергея Есенина, отличную аранжировку к которой сделал мне Виктор Викторович Ураков, осталась нереализованной. Её когда-то на фестивале «Екатеринбургские родники» спел Владимир Кустов, но запись получилась не очень удачно. Вот я и решил обновить песню. Да вот беда: некому её спеть.. Вообще, с исполнителями у меня всегда затруднения. На стихи Владимира Маяковского, похоже, ещё никто не писал песен. Моя песня на его стихи «что такое хорошо и что такое плохо», которую я сам и спел, возможно, первая, и последняя. А моей «лебединой песней», вероятно, будет моя «колыбельная внучке».
               


                Глава шестнадцатая
     Эти трагические дни
2011 год начался с события, имевшего для нас роковые последствия. В феврале, после поездки в Шадринск ,Зинаида Ивановна сильно заболела. В прединфарктном и прединсультном состоянии её увезли в больницу. Там её серьёзно подлечили, можно сказать, поставили на ноги, но болезнь только затаилась. Очень серьёзные последствия имело неправильно назначенное ревматологом лечение. Но всё это проявилось гораздо позднее, а весь две тысячи одиннадцатый год Зина была весёлой, энергичной и жизнерадостной. Признаться, в своём повествовании я слишком мало уделил места моей дорогой супруге, которая фактически была главой семейства. Во всех наших делах решающее слово принадлежало ей. Зато и забота обо всём и обо всех ложилась на её, не такие уж крепкие, плечи. Заботилась она не только о детях, о внуках, о муже, но и о других родственниках, а также и о друзьях по работе и по жизни.
В самые трудные для меня моменты она всегда оказывалась рядом и даже была моей спасительницей. Об одном случае, наверное, следует рассказать. Мы с Зиной пришли в стоматологическую поликлинику: мне надо было зуб удалить. В кабинет я, конечно, зашёл один. Зина осталась ждать в коридоре. После укола новокаина мне стало плохо. Я попытался встать, но ноги подкосились. Меня уложили в кресло, стали измерять давление. Зина врывается в кабинет, спрашивает: «Что с моим мужем?». Её выпроводили из кабинета, сказав, что врачи сами разберутся. А между тем, уже вызвали скорую помощь. Прямо из стоматологии меня увезли в сороковую больницу, но там, в реанимации не оказалось свободного места. Меня хотели на ночь оставить в какой-то, холодной, комнате, где уже лежал один мужчина. Зина возмутилась, сказала, что не позволит оставить меня без надзора врачей в этой безлюдной, да ещё холодной комнате, пригрозила забрать меня и увезти в другую больницу. А между тем, врач, пришедший осматривать меня, сообщил, что у меня инфаркт в развитии. Он ещё пошутил с Зиной и спросил: «Разве он вам так нужен?» Однако врач-бородач распорядился отправить меня в реанимацию хирургического отделения. Мужчина, который остался в той комнате, увидев на следующий день Зину сказал ей, что так и пролежал там в одиночестве, тогда, как врач наказал дежурной сестре поставить больному за ночь 2 укола. Она, конечно, доложила, что выполнила предписание. Для меня такая небрежность могла обернуться смертельным исходом.
     Не имея никаких официальных общественных поручений, Зина была завзятой активисткой среди членов ВОС. Едва оправившись от болезни, она оказалась делегатом отчётной конференции областной организации ВОС, была неофициальным страховым делегатом. Особенно её беспокоила судьба безнадёжно больного молодого человека Юрия Петрова. Она добивалась выделения ему необходимых средств реабилитации, приносила ему продуктовые наборы. Зинаида Ивановна добровольно взяла на себя обязанность выписывать для членов ВОС нашей группы Брайлевские журналы. Оформление документов по акции «СОВЕТ ДА ЛЮБОВЬ»для семей, проживших вместе боле 50 лет, затянулось на долгие месяцы.
