Три бочки

  Интересно, получится ли сегодня купить струны. Пару раз мимо. Подходили, и на тебе, заперто. Вот и вчера заперто. Мой весь организм опал и осунулся от такого поворота - не утешайте меня, мне слова не нужны.
  Похоже, Мать Игуана обиду затаил. За непроженскую позицию. Даж не столь непроженскую, сколь непродетскую. Никак до старого дурака не дойдет, что детки - уникально-хрупкие, тающие, быстрорастворимые снежинки, в первую голову, нуждаются в поклонении-преклонении.
  Другими словами, статусе кумиров, нежели воспитательно-педагогическом. И все, что не попадает в пределы культа-поклонения-восторга, больно калечит и делает невыносимым жизнь подрастаявшего поколения.
  И правда, мне ли верить правде и не доверять истине. Кто просрал союз, кто, блять, слил и слился, кто гоготал над и радовался из-под. Кухонная диссида, инженерные гении с помоек и завсегдатаи поэтических бойлерных. Туземные философы из садового кооператива "Меридиан". Я и такие как я.
  Снявши голову по волосам не плачут - очнулись. Заговорили с высоты недопрожитых, недобитых, недокуренных и непроговоренных лет. Нихнасы.
  У них-нас была эпоха - мир, дружба, жвачка. Пакеты, джинса и мальборо. Жаль, до Вудстока не доплыли.
  Вечно задний ум - оговорочки, спохватывания. Прям, по Розанову. Завершаемся в начале следующего цикла не доиграв прошлого до половины. И потом всю жизнь сетуем - опять не вышло. Дык, и не должно.
  Минуточку, господа, а если вспомнить хорошенько. Бабы, наши советские девчонки, откликались на мужское живо, легко и весело, если с правильным маневром. Без всяких винстонов, кабриолетов или круизов на фьорды...

***

  Накануне вечером позвонил Димас.
- Завтра буду у вас, остановлюсь в гостинице, ведомственной, пиши адрес.
Оказалось, у черта на куличках. Когда зашел - сидели вдвоем.
- Знакомься, наливай и садись.
  Длинный хвост, огромные доверчивые глаза - стройняшка лет двадцати пяти. На столе коньяк. Три бочки. Никакой. Плюс лимон, коробка конфет и кое-что по мелочи.
  Пол-вечера говорили о людской подлости - обсуждали недавнюю служебную склоку. Она не могла понять коллегу. По-человечески не сходилось. Типа взял денег не по чину, наврал, покаялся, но отдал меньше положенного. Более того, кому-то угрожал разоблачением.
  Димас возмущенно гундел:
- Кто его подобрал с улицы, а, кто устроил должность - скотина неблагодарная, волгу на себя записал...

  Вторые три бочки прокатились под шум и ярость. Наконец обратились ко мне. Вернее, обратили - внимание и вопрос, что я об этом думаю.
  А я думал мимо - сколько можно давить невкусный, дебильно-дубильный коньяк, и не пора ли за шампанским. Еще, где взять музыку. Уж больно хороша, а глазищи - чудо расчудесное. Хрень про неблагодарного сотрудника - обычное дело, чего расшумелись.
- Так что...
- Да, ничо! Ничо не думаю. Гнать в три шеи, и на деньги плюнуть. Здоровье дороже.
  Махнули рукой, поэтому мне пришлось идти за третьей. В конце концов, Димаса накренило.
- Я спать, - сказал он строго, - а вы, молодежь, погуляйте.

  Снова поехали в ночной. Уже вдвоем. На такси. Там стояла очередь, правда, небольшая. Взяв две мигом обернулись.
  У нее тоже был номер - поменьше, но вполне приличный. Окно, стол, стул, огромная кровать, холодильник и ванная. Телека почему-то не было. Видать, серьезное ведомство - не побалуешь.
  Нашли радио - ящичек с проводом и одной ручкой. Притаился на окне за занавеской. Советское, ребристое, черно-желтое - с добрым утром. Вывернув на максимум открыли волшебные пузырьки. Радио откликнулось слабеньким Джо Дассеном. Будто издалека.
  За окном стояла бархатная июньская ночь. Истомная, чуть слышная, шелестящая, влажная. И только проезжавшие мимо машины на мгновение освещали комнату.

  Поскольку стул был один, уселся на подоконник.
  Согласитесь, на кровать неудобно. Вроде, ничего страшного и причина уважительная, но пошловато - пришел, сразу в койку.
- Подвинься, умник, - сказала она шепотом и уселась рядом. Плечом к плечу. Впритирку.
  Пили из горлышка молча глядя в гостиничный сумрак, и только полоска света под дверью какое-то время обозначала границу дозволенного. Но потом потухла - чего светить понапрасну, когда летняя ночь так нежна и безлика.