Две тысячи одиннадцатый год оказался едва ли не самым богатым событиями, как в нашей общественной, так и в моей творческой жизни. В мае, теперь уже в интернете, по скайпу состоялась наша беседа с Зоей Шишковой, которая на радио «Рансис» ведёт программу «ЗАПЕЧАТЛЕННОЕ», а на «РАДИО УРАЛА», где-то в это же время, в программе «НАДЕЖДА» мы с Зинаидой Ивановной участвовали в беседе с Михаилом Любарским и с Ольгой Дерябиной на тему «МЫ И ВОЙНА». В октябре, в «большом» зале реабилитационного центра, что на улице Белинского, состоялся мой второй авторский концерт, который организовал уже много раз упоминавшийся, руководитель музыкальной студии «АКВАРЕЛЬ» Сергей Шестаков. Прошло чуть больше месяца, а точнее, девятнадцатого ноября в том же зале Серёжа провёл мой третий авторский концерт. Так случилось, что время проведения этого концерта совпало с пятидесятидвухлетием нашей с Зиной свадьбы. Там нас и поздравили. На концерт пришли 3 наших внука с большим букетом белых роз, а я спел свою песню, посвящённую Зининому семидесятилетию, заменив в названии песни дату на семьдесят три. Впоследствии эти 2 концерта были размещены в интернете. В 2011 году я неожиданно оказался в числе участников областного социального проекта «Преодоление», который проводила областная организация Всероссийского Общества Инвалидов при содействии Министерства социальной защиты и областной администрации. Опять у нас на квартире побывала делегация. Заключительная, торжественная часть этого мероприятия состоялась пятого декабря во дворце металлургов ВИЗа. Зина на ней присутствовала без меня. Там ей и вручили памятную доску с благодарственной надписью. Она у меня сейчас висит над компьютерным столиком.


                Послесловие       
                «Ещё одно, последнее сказание, и летопись окончена моя»
                А. С. Пушкин. Поэма «Борис Годунов».         
     2012 год не сулил нам беды, но она случилась. Это было так внезапно и так жестоко!   Ещё двенадцатого февраля мы с Зиной присутствовали на концерте, посвящённом двадцатилетию музыкальной студии «акварель» и на чаепитии, организованном Сергеем Шестаковым, где Зина, как всегда, была весела, энергична, помогала всем незрячим, участвовавшим в этом мероприятии, а вскоре слегла. Медики той же самой «НОВОЙ БОЛЬНИЦЫ», где она лечилась в две тысячи одиннадцатом году, сделали всё возможное для её спасения, но болезнь взяла своё, и шестнадцатого июня моей Зинули, моего земного ангела не стало. Не дай бог никому тех мук, какие выдержала эта мужественная женщина без жалоб, без криков, без стонов. Всё самое тяжёлое для Зины время наша славная дочка Галочка была при ней. На её руках Зина и умерла. Конечно, обе дочери дежурили у постели больной матери, но главную заботу о ней всё-таки Галина взяла на себя. Отпевали Зину в ритуальном зале морга. Народу было много, и в основном, незрячие. Наши родственники, присутствовавшие там, удивлялись, насколько инвалиды дружны и доброжелательны друг к другу. Почти все, кто был на отпевании Зины, пришли на поминальный обед. За столом было высказано много добрых слов в адрес Зины, так внезапно покинувшей этот мир. Там прочитали и моё стихотворение, посвящённое  моей милой, моей славной подруге, любимому человеку, оставившему меня в одиночестве доживать свой век. Пятьдесят два с половиной года совместной жизни, почти шестьдесят лет дружбы - это итог всего, что было назначено нам судьбой. И вот я один. Но, что поделаешь. Так жизнь устроена: кому-то раньше, кому-то позже суждено покинуть этот прекрасный мир. А тому, кому отпущено ещё время для завершения незаконченных дел, надо использовать его достойно, чтобы оставить о себе благодарную память. А дел у меня оставалось ещё немало. Но нам ещё предстояло совершить самый горький, самый мучительный акт - предание земле праха любимого человека для всей нашей семьи. Все хлопоты по захоронению праха матери опять же легли на хрупкие плечи Галочки. Захоронили урну с прахом в аллее урн на сибирском кладбище.
Дочери, конечно, всегда готовы помочь мне, согреть своим теплом, но они не могут быть постоянно со мной, а кто заменит мне в моём одиночестве самую дорогую  самую любимую, самую добрую, заботливую женщину?  Прошло уже 5 с половиной лет, но боль утраты не утихает. Каждую ночь мне снится она, милая моя, драгоценная Зинуля, а проснёшься, и никого рядом. Не всегда «наши годы, как птицы летят». Для меня годы, проведённые без Зины, это вечность. Но нельзя складывать руки,  пока я ещё могу, я должен сделать хоть что-то полезное.
Жить становится всё трудней. Конечно, дочери и внуки меня не забывают, заботятся обо мне, но скрасить моё одиночество они не в состоянии: у них свои семьи, своих «забот полон рот».      
Награда по акции «Совет да любовь» пришла и нам с Зиной, но, к сожалению, с опозданием. Зине уже не довелось стать свидетельницей этого события. Основную заботу об овдовевшем отце Галочка взвалила на себя. Особенно хорошо она поддержала меня в первые дни одиночества. Да и сейчас я нахожусь под её постоянным наблюдением. Лиля тоже не забывает меня, но всё-таки её я вижу значительно реже. Внуки без приглашения ко мне не приходят, но на мои просьбы всегда откликаются. И всё-таки боль утраты не утихает в моей душе. Единственным утешением служит мне компьютер, за которым я провожу значительную часть своего времени. Он спасает меня от тоски и отчаяния. И ещё одна моя радость - посещение моей одинокой квартиры маленькой внучкой Тонечкой и правнуком Димой.
Девочки регулярно посещают кладбище. Меня берут далеко не всегда. Трудно им со мной: я уже плохо хожу. В годовщину Зининой смерти мы посетили кладбище все вместе, дочери и внучки кое-что у памятника подправили, посадили и полили цветы. Я обследовал  памятник, чтобы определить все ли в порядке,  поговорил с Зиной, почитал ей свои стихи.               
За годы моего одиночества много изменений произошло в нашей жизни.
 Уже нет в живых Юры Петрова, о котором так пеклась Зина. Ушёл из жизни наш фантазёр, Вадим Некрасов. Умерла и его жена, его вечная нянька Нина Некрасова. Прошло полгода, как не стало Зининой свидетельницы Гали Кашкаровой, талантливой женщины и активнейшей общественницы.  Нет в живых ни тёти Дуси, ни её мужа, Петра Андреевича.
     Хочется мне чуть-чуть вернуться к началу книги. Хоть в ней описана вся моя жизнь и все события, так или иначе, с ней связанные, но я   не единственный герой книги. В ней объединены судьбы всех, лишённых возможности видеть мир глазами. Я рассказал о том, с какими трудностями приходится сталкиваться незрячему человеку и о тех, кто силой воли преодолел их, став по всем показателям жизни наравне со зрячими людьми. Мне бы очень хотелось, чтобы те, кому даровала природа счастье видеть наш прекрасный мир глазами, прочитали  эту книгу и, возможно, поняли, что незрячие- обычные люди, как все, со всеми достоинствами и недостатками только, может быть, более ранимые, болезненно воспринимающие неуважительное отношение к себе и, тем более, презрение. Среди нас есть немало талантливых и даже выдающихся людей. Но, как говорится, «в семье не без урода». Можно встретить среди незрячих и пьяницу, и дебошира, и даже преступника. А разве среди зрячих нет таких? Давайте уважать друг друга. Вот только жалеть нас не надо: жалость унижает человека.
   
     Александр Козлов
      21 февраля 2018 года